Страница:
человек недосчитается Витебская десантная дивизия, сумевшая быстро и
четко захватить все важные объекты столицы. Не больше было потерь и
среди афганцев. Некоторые командиры частей сразу переходили на сторону
шурави, лишь поняв, что все делается против Амина, другие не могли
вывести боевую технику из боксов, потому что накануне советники
порекомендовали снять и поставить на подзарядку все аккумуляторы.
Наиболее преданные Амину офицеры перед операцией угощались водкой и,
когда началась стрельба, уже мало что соображали. Не поступало никаких
распоряжений и от Якуба, начальника Генштаба.
Не на "отлично", но на хорошую оценку сама операция тянула смело.
А точную цифру потерь тогда знал только генерал-лейтенант
Гуськов, которому прикажут взять на себя командование всеми силами,
которые имеются в Кабульском гарнизоне. Потом он признается:
- Это еще не было войной. Ее масштабы я ощутил, когда увидел в
Фергане у летчиков карту СССР, на которой они отмечали маршруты
перевозки погибших. Практически вся наша страна оказалась в этих
линиях. Вот когда стало страшно...
Одна из этих линий упиралась как раз в поселок Суземку.
Конец декабря 1979 года. Суземка.
И впрямь великое это несчастье и неудобство для живых, когда
умирают зимой, в стылость и бездорожье. Когда не добраться к мертвому
и не выдолбить на погосте могилы. Когда нет цветка прислонить к
кресту, когда сам крест сделать в общем-то некому после смерти деда
Чудрила. Когда каждый мечтает умереть пораньше других, чтобы было кому
похоронить, чтобы не остаться одному среди заколоченных изб.
Плохо умирать зимой. Да только случилось это с Санькой Вдовиным
не по его, не по Божьей воле. Пал от огня, прилетевшего из темной
кабульской ночи. Промолчали врачи, что разворотила по ошибке
солдатское тело родная, от советского автомата пуля - они не
следователи, кому надо, тот пусть и разбирается. Но не интересовали
погибшие и особый отдел, который в первую очередь старался
предупредить раненых, отправляемых в Союз: всем молчать, ничего не
видели, ничего не знаем, нигде не были. С остальных участников штурма
Дворца бралась подписка: тоже нигде не были, ничего не видели, ничего
не знаем. На пять лет.
Так что воистину спокойно было только погибшим,
Зато уж тем, кому привозили "груз 200"...
Черданцев сидел около громоздкого, почти квадратного ящика и
боялся поверить, что под этими досками в цинковом гробу с затуманенным
окошком лежит сын Аннушки. Лежит погибший в Афганистане Санька Вдовин,
которого он сам, собственной волей послал в воздушно-десантные войска
и, выходит, на смерть. Зачем, зачем он согласился идти военкомом?
Уволился бы в запас, и был бы здесь другой начальник, и послал бы он
призывника Вдовина в другое место, и остался бы он жив...
Умерших на Руси жалеют всех - и кто по дурости, и кто по болезни
или возрасту ушел из жизни. И кто руки сам наложил на себя - хоть и
без отпеваний и на край кладбища, но тоже по-человечески люди идут за
гробом. Но во все века вдвойне жалеют тех, кто уходит из жизни в
солдатской форме. Сильнее плачут по ним, потому что солдаты - они все
молодые, и умирают солдаты всегда за других. От Бояна песни-плачи идут
по солдатам, от Ярославны.
День пытался созвониться с почтой в Сошнево Черданцев, чтобы
поведать черную весть, еще день пробивались оттуда два трактора.
Тащили друг друга и сани. Без наряда и уговоров на этот раз поехали
мужики - каждый служил, с каждым могло быть вот так. В холодных,
выстуденных кабинах сидели Аннушка и Соня, и неизвестно, кто больше
выплакал слез: то ли Аня по сыну, уже мертвому, то ли ее подруга по
другу сына и одновременно по неизвестно где пропавшему - ни письма, ни
весточки - своему Юре. Ведь он тоже где-то там, на югах. И
смалодушничал, струсил Михаил Андреевич, когда к программе "Время"
вошли они в его кабинет: сказал, что Сашу привезут только утренним
поездом. Боялся оставить Аннушку с этим наспех сколоченным ящиком. Не
знал, как вести себя, что говорить, что делать. Поселили трактористов
в "Доме колхозника", Соню с Аней отвел к себе домой. А утром сам
перевез тяжкий груз из морга райбольницы к военкомату, где уже
прогревали просмоленными тряпками грудные клетки тракторов
механизаторы. Девчат еще не было, и он с мужиками перенес гроб на
сани, прикрутил его проволокой к борту - тяжелой и долгой будет дорога
домой для ефрейтора Вдовина.
Аннушка, лишь увидев поклажу, вскинула руки и с протяжным стоном
стала валиться к сыну. Черданцев успел подхватить ее, довести до
саней. Вдвоем влезли на скользкие, круглые от налипшего снега доски.
Чтобы быть ближе к другому человеку, люди становятся на колени.
Михаил Андреевич вначале хотел поднять с них Аннушку, но она,
вцепившись в доски, уже зашлась протяжным воем. Тут же заголосила и
Соня - в деревнях не плачут поодиночке. Остановившаяся у военкомата
старушка, поглядев на сани, несколько раз перекрестила свое маленькое
даже в полушубке тельце - никто в районе еще не знал, что в
Афганистане погибли первые из многих тысяч солдат. Никто, кроме
Черданцева да деревни Сошнево. Черт бы его побрал, это первенство.
- За что, Миша? - после первого приступа крика и боли подняла
заплаканное лицо Аннушка.
Если бы знать...
- Не знаю, Аня, - честно ответил майор.
Документ (выписка из директивы Центрального военно-медицинского
управления по погибшим и раненым).
"Ранения:
а) Легкие:
- ранения, контузии, травмы, не вызывающие стойких функциональных
нарушений и не приведшие к изменению степени годности к военной
службе;
- ранения мягких тканей, не проникающие в полости, без
повреждения внутренних органов, суставов, сухожилий, крупных нервных
стволов и магистральных кровеносных сосудов;
- частичный разрыв связок;
- неосложненные вывихи в суставах;
- изолированные переломы одной из костей кисти, стопы,
неосложненные переломы одного-двух ребер, ключицы, одной из костей
предплечья, малоберцовой кости;
- ожоги I ст. до 40%, ограниченные ожоги I-III ст. до 10%;
- отморожения I ст.;
- закрытая травма черепа с сотрясением головного мозга, закрытые
переломы костей носа, частичный отрыв ушной раковины, крыла носа;
- наличие инородных тел в роговице, непроникающие травмы глаза с
временным расстройством зрения, ожоги глаза I ст.;
- закрытые повреждения костей таза (перелом гребешка или крыла
подвздошной кости, одной лонной или седалищной кости) без нарушения
целостности тазового кольца.
