Иванов Анатолий. Операцию "шторм" начать раньше...

обвел центр карты, - нацелена на Дальний Восток, там у нас вас нет. Ну
а эти, - постучал еще по карте, - извините, эти мой личный резерв.
Карандаш упал на карту, что означало точку в решении.
- Но сделаем так. - Огарков прошелся по кабинету, - Будем
реалистами. Как говорит Ахромеев, у нас появилась головная боль в
связи с Афганистаном. Какие шаги будет предпринимать в связи с ним
политическое руководство, неизвестно, но нам надо быть готовыми ко
всему. Поэтому дивизию расформировываем, а один из ее полков, как вы и
просили, оставляем. И не просто оставляем, а усиливаем. Будем держать
за дивизию, деваться некуда. Я хочу, чтобы штаб ВДВ это правильно
понял, и довел нашу озабоченность до офицеров полка, которых вы
оставите. Афганистан будет их, - без задней мысли, просто как стратег,
определяющий зоны ответственности для своих частей и подразделений,
добавил маршал.
Был бы верующим да знал бы, что говорить, может, и перекрестился
бы...
Необходимое послесловие.
Вскоре командир одного из полков подполковник Сердюков Николай
Иванович, успевший отгулять всего шесть дней в отпуске, будет срочно
отозван телеграммой в Москву. На совещании в штабе ВДВ встретит своего
командира дивизии. Вместе им и объявят, с одной стороны, о
расформировании дивизии, а с другой - о создании усиленного полка
центрального подчинения. Командиром этого полка и был назначен
Сердюков.

25 июня 1979 года. Москва.
Заместителю командующего ВДВ по воздушно-десантной подготовке
генерал-лейтенанту Гуськову с отпуском повезло больше: он отгулял его
полностью. Правда, в последний день перед выходом на службу ему прямо
на дом позвонил Сухоруков:
- Отдохнули, Николай Никитович?
- Отдохнул.
- Хорошо?
- Хорошо.
- На службу завтра?
- Завтра.
- Ждем вас. Только захватите с собой гражданский костюм. Надо
будет слетать на юг.
На юг - это в Фергану. Но гражданский костюм?..
На следующий день в штабе ВДВ командующий ставил своему
заместителю сразу три задачи:
- Первое - вы назначаетесь начальником ликвидационной комиссии по
расформированию дивизии. К концу года вопрос этот должен быть решен
окончательно. Второе - из состава дивизии вывести полк подполковника
Сердюкова, он станет отдельной частью нашего, центрального,
подчинения. Офицеров, солдат, технику - все лучшее отдать и перевести
ему. И третье...
Здесь Сухоруков умолк, пристально посмотрел на заместителя.
Буквально вчера Устинов отдал распоряжение подготовить
парашютно-десантный батальон для отправки в Афганистан. Судя по всему,
ситуация там складывалась не совсем благоприятная, особенно для нашей
транспортной авиации в Баграме. Охраны для летчиков и техники не было
практически никакой, а прокатившиеся по республике мятежи с захватами
вертолетов и самолетов в Джелалабаде и Асадабаде показали, что
гарантии их безопасности тают уже не по дням, а по часам. ( Баграм -
аэродром в 60 километрах от Кабула.)
- ...И третье, Николай Никитович, выберете в дивизии лучший
батальон и готовьте его в Баграм.
За что уважал своего заместителя командующий - за спокойное
восприятие любого известия. Потом, конечно, появятся десятки и сотни
"как", "почему", "откуда", но это будет уже работа. А важно начало,
само отношение к делу...

Конец июня 1979 года. Учебный центр ТуркВО.
Пристальное внимание к своему батальону подполковник Василий
Ломакин ощутил сразу после приезда в полк генерал-лейтенанта Гуськова.
Подняли их по тревоге и перебросили в учебный центр, как понял комбат,
- подальше от лишних глаз и разговоров. Незаметно и скромненько
нагрянули представители особого отдела, пересмотрели каждого солдата,
несколько человек порекомендовали отправить служить в другие части.
