Иванов Анатолий. Операцию "шторм" начать раньше...

но святыми. Видимо, на грани между жизнью и смертью фанатизм у людей
все же изрядно истощается, и любая соломинка, обещающая спасение,
становится ближе и надежнее, чем вроде бы вечный и нерушимый постулат.
Не о всех, конечно, речь, но на плановые операции больные просились
только к шурави. А весь секрет-то - наши врачи после операции хоть
раз-другой, но подойдут, поинтересуются здоровьем. И бесплатно. А ведь
были в кабульском госпитале врачи индийской, турецкой, английской и
французской школ, о которых в Союзе говорили с уважением. Здесь же
авторитеты устанавливала практика: только к шурави или, в крайнем
случае, к тем афганцам, которые учились в Советском Союзе.
Приехав домой, Алексеев наскоро перекусил и, когда во время
чаепития пошла хоть и не очень горячая, но все же и не холодная вода,
постоял, блаженствуя, под душем, до красноты растерся полотенцем: эх,
в баньку бы! Набросив куртку, вышел на балкон покурить. И тут же
увидел, как из стремительно подъехавшего "уазика" выскочил Тутахел -
главный хирург госпиталя. Увидев на балконе Алексеева, афганец замахал
руками.
- Что случилось? - крикнул Анатолий Владимирович, хотя ответа
дожидаться не стал: то, что произошла какая-то беда, это ясно и без
слов. А раз так, то теперь главное - быстрее все увидеть собственными
глазами.
- Что? - все же спросил у Тутахела, выскочив уже одетым из
подъезда.
- Надо ехать во Дворец, там большое несчастье, - распахивая
дверцу машины, растерянно ответил главврач.
В "уазике" уже сидели терапевт полковник Виктор Кузнеченков и
один из гражданских врачей-инфекционистов.
- Во Дворце большое несчастье, - не отводя взгляда от дороги,
забитой рикшами, водоносами, осликами, легковушками, стадами баранов,
повторил афганец. - Очень много отравленных. Сильно отравленных.
Алексеев повернул голову к Кузнеченкову, но Виктор как мог в
тесноте пожал своими широкими плечами: сам ничего не знаю.
- А Амин? - осторожно спросил Алексеев.
Афганец скосил глаза на водителя и ничего не ответил.
"Значит, и Амин", - понял полковник.
С Амином ему приходилось встречаться несколько раз. Сначала
мельком - это еще при жизни Тараки, но в сентябре, когда произошла та
злополучная перестрелка между охраной Тараки и Амина, в госпиталь
привезли изрешеченного пулями аминовского адъютанта Вазира Зерака.
- Анутуль Владимирович, Амин попросил, чтобы адъютанта
оперировали только советские, - прибежал в операционную Тутахел.
Советские - значит, советские. Собрали, кто быт под рукой,
простояли у стола три часа - спасли Вазира. А когда дело у того пошло
на поправку. Амин, уже глава государства, выделил для своего адъютанта
личный "Боинг", и Алексеев с Тутахелем вдвоем сопровождали
единственного пассажира сначала в Москву, в больницу 4-го управления,
а потом и в санаторий.
Про эту перестрелку ходило много самых разноречивых слухов. По
одним - после того как упал под пулями Тарун, Вазир закрыл своей
грудью Амина. По другим - Амин инсценировал нападение сам. Мол, если
бы захотели убить Амина, подпустили бы еще на два шага ближе и
расстреляли в упор. Да и при входе во Дворец стоял танк, и по дороге к
Министерству обороны стояло их еще немало - при желании они могли
разнести машину, в которой уезжал "ученик" с истекающим кровью
адъютантом, в клочья и дым. Но... "Ваша политика - высочайший
профессионализм". Надо было - он спас Вазира. Потребуется помощь Амину
- он сделает все, что зависит от него, врача. В остальном пусть
разбираются политики, советники, КГБ - кто угодно и кому это
интересно.
