Ингрид Чарльз. Несущий перемены

   Так он стал живым свидетельством того, что сила чоя совсем не обязательно сводит человека с ума, хотя, если Палатон продолжит испытания, подобные нынешнему, это вполне может произойти.
   Рэнд шагнул вперед, сильно ударившись коленом о край стола, и согнулся от внезапной боли. Она вспыхнула, как фейерверк «римская свеча», нарастая до тех пор, пока Рэнд не протянул вперед руку.
   — Здесь, — произнесен. — Одна свеча здесь.
   При этом его ладонь ощутила тепло свечи.
   — Да, — сухо заметил Палатон. — Хотя я не знаю, считать ли это успехом. Тебя просили найти ее бахдаром, а не прибегать к помощи осязания.
   — Какая разница, — буркнул Рэнд, ибо теперь он понял эту инопланетную игру в прятки, и чувства стали подсказывать ему — горячо, еще горячее, нет, холоднее, нет, вот сюда, сюда, и наконец под шлемом появился малиновый отблеск и Рэнд уверенно остановился. — А вторая вот здесь.
   — А третья? — спросил Палатон, и напряжение в его голосах было различимо даже через примитивное устройство в шлеме.
   Рэнд повернулся — везде его встретил холод.
   — Только две, — заявил он, поднял руки и сорвал с головы шлем.
   В комнате перед его глазами горели две свечи. Палатон прислонился к массивной деревянной двери на другом конце комнаты, держа аппарат связи.
   — Получилось!
   На строгом лице чоя брови слегка приподнялись.
   — У нас на такое способен любой ребенок, будь он даже слепым, как камень, — Палатон выпрямился и взял еще два подсвечника. — Садись, — приказал он. — И попробуй еще раз.
 
   Кативар сидел, стараясь сдержать негодование и досаду при виде того, как поднимается и опадает грудь старого чоя под тонкой, белой простыней. В комнате гудела аппаратура, пахло дезинфектантом — обычный запах для комнаты больного. Кативар заерзал, вздергивая время от времени подбородок, как будто его шею натирал воротник. Он не привык носить церемониальные одежды Прелата, неудобные скорее по причине своего старинного покроя, нежели впечатлению лицемерия. Единственным знаком его сана был широкий воротник, облегающий шею и плечи, а Риндалан сейчас был лишен и этого. Но Ринди лежал в коме, недостижимый и для друзей, и для врагов.
   Старый глупец, думал Кативар, но старался не выдать свои мысли, напрягая жилы на горле и сжимая челюсти. Умирай или приходи в сознание. Ты извел меня своей медлительностью!
   А может, Риндалан точно знает, зачем медлит, добавил про себя Кативар. Такая проницательность была присуща Верховному прелату Звездного дома, советнику самого императора Паншинеа. Старый, больной и властный, живой Риндалан препятствовал многим планам Кативара. Даже такое состояние не приносило Кативару никакой пользы. Умирай, старый дурень, умирай!
   Кативар откинулся на спинку кресла, глядя на экраны. В этом крыле дворца было тихо и пустынно, приборы отмечали любое изменение в состоянии Риндалана. Если бы только удалось перевезти священника в больницу, где целый день царит суета, способная скрыть какие угодно изменения! Да, в больнице многое может происходить почти незаметно, пока не становится слишком поздно.
   Он бы вновь воспользовался рахлом, преобразованным с помощью экспериментов в химическое оружие, подобного которому никогда не было на его планете. Это вещество, используемое чоя только в маленьких дозах в качестве афродизиака, и сильно токсичное, Кативар разбавлял и использовал в сочетании с другими препаратами, надеясь получить снадобье, блокирующее все психические способности чоя, и в этом случае только он один знал бы противоядие.
   Но следы рахла были бы замечены при столь пристальном наблюдении, и Кативар воздерживался от очередного шага. Он рисковал обнаружить связь между смертью узников в подвале и смертью Прелата. Если бы Риндалан ожил, рахл быстро исчез бы из организма, но при нынешнем коматозном состоянии его следы неминуемо бы остались и были обнаружены. Потому Кативару оставалось только терпеливо сидеть, поджидая свое время, создавая впечатление поддержки и скорби и втайне молясь об ухудшении состояния Риндалана. Несмотря на всю показную верность, ему было не обязательно оставаться здесь, но Кативар надеялся, что старик может вновь заговорить — бессвязно, в бреду, и выдать другие, не менее важные тайны.