Затем в штаб батальона ввели автомобилистов, зенитчиков, а когда
приписали двух хирургов и начфина, стало окончательно ясно, что лететь
батальону куда-то далеко от места расположения.
- Слушай, Володя, отец там ни на что не намекает? - остановил
как-то комбат замполита роты лейтенанта Алферова. Было время, когда
Ломакин качал еще на коленях нынешнего лейтенанта, а теперь вот судьба
распорядилась и вместе тянуть офицерскую лямку. Из всех комбатов в
дивизии Василий Иосифович был, пожалуй, самым старым и, считалось,
самым опытным - уж не потому ли затевает какие-то непонятные и
странные игры Гуськов? А к Алферову обратился еще и потому, что отец
его служил в штабе при картах, и уж он-то в первую очередь мог
догадаться, куда их готовят: достаточно было лишь проанализировать
карты, которые получает для работы заместитель командующего.
- Василий Иосифович, молчит, - пожал плечами Алферов. - Так,
иногда подойдет, похлопает по плечу, но - молчит. Хотя, наверное,
что-то знает.
- Ладно, подождем еще. Мы не торопимся.
Уж кто-кто, а такой зубр в тактических делах, как Ломакин,
размышления с самого начала направил в нужное русло. Шесть раз за
последний год в разную степень боевой готовности приводили десантников
из-за беспокойного южного соседа. Это только кажется, что события в
других странах - дело одних только этих стран. Спросите у десантников,
посчитайте, сколько раз сидели они "на парашютах" последние годы, - и
вы узнаете, спокоен ли этот мир, дает ли наличие государственной
границы безопасность стране, или это все-таки рубеж, за которым не все
желают добра одной шестой части земли?
Готовился к чему-то батальон...

Начало июля 1979 года. ТуркВО.
- Осаживай, осаживай смелее. Теперь сам заваливайся влево, а
голову ей выворачивай поводом в другую сторону. Так, хорошо. Ногу из
стремени, придавит.
Лошадь под солдатом осторожно завалилась на бок, и кавалерист
залег за нее, вскинул автомат.
- Передерни затвор. А лошадь успокаивай. Да не гладь ее, она
этого не понимает и не ощущает. Похлопывай по шее. И нашептывай
что-нибудь ласковое на ухо. Так, теперь внимание. Огонь!
Треск автоматной очереди над ухом - ощущение малоприятное и для
человека, а для лежащей, ничего не понимающей лошади тем более. Она
рванулась, попыталась встать, но уздечка была прижата ногой всадника к
склону, и попытка не удалась.
- Хорошо. Успокаивай, успокаивай ее. Теперь забрасывай ногу в
седло, освобождай ей голову. Держись.
Лошадь, почувствовав свободу, рванулась, копыта заскользили по
каменной крошке, но солдат удержался, облегченно улыбнулся. Стоявшие
на склоне кавалеристы, как в театре, захлопали в ладони.
- Взво-о-од! - пропел Ледогоров, привстав в стременах и
оглядываясь по сторонам. У лошадей, услышавших голос командира,
замерли торчком уши. - Дистанция - полголовы лошади. Поводья -
по-строевому...
К лошади подходят и садятся спереди, чтобы она не только
чувствовала, но и видела хозяина. Сколько таких премудростей пришлось
постичь Борису за почти год службы в эскадроне. Противился вначале,
ухмылялся: что за игра в "казаки-разбойники" при современной технике,
но это скорее была боль от расставания с десантной службой. И когда
зимой их эскадрон подняли с проверкой и солдаты, цепляясь за хвосты
впереди идущих лошадей и вытаскивая за поводья своих, поднялись на
перевал, считавшийся в январе непроходимым, Борис зауважал новое место
службы: нет, недаром жуют овес их лошади, рано их списывать на постой.
- Вить "змейку", - указал Ледогоров взводу на один из самых
крутых склонов.
