Ингрид Чарльз. Несущий перемены

   — Я могу сделать так, чтобы апелляционный суд проголосовал в твою пользу, чтобы ты отозвала свой патент на очистку воды. И хотя этого не хватит, чтобы завоевать власть, ты сможешь поколебать положение Паншинеа — конечно, если действовать разумно.
   — И за это ты хочешь?..
   — Союза. Доступа к твоим ресурсам, если ты решишь заключить его.
   Витерна слизнула каплю вина с губ.
   — Что же будет тогда?
   — Я смогу поставить Дома на колени, — ответил Кативар, подчеркнув эту фразу. — У меня есть препарат, который уничтожает бахдар.
   Потрясение исказило ее черты, но Витерна быстро оправилась.
   — Навсегда?
   — На время применения препарата. Стоит прекратить принимать его, и начнется выздоровление — очень медленное, но верное.
   Она отставила стакан.
   — Похоже, я мало что смогу предложить тебе. Наш союз будет неравным, — «и небезопасным», явно хотела добавить она.
   Кативар улыбнулся.
   — Не беспокойся — мне понадобится твой ум и твой патент, Витерна, — он помедлил: — Препарат растворяется в воде.
   Она подалась вперед, наполняя стаканы, и улыбнулась.
   — Может быть, — тихо заметила она, — нам в конце концов повезет.
   Некогда Мерлон царил в северных горах — ледяной дворец, где воздух большую часть года наполняло холодное дыхание зимы, а лето бывало жарким и коротким. Палатон вспомнил об этом, глядя на руины, оставленные зимними ветрами и войной: город дремал среди устремленных в небо прозрачно-голубых горных пиков, как будто спрашивая, куда девалась за годы его краса и слава. Мантия голубовато-белых снегов в горах никогда полностью не таяла, быстрые ручьи никогда не согревались. Каменистые подножия и пояс вечнозеленой растительности были источены временем и войнами. Мер-лон представлял собой огромный памятник многовековой борьбы чоя. Он напомнил Палатону о Скорби, о чужом народе, застывшем в прозрачном кристалле.
   Но несмотря на то, что чоя никогда не пытались восстановить древнюю крепость, они ее так и не покинули. У ее разрушенных стен расположилась маленькая колония художников, которых прельщала возможность поспорить с жестокими ветрами и духами далекого прошлого. Палатон помнил, что зимой большинство жителей колонии разъезжалось, но те, кто решали остаться здесь постоянно, покидали колонию только после смерти.
   Гости колонии, предпочитающие не задерживаться здесь надолго, проводили в горах весну и лето. Палатон смотрел на древнюю крепость, понимая, что такой же видела крепость его мать, ибо Мерлон почти не изменился за последние годы. Палатон выглядывал из-за плеча Руфин, пока та просила разрешения на посадку на маленькой площадке неподалеку от колонии. Лето в горах уже закончилось. Палатон видел выпавший за последние два-три дня снег, ожививший мантию гор и покрывший крыши домов белыми пятнами.
   Руфин поежилась и заметила:
   — Надеюсь, ты прихватил сапоги и куртку.
   — Тебе придется только очищать окна от льда и не выключать обогрев, — напомнил Палатон.
   Руфин сокрушенно прищелкнула языком. Она сбавила скорость, вошла в холодный термальный поток, идущий прямо от горных пиков, и вывела глиссер прямо к плато. На нем виднелись следы шасси.
   — Туристы уже уехали, — заметила она.
   — Какая погода ожидается в предстоящие два дня?
   — По-прежнему ясная. Но взгляни на склоны — еще довольно тепло, и последний снежный покров ненадежен.
   — Я запомню это.
   — Постарайся, — насмешливо подтвердила Руфин. — Мне бы не хотелось откапывать тебя из обвала.
