Страница:
биармины с морского берега, который протянулся влево от двинского устья,
на закат. А с другого берега, с восхода от Двины, пришло еще мало людей;
Подойдут... Десять биарминов, заклейменных нурманнами, всколыхнули страхом
и гневом закатный берег. Одинец послал семерых изуродованных людей на
восход. Скоро народ повалит и оттуда.
Подобно другим старшинам на стойбищах, поморянский старшина не медлил
после прихода клейменых. Одинец приказал всем женщинам с детьми и
малосильными парнишками уходить вместе со стадом, с лошадьми и с добром,
которое подороже. Старшина дал короткий срок, чтобы хозяева вырыли ямы и
схоронили лишнее. Беглецы направились к дальним оленным пастбищам. Там, за
лесами и болотинами, биармины помогут переждать безвременье.
А как узнать, сколько же нурманнов напало на поморье?
Сосчитали по рисункам, оставленным на столе в избе у домниц первым
гонцом несчастного Расту. Новгородцы видали драккары нурманнов и знали их
обычаи. На всех четырех драккарах сотня весел, на каждом весле по два
гребца. На обе смены гребцов полагается четыреста викингов и сверх того
всегда бывает дополнительная смена, и еще кормчие с помощниками,
начальники... Весь счет вышел больше чем на шестьсот мечей.
Для биарминов это было пустым звуком. Но каждый новгородец знал иное.
Недаром сами нурманны, посещая Новгород, любили рассказывать о своих
набегах. Не зря другие иноземные купцы не молчали о войнах, которые вели
вестфольдинги. Для каждого новгородца не были тайной сила нурманнов и их
боевое уменье.
За Варяжским морем, в готских, фризонских и франкских землях нурманны
захватывали и грабили большие каменные города, с населением в несколько
десятков тысяч человек, силами в несколько сот викингов. Они закованы в
железо, у них тугие луки, сильные мечи и копья, крепкие щиты. И воинскому
делу нурманны обучаются с детского возраста...
У Одинца набралось пригодных к бою жителей Усть-Двинца восемь
десятков да с закатного берега поспели шесть десятков. С восходного же
берега прибыло всего двадцать три человека. Всех поморян насчитывалось сто
шестьдесят три человека. Биарминов же привалило почти пять сотен, и они
продолжали прибывать.
Сила ли это? Луки и стрелы есть у всех, а мечей мало. Топоров хватит,
настоящих щитов почти нет. Иные биармины пришли со своими старыми кожаными
щитами, годными лишь против костяной стрелы. Копья, рогатины и гарпуны
хорошие, но доспехов - кольчуг, броней, шлемов, поручней, поножей и
настоящих щитов, окованных твердым железом, - едва набралось на два
десятка латников.
В бой идти - не лес рубить, не зверя ловить. Свои кузнецы сумели бы
наковать железных полос и блях для кафтанов из бычьей кожи и для щитов,
сумели бы наделать шлемов, поножей с поручнями, набрать кольчуги - работа
для поморян не на дни, на годы. Ведь они, сев на краю земли, заботились об
охотницких снастях-припасах, а не о воинских.
Колмогоряне не оставят своих без помощи, но к ним едва поспели гонцы.
Притечет сила с дальних ловель, однако Одинец знал: своих поморян прибудет
еще не больше сорока. Зато биарминов придет еще много. После вести о
гибели рода Расту биармины обозлились, как растревоженные осы; недаром,
видно, они умеют между собой считаться родством до самой Йомалы.
Что делать?
Как быть?
Как отбиваться от нурманнов? Все ложится на плечи поморянского
старшины...
Женщины и дети расставались с Усть-Двинцом с горестным плачем. А
Заренка совсем не хотела уходить и спорила с мужем:
- Найдется кому приглядеть за Гордиком, за Ивором. Не грудные ребята.
А я не уйду.
- Ступай. Тебя наши женщины привыкли слушаться. Ты старшей будешь.
Все уходят.
- Все - для меня не указ!
Своенравная, своевольная душа, никому и ни в чем не покорная. Сказала
б, что любит, что его, мужа, не может оставить, как вопит беленькая Иля,
повиснув на своем Кариславе. Нет, не говорит и не скажет. Не хочу уходить
- и все тут.
Карислав силой оторвал от себя жену, Сувор потащил свою биарминку
Бэву на руках. Уже все собрались, вытянулись из городка. Одна Заренка не
идет.
Одинец нашел слово, но смелости сказать его в полную силу не собрал:
- Коль любишь... детей и мужа, уходи.
Заренка не сказала, что не любит мужа. Спросила:
- Почему же мне уходить? Что же я, уйти не сумею и не успею, коли
нурманны вас потеснят?
Одинец никогда не умел много говорить, его речь была трудной и
малословной. И перед Заренкой он впервые нашел в себе силу слов.