Запетлял среди камней конный строй: вправо вверх десять метров,
влево вверх десять метров - то ли лыжники стащили у конников этот
способ подниматься в гору, то ли наоборот, но ввинтиться на гребень
горы можно только так. Скорость подъема была невелика. Но Борис
специально загрузил на сегодняшнюю тренировку взвод под завязку -
боеприпасы, минометы, продукты, малую вьючную кухню, даже пароконные
носилки, изготовленные из березовых жердей, и плащ-палатки - все
тащили с собой. Пусть втягиваются, особенно молодежь. Это им не
кавалерийский мосфильмовский полк под Москвой. Здесь ТуркВО, боевая
задача - служба, одним словом. И может быть, черт с ним, с ВДВ, там
тоже мишуры и бестолковости хватает. А кавалерия - это по крайней мере
интересно, это простор, это взаимная верность и преданность лошадей и
их хозяев; об этом тоже думается, потому что все в конечном итоге
мечтают в душе жить по истинным законам братства и товарищества.
Кавалерист же начинается с того, что берет из переметной сумы щетку,
скребницу и идет чистить лошадь. И когда она почувствует заботу о
себе, из любого ада вынесет своего седока, пройдет под ним любое
расстояние.
Двадцать пять прожитых лет, как определил Борис, заставляют уже
человека определять, где тараканьи бега за воинскими званиями, а где
служба в свое удовольствие.
К этим мыслям Борис пришел исподволь, незаметно для себя. Может
быть, у вечерних костров, которые так любил их эскадрон и ради которых
специально задерживался на полевых занятиях, а может, в долгих
переходах, когда качаешься в седле вместе со своими думами. Но они
укрепились в душе, помогли перенести разлуку с ВДВ, старыми
товарищами.
Вот и сейчас, за мыслями, незаметно, но вошел со взводом на гору.
Вскинул бинокль, оглядел округу. Внизу, по дороге, в их сторону ехали
два "уазика", и, вглядевшись, Борис ощутил легкое волнение: за рулем
машин сидели десантники в голубых беретах. Вот ведь как получается:
только подумал о своем прошлом, вроде отодвинул его в сторону, - все,
не мешайся, а поди ж ты, как заколотилось сердце. Даже Адмирал под ним
стал переминаться с ноги на ногу, видимо, почувствовал его волнение.
Нельзя, нельзя встречаться с первой любовью, умерло так умерло.
Борис перевел бинокль на горы, но вскоре, сам не заметив, когда и
как, вновь навел его на машины. Знал, вернее слышал, что в сотне
километров от их эскадрона стоит парашютно-десантный полк, одно время
порывался даже съездить туда, но удержался перед соблазном: кем
приедешь? А что, если сейчас попробовать? Взять и ворваться на лошадях
на плац? Или захватить машины? Может, в самом деле посмотреть, как без
него в ВДВ управлялись?
Торопясь, приказал снять с лошадей груз, спустил взвод по
противоположному склону в предгорье и, когда "уазики" показались из-за
поворота, прокричал:
- Шашки - к бою!
Сверкнули, разрубив солнечные лучи, клинки сабель.
- За мной - марш!
Направил Адмирала на головную машину, ослабил поводья, давая
возможность лошади вытянуться стрелой.
- Ура-а! - хрипел взвод.
Гудела под копытами земля. В машинах их заметили, "уазики"
прибавили скорости, но куда мотору в горах против коня!
Борис первым выскочил на дорогу, осадил лошадь прямо перед
радиатором машины. Улыбнулся, заметив за стеклом испуганные и
недоуменные лица водителя и офицера в куртке без погон. Поднял
Адмирала свечой, погарцевал, играясь шашкой. Вот так-то, десантнички,
кровные ребятушки. Чего растерялись-то, где ваш девиз про гвардию
мужества?
Первым пришел в себя офицер. Он пригладил волосы, открыл дверцу,
спрыгнул на дорогу. Резанули красным цветом лампасы, и теперь уже
настала очередь Борису приходить в себя: как это он не подумал, что и
в самом деле может ехать генерал. Сейчас взгреет. А лицо знакомое,
наверняка когда-нибудь приезжал к ним в дивизию. Теперь надо
выкручиваться.