   Встречный поток поднимался снизу, и корабль задрожал. Палатон испытал леденящее ощущение в животе при внезапной потере высоты, но тем не менее ему казалось, что это он ведет глиссер. Хотя он не мог пользоваться бахдаром, тем не менее замечал любые изменения в его движении — благодаря многолетнему опыту. Руфин аккуратно вывела судно на посадку.
   Она посадила его без малейших толчков, и когда он остановился, Палатон не удержался и похвалил Руфин.
   — Хорошая работа.
   — Спасибо. С минуту мне казалось, что ты направляешь меня, держа за затылок.
   Палатон только тут понял, что прочно обхватил подголовник ее кресла, и разжал руки со смущенным выражением.
   Руфин рассмеялась.
   — Кто был пилотом, навсегда им остается, — заметила она и повернулась в кресле. — Я буду в глиссере. Здесь ветрено, но я буду готова, как только понадоблюсь.
   Палатон вышел, и его сразу же охватил ветер — более холодный, чем он представлял. Он набросил куртку, которую до тех пор нес в руке. Руфин выбросила вслед ему рюкзак.
   Как и в Голубой Гряде, здесь маленькая подвесная дорога уносила прибывших от посадочной площадки. Палатон занял кабинку, старую и продуваемую всеми ветрами, и отправился в путь. По мере снижения ветер утих, но его порывы были по-прежнему ледяными.
   Внизу его ждала чоя, ежась от ветра. Ее желтовато-белые волосы были упрятаны под вязаную шапочку, на морщинистом лице обозначилось явное неодобрение. Это лицо напоминало кусок кожи, годами пролежавший под ветрами, дождем и солнцем. Палатон так и не узнал, к какому Дому принадлежит чоя и каков ее возраст.
   Она поклонилась.
   — Мы не привыкли принимать гостей в такое время года и без предупреждения.
   Палатон смутился. Открыв боковую дверцу, он вышел из кабины, закинув за плечо рюкзак.
   — Прошу прощения, — произнес он. — У меня осталось слишком мало времени на отдых, и поскольку храм моего Дома временно закрыт, я решил приехать сюда. Моя сестра мечтает порисовать здесь, — он огляделся и глубоко вздохнул. Холодный воздух был свежим и бодрящим. — И теперь я понимаю, почему.
   Неодобрение постепенно исчезало с морщинистого лица чоя. Она указала путь затянутой в перчатку рукой.
   — Самые серьезные работы мы выполняем зимой, так что не можем предоставить вам жилье на выбор. Мы только недавно вернулись к работе, когда уехали ученики. Вы надолго?
   — Надеюсь, я пробуду здесь всего несколько дней, — признался Палатон. — Мне необходимо только место, чтобы заночевать.
   — Хорошо. Тогда вы будете жить с Гонри. Он работает с тканями, так что вы не побеспокоите его.
   Чоя торопилась, чтобы идти наравне с Палатоном, ее дыхание туманом растворялось в воздухе. Она не стала прибегать к обычной вежливости, думал Палатон, шагая рядом с ней. Однако он ни о чем не жалел, ибо если этот Гонри окажется достаточно старым, он может быть в числе тех художников, которые видели здесь его мать.
   Они достигли мощенной булыжником дорожки, которая превращалась в улицу, постепенно расширяясь. Горные растения, проросшие между камнями, уже пожухли и пожелтели, вновь напоминая, что здесь время движется иначе. Сухие листья хрустели под ногами. Возле каждого дома имелся свой садик, огромная поленница, солнечные батареи, направленные в небо, и цистерны с водой, что придавало домам совершенно независимый вид.
   Многие художники работали на верандах и даже не взглянули на приезжего. Палатон подтянул большим пальцем лямку рюкзака.
   — Здесь часто идет снег?
   — Довольно часто. Но мы к этому готовы, — ответила чоя задыхающимися голосами, не замедляя шага. Она остановилась возле большого дома с серой оградой. — Это дом Гонри.
   Судя по размерам и виду дома, Гонри был отнюдь не скромным и лишенным честолюбия чоя. Спутница Палатона перегнулась через ограду и свистнула. Обернувшись, она одарила Палатона еще одним откровенным взглядом.
