Страница:
принципу создания "свободных зон". Ближайшая задача - одновременно
поднять восстание в Шинданде, Герате и Гератской дивизии. На подкуп
офицеров выделены крупные суммы. Цель - освободить провинцию от
революционного влияния, создать автономию с полным неподчинением
Кабулу. В случае если Кабул предпримет вооруженные акции, против
которых не удастся выстоять, просить Иран признать автономию своей
территорией.
Это грозило расчленением Афганистана, но политические интересы
были поставлены выше территориальной целостности страны, которая все
равно, по мнению съезда, пропадала в "коммунистических" объятиях
Советов.
Единственное, что не сработало в этом плане, - не получилось
одновременного выступления во всех точках. То ли Шинданд поспешил, то
ли Герат чуть запоздал, но за ночь удалось утихомирить летчиков, и к
утру Катичев с чистой совестью докладывал в Кабул Горелову:
"Обстановка нормализуется, находится под контролем верных
правительству войск. Все нормально".
"Нормально" продержалось только сутки...
12 марта 1979 года. Утро. Герат.
Тюрьмы в Афганистане - нормальные тюрьмы. То есть имеются
мужские, имеются женские. Ничего особо сверхъестественного не выдумано
здесь и для охраны заключенных: забор, проволока, вышки, часовые.
Придумать что-то новое для наказания провинившихся - фантазия тоже
истощилась за тысячелетия существования человека. Словом, все как у
людей, как в других странах.
Хотя нет, была в афганской судебной практике одно время небольшая
деталь. Не во всех провинциях, правда, но... Жену, провинившуюся перед
мужем и получившую, допустим, пять лет тюрьмы, после окончания срока
на волю не выпускали. В суд приглашали ее мужа, который и определял ее
дальнейшую судьбу. Прощал - ворота тюрьмы для несчастной
распахивались, а нет - жена продолжала оставаться в неволе до тех пор,
пока не последует прощение мужа.
В Герате тоже было две тюрьмы - мужская и женская. И именно с
требованием открыть их, выпустить осужденных вышли утром на гератские
улицы первые митингующие. То ли организаторы знали, что власти никогда
не пойдут на это, то ли в случае успеха надеялись на резкий скачок
напряженности в городе - трудно найти истинные мотивы антитюремных
лозунгов, но к обеду уже со всех минаретов зазвучало многократно
усиленное динамиками, записанное на магнитофонную пленку "Аллах
акбар". В солдат, патрулировавших город, сначала полетели камни, а
затем прозвучали и первые выстрелы. Город из райского уголка,
подаренного людям самим Аллахом, на глазах превращался людьми же в
исчадие ада. Задымили костры, послышался плач над телами погибших, на
улицах появились бронетранспортеры. Боевые машины опоясали тюремные
стены. (Аллах акбар - "Аллах велик" - призыв к битве.)
К вечеру напряжение усилилось. Муллы звали народ идти уже не к
тюрьмам, а в сторону дивизионного военного городка: там ваши братья,
они не станут стрелять, не бойтесь. Идите к ним, пусть они увидят ваше
единство и тоже повернут оружие против режима, продавшегося неверным.
Идите и требуйте, чтобы солдаты поделились с вами оружием, и тогда
вместе вы станете силой, способной установить в родном городе,
провинции тот порядок, который посчитаете нужным.
Пожелайте толпе легкую победу и укажите преграду - она затопчет,
задушит самое себя. Она перестанет думать и пойдет в ту сторону, куда
укажут. По собственным телам. По телам тех, кто окажется на пути. О
правом суде не может быть и речи - суд толпы мгновенен и жесток. Для
нее невинных не бывает.
Следующие четыре мартовских дня превратились для Герата в один
сплошной накал эмоций. К 15-му числу Ашим доложил Катичеву: город на
пределе разума, если ничего не предпринять - произойдет взрыв.
- Так пойдут люди на городок или нет? - попробовал получить более
точный ответ Станислав Яковлевич.
Особист пожал плечами: кто предскажет ход событий в таких делах?
Потом, виновато опустив голову, словно извиняясь за принесенную весть,
произнес:
- В толпе стали раздаваться призывы уничтожить всех советских.
Это была новость. До сегодняшнего дня шурави считались в
Афганистане самыми желанными гостями, а дома, в которых жили семьи
советников, - самыми надежными убежищами. И вдруг такой поворот в
сознании? Нет-нет, этой толпой кто-то управляет. Толпой всегда
кто-нибудь управляет, людям только кажется, что это они сами выражают
свое мнение. Но кто направил восставших на советских? Зачем? Ищите
организатора - и вы поймете, как и против кого будет действовать
толпа.
Телефонный звонок, раздавшийся сразу после слов Ашима, мог нести
только плохую весть, и Катичев, не теряя ни секунды, схватил трубку:
плохое хорошим не станет, если тянуть время. А вот упустить какие-то
моменты - это да, это возможно.
- Это... мы, чехословенски товарищ, из завод, - послышалось с
другого конца провода.
- Да-да, слушаю! - закричал полковник. Десять чехов строили в
Герате цементный завод, он совсем забыл про них. В городе еще болгары,
индийцы - надо и о них позаботиться. - Я слушаю, что случилось?
- Неспокойно, - медленно, по слогам ответил чех. - Мы хотим, чтоб
вы даль нам оружие. На защиту.
- Будьте на месте, мы выезжаем к вам. Будьте на месте, ждите нас,
- повторил полковник и взглянул на майора: - Ашим, танки,
бронетранспортеры - все, что на ходу и под рукой, - к домам наших
советников, чехов, словом, всех иностранцев. И вывезти всех сюда, в
городок. Нет, сюда опасно. Давай всех в гостиницу. От нас старшим -
полковник Синица.
В бушующий город, осторожно перебирая колесами, тронулись
бронетранспортеры. Советники, оставшиеся в дивизии, провожали их
тревожными взглядами: что семьи? как семьи? Покинуть свои части, когда
с минуты на минуту ожидается штурм городка, когда в самой дивизии
среди солдат и офицеров бродит волнение - двойное преступление.
Пожалуй, лишь Бизюков в этой ситуации мог чувствовать себя чуть
увереннее и поблагодарить судьбу и обстоятельства, которые сложились
так, что не дали Арине приехать в Герат до сегодняшнего дня.
Разрываться между семьей и службой, заранее зная, что должен и будешь
жертвовать все-таки близкими, - не приведи никому и в кошмарном сне.
Ашим оказался прав. Дома советских мушаверов уже окружали
восставшие, и перепуганные женщины выбегали к бронетранспортерам в
тапочках и халатах. Лишь жена Синицы, посланного старшим, то ли была
более предусмотрительной, то ли муж дал ей больше время на сборы,
ждала машину одетой, с чемоданами. Зато в доме, где жил заготовитель
шерсти Юрий Борисович Богданов, приехавшие увидели настоящий погром.