У входа во Дворец их уже поджидали, но первым делом резко
потребовали сдать оружие. Обычно, входя в здание, мушаверы сами
сдавали пистолеты дежурному. Сегодня же быстрые и сильные руки
обыскали их, подтолкнули к двери. Стоявшие рядом афганские офицеры
проводили их недовольными, чуть ли не враждебными взглядами. Начальник
Главпура Экбаль рвал на кусочки листки с каким-то выступлением. "Что
это они, как будто я виноват", - подумал Алексеев, открывая тяжелую
дверь.
Войдя в вестибюль, врачи тут же замерли и поняли афганцев. На
полу, на ступеньках сидели, лежали в самых неестественных позах люди.
Куда там немой сцене в "Ревизоре" - такие позы не придумаешь, они
могут быть только при массовом остром отравлении.
Алексеев переглянулся с Кузнеченковым - да, отравление. Первым
делом - сортировка: кому помогать в первую очередь, кто потерпит. И
отправить из Дворца всех гражданских медиков: там, где творится что-то
непонятное, лишним лучше убраться. А больным - противоядие. Есть ли во
Дворце какие-нибудь, лекарства?
Склонились, над лежащей на полу женщиной, но по лестнице
буквально скатился начальник госпиталя Валоят.
- Наконец-то, - со вздохом облегчения проговорил он и схватил
врачей за руки. - Этих оставьте, не до них. Там Амин в тяжелом
состоянии.
До второго этажа два лестничных пролета. Когда-то на ступеньках
стреляли в Амина, теперь эти ступени вновь отделяют его жизнь от
смерти. Если еще не поздно - удалить яд из организма, промыть желудок,
заставить работать почки, не дать остановиться сердцу. Черт, но они же
с собой ничего не взяли.
Амин, раздетый до трусов, лежал на кровати. По отвисшей челюсти,
закатившимся зрачкам и заострившемуся носу было ясно, что они уже
опоздали, но, словно всю жизнь работали в паре, Алексеев и Кузнеченков
без слов подхватили Амина, потащили в распахнутую дверь ванной. Она
была уютной, но не такой большой, чтобы спасать в ней отравленного
хозяина, однако выбирать не приходилось.
Мешая и помогая друг другу, сделали уколы - Валоят уже стоял в
дверях со всем необходимым. Промыли Желудок. Амин - он крепкий, надо
побороться...
- Есть пульс, - уловил слабое биение жилки на запястье
Кузнеченков.
Из ванной - вновь на постель: уколы, давление, пульс, уколы.
Появились две капельницы с физраствором, и Алексеев ввел иглы в вены
обеих рук. Замерли, ожидая результатов, - что могли они сделали,
остальное теперь зависело только от организма самого Амина. И дрогнули
веки умирающего, и подтянулась, сомкнулась в стоне челюсть. Успели.
Вытащили из преисподней. И впервые после приезда во Дворец офицеры
перевели дыхание, осмотрелись.
Взглядом попросив у них разрешение, к постели Амина подошел
начальник Главпура Экбаль.
- Что... нового? - сквозь силу спросил больной, вкладывая в свои
слова тревогу за развитие событий.
Экбаль замялся, не готовый к такому вопросу, потом вспомнил:
- Только что звонил министр иностранных дел СССР Громыко, он
предлагает сообщить о вводе войск сегодня вечером.
Замолчал, не уверенный, что понял председателя Ревсовета.
- Значит... хотели без меня, - сквозь боль усмехнулся Амин и
прикрыл глаза от бессилия.
- Вроде стрельба какая-то, - прислушавшись, кивнул на окно
Кузнеченков.
Выстрелы, то одиночные, то длинными очередями, звучали совсем
рядом с Дворцом, но Алексеев не придал им значения: в Кабуле стреляют
практически каждую ночь. А время - седьмой час, для декабря это уже
ночь.
