Ильин Андрей. Злые стволы

   — Так вы же никогда рыбаком не были.
   — Ты тоже о картошке не мечтал.
   — И то верно.
   — Ну ладно, я пошел. А то они уже гудят. Видно, водка у них стынет. Так, значит, говоришь, с семьей все нормально?
   — Нормально.
   — А остальное?
   — Что остальное?
   — Ну, жизнь. В общем и целом.
   — Хорошо жизнь. Так, как и планировал.
   За этим «как планировал» генерал и приезжал.
   — Ну, тогда всего наилучшего.
   — И вам. И рыбы побольше.
   — А тебе картошки.

Глава 14

   — Что вы еще узнали по делу со взрывом? — спросил «главный опер» Шестого отдела ГРУ генерал Федоров своего заместителя.
   — Ничего нового. Расследование закончено. Дело закрыто и передано в архив. Отдел расформирован. Весь личный состав уволен в отставку.
   — Весь?
   — До последнего человека.
   — А Зубанов?
   — Ушел в отставку. Купил участок. Занимается сельским хозяйством. На работу пока не устроился. Живет на пенсию.
   — Не устроился на работу? Может, где-нибудь неофициально подрабатывает?
   — Таких сведений нет.
   — С «однополчанами» общается?
   — Практически нет.
   — А теоретически?
   — Контактов не зафиксировано. Правда, наблюдение за ним было фрагментарным. От случая к случаю.
   — И что в этих фрагментах?
   — Ничего подозрительного.
   — Странно. Странно все это. Особенно для Зубанова. Нехарактерно для него сельское хозяйство. И нелюдимость. Не тот человек Григорий Степанович, чтобы добровольно на покой уйти и ничем там не заниматься. Не тот! Вот что, посмотрите за ним маленько. Только не от случая к случаю. Попристальней. Все-таки бывший главный конкурент. Может, чего и углядите. Работайте максимально аккуратно. Как с нитроглицерином. Лишний раз не высовывайтесь, на рожон не лезьте. Он калач тертый-перетертый. Халтуру за версту углядит. Если какая-то дополнительная информация появится — сообщите лично мне. Если нет… тоже сообщите. Не верю я что-то в его морковные увлечения. Как бы нам эта его морковка однажды боком не вышла. Или того хуже не вошла! И еще одна маленькая просьба. Считайте, что эту работу вы делаете для меня. Персонально. Так сказать, в виде личного одолжения.

* * *

   Вторые сутки Григорий Степанович чувствовал за собой «хвост». Видеть не видел — чувствовал. Как матерый волк приближение еще далекой, еще невидимой и неслышимой своры охотничьих псов.
   «Топчут» его, как пить дать «топчут». Причем, похоже, коллеги из «наружки». Потому что очень профессионально. Милицию он давно бы уже «срисовал». Те работают примитивно, в расчете на недалеких, не обученных приемам контрнаблюдения уголовников. Другое дело «девятка».
   Проверить свои ощущения отставному полковнику было сложно. Он был один, без дополнительного технического обеспечения, транспорта, без аппарата многочисленных помощников, а самое главное, без прикрытия Комитета. Пара глаз, пара ушей и интуиция — вот все, чем он располагал на сегодняшний день. И еще многолетним опытом оперативной работы, который подсказывал ему, что так просто от него, бывшего начальника специального отдела, знающего очень и очень много такого, что знать простым пенсионерам не положено, — не отвяжутся. Месяц будут смотреть. Год. А может быть, и всю оставшуюся жизнь.
   Ладно, пусть смотрят, все равно ничего интересного не увидят. Обычный пенсионный быт: походы за хлебом и молоком и в районную поликлинику, вечерние прогулки в ближнем сквере, долгие разговоры ни о чем с соседями по лестничной клетке.
   Изо дня в день. Из недели в неделю.
   — Здравствуйте, Зоя Михайловна. Не слышали, когда воду горячую обещали дать? Еще вчера? А холодную снять? Завтра. Ну, вы смотрите, что делается. И подъезды уже вторую неделю не подметали. И лампочки не вкручивали. Никакой жизни законопослушному жильцу… И не говорите. Как так можно!..
   Бригада «наружки» честно фиксировала контакты и записывала, если это было возможно, разговоры. Работа была — не бей лежачего. Встречи объекта с посторонними лицами были малочисленны и однообразно одинаковы — все те же соседи, продавцы магазинов и табачных киосков, разговоры о погоде и недобросовестной работе городских и коммунальных служб, о болячках и задержанной на три дня пенсии. Скулы со скуки может свести. Честное слово!
   — Еле встал вчера, так в спину вступило. Как вступило — так ни туда ни сюда. Хоть плачь. Вставал, вставал — не могу. Потому что вступило…
   — И так еще пять с половиной минут, — докладывал бригадир «топтунов» своему начальству.
   — И больше ничего?
   — Ничего!
   — И он слушал?
   — Слушал.
   — Странно, странно. Что у них, другой темы не нашлось? Перекрутите-ка на конец разговора.
   Пауза. Шелест перематываемой пленки.
   — …вот как вступило! Никогда такого не было, а тут — нате вам. Думал, не разогнусь. Но разогнулся. Хотел в поликлинику пойти, но уже отлегло. Что врачу говорить? Теперь боюсь, опять как вступит…
   — А другие контакты?
   Главный «топтун» молча перемотал и включил пленку.
   — Если воду к завтра не дадут…
   — Я точно знаю, что это ихний пацан стенку изрисовал. У них вся семейка такая пакостная…
   — Это все?
   — Нет, есть еще. На три часа воспроизведения. И примерно на ту же тематику.