б) Тяжелые:
- проникающие ранения черепа, грудной клетки, живота, таза;
- закрытые травмы груди, живота и таза с повреждением внутренних
органов;
- закрытые травмы черепа с ушибом или сдавливанием головного
мозга;
- повреждение лица со стойким обезображиванием;
- ранения шеи с повреждением трахеи или пищевода, кровеносных
сосудов или нервов;
- повреждение органов слуха со стойкой глухотой на оба уха;
- проникающие ранения и травмы глаза с разрывом оболочек, ожоги
глаза II-III-IV ст.;
- открытые и закрытые переломы позвоночника и повреждение
спинного мозга;
- открытые и закрытые переломы костей (за исключением переломов
костей, относящихся к легким);
- ранения и закрытые повреждения крупных суставов, крупных
нервных стволов и магистральных кровеносных сосудов;
- ранения мягких тканей с нарушением функции органа и приведшие к
изменению степени годности к военной службе;
- ожоги I ст. свыше 40% и ожоги II-III ст. свыше 10% поверхности
тела, ожоги IV ст., рубцовые "контрактуры после ожога с нарушением
функции органа;
- отморожения III-IV ст.".
28 декабря 1979 года. 0 часов 30 минут. Аэродром Баграм.
Звонок был резкий, долгий, и, наверное, оттого что звучал он
после докладов Сухорукову, Огаркову и Устинову (каждый из них пожелал
лично услышать о выполнении задачи в Баграме), этот звонок был еще и
неожиданным. В самом деле, кто это еще пожелал поинтересоваться
отдельным парашютно-десантным полком? После министра - только ЦК.
А звонок был из Москвы. Это почувствовал, кажется, не только
командир полка, но и сидевший напротив него представитель КГБ
полковник Костин, потому что впервые за вечер он приглушил настроенный
на волну Кабула радиоприемничек. Впился взглядом в аппарат.
Сердюков, поднимая трубку, успел подумать: насколько все-таки
больше знают о происходящих здесь, в Афганистане, событиях
кагэбэшники. Знают - и молчат.
- Подполковник Сердюков, - представился Николай Иванович.
Ожидал услышать голос телефонистки, которая обычно предупреждает,
кто выходит на связь, однако на этот раз включение было прямое:
- Говорит Андропов. Товарищ Петров находится с вами?
Сердюков поднял глаза на Костина - ваш начальник. Полковник,
словно он ни на минуту не сомневался в том, что звонить будет именно
Андропов, утвердительно кивнул. Знают, все знают эти ребята...
- Петров у нас, но на данный момент рядом его нет, - торопливо
заполнил паузу комполка.
- Пригласите его к телефону вместе с товарищем... - в этот момент
кто-то шумно вошел в бункер, и Сердюков не расслышал последнее слово.
Впрочем, и так ясно, кто нужен председателю Комитета госбезопасности.
Петров - или кто он там на самом деле: Иванов, Сидоров, Кукушкин -
переводчик при афганце, которого укрывали и охраняли в последние дни
особенно тщательно. Офицеры в полку поговаривали, что это новый
афганский лидер, но в расспросы к ребятам из органов не лезли, и
слухи, ничем не подкрепленные, утихли сами по себе.
Вошедшим оказался особист, и Костин - а может, тоже никакой не
Костин - одним кивком головы послал его за переводчиком и афганцем. Те
в свою очередь тоже словно стояли за дверью и ждали звонка: не успел
Сердюков положить на стол трубку, дверь вновь распахнулась, и вошел
вначале Петров - высокий, стройный, лет сорока пяти, в солдатской
форме, а за ним афганец - тоже в солдатской шапке, бушлате,
подпоясанном почему-то брезентовым ремнем, в сапогах. Командир полка
впервые видел его так близко, но какого-то существенного впечатления
новый лидер Афганистана, если это в самом деле так, не произвел:
одутловатые щеки, нос с горбинкой. Вот только в глазах напряжение. Но
у кого его сейчас нет, напряжения? Уже было ясно, что полк участвует в
каком-то сверхважном событии, настолько важном, что даже вдуматься в
него страшно. Вот только знать бы, что сейчас творится в Кабуле,
понять, ради чего...
Костин побарабанил по столу пальцами, привлекая к себе внимание
командира полка, и взглядом указал на сидевших тут же в бункере
офицеров - начальника связи, техника, замполита, начштаба.
- Товарищи офицеры, прошу освободить помещение, - поднялся
Сердюков. Понятно: армия выполняет задачи, КГБ распределяет
результаты. Это просто еще раз подтверждало, что Андропов стоит ближе
к Брежневу, чем Устинов.
- Товарищ командир, а вы сами можете остаться, - остановил,
однако, его Костин.
Петров, дождавшись, когда за офицерами закроется дверь, уверенно
и привычно - а только ли переводчик он? - взял трубку:
- Слушаю, Петров.
Вопрос Андропова был короткий, что-то вроде "Как дела?", и
переводчик лаконично ответил:
- Здесь все по плану, развитие событий идет нормально. Мы сами
готовимся убыть в Кабул.
Андропов расспрашивал о чем-то еще уже более подробно. Задавал
вопросы для афганца. Переводчик переводил их своему спутнику, тот
каждый раз согласно кивал головой. Кроме напряжения в его глазах уже
поблескивали и искорки беспокойства, словно не выучившего урок
студента без предупреждения и подготовки вызвали на экзамен. И
раздражения - словно этот студент знал, что зачетная оценка все равно
будет поставлена и дело только во времени. И недоверие уже сквозило в
глазах афганца - неужели все это происходит не во сне и с ним, только
с ним и никакого подвоха здесь нет?
- Товарищ Андропов поздравляет вас, товарищ Бабрак Кармаль, с
победой второго этапа Апрельской революции и избранием вас
председателем Ревсовета республики и главой государства, - почему-то
по-русски, может, чтобы Сердюков и Костин тоже поняли, кто стоит перед
ними в солдатском бушлате, вполне торжественно и искренне произнес
Петров и первым пожал руку афганцу.
Начал переводить это же на дари, но Бабрак Кармаль, видимо, понял
все сам и без перевода. И хотя по-прежнему радио Кабула передавало
легкую музыку, хотя была положена на место телефонная трубка и никаких
сообщений больше не поступало, в бункере все изменилось. Перед
Петровым, Костиным и Сердюковым стоял уже властный, чуточку
снисходительный к окружающим человек. Нет, не студент, не выучивший
предмета, не пешка в чужих руках. Нос его заострился, щеки разом
впали, обозначив скулы, сам он вроде сделался выше ростом. И глаза,
главное - глаза; в них появился хищный блеск, они сузились. В такие
глаза не заглянешь, они сами кого угодно прожгут насквозь.