- Ну что, идем к другим? - Кузнеченков, еще раз проверив пульс и
давление у Амина, посмотрел на командира. - Валоят что-то про дочь
Амина говорил, вроде тоже отравление.
Однако дошли они только до коридора - мощный залп сотряс здание.
Посыпались стекла, погас свет. Внизу закричали, где-то что-то
вспыхнуло, и врачи перебежали к полукруглому бару - здесь не было
окон, хоть какой-то защитой казалась стойка.
- Неужели "духи"? - вслух подумал Алексеев.
- Черт его знает, - отозвался еле видимый в темноте Кузнеченков.
- Эй, что там творится? - окликнул он, увидев в коридоре чью-то тень.
Подбежал афганский офицер, некоторое время тяжело переводил
дыхание, потом отдал им свой автомат и побежал дальше. Алексеев снял
магазин, потрогал планку - патронов не было. "Ваша политика -
высочайший профессионализм", - опять пришла на память фраза, и он
чертыхнулся. И замер: по коридору, весь в отблесках огня, шел... Амин.
Был он в тех же белых трусах, флаконы с физраствором, словно гранаты,
держал в высоко поднятых, обвитых трубками руках. Можно было только
представить, каких это усилий ему стоило и как кололи вдетые в вены
иглы.
- Амин? - увидев, не поверили своим глазам.
Алексеев, выбежав из укрытия, первым делом вытащил иглы, довел
больного до бара. Амин прислонился к стене, но тут же напрягся,
прислушиваясь. Врачи тоже услышали детский плач: откуда-то из боковой
комнаты шел, размазывая кулачками слезы, пятилетний сынишка Амина.
Увидев отца, бросился к нему, обхватил за ноги. Амин прижал его голову
к себе, и они вдвоем присели у стены. Это была настолько тягостная,
разрывающая душу картина, что Кузнеченков, отвернувшись, сделал шаг из
бара:
- Я не могу. Пойдем отсюда.
Знать бы им, что они - последние, кто видит Амина живым. Эх,
пандшанба, день перед выходным...
Необходимое послесловие.
Врачи перейдут в соседнее помещение - конференц-зал с высокими,
широченными окнами с уже полностью выбитыми стеклами. Со двора сквозь
стрельбу услышат русский мат и вздохнут с некоторым облегчением:
значит, не душманы. Станут между окон, чтобы не задело случайной
пулей.
Но только опасность подстерегала с другой стороны. Распахнется от
удара ногой дверь, и в темноте запульсирует автоматная очередь. Кто
стрелял, зачем - поди разберись в темноте. Но рухнет со стоном на пол
полковник Кузнеченков, и пока Алексеев, уже не обращая внимания на
стрельбу, донесет его большое, тяжелое тело до лестницы, врач будет
уже мертв.
- Мертвых не берем, потом, - отмахнутся от него у входа во
Дворец, где грузили на БТР раненых. До него не сразу дойдет, что
сказал это на чисто русском языке солдат в афганской форме.
- Он еще жив, просто ранен, - соврет Алексеев.
Полковника погрузят на бронетранспортер, и Анатолий Владимирович
довезет его тело до посольской больницы. Сам станет к операционному
столу, на котором один за другим замелькают раненые: советские,
афганские, гражданские, военные. Мелькнет усталое лицо
начмеда-десантника, и оба грустно улыбнутся - вот и рассудила жизнь.
А первые погибшие при штурме Дворца, первые "ноль двадцать
первые" в афганской войне - полковник Кузнеченков, спасавший Амина, и
полковник Бояринов, возглавлявший штурм Дворца, будут лежать в морге.
Рядом. Бояринов за выполнение своей задачи получит посмертно звание
Героя Советского Союза, Кузнеченкова тоже отметят Орденом Красной
Звезды - за выполнение своего служебного долга.
Афганистан начинался вот с таких парадоксов.