Спрыгнул на землю, сбросил поводья коноводу, убрал шашку.
- Извините, товарищ генерал, у нас занятие по захвату объекта, а
здесь машины на дороге, - на ходу начал сочинять Борис.
- Погоди, - остановил его генерал. - Откуда вы такие взялись?
Кино, что ль, снимаете?
- Никак нет, мы настоящий, действующий эскадрон. Не киношный.
Генерал оглянулся на подошедших из второй машины полковников, и
те согласно закивали:
- Есть тут у нас в округе один эскадрон, товарищ генерал.
Экспериментальный.
- Хороши эксперименты, если они как снег на голову. Вот такие
орлы нам и нужны, - вновь обернулся он к попутчикам.
Ах, эти встречи с первой любовью...
- А вы возьмите, товарищ генерал. - Борис, покраснев от
собственного нахальства, вытянулся перед начальством. - Если нужны -
возьмите.
- Да знаете, у нас как-то в ВДВ еще не научились с лошадьми
прыгать из самолетов, - пошел на попятную генерал, а Борис, лишь
услышав про прыжки, наконец-то вспомнил: этого генерала он как раз и
видел на прыжках. И фамилия у него наподобие птичьей. Что-то типа
Гуськова. Да, точно, - это заместитель командующего генерал-лейтенант
Гуськов.
- Товарищ генерал-лейтенант, я - десантник.
Гуськов опять посмотрел на сопровождавших его офицеров, те на
этот раз пожали плечами: не наш, не знаем.
- А что ж это ты так... приземлился, если десантник? - кивнул
генерал на лошадей.
- Взвод, спешиться. Малый привал, - вспомнив про подчиненных,
отдал Борис команду кружившим вокруг машины кавалеристам. - Я - сапер,
товарищ генерал-лейтенант. Год назад у меня на раскопе подорвался
мальчишка...
- Да-да-да-да, припоминаю, - оживился Гуськов. - Был приказ по
войскам - откомандировать в распоряжение командующего Туркестанским
военным округом. Значит, это тебя - и сюда? Вот так встреча.
Обязательно расскажу командующему. Значит, опять в войска хочешь?
Хотел ли Борис обратно в войска? Вчера мог сразу сесть в машину и
уехать с десантниками, а сегодня... Что-то произошло сегодня. Даже не
сегодня, конечно, раньше, но... седло кавалериста теперь ему не менее
дорого, чем парашют и миноискатель. Воде мы не кланяемся, когда живем
рядом с рекой, но в степи уже становимся на колени перед родником. Мы
кланяемся и благодарим приют больше, чем родной дом...
- Что, раздумал? - уловив сомнение на лице старшего лейтенанта,
спросил Гуськов. Может быть, и сам радуясь, что так легко и просто
заканчивается встреча посреди горной дороги.
- Нет, почему же, - встрепенулся Борис. И тоже, не лыком шит,
уловив облегченные нотки в голосе генерала, решил стоять до последнего
уже из-за принципа: поглядим, что получится. Хотя какой тут принцип:
кто это после приказа самого командующего вернет его обратно? Это и
при хороших временах карусель на месяцы, а тут...
Гуськов подозвал одного из полковников:
- Нам, вообще-то, саперы нужны?
- Вообще-то, да.
- Запиши его данные, созвонись с Москвой и Ташкентом и завтра к
девяти утра решение по нему ко мне в кабинет.
- Есть. Фамилия, имя, отчество? - тут же подступил полковник к
Борису, открывая блокнот.
- Это что, в самом деле может быть серьезно? - все еще не верил в
происходящее Ледогоров. Это какую же судьбу надо благодарить? Что
произошло в мире такого сверхъестественного, что его могут вот так,
запросто, к девяти утра завтра?