Усмехаясь, афганец принял поздравление, пожал руки Костину и
Сердюкову, и сел первым на табурет, и распахнул бушлат: не потому, что
было уж так жарко, а просто потому, что ему уже нравилось делать то,
что он хотел сам. Власть. На человека свалилась власть и мгновенно
сделала таким, какой он был на самом деле. Он ждал ее, жаждал и,
получив, мог теперь забыть свои страхи, сомнения, ожидание. Он мог не
стыдиться себя прежнего, потому что тогда он в самом деле был еще
никто - снятый Амином посол, эмигрант, нелегально проникший на свою
родину. Сейчас же он был всем! И стоявшие перед ним советские офицеры
будут делать все для него, и Баграм - его, и Кабул, и страна - тоже
его. Потому что он - председатель Ревсовета республики, глава
правительства, Генеральный секретарь ЦК НДПА, премьер-министр... Надо
хотя бы чуть-чуть знать Восток, чтобы понять, что такое там власть для
человека. Да еще после всех унижений.
- В Кабул! - ударив ладонями по коленям, сказал он. Встал.
Однако Костин посмотрел на Петрова, деликатно намекая, что не
перечень высших государственных должностей дает власть. Тем более в
вопросах, связанных с безопасностью. Здесь одна запятая в какой-либо
инструкции главнее пожеланий хоть самого Господа Бога.
- Мы готовы перелететь в Кабул, - подтвердил полномочия Бабрака
Кармаля переводчик.
Вот теперь все на своих местах.
- Командир, помогите отправить. - Костин по привычке никак не
назвал Бабрака, лишь указал взглядом в его сторону. - У нас готовы к
вылету три вертолета.
Вертолеты - это, конечно, хорошо, это раз в десять быстрее, чем
по земле. Однако для Сердюкова важнее были другие обстоятельства:
ночь, горы, все еще раздающиеся выстрелы, непонятная обстановка на
кабульском аэродроме.
- Товарищ полковник, у меня в резерве есть рота, десять боевых
машин. Надежнее.
Костин прищурил взгляд, что-то просчитывая в уме. Кивнул:
- Согласен.
- Цыганов, - распахнув дверь, позвал командир полка. Из темноты
надвинулся комбат-2, замер на расстоянии шепота. - Резервную роту - к
маршу в Кабул. Ты - старший. Три машины освободить для гостей, -
вспомнив, что с Бабраком еще человек пять из нового правительства
республики, добавил комполка. - Начало движения - через тридцать
минут.
- Есть. - Цыганов скрылся в темноте. За ним, не попрощавшись,
выскользнули в ночь из бункера Петров и Бабрак Кармаль. Или Кармаль
Бабрак - Сердюков вдруг уловил, что не запомнил, где имя, а где
фамилия гостя.
- Пусть докладывают через каждые два-три километра, - попросил
Костин, когда Сердюков сел за карту рассчитывать время, наносить
контрольные пункты, записывать позывные.
- Дойдут, - успокаивая скорее себя, чем шагавшего из угла в угол
Костина, ответил комполка. - Дойдут, все нормально, - повторял он
каждый раз после докладов Цыганова.
Но когда колонна преодолевала двадцатый километр, подходила к
Чарикарской трассе, вдруг оборвалась бесконечная, казалось, сегодня
музыка. Костин тут же прильнул к приемничку. Диктор начал читать
что-то торжественное, и в такт его словам шевелил губами полковник,
словно сверяя текст по памяти.
- Чего там? - дождавшись конца сообщения, спросил Сердюков.
- То, что ты уже слышал. О победе второго этапа Апрельской
революции, новом руководителе страны.
- Прошли пункт номер семь, - вышел на связь Цыганов.
Николай Иванович скосил глаза на карту, хотя знал на коричневой
линии трассы, казалось, каждый изгиб. Седьмой пункт - это поворот на
Кабул. Теперь до него - прямая дорога по Чарикарскому шоссе. Какой она
окажется для новой власти?
Шли быстро, даже быстрее, чем предполагал комполка, И в три ночи
от Цыганова поступил наконец последний доклад: прибыли в резиденцию
главного военного советника, происшествий не случилось. И то ли от
этого гражданского словечка, то ли от одновременного вздоха облегчения
и Костин, и Сердюков улыбнулись. Да, хорохорились они, делали вид, что
ничего особенного не происходило, просто шла где-то в ночи колонна, и
все, а ведь такое висело на плечах...
- Ну что, командир, мы свою задачу выполнили. Пошли спать, -
положил руку на плечо командиру полка Костин. Пощупал комбинезон,
словно на нем был погон. - Кстати, подполковником давно ходишь?
- Год и три месяца.
- Лет сколько тебе?
- Тридцать четыре.
- Думаю, что скоро отпразднуем твоего полковника.
- Мне? С какой стати? Да и кто присвоит?
- Это уже наши заботы. А присвоит министр обороны, как и
положено. Ладно, об этом потом. А сейчас в самом деле пошли спать.
Пошли-пошли. Завтра тоже будет день.
- Уже сегодня, - уточнил Сердюков.
Необходимое послесловие.
Сердюкову и в самом деле через месяц присвоят воинское звание
полковник. В 38 лет он станет генерал-майором, перейдет служить в штаб
воздушно-десантных войск. К орденам "За службу Родине в Вооруженных
Силах" III степени и Красного Знамени прибавится еще один Красного
Знамени - за успешное освоение новой техники. Перспектива службы будет
блестящей, но в 44 года Николая Ивановича уволят в запас. Во время
одной из бесед с новым командующим ВДВ (после Сухорукова они стали
меняться довольно быстро) тот грубо оборвет генерала, повысит на него
голос, и Сердюков без обиняков скажет:
- Товарищ командующий, я не желаю служить под вашим началом.
Прошу перевести меня в любое другое место.
"Другим местом" окажется госпиталь, где одного далеко не самого
старого генерала в Вооруженных Силах уволят по состоянию здоровья. А у
кого оно без изъянов в 44 года? Тем более среди тех, кто прошел
Афганистан?
Обида будет резкой, генерал сменит номер домашнего телефона,
практически ни с кем из бывших сослуживцев не станет поддерживать
контактов. Работать устроится в организацию, занимающуюся экологией...
СКОЛЬКО НОВЫХ ГОДОВ ВПЕРЕДИ? -
"ПОКАРАЙ БАБРАКА ГРОМ НЕБЕСНЫЙ". -
МОДЖАХЕДЫ УМИРАЮТ ЗА АМЕРИКУ. - КТО БУДЕТ ВЯЗАТЬ КОТА? -
ЛЕНА ЖЕЛТИКОВА ПРИНИМАЕТ БОЙ. - СМЕРТЬ "АФГАНЦА НОМЕР ОДИН".