Сын Виктора Петровича Кузнеченкова закончит Ленинградскую
военно-медицинскую академию имени Кирова и станет военным врачом. На
кафедре военно-полевой хирургии его учил оказывать хирургическую
помощь, работать на черепе, животе, конечностях профессор, доктор
медицинских наук полковник Алексеев, который за Афганистан "заслужит"
только грамоту с тремя ошибками. Правда, на международном симпозиуме
"Медицина катастроф", проходившем в Италии, папа римский за
самоотверженность при спасении людей в экстремальных условиях вручит
ему символический "Пропуск в рай"...

27 декабря 1979 года. 16 часов 30 минут. Кабул.
Колесов, Халбаев и Швец лежали на плащ-палатке и в бинокли
осматривали Дворец и подступы к нему. Время "Ч" Магометов назначил на
22 часа, и сейчас, пока было еще светло, уточнялись последние детали
прорыва к зданию, проводили последнюю перегруппировку сил, выводя
группы на свои направления. За время, когда батальон находился здесь,
афганцев постепенно приучали к тому, что шурави много ездят и
стреляют, особенно ночью - такова методика проведения занятий. В
палатках же срочно сколачивались лестницы: террасы на подступах к
зданию оказались заминированными и лестницы могли стать своеобразными
мостами через опасные участки. Сегодня утром "зенитовцы" тайно
привезли с аэродрома целую машину бронежилетов, но, выяснив, что на
всех их не хватит, Колесов предложил отдать их штурмовым группам и
солдатам. Так что офицеры из "мусульманского" батальона оказались
заметно худее своих подчиненных, когда те надели "броники" под
бушлаты.
Основная задача возлагалась на первую роту капитана Шарипова: на
бронетранспортерах с десантом из "Зенита" и "Грома" выскочить к
Дворцу, блокировать подъезды. В здание входят только комитетчики.
Огонь открывается при крайней необходимости, высший балл операции -
без ножа, без выстрела, без жертв.
Однако предусмотрели и всякие неожиданности и, чтобы в темноте не
перепутать своих с чужими, пустили на полосы несколько простыней,
сделали повязки на левую руку всем штурмующим. Установили и пароль с
отзывом! "Миша - Яша". Всем "Мишам - Яшам" показали портрет Амина -
этому человеку ни в коем случае не дать уйти из здания. Попросили
обезопасить во Дворце еще двух афганцев: капитана и женщину*, которые
перед штурмом попытаются усыпить Амина и тем самым дезорганизовать
оборону. Чем меньше жертв - тем лучше. (* Имена участников событий не
названы в целях их безопасности.)
Словом, подготовка до этого шла вроде без особых накладок, но
сейчас, разглядывая Дворец, офицеры заметили оживление среди его
охраны: усиливались посты, выставлялись новые. Неужели афганцы что-то
почувствовали или произошла утечка информации? Откуда им было знать,
что Амин был усыплен во время обеда и операция висит на волоске?
- К вечеру там будет бастион, который одним батальоном не
возьмешь, - вслух сказал Швец то, о чем подумалось каждому.
Василий Васильевич подсел ближе к рации, стоявшей тут же, на
плащ-палатке, поставил волну Магометова: прощу сместить время "Ч".
Необходимое послесловие.
Главный военный советник перенесет начало операции сначала на 21
час, потом, после очередного беспокойства Колесова, - на 18.30. И все
равно первые выстрелы прозвучат в 18.25: группа, которая выехала на
блокировку артиллерийского склада, не заметит второго выставленного
только что часового, и тот откроет огонь.
"Мусульманский" батальон поднимется в атаку. Первая рота
стремительно подскочит к главному входу. И первым упадет от пули
ротный капитан Шарипов - эх, был бы бронежилет! Охрана Дворца окажет
неожиданно сильное сопротивление, и тогда но окнам здания ударят
зенитки: пробивать двухметровые стены было бесполезно. Комитетчики
ворвутся внутрь Дворца, там разгорится настоящий бой. Полковник
Бояринов выбежит на улицу за помощью, но тут же упадет замертво, попав
под огонь своих же зениток.