- Товарищ полковник, - вышли на связь с Катичевым уже из
гостиницы. - Это Яков Федорович Концов, нефтяник.
- Где Ашим?
- Уехал в город. Иностранцы и все наши вывезены сюда. Все,
кроме... - нефтяник умолк.
- Кроме? - потребовал Катичев.
- Нет Богданова и его жены. Дом ограблен. Ашим уехал на его
поиски. Товарищ полковник...
- Да.
- Нам бы оружие какое и гранат побольше.
- Будет. Высылаю бронетранспортер. Но... - Катичев замолк. Да и
как сказать, что нет у него сейчас надежды на афганцев. Своих офицеров
тоже не пошлешь, они и так стоят в полках последней преградой на пути
разгула. Убери сейчас их - дивизия станет неуправляемой. - Можете быть
старшим?
- Есть. Я как-никак, а бывший матрос.
- Связь держите постоянно.
- Есть. Не беспокойтесь.
"Не беспокойтесь", - тер подбородок Катичев. Выглянул в окно -
плац пустынен. А что в городе? Где могут быть Богдановы? Почему молчит
Ашим? Он сейчас главное и единственное звено между ним и событием.
Задребезжали от выстрела окна. "Гаубицы", - определил на слух
Станислав Яковлевич и посмотрел на телефон. Новости могли прийти
только сюда, в этот кабинет, и он не мог покинуть его ни на минуту.
И звонок раздался, от командира дивизии. На плохом русском, но
пояснил: приехал губернатор города, восставшие идут в сторону дивизии.
Он приказал развернуть две артиллерийские батареи и открыть огонь.
Вбежал полковник Вакуленко - советник начальника артиллерии.
Поняв по разговору, что речь идет об артиллеристах, закивал,
подтверждая: орудия ведут огонь по городу.
Переговорить не успели - новый звонок и встревоженный голос Якова
Федоровича:
- Товарищ полковник, нас атакуют.
- Кто, сколько?
- Тысячи полторы.
- Оружие получили? Продержитесь?
- Минут десять.
- Посылаю людей. Несколько человек, но наберу.
- Не успеют, товарищ полковник.
Катичев оглянулся на Вакуленко. Тот, вновь поняв все без слов,
отрицательно покачал головой. Но успеть мог только снаряд. Только
огонь артиллерии мог стать преградой на пути атакующих, на пути
обезумевшей, жаждущей крови толпы. Карты были в руках у советника по
артиллерии, но кроме карт у Вакуленко в гостинице находилась и жена. И
жена Катичева, и все остальные. Ошибутся артиллеристы на какой-то
градус - и снаряды разметут гостиницу, а вместе с ней... Нет, решиться
на команду, взять на себя эту ответственность Вакуленко не смог.
- Яков Федорович, толпа далеко? - вернулся к телефонной трубке
Катичев.
- Подходит.
- Не удержитесь?
Матрос мгновение помолчал, видимо, еще раз оценивая ситуацию, и
тихо повторил:
- Нет, Станислав Яковлевич.
- Побудь на связи, - полковник повернулся к артиллеристу: -
Вызывай своего подсоветного, пусть командует он. Выхода все равно нет.
Яков Федорович, - обратился вновь к Копцову. - Сейчас ударит
артиллерия. Укройте людей, а сами дайте корректировку. Надо, чтобы
снаряды легли между вами и наступающими. Сможете?
- Отчего же не смочь. Попробуем.
Счастье, когда в подобных ситуациях находятся люди, способные
взять на себя ответственность.
Стремительно вошел Ашим. И уже по одному его удрученному виду
Катичев понял, что несчастье все-таки случилось.
- Командуйте, - подвинул он телефоны Вакуленко и вслед за
особистом вышел на улицу. - Нашли? - с тайной надеждой спросил у
майора.
Тот указал взглядом на снарядный ящик, стоявший перед входом в
штаб. Катичев поднял крышку и тут же опустил ее. Но и этих секунд
хватило, чтобы увидеть обезображенный труп Богданова: выколотые глаза,
отрезанный нос, исколотая ножами грудь. Вот он, суд толпы...
- Жена?
- Сейчас привезут.
- Жива?
- Да. Он, - майор кивнул на ящик, - успел подсадить ее и
перебросить через дувал. Она сломала руку и ногу, но ее подобрала и
спрятала одна афганская семья. А он не успел.
- Она знает? - Катичев тоже только взглядом показал на ящик.
- Нет. Вот, едут.
К штабу из-за казарм выскочил бронетранспортер. Афганские солдаты
помогли вылезти из люка женщине. Катичев и Ашим осторожно опустили ее
на землю. Охнув от боли, она тут же опустилась на стоявший рядом ящик.
- Юра... где? Где муж? - обескровленными, синими от покусов
губами прошептала она.
Катичев, стараясь не опускать глаза на ящик, торопливо
проговорил:
- Ищут. Вы не беспокойтесь, найдут. Обязательно найдут. А вам
надо врача, сейчас поможем.
Пока врач занимался Алевтиной Сергеевной, полковник заглянул в
штаб.
- Порядок, - не смог сдержать улыбки Вакуленко. - Матрос молодец,
чистый корректировщик. Толпа отступила. Но у нас один погибший.
- Кто?
- Нефтяник. Вышел из гостиницы посмотреть, что творится, и
шальная пуля в живот. Умер мгновенно.
- Ч-черт! Позвоните в части, и всех офицеров, кто уверен в своих
подсоветных и может оставить их одних - ко мне.
- Хорошо, Станислав Яковлевич. Может, пронесет?
Необходимое послесловие.
К сожалению, не пронесло. Через несколько минут восстанут офицеры
артполка, откуда велся обстрел города. Коммунистов поставят к стене
казармы и на глазах у всего полка расстреляют. Рота, а затем и
танковый батальон, посланные усмирить артиллеристов, перейдут на
сторону мятежников. И вскоре огонь откроет вся дивизия, все 12 тысяч
личного состава.
В штаб вбежит растерянный - Катичев впервые увидит его таким -
Ашим.
- Товарищ полковник, мятежники идут арестовывать штаб.
Станислав Яковлевич успеет доложить обстановку в Кабул Горелову.
- Выезжайте в аэропорт, высылаю подмогу, - обеспокоено отозвался
главный военный советник.
И с этой минуты связь пропала как с Кабулом, так и с полками.
Офицерам, выехавшим по вызову к Катичеву, отбой не дадут, и "уазик", в
котором спешил к начальнику майор Бизюков, перехватит толпа.