1 января 1980 года. Кабул.
Бабрак Кармаль с товарищами праздновал победу. В первый день года
были изданы первые указы нового руководства страны, а раз есть указы,
значит, есть и законное правительство.
Брежнев и Косыгин в этот день отправили две поздравительные
телеграммы: одну, в честь победы кубинской революции, - Фиделю Кастро
- истинному кумиру Амина, чьей отваге и всемирной известности
бесконечно завидовал Хафизулла, и вторую, с избранием на высшие
государственные и партийные посты, - Кармалю Бабраку (перепутав в
спешке имя с фамилией), свергнувшему почитателя Фиделя, всесильного
афганского Сталина.
Сороковая армия праздновала Новый год в слякоти, стылости, при
кострах - и то это только там, где запасливые тыловики захватили с
собой на всякий случай в неизвестную дорогу дровишек. А где нет - шли
командиры на поклон к артиллеристам: постреляйте побольше, освободите
ящики для огонька.
В недостроенных афганских офицерских казармах сидел и
"мусульманский" батальон, уже переодетый в советскую форму,
подсчитавший свои потери и теперь просто мечтавший обсушиться и
выспаться в тепле. Рядом, в нескольких метрах, высился разбитый, в
черных дымных подтеках, но по-прежнему величавый и красивый Дворец
Амина. Афганцы растаскивала из него последние ковры, кондиционеры,
люстры, шторы, стулья. Во Дворце гуляли ветры, но зато там было сухо.
Бабрак Кармаль отдавал здание под штаб армии, а пока он не подошел из
Термеза, предлагал занять любому советскому подразделению. Однако
Москва категорически запретила занимать не только какие бы то ни было
помещения, но и пригодные для посевов поля. И врастала, вгрызалась,
пласталась почти стотысячная армия на неудобьях, лепилась ласточкиными
гнездами на склонах гор, втискивалась в ущелья. (Штаб 40-й армии,
прибывший из Термеза в Кабул 4 января, переедет во Дворец Амина только
в июне, когда из Москвы прибудет представитель ЦК и лично убедится,
что афганцы сами отдают здание военным.)
Единственным, кому не определяли места и не ставила никаких
задач, был опять же "мусульманский" батальон.
- Вы свою задачу здесь выполнили. Готовьтесь домой, - отдали
приказ Халбаеву. - Приготовьте списки награжденных, а пока каждый
пусть напишет что-то типа воспоминаний из боевого опыта при штурме
Дворца. (Воспоминания участников штурма Дворца под определенным грифом
секретности хранятся в определенном архиве. Указ о награждении
"мусульман" будет подписан только в апреле - после того как подаст
свои списки КГБ по "Зениту" и "Грому".)
Что ж, стыдиться военным было нечего: как войсковая операция ввод
войск и штурм Дворца прошли вполне нормально, практически без потерь.
Словом, военное ведомство свою часть программы отработало достаточно
слаженно и организованно, теперь дело оставалось за Сусловым и
Громыко: объясняйте стране и миру, что же все-таки и зачем мы сделали
в Афганистане. "А славою сочтемся, ведь мы свои же люди..."* (*
Напрасно ждала 40-я армия этих слов и объяснений. Выполнив свою
задачу, она была тут же предана умолчанию ораторами-идеологами и
практически в одиночку тащила на себе весь груз обвинений по
Афганистану, отбиваясь лишь листовками из типографий дивизионных
газет.)
От написания воспоминаний "мусульман" отвлек фотокорреспондент
"Красной звезды" Алексей Ефимов, единственный журналист из центральной
прессы, прорвавшийся в Афган в то время. Еще сам ничего не зная об
обстановке, тем не менее по профессиональному наитию выделил именно
этот батальон и предложил всем сфотографироваться. Особистов рядом не
оказалось, и у Ефимова получился единственный снимок всего батальона -
правда, уже без погибших и раненых. Да еще комбата нигде не смогли
найти.
Халбаев же в это время получал приказ на возвращение в Союз, в
родной Ташкент. Улететь быстро, тихо, незаметно.
И родилось после этого известия среди солдат и офицеров какое-то
нехорошее предчувствие. Оно витало от солдата к солдату, от офицера к
офицеру; представилось "мусульманам", что не долетит их самолет до
Ташкента: слишком много они знают. Взорвется в воздухе - и исчезнет
тайна батальона и штурма Дворца, развеется прахом: ничего не было, а
что было - привиделось. И сразу до другого додумались: если бы
операция не удалась и Амин ушел из ловушки, ударила бы по батальону
Витебская дивизия. И тогда вообще на двести процентов был бы оправдан
ввод войск: взбунтовавшийся афганский батальон охраны хотел сместить
законное правительство, а Советская Армия, откликаясь на просьбы о
военной помощи, защитила Хафизуллу Амина, разбив бунтарей до
основания.
Роились слухи, предположения, но тем не менее сел 8 января в
чрево Ан-22 "мусульманский" батальон. Задрожав, начала закрываться
рампа самолета, отсекая людей от бетонки аэродрома - кусочка неба меж
гор. Прощай, Кабул. Здравствуй, Родина?..
Необходимее послесловие.
Батальон благополучно приземлится на военном аэродроме Ташкента.
Прошел ровно месяц, как улетел он отсюда на юг, а опытный глаз уже
замечал, что Ташкент стал, по сути, прифронтовым городом. Не оставляя
пауз, беспрерывно гудело небо над городом - налаживался воздушный мост
в Кабул, где 40-я армия требовала боеприпасы, технику, дрова, спички,
гвозди, проволоку, водяные насосы, "буржуйки", комнатные тапочки,
рукомойники и миллион других предметов для пусть пока и не нормальной,
но хотя бы сносной жизни. На улицах Ташкента появилось значительно
больше военных. В ворота военного госпиталя зачастили "санитарки".
Василий Васильевич Колесов из Ташкента прямым рейсом был
переправлен в Москву. С аэродрома - к начальнику ГРУ, затем два часа
на приведение себя в порядок - и к министру обороны.
Устинов усадил полковника напротив себя:
- Ну, сынок, рассказывай все с самого начала. Как действовали
солдаты, как вело себя оружие? И вообще, что, на твой взгляд,
положительного в действиях батальона, что отрицательного.
Во время доклада Устинов обратил внимание, что на плане штурма
Дворца нет росписей Магометова и Бориса Ивановича.
- А почему не утвержден план? Вы что, действовали без
согласования с ними?
Колесов перевернул бумагу.
- "План утвержден, от подписи отказались", - вслух прочел министр
обороны надпись полковника. - Они знают об этом?
- Так точно, я написал это при них.
- Молодец, сынок. - Устинов встал, обнял Колесова, поцеловал. -
Наше счастье, что оказался хоть кто-то решительным, а то наломали бы
дров.