   Прошло уже немало дней с тех пор, как Риндалан впервые попытался заговорить, ошибочно принял его за Палатона и выдал секрет его происхождения. Неужели Ринди и в самом деле знал это, или просто бредил? Сумеет ли Кативар воспользоваться бредом старого чоя? И, что еще важнее, какую сможет извлечь из этого пользу?
   Кативар облизнул пересохшие губы. Он встал, прошел к столу у кровати Ринди, налил себе стакан воды и выпил, не спуская глаз с больного. Его тело под белой простыней было опутано трубками и проводами, препараты текли по чтим трубкам, поддерживая жизнь в старом теле. Но Риндалан не подавал и признаков жизни. Он не шевелился, когда его ложе поворачивали, чтобы избежать пролежней, тромбов и прочих опасностей. Он не подавал и признаков пробуждения от продолжительного обморока, в который погрузился.
   Но, похоже, он не слабел.
   Кативар поставил пустой стакан на столик. Может, Прелат вспоминал прошлое? Возвращался к тому моменту, когда он проверял у ребенка бахдар и обнаружил в нем гены Огненного дома, согласившись впоследствии умолчать о своем открытии и дать ребенку жизнь? Неужели сейчас перед Риндаланом представал юный Палатон из Дома Волана, сын Трезы, отец которого остался неизвестным? Многие втайне считали, что его отцом был сам Волан, совершивший этот поступок из желания сохранить слабеющую силу Дома. Ни у кого не возникал вопрос, с кем согрешила Треза, запятнав свой род — почти неслыханное преступление среди чоя из Домов. Они не могли позволить себе потратить силу на связь с Заблудшими, не важно, сколько бы ни было в них этой силы.
   Или же этот скандал был просто плодом воспаленного воображения Риндалана?
   Кативар огляделся и положил руку на плечо Прелата. Бахдар, которым так славился Риндалан, угасал, еле теплился в источнике почти неслыханной силы. С Риндаланом могли сравниться только такие тезары, как Палатон и теперь пропавший Недар, давний соперник Палатона, да еще император, каким бы сумасбродным он ни был.
   Но для чего старый глупец использовал эту силу — только для стремления к Богу и служения тем, кто обладал меньшими способностями? Кативар проглотил комок, подкативший к его горлу как протест против такой бессмысленной траты бахдара. Он отдернул руку. Если Риндалан не умрет вовремя, возможность для Кативара использовать полученное знание исчезнет навсегда. Однако уже могло быть слишком поздно, если учесть, с каким одобрением был принят Палатон как наследник престола Чо. Надо нанести удар, не медля. Может быть, Паншинеа уничтожит сам себя, но Кативар не поручился бы за это для наследника — здесь требовалось вмешательство.
   Кативар принужденно улыбнулся, сотворил благословение над неподвижным телом Прелата и покинул комнаты. Сиделка смотрела ему вслед, в ее глазах светилось легкое любопытство. Она отметила время его ухода, хотя автоматически действующие приборы в комнате Риндалана сделали то же самое. Сидящий в глубине комнаты врач вернулся к качественному анализу последней пробы крови своего пациента.
   Большая, костлявая ладонь выскользнула из простыни, схватилась за нее и затихла, безвольно лежа на груди Ринди. Риндалан повернул голову из стороны в сторону.
   — Палатон? — прошептал он. Его веки затрепетали, как будто Прелат приходил в сознание. Но уже спустя минуту старый чоя успокоился и расслабленно застыл на подушках.
 
   — Кативар целыми днями сидит возле Риндалана, — заметила Йорана, докладывая о событиях во дворце, — и хотя у меня нет доказательств, но я точно знаю — именно он был причиной нападения на Ринди.
   Гатон слушал ее, склонив голову и опершись подбородком на ладонь, как будто вес рогового гребня стал слишком тяжелым для него — как того и требовало занимаемое им во дворце положение. В отсутствие императора он успешно осуществлял управление Чо, хотя Палатон становился все более и более влиятельным чоя. Гатон обнаружил, что наследник очень сведущ, что он заботится о будущем чоя и не ждет возвращения Паншинеа из Чертогов Союза, хотя это возвращение неизбежно. Поглощенный собственными проблемами наследования престола, Гатон почти не уделял внимания Риндалану. Верховный прелат не был слабым, почти не болел; только обнаружившаяся у него легкая сердечная аритмия требовала постоянного применения медикаментов. Однако теперь, когда Риндалан был прикован к Смертному ложу, перед лицом Гатона встал вопрос о служении своему Дому. Он не разделял неприязнь Йораны к Кативару.