Водитель-афганец спрячется под машиной, а Николая Яковлевича тут же
буквально растерзают на части.
В Кабуле Амин вызовет главкома ВВС и ПВО и прикажет стереть Герат
с лица земли. Советники главкома еле удержат его от этого шага: зачем
вам Хатынь и Лидице? Главком не поймет этих символов, но послушается
мушаверов. Самолеты же с советскими экипажами практически вслепую,
ночью, сядут в гератском аэропорту, заберут всех гражданских и
перебросят сначала в Шинданд, затем в Кабул и Москву. На усмирение
мятежа прилетят сто пятьдесят десантников и рота коммандос во главе с
майором Шах Наваз Танаи. Танки, посланные в Герат из Кандагара,
остановятся на полпути, и тогда Заплатин лично подберет два танковых
экипажа и переправит их Катичеву.
К 17 марта под командой Станислава Яковлевича на аэродроме
сосредоточилось шесть танков и около трехсот человек. Одни против
дивизии. Но, собственно, не сама дивизия была страшна. Главная
опасность заключалась в том, что в армейских складах хранились десятки
тысяч единиц оружия и множество боеприпасов. Если все это попадет в
руки мятежников...
Катичев предпринимает безумную попытку атаковать дивизию. По
крайней мере, хотя бы посеять панику и попытаться арестовать
руководителей офицерского мятежа. Но видимо, время совместной работы и
службы не прошло для афганских офицеров даром. Атакующих встретил
мощный огонь артиллерии. А по данным вездесущего Ашима, дивизия сама
готовилась к наступлению на аэродром. Замер лишь город, ожидая
развязки.
И тогда советники пойдут на хитрость. Пять танков зайдут в тыл
дивизии, откроют интенсивный огонь по артиллерийской позиции. Катичев,
поднявшись в воздух на вертолете, дождется, когда артиллеристы начнут
разворачивать орудия, и даст сигнал замершему в засаде Танаи. Тот
всего с одним танком и всей имеющейся пехотой ворвется в городок прямо
через центральные ворота. И вновь плац артполка обагрится кровью, но
на этот раз тех, кто только недавно сам расстреливал коммунистов.
Солдаты, так до конца и не понявшие, что же на самом деле происходило
в дивизии, вновь начнут переходить на сторону Танаи.
Когда Катичев приехал в дивизию, около трехсот человек уже было
расстреляно, одиннадцать тысяч обезоружены, оставшаяся тысяча
разбежалась. Со складов были сорваны засовы, но само оружие тронуть не
успели.
Станислав Яковлевич приступит к формированию практически новой
дивизии. Шах Наваз Танаи еще некоторое время будет наводить страх в
провинции своей жестокостью по отношению к тем, кто участвовал в
беспорядках. В середине восьмидесятых он станет министром обороны
Афганистана, а 6 марта 1990 года предпримет попытку государственного
переворота. После ее неудачи сбежит в Пакистан.
Юрия Борисовича Богданова похоронят в подмосковном городке
Щелково, посмертно наградят орденом... Дружбы народов. Жена Бизюкова с
двумя сыновьями получит квартиру в Краснодаре. Станислав Яковлевич
Катичев после возвращения в Союз возглавит Челябинский облвоенкомат.
А разграбленными в Герате окажутся только два дома: Богданова,
рассчитывавшегося за шерсть наличными и имевшего в доме деньги, и
майора Бесфамильного. У него пропадет радиоприемник с вмонтированным в
него передатчиком. Возле обоих домов люди видели местного врача...
Погибнет через какое-то время и Ашим. Он будет первым, кто
захватит у душманов химические гранаты. Их решат демонстрировать в
Кабуле иностранным корреспондентам, а Ашим с приклеенными усами и
бородой станет давать интервью и пояснения. И все равно, несмотря на
маскарад, кто-то узнает его, и, когда он появится около своего дома в
Кабуле, убийца нажмет спусковой крючок пистолета.
Документ (переписка советского посла с МИД):
"Запись беседы с послом Франции в ДРА Жоржем Пиррушем.
27 марта 1979 года.
...Посол спросил, были ли во время событий в Герате жертвы среди
советских специалистов.
Сказал, что шальной пулей был убит один советский специалист
(фактически погибло три специалиста, но об этом решили в дипкорпусе не
говорить).
А. Пузанов".
Документ (переписка советского посла с МИД):
"Запись беседы с послом Ирака в ДРА Аль-Шави.
27 марта 1979 года.
...Посол... сказал, что правительство Ирака считает недавние
беспорядки в провинции Герат явлением нормальным для любой революции.
Революция, свергшая определенные классы, всегда сталкивается с их
сопротивлением, поэтому это не вызывает удивления.
А. Пузанов".
ГЕРАТСКИЙ ДУШ ДЛЯ "БЕЗБОЖНОГО" КАБУЛ А. -
"ЧЕТВЕРКА" ИДЕТ ВА-БАНК. - ПРЕЕМНИК - ТОТ, КТО ХОРОНИТ. -
ПЕРВАЯ ПРОСЬБА О ВОЕННОЙ ПОМОЩИ. - СЛУШАЙТЕ "ГОЛОС АМЕРИКИ"...
Холодным оказался гератский душ для Кабула. Святая святых,
надежда и опора - сама армия! - посмела выступить против революции и
народной власти. Кому тогда можно верить?
Нешуточными оказались и антиправительственные группировки, к
марту поднявшие голову, и в особенности "братья-мусульмане".
Правительство поспешило окрестить их "братьями-дьяволами", но идеи,
провозглашенные ими, находили все большую поддержку в стране. Поставив
во главу угла борьбу за чистоту ислама, объявив своей конечной целью
исламскую революцию "без Советов и Запада", они сумели за год поднять
против "безбожного" Кабула вполне реальную силу. К тому же
правительство Тараки нет-нет, но и само давало поводы для недовольства
собой. Было казнено несколько мулл, наиболее активно выступавших
против правительства, а "Пуштунвалай" в кодекс чести включает и
кровную месть. Месть же верующего за своего учителя священна, и, по
афганской пословице, даже если она настигла противника и через сто
лет, все равно это сделано быстро. Недовольство в армии тоже родилось
не на пустом месте: по декрету Ревсовета земля отбиралась не только у
помещиков, но и у среднего сословия. А именно из него состоял костяк
офицеров афганской армии, да и служивого люда тоже.