Так батальон вынужден будет войти во Дворец, поможет комитетчикам
пробиться на второй и третий этажи. К замполиту роты старшему
лейтенанту Рашиду Абдуллаеву подбежит один из солдат:
- Товарищ старший лейтенант, там, кажется, Амин лежит.
Абдуллаев станет вытаскивать из-под стойки бара мужчину в трусах,
и у того неожиданно оторвется левая рука: чья-то автоматная очередь в
упор буквально разворотила плечо руководителя государства. Сорвав с
окна штору, старший лейтенант и солдат завернут в нее тело Амина и
вынесут на улицу. Сюда же подвезут афганцев, которые до этого
находились в кунгах. Они осветят погибшего фонариком и подтвердят:
- Да, это он.
Те, кто знал афганских руководителей во времена Тараки, могли бы
узнать голос Гулябзоя.
Можно было сказать, что операция завершилась. Только кое-где еще
продолжали оказывать сопротивление наступающим из темноты шурави с
белыми повязками на рукавах...

27 декабря 1979 года. Москва - Кабул.
Когда Сухорукову доложили о стрельбе в Кабуле, тот потребовал
немедленной связи с Рябченко.
Трубку взял Костылев, посланный от штаба ВДВ в помощь Рябченко.
- А где командир?
- Товарищ командующий, командир дивизии отсутствует.
- Как отсутствует? Я лично запрещал ему отлучаться из
расположения дивизии. А тем более сегодня. Ни под каким предлогом. Он
у вас отпрашивался?
- Нет.
- Какая обстановка в городе?
- В некоторых местах идет перестрелка. Наши группы, по первым
докладам, действуют успешно.
- Как только Рябченко появится, немедленно звоните мне. Бросить
дивизию! - Сухоруков сам кинул телефонную трубку на рычажки. При
последней встрече Устинов словно специально подчеркнул, что на
десантников у него надежда особая, а тут командир черт-те где.
Сухоруков скосил глаза на "кремлевку" и вдруг поймал себя на
мысли, что боится звонка от Устинова или Огаркова. А если и им вдруг
понадобится лично Рябченко?.. Позор! Оставить дивизию, никого не
предупредив. Если не будет оправдания, он лично попросит министра
снять Рябченко с должности. Хотя какое может быть оправдание?
Необходимое послесловие.
А оправдание все-таки было. Два человека - Гуськов и, в общих
чертах, начштаба знали, куда и зачем уехал за два часа до времени "Ч"
полковник Рябченко, прихватив с собой двух офицеров-каратистов братьев
Лаговских. И Огарков с Устиновым тоже не могли позвонить Сухорукову
насчет Рябченко, потому что именно они отдали приказ комдиву
десантной: в момент начала операции нейтрализовать начальника Генштаба
полковника Якуба, не дать ему возможности поднять войска.
Их обыскали у входа в здание министерства, отобрали оружие.
Гранаты, подвешенные на самый последний случай к брючным ремням уже за
кольца, под бушлатами не заметили.
- Начальник политотдела, - представил комдив капитана Лаговского,
начальника физподготовки дивизии.
- Начальник разведки, - "досталась" вторая должность лейтенанту
Лаговскому, начальнику топографической службы.
На столе у Якуба стояли две включенные радиостанции, на которые
то и дело поглядывал начальник Генштаба, словно ожидая сообщений. Его
советник полковник Костенко, представив самого Рябченко, тоже сел за
стол, и Якуб, поколебавшись, пригласил к себе представителей ХАД.
После дня рождения у Магометова его не покидало чувство
настороженности, и, как ни были деликатны советники на той вечеринке,
Якуб, не желавший верить предчувствиям, тем не менее отметил в
подсознании: советские не во всем искренни, что-то происходит вокруг
него, начальника Генштаба, а он не может уловить суть и смысл
происходящего. И перед встречей с советскими десантниками, захотевшими
лично у него уточнить места расположения дивизии, он положил в ящик
стола пистолет, открыл за своей спиной потайную дверь. Не надеясь на
телефоны, поставил на прямой прием рации с командирами центрального
корпуса и охраны Амина. (ХАД - органы госбезопасности.)