   — Йорана, — осторожно начал он, когда чоя перестала ходить по комнате. — Не кажется ли тебе, что такое заострение внимания на Кативаре может невольно отвлекать тебя от более серьезных проблем?
   Министр безопасности вскинула голову. Она была еще красива, однако не так свежа и юна, какой Гатон запомнил ее во время появления среди дворцовой охраны. Ее роговой гребень был толстым и заметным, не подрезанным по моде, распространившейся в то время среди аристократии. Масса бронзовых волос была сколота сзади золотыми и серебряными пряжками, повторяющими тона украшений, впечатанных под прозрачный слой кожи на лице. Она первая в своем роду была принята в Дом, показав при тестировании достаточно мощный бахдар, позволивший ей выделиться из толпы Заблудших. Подобно многим чоя, оказавшимся в таком положении, она хорошо работала, была упорна в достижении своих целей и невероятно самолюбива. Гатон знал, что Йорана не захочет вернуться к тому, с чего начала — никогда не захочет. Она была близко знакома с Палатоном еще до того, как молодой пилот был изгнан по приказу Паншинеа, и со времени его возвращения Йорана неотлучно следовала за ним, выжидая, наблюдая и надеясь на большее, как считал Гатон, чем просто случайные половые контакты. Неприятная связь между Палатоном и человеком удерживала ее в стороне, однако была и другая пропасть, которую хотела и не могла перешагнуть Йорана.
   Она запустила пальцы в гриву и яростно взлохматила ее.
   — А что бы сделал ты, Гатон?
   — Ты тратишь много сил, пытаясь доказать существование преступления, в то время как все обстоятельства свидетельствуют: Риндалан вышел из дворца по своему желанию и даже повел Кативара вместе с собой к мятежникам. Он считал, что сможет остановить их, но ошибся. Мы просто не можем доказать ничего иного, имея свидетельство самого Кативара и записи наблюдательных постов. Оставь это дело, Йорана.
   Ее лицо скривила гримаса.
   — Значит, так считает Паншинеа?
   Гатон убрал руку из-под головы и выпрямился.
   — Да, верно — сегодня утром я беседовал с императором. Но если даже он и правит нашей планетой, на мои мысли он не влияет. Ты спрашивала что делать — я объяснил.
   Угол рта Йораны дрогнул.
   — Терпение кончается, Гатон?
   — Да, исчезает, как мои волосы. Знать о лежащем в обмороке Риндалане мне нравится не больше, чем тебе, и хуже того… — он поднял голову, как будто желая разглядеть, что где-то там, на верхнем этаже лежит Прелат, — …чем дольше это продолжается, тем сильнее я опасаюсь, что он уже не поправится.
   — Ринди не сдастся просто так.
   — И это всего лишь свидетельствует о том, что если его тело погибнет, дух старика будет преследовать меня всю жизнь, — Гатон тяжело вздохнул. — Но как насчет тебя, Йорана? Неужели ты подвержена трусости?
   В ее глазах появилось мягкое выражение.
   — Я не могу играть Палатоном. Либо когда-нибудь он посмотрит на меня и увидит, что я предлагаю, либо… навсегда останется слепым.
   — Значит, человек тут ни при чем.
   — Да. Палатон очень серьезно относится к опеке Рэнда, однако не считает, что мы, чоя, должны покровительствовать всей Земле. Я не пытаюсь понять, что за связь существует между ними. Если, как заявляют абдрелики, контакт чоя с людьми выходил за рамки правил Союза, Рэнда было бы лучше доставить на Скорбь в качестве свидетеля, — Йорана пожала плечами. — Возможно, Палатон прав. Чем меньше существ посвящено в дела чоя, тем лучше, Абдрелики воспользуются любым предлогом, чтобы пересмотреть решения Союза. Однако я не могу избавиться от чувства, что здесь Рэнд подвергается большей опасности, чем там, посреди этой мешанины галактик. Взять хотя бы тех троих… Хотя я не смогла доказать, что это было покушение, — нетерпеливо дернув плечом, Йорана вновь начала вышагивать по комнате. — Все трое заключенных два дня назад покончили жизнь самоубийством.
   — Что? Почему же мне не сообщили?
   Йорана покусала губу.