И когда вслед за гератским мятежом вспыхнуло восстание дивизии в
Джелалабаде, уже на юге страны, это подлило масла в огонь борьбы и
среди высшего эшелона власти, все еще выбирающего формы и методы
руководства. Оказалось, что с уходом "Парчам" и изгнанием из армии
сторонников Кадыра эта борьба не только не прекратилась, а, наоборот,
усилилась. Теперь уже халькисты сами разделились на две группировки:
"твердых" - во всем поддерживающих Тараки, и аминистов - идущих за
Амином и исполняющих только его распоряжения. В определенной мере
плохую услугу Афганистану оказали создаваемые под звуки литавр
политорганы в армии, призванные, казалось бы, укреплять власть. Но
державший под своим присмотром армию Амин сделал все, чтобы
политработниками назначались только преданные ему люди. И уже
назывался Хафизулла "командиром Апрельской революции", и размеры его
портретов стали достигать размеров портретов самого Тараки.
Невооруженным взглядом было видно, что "верный ученик" если еще и не
стал на одну ступень с "учителем", то это - дело недалекого будущего.
Оно могло наступить для Амина - с его огромным организаторским
даром и мощной поддержкой в армии - хоть завтра, но находились рядом с
Тараки еще четверо его любимых "сыновей" - главные участники
переворота 1973 года и апрельских событий - Ватанджар, Гулябзой,
Сарвари и Маздурьяр. И если Амин видел в них лишь распутную,
дорвавшуюся до власти, выпивок, женщин и гуляний молодежь, то Тараки
все же почитал их заслуги перед родиной и революцией и тоже держал
хоть и за младших, но сыновей. Четверка платила ему своей
преданностью, и именно от них пошло определение "твердых" халькистов.
В отличие от "учителя", они к тому же не только видели, но и на себе
ощущали мощное давление Амина, который пока только намеками,
деликатно, но старался подвести Тараки к тому, чтобы убрать их из
руководства страны. Дабы не позорить революцию, не разлагать
остальных.
Еще верил Хафизулле Тараки, но в то же время Ватанджар с
товарищами казался ему той стеной, тем последним бастионом, за которым
он может чувствовать себя уверенно. И потому тянул Генеральный
секретарь, ничего не предпринимая и надеясь, что все образуется
как-нибудь само по себе.
Но 27 марта на заседании Революционного совета Ватанджар и
Гулябзой, уже чувствуя на затылке грозное дыхание Амина, предприняли
первую попытку если не свалить, то хотя бы остановить мощное
восхождение Амина к единоличной власти, а значит, к их изгнанию, в
лучшем случае со всех постов. А повод представился более чем
благоприятный - на заседании шел разговор о мятежах в Герате и
Джелалабаде.
- Мы не можем закрыть глаза на то, что нас предает именно армия,
- и так эмоциональный по натуре, взволнованно заговорил Саид Гулябзой,
когда ему предоставили слово. - И я предлагаю строго спросить с тех,
кто отвечает у нас в Ревсовете за наши вооруженные силы.
Все посмотрели на Амина, а тот, набычив свою большую голову,
медленно наливался краской. Такого откровенного выступления против
себя он не ожидал. А он еще жалел их, деликатничал, произнося их
имена...
Минутным замешательством воспользовался Ватанджар:
- Наша армия до этого была народной армией. А что мы видим
сейчас? Что мы видели в Герате? Именно армию заставили идти против
мирных жителей. И это не единственный пример, когда вооруженные силы
используются у нас против народа. А что творится в самой армии? С
негласного разрешения, надо полагать, армейского руководства идет
травля и преследование тех офицеров, кто предан революции, но не
предан какому-то определенному командиру.
Это он практически в открытую говорил о себе, а на Амина уже
никто не смотрел: всегда неудобно смотреть на того, кого критикуют. А
тем более на того, кто еще за мгновение до этого, несмотря на
небольшой рост, нависал над всеми глыбой, казался неприступным и
вечным гранитом.
Но "четверка" шла ва-банк, отступать ей уже было некуда, а
второго случая могло и не представиться. Вопрос о недоверии Амину был
поставлен, ответственность за мятежи хоть и не напрямую, но возложена
на него, а тут еще и Тараки впервые не поддержал своего "первого
ученика". Более того, по его предложению был вынесен на утверждение
вопрос о Высшем совете обороны ДРА под его личным руководством.
Новшество поддержали, и в ходе перестановок Ватанджар стал министром
обороны, Маздурьяр вместо него занял пост министра внутренних дел.
Выходит, не только они опасались железной хватки Амина, остальные хоть
и чужими руками, но на всякий случай тоже отвели от себя горячие угли
аминовской непредсказуемости и жестокости.
- А товарища Амина мы попросим направить всю его энергию и опыт
организатора на экономические и, скажем, общеполитические проблемы, -
уже в конце заседания повернулся Тараки к замершему в напряжении
Амину. И все-таки как опасно иметь руководителю государства мягкое
сердце - дрогнуло оно. Кто бы чего ни говорил, но столько, сколько
сделал для революции Хафизулла Амин, все-таки надо было еще поискать.
И убирать вот так, сразу...
И уже вдогонку, откровенно оправдываясь и показывая, что он
по-прежнему верит и ценит его, Тараки торопливо добавил:
- Но, товарищи... Знаете, было бы несправедливо и неоправданно
для дела революции, если мы опыт, знания, способности товарища Амина
замкнем только этим. Я предлагаю... я думаю назначить товарища Амина
первым министром в правительстве.
- У нас нет такой должности, - осмелился вполголоса проговорить
Ватанджар. Неужели луч надежды, сверкнувший минуту назад, погаснет?
- Можем ввести, - с улыбкой, что нашел выход из положения, тут же
отреагировал Тараки. - А что, пусть будет первый министр, то есть
человек, особо приближенный к премьер-министру, - тут же наделил
Тараки Амина новыми полномочиями. - Как, товарищи, нет возражений?
Возражений не было: председателю Ревсовета в марте 1979 года еще
не возражали. Вернее, ему мог до определенной степени возразить в
чем-то незначительном только Амин, но в данный момент речь шла о нем
самом.
Необходимое послесловие.
Получить Ватанджару пост министра обороны оказалось мало, чтобы
считать, будто дело сделано. Аминовцы, уже стоявшие во главе полков,
дивизий и корпусов, в Генеральном штабе "не приняли" нового министра.
Все вопросы продолжали решаться через его голову только с Амином.
Делать же еще одну чистку среди офицеров Ватанджар не решился -
офицеров и так не хватало.
Такое двусмысленное положение министра обороны, а еще и
отсутствие конечно же опыта работы с огромной и розностороннейшей
армейской машиной мешали и эффективному управлению армией. Амин, не
забывавший ничего, тем более не забывал подчеркивать промахи нового
министра и в конце концов убедил Тараки в том, что Совет обороны как
коллективный орган не действует, и поэтому всю вооруженную борьбу
против контрреволюции нужно сосредоточить в одних руках. Очень опытных
поднять восстание в Шинданде, Герате и Гератской дивизии. На подкуп
офицеров выделены крупные суммы. Цель - освободить провинцию от
революционного влияния, создать автономию с полным неподчинением
Кабулу. В случае если Кабул предпримет вооруженные акции, против
которых не удастся выстоять, просить Иран признать автономию своей
территорией.
