Ильин Андрей. Злые стволы

Глава 37

   Отставной полковник Зубанов добивал третью бутылку водки. Не один. А, как всегда, в очень приличной компании. Ему вообще очень везло на людей. Как ни новый знакомый, так очень приличный человек. Вернее всего и чаще всего два знакомых. Сразу два. Потому что так гораздо удобнее.
   — Так ты, говоришь, кто?
   — Парикмахер. Я.
   — Ну? А я тоже… Ну, в общем, это не важно. А кореш твой?
   — Этот?
   — Этот!
   — Тоже парикмахер. Он.
   — Ну? Тоже? И ты? И он? А я этот… Ну, в общем, пенсионер.
   — Тогда следующий тост за пенсионеров!
   — И за парикмахеров! Выпили, закусили, налили.
   — Так вы кто?
   — Парик-ма-херы.
   — Как это?!
   — Стрижем мы. Цирюльники мы. Понял?
   — А-а. А то мне послышалось… Что вы эти. Ну, не важно… Хорошая профессия.
   — Предлагаю тост.
   — За парикмахеров?
   — За нас. За то, что мы вот так встретились и сидим. Тут. Хорошо.
   Выпили, закусили, налили.
   — А я тоже могу.
   — Что?
   — Ну, то же, что вы.
   — Что — мы?
   — Ну, что вы делаете…
   — Пьем.
   — Нет, когда не пьем. Стричь могу. Я свою собаку стриг, пока она не подохла. Она подохла…
   — Собака не человек. Собаку дурак подстрижет. А человека нет.
   — Что человек, что собака. Один хрен.
   — Насчет хрена — согласен. А волос разный! У собаки волос крученей.
   — А я говорю, один хрен. Если собаку можешь, то и человека, как нечего делать.
   — Врешь!
   — Не вру. Хошь, тебя остригу. На спор.
   — Счас?
   — Счас! На остатки водки. Парикмахер посмотрел на бутылку. Остатки были приличные.
   — Че, боишься? Или ты не парикмахер? А так только, прикидываешься.
   — Я парикмахер.
   — А он?
   — И он парикмахер!
   — Тогда чего вы боитесь?
   — Мы не боимся. Только инструмента нет.
   — Есть! У меня лезвие есть.
   — Лезвием нельзя. Лезвием волос не выровнять.
   — Выровнять! На спор. На то, что в бутылке… Или вы не парикмахеры?
   — На то, что в бутылке, — давай.
   Один из парикмахеров наклонил голову. Зубанов заправил ему за воротник подобранную с земли газету.
   — Тебе что?
   — Что?
   — Тебе «молодежную» или «полубокс»?
   — На твое усмотрение.
   — Я люблю «полубокс».
   — Тогда «полубокс»!
   Зубанов вытащил из кармана обломок лезвия, примерился и пластанул клиенту половину челки. Тот слегка вздрогнул.
   — Это не «полубокс».
   — А что?
   — Это «бокс».
   — Это «полубокс»! Не мешайте мастеру… Рядом, мимо скамеек, прошел патруль милиции. И вернулся.
   — Что это вы тут делаете?
   — Делаем? «Полубокс».
   — Эй, мужики, у вас документы есть?
   — Все нормально, командир. У нас все в порядке, — примирительно сказал Зубанов. — Мы отдыхаем. Я пенсионер. А они вон парикмахеры. Ему на голову голубь… Их тут много летает. А я убираю. Скажите ему.
   — А их какое дело? — вдруг спросил второй парикмахер. — Че они выступают?
   — Что?! — удивились милиционеры.
   — А то! — совсем расхрабрился перепивший цирюльник. — Идите себе, и все.
   — Пройдемте! — предложили милиционеры.
   — Куда?
   — Куда надо.
   — А мне туда не надо.
   — Да все нормально, командир, — еще раз попытался завершить дело миром Зубанов. — Ну, перепил лишку, молотит чего ни попадя. Протрезвеет — образумится. С кем не бывает…
   — Никуда я не пойду! — еще громче сказал упрямый парикмахер. — Вот им, — и показал кукиш. Ну, в общем, все дело испортил.