- Слышишь? - Он махнул рукой, будто охватил все собравшееся в
Усть-Двинце смятенное людство. - Народ гудит, в нем тоска, тревога,
колебание. Сколько их ныне сбежалось - меня ждут, на меня смотрят. Я им
нужен, для них я. Ныне мне надобно иметь свободное сердце. Ты в моем
сердце... Коль видеть тебя буду, коль буду. знать, что здесь ты, - не о
людстве, о тебе буду думать. Ты уйдешь и мне вернешь покой.
Необычно, непривычно опустились Заренкины глаза. Что спрятала в них
гордая женщина? Она обняла мужа:
- Прощай...
Сделала шаг и обернулась:
- Страшно. Обещай, что себя сбережешь. Обещаешь?
- Буду беречь.
И ушла... Сказала бы: не из-за Иворушки, чтобы не быть ему
сиротой-безотцовщиной и горемычным вдовьим сыном, - сама за тебя пошла.
Сказала б - любый мой. Нет. Забыла, что ли, сказать?
Любый! Экое слово чудесно-волшебное! Иные уста его легко произносят.
От других же - не добьешься.
В священных латах из китового зуба, густо нашитого на кафтаны из кожи
моржа, в шлемах из рыбьих черепов в Усть-Двинец прибыли биарминовские
колдуны-кудесники, хранители тайного дома Йомалы.
Ветхий старец-вещун, друг первого ватажного старшины Доброги, уже
несколько лет как отошел к Йомале. Там он, вместе с Доброгой, заботится о
живых биарминах, поморянах и детях двух слившихся племен. Да живут в
вечной дружбе Земля, Небо и Вода! Ныне другой правил старшинство над
кудесниками - хранителями Йомалы. В тайном святилище богини Воды он разил
злых пришельцев страшными заклятьями и вместе со стариками-кудесниками
просил у Йомалы и у своих предшественников помочь биарминам и железным
людям. А всем младшим кудесникам он приказал сражаться вместе с народом
земным оружием. И прислал с ними рогатину, которой когда-то новгородец
Одинец железный человек, первым поразил злую касатку.
Нурманны как ждали прихода кудесников. Одна, другая, третья
замерещились лодьи на дальнем взморье. Скоро и четвертая поднялась из-за
моря. С сивера тянул ветерок. Море дышало и гнало в устья приливной вал. С
ним плыли нурманны.
Не торопились. Нарастали медленно, подобно приливу.
Время идет, идет. Люди различали, как петляли две передние лодьи,
длинные, длиннее самых больших китов узкие, низкие. Ищут дорогу.
Оттуда, от нурманнов, Усть-Двинец еще не виден. Еще далеки нурманны,
лодьи кажутся малыми. Тяжко ждать. Уж шли бы скорее, все одно!
Нурманны шли осторожно. То над одной, то над другой лодьей блистал
пучок лучей. Солнышко, разглядывая лодьи, отскакивало от железа,
предупреждало - идут с худым.
Приближаются. Нурманны плыли верно, они нащупали стрежень большого
протока, где надежно идти и в отливную, не только в приливную волну.
Черные лодьи увеличивались. Скоро они встанут на такое место, откуда
будет виден Усть-Двинец.
Заметили! С низкой передней лодьи подали знаки руками, на других
повторяли те же знаки. Нурманны переговаривались и сговаривались. О чем?
Чтобы понять, Одинцу не нужно было лететь птицей или ползти ужом и
подслушивать переговоры нурманнов. Они войдут в реку и ударят на
Усть-Двинец. Они все узнали от несчастного Расту и, если сумели еще
кого-либо поймать на берегу, проверили слова замученного кузнеца-биармина.
Нечего им шарить по Двине, они нацеливаются на городок, чтобы принять
покорность народа и взять первую дань. Не будет им ни покорности, ни дани!
А лодьи сильные и, видно, могут бежать могучим бегом. Если
колмогоряне на них наткнутся, то зря погибнут. Одинец велел Вечерке
погнать вверх еще двух гонцов предупредить колмогорян, плыли бы те бережно
и, завидя нурманнские лодьи, тут же бросали свои расшивы и шли к
Усть-Двинцу пеши.
Нурманны уже проходили устье. Одинец поторопил Карислава на берег
против острова. На острове нурманнов ждала засада, и Кариславу было
поручено поддержать засадных стрелками с материкового берега.
Перед Усть-Двинцом, у пристани, Одинец поставил двадцать поморян и
около сотни биарминов. Со всем остальным народом старшина скрылся в
городке выжидать время для удара на высадившихся нурманнов.
...А женщины и детишки уж далеко, прошло четыре дня с ухода любимых.
Что ни случись, нурманнам их не догнать, не разыскать. На сердце -
свободно.
От острова до материкового берега было шагов шестьсот, на полный
полет стрелы. В засаде сидел Отеня за старшего, четыре поморянина и
пятнадцать биарминов. Они должны были выждать и бить нурманнов вблизи, но
не теряться и зря не класть головы. С другой стороны острова на берегу
узкой протоки ждала расшива.