Но полковник, попросив разрешения, вынул у него из ножен шашку,
поигрался ею, любуясь удобством, и, так ничего и не ответив, вновь
открыл блокнот на чистой странице:
- Фамилия, имя, отчество?
Необходимое послесловие.
Ровно через двое суток старший лейтенант Ледогоров уже
представлялся по новому месту службы подполковнику Ломакину. И первое,
что потребовал с него комбат, - это снять тельняшку.
- Да я же ее специально... - не понимая и не веря в серьезность
приказа, развернул было грудь Борис, но Ломакин не поддержал веселого
тона.
- Снять тельняшку и... - он посмотрел на эмблемы, - и эмблемы
тоже снять. У старшины первой роты получите лычки, приготовите себе
погоны младшего сержанта. Только желтые. С красными лычками будут
ходить настоящие сержанты.
- Товарищ подполковник, извините, но я пока ничего не понимаю, -
видя, что его не разыгрывают, удивился Ледогоров.
Комбат усмехнулся то ли своим мыслям, то ли растерянному виду
сапера.
- Вам надо понять пока только одно: в эскадроне решались одни
задачи, у нас, десантников, немножко другие. Мне вот тоже приказали
какое-то время побыть старшиной. - Ломакин и впрямь достал из тумбочки
погон с широкой желтой лычкой. - Я не удивляюсь, вернее, удивляюсь, но
молчу и жду дальнейших указаний. Вы меня поняли?
Старшинский погон немного отрезвил Ледогорова. В самом деле, он
уже не в эскадроне. ВДВ, как бы там ни было, - это все-таки войска
первого броска. Но куда? Не потому ли и его так быстро, просто
мгновенно перевели в батальон?
- Идите принимать взвод, - отпустил его командир. - Да, может,
какие вопросы есть? Кроме, конечно, новой службы, о которой, поверьте
мне, я сам пока ничего не знаю.
- Вопросов нет, - пожал плечами Борис. Вот влип так влип. Да-а,
все эти мгновенные перемещения просто так не должны были делаться, в
этом есть какая-то тайна. Не хватало лишь, чтобы его не отпустили хотя
бы на полдня в эскадрон, Оксана приедет из отпуска только завтра. Надо
отпрашиваться сейчас. - Вот только... Товарищ подполковник, мне нужно
хоть на несколько минут заскочить к себе в эскадрон.
- Теперь когда-нибудь в другой раз, - сразу же отрицательно
покачал головой комбат. - Когда-нибудь... - повторил он задумчиво. -
Со вчерашнего дня батальон на казарменном положении, выход за пределы
лагеря и солдатам, и офицерам запрещен.
- Да я могу и ночью, не днем... - начал Борис, но смолк под
насмешливым взглядом Ломакина. В самом деле, для боевой готовности
времени суток не существует. Как же быстро все это выветрилось у него
из памяти. Но Оксана-то будет его ждать...
- Идите, - повторил комбат. - Взвод ждет.

3 июля 1979 года. ТуркВО.
Единственным человеком, кому разрешили-таки покинуть расположение
лагеря, был сам подполковник Ломакин. Третьего числа после обеда за
ним заехали на "уазике": срочно в кабинет комдива.
Однако за столом командира сидел Гуськов, а комдив стоял у окна,
опершись спиной о высокий подоконник.
- Как настроение, Василий Иосифович? - вместо приветствия
поинтересовался замкомандующего.
"Объясните ситуацию, тогда в зависимости от нее появится и
настроение", - подумал Ломакин и ответил неопределенно:
- Готовимся.
- К чему? - испытующе посмотрел генерал-лейтенант.
- Когда-нибудь скажут, - сохранил нейтральность подполковник.
Гуськов поглядел на комдива, встал из-за стола. Повертел в руках
серенькую записную книжицу с надписью "Львов" на обложке, протянул ее
комбату:
- Вот, Василий Иосифович, читайте приказ и расписывайтесь.
Садитесь сюда, - пригласил к столу.
Ломакин повертел книжицу - с каких это пор приказы стали писать в
записных книжках? Раскрыл.