   — Бери их и веди в машину, — приказал старшина, командовавший нарядом.
   — Хрен вам! Я на автобусе, — стал вырываться парикмахер.
   Его прихватили сильнее.
   — Отпусти! Больно! — заорал он и вдруг извернулся и изо всей силы ударил в лицо ближнему милиционеру. Тот отшатнулся и упал. Парикмахер на не очень твердых ногах побежал в кусты.
   Его дружок, быстро смекнув что почем, воровато оглянулся, пнул второго милиционера в голень и, когда тот согнулся от боли, — в лицо. И побежал в те же кусты.
   — Держите третьего! — скомандовал старшина и побежал вдогонку за беглецами. — Стой! Стой, говорю!
   Зубанов только ошарашенно вертел во все стороны головой. Такой прыти хоть от пьяных, но мирных на вид парикмахеров он не ожидал.
   — Стоять! — приказал подымающийся с земли первый милиционер, вытаскивая из кармана наручники. Его напарник не вставал. Его напарник продолжал лежать на земле.
   — А я-то здесь при чем? — удивился Зубанов.
   — Я сказал — стоять! — повторил милиционер. — Стоять до выяснения, — и обшарил карманы задержанного.
   Со стороны кустов появился старшина Один.
   — Ушли, гады. Проходными дворами. Но, думаю, недалеко. Надо объявлять тревогу по району. Я их рожи хорошо запомнил.
   «Влип, — понял Зубанов. — Теперь придется отбрехиваться за всех троих. Если их не поймают».
   Второй милиционер наконец встал и выплюнул на землю с кровью четыре зуба.
   — У, сволочи, что сделали! Зубанова болезненно ткнули под ребра концом дубинки и погнали к стоящей невдалеке машине
   — Ну, все, мужик! Считай, доигрался, — угрюмо пообещал старшина.
   Машина тронулась с места, поколесила по городу и остановилась возле отделения милиции. Но не того, где жил Зубанов. Похоже, милиционеры были залетные.
   — Выходи! — скомандовал старшина. Зубанов вышел и шагнул на крыльцо. Помещение отделения ему рассмотреть не дали, потому что в тесном коридоре врезали несколько раз дубинками по почкам. Так, что потемнело в глазах. Видно, сильно он досадил милиционерам.
   — Давай шагай!
   Проштрафившегося задержанного провели в кабинет.
   — Влип ты, мужик, — сказал милиционер в майорских погонах. — Оказание сопротивления при задержании, причинение телесных повреждений при исполнении, отягчающее алкогольное… Срок тебе светит, мужик.
   — Это не я… — попытался возразить Зубанов.
   — На моей практике еще никто не говорил, что это я. Все говорили — это он. Ладно, давай писать протокол.
   Протокол писали долго и подробно.
   — А может, все-таки ты? — участливо спрашивал майор. — Ты подумай. Чего тебя мучить дознаниями? Чистосердечное признание оно облегчает…
   — Они же сами видели. Милиционеры.
   — Видели, не видели. Ладно, давай подписывай.
   Зубанов подписал. Теперь его должны были отправить в камеру.
   — Стой, не туда, туда.
   — А куда?
   — На медицинское освидетельствование.
   — А зачем меня освидетельствовать? Потерпевший не я, — выказал свои профессиональные познания Зубанов.
   — А «в состоянии алкогольного опьянения» тоже не ты?
   — В состоянии — я.
   — Ну вот и топай.
   Медицинский кабинет был расположен удобно. Здесь же, в отделении.
   — Поднимите рукав рубахи, — велел врач.
   — Зачем рукав?
   — Затем, что тебя не спросили, — ответил за врача майор.
   — Вообще-то обычно берут из пальца, — задумчиво сказал подследственный.
   — Давай закатывай рукав! Ты у нас не один! Зубанов закатал рукав. В кабинет вошло еще несколько медсестер. Застелили белыми скатертями столы. Разложили шприцы и разнокалиберные баночки-скляночки.