   — Даже Палатон еще не знает об этом. Я ждала результатов вскрытия и токсикологической экспертизы, и напрасно. Я не знаю даже, как они это сделали, не говоря уже о причинах.
   Премьер-министр на мгновение яростно обнажил зубы.
   — Это очень просто — мученики в борьбе за престол. Замалчивание их смерти не поможет, Йорана, раз существуют факты.
   — Знаю, — кивнула она. — Но пока этот выход казался мне самым лучшим. Репортеры осаждали ворота, требуя интервью и заявлений. Теперь же они переключились на другие новости.
   — Тебе придется известить Палатона, а мне — Паншинеа.
   Она задумчиво кивнула.
   Гатон встал и оправил свой министерский мундир.
   — С твоего согласия, Йорана, я больше не намерен наблюдать, как ты вышагиваешь по этим мраморным плитам.
   Минутная усмешка осветила красивое лицо.
   — Я послежу за тобой столько, сколько смогу, — и она отдала салют уходящему министру.
   Когда Гатон ушел, она прошла к стене с мониторами и принялась вглядываться в них. Бахдар хорошо служил ей уже много лет. Он не принес той любви, которую ждала Йорана, но помог обрести власть для тех, кого она оставит после себя.
   И теперь бахдар предупреждал ее, постоянно предупреждал о том, какая участь грозит Палатону и Рэнду. Ей оставалось только ждать.

Глава 5

   — Мертвы? — Палатон выпрямился в резном кресле у стола, сделанном для поколений императоров, на подголовнике которого покоилась не одна увенчанная роговым гребнем голова. Сейчас пилот не касался спинки кресла, он держался так прямо, как будто пытался забыть о притяжении. Рэнд сидел в другом кресле, предназначенном для подрастающих чоя, радуясь возможности оставаться рядом с Палатоном и зная, что только благодаря чужой силе избавлен от заключения в какой-нибудь из комнат обширного дворцового крыла. Он внимательно прислушивался к разговору. — Что ты хочешь сказать?
   Йорана присела на край стола. Она была сейчас одета в облегающий жакет и форменные брюки, хотя иногда заменяла брюки кожаными бриджами. В любом случае она демонстрировала фигуру, которую Рэнд считал поразительной даже для чоя. Она потянулась и потерла пальцами переносицу, как бы прогоняя боль.
   — Что же тут непонятного? — переспросила она. — Они мертвы. Мы обнаружили их в камере в первую же ночь. Самоубийство. Пока мы узнали имя только одного из них — Миск, один из мелких уличных вожаков, не имеющий значения для того, кто желал обезопасить себя. Опознание двух других чоя еще ведется. Результаты вскрытия и токсикологической экспертизы оказались неясными. Поэтому, имея в своем распоряжении только видеозаписи нападения, мы не можем узнать, каковы были намерения этих чоя, когда они остановили процессию.
   — У них не было оружия.
   — Да, мы ничего не обнаружили.
   — Поэтому было бы трудно предположить, что они замышляли убийство.
   Йорана окинула Палатона удивленным взглядом.
   — Убить чоя вполне можно голыми руками. Вероятно, один из них должен был схватиться с тобой.
   Палатон скорчил гримасу.
   — Йорана, не могли же они отравиться тюремной пищей! И тебе, и мне это известно. И если они не собирались убивать нас, зачем нападали?
   Она пожала плечами.
   — Самое большее, что я могу предположить — их поступок был своеобразной демонстрацией. Тот, кто их нанял, достиг своей цели: их не отпустили. Вероятно, целью и нападения, и самоубийства было изображение мученичества, — Йорана покачала обутой в ботинок ногой. — Но мы не можем определить, какими были их намерения. Предлагаю пустить слух, что задержанных отправили на работы в лагерь, а там они погибли. Ложь заподозрит только тот, кто нанял этих троих. Сомневаюсь, что репортеры будут придавать этой истории большое значение. Если же я ошибаюсь, то в трудовых лагерях свирепствуют болезни, жертвами которых вполне могли стать эти трое чоя.
   — Маскировка, — заметил Рэнд.
   Оба чоя повернулись к нему, как будто только что вспомнили о его присутствии. У Йораны от улыбки расширились глаза.
   — Разве это делается на Земле?
   — Да, и слишком часто.
   — Гм… Пожалуй, это не слишком правдоподобно, но в настоящий момент сработает наилучшим образом. Не будь мятежа Заблудших или Двухдневной войны, мы не стали бы играть доверием народа. Но придавать этому делу огласку я не хочу — чтобы не вызвать новый мятеж.