* * *

   Генерал ГРУ чесал затылок и вздыхал. Ситуация сложилась не из приятных. Его «личное» дело начинало вылезать за рамки его служебной компетенции. Армейская разведка не частное сыскное бюро, чтобы заниматься индивидуальными, пусть даже генеральскими заказами.
   Как ему в случае чего объяснить заказанную им левую работу, связанную, кроме отвлечения от текущих дел лучших оперативников, еще и с прямым перерасходом средств? Глубокой убежденностью в том, что его снятый с должности комитетский конкурент не сдастся без борьбы? Тем, что он не верит в реальность его садово-огороднических начинаний? Слабоватый аргумент для вышестоящего командования, тем паче ревизорских служб министерства. Их интересуют не подозрения, а финансовые отчеты. Сколько, куда, когда, в связи с чем. И заполненные ведомости по форме.
   Допустим, часть расходов можно списать на учебу. Часть разбросать по мелким статьям. А остальную? А если слежку придется продолжать не одну неделю? Тут без серьезного обоснования не обойтись. А если обойтись, то с риском для погон, если не головы, которая из них генеральской фуражкой торчит.
   Нет, буром дальше идти нельзя. Себе дороже выйдет. Надо искать аргументы в пользу затеянной игры. Должно же быть какое-то, пусть косвенное, подтверждение его подозрениям, которое можно представить начальству.
   Должно быть!
   — Ну-ка прокрути еще разок. Оперативник включил магнитофон.
   — Вода не течет… в спину вступило… пенсию задерживают… слесарь не пришел… погода дрянь… в подъездах грязь… морковка гниет…
   Опять эта морковка… Чтоб ее!
   — Вот что, отслушай пленку еще раз. И еще. И еще. Рассортируй всех собеседников по категориям, уточни, в какое время, в каком месте он с ними встречался. Не просматривается ли в этом какой-нибудь системы. При необходимости проанализируй, разбери по косточкам каждый разговор.
   — Слежку продолжить? Или, может быть, снять?
   — Слежку-то? Может быть, и снять. Но лучше продолжить.
   — У меня людей на все участки не хватает.
   — Сильно не хватает?
   — Катастрофически.
   — Врешь, поди. Кадры бережешь. Не хочешь стариков утомлять?
   Оперативник потупился.
   — Ладно, не прибедняйся. Все равно не поверю. Чтобы у тебя да внутренних резервов не нашлось? Перетасуй народ. Тех, кто утомился, брось на текучку. Там отдохнут. А тех, кто отдохнул, не жалей, гоняй за двоих. В крайнем случае растолкуй ситуацию, попроси выйти сверхурочно, в выходные. Переработку мы как-нибудь потом компенсируем. Ну что мне тебе объяснять — первый раз, Что ли. Не выкрутишься? Очень мне эта разработка нужна. Сам не пойму почему, а нужна. Вот так нужна!
   И генерал резанул ладонью поперек кадыка.
   — Сделаешь?
   — Сделаю.
   — Ну вот и молодец. Не спускай с него глаз, как бедный парубок с богатого родительского наследства.
   — А звук?
   — Что звук?
   — Звук писать?
   — Звук-то? Пиши звук. И слушай. Эпоха немого кино прошла. Лет семьдесят назад. Слушай! Может, что и услышишь. А за это время, глядишь, или ишак сдохнет, или султан.
   — Что?
   — Я говорю, а за это время я что-нибудь придумаю. И вот что еще. Поинтересуйся жизнью всех прочих работников того, ну ты знаешь какого, отдела. Где живут, чем занимаются, с кем встречаются.
   — Всех работников?
   — Нет, всех нам не потянуть. Самых рьяных. Ветеранов. Тех, что вместе с Зубановым начинали. И попроси за ними приглядеть наших ребят на местах. Понял?
   — Понял.
   — Ну, тогда ступай.
   Сразу после ухода оперативника генерал вызвал дежурного офицера.
   — Вот что, друг разлюбезный, закажи-ка ты мне в кадрах выписки из личных дел работников всего нашего ведомства. Посписочно. По следующим позициям: место рождения и дальнейшего вплоть до сегодняшнего дня проживания, место учебы, местонахождение близких и родственников…