Это грозило расчленением Афганистана, но политические интересы
были поставлены выше территориальной целостности страны, которая все
равно, по мнению съезда, пропадала в "коммунистических" объятиях
Советов.
Единственное, что не сработало в этом плане, - не получилось
одновременного выступления во всех точках. То ли Шинданд поспешил, то
ли Герат чуть запоздал, но за ночь удалось утихомирить летчиков, и к
утру Катичев с чистой совестью докладывал в Кабул Горелову:
"Обстановка нормализуется, находится под контролем верных
правительству войск. Все нормально".
"Нормально" продержалось только сутки...
12 марта 1979 года. Утро. Герат.
Тюрьмы в Афганистане - нормальные тюрьмы. То есть имеются
мужские, имеются женские. Ничего особо сверхъестественного не выдумано
здесь и для охраны заключенных: забор, проволока, вышки, часовые.
Придумать что-то новое для наказания провинившихся - фантазия тоже
истощилась за тысячелетия существования человека. Словом, все как у
людей, как в других странах.
Хотя нет, была в афганской судебной практике одно время небольшая
деталь. Не во всех провинциях, правда, но... Жену, провинившуюся перед
мужем и получившую, допустим, пять лет тюрьмы, после окончания срока
на волю не выпускали. В суд приглашали ее мужа, который и определял ее
дальнейшую судьбу. Прощал - ворота тюрьмы для несчастной
распахивались, а нет - жена продолжала оставаться в неволе до тех пор,
пока не последует прощение мужа.
В Герате тоже было две тюрьмы - мужская и женская. И именно с
требованием открыть их, выпустить осужденных вышли утром на гератские
улицы первые митингующие. То ли организаторы знали, что власти никогда
не пойдут на это, то ли в случае успеха надеялись на резкий скачок
напряженности в городе - трудно найти истинные мотивы антитюремных
лозунгов, но к обеду уже со всех минаретов зазвучало многократно
усиленное динамиками, записанное на магнитофонную пленку "Аллах
акбар". В солдат, патрулировавших город, сначала полетели камни, а
затем прозвучали и первые выстрелы. Город из райского уголка,
подаренного людям самим Аллахом, на глазах превращался людьми же в
исчадие ада. Задымили костры, послышался плач над телами погибших, на
улицах появились бронетранспортеры. Боевые машины опоясали тюремные
стены. (Аллах акбар - "Аллах велик" - призыв к битве.)
К вечеру напряжение усилилось. Муллы звали народ идти уже не к
тюрьмам, а в сторону дивизионного военного городка: там ваши братья,
они не станут стрелять, не бойтесь. Идите к ним, пусть они увидят ваше
единство и тоже повернут оружие против режима, продавшегося неверным.
Идите и требуйте, чтобы солдаты поделились с вами оружием, и тогда
вместе вы станете силой, способной установить в родном городе,
провинции тот порядок, который посчитаете нужным.
Пожелайте толпе легкую победу и укажите преграду - она затопчет,
задушит самое себя. Она перестанет думать и пойдет в ту сторону, куда
укажут. По собственным телам. По телам тех, кто окажется на пути. О
правом суде не может быть и речи - суд толпы мгновенен и жесток. Для
нее невинных не бывает.
Следующие четыре мартовских дня превратились для Герата в один
сплошной накал эмоций. К 15-му числу Ашим доложил Катичеву: город на
пределе разума, если ничего не предпринять - произойдет взрыв.
- Так пойдут люди на городок или нет? - попробовал получить более
точный ответ Станислав Яковлевич.
Особист пожал плечами: кто предскажет ход событий в таких делах?
Потом, виновато опустив голову, словно извиняясь за принесенную весть,
произнес:
- В толпе стали раздаваться призывы уничтожить всех советских.
Это была новость. До сегодняшнего дня шурави считались в
Афганистане самыми желанными гостями, а дома, в которых жили семьи
советников, - самыми надежными убежищами. И вдруг такой поворот в
сознании? Нет-нет, этой толпой кто-то управляет. Толпой всегда
кто-нибудь управляет, людям только кажется, что это они сами выражают
свое мнение. Но кто направил восставших на советских? Зачем? Ищите
организатора - и вы поймете, как и против кого будет действовать
толпа.
Телефонный звонок, раздавшийся сразу после слов Ашима, мог нести
только плохую весть, и Катичев, не теряя ни секунды, схватил трубку:
плохое хорошим не станет, если тянуть время. А вот упустить какие-то
моменты - это да, это возможно.
- Это... мы, чехословенски товарищ, из завод, - послышалось с
другого конца провода.
- Да-да, слушаю! - закричал полковник. Десять чехов строили в
Герате цементный завод, он совсем забыл про них. В городе еще болгары,
индийцы - надо и о них позаботиться. - Я слушаю, что случилось?
- Неспокойно, - медленно, по слогам ответил чех. - Мы хотим, чтоб
вы даль нам оружие. На защиту.
- Будьте на месте, мы выезжаем к вам. Будьте на месте, ждите нас,
- повторил полковник и взглянул на майора: - Ашим, танки,
бронетранспортеры - все, что на ходу и под рукой, - к домам наших
советников, чехов, словом, всех иностранцев. И вывезти всех сюда, в
городок. Нет, сюда опасно. Давай всех в гостиницу. От нас старшим -
полковник Синица.
В бушующий город, осторожно перебирая колесами, тронулись
бронетранспортеры. Советники, оставшиеся в дивизии, провожали их
тревожными взглядами: что семьи? как семьи? Покинуть свои части, когда
с минуты на минуту ожидается штурм городка, когда в самой дивизии
среди солдат и офицеров бродит волнение - двойное преступление.
Пожалуй, лишь Бизюков в этой ситуации мог чувствовать себя чуть
увереннее и поблагодарить судьбу и обстоятельства, которые сложились
так, что не дали Арине приехать в Герат до сегодняшнего дня.
Разрываться между семьей и службой, заранее зная, что должен и будешь
жертвовать все-таки близкими, - не приведи никому и в кошмарном сне.
Ашим оказался прав. Дома советских мушаверов уже окружали
восставшие, и перепуганные женщины выбегали к бронетранспортерам в
тапочках и халатах. Лишь жена Синицы, посланного старшим, то ли была
более предусмотрительной, то ли муж дал ей больше время на сборы,
ждала машину одетой, с чемоданами. Зато в доме, где жил заготовитель
шерсти Юрий Борисович Богданов, приехавшие увидели настоящий погром.