   — Вы мне что, полостную операцию делать собираетесь?
   — Освидетельствование.
   — Дак я и так могу свидетельствовать, что пьян. Без этих кровопускательных методов.
   — Нас интересует степень вашего алкогольного опьянения.
   — Пишите: степень — в стельку.
   — Поработайте кулаком, — попросила медсестра.
   — По кому конкретно поработать? — переспросил Зубанов.
   — Просто поработайте. Посгибайте и поразгибайте пальчики.
   Пациент посгибал и поразгибал. После чего ему три раза продырявили вену и выкачали чуть не пол-литра крови, разлив ее по различным мензуркам.
   Не понравилось Зубанову это освидетельствование. Активно не понравилось.
   — Это лир вурдалаков, а не освидетельствование, — ворчал он. — Кстати, после сдачи такого количества крови положен бесплатный обед и два дня отгула.
   — Ложитесь, — потребовал врач. И долго и тщательно проминал у него область живота.
   — Вы так, на ощупь, выявляете степень моего опьянения? Пытаетесь прощупать водку? Так я ее вместе с бутылками не употреблял. Разливал, — не удержался, съязвил отставник полковник.
   Врач промолчал. Ответил майор:
   — Ты бы помалкивал. Ты себе и так срок намотал. Лучше не усугубляй.
   — Завтра, возможно, мы отвезем вас в стационар. На пару дней, — предупредил, собираясь, доктор.
   — Завтра у меня все степени выветрятся.
   — Не Встревай, дурак, — оборвал его майор. — Счастья своего не понимаешь! Если они установят, что ты больной, мы тебя подчистую. Как инвалида. И на все четыре стороны.
   — На все четыре я не против.
   — Ну вот и не встревай. Делай, что велят! Потом Зубанова отвели в камеру. В отдельную. Как особо опасного преступника. Которому противопоказано общение с себе подобными нарушителями закона. Камера была маленькая, с голой лампочкой под потолком, с узкими деревянными нарами, без окна, умывальника и параши. Камера напоминала кладовку, из которой вынесли ведра и швабры.
   — А другой, более населенной, камеры нет? Я компанию люблю, — на всякий случай спросил заключенный.
   — От человек! — удивился майор. — Другие общей камеры как черт ладана боятся, чтобы их на четвереньки не поставили, а этот просится. У тебя, мужик, видать, полная интоксикация!
   — Ну так нет?
   — Камера есть. Да места в ней для тебя нет. Припозднился ты. Все койко-места разобрали. Ночь перетопчешься здесь. А завтра, глядишь, места освободятся.
   Дверь захлопнулась.
   И отставник полковник Зубанов остался один. Один на всем белом свете.
   Новоиспеченный заключенный сел на нары и задумался. И чем больше он задумывался, тем к более неутешительным выводам приходил. К много более неутешительным, чем сулила ему статья за оказание сопротивления представителям органов правопорядка. По всем статьям выходило, что дело дрянь.
   И, главное, совершенно ничего не было выпить. Чтобы хоть как-то облегчить свое бедственное положение.
   Утром в камеру заглянул следователь.
   — Ну что, готов? — спросил он.
   — К чему?
   — К чистосердечному признанию.
   — Готов.
   — Ну?
   — Чистосердечно признаюсь, что ни хрена не виновен. И что жрать хочу.
   — Значит, не въехал. Значит, будем работать дальше.
   Следователь ушел.
   Зубанов лег на нары и повернулся лицом к стене. И лежал минут сорок. Потом встал и что есть мочи забарабанил в дверь кулаками.
   — Откройте! Мне в сортир надо! Надзиратель приоткрыл окно кормушки.
   — Чего тебе?
   — В туалет бы, — уже без напора, уже искательно попросил узник. — Сил нет терпеть.
   — В туалет? В туалет через следователя.
   — Но я не могу больше терпеть!
   — Это твои проблемы, — и надзиратель попытался закрыть окошко.