Глава 15

   Прапорщик Анисимов, бывший работник бывшего спецотдела Первого главного управления КГБ, переезжал на родину. На свою малую родину в Архангельской губернии. Надоела ему Москва с ее суетой, чемоданной толкотней тысяч приезжих и снегом, посыпанным солью. Хотелось тишины, покоя и снега без специй. Натурального, белого и холодного. Как у них, на Архангелогородчине.
   — Уезжаешь? — спрашивала соседка по коммунальной квартире, наблюдая за его сборами.
   — Так точно, Марфа Степановна. Отбываю. Домой. По случаю полной демобилизации.
   — А вернешься когда?
   — Как придется.
   Возвращаться в Москву прапорщик Анисимов не собирался. Потому что возвращаться было некуда. Отдел, в котором он служил десять лет, расформировали. Работников разогнали кого куда. А семьей он так и не обзавелся. Не успел за десять лет пребывания в Москве. Потому что в Москве почти не бывал. Все более на таежных, арктических и пустынных «точках». Где женщин на сто ближайших верст не сыскать.
   Проблемы работы и семьи прапорщик собирался решать дома. В комплексе. Например, взять десяток гектаров земли, полсотни бычков на откорм, два десятка свиней и жену. Которая помогала бы управиться с этими бычками, свиньями и прочим сельским хозяйством. Давно прапорщик мечтал о своем деле. Чтобы на своей земле. Да все никак не решался. Пенсии ждал. Которая вдруг и случилась. Неожиданно, как сосулька, упавшая на Голову с подтаявшей крыши.
   Возможно, он и в этот раз не отважился бы бросаться в пучину частного предпринимательства, остался бы в Москве охранником в какой-нибудь коммерческой фирме, если бы не разговор с тогда еще не бывшим начальником.
   — Это точно. Это самое доброе дело — свое хозяйство. Чтобы и огурчики, и молочко, и сметанка — собственные. Из холодного погребка. И первачок. Чтобы все своими руками. Хорошее дело.
   — Хорошее…
   — Только кто же тебе землицу даст? Столичному-то жителю.
   — Землю дадут. Земли у нас много. А дядьев в правлении того больше… С землей проблем не будет.
   — А с чем будет?
   — С финансами. На бычков-то, на свиней, на то, чтобы им было что есть, деньги требуются. Немалые деньги.
   — Да, без денег нынче никуда. Даже на кладбище.
   — Вот и я говорю…
   — А ты бы не говорил. Ты бы просил.
   — Где? В банке? Так туда только если в полном боевом. Иначе дальше порога не пустят. Куда нам со свиным рылом в их денежный ряд…
   — Ну, тогда у товарищей по оружию…
   — У каких?
   — Например, у меня.
   — Шутите?
   — Да нет, серьезно. Есть у меня пара хороших приятелей, которые могут ссудить.
   — Под проценты?
   — Под хорошего человека. И произведенное им мясо. И прочую сельскохозяйственную продукцию. Согласен?
   — Да я… Да если так…
   — Ну вот и ладно. А я тебя в качестве благодарности за посреднические услуги попрошу об одной небольшой услуге…
   Деньги прапорщик получил. Без расписки. Столько, сколько требовалось. И землицу купил. И бычков. И добротный дом. Вот только не женился. До поры до времени.
   — Складно у тебя все получается! — удивлялись соседи. — Отчего так?
   — Оттого, что работаю как вол, — отвечал прапорщик. — От зари до зари.
   — Да, хозяйство вести, это не… автоматом в армии трясти, — соглашались соседи.
   Работал он действительно с утра до ночи. И еще ночью, когда добрые хозяева спят.