Отеня никак не мог дождаться, когда же передовая низкая лодья с
позолоченной акульей головой на носу поравняется с островом. Отеня
соображал, что нурманны сразу не пойдут всеми лодьями. Они будут шнырять в
устье на низких лодьях, чтобы не посадить большие на мель. Тут-то и
найдется дело для лучников.
Нурманнская лодья медленно гребла по большой протоке между островом и
материком, а расшива засадников ждала на другой стороне острова. Лучшего
не попросишь!
Засада таилась над самой водой. Отеня знал, что и на том берегу ждут
свои. Нурманнов поколят стрелами с обоих бортов, и они смешаются.
Отеня щелкнул соловьем. Первое заливистое колено звучной птичьей
песни раскатилось по тихой воде. С того берега каркнул Карислав. Соловей
затюкал вторым коленом, ворон захрипел в ответ.
- Вот мы им сейчас!.. - шепнул себе Отеня погладив опаленную при
поджоге собственного двора рыжую бороду. - Как раз среди протока тянут. Эк
медленно гребут!
Отеня различал головы гребцов в рогатых и в простых, гладких шлемах.
На носу лодьи с опущенным к ноге длинным щитом стоял среднего роста
крепкий нурманн в красных медных латах. На груди его доспеха был нарисован
черный ворон. Ноги нурманна закрывали набедренники и поножи, правую руку
защищали поручень и железная рукавица. Низкий наличник гладкого шлема без
рогов с двумя дырами для глаз мешал нурманну, и он, разглядывая берега,
поворачивался всем телом. От всего лица нурманна виднелась одна
светло-русая короткая борода.
Отене послышалось, будто грызут кость. Он оторвался от лодьи и
оглянулся. Рядом стоял клейменый биармин, у которого воспаленный ожогом
лоб выпячивался буграми. Отеня толкнул биармина, чтобы он опомнился.
Биармин повернул страшное лицо:
- Он, этот, он убийца!
Сейчас акулья лодья покажет борт. Пора! Поразить ее меткими стрелами,
отбить охоту тащиться выше.
Стрела толщиной в палец, длиной в полтора аршина. На стреле - каленый
кованый рожон с усами в четверть для крепкой насадки на древко. С другого
конца от прорези с четырех сторон тоже на четверть вставлены гусиные
расколотые перья. Лук в два аршина, гнутый из пяти ясеневых пластин,
склеенных варенным из копыт клеем и окрученный жилами.
Отеня, подавая знак, засипел:
- Ссс!..
Левые руки поднялись и вытянулись. Стрелки растянули тетивы до уха и
правым глазом метили по стреле на цель - на шею, на бедро, на щеку, на
колено нурманнам, где стрела смогла бы проскочить между доспехами. Целили
не просто, считались с ветром, с движением лодьи и с дугой полета стрелы.
А хорошо укрыты доспехами нурманнские тела...
Отеня крякнул, и пальцы разом сорвались с тетив Крученые жильные
тетивы звякнули и ударили по кожаным рукавичкам, которые стрелки носят на
левой руке, чтобы не покалечить пальцы.
Первые стрелы ушли одним роем, потом лучники рвали тетивы так часто,
как каждый успевал. Стрелы били черную лодью, вонзались в борта, ломались
о медные и железные доспехи, ястребами врывались в весельные дыры. Должна
же иная найти свою дорожку, нурманнское мясо не жестче звериного, не
каменнее!
С обоих берегов летели тяжелые стрелы. Нурманны не ответили,
закрылись щитами и вспенили воду веслами. Кажется, и мига не прошло, а они
уже вырвались выше острова и ушли от засадных лучников.
А с материкового берега кричат:
- Отеня! Э-гей! На расшиву-у! Отенюшка! Вниз глянь... Мила-ай!
У Карислава голос, как у лешего. Отеня опомнился от боя. Он видел,
как снизу к острову поспевала вторая акулья лодья и метилась приставать.
Первая же, проскочив остров, развернулась к островному приверху. Нурманны
хотели взять засаду клещами, выйдя на остров с двух концов. Отеня не
потерялся: "Нет, нурманн, мы еще поживем!"
- Все к расшиве, эй, засадные!
Тот проток узкий, за ним большой остров, потом старица, второй
остров. Ищи до зимы, не найдешь.
Стрелки вмиг оказались у воды. Расшиву не нужно толкать, ждет на
воде. Из затончика ничего не видно. А Карислав все торопит:
- Поспешай, э-ге-ге-гей, поспе-шай!
И горло же у человека...
Оглянулся засадный старшой посчитаться, все ли здесь? Будто бы мало
народу... Эх, да что же это! Половины биарминов нет как нет!
Чу? С нижнего конца острова биармины вопят, визжат по-своему, как на
волчьей охоте:
- Убей! Убей!
Сердце Отени сжалось смертной тоской. Не брать бы с собой тех
биарминов! Клялись клейменые и с ними другие, близкие по крови рода Расту,
что они при первой же встрече с нурманнами свою смерть примут, но возьмут
нурманнскую жизнь...
Не бросать же товарищей. И нельзя долго думать.