"Первому парашютно-десантному батальону десантироваться с
аэродрома Фергана на аэродром..." - прочел он и поднял взгляд на
Гуськова: далее в приказе шел прочерк. Генерал-лейтенант, следивший за
каждым его движением, тут же назвал пропущенное место:
- Баграм.
- Карту можно? - спросил Ломакин.
Комдив из-за спины подал ему карту Афганистана. Гуськов
безошибочно ткнул пальцем в коричнево-желтое, с небольшими крапинками
зеленого пятно, и Ломакин прочел, повторил для себя написанное
курсивом название: "Баграм". Значит, все-таки Афганистан. Он
предполагал Китай, Афганистан и Иран, все три соседа колобродили в
последнее время особенно сильно, но, выходит, Афганистан...
Он вернулся к тексту приказа: то, что лететь в Афганистан, - это
не главное. Основное - что делать там. Итак, задачи: охрана и оборона
аэродрома, обеспечение безопасности полетов и, если потребуется,
обеспечение высадки дополнительных сил и средств. После десантирования
батальон поступает в распоряжение главного военного советника в
Афганистане генерал-лейтенанта Горелова.
Коротко и ясно, всего четыре странички. В конце подпись Гуськова,
дата и время - 17 часов. Ломакин посмотрел на свои часы: приказ
подписан всего полтора часа назад, когда его везли в дивизию. Поискал
у себя в карманах авторучку, вытащил с красной пастой - и тоже
расписался после Гуськова, поставил дату и время - 18.30.
Гуськов забрал обратно книжицу, вернулся за стол комдива.
- Первое и основное, Василий Иосифович, - охрана аэродрома. Пусть
вокруг все горит и рушится, но самолеты при этом должны и взлетать, и
садиться. Обустраиваться придется самим, все материалы - из Союза.
Продукты - пока на тридцать суток, в дальнейшем станете закупать там,
на базаре. Деньги будете получать афганские, они так и называются -
афгани. Летите под видом технических специалистов. Погоны для офицеров
приготовили?
- Так точно. Не батальон, а школа сержантов.
- Это чтобы не раскрывать структуру батальона. Если афганцы
станут интересоваться, откуда прилетели, отвечайте, что из Советского
Союза, никаких привязок к округу и ВДВ. Впрочем, я лечу с вами, первым
рейсом. Вам и вашим заместителям взять гражданку.
- Когда можно поставить задачу личному составу?
- Офицеров в общих чертах можно сориентировать сейчас, солдатам и
сержантам задачу поставлю я сам уже на аэродроме, непосредственно
перед посадкой в самолеты.
- Я могу знать время "Ч"?
- Готовьтесь на седьмое июля, - после некоторого раздумья сообщил
дату Гуськов.

7 июля 1979 года. ТуркВО.
Нет большего блаженства в жару, чем холодный душ. И Оксана, лишь
войдя в квартиру, бросив у порога сумки, туфли, первым делом прошла в
ванную, открыла кран. Подождала, когда сбежит застоявшаяся в трубах
вода, набрала озерко в ладони, окунулась в него разгоряченным лицом.
Кажется, все земные радости с мая по октябрь сужаются до этих понятий
- вода и прохлада. Четвертый год она здесь, в городке, и каждое лето
дает себе зарок: все, это в последний раз. Что угодно и как угодно, но
она готова уехать хоть к чукчам, хоть к эскимосам, если только это не
одно и то же.
Озерцо вытекло, просохло под горячим лицом. Предвкушая еще
большее наслаждение, достала из шкафчика полотенце, халатик и, на ходу
сбросив одежду, вновь нырнула в ванну, залезла, повизгивая от холодных
струй, под воду. Привыкла к ней, забросила за голову руки, закрыли
глаза и затаила дыхание: хорошо! Вот так, наверное, воскресают ангелы.