   — Тебе незачем беспокоиться о мятеже, — заметил Рэнд, — если ты дашь им то, чего они хотят. Палатон пообещал дать им голос, но что-то я не слышал, чтобы кто-нибудь представлял Заблудших в конгрессе.
   — Это требует времени, — ответил пилот, а Йорана потрясенно застыла. Палатон повернулся к ней. — Это совсем не так немыслимо, Йорана.
   — Но они слепые. Они не видят то, что видим мы… — она резко оборвала себя, отвернувшись от Рэнда, и добавила более спокойно: — Они не настолько чувствительны, как мы.
   — Согласен. У них есть свое место, у нас — свое, — Палатон взглянул на Рэнда. — Именно потому я и не тороплюсь. Такая реформа, которую предлагаешь ты и на которой настаивает Малаки, не может случиться за одну ночь.
   — Это не реформа, а справедливость. А ты пытаешься скрыть ее, как убийство тех троих.
   Йорана проигнорировала последнее замечание Рэнда и произнесла:
   — Надо действовать, пока не распространился слух про их смерть.
   Палатон заворочался в кресле и хлопнул ладонью по столу.
   — Делай, что считаешь нужным, — сказал он. — Но я хочу знать, кем они были. И если это Заблудшие, имели ли они какое-нибудь отношение к известным мне чоя? Йорана взглянула ему в лицо.
   — Малаки? — тихо спросила она.
   — Надеюсь, что нет. Но я пообещал Малаки дать простолюдинам голос. Я не хочу, чтобы смерть этих троих осталась в тайне. Сделай маскировку, только чтобы закончить расследование, — заключил он.
   Йорана соскользнула со стола.
   — Тогда, вероятно, следует известить Малаки о наших намерениях — так мы избежим всех вопросов, которые могут возникнуть позднее.
   Он кивнул.
   Министр безопасности задержалась на полпути к двери и взглянула на Рэнда.
   — А такое решение ты одобряешь? — спросила она.
   Он почувствовал, как его лицо заливает жар. Рэнд подобрал под себя ноги, внезапно осознавая все отличия жителей своей планеты от большинства чоя.
   — Полагаю, у тебя нет выбора, — медленно ответил он.
   — Нет, выбор у нас большой, — мягко возразила Йорана. — Но это решение, по-видимому, будет самым лучшим, — и она покинула кабинет, закрыв за собой дверь.
   Палатон молчал, пока следы ее присутствия не развеялись в воздухе. Рэнд остро ощущал тянущуюся к двери ауру. Его поразила мысль о том, что чоя, имеющие бахдар, должны видеть мир совершенно иначе, чем остальные. Каким было бы для них обследование места преступления, где еще чувствуется присутствие преступника — причем более определенное, чем отпечатки пальцев или следы? Однако Рэнд тут же подумал, что просто присутствие еще не означает вину.
   А наличие бахдара не делало мир идеальным. Рэнд начал замечать все больше и больше инженерных и архитектурных сооружений, которые зависели от психической силы народа, построившего их, но становилось совершенно ясно, что больше эти устройства не функционируют привычным образом. Казалось, сам бахдар исчезал, ослабевал по мере угасания цивилизации.
   — Наша сила иссякает, — произнес Палатон, словно отвечая на мысли Рэнда. Рэнд поднял голову. — Однако к своей гордости скажу, что даже в лучшие времена мы не вторгались в чужой мозг, чтобы выявить вину или невиновность или управлять другим существом, — он откинулся на спинку кресла, частично избавляясь от давления гребня и головы на шею и плечи.
   — Но другого способа узнать мотивы действий этих троих нет.
   — Если бы только они сами не проговорились — сознательно или невольно, — отсутствие тонких украшений, которые большинство чоя вживляли под верхний прозрачный слой кожи, только подчеркивало привлекательность лица Палатона. Красота этого лица не зависела от золотых, серебряных или других крупинок. — Возможно, мы еще узнаем это, а возможно — и нет.
   Учебный шлем лежал неподалеку от Палатона. Он протянул руку и погладил его.
   — Мне бы хотелось показать тебе Голубую Гряду, — внезапно произнес он.
   — Летную школу? Я еще не готов. Губы Палатона слегка изогнулись.