- Эй, - хрипло сказал Отеня. - Побежим, выручим сразу, тогда уплывем,
- и у него заперло горло, присох язык.
Засадники побежали меж сосен и елей к ухвостью, к нижнему по течению
голому концу острова. Выскочили на чистое место, а нурманны уже здесь и
толпой добивают биарминов. Отенины глаза просветлели, все-то он видит, до
черточки. Горло чистое, голос вернулся. Нет тоски и совсем ничего не жаль.
- Ну, берись! - выдохнул удалой охотник, взмахнул топором на длинном
топорище и наискось, между латным плечом доспеха и низким краем
завешенного кольчужной сеткой рогатого шлема, врубился в первую жилистую
нурманнскую шею.
Усть-Двинецкая пристань длинная и широкая. Сваи забиты на десяток
аршин от берега, чтобы и в приливную и в отливную волну было удобно
причаливать тяжело груженным расшивам. От тесаного бревенчатого настила
пристани устроен помост для съезда телег на дорогу, ведущую к городку.
Выставленные Одинцом защитники не скрывались. Их дело - застрельное,
они заводатаи боя. Они ввяжутся, втянут нурманнов, а старшина всей силой и
ударит из Усть-Двинца. Здесь управлял Карислав, который вернулся из своей
засады против острова.
После истребления островной засады обе рыбьеголовые лодьи пошли
вверх, к пристани. Выше острова река расширялась, нурманны держались
подальше от материкового берега, и их нельзя было достать стрелой.
Нурманны опять гребли не спеша, разглядывали Усть-Двинец, пристань и
ее защитников.
Помедлив против пристани, обе лодьи ушли вверх версты на две с
лишним. Там одна лодья осталась на реке, а другая побежала вниз, к устью,
где ждали две большие лодьи.
Время же шло и шло. Летний день долог. От устья тронулись две лодьи,
низкая повела большую, с птичьей головой на носу. Самая же большая лодья,
со звериной головой, осталась на якоре одна.
Низкая лодья быстро проскочила мимо пристани, а орлиноголовая
приближалась. Над ее высокими бортами не было видно голов гребцов, и весла
ходили будто сами собой. Готовясь к бою стрелами, защитники встали за
вытащенными на берег расшивами поморян и лодками биарминов.
Рулевая доска на лодье шевелилась без невидимого кормчего. По левому
борту корму прикрывал деревянный щит из досок, такой же просмоленный и
черный, как вся лодья. Биармины, вызывая нурманнов, закричали изо всей
мочи. В кормовом щите что-то мелькало - нурманны глядели в щель.
Карислав послал стрелу в черную доску, другие лучники спустили
тетивы, иные стрелы скользнули в весельные дыры, но лодья шла и шла, как
железная.
На ее носу сам собой поднялся такой же щит, как на корме.
Лодья подошла уже на половину полета стрелы. Громадная, величиной с
барана, орлиная голова косо наставила загнутый клюв на речной берег.
Знатная работа, вырезано каждое перышко. Дерево вызолочено. Когда лодья
подплыла ближе, стало заметно, что пооблезшая позолота выпестрила орла
змеей.
Над щитом, прикрывавшим нос, взметнулся якорь и бухнул в Двину. Что
это? Нурманны не пойдут на берег?! Не пойдут. Лодью потащило, якорь взял и
тихое течение уложило по борту брошенные гребцами весла. И хоть бы
показался один нурманн! Спать они, что ли, пришли? И вверху на воде
застыли обе низкие лодьи.
Дружина Карислава перестала попусту метать стрелы, бить в черную
лодью было все равно, как в пень или в глину. По двинским протокам рыскали
чайки. Что им до поморян, до биарминов, до нурманнов? Бездумные птицы
приподнимались над неподвижной лодьей и летели дальше, вверх-вниз,
вверх-вниз, поднимаясь и падая с каждым взмахом гнутых крыльев.
Ветерок приносил к берегу тяжкую вонь лодьи; от навязчивого чужого
запаха делалось тошно.
Нурманны ждали чего-то, и защитников от тревоги брала усталость.
Один, хоть и не хотел спать, невольно зевал, другой ковырял пальцем петлю
тетивы. Забыв осторожность, люди вставали на поваленные расшивы и
вглядывались, вслушивались.
Громом, что ли, побило нурманнов? Не слыхали грома. Бывалые охотники
умели с утра заслышать подвижку морских льдов, которая лишь к полудню
приходила на берег, различали, когда с ветки сам собой падал снежный ком и
когда его сталкивал зверь, примечали дыхание медведя в берлоге и движение
тюленя под поверхностью полыньи. Они прислушивались, не разбирая слов, к
тихим разговорам на лодье. Вода плеснет - это из черпальни. Слышится и
храп спящего. Нурманны живы и ждут, но чего?
Нижней по Двине, самой большой звериноголовой лодьи не стало видно,
она куда-то ушла от входа в устье.