- Товарищ полковник, - вышли на связь с Катичевым уже из
гостиницы. - Это Яков Федорович Концов, нефтяник.
- Где Ашим?
- Уехал в город. Иностранцы и все наши вывезены сюда. Все,
кроме... - нефтяник умолк.
- Кроме? - потребовал Катичев.
- Нет Богданова и его жены. Дом ограблен. Ашим уехал на его
поиски. Товарищ полковник...
- Да.
- Нам бы оружие какое и гранат побольше.
- Будет. Высылаю бронетранспортер. Но... - Катичев замолк. Да и
как сказать, что нет у него сейчас надежды на афганцев. Своих офицеров
тоже не пошлешь, они и так стоят в полках последней преградой на пути
разгула. Убери сейчас их - дивизия станет неуправляемой. - Можете быть
старшим?
- Есть. Я как-никак, а бывший матрос.
- Связь держите постоянно.
- Есть. Не беспокойтесь.
"Не беспокойтесь", - тер подбородок Катичев. Выглянул в окно -
плац пустынен. А что в городе? Где могут быть Богдановы? Почему молчит
Ашим? Он сейчас главное и единственное звено между ним и событием.
Задребезжали от выстрела окна. "Гаубицы", - определил на слух
Станислав Яковлевич и посмотрел на телефон. Новости могли прийти
только сюда, в этот кабинет, и он не мог покинуть его ни на минуту.
И звонок раздался, от командира дивизии. На плохом русском, но
пояснил: приехал губернатор города, восставшие идут в сторону дивизии.
Он приказал развернуть две артиллерийские батареи и открыть огонь.
Вбежал полковник Вакуленко - советник начальника артиллерии.
Поняв по разговору, что речь идет об артиллеристах, закивал,
подтверждая: орудия ведут огонь по городу.
Переговорить не успели - новый звонок и встревоженный голос Якова
Федоровича:
- Товарищ полковник, нас атакуют.
- Кто, сколько?
- Тысячи полторы.
- Оружие получили? Продержитесь?
- Минут десять.
- Посылаю людей. Несколько человек, но наберу.
- Не успеют, товарищ полковник.
Катичев оглянулся на Вакуленко. Тот, вновь поняв все без слов,
отрицательно покачал головой. Но успеть мог только снаряд. Только
огонь артиллерии мог стать преградой на пути атакующих, на пути
обезумевшей, жаждущей крови толпы. Карты были в руках у советника по
артиллерии, но кроме карт у Вакуленко в гостинице находилась и жена. И
жена Катичева, и все остальные. Ошибутся артиллеристы на какой-то
градус - и снаряды разметут гостиницу, а вместе с ней... Нет, решиться
на команду, взять на себя эту ответственность Вакуленко не смог.
- Яков Федорович, толпа далеко? - вернулся к телефонной трубке
Катичев.
- Подходит.
- Не удержитесь?
Матрос мгновение помолчал, видимо, еще раз оценивая ситуацию, и
тихо повторил:
- Нет, Станислав Яковлевич.
- Побудь на связи, - полковник повернулся к артиллеристу: -
Вызывай своего подсоветного, пусть командует он. Выхода все равно нет.
Яков Федорович, - обратился вновь к Копцову. - Сейчас ударит
артиллерия. Укройте людей, а сами дайте корректировку. Надо, чтобы
снаряды легли между вами и наступающими. Сможете?
- Отчего же не смочь. Попробуем.
Счастье, когда в подобных ситуациях находятся люди, способные
взять на себя ответственность.
Стремительно вошел Ашим. И уже по одному его удрученному виду
Катичев понял, что несчастье все-таки случилось.
- Командуйте, - подвинул он телефоны Вакуленко и вслед за
особистом вышел на улицу. - Нашли? - с тайной надеждой спросил у
майора.
Тот указал взглядом на снарядный ящик, стоявший перед входом в
штаб. Катичев поднял крышку и тут же опустил ее. Но и этих секунд
хватило, чтобы увидеть обезображенный труп Богданова: выколотые глаза,
отрезанный нос, исколотая ножами грудь. Вот он, суд толпы...
- Жена?
- Сейчас привезут.
- Жива?
- Да. Он, - майор кивнул на ящик, - успел подсадить ее и
перебросить через дувал. Она сломала руку и ногу, но ее подобрала и
спрятала одна афганская семья. А он не успел.
- Она знает? - Катичев тоже только взглядом показал на ящик.
- Нет. Вот, едут.
К штабу из-за казарм выскочил бронетранспортер. Афганские солдаты
помогли вылезти из люка женщине. Катичев и Ашим осторожно опустили ее
на землю. Охнув от боли, она тут же опустилась на стоявший рядом ящик.
- Юра... где? Где муж? - обескровленными, синими от покусов
губами прошептала она.
Катичев, стараясь не опускать глаза на ящик, торопливо
проговорил:
- Ищут. Вы не беспокойтесь, найдут. Обязательно найдут. А вам
надо врача, сейчас поможем.
Пока врач занимался Алевтиной Сергеевной, полковник заглянул в
штаб.
- Порядок, - не смог сдержать улыбки Вакуленко. - Матрос молодец,
чистый корректировщик. Толпа отступила. Но у нас один погибший.
- Кто?
- Нефтяник. Вышел из гостиницы посмотреть, что творится, и
шальная пуля в живот. Умер мгновенно.
- Ч-черт! Позвоните в части, и всех офицеров, кто уверен в своих
подсоветных и может оставить их одних - ко мне.
- Хорошо, Станислав Яковлевич. Может, пронесет?
Необходимое послесловие.
К сожалению, не пронесло. Через несколько минут восстанут офицеры
артполка, откуда велся обстрел города. Коммунистов поставят к стене
казармы и на глазах у всего полка расстреляют. Рота, а затем и
танковый батальон, посланные усмирить артиллеристов, перейдут на
сторону мятежников. И вскоре огонь откроет вся дивизия, все 12 тысяч
личного состава.
В штаб вбежит растерянный - Катичев впервые увидит его таким -
Ашим.
- Товарищ полковник, мятежники идут арестовывать штаб.
Станислав Яковлевич успеет доложить обстановку в Кабул Горелову.
- Выезжайте в аэропорт, высылаю подмогу, - обеспокоено отозвался
главный военный советник.
И с этой минуты связь пропала как с Кабулом, так и с полками.
Офицерам, выехавшим по вызову к Катичеву, отбой не дадут, и "уазик", в
котором спешил к начальнику майор Бизюков, перехватит толпа.