   — Я — Бака, — произнесла она, протягивая руку.
   — Териот, — представился он в ответ.
   Выражение ее лице не изменилось, и Палатон не понял, то ли чоя действительно не узнала его, то ли ей было все равно. Из дома послышался пронзительный свист, и Палатон обернулся, чтобы увидеть выход его хозяина. Первое, что бросилось ему в глаза — одежда чоя была заляпана пятнами краски и покрыта множеством обрывков нитей.
   Гонри оказался высоким и сутулым, с чрезвычайно тонким и крючковатым носом, маленькими и круглыми, по меркам чоя, глазами и серебристо-черными волосами. Он был достаточно стар, чтобы быть одним из учителей Трезы. Растрепанные одежды окружали его словно аурой. Гонри подошел к ним и с любопытством оглядел Палатона. Палатон вновь не смог догадаться, к какому Дому принадлежит этот чоя, хотя, судя по цвету волос и глаз, он должен был быть сыном Небесного дома.
   — Последний гость сезона, — представила его Бака, — Териот. Ты возьмешь его к себе?
   Гонри слегка сморщил нос и пожал плечами.
   — Почему бы и нет? Надолго останетесь здесь? С кем будете заниматься?
   — Я пробуду здесь всего несколько дней. А учиться будет моя сестра — если, конечно, попадет в списки.
   Гонри оглядел его сверху вниз и в обратном порядке, раздувая ноздри. Он заговорил вновь — на этот раз сквозь сжатые зубы.
   — Мы не делаем поблажек своим ученикам.
   — Этого я и не прошу. Ваша репутация известна далеко за пределами Мерлона, — Палатон помедлил, чувствуя прилив актерского вдохновения. — Кроме того, она принята в общество Фалиана.
   — Фалианы! Да что они могут знать? Дети приезжают к ним на каникулы, а не для того, чтобы учиться! — Гонри в ярости повысил голоса.
   Палатон решительно кивнул.
   — Именно потому я и приехал сюда. Отец слишком потворствует ей. Она будет весьма поверхностной художницей, если не научится спускаться с небес и соприкасаться с реальностью. А все это — он еще раз вдохнул пронзительный горный воздух — вызывает жажду настоящей жизни.
   Пренебрежительное выражение исчезло с лица Гонри, он взглянул на Баку и бросил:
   — Пожалуй, я смогу приютить его на пару ночей.
   — Хорошо — потому что больше ему некуда идти, — фыркнула Бака. — И будь повнимательнее с ним, Гонри — он прилетел на личном корабле, ждущем наверху.
   Гонри изумленно приподнял брови, а чоя уже побрела прочь, спотыкаясь, запинаясь и дрожа всем телом.
   Гонри открыл ворота. Палатон почувствовал в нем приглушенный бахдар, подобный угасающему огню.
   Его хозяин широкими шагами направился к дому.
   — У вашей сестры есть стоящие работы? — бесцеремонно спросил он, не оборачиваясь.
   — Кое-какие, — ответил Палатон. — Ей нравится работать в стиле Трезы Волан.
   Если Гонри решит проверить его, то имя матери было единственным из имен художников, которые помнил Палатон.
   Гонри резко остановился.
   — Трезы? — повторил он. — Раннего или позднего периода?
   — Как она говорит, раннего. Времен ее юности, хотя мне самому больше нравятся поздние работы. Во всяком случае, все ее работы были бы хороши, не будь она такой взбалмошной.
   — Треза никогда не была взбалмошной, — сурово возразил Гонри, — даже в юности, когда только появилась здесь.
   Палатон с некоторым облегчением узнал, что несмотря на все годы, художественные сезоны и учеников, которых мог иметь этот чоя, имя Трезы еще сохранилось в его памяти. И в то же время, хотя он всю жизнь знал, что его мать — художница, теперь ему было странно думать о ней просто как о представительнице мира искусства, а не о матери.