Трое биарминов-кудесников в моржовых доспехах с нашитым китовым усом
вышли на обрез пристани и вместе, наставив копья над рекой, прочли Великое
Заклятье против Морского Зла:
Ты, кто тайно ломает лед под ногами человека
кто изменяет ветер и старается утопить,
кто любит бури и ненавидит покои,
кто ждет несчастья и радуется ему!
Ты, кто и во сне замышляет злое,
кто пробуждается с желанием убивать,
кто готовится днем к совершению убийства,
кто встречает вечер с неутоленной жаждой зла
и переносит на утро старую злобу!
Тебя не боятся биармы!
Да скует тебя Йомала!
Да оледенеешь ты от света!
Да утонешь ты, как камень!
Тебя не боятся биармы!
Орлиноголовая лодья не отозвалась, не растаяла от Великого Заклятья.
Карислав все больше терял власть над своей сборной бездеятельной
дружиной.
- Поберегись, - покрикивал он, - придерживайся за расшивами, не
выставляйся так!
Уже давно засохла против пристани черная лодья с орлиной головой. Ее
пошевеливало течением, слегка поворачивало на якоре. От нечего делать
лучшие стрелки воткнули несколько стрел в ременный канат.
- Эй, стой за укрытием! - приказывал Карислав.
Свои поморяне кое-как слушались, а биармины совсем отбились от рук.
Их у Карислава почти сто человек, и все они горели великим гневом на
нурманнов за неслыханное злодейство, совершенное над родом Расту. Им
начало казаться, что пришельцы постоят, постоят и уйдут, не решившись
выйти на берег. "Раз нурманны не хотят, боятся идти на берег, следует
столкнуть на воду лодки и расшивы и напасть самим", - требовали биармины.
"Нельзя, - успокаивал их Карислав, - будем ждать, сюда нурманны приплыли
не спать, на воде мы их не возьмем".
...Далеко-далеко будто бы застучал биарминовский бубен. Все сразу
затихли и насторожились. Сделался слышен тонкий комариный звон - летом
комары стоят жадными тучами на берегах Двины. Через этот такой привычный
звон, что его никогда не замечает человеческое ухо, пробивался сухой стук
по натянутой коже. Дальний бубен бил к тревоге и будил в сердцах сомнение
и тоску. Кариславу вспомнились бубны при первой кровавой встрече с
биарминами. К первому бубну прибавились второй и третий. Стучали откуда-то
из устья.
Карислава осенило: не напрасно ушла самая большая нурманнская лодья!
А не пошли ли нурманны на высадку за устьем, на самом морском берегу,
сзади Усть-Двинца? И оттуда же, от взморья что-то затрубило. Звук доходит
едва-едва, но понять можно - это рог, и у поморян не такие рога.
Слушают и нурманны, надо быть, и чужие бубны и свой рог. Слушают и
смотрят, невидимые, на притихшую дружину. Карислав закричал:
- Готовься, оружайся!
Нурманны как ждали его приказа. На лодье упали дощатые черные щиты,
на берег полетели стрелы и камни. Глядя поверх края окованного щита,
Карислав видел на лодье густую толпу лучников и пращников.
- Укрывайся! За расшивы, за расшивы!
Поздно... Биарминовские кудесники, которым не помогли ни доспехи из
моржовой кожи, ни шлемы из рыбьих черепов, упали с пристани в воду.
Поморяне как будто целы за бортами расшив, а где биармины?
Кариславу показалось, что их побили сразу всех. Нет, кое-кто успел
присесть за укрытие, но не половина ли их уже легла? Кто сразу уснул, кто
еще корчится с головой, разбитой пращным ядром, или пробует встать со
стрелой, выставившей железное жало из спины.
Об окованный железом край Кариславова щита грянуло и раскололось
пращное ядро из обожженной глины. Карислава ослепило пылью, и щит ударил
его по щеке. Пригнувшись, он протер глаза и опять выглянул.
Из-за лодьи отходили две лодки, спущенные с борта, обращенного к
другому берегу. Над лодками выставлялся сплошной ряд боевых щитов и над
ними торчали рогатые и простые шлемы. Каждая лодка гребла двумя парами
весел не к пристани, не к дружине Карислава, а ниже по течению.
С орлиноголовой лодьи по-прежнему целили лучники и пращники, но не
били - все живые попрятались. Карислав приподнялся, и тут же о его щит
сломалась стрела, а глиняное ядро ухнуло по шлему. В ушах Карислава
зашумело, и он на миг оглох, но новгородский шлем на упругом кожаном
наголовнике выдержал.
Защитники пристани попали в капкан. Они не могли напасть на
нурманнов, когда те начнут выходить на берег из лодок. Пока они добегут
туда, их перебьют стрелки с лодьи. Не могли они и дожидаться, чтобы
высадившиеся набросились на них сзади.
Карислав понял, что не может рассчитывать на помощь от Одинца, раз
нурманны высадились и на берегу моря. Неудачливым застрельщикам
несостоявшегося боя следовало отходить. Но как отходить под метким боем
нурманнов? У поморян еще были кое-какие доспехи: у кого шлем с кольчугой,
у кого хороший щит, но биармины в одних кожаных кафтанах да в рыбьих
панцирях были все одно что голы.