   Ночью прапорщик копал схрон. Под домом. Он спускался в погреб, надевал хоккейные наколенники, чтобы не истереть ноги до кости, сгибался в три погибели и вползал в длинный туннель, тянущийся под огород. Там, ковыряя неподатливую землю саперной лопаткой и набивая ее в пластиковые мешки, он проводил большую часть ночи. А с первыми лучами солнца рассыпал отработанную землю по грядкам. И шел спать.
   В субботы и воскресенья он отдыхал. То есть занимался только хозяйством.
   Работа продвигалась трудно, потому что мешали постоянно встречающиеся на пути камни. Но работа продвигалась. По несколько метров каждый день.
   — Что-то ты совсем плохо выглядеть стал, — жалели прапорщика родственники, периодически наблюдая его ввалившуюся, с синюшными мешками под глазами физиономию. — Мало спишь, что ли?
   — Когда как.
   — Знать, по бабам бегаешь? Или водку пьешь?
   — По бабам. У которых водка, — отшучивался прапорщик.
   — Слышь, Софья, вы бы приглядели за мужиком, пока совсем не иссох, — говорили родственники женам. — Или женили его побыстрей.
   — А что, он мужик справный…
   Но прапорщик от пригляда отказывался, ссылаясь на то, что за время службы привык обслуживать себя сам.
   Прапорщик отказывался от пригляда, не зная того, что пригляд все же осуществлялся. Не деревенскими. Личным составом местного отделения ГРУ.
   — Объект с… по… находился в сарае.
   С… по… ходил в сельский магазин за продуктами.
   С… по… был в доме.
   С… по… возился на огородных грядках…
   — В три часа ночи?
   — С трех до трех двадцати трех.
   — Что он делал?
   — Высыпал что-то из мешков.
   — Что?
   — Наверное, удобрения.
   — В три часа ночи?!
   — Может, у него днем времени не хватило?
   — А вчера? Сыпал?
   — Вчера мы не видели. Мы осуществляем выборочное наблюдение.
   — Вот что, проберитесь на огород и посмотрите, что он там сыплет. Какие такие удобрения? Ясно?
   — Так точно!
   И ночью, облаченный в маскхалат, с ножницами, предназначенными для резки колючей проволоки, на боку, с замазанной темной краской физиономией, с полумаской прибора ночного видения, надвинутой на глаза, диверсант полз на чужой огород. Через лопухи и разбросанные по земле коровьи лепешки. Как через минное, которое не обойти, поле.
   Ну не идиотизм ли? Чуть не в полном боевом — по деревне! Вот позора-то будет, наткнись местные парубки, возвращающиеся с ночной гулянки, на ползающего по околице разведчика. Вот разговоров! О чем только начальство думает, отправляя на такие смешные задания?..
   — Ну, что?
   — Земля.
   — Какая земля?
   — Обыкновенная земля С примесью песка.
   — Зачем сыпать на грядки землю с песком? Навоз — понятно. Но песок?.. Значит, так Установите постоянное наблюдение. И отдайте на анализ образцы земли. Пусть эксперты посмотрят, что это за песок такой.
   — Но…
   — Что «но»?
   — Это дело…
   — Проведите «это дело» как учебное задание. Как тренировку личного состава по отработке слежки за условным противником. Ясно?
   Местный руководитель ГРУ не собирался из-за таких пустяков, как отсутствие проводящихся оперативных мероприятий в утвержденных планах и сметах, ссориться со столичным начальством, попросившим его о дружеской услуге. Дружба в армии, особенно с вышестоящим командованием, — дело святое. Ради такой дружбы — личный состав хоть в огонь, хоть в воду.