Водитель-афганец спрячется под машиной, а Николая Яковлевича тут же
буквально растерзают на части.
В Кабуле Амин вызовет главкома ВВС и ПВО и прикажет стереть Герат
с лица земли. Советники главкома еле удержат его от этого шага: зачем
вам Хатынь и Лидице? Главком не поймет этих символов, но послушается
мушаверов. Самолеты же с советскими экипажами практически вслепую,
ночью, сядут в гератском аэропорту, заберут всех гражданских и
перебросят сначала в Шинданд, затем в Кабул и Москву. На усмирение
мятежа прилетят сто пятьдесят десантников и рота коммандос во главе с
майором Шах Наваз Танаи. Танки, посланные в Герат из Кандагара,
остановятся на полпути, и тогда Заплатин лично подберет два танковых
экипажа и переправит их Катичеву.
К 17 марта под командой Станислава Яковлевича на аэродроме
сосредоточилось шесть танков и около трехсот человек. Одни против
дивизии. Но, собственно, не сама дивизия была страшна. Главная
опасность заключалась в том, что в армейских складах хранились десятки
тысяч единиц оружия и множество боеприпасов. Если все это попадет в
руки мятежников...
Катичев предпринимает безумную попытку атаковать дивизию. По
крайней мере, хотя бы посеять панику и попытаться арестовать
руководителей офицерского мятежа. Но видимо, время совместной работы и
службы не прошло для афганских офицеров даром. Атакующих встретил
мощный огонь артиллерии. А по данным вездесущего Ашима, дивизия сама
готовилась к наступлению на аэродром. Замер лишь город, ожидая
развязки.
И тогда советники пойдут на хитрость. Пять танков зайдут в тыл
дивизии, откроют интенсивный огонь по артиллерийской позиции. Катичев,
поднявшись в воздух на вертолете, дождется, когда артиллеристы начнут
разворачивать орудия, и даст сигнал замершему в засаде Танаи. Тот
всего с одним танком и всей имеющейся пехотой ворвется в городок прямо
через центральные ворота. И вновь плац артполка обагрится кровью, но
на этот раз тех, кто только недавно сам расстреливал коммунистов.
Солдаты, так до конца и не понявшие, что же на самом деле происходило
в дивизии, вновь начнут переходить на сторону Танаи.
Когда Катичев приехал в дивизию, около трехсот человек уже было
расстреляно, одиннадцать тысяч обезоружены, оставшаяся тысяча
разбежалась. Со складов были сорваны засовы, но само оружие тронуть не
успели.
Станислав Яковлевич приступит к формированию практически новой
дивизии. Шах Наваз Танаи еще некоторое время будет наводить страх в
провинции своей жестокостью по отношению к тем, кто участвовал в
беспорядках. В середине восьмидесятых он станет министром обороны
Афганистана, а 6 марта 1990 года предпримет попытку государственного
переворота. После ее неудачи сбежит в Пакистан.
Юрия Борисовича Богданова похоронят в подмосковном городке
Щелково, посмертно наградят орденом... Дружбы народов. Жена Бизюкова с
двумя сыновьями получит квартиру в Краснодаре. Станислав Яковлевич
Катичев после возвращения в Союз возглавит Челябинский облвоенкомат.
А разграбленными в Герате окажутся только два дома: Богданова,
рассчитывавшегося за шерсть наличными и имевшего в доме деньги, и
майора Бесфамильного. У него пропадет радиоприемник с вмонтированным в
него передатчиком. Возле обоих домов люди видели местного врача...
Погибнет через какое-то время и Ашим. Он будет первым, кто
захватит у душманов химические гранаты. Их решат демонстрировать в
Кабуле иностранным корреспондентам, а Ашим с приклеенными усами и
бородой станет давать интервью и пояснения. И все равно, несмотря на
маскарад, кто-то узнает его, и, когда он появится около своего дома в
Кабуле, убийца нажмет спусковой крючок пистолета.
Документ (переписка советского посла с МИД):
"Запись беседы с послом Франции в ДРА Жоржем Пиррушем.
27 марта 1979 года.
...Посол спросил, были ли во время событий в Герате жертвы среди
советских специалистов.
Сказал, что шальной пулей был убит один советский специалист
(фактически погибло три специалиста, но об этом решили в дипкорпусе не
говорить).
А. Пузанов".
Документ (переписка советского посла с МИД):
"Запись беседы с послом Ирака в ДРА Аль-Шави.
27 марта 1979 года.
...Посол... сказал, что правительство Ирака считает недавние
беспорядки в провинции Герат явлением нормальным для любой революции.
Революция, свергшая определенные классы, всегда сталкивается с их
сопротивлением, поэтому это не вызывает удивления.
А. Пузанов".
ГЕРАТСКИЙ ДУШ ДЛЯ "БЕЗБОЖНОГО" КАБУЛ А. -
"ЧЕТВЕРКА" ИДЕТ ВА-БАНК. - ПРЕЕМНИК - ТОТ, КТО ХОРОНИТ. -
ПЕРВАЯ ПРОСЬБА О ВОЕННОЙ ПОМОЩИ. - СЛУШАЙТЕ "ГОЛОС АМЕРИКИ"...
Холодным оказался гератский душ для Кабула. Святая святых,
надежда и опора - сама армия! - посмела выступить против революции и
народной власти. Кому тогда можно верить?
Нешуточными оказались и антиправительственные группировки, к
марту поднявшие голову, и в особенности "братья-мусульмане".
Правительство поспешило окрестить их "братьями-дьяволами", но идеи,
провозглашенные ими, находили все большую поддержку в стране. Поставив
во главу угла борьбу за чистоту ислама, объявив своей конечной целью
исламскую революцию "без Советов и Запада", они сумели за год поднять
против "безбожного" Кабула вполне реальную силу. К тому же
правительство Тараки нет-нет, но и само давало поводы для недовольства
собой. Было казнено несколько мулл, наиболее активно выступавших
против правительства, а "Пуштунвалай" в кодекс чести включает и
кровную месть. Месть же верующего за своего учителя священна, и, по
афганской пословице, даже если она настигла противника и через сто
лет, все равно это сделано быстро. Недовольство в армии тоже родилось
не на пустом месте: по декрету Ревсовета земля отбиралась не только у
помещиков, но и у среднего сословия. А именно из него состоял костяк
офицеров афганской армии, да и служивого люда тоже.