Две нурманнские лодки подходили к берегу полета на четыре стрелы ниже
пристани. Карислав закричал, чтобы все перебегали поближе к нему под
укрытие обмелевших расшив. Зоркие нурманнские стрелки ловили перебегающих,
некоторых побили. Карислав велел всем изготовиться, разом вскочить и бить
стрелами.
Биармины и поморяне завопили, чтобы смутить нурманнов, и послали свои
стрелы навстречу нурманнским. Упал ли кто на черной лодье, не глядели и
своих не считали. А внизу Двины другие нурманны уже выскакивали на берег
из своих двух лодок...
Поморяне составили щиты из наспех оторванных от расшив досок и,
прикрывая бездоспешных, пятились от пристани. Долог же показался путь,
теряли и теряли своих, пока не вырвались из-под стрел и пращных ядер, а
всего-то было три сотни шагов!
Выжившие дружинники отбежали к опустелым дворам пригородка. Никаких
следов всего людства, которое было со старшиной, в Усть-Двинце не нашлось.
Дружинники Карислава глядели, как осторожные нурманны тесным строем и
беглым шагом шли к пристани, вдоль берега. А орлиноголовая лодья снялась с
якорей и гребла к причалу, не теряя времени.
В дружине Карислава выжило всего тридцать два человека из с лишним
ста двадцати здоровых и сильных людей, которые, кажется, еще и мига не
прошло, как дышали, жили. И Карислав понимал, что нурманны не станут
гоняться за жалким остатком его дружины.
Люди смотрели, как один из нурманнов нагнулся над телом, что-то с ним
сделал, и услышали страшный человеческий крик, от которого у них внутри
все повернулось. Нурманн, воин громадного роста, не короче Одинца или
Карислава, в блестящем рогатом шлеме, разогнулся и высоко подбросил
кровавый ком.
Биармины не знали, а новгородцам приходилось слышать, что нурманны
хвастаются своим уменьем одним поворотом меча вырезать из живой спины
ребра. Это они, дикие хуже зверя, называют "красным орлом".
Уже из трех мест звучали гнусливые рога: от моря, от пристани и
сверху с реки. Как видно, и там высадились нурманны с двух низких лодей с
головами акул на носах.
Сам того не зная, Карислав прожил сто лет за один короткий день. Он
видел знакомые лица товарищей и находил в них какое-то чужое обличье.
на закат. А с другого берега, с восхода от Двины, пришло еще мало людей;
Подойдут... Десять биарминов, заклейменных нурманнами, всколыхнули страхом
и гневом закатный берег. Одинец послал семерых изуродованных людей на
восход. Скоро народ повалит и оттуда.
Подобно другим старшинам на стойбищах, поморянский старшина не медлил
после прихода клейменых. Одинец приказал всем женщинам с детьми и
малосильными парнишками уходить вместе со стадом, с лошадьми и с добром,
которое подороже. Старшина дал короткий срок, чтобы хозяева вырыли ямы и
схоронили лишнее. Беглецы направились к дальним оленным пастбищам. Там, за
лесами и болотинами, биармины помогут переждать безвременье.
А как узнать, сколько же нурманнов напало на поморье?
Сосчитали по рисункам, оставленным на столе в избе у домниц первым
гонцом несчастного Расту. Новгородцы видали драккары нурманнов и знали их
обычаи. На всех четырех драккарах сотня весел, на каждом весле по два
гребца. На обе смены гребцов полагается четыреста викингов и сверх того
всегда бывает дополнительная смена, и еще кормчие с помощниками,
начальники... Весь счет вышел больше чем на шестьсот мечей.
Для биарминов это было пустым звуком. Но каждый новгородец знал иное.
Недаром сами нурманны, посещая Новгород, любили рассказывать о своих
набегах. Не зря другие иноземные купцы не молчали о войнах, которые вели
вестфольдинги. Для каждого новгородца не были тайной сила нурманнов и их
боевое уменье.
За Варяжским морем, в готских, фризонских и франкских землях нурманны
захватывали и грабили большие каменные города, с населением в несколько
десятков тысяч человек, силами в несколько сот викингов. Они закованы в
железо, у них тугие луки, сильные мечи и копья, крепкие щиты. И воинскому
делу нурманны обучаются с детского возраста...
У Одинца набралось пригодных к бою жителей Усть-Двинца восемь
десятков да с закатного берега поспели шесть десятков. С восходного же
берега прибыло всего двадцать три человека. Всех поморян насчитывалось сто
шестьдесят три человека. Биарминов же привалило почти пять сотен, и они
продолжали прибывать.
Сила ли это? Луки и стрелы есть у всех, а мечей мало. Топоров хватит,
настоящих щитов почти нет. Иные биармины пришли со своими старыми кожаными
щитами, годными лишь против костяной стрелы. Копья, рогатины и гарпуны
хорошие, но доспехов - кольчуг, броней, шлемов, поручней, поножей и
настоящих щитов, окованных твердым железом, - едва набралось на два
десятка латников.