Когда через полтора часа Василий Васильевич вышел от министра, в
четко захватить все важные объекты столицы. Не больше было потерь и
среди афганцев. Некоторые командиры частей сразу переходили на сторону
шурави, лишь поняв, что все делается против Амина, другие не могли
вывести боевую технику из боксов, потому что накануне советники
порекомендовали снять и поставить на подзарядку все аккумуляторы.
Наиболее преданные Амину офицеры перед операцией угощались водкой и,
когда началась стрельба, уже мало что соображали. Не поступало никаких
распоряжений и от Якуба, начальника Генштаба.
Не на "отлично", но на хорошую оценку сама операция тянула смело.
А точную цифру потерь тогда знал только генерал-лейтенант
Гуськов, которому прикажут взять на себя командование всеми силами,
которые имеются в Кабульском гарнизоне. Потом он признается:
- Это еще не было войной. Ее масштабы я ощутил, когда увидел в
Фергане у летчиков карту СССР, на которой они отмечали маршруты
перевозки погибших. Практически вся наша страна оказалась в этих
линиях. Вот когда стало страшно...
Одна из этих линий упиралась как раз в поселок Суземку.
Конец декабря 1979 года. Суземка.
И впрямь великое это несчастье и неудобство для живых, когда
умирают зимой, в стылость и бездорожье. Когда не добраться к мертвому
и не выдолбить на погосте могилы. Когда нет цветка прислонить к
кресту, когда сам крест сделать в общем-то некому после смерти деда
Чудрила. Когда каждый мечтает умереть пораньше других, чтобы было кому
похоронить, чтобы не остаться одному среди заколоченных изб.
Плохо умирать зимой. Да только случилось это с Санькой Вдовиным
не по его, не по Божьей воле. Пал от огня, прилетевшего из темной
кабульской ночи. Промолчали врачи, что разворотила по ошибке
солдатское тело родная, от советского автомата пуля - они не
следователи, кому надо, тот пусть и разбирается. Но не интересовали
погибшие и особый отдел, который в первую очередь старался
предупредить раненых, отправляемых в Союз: всем молчать, ничего не
видели, ничего не знаем, нигде не были. С остальных участников штурма
Дворца бралась подписка: тоже нигде не были, ничего не видели, ничего
не знаем. На пять лет.
Так что воистину спокойно было только погибшим,
Зато уж тем, кому привозили "груз 200"...
Черданцев сидел около громоздкого, почти квадратного ящика и
боялся поверить, что под этими досками в цинковом гробу с затуманенным
окошком лежит сын Аннушки. Лежит погибший в Афганистане Санька Вдовин,
которого он сам, собственной волей послал в воздушно-десантные войска
и, выходит, на смерть. Зачем, зачем он согласился идти военкомом?
Уволился бы в запас, и был бы здесь другой начальник, и послал бы он
призывника Вдовина в другое место, и остался бы он жив...
Умерших на Руси жалеют всех - и кто по дурости, и кто по болезни
или возрасту ушел из жизни. И кто руки сам наложил на себя - хоть и
без отпеваний и на край кладбища, но тоже по-человечески люди идут за
гробом. Но во все века вдвойне жалеют тех, кто уходит из жизни в
солдатской форме. Сильнее плачут по ним, потому что солдаты - они все
молодые, и умирают солдаты всегда за других. От Бояна песни-плачи идут
по солдатам, от Ярославны.
День пытался созвониться с почтой в Сошнево Черданцев, чтобы
поведать черную весть, еще день пробивались оттуда два трактора.
Тащили друг друга и сани. Без наряда и уговоров на этот раз поехали
мужики - каждый служил, с каждым могло быть вот так. В холодных,
выстуденных кабинах сидели Аннушка и Соня, и неизвестно, кто больше
выплакал слез: то ли Аня по сыну, уже мертвому, то ли ее подруга по
другу сына и одновременно по неизвестно где пропавшему - ни письма, ни
весточки - своему Юре. Ведь он тоже где-то там, на югах. И
смалодушничал, струсил Михаил Андреевич, когда к программе "Время"
вошли они в его кабинет: сказал, что Сашу привезут только утренним
поездом. Боялся оставить Аннушку с этим наспех сколоченным ящиком. Не
знал, как вести себя, что говорить, что делать. Поселили трактористов
в "Доме колхозника", Соню с Аней отвел к себе домой. А утром сам
перевез тяжкий груз из морга райбольницы к военкомату, где уже
прогревали просмоленными тряпками грудные клетки тракторов
механизаторы. Девчат еще не было, и он с мужиками перенес гроб на
сани, прикрутил его проволокой к борту - тяжелой и долгой будет дорога
домой для ефрейтора Вдовина.
Аннушка, лишь увидев поклажу, вскинула руки и с протяжным стоном
стала валиться к сыну. Черданцев успел подхватить ее, довести до
саней. Вдвоем влезли на скользкие, круглые от налипшего снега доски.
Чтобы быть ближе к другому человеку, люди становятся на колени.
Михаил Андреевич вначале хотел поднять с них Аннушку, но она,
вцепившись в доски, уже зашлась протяжным воем. Тут же заголосила и
Соня - в деревнях не плачут поодиночке. Остановившаяся у военкомата
старушка, поглядев на сани, несколько раз перекрестила свое маленькое
даже в полушубке тельце - никто в районе еще не знал, что в
Афганистане погибли первые из многих тысяч солдат. Никто, кроме
Черданцева да деревни Сошнево. Черт бы его побрал, это первенство.
- За что, Миша? - после первого приступа крика и боли подняла
заплаканное лицо Аннушка.
Если бы знать...
- Не знаю, Аня, - честно ответил майор.
Документ (выписка из директивы Центрального военно-медицинского
управления по погибшим и раненым).
"Ранения:
а) Легкие:
- ранения, контузии, травмы, не вызывающие стойких функциональных
нарушений и не приведшие к изменению степени годности к военной
службе;
- ранения мягких тканей, не проникающие в полости, без
повреждения внутренних органов, суставов, сухожилий, крупных нервных
стволов и магистральных кровеносных сосудов;
- частичный разрыв связок;
- неосложненные вывихи в суставах;
- изолированные переломы одной из костей кисти, стопы,
неосложненные переломы одного-двух ребер, ключицы, одной из костей
предплечья, малоберцовой кости;
- ожоги I ст. до 40%, ограниченные ожоги I-III ст. до 10%;
- отморожения I ст.;
- закрытая травма черепа с сотрясением головного мозга, закрытые
переломы костей носа, частичный отрыв ушной раковины, крыла носа;
- наличие инородных тел в роговице, непроникающие травмы глаза с
временным расстройством зрения, ожоги глаза I ст.;
- закрытые повреждения костей таза (перелом гребешка или крыла
подвздошной кости, одной лонной или седалищной кости) без нарушения
целостности тазового кольца.