   — Тогда зовите следователя. Майор пришел сразу. Как будто ждал за стенкой.
   — Ну что, признаем свою вину?
   — Вначале туалет.
   — Вначале показания, — и майор раскрыл папку с чистыми листами бумаги.
   — Что писать?
   — Что это ты ударил милиционера. «Это я ударил милиционера», — написал Зубанов.
   — Э нет, так не пойдет, — скривился майор и скомкал бумажку. — Давай по полной форме: кто, когда, при каких обстоятельствах, по каким мотивам. Со всеми подробностями.
   — Тогда вначале в туалет. И еще опохмелиться! Иначе не вспомню.
   Майор внимательно посмотрел на заключенного.
   — Ты или дурак, или, наоборот, очень умный.
   — Тогда лучше дурак. С дурака взятки гладки.
   — Напишешь — позовешь, — сказал майор, бросил на пол раскрытую папку и ручку и ушел.
   «Все-таки им зачем-то нужны эти показания, раз они так прессингуют, — подумал Зубанов. — Неужели они действительно хотят меня упечь?»
   А раз хотят — значит, упекут. Состав преступления — налицо. Телесные повреждения — на лице. Наверняка найдутся свидетели, подтверждающие официальную версию. И свидетели морального разложения подсудимого на почве беспробудного пьянства. То есть, выходит, я сам себя переиграл. Что они и учли в своих разработках. И выходит, из вольного алкоголика я превращусь в подневольного зека. Со всеми вытекающими последствиями.
   Зубанов встал и снова заколотил в дверь.
   — Ну, чего тебе опять?
   — Скажите майору, что, если меня не отведут в туалет, я перестану давать всякие показания и объявлю голодовку.
   — А если отведем?
   — Тогда я подумаю.
   — Ладно, отведите, а потом сразу ко мне в кабинет, — услышал узник голос майора.
   Надзиратель захлопнул кормушку. И открыл дверь.
   — Выходи.
   Надзиратель был не один. Надзирателей было трое.
   — Пошли.
   «А „руки за спину“ где?» — мельком удивился заключенный. И пошел по коридору.
   — Направо. Еще направо… Туалет был необычный. В смысле обычный. С кабинками. И унитазами.
   — Забирайся, — скомандовал провожатый.
   — Вы что, так и будете… стоять? — спросил Зубанов.
   — А что? Ты не баба, чтобы нас стесняться.
   — Ну и черт с вами.
   Зубанов спустил штаны и сел. Он сел и подумал, что это очень бескультурная тюрьма. Потому что человеку не дают даже по такому сугубо личному делу уединиться. И в то же время очень культурная. Потому что есть где уединиться.
   Он отсидел положенное время и потянулся к бумаге. Бумага висела на вбитом в стену гвозде.
   Зубанов внимательно посмотрел на гвоздь и все понял. В том числе то, что не понимал еще минуту назад.
   В туалетах камер предварительного заключения не бывает бумаг, висящих на гвоздях. Потому что не бывает гвоздей. И значит, этот гвоздь торчит не в стене камеры предварительного заключения. И значит, эта камера предварительного заключения находится не в отделении милиции. И значит, эти милиционеры — не милиционеры.
   И значит, он зря или, наоборот, не зря все это время гробил печень жуткими количествами алкоголесодержащей продукции.
   А самое главное, он понял, что ему подарили шанс…
   Зубанов захватил пальцами бумагу. Вместе со шляпкой гвоздя. И сильно потянул на себя. Гвоздь был вбит неглубоко и уже расшатан и потому поддался. Он завел бумагу за спину и уронил гвоздь в штаны.
   — Все?
   — Все.
   — Ну тогда пошли.
   Зубанов и его провожатые прошли по коридору. Но не в камеру. В следственный кабинет.
   — Ну что, облегчил… жизнь? Теперь давай облегчим участь. Будешь писать?
   — Буду.
   Майор пододвинул бумагу и ручку.
   «Я, Зубанов Григорий Степанович…» — написал полковник и огляделся по сторонам.