В бой идти - не лес рубить, не зверя ловить. Свои кузнецы сумели бы
наковать железных полос и блях для кафтанов из бычьей кожи и для щитов,
сумели бы наделать шлемов, поножей с поручнями, набрать кольчуги - работа
для поморян не на дни, на годы. Ведь они, сев на краю земли, заботились об
охотницких снастях-припасах, а не о воинских.
Колмогоряне не оставят своих без помощи, но к ним едва поспели гонцы.
Притечет сила с дальних ловель, однако Одинец знал: своих поморян прибудет
еще не больше сорока. Зато биарминов придет еще много. После вести о
гибели рода Расту биармины обозлились, как растревоженные осы; недаром,
видно, они умеют между собой считаться родством до самой Йомалы.
Что делать?
Как быть?
Как отбиваться от нурманнов? Все ложится на плечи поморянского
старшины...
Женщины и дети расставались с Усть-Двинцом с горестным плачем. А
Заренка совсем не хотела уходить и спорила с мужем:
- Найдется кому приглядеть за Гордиком, за Ивором. Не грудные ребята.
А я не уйду.
- Ступай. Тебя наши женщины привыкли слушаться. Ты старшей будешь.
Все уходят.
- Все - для меня не указ!
Своенравная, своевольная душа, никому и ни в чем не покорная. Сказала
б, что любит, что его, мужа, не может оставить, как вопит беленькая Иля,
повиснув на своем Кариславе. Нет, не говорит и не скажет. Не хочу уходить
- и все тут.
Карислав силой оторвал от себя жену, Сувор потащил свою биарминку
Бэву на руках. Уже все собрались, вытянулись из городка. Одна Заренка не
идет.
Одинец нашел слово, но смелости сказать его в полную силу не собрал:
- Коль любишь... детей и мужа, уходи.
Заренка не сказала, что не любит мужа. Спросила:
- Почему же мне уходить? Что же я, уйти не сумею и не успею, коли
нурманны вас потеснят?
Одинец никогда не умел много говорить, его речь была трудной и
малословной. И перед Заренкой он впервые нашел в себе силу слов.
- Слышишь? - Он махнул рукой, будто охватил все собравшееся в
Усть-Двинце смятенное людство. - Народ гудит, в нем тоска, тревога,
колебание. Сколько их ныне сбежалось - меня ждут, на меня смотрят. Я им
нужен, для них я. Ныне мне надобно иметь свободное сердце. Ты в моем
сердце... Коль видеть тебя буду, коль буду. знать, что здесь ты, - не о
людстве, о тебе буду думать. Ты уйдешь и мне вернешь покой.
Необычно, непривычно опустились Заренкины глаза. Что спрятала в них
гордая женщина? Она обняла мужа:
- Прощай...
Сделала шаг и обернулась:
- Страшно. Обещай, что себя сбережешь. Обещаешь?
- Буду беречь.
И ушла... Сказала бы: не из-за Иворушки, чтобы не быть ему
сиротой-безотцовщиной и горемычным вдовьим сыном, - сама за тебя пошла.
Сказала б - любый мой. Нет. Забыла, что ли, сказать?
Любый! Экое слово чудесно-волшебное! Иные уста его легко произносят.
От других же - не добьешься.
В священных латах из китового зуба, густо нашитого на кафтаны из кожи
моржа, в шлемах из рыбьих черепов в Усть-Двинец прибыли биарминовские
колдуны-кудесники, хранители тайного дома Йомалы.
Ветхий старец-вещун, друг первого ватажного старшины Доброги, уже
несколько лет как отошел к Йомале. Там он, вместе с Доброгой, заботится о
живых биарминах, поморянах и детях двух слившихся племен. Да живут в
вечной дружбе Земля, Небо и Вода! Ныне другой правил старшинство над
кудесниками - хранителями Йомалы. В тайном святилище богини Воды он разил
злых пришельцев страшными заклятьями и вместе со стариками-кудесниками
просил у Йомалы и у своих предшественников помочь биарминам и железным
людям. А всем младшим кудесникам он приказал сражаться вместе с народом
земным оружием. И прислал с ними рогатину, которой когда-то новгородец
Одинец железный человек, первым поразил злую касатку.
Нурманны как ждали прихода кудесников. Одна, другая, третья
замерещились лодьи на дальнем взморье. Скоро и четвертая поднялась из-за
моря. С сивера тянул ветерок. Море дышало и гнало в устья приливной вал. С
ним плыли нурманны.
Не торопились. Нарастали медленно, подобно приливу.
Время идет, идет. Люди различали, как петляли две передние лодьи,
длинные, длиннее самых больших китов узкие, низкие. Ищут дорогу.
Оттуда, от нурманнов, Усть-Двинец еще не виден. Еще далеки нурманны,
лодьи кажутся малыми. Тяжко ждать. Уж шли бы скорее, все одно!