б) Тяжелые:
- проникающие ранения черепа, грудной клетки, живота, таза;
- закрытые травмы груди, живота и таза с повреждением внутренних
органов;
- закрытые травмы черепа с ушибом или сдавливанием головного
мозга;
- повреждение лица со стойким обезображиванием;
- ранения шеи с повреждением трахеи или пищевода, кровеносных
сосудов или нервов;
- повреждение органов слуха со стойкой глухотой на оба уха;
- проникающие ранения и травмы глаза с разрывом оболочек, ожоги
глаза II-III-IV ст.;
- открытые и закрытые переломы позвоночника и повреждение
спинного мозга;
- открытые и закрытые переломы костей (за исключением переломов
костей, относящихся к легким);
- ранения и закрытые повреждения крупных суставов, крупных
нервных стволов и магистральных кровеносных сосудов;
- ранения мягких тканей с нарушением функции органа и приведшие к
изменению степени годности к военной службе;
- ожоги I ст. свыше 40% и ожоги II-III ст. свыше 10% поверхности
тела, ожоги IV ст., рубцовые "контрактуры после ожога с нарушением
функции органа;
- отморожения III-IV ст.".
28 декабря 1979 года. 0 часов 30 минут. Аэродром Баграм.
Звонок был резкий, долгий, и, наверное, оттого что звучал он
после докладов Сухорукову, Огаркову и Устинову (каждый из них пожелал
лично услышать о выполнении задачи в Баграме), этот звонок был еще и
неожиданным. В самом деле, кто это еще пожелал поинтересоваться
отдельным парашютно-десантным полком? После министра - только ЦК.
А звонок был из Москвы. Это почувствовал, кажется, не только
командир полка, но и сидевший напротив него представитель КГБ
полковник Костин, потому что впервые за вечер он приглушил настроенный
на волну Кабула радиоприемничек. Впился взглядом в аппарат.
Сердюков, поднимая трубку, успел подумать: насколько все-таки
больше знают о происходящих здесь, в Афганистане, событиях
кагэбэшники. Знают - и молчат.
- Подполковник Сердюков, - представился Николай Иванович.
Ожидал услышать голос телефонистки, которая обычно предупреждает,
кто выходит на связь, однако на этот раз включение было прямое:
- Говорит Андропов. Товарищ Петров находится с вами?
Сердюков поднял глаза на Костина - ваш начальник. Полковник,
словно он ни на минуту не сомневался в том, что звонить будет именно
Андропов, утвердительно кивнул. Знают, все знают эти ребята...
- Петров у нас, но на данный момент рядом его нет, - торопливо
заполнил паузу комполка.
- Пригласите его к телефону вместе с товарищем... - в этот момент
кто-то шумно вошел в бункер, и Сердюков не расслышал последнее слово.
Впрочем, и так ясно, кто нужен председателю Комитета госбезопасности.
Петров - или кто он там на самом деле: Иванов, Сидоров, Кукушкин -
переводчик при афганце, которого укрывали и охраняли в последние дни
особенно тщательно. Офицеры в полку поговаривали, что это новый
афганский лидер, но в расспросы к ребятам из органов не лезли, и
слухи, ничем не подкрепленные, утихли сами по себе.
Вошедшим оказался особист, и Костин - а может, тоже никакой не
Костин - одним кивком головы послал его за переводчиком и афганцем. Те
в свою очередь тоже словно стояли за дверью и ждали звонка: не успел
Сердюков положить на стол трубку, дверь вновь распахнулась, и вошел
вначале Петров - высокий, стройный, лет сорока пяти, в солдатской
форме, а за ним афганец - тоже в солдатской шапке, бушлате,
подпоясанном почему-то брезентовым ремнем, в сапогах. Командир полка
впервые видел его так близко, но какого-то существенного впечатления
новый лидер Афганистана, если это в самом деле так, не произвел:
одутловатые щеки, нос с горбинкой. Вот только в глазах напряжение. Но
у кого его сейчас нет, напряжения? Уже было ясно, что полк участвует в
каком-то сверхважном событии, настолько важном, что даже вдуматься в
него страшно. Вот только знать бы, что сейчас творится в Кабуле,
понять, ради чего...
Костин побарабанил по столу пальцами, привлекая к себе внимание
командира полка, и взглядом указал на сидевших тут же в бункере
офицеров - начальника связи, техника, замполита, начштаба.
- Товарищи офицеры, прошу освободить помещение, - поднялся
Сердюков. Понятно: армия выполняет задачи, КГБ распределяет
результаты. Это просто еще раз подтверждало, что Андропов стоит ближе
к Брежневу, чем Устинов.
- Товарищ командир, а вы сами можете остаться, - остановил,
однако, его Костин.
Петров, дождавшись, когда за офицерами закроется дверь, уверенно
и привычно - а только ли переводчик он? - взял трубку:
- Слушаю, Петров.
Вопрос Андропова был короткий, что-то вроде "Как дела?", и
переводчик лаконично ответил:
- Здесь все по плану, развитие событий идет нормально. Мы сами
готовимся убыть в Кабул.
Андропов расспрашивал о чем-то еще уже более подробно. Задавал
вопросы для афганца. Переводчик переводил их своему спутнику, тот
каждый раз согласно кивал головой. Кроме напряжения в его глазах уже
поблескивали и искорки беспокойства, словно не выучившего урок
студента без предупреждения и подготовки вызвали на экзамен. И
раздражения - словно этот студент знал, что зачетная оценка все равно
будет поставлена и дело только во времени. И недоверие уже сквозило в
глазах афганца - неужели все это происходит не во сне и с ним, только
с ним и никакого подвоха здесь нет?
- Товарищ Андропов поздравляет вас, товарищ Бабрак Кармаль, с
победой второго этапа Апрельской революции и избранием вас
председателем Ревсовета республики и главой государства, - почему-то
по-русски, может, чтобы Сердюков и Костин тоже поняли, кто стоит перед
ними в солдатском бушлате, вполне торжественно и искренне произнес
Петров и первым пожал руку афганцу.
Начал переводить это же на дари, но Бабрак Кармаль, видимо, понял
все сам и без перевода. И хотя по-прежнему радио Кабула передавало
легкую музыку, хотя была положена на место телефонная трубка и никаких
сообщений больше не поступало, в бункере все изменилось. Перед
Петровым, Костиным и Сердюковым стоял уже властный, чуточку
снисходительный к окружающим человек. Нет, не студент, не выучивший
предмета, не пешка в чужих руках. Нос его заострился, щеки разом
впали, обозначив скулы, сам он вроде сделался выше ростом. И глаза,
главное - глаза; в них появился хищный блеск, они сузились. В такие
глаза не заглянешь, они сами кого угодно прожгут насквозь.