   Кабинет был маленький. С зарешеченным окном. С сигнализацией на стекле. С единственным столом и двумя стульями. И с сейфом. Это очень важно, что с сейфом.
 
   — Давай, давай. Пиши, — поторопил майор, посматривая в окно.
   — А опохмелиться дашь?
   — Дам. После того, как напишешь. Зубанов снова наклонился над бумагой. И стал писать. Писал он очень долго, чтобы максимально утомить внимание следователя. Часто останавливался, задумывался, перечеркивал написанное и просил новый листок.
   Майор ему не мешал. Он сидел, навалившись спиной на стену, и курил. Майор знал, что подследственному, который решился на добровольные признания, лучше под руку не соваться, чтобы каким-нибудь неосторожным словом или действием не сбить с пути истинного. Майор курил и искоса поглядывал на множащиеся листы.
   — Все, — сказал подследственный и отбросил ручку.
   Майор быстро выпрямился, наклонился через стол, потянулся к стопке бумаг.
   — А роспись?
   — Где? — спросил подследственный.
   — Вот здесь, на последнем листе.
   — В каком месте?
   — Вот здесь, — показал пальцем майор. Зубанов протянул руку к указанному месту и вдруг резко схватил следователя за запястье. И крутнул руку за спину. Майор был в очень неудачной позе — согнувшись дугой, животом и грудью над столом, и потому ничего не мог сделать. У него не было места для маневра.
   Майора подвела жадность. Он слишком жаждал получить эту последнюю роспись. И в борьбе за нее пренебрег простейшим правилом безопасности.
   — И что дальше? — хрипло спросил майор, распластанный лицом по столешне. — Дальше-то что?
   — Дальше ты мне расскажешь, как отсюда выйти.
   — Не дождешься! — сказал майор.
   — Дождусь, — пообещал Зубанов и уткнул в шею майору гвоздь. Как раз на уровне сонной артерии. — Закричишь — убью. Мне терять нечего. Я спившийся алкоголик и нападающий на постовых милиционеров хулиган. Мне хоть так, хоть так сидеть.
   — Так — лежать. За убийство милиционера — вышка!
   — А ты уверен, что ты милиционер, а не самозванец? — спросил Зубанов, обшаривая карманы майора. — Что-то я не вижу твоего удостоверения.
   — Дурак. Тебя же все равно вычислят.
   — Где выход на улицу?
   — Да пошел ты!
   — Где выход на улицу?!
   Зубанов сильнее нажал гвоздем. И почувствовал, как острие вспарывает кожу. Майор дернулся.
   — Еще десяток миллиметров, и из тебя фонтаном брызнет кровь. Как из взрезанной свиньи.
   Зубанов знал, что делал Людям не так страшна смерть, как ее форма. То есть то, как и чем его убивают. Смерть от ржавого туалетного гвоздя была очень противной смертью. И очень непрестижной смертью. Против направленного в лицо пистолета майор, наверное, мог бы выстоять. Но против гвоздя, на котором висела туалетная бумага и который вот-вот мог медленно войти в шейную артерию…
   — По коридору налево. Там дверь с кодовым замком.
   — Шифр? Какой шифр?
   Зубанов вдавил гвоздь еще сильнее, и по полированной поверхности стола поползла тонкая струйка крови.
   — М-м! Двести четырнадцать!
   — Что за дверью?
   — Коридор. В конце дежурка. С нарядом.
   — А наружная дверь?
   — Налево от дежурки! Но они все равно тебя не выпустят! Они будут стрелять!
   — Одного не выпустят. А с тобой — почему бы нет?
   — Я не пойду!
   — Пойдешь. Тебе уже терять нечего. Потому что твоя служба закончена. Тебе начальство этой промашки не простит. Чуть больше, чуть меньше — это уже не суть важно. Итог один. Считай, ты уже на заслуженном отдыхе, как и я. Так что думай. А я пока у тебя тут немного похозяйничаю. Только мне для этого, извини, рука нужна, — сказал Зубанов и, резко выдернув руку из-под шеи противника, ударил его костяшками пальцев за ухом. Майор крякнул и обмяк.