   Гонри отчистил дворовую грязь и камешки с подошв своих сапог, прежде чем подняться на веранду. Палатон последовал его примеру. На веранде висели рамы с натянутой основой, грубое полотно, полузаконченные гобелены из шерсти, волос и тонких, пушистых перьев, а также грубой пряжи. Палатон случайно задел один из них, но Гонри промолчал, только широко ухмыльнулся.
   Комнату заполняли ручные станки, рамы, слишком большие для такого помещения, пяльцы для вышивания и другие непонятные предметы, между которыми умело лавировал Гонри, проводя гостя дальше. Палатон понял, что размер дома определялся характером занятий его владельца. Остальные комнаты не были так заставлены, и в конце концов наверху они нашли более-менее пустое помещение. Здесь было тепло благодаря тяжелым шторам на окнах и мягкому, роскошному стеганому одеялу на постели.
   Гонри кивнул в сторону работ на стенах.
   — Это работы учеников, — и бросил рюкзак Палатона в угол.
   — Они выглядят многообещающими.
   Последовала еще одна широкая ухмылка.
   — Все мои ученики обещают чего-нибудь достичь. Увы, не многим удается пережить первую славу. Кроме того, наше ремесло во многом зависит от финансовых возможностей.
   Услышав этот намек, Палатон выудил из кармана чековую книжку, чтобы заранее выписать чек. Гонри бесцеремонно забрал у него чек.
   — Теперь я куплю хорошего вина, чтобы согреваться в зимние вечера.
   — Я буду рад купить вина сам, — заметил Палатон. — Сегодня вечером оно бы не помешало.
   — Как вам угодно. Я не намерен спорить с чоя, который способен оплатить свои причуды. Я мог бы даже продать вам пару гобеленов, чтобы воодушевить вашу сестру, — он уже повернулся, чтобы уйти, когда Палатон попросил:
   — Назовите мне имена других художников, с которыми я бы мог поговорить.
   — О вашей сестре?
   — И о Трезе Волан.
   Гонри резко обернулся к нему, его глаза холодно блеснули, листок чека зашуршал в руке.
   Палатон беспечно добавил:
   — Я весьма заинтересован ее работой.
   Напряжение уходило из фигуры Гонри очень медленно, по мере того, как он брал себя в руки. Его нос побледнел, но Палатон сделал вид, что ничего не заметил.
   Гонри наконец произнес:
   — Попытайтесь что-нибудь узнать в храме. Глава нашей общины должен совершать там дневные медитации, — он вышел, комкая в кулаке чек, выписанный Палатоном.
 
   Храм был построен из горного камня — грубых, обтесанных вручную глыб, намертво скрепленных друг с другом. Однако стоящее рядом здание музея было сравнительно новым, вероятно, построенным в последние несколько веков, и его синтетические стены хорошо защищали от ветров и снега. Палатон прежде всего направился к музею, надеясь увидеть коллекцию работ учеников, которые бывали здесь, а также мастеров, и он не был разочарован. Он нашел даже вышивку Трезы, изображающую один из домов, стоящий в отдалении, хотя таких домов в городе насчитывалось не более двух. К двери дома вела мощенная булыжником дорожка с пробивающимися между камнями растениями — такая же, как улица, по которой шел сегодня Палатон. За домом на гобелене возвышалась гора, восходящее солнце заливало дом, а в небе, вдалеке, еще виднелась последняя звезда.
   Картину были великолепны, как и движущиеся и статичные скульптуры, но больше всего привлекло Палатона затемненное крыло музея, где он долго простоял в торжественном молчании. Здесь размещались предметы психокинетического искусства — картины и скульптуры, которые оживлялись бахдаром, а теперь оставались мертвыми, поскольку больше никто не мог привести Их в действие.