Нервозность Якуба заметил и Рябченко. Время 18.30, которое ему
назвали в посольстве при постановке задачи, казалось, никогда не
подойдет, и он по третьему разу начинал уточнять и переспрашивать уже
давно понятные всем вещи.
Последний круг секундной стрелки на настенных часах Рябченко и
Костенко, казалось, толкали уже взглядами. Якуб, посмотрев на
напряженные лица гостей, тоже бросил взгляд на часы и встал: сам
участник многих закулисных событий, нутром почувствовал опасность
точного времени.
И в тот же миг прогремел взрыв в центре города. Практически в ту
же секунду заговорила рация, и, услышав только первые слова из
доклада, начальник Генштаба выхватил пистолет из полуоткрытого ящика
стола и отпрыгнул к потайной двери.
За спиной Рябченко прогремел выстрел. Якуб, только поднявший свое
оружие, схватился за грудь и упал на колони. Лаговские сдерживали
пятерых хадовцев, бросившихся на них, в комнату вбежало еще несколько
афганцев с пистолетами в руках. Оружие было в руках и у Костенко, но
выяснять, кто выстрелил в Якуба, не было времени: начальник Генштаба
уползал в спасительную для него дверь.
Схватка в кабинете случилась недолгой: несмотря на тесноту,
Лаговские все-таки развернулись. К истекающему кровью Якубу, замершему
на полу соседней комнаты, вошел незнакомый Рябченко афганец в
гражданском костюме. Он задал Якубу несколько вопросов, тот, сдерживая
стони, с усилием мотал головой. И тогда афганец пять раз выстрелил в
начальника Генштаба, каждый раз произнося чьи-то имена.
- Из нового руководства страны, - шепнул комдиву Костенко. -
Мстил за семьи, уничтоженные по приказу Якуба.
В городе разгоралась стрельба, и Рябченко, в последний раз
посмотрев на лежащего в крови Якуба, поспешил на аэродром, в дивизию.
В штабной палатке, не стесняясь застывшего на посту у Знамени
часового, на него набросился Костылев:
- Может, вы объясните, где находились все это время, когда ваши
десантники шли под пули?
Рябченко отрешенно пожал плечами:
- Ездил в город.
- Ах, в город... Ну, тогда звоните командующему и сами
объяснитесь. Он давно ждет вашего звонка.
По сравнению с только что виденным и пережитым гнев начальства
казался такой мелочью, что Рябченко с усмешкой поднял трубку ЗАС:
- Где вы были, товарищ полковник? - послышался раздраженный голос
Сухорукова. - Почему вас не было в дивизии?
- Я был в городе, товарищ командующий.
- А разве я вам разрешал покидать расположение дивизии?
- Никак нет.
- Тогда я отстраняю вас от командования. Завтра же с первым
самолетом прибыть в Москву.
- С превеликим удовольствием, - уже в гудящую трубку ответил
комдив.
Все было пусто и безразлично - в Москву так в Москву, разжалуют
так разжалуют. Но видеть, а тем более участвовать в таком, о чем
раньше можно было только прочесть в книгах, да и то не про нас...
Хлопнул полог палатки, качнулась от ветра мигающая лампочка.
- Что, командир, невесел? - с порога спросил Гуськов.
- Да так, думаю. С командующим вот поговорил, завтра вылетаю в
Москву за новой должностью.
- Та-а-ак, - оглянувшись на Костылева, оценивающе протянул
Гуськов. - Брось хандрить, тебе еще командовать людьми.

27 декабря 1979 года. 22 часа. Кабул.