   Ключи от сейфа были в заднем кармане брюк липового следователя. А в сейфе, как и ожидалось, лежал пистолет. И удостоверение. Но не милицейское, а общевойсковое. На имя подполковника Симонова В.Г.
   — А ты говорил, что милиционер. И что за тебя вышка…
   Когда майор очухался, в лицо ему смотрело дуло его же табельного «Макарова».
   — Ну что, пошли, товарищ подполковник? В отставке.
   Подполковник поморщился.
   — Мы все равно не пройдем. Я не могу тебя вывести просто так. Без всякой на то причины.
   — А мы не просто так. Мы на медицинские процедуры. Вы ведь, кажется, хотели проверить мое здоровье? То есть посадишь меня в машину и выпустишь где-нибудь в укромном переулке…
   — На «процедуры» тебя повезут другие люди. Не я.
   Дело осложнилось. План, который предполагал осуществить Зубанов, не проходил.
   — Ты не уйдешь отсюда. Я здесь не один. И я здесь не главный, — сказал майор.
   — Значит, машины не будет?
   — Не будет.
   — Ну, тогда мы вызовем свою. Майор только усмехнулся.
   — Чужих сюда не запустят.
   — Этих запустят.
   Зубанов взял трубку телефона и набрал номер.
   — «Скорая»? Скорее, пожалуйста. Сердечный приступ. Мы делаем искусственное дыхание. Да. Как можно скорее! Адрес?
   Зубанов отвел трубку от уха.
   — Если ты мне поможешь, я гарантирую тебе алиби. Если нет, нашу общую смерть. Адрес?
   — Каким образом?
   — Самым простым! Адрес?!
   — Северный проезд, двадцать один. Второй подъезд.
   — Северный проезд, двадцать один. Второй подъезд. Только большая просьба, проходите, пожалуйста, сами. Вас некому встречать. Мы все возле больного. Крыльцо и сразу направо. Комната…
   — Семнадцатая.
   — Семнадцатая. Ждем. Кто говорил? Подполковник Симонов. Да, да, подполковник! Все, через десять минут они будут здесь. Надеюсь, ваши орлы не догадаются расстреливать бригаду «Скорой помощи» в полном составе?
   — Каким образом буду реабилитирован я?
   — Побегом из машины «Скорой помощи». Это будет только халатность. Объяснимая вполне понятным беспокойством за жизнь порученного тебе и доведенного тобой до инфаркта подследственного. Максимум — затормозят очередное звание. Ну что, играешь? Или будем прорываться с боем и многочисленными с их и нашей стороны жертвами?
   «Скорая помощь» прибыла через семь минут. Реанимационные автомобили в отличие от обыкновенных прибывают быстро.
   — Куда? — преградила им путь охрана.
   — Пропустите! — крикнул из приоткрытой двери липовый следователь. — Больной здесь. Охрана замешкалась. И отступила на шаг. В комнате 17, на полу, лежал в расстегнутой до пупа рубахе Зубанов. Изо рта у него текла слюна. Рука была неестественно завернута за спину. В руке был направленный на майора взведенный пистолет.
   — Скорее носилки! — приказал майор.
   — Что с ним? — поинтересовалась выдвинувшаяся из-за белых халатов охрана.
   — Не знаю. Схватился за сердце и упал. Похоже, я пережал Если с ним что-нибудь случится!..
   В кабинет внесли носилки. Врач склонился над больным.
   — Грузите! — распорядился майор.
   — Нам надо осмотреть больного…
   — Осмотрите в машине! Грузите! Врачи спорить не стали. Тем более с человеком в милицейской форме.
   — Ладно. Грузите.
   Больного взяли за плечи и ноги и положили на носилки. Майор строго держался с левой стороны. Чтобы не выйти из сектора обстрела. Потому что был предупрежден, а, главное, был уверен, что в случае нарушения правил игры получит пулю. Но если даже не получит, то ответит за передачу табельного оружия в руки подследственного.