   Палатон уже выходил, когда услышал вечерний звон колоколов, отдаленный звук, на который эхом отзывались горы. Храм казался пустым, Палатон нехотя вошел туда, не зная, найдет ли там кого-нибудь. Этот храм предназначался не для очищения, а для повседневных медитаций, в нем царила полная тишина. Палатон в нерешительности стоял на пороге, считая, что в храме присутствует он один, пока до него не донеслись слабые, еле слышные голоса.
   — Должно быть, ты и есть тот состоятельный гость.
   Палатон прищурился, оглядывая комнату, и наконец заметил чоя — худощавого и старого, лысый череп которого казался и по цвету, и по форме напоминающим камень, обкатанный бурной рекой. То, что в таком преклонном возрасте этот чоя еще занимал пост главы общины, свидетельствовало о глубине и силе его ума.
   — Я прибыл сегодня днем, — ответил Палатон. — Я — Териот.
   Глава общины не поднялся с кресла, лиловые глаза устремились на прибывшего из морщин лица, и он заметил:
   — Мне все равно, каким именем ты пользуешься.
   — Тогда, может быть, вы поможете мне кое в чем? — ответил Палатон, подходя поближе к старику.
   — Пожалуй.
   — Я приехал, чтобы узнать о Трезе.
   Глава общины долго смотрел на него, не мигая, затем подался вперед.
   — Хорошо, — пробормотал он, — что наконец-то кто-то пожелал о ней узнать. Но кто ты?
   — Ее сын.
   Эти слова вызвали из старческих бледных губ странный звук — полусмех, полуплач.
   — Ее сын — тезар, — возразил глава, — а ты лишен силы, как яичная скорлупа.
   — Когда-то у меня была сила, — с болью ответил Палатон. Он знал, что этот момент неизбежен, что рано или поздно кто-нибудь узнает о его тайне. Но услышать такие слова от старика оказалось мучительно. — И я надеюсь обрести ее вновь.
   — Что сгорело, того не восстановишь.
   — Я не сгорел.
   Старик окинул его еще одним проницательным взглядом.
   — Кто посмел украсть силу у тезара? — усмехнулся он.
   — Она была отдана, и когда-нибудь я найду способ вернуть ее обратно.
   Старик хмыкнул и заметил:
   — Если у тебя не хватает смелости попросить о том, что принадлежит тебе, никто тебе не поможет, — он встал, завернувшись в свой длинный плащ.
   — Я пришел говорить не о себе, а о Трезе.
   Старик вскинул голову.
   — Это все равно, — усмехнулся он. — Если ты ничего не знаешь, я не могу помочь тебе.
   — Это не все равно, — возразил Палатон. — Существуют наследие, Дома и судьбы, о которых я ничего не знаю.
   — Тогда зачем ты пришел сюда?
   — Чтобы найти своего отца.
   Тишина в храме стояла так долго, что Палатон начал слышать биение своего сердца, а затем старый чоя глубоко вздохнул.
   — Ничем не могу тебе помочь, — старик медленно повернулся и взглянул на каменную стену, как будто видя расположенный за ней музей. — Ты должен помочь себе сам, — он вышел, шурша длинным плащом, и его узловатая, сутулая фигура напомнила Палатону гигантского паука.

Глава 23

   — Чирек — один из моих лучших и преданных служащих, — подчеркнуто повторил Гатон. — Он не мог увезти Рэнда.
   Йорана терпеливо повторила все, что уже говорила не раз, и добавила:
   — Есть надежда, что это исчезновение вполне невинно. У меня нет желания начинать беспорядочные поиски.
   — Беспорядочные! Зачем Чиреку портить всю свою карьеру? Что могло ему понадобиться от Рэнда? — Гатон покачал головой, и его волосы свесились надо лбом. Министр небрежно убрал их. — Ты уже связалась с Палатоном?
   — Я не могу это сделать, — спокойно ответила Йорана. Она даже не пыталась. Она представляла, по какому делу уехал наследник, и понимала, что едва он обо всем узнает, сразу же вернется искать Рэнда. Йорана надеялась отыскать человека и доставить его во дворец не позже, чем в этот же вечер. — Думаю, следует держать это событие в тайне — так будет лучше для всех нас.