И когда вслед за гератским мятежом вспыхнуло восстание дивизии в
Джелалабаде, уже на юге страны, это подлило масла в огонь борьбы и
среди высшего эшелона власти, все еще выбирающего формы и методы
руководства. Оказалось, что с уходом "Парчам" и изгнанием из армии
сторонников Кадыра эта борьба не только не прекратилась, а, наоборот,
усилилась. Теперь уже халькисты сами разделились на две группировки:
"твердых" - во всем поддерживающих Тараки, и аминистов - идущих за
Амином и исполняющих только его распоряжения. В определенной мере
плохую услугу Афганистану оказали создаваемые под звуки литавр
политорганы в армии, призванные, казалось бы, укреплять власть. Но
державший под своим присмотром армию Амин сделал все, чтобы
политработниками назначались только преданные ему люди. И уже
назывался Хафизулла "командиром Апрельской революции", и размеры его
портретов стали достигать размеров портретов самого Тараки.
Невооруженным взглядом было видно, что "верный ученик" если еще и не
стал на одну ступень с "учителем", то это - дело недалекого будущего.
Оно могло наступить для Амина - с его огромным организаторским
даром и мощной поддержкой в армии - хоть завтра, но находились рядом с
Тараки еще четверо его любимых "сыновей" - главные участники
переворота 1973 года и апрельских событий - Ватанджар, Гулябзой,
Сарвари и Маздурьяр. И если Амин видел в них лишь распутную,
дорвавшуюся до власти, выпивок, женщин и гуляний молодежь, то Тараки
все же почитал их заслуги перед родиной и революцией и тоже держал
хоть и за младших, но сыновей. Четверка платила ему своей
преданностью, и именно от них пошло определение "твердых" халькистов.
В отличие от "учителя", они к тому же не только видели, но и на себе
ощущали мощное давление Амина, который пока только намеками,
деликатно, но старался подвести Тараки к тому, чтобы убрать их из
руководства страны. Дабы не позорить революцию, не разлагать
остальных.
Еще верил Хафизулле Тараки, но в то же время Ватанджар с
товарищами казался ему той стеной, тем последним бастионом, за которым
он может чувствовать себя уверенно. И потому тянул Генеральный
секретарь, ничего не предпринимая и надеясь, что все образуется
как-нибудь само по себе.
Но 27 марта на заседании Революционного совета Ватанджар и
Гулябзой, уже чувствуя на затылке грозное дыхание Амина, предприняли
первую попытку если не свалить, то хотя бы остановить мощное
восхождение Амина к единоличной власти, а значит, к их изгнанию, в
лучшем случае со всех постов. А повод представился более чем
благоприятный - на заседании шел разговор о мятежах в Герате и
Джелалабаде.
- Мы не можем закрыть глаза на то, что нас предает именно армия,
- и так эмоциональный по натуре, взволнованно заговорил Саид Гулябзой,
когда ему предоставили слово. - И я предлагаю строго спросить с тех,
кто отвечает у нас в Ревсовете за наши вооруженные силы.
Все посмотрели на Амина, а тот, набычив свою большую голову,
медленно наливался краской. Такого откровенного выступления против
себя он не ожидал. А он еще жалел их, деликатничал, произнося их
имена...
Минутным замешательством воспользовался Ватанджар:
- Наша армия до этого была народной армией. А что мы видим
сейчас? Что мы видели в Герате? Именно армию заставили идти против
мирных жителей. И это не единственный пример, когда вооруженные силы
используются у нас против народа. А что творится в самой армии? С
негласного разрешения, надо полагать, армейского руководства идет
травля и преследование тех офицеров, кто предан революции, но не
предан какому-то определенному командиру.
Это он практически в открытую говорил о себе, а на Амина уже
никто не смотрел: всегда неудобно смотреть на того, кого критикуют. А
тем более на того, кто еще за мгновение до этого, несмотря на
небольшой рост, нависал над всеми глыбой, казался неприступным и
вечным гранитом.
Но "четверка" шла ва-банк, отступать ей уже было некуда, а
второго случая могло и не представиться. Вопрос о недоверии Амину был
поставлен, ответственность за мятежи хоть и не напрямую, но возложена
на него, а тут еще и Тараки впервые не поддержал своего "первого
ученика". Более того, по его предложению был вынесен на утверждение
вопрос о Высшем совете обороны ДРА под его личным руководством.
Новшество поддержали, и в ходе перестановок Ватанджар стал министром
обороны, Маздурьяр вместо него занял пост министра внутренних дел.
Выходит, не только они опасались железной хватки Амина, остальные хоть
и чужими руками, но на всякий случай тоже отвели от себя горячие угли
аминовской непредсказуемости и жестокости.
- А товарища Амина мы попросим направить всю его энергию и опыт
организатора на экономические и, скажем, общеполитические проблемы, -
уже в конце заседания повернулся Тараки к замершему в напряжении
Амину. И все-таки как опасно иметь руководителю государства мягкое
сердце - дрогнуло оно. Кто бы чего ни говорил, но столько, сколько
сделал для революции Хафизулла Амин, все-таки надо было еще поискать.
И убирать вот так, сразу...
И уже вдогонку, откровенно оправдываясь и показывая, что он
по-прежнему верит и ценит его, Тараки торопливо добавил:
- Но, товарищи... Знаете, было бы несправедливо и неоправданно
для дела революции, если мы опыт, знания, способности товарища Амина
замкнем только этим. Я предлагаю... я думаю назначить товарища Амина
первым министром в правительстве.
- У нас нет такой должности, - осмелился вполголоса проговорить
Ватанджар. Неужели луч надежды, сверкнувший минуту назад, погаснет?
- Можем ввести, - с улыбкой, что нашел выход из положения, тут же
отреагировал Тараки. - А что, пусть будет первый министр, то есть
человек, особо приближенный к премьер-министру, - тут же наделил
Тараки Амина новыми полномочиями. - Как, товарищи, нет возражений?
Возражений не было: председателю Ревсовета в марте 1979 года еще
не возражали. Вернее, ему мог до определенной степени возразить в
чем-то незначительном только Амин, но в данный момент речь шла о нем
самом.
Необходимое послесловие.
Получить Ватанджару пост министра обороны оказалось мало, чтобы
считать, будто дело сделано. Аминовцы, уже стоявшие во главе полков,
дивизий и корпусов, в Генеральном штабе "не приняли" нового министра.
Все вопросы продолжали решаться через его голову только с Амином.
Делать же еще одну чистку среди офицеров Ватанджар не решился -
офицеров и так не хватало.
Такое двусмысленное положение министра обороны, а еще и
отсутствие конечно же опыта работы с огромной и розностороннейшей
армейской машиной мешали и эффективному управлению армией. Амин, не
забывавший ничего, тем более не забывал подчеркивать промахи нового
министра и в конце концов убедил Тараки в том, что Совет обороны как
коллективный орган не действует, и поэтому всю вооруженную борьбу
против контрреволюции нужно сосредоточить в одних руках. Очень опытных