   — Понесли!
   Носилки приподняли и вынесли в коридор.
   Врач на ходу попытался вытащить наверх правую руку находящегося без сознания больного, но не смог. Она была крепко прижата к носилкам его телом.
   Носилки заправили в машину и захлопнули дверцу.
   — Вы куда? — спросил врач забирающегося в «рафик» майора.
   — Я с ним! — ь И, обернувшись к охране, добавил:
   — Доложите начальству!
   Врач безнадежно махнул рукой. Тут спорь, не спорь. Форма — это диагноз. Такой же серьезный, как инфаркт.
   Машина завернула в переулок.
   — Подвиньтесь! — недовольно сказала сестра, отодвигая плечом майора. — Нам надо наконец осмотреть больного.
   Но больного осматривать не пришлось. Больной неожиданно приподнялся и, схватив за волосы майора, притиснул к его шее гвоздь.
   — Ехать и не останавливаться! И никому не разговаривать! — приказал он. — Или этот труп будет на вашей совести.
   Испуганная сестра ошалело смотрела на ожившего больного и на ползущую по шее майора струйку крови.
   — Спокойно, — сказал врач. — Не делайте глупостей. Мы выполним все ваши просьбы.
   — Теперь направо. Налево. Прямо… Ехали минут пять. Туда, куда указывал взбесившийся больной.
   — Остановитесь возле той арки! — приказал Зубанов. — Ближе. Еще ближе.
   «Рафик» замер. Все сидевшие внутри его настороженно молчали.
   — Выдерните шнуры из рации и дайте мне. Да не так — с корнем дери. Теперь откройте задние двери. И отойдите в глубь машины.
   Зубанов развернул майора к себе спиной и стал пятиться к выходу.
   — Всем смотреть вперед!
   Медики отвернулись.
   Зубанов отпустил волосы майора, вытащил и быстро сунул ему в карман пистолет. И вогнал гвоздь в шею. Майор вскрикнул и схватился за горло. Сквозь пальцы у него потекла кровь.
   Беглец выскочил из машины и шагнул в переулок. Не побежал — бег привлекает внимание. Именно шагнул.
   Ничего, авось не помрет майор. В «Скорой помощи» не помрет. Не должен. Зато теперь от него не придется ждать каких-нибудь, навроде выстрелов в спину, каверз. И у медиков будет занятие по профилю. И алиби выйдет, как обещалось, гарантированное. Скрепленное кровью…
   Ничего. Лучше так, чем куча трупов с обеих сторон! Лучше так…
   Поворот. Еще поворот. Проходной двор. Сквозной подъезд. Другая улица…
   Выскочил полковник. Из самых лап выскочил!
   Кажется, все учли ребята — и пьянку, и драку, и милицейский протокол. Одного не учли — ржавого гвоздя, торчащего в стене в туалете…

Глава 38

   — Как это могло случиться?!
   — Мы до конца еще не разобрались…
   — Я не спрашиваю, разобрались вы или нет. Я спрашиваю, как это могло случиться?
   — Вначале все развивалось согласно разработанному нами и утвержденному вами плану. Мы подвели к объекту подсадку — двух наших офицеров. Они вступили в контакт. Развили контакт…
   — Перестаньте жевать сопли. Говорите нормальным человеческим языком. Встретили полковника, познакомились, купили водку, пошли пить ее в ближайший сквер. Так?
   — Так.
   — Ну вот так и говорите. Водку жрали, а не вступали в контакт. Оставьте вы этот ваш казенный тон.
   — Они пили водку в сквере, который располагается на пересечении улиц…
   — Не надо мне географии. Давайте мне факты.
   — Пили водку, когда, согласно сценарию, в сквер вошел милицейский наряд.
   — Наш наряд?
   — Нет. Вернее, частично наш. Рядовой состав был реальный, из 67-го отделения милиции. А старшина наш.
   — Почему старшина наш, а рядовые настоящие?
   — Чтобы можно было открыть реальное уголовное дело.