   Гатон устал и рухнул в кресло. Он приложил руку к груди, где его старое сердце иногда билось так же неровно, как у Ринди, и задумался, стоит ли вызывать врача. Он с трудом сглотнул.
   — Делай то, что считаешь нужным, но держи меня в курсе. Я не хочу объяснять появление еще одного трупа. У нас и так достаточно неприятностей с теми тремя, увезенными в лагерь. Новое событие может вызвать мятеж, и на этот раз простолюдины спалят весь город, — он задумался. — Ты обыскала комнаты Чирека?
   Йорана кивнула. Та часть дворца, которую занимали служащие, была весьма обширна, но в ней не удалось найти ничего подозрительного, и ауры свидетельствовали, что Чирек уже несколько дней не бывал у себя. Если бы Йорана знала, где жила Дорея, возможно, она сумела бы установить, где Чирек проводит вечера, но пака ей этого не удавалось. Не имея доказательств, она ничего не сказала Гатону о явной связи этих двух чоя. В конце концов, это было не его дело. Обеспечение безопасности лежало на ней. Когда все факты подтвердятся и причины откроются, она сможет сообщить министру все, что ей известно.
   Йорана собралась уходить, но Гатон поднял руку, останавливая ее. Дрожь этой руки изумила Йорану, и видимо, это изумление выразилось на ее лице, ибо Гатон быстро уронил руку и сжал кулак.
   — Сегодня утром Паншинеа оставил для меня сообщение. Его влияние в Союзе быстро исчезает. ГНаск выдвинул официальный протест против нехватки пилотов, требуя передать Союзу секрет тезарианского устройства и принуждая Чо начать подготовку пилотов и штурманов других народов. Паншинеа считает, что единственный способ успокоить Союз — самому вернуться на Чо под предлогом коренных изменений в системе летных школ.
   — Но Палатон уже начал эти изменения, — возразила Йорана и тут же остановилась, оборвав себя.
   — На Чо не может быть двух императоров, — сдержанно напомнил Гатон.
   Йорана вспомнила слова прорицательницы.
   — Но что будет с Палатоном?
   — Паншинеа отстранит его от дел, а может, отошлет на Скорбь, хотя я попытаюсь убедить его не делать этого. Палатон не питает особой привязанности к Чертогам Союза. Вряд ли ему понравится подобное назначение.
   — Он — пилот, — возразила Йорана. — Если кто-нибудь и способен разобраться, что происходит в летных школах, так только он. Паншинеа ничего в этом не смыслит.
   Гатон моргнул, как будто не расслышал ее, и медленно произнес:
   — Я предложил в качестве замены Риндалана. Как только его здоровье улучшится, он сможет убедить всех этих абдреликов и иврийцев. Он сочетает в себе мудрость и достоинство, как никто другой.
   — Ринди?
   Гатон кивнул.
   — Он уже знает об этом?
   — Я беседовал с ним сегодня утром. Эти возможности… заинтриговали его. Доктор Ниневер говорит, что он уже способен путешествовать, но должен пройти восстановительную терапию в течение еще одной недели, и, вероятно, ему придется ходить только с помощью трости.
   — Значит, он не отказался.
   — Да, — Гатон улыбнулся. — Кажется, эта перспектива его обрадовала.
   Разумеется, Йорана помнила, как и все прочие, что они могли лишиться Ринди, и подобная поездка на Скорбь насторожила ее. Как Паншинея мог решиться на такое, зная о преклонных годах Ринди?
   Палатон лишится еще одного помощника. Чем больше она размышляла об этом, тем больше понимала намерения Паншинеа. Он постарается отвратить от Палатона всех теза-ров, Ринди, простолюдинов, так, чтобы тому было неоткуда ждать поддержки. И тогда император сможет достичь цели без труда. Никто даже не заметит, если Паншинеа решит прикончить Палатона.