Выбравшись из ванной, вытерла полотенцем забрызганное зеркало,
отошла к самой стене, приподнялась на цыпочки, стараясь увидеть себя
всю. Перед отпуском Борис, не поднимая в столовой глаз от тарелки с
окрошкой, вдруг ни с того ни с сего обронил: "Ловкая ты". Она,
покраснев, тем не менее сразу отметила другое: он сказал это не глядя,
значит, смотрел на нее раньше...
Сбивая бусинки воды, провела ладонями по груди, животу, бедрам.
Повернулась боком - вроде и в самом деле ничего лишнего, все в меру.
Есть, конечно, миниатюрные женщины, ну и пусть они правятся тем, кто
любит маленьких. А она-то помнит, как смотрел на нее Борис при первой
встрече.
Она улыбнулась воспоминанию, подмигнула себе: как же лихо
все-таки заставила она его лезть через забор. Томно потянулась,
выгибаясь: а какие бы глаза были у него, если бы увидел ее такой?
Тут же смутилась своим мыслям и, чтобы не видеть себя
покрасневшей, выключила свет, вытерлась в полумраке. А Борису она
сейчас приготовит окрошку.
- Вернусь из отпуска, угощу тебя настоящей окрошкой, - ответила
она тогда в столовой хоть и на скупой, но все же комплимент Бориса.
Господи, как же долго шли они к примирению. И, боясь потерять,
разорвать эту тонкую ниточку, вновь связавшую их, торопливо добавила:
- Седьмого июля, в день возвращения из отпуска, объявляю окрошечный
ужин.
- Приглашаешь? - Он поднял голову, и глаза их встретились. Она
разглядела в них недоверие, там же готовы были вспыхнуть и колючки,
если вдруг уловит усмешку, неправду в ее словах.
- Приглашаю, - тихо ответила она, теперь сама опуская голову.
Помолчали, может быть, оба даже попытавшись представить будущую
встречу.
- Я не смогу тебя проводить. - Борису, который ни разу не был в
квартире Оксаны, это, видимо, было сделать труднее, и он нарушил
молчание первым.
- Я знаю, у тебя выход в горы. - Она все знала о нем.
- Тогда встречу после отпуска.
Весь отпуск Оксана мысленно спускалась с трапа самолета и
выглядывала за решетчатой оградкой аэропорта Бориса. Спускалась и шла
к нему, спускалась и шла... И наверное, сглазила, потому что, когда в
реальности сошла с самолета и шла к толпе встречавших их рейс из
Ташкента, Бориса среди них не увидела. Недавних ее попутчиков
переобнимали, перецеловали, развезли в машинах, а она все стояла на
солнцепеке, выглядывая офицерскую фуражку...
Но не дала себе обидеться: сама служит и знает, что случиться
может всякое. Не приехал, - значит, не смог. И до этого дня ее никто
никогда не встречал здесь, так что добираться до дома одной - не
привыкать. Может, оно и лучше, что не увидел ее Борис пыльной,
помятой, пусть сейчас посмотрит...
Наверное, в самом деле не говори никогда под руку: не успела об
этом подумать, в дверь в тот же миг позвонили, и она, не готовая к
встрече, вначале даже села на диван, затем подхватилась, бросилась к
зеркалу. Что же это она, даже волосы не высушила, ведь могла бы
достать фен. А халат? Переодеваться или не надо? Как это будет
выглядеть со стороны, что она встречает его в халате?
В дверь позвонили снова, на этот раз дольше, настойчивее, и она
лишь перевязала пояс, запахнувшись в халат поглубже. Успела еще
открыть духи, смочив ими руки, провести по волосам. Подбежала к двери.
И тут силы оставили ее. Сердце колотилось так, что прерывало дыхание:
а вот так ангелы умирают.
На площадке послышались шаги - неужели уходит? Конечно, если она
так будет стоять, то дождется! Щелкнула замком - нарочито громко,
чтобы услышал, остановился...
Распахнула дверь и замерла: вместо Бориса на ступеньках лестницы
стоял Крижанаускас.
- Здравствуйте, Оксана Сергеевна. - Сержант поднялся обратно на
площадку. - А я звоню, вроде нет вас.