- Абдуллаев, - окликнул старшего лейтенанта Халбаев, когда тот
возвращался к уже полностью захваченному Дворцу от бронетранспортеров,
увозивших последних раненых. - Рашид, возьми человек двадцать, две
бээмдеш-ки и... - Комбат указал на небольшой двухэтажный домик внизу
горы, откуда слышались выстрелы.
- Что там?
- Узел связи. Засело человек десять. Осмотри внимательно сейфы,
наводчики говорят, что там могут быть документы Амина.
- Есть, - улыбнулся и растворился в темноте старший лейтенант.
- Грач, Юра, со своим взводом ко мне, - послышался его голос уже
издалека. Потом в общий шум влился рокот моторов еще двух БМД. Они
выплеснули из себя лучи света, уперлись ими в ворота, загораживающие
дорогу к узлу связи, и рванулись к цели. Хорошо воевать, когда все
получается.
Навстречу нестройно ударили автоматные очереди, но их заглушил,
перебил, подмял клекот крупнокалиберного пулемета. Первая БМД острой
грудью отбросила сцепленные легким замочком створки ворот, нырнула в
мертвую зону, под окна здания. Вторая замешкалась, остановилась, и из
окон вновь ударили автоматы по сидевшим на броне "мусульманам".
Трассеры пошли дальше, вниз, как раз в то место, где расположился на
случай поддержки батальон из Витебской дивизии.
- Ефрейтор Вдовин, - подзовет комбат, и через мгновение рядом с
ним вырастет десантник с пулеметом Калашникова на плече. -
Утихомирь-ка, - кивнул на трассеры командир.
Считался лучшим пулеметчиком в батальоне Сашка Вдовин.
Приладился, успокоился, и наконец дернулся в его руках пулемет,
отыскивая в темноте цель.
Так оказался между двух огней Абдуллаев со своей группой. И упал
первым, не успев застонать, рядовой Хусаиов. Бросившийся к нему на
выручку рядовой Курбанов тоже словно споткнулся и со всего размаху
упал рядом с погибшим. Глупо погибать, когда все ладится...
- Юра, Грач, заткни им глотку! - прокричал старший лейтенант,
увидев, что замкомвзвода остался за воротами и лучше видит, откуда
открыли по группе огонь.
Хорошо учили стрелять в "мусульманском" батальоне - в темноте, на
звук, на пульсирующий у ствола оружия огонек. И после первой же
очереди Юрки Грача упала на ребристое тело оружия голова его
деревенского друга, лучшего снайпера парашютно-десантного батальона
ефрейтора Вдовина. Случай и смерть на войне ходят рядом...
Необходимое послесловие.
Среди захваченных в плен окажется и командир Гвардии майор
Джандад. Колесов и Гуськов прикажут Халбаеву лично отвезти его в штаб
десантной дивизии.
Они будут сидеть в десантном отделении БМП, два майора, два
немолодых уже человека, волей судьбы оказавшихся в одной точке в одно
время. Еще вчера Джандад, имея полную власть над Халбаевым как над
одним из подчиненных ему комбатов, часами проводил у шурави строевые
смотры, откровенно издеваясь и распекая командира за любую мелочь.
Теперь же, согнув свое большое тело в тесноте машины, умолял комбата:
- Слушай, отпусти меня. Меня ведь убьют, не пощадят, А тебя
только накажут. Только накажут. Отпусти.
Но уже качнулась, остановившись, боевая машина, и за броней
послышались голоса...
Абдуллаев найдет в сейфах магнитофонные пленки, всяческие
удостоверения и очень много пачек денег. В двух портфелях принесет все
это ко Дворцу, отдаст полковнику Попышеву. Однако через некоторое
время тот открестится: никто ничего мне не отдавал, не видел я никаких
денег и документов. К сожалению, не найдет никаких следов портфелей и
особый отдел, а по предварительным данным, это могли быть пленки с
записями бесед Амина с американским послом.
При штурме Дворца погибнет около десяти человек, еще несколько