   — Да, ты не готов. Сейчас я сам должен узнать, почему летные школы испытывают трудности с набором и выпуском курсантов. Их отчеты дают голую статистику, но это все не то. Школы Голубой Гряды, Соляных Утесов и другие заполнены менее чем наполовину. Поскольку теперь истощение пилотов наступает быстро, а потребности Союза растут, мы не в состоянии предоставить достаточное количество пилотов. Абдрелики и иврийцы уже поднимали вопрос о том, что мы сознательно ограничиваем число пилотов, чтобы увеличить плату за контракт. Они требуют предоставить тезарианское устройство для квалифицированных пилотов других народов.
   — Но разве здесь ты не нужен?
   — Гатон выполняет большинство дел вместо Паншинеа. Но император — не пилот и никогда им не был, в отличие от меня. Хотя… я тоже только когда-то был пилотом. Если я могу чем-то помочь, то только этим. И я хотел бы взять тебя с собой.
   Рэнд смутился, а затем осторожно спросил:
   — А они не узнают? Ведь все они — тезары или будущие тезары. Они не узнают, что ты лишился его?
   Палатон отвел глаза, глядя на противоположную стену кабинета так, как на горизонты грядущего. Он покачал головой.
   — Вряд ли. Большинство молодых курсантов так старается приобрести знания и навыки и пройти первые этапы испытаний, что кроме этого не замечает ничего. Старшие слишком заняты, готовясь к выпуску. А что касается моего старого друга Хата… вот тут я не уверен. Если Йорана молчит, и Ринди, и Гатон, значит, он у меня еще остался — хотя бы слабая аура бахдара. Или же ты защищаешь меня, сам того не зная, и потому…
   — …и потому ты не можешь уехать без меня, — сухо закончил Рэнд. — Йорана будет недовольна. Ей не нравится охранять тебя так далеко от Чаролона.
   — Она уже говорила мне об этом. Они с Гатоном беспокоятся, но ситуация с пилотами требует разрешения, если только ее можно поправить — и побыстрее.
   Рэнд представил себя в прославленной летной школе. Эта мысль польстила ему, даже если целью этого визита не была бы его учеба.
   — Когда мы уезжаем?
   — Через пару дней. А до тех пор мне надо сделать еще кое-что. Новые владельцы сносят бывший Дом моего деда. Меня спрашивают, не хочу ли я приехать и повидать памятник матери, и я, разумеется, согласился. Руфин отвезет, меня сегодня, попозже, — голоса Палатона дрогнули, и он блестящими глазами взглянул на Рэнда: — На этот раз я уезжаю без тебя — я хотел бы побыть один.
   Рэнд понял всю силу чувств чоя. Его горло сжалось от сострадания, и он ответил только понимающим кивком. Успокоившись, Рэнд заметил:
   — Я хотел бы немного побыть с Ринди — если, конечно, там нет Кативара. Может, он ненадолго придет в себя.
   Палатон ответил:
   — Думаю, ему было бы приятно тебя увидеть. Почему-то мне кажется, что он проснется и удивится, почему все мы не сидим вокруг, дожидаясь его пробуждения.
 
   Посланник Джон Тейлор Томас потянулся и выглянул из окна своего кабинета. Ему подумалось, что подобно ему самому, вид из этого окна сильно изменился за годы его службы, да и сам кабинет стал совсем другим. Хотя посланнику не удалось добиться избавления своей планеты от оскорбительного статуса «класс-Зет», эта перемена была уже не за горами, а после классификации перед Землей должен был открыться настоящий калейдоскоп возможностей. Ему пришлось тяжело поработать, чтобы добиться этого — вначале при избрании, а затем — чтобы остаться здесь, что требовало немалой силы воли и сообразительности.
   Затем, к счастью для него, правительство планеты решило, что пост посланника не должен больше зависеть от избраний и переизбраний. Посланников стали назначать на всю жизнь — до тех пор, пока те сами не подавали в отставку, переставали оправдывать доверие или пока за ними не обнаруживались значительные просчеты. Так он получил свободу и мог сосредоточиться на достижении своих целей, большинство из которых относились к благополучию родной планеты и только некоторые были связаны с благополучием самого посланника и его родных. Нет, после двадцати лет пребывания на Скорби семьи у него не осталось. Томас знал, где находится его дочь, которая считалась погибшей четыре года назад. Он знал, в чьих она руках — сначала у чоя, а теперь — у абдреликов. По крайней мере, пока она оставалась у чоя, Томас узнавал ее. Но теперь…