   Только она, Йорана, могла теперь помешать изгнанию Палатона.
   Она подняла голову, заметила пристальный взгляд Гатона и поняла, зачем министр рассказал ей обо всем — он пытался заранее подготовить ее.
   — Почему он решил сделать Палатона наследником? — спросила она.
   Гатон отвернулся и пожевал губами, как будто пробовал горькие слова на вкус.
   — Думаю, он надеялся с помощью Палатона избежать великого множества затруднений. Вряд ли он принимал в расчет то, каков Палатон, или поддержку со стороны простолюдинов. Не думаю, чтобы Паншинеа понимал, как следует обращаться с честным чоя, — министр вздохнул, — да и я тоже этого не понимаю.
   Йорана пробормотала: «У меня дела» и вышла, намереваясь разыскать Рэнда прежде, чем придется защищать Палатона.
 
   Рэнд наблюдал, как Чирек деловито роется в своих вещах, отбирая лишь некоторые из них. Все, что хотел взять с собой этот чоя, легко уместилось бы в небольшой сумке. Голова и лицо Рэнда скрывались под легкими повязками, руки были одеты в перчатки, и речь стала слегка приглушенной, когда он заметил:
   — Ты не собираешься возвращаться.
   — Да, — с сожалением ответил Чирек. — Вряд ли это будет возможно. Но я ждал этого всю жизнь. Я не жалею об изменениях — это было бы лицемерием с моей стороны, — он горько улыбнулся. — Боюсь, я слишком привык к удобствам своей жизни и работы.
   Рэнд оглядел подземное помещение, убранное со спартанской простотой — оно выглядело отнюдь не комфортабельным. Чирек вышел из ниши, небрежно свернул потрепанную одежду и сунул ее в сумку. Он поманил Рэнда к лестнице. Когда оба достигли верхней ступени, потайная дверь открылась.
   Чирек обернулся к Рэнду.
   — Все это исчезнет через какой-нибудь час, — заметил он, оглядывая комнату. — Комната окажется наглухо закрытой, не успеем мы перейти улицу.
   — Ты сожалеешь об этом?
   — И да и нет. Если ты не веришь мне или я в чем-нибудь ошибся, то обратного пути все равно нет… — священник глубоко вздохнул. — Идем.
   Рэнд почувствовал себя виноватым. Он пропустил вперед священника, вышел за ним и хотел закрыть дверь. Чирек остановил его.
   — Не надо, — сказал он. — Не будь тебя, появился бы кто-нибудь другой, а мне следовало подготовить свой народ к Преображению. Я стал слишком суетным, слишком беспокоился о своем настоящем. Оставь ее.
   Рэнд подчинился приказу и вышел вместе со священником на улицу.
 
   В порту он заволновался, замечая любопытные взгляды, хотя и знал, что повязки делают его совершенно неузнаваемым. Чирек вел его сквозь толпу, тихо говоря:
   — Не беспокойся. Пока еще тебя не начали искать. Даже если Йорана знает, что ты исчез, она будет ждать приказа до последней минуты.
   Она не знает, что ты ушел по собственному желанию.
   Рэнд посторонился, уступая дорогу старой чоя, которая назвала его «малышом» и ласково потрепала по плечу. Он едва доставал ей до подбородка. Чирек решительно взял его за руку и повел к ждущему глиссеру.
   От жары легкие повязки Рэнда стали пропитываться потом, и он чувствовал себя очень неудобно с мокрым лицом. Прорези для глаз были неудобны для обзора. Он чуть не споткнулся, проходя на поле через ворота. Только теперь он понял классовые различия Чо — простолюдины выходили на посадку через неудобную, узкую калитку, их рассаживали в самой тесной части салона, все чоя вокруг него говорили короткими и отрывистыми фразами, в то время как в передней части салона, где занимали места чоя из Домов, трейд слышался так же часто, как язык чоя.