Глава 16

   Полковник-отставник Зубанов начал пить горькую. Терять ему было нечего. Будущая жизнь не сулила никаких радостей. Кроме сиюминутных, которые можно приобрести в любом ближайшем киоске. Полковник был бит по всем направлениям.
   Карьера оборвалась в самом зените.
   Друзей, способных скрасить безрадостное пенсионное существование, не осталось. Потому что их вне работы никогда не было. А те, которые были приобретены в период службы в Комитете, вдруг, разом, исчезли. Подобные ему отставники-неудачники разбрелись по стране в поисках бытового благополучия или настолько погрузились в свои проблемы, что не желали никого видеть. Оставшиеся на службе стали избегать опального и тем потенциально опасного пенсионера.
   Семья, привыкшая видеть своего мужа и отца только по выходным дням и то ближе к ночи, смирившаяся с этим и приспособившаяся к подобному образу жизни, теперь не могла принять новый стиль — каждодневное с утра до вечера торчание заслуженного пенсионера в квартире и его постоянные неуклюжие попытки вникнуть в налаженный годами быт семьи. Среди близких людей полковник стал чужаком. Он все делал не как надо — хоть посуду мыл, хоть внуков воспитывал. Над ним подтрунивали, его одергивали, с ним смирялись, как с неизбежным бытовым злом. Полковник все это замечал, что мало способствовало его душевному комфорту.
   Относительно благополучно было только с деньгами. Полковничьей пенсии вполне хватало на жизнь. Даже если каждый такой день покупать по бутылочке. Что полковник и начал делать.
   Алкоголь давал временное успокоение. Алкоголь заменял работу, друзей и семью.
   Собутыльники, подхваченные возле ближайшего коммерческого киоска, в отличие от домашних полковника-отставника понимали. И принимали таким, каков он есть.
   — Я вот тоже слесарем шестого разряда был. Руки — золотые. Что ни скажи — сделаю. А меня поперли, — жаловался очередной знакомый.
   — Да, не умеют они ценить профессионалов, — соглашался Зубанов, раскладывая на коленях газетку и нарезая хлеб. — Вот хоть даже меня взять…
   — Сволочи они все! — говорил третий. — И педерасты.
   — А почему педерасты-то?
   — Потому что сволочи!
   Полковник, слесарь и гражданин неопределенной профессиональной принадлежности выпивали бутылку и шли покупать вторую. На полковничьи деньги.
   — Ты мужик что надо, — говорил слесарь. — Ты такой мужик! Такой! Что слов нет! Такой ты мужик. А те, которые погнали тебя с работы, — дураки.
   — И педерасты! — напоминал третий.
   — И педерасты! — соглашался слесарь.
   — Вот вы меня понимаете! — удивлялся полковник. — Одни только вы! А эти все… Эти все барахло…
   Домой полковник возвращался за полночь.
   — Как же ты можешь? — пыталась его стыдить жена.
   Но он только сопел, молча, бочком протискиваясь в комнату, к своему сиротскому диванчику.
   — Ты бы хоть сполоснулся, — просила жена. — Я чистое белье постелила.
   — Незачем мне мыться. Я по лужам не валялся, — отвечал полковник, забираясь под одеяло.
   — Ты же так сопьешься!
   — Не сопьюсь. Я меру знаю. Жена выключала свет и уходила.
   Полковник засыпал.
   Слесарь тоже засыпал. Но не дома. Где придется. Домой его уже давно не пускали.
   Гражданин без определенной профессиональной принадлежности не засыпал до утра следующего дня. Он промывал желудок двумя литрами кипяченой воды, мылся, брился, облачался в свежую рубаху и к семи ноль-ноль шел на рапорт к вышестоящему начальству. Гражданин неопределенной профессиональной принадлежности докладывал в устной и письменной форме, что находился в прямом контакте с объектом с 19.45 до О часов местного времени. Что в означенный промежуток времени объект в компании с ним и со слесарем-лекальщиком Слепневым С. И., прописанным по адресу… выпил две бутылки водки и три пива. Что во время разговора жаловался на непонимание и намекал на то, что работал в Комитете государственной безопасности.
   Данную часть доклада вышестоящий начальник отчеркивал красным карандашом. То, что бывший работник Комитета намекал кому-то о своей принадлежности к данному ведомству, свидетельствовало о его серьезной деградации. Пенсионеры-комитетчики, пока они находились в здравом уме и твердой памяти, никогда, даже с близкими, не говорили о своей недавней службе. Потому что давали подписку о неразглашении. И еще потому, что лучше, чем кто-либо, знали, что у их недавнего начальства очень длинные руки. И сильная нелюбовь к болтунам.
   Если полковник начал болтать что и где ни попадя, значит, он, кроме здравого смысла, утратил даже чувство элементарного самосохранения.
   Поведение полковника требовало к себе пристального внимания.
   Утром Григорий Степанович вставал с больной головой и шел в магазин за кефиром. Или пивом. В зависимости от того, как много спиртного употребил накануне вечером.
   Дома уже никого не было. Все были кто на работе, кто на учебе, кто в детском саду. До обеда полковник слонялся по пустой квартире, а потом выходил во двор, где за сколоченным из досок столом рассаживались пенсионеры-доминошники.
   — Ну что, мужики, возьмете в команду?
   — Садись. Места всем хватит.
   Никогда Григорий Степанович не любил играть в домино. Что можно придумать глупее, чем изо дня в день состыковывать точки, нарисованные на прямоугольных костяшках? Безумная трата времени. Когда этого времени не хватает даже на то, чтобы перекусить.
   Сейчас ситуация изменилась. Сейчас времени было в избытке.
   — Рыба! — радостно сообщал присутствующим один из игроков, впечатывая «пусто-пусто» в стол. И расплывался в торжествующей улыбке, словно не партию в «козла» выиграл, а олимпийскую медаль взял.
   — Вот черт! — расстраивалась противная сторона.
   Все роняли костяшки в центр и дружно перемешивали их.
   — Если бы ты, Федя, не отдуплился, я бы…
   — Как же я мог не отдуплиться, если у меня на руках были…
   Постепенно полковник втянулся в игру. В ней присутствовало то, с чем он сталкивался на своей бывшей работе: определенная математическая логика выпадения и взаимоотношения случайностей, азарт победы, психологическое противостояние с противником. Здесь тоже побеждал тот, кто умел просчитывать на два-три хода вперед свои и чужие возможности. Полковник это делать умел и стал выигрывать.
   — Что же ты, Степаныч, говорил, что никогда в жизни костяшек в руках не держал? — возмущались партнеры по игре.
   — Ну честное слово, мужики! Сам не знал, что вдруг такой талант прорежется.

* * *

   — Что, съели? — торжествовал очередную победу постоянный партнер Григория Степановича и загонял проигравшую сторону под стол.
   А после шел домой, в свою холостяцкую съемную квартиру, где строчил очередной рапорт о том, что: объект с… до… играл в домино… За время наблюдения ни с кем посторонним не встречался… Ни о чем конкретном не разговаривал… После игры отбыл к себе и до вечера того же дня из своей квартиры не выходил…
   Вечером Григорий Степанович отправлялся за очередной, уже второй по счету, бутылочкой. Одной ему уже не хватало…

Глава 17

   Далеко в сибирской тайге несколько туристов-энтузиастов начали рекордный водный сплав по системе малых, впадающих в Енисей, рек. Таким маршрутом до них еще никто не ходил. Они были первыми.
   Путешествие проходило без особых приключений, если не считать нескольких встреч с медведями, дюжины переворотов на порогах и утраты в результате тех переворотов части снаряжения и запасов питания.
   Лишившись снаряжения, туристы с маршрута не сошли. Просто вместо палаток и теплых спальников стали спать под открытым небом, на подстеленных ветках, укрываясь теми же ветками, а вместо тушенки и сухарей питаться дарами природы. Любопытных медведей туристы отгоняли командными окриками и длинными, вырезанными из веток рогатинами. Одного, подобравшегося слишком близко, заломали в ходе короткой рукопашной схватки.
   В конечной точке сплава туристы проставили печать сельсовета в маршрутной книжке, привели себя в порядок, побрились, помылись в бане и даже сходили в сельмаг.
   Истосковавшаяся от отсутствия культурного досуга местная молодежь, взревновав своих девок к высоким, мускулистым и красивым, как на подбор, городским кавалерам, решила проучить их, подкараулив в ближних к околице кустах. Численный перевес был на стороне нападавших. Вооружение также разнилось — у одних кулаки и ноги в кедах, у других тележные оглобли и обрезки металлических труб.
   — Вы чего нашим девкам глазки строите? — поинтересовался, зыркая по сторонам и поплевывая шелухой семечек себе на ботинки, бригадир местной братвы. — Вам че, своих мало?
   — Ну что вы, ребята. Мы ничего такого. Мы вообще здесь случайно.
   — А за случайно знаешь че бывает?
   — Ну извините, если что не так. Мы люди не местные, — еще раз извинились туристы, на всякий случай разворачиваясь по сторонам. — Готовы компенсировать обиду в этиловом эквиваленте.
   — Чего? В каком эквиваленте? Слышь, Васек, они еще издеваются.
   Хулиганы придвинулись, выставив вперед колы.
   — Двое справа. Двое слева. Я центр. Толя — тыл и страховка, — тихо скомандовал один из туристов. — Режим щадящий.
   В том, что произошло дальше, деревенские хулиганы разобраться ни сразу, на месте, ни впоследствии не смогли. Хотя свободным временем для воспоминаний располагали — от месяца до трех, в зависимости от тяжести полученных травм.
   — Ты чего его не бил?