Усмехаясь, афганец принял поздравление, пожал руки Костину и
Сердюкову, и сел первым на табурет, и распахнул бушлат: не потому, что
было уж так жарко, а просто потому, что ему уже нравилось делать то,
что он хотел сам. Власть. На человека свалилась власть и мгновенно
сделала таким, какой он был на самом деле. Он ждал ее, жаждал и,
получив, мог теперь забыть свои страхи, сомнения, ожидание. Он мог не
стыдиться себя прежнего, потому что тогда он в самом деле был еще
никто - снятый Амином посол, эмигрант, нелегально проникший на свою
родину. Сейчас же он был всем! И стоявшие перед ним советские офицеры
будут делать все для него, и Баграм - его, и Кабул, и страна - тоже
его. Потому что он - председатель Ревсовета республики, глава
правительства, Генеральный секретарь ЦК НДПА, премьер-министр... Надо
хотя бы чуть-чуть знать Восток, чтобы понять, что такое там власть для
человека. Да еще после всех унижений.
- В Кабул! - ударив ладонями по коленям, сказал он. Встал.
Однако Костин посмотрел на Петрова, деликатно намекая, что не
перечень высших государственных должностей дает власть. Тем более в
вопросах, связанных с безопасностью. Здесь одна запятая в какой-либо
инструкции главнее пожеланий хоть самого Господа Бога.
- Мы готовы перелететь в Кабул, - подтвердил полномочия Бабрака
Кармаля переводчик.
Вот теперь все на своих местах.
- Командир, помогите отправить. - Костин по привычке никак не
назвал Бабрака, лишь указал взглядом в его сторону. - У нас готовы к
вылету три вертолета.
Вертолеты - это, конечно, хорошо, это раз в десять быстрее, чем
по земле. Однако для Сердюкова важнее были другие обстоятельства:
ночь, горы, все еще раздающиеся выстрелы, непонятная обстановка на
кабульском аэродроме.
- Товарищ полковник, у меня в резерве есть рота, десять боевых
машин. Надежнее.
Костин прищурил взгляд, что-то просчитывая в уме. Кивнул:
- Согласен.
- Цыганов, - распахнув дверь, позвал командир полка. Из темноты
надвинулся комбат-2, замер на расстоянии шепота. - Резервную роту - к
маршу в Кабул. Ты - старший. Три машины освободить для гостей, -
вспомнив, что с Бабраком еще человек пять из нового правительства
республики, добавил комполка. - Начало движения - через тридцать
минут.
- Есть. - Цыганов скрылся в темноте. За ним, не попрощавшись,
выскользнули в ночь из бункера Петров и Бабрак Кармаль. Или Кармаль
Бабрак - Сердюков вдруг уловил, что не запомнил, где имя, а где
фамилия гостя.
- Пусть докладывают через каждые два-три километра, - попросил
Костин, когда Сердюков сел за карту рассчитывать время, наносить
контрольные пункты, записывать позывные.
- Дойдут, - успокаивая скорее себя, чем шагавшего из угла в угол
Костина, ответил комполка. - Дойдут, все нормально, - повторял он
каждый раз после докладов Цыганова.
Но когда колонна преодолевала двадцатый километр, подходила к
Чарикарской трассе, вдруг оборвалась бесконечная, казалось, сегодня
музыка. Костин тут же прильнул к приемничку. Диктор начал читать
что-то торжественное, и в такт его словам шевелил губами полковник,
словно сверяя текст по памяти.
- Чего там? - дождавшись конца сообщения, спросил Сердюков.
- То, что ты уже слышал. О победе второго этапа Апрельской
революции, новом руководителе страны.
- Прошли пункт номер семь, - вышел на связь Цыганов.
Николай Иванович скосил глаза на карту, хотя знал на коричневой
линии трассы, казалось, каждый изгиб. Седьмой пункт - это поворот на
Кабул. Теперь до него - прямая дорога по Чарикарскому шоссе. Какой она
окажется для новой власти?
Шли быстро, даже быстрее, чем предполагал комполка, И в три ночи
от Цыганова поступил наконец последний доклад: прибыли в резиденцию
главного военного советника, происшествий не случилось. И то ли от
этого гражданского словечка, то ли от одновременного вздоха облегчения
и Костин, и Сердюков улыбнулись. Да, хорохорились они, делали вид, что
ничего особенного не происходило, просто шла где-то в ночи колонна, и
все, а ведь такое висело на плечах...
- Ну что, командир, мы свою задачу выполнили. Пошли спать, -
положил руку на плечо командиру полка Костин. Пощупал комбинезон,
словно на нем был погон. - Кстати, подполковником давно ходишь?
- Год и три месяца.
- Лет сколько тебе?
- Тридцать четыре.
- Думаю, что скоро отпразднуем твоего полковника.
- Мне? С какой стати? Да и кто присвоит?
- Это уже наши заботы. А присвоит министр обороны, как и
положено. Ладно, об этом потом. А сейчас в самом деле пошли спать.
Пошли-пошли. Завтра тоже будет день.
- Уже сегодня, - уточнил Сердюков.
Необходимое послесловие.
Сердюкову и в самом деле через месяц присвоят воинское звание
полковник. В 38 лет он станет генерал-майором, перейдет служить в штаб
воздушно-десантных войск. К орденам "За службу Родине в Вооруженных
Силах" III степени и Красного Знамени прибавится еще один Красного
Знамени - за успешное освоение новой техники. Перспектива службы будет
блестящей, но в 44 года Николая Ивановича уволят в запас. Во время
одной из бесед с новым командующим ВДВ (после Сухорукова они стали
меняться довольно быстро) тот грубо оборвет генерала, повысит на него
голос, и Сердюков без обиняков скажет:
- Товарищ командующий, я не желаю служить под вашим началом.
Прошу перевести меня в любое другое место.
"Другим местом" окажется госпиталь, где одного далеко не самого
старого генерала в Вооруженных Силах уволят по состоянию здоровья. А у
кого оно без изъянов в 44 года? Тем более среди тех, кто прошел
Афганистан?
Обида будет резкой, генерал сменит номер домашнего телефона,
практически ни с кем из бывших сослуживцев не станет поддерживать
контактов. Работать устроится в организацию, занимающуюся экологией...
СКОЛЬКО НОВЫХ ГОДОВ ВПЕРЕДИ? -
"ПОКАРАЙ БАБРАКА ГРОМ НЕБЕСНЫЙ". -
МОДЖАХЕДЫ УМИРАЮТ ЗА АМЕРИКУ. - КТО БУДЕТ ВЯЗАТЬ КОТА? -
ЛЕНА ЖЕЛТИКОВА ПРИНИМАЕТ БОЙ. - СМЕРТЬ "АФГАНЦА НОМЕР ОДИН".
1 января 1980 года. Кабул.