Нурманны шли осторожно. То над одной, то над другой лодьей блистал
пучок лучей. Солнышко, разглядывая лодьи, отскакивало от железа,
предупреждало - идут с худым.
Приближаются. Нурманны плыли верно, они нащупали стрежень большого
протока, где надежно идти и в отливную, не только в приливную волну.
Черные лодьи увеличивались. Скоро они встанут на такое место, откуда
будет виден Усть-Двинец.
Заметили! С низкой передней лодьи подали знаки руками, на других
повторяли те же знаки. Нурманны переговаривались и сговаривались. О чем?
Чтобы понять, Одинцу не нужно было лететь птицей или ползти ужом и
подслушивать переговоры нурманнов. Они войдут в реку и ударят на
Усть-Двинец. Они все узнали от несчастного Расту и, если сумели еще
кого-либо поймать на берегу, проверили слова замученного кузнеца-биармина.
Нечего им шарить по Двине, они нацеливаются на городок, чтобы принять
покорность народа и взять первую дань. Не будет им ни покорности, ни дани!
А лодьи сильные и, видно, могут бежать могучим бегом. Если
колмогоряне на них наткнутся, то зря погибнут. Одинец велел Вечерке
погнать вверх еще двух гонцов предупредить колмогорян, плыли бы те бережно
и, завидя нурманнские лодьи, тут же бросали свои расшивы и шли к
Усть-Двинцу пеши.
Нурманны уже проходили устье. Одинец поторопил Карислава на берег
против острова. На острове нурманнов ждала засада, и Кариславу было
поручено поддержать засадных стрелками с материкового берега.
Перед Усть-Двинцом, у пристани, Одинец поставил двадцать поморян и
около сотни биарминов. Со всем остальным народом старшина скрылся в
городке выжидать время для удара на высадившихся нурманнов.
...А женщины и детишки уж далеко, прошло четыре дня с ухода любимых.
Что ни случись, нурманнам их не догнать, не разыскать. На сердце -
свободно.
От острова до материкового берега было шагов шестьсот, на полный
полет стрелы. В засаде сидел Отеня за старшего, четыре поморянина и
пятнадцать биарминов. Они должны были выждать и бить нурманнов вблизи, но
не теряться и зря не класть головы. С другой стороны острова на берегу
узкой протоки ждала расшива.
Отеня никак не мог дождаться, когда же передовая низкая лодья с
позолоченной акульей головой на носу поравняется с островом. Отеня
соображал, что нурманны сразу не пойдут всеми лодьями. Они будут шнырять в
устье на низких лодьях, чтобы не посадить большие на мель. Тут-то и
найдется дело для лучников.
Нурманнская лодья медленно гребла по большой протоке между островом и
материком, а расшива засадников ждала на другой стороне острова. Лучшего
не попросишь!
Засада таилась над самой водой. Отеня знал, что и на том берегу ждут
свои. Нурманнов поколят стрелами с обоих бортов, и они смешаются.
Отеня щелкнул соловьем. Первое заливистое колено звучной птичьей
песни раскатилось по тихой воде. С того берега каркнул Карислав. Соловей
затюкал вторым коленом, ворон захрипел в ответ.
- Вот мы им сейчас!.. - шепнул себе Отеня погладив опаленную при
поджоге собственного двора рыжую бороду. - Как раз среди протока тянут. Эк
медленно гребут!
Отеня различал головы гребцов в рогатых и в простых, гладких шлемах.
На носу лодьи с опущенным к ноге длинным щитом стоял среднего роста
крепкий нурманн в красных медных латах. На груди его доспеха был нарисован
черный ворон. Ноги нурманна закрывали набедренники и поножи, правую руку
защищали поручень и железная рукавица. Низкий наличник гладкого шлема без
рогов с двумя дырами для глаз мешал нурманну, и он, разглядывая берега,
поворачивался всем телом. От всего лица нурманна виднелась одна
светло-русая короткая борода.
Отене послышалось, будто грызут кость. Он оторвался от лодьи и
оглянулся. Рядом стоял клейменый биармин, у которого воспаленный ожогом
лоб выпячивался буграми. Отеня толкнул биармина, чтобы он опомнился.
Биармин повернул страшное лицо:
- Он, этот, он убийца!
Сейчас акулья лодья покажет борт. Пора! Поразить ее меткими стрелами,
отбить охоту тащиться выше.
Стрела толщиной в палец, длиной в полтора аршина. На стреле - каленый
кованый рожон с усами в четверть для крепкой насадки на древко. С другого
конца от прорези с четырех сторон тоже на четверть вставлены гусиные
расколотые перья. Лук в два аршина, гнутый из пяти ясеневых пластин,
склеенных варенным из копыт клеем и окрученный жилами.
Отеня, подавая знак, засипел:
- Ссс!..
Левые руки поднялись и вытянулись. Стрелки растянули тетивы до уха и
правым глазом метили по стреле на цель - на шею, на бедро, на щеку, на
колено нурманнам, где стрела смогла бы проскочить между доспехами. Целили
не просто, считались с ветром, с движением лодьи и с дугой полета стрелы