Бабрак Кармаль с товарищами праздновал победу. В первый день года
были изданы первые указы нового руководства страны, а раз есть указы,
значит, есть и законное правительство.
Брежнев и Косыгин в этот день отправили две поздравительные
телеграммы: одну, в честь победы кубинской революции, - Фиделю Кастро
- истинному кумиру Амина, чьей отваге и всемирной известности
бесконечно завидовал Хафизулла, и вторую, с избранием на высшие
государственные и партийные посты, - Кармалю Бабраку (перепутав в
спешке имя с фамилией), свергнувшему почитателя Фиделя, всесильного
афганского Сталина.
Сороковая армия праздновала Новый год в слякоти, стылости, при
кострах - и то это только там, где запасливые тыловики захватили с
собой на всякий случай в неизвестную дорогу дровишек. А где нет - шли
командиры на поклон к артиллеристам: постреляйте побольше, освободите
ящики для огонька.
В недостроенных афганских офицерских казармах сидел и
"мусульманский" батальон, уже переодетый в советскую форму,
подсчитавший свои потери и теперь просто мечтавший обсушиться и
выспаться в тепле. Рядом, в нескольких метрах, высился разбитый, в
черных дымных подтеках, но по-прежнему величавый и красивый Дворец
Амина. Афганцы растаскивала из него последние ковры, кондиционеры,
люстры, шторы, стулья. Во Дворце гуляли ветры, но зато там было сухо.
Бабрак Кармаль отдавал здание под штаб армии, а пока он не подошел из
Термеза, предлагал занять любому советскому подразделению. Однако
Москва категорически запретила занимать не только какие бы то ни было
помещения, но и пригодные для посевов поля. И врастала, вгрызалась,
пласталась почти стотысячная армия на неудобьях, лепилась ласточкиными
гнездами на склонах гор, втискивалась в ущелья. (Штаб 40-й армии,
прибывший из Термеза в Кабул 4 января, переедет во Дворец Амина только
в июне, когда из Москвы прибудет представитель ЦК и лично убедится,
что афганцы сами отдают здание военным.)
Единственным, кому не определяли места и не ставила никаких
задач, был опять же "мусульманский" батальон.
- Вы свою задачу здесь выполнили. Готовьтесь домой, - отдали
приказ Халбаеву. - Приготовьте списки награжденных, а пока каждый
пусть напишет что-то типа воспоминаний из боевого опыта при штурме
Дворца. (Воспоминания участников штурма Дворца под определенным грифом
секретности хранятся в определенном архиве. Указ о награждении
"мусульман" будет подписан только в апреле - после того как подаст
свои списки КГБ по "Зениту" и "Грому".)
Что ж, стыдиться военным было нечего: как войсковая операция ввод
войск и штурм Дворца прошли вполне нормально, практически без потерь.
Словом, военное ведомство свою часть программы отработало достаточно
слаженно и организованно, теперь дело оставалось за Сусловым и
Громыко: объясняйте стране и миру, что же все-таки и зачем мы сделали
в Афганистане. "А славою сочтемся, ведь мы свои же люди..."* (*
Напрасно ждала 40-я армия этих слов и объяснений. Выполнив свою
задачу, она была тут же предана умолчанию ораторами-идеологами и
практически в одиночку тащила на себе весь груз обвинений по
Афганистану, отбиваясь лишь листовками из типографий дивизионных
газет.)
От написания воспоминаний "мусульман" отвлек фотокорреспондент
"Красной звезды" Алексей Ефимов, единственный журналист из центральной
прессы, прорвавшийся в Афган в то время. Еще сам ничего не зная об
обстановке, тем не менее по профессиональному наитию выделил именно
этот батальон и предложил всем сфотографироваться. Особистов рядом не
оказалось, и у Ефимова получился единственный снимок всего батальона -
правда, уже без погибших и раненых. Да еще комбата нигде не смогли
найти.
Халбаев же в это время получал приказ на возвращение в Союз, в
родной Ташкент. Улететь быстро, тихо, незаметно.
И родилось после этого известия среди солдат и офицеров какое-то
нехорошее предчувствие. Оно витало от солдата к солдату, от офицера к
офицеру; представилось "мусульманам", что не долетит их самолет до
Ташкента: слишком много они знают. Взорвется в воздухе - и исчезнет
тайна батальона и штурма Дворца, развеется прахом: ничего не было, а
что было - привиделось. И сразу до другого додумались: если бы
операция не удалась и Амин ушел из ловушки, ударила бы по батальону
Витебская дивизия. И тогда вообще на двести процентов был бы оправдан
ввод войск: взбунтовавшийся афганский батальон охраны хотел сместить
законное правительство, а Советская Армия, откликаясь на просьбы о
военной помощи, защитила Хафизуллу Амина, разбив бунтарей до
основания.
Роились слухи, предположения, но тем не менее сел 8 января в
чрево Ан-22 "мусульманский" батальон. Задрожав, начала закрываться
рампа самолета, отсекая людей от бетонки аэродрома - кусочка неба меж
гор. Прощай, Кабул. Здравствуй, Родина?..
Необходимее послесловие.
Батальон благополучно приземлится на военном аэродроме Ташкента.
Прошел ровно месяц, как улетел он отсюда на юг, а опытный глаз уже
замечал, что Ташкент стал, по сути, прифронтовым городом. Не оставляя
пауз, беспрерывно гудело небо над городом - налаживался воздушный мост
в Кабул, где 40-я армия требовала боеприпасы, технику, дрова, спички,
гвозди, проволоку, водяные насосы, "буржуйки", комнатные тапочки,
рукомойники и миллион других предметов для пусть пока и не нормальной,
но хотя бы сносной жизни. На улицах Ташкента появилось значительно
больше военных. В ворота военного госпиталя зачастили "санитарки".
Василий Васильевич Колесов из Ташкента прямым рейсом был
переправлен в Москву. С аэродрома - к начальнику ГРУ, затем два часа
на приведение себя в порядок - и к министру обороны.
Устинов усадил полковника напротив себя:
- Ну, сынок, рассказывай все с самого начала. Как действовали
солдаты, как вело себя оружие? И вообще, что, на твой взгляд,
положительного в действиях батальона, что отрицательного.
Во время доклада Устинов обратил внимание, что на плане штурма
Дворца нет росписей Магометова и Бориса Ивановича.
- А почему не утвержден план? Вы что, действовали без
согласования с ними?
Колесов перевернул бумагу.
- "План утвержден, от подписи отказались", - вслух прочел министр
обороны надпись полковника. - Они знают об этом?
- Так точно, я написал это при них.
- Молодец, сынок. - Устинов встал, обнял Колесова, поцеловал. -
Наше счастье, что оказался хоть кто-то решительным, а то наломали бы
дров.
Когда через полтора часа Василий Васильевич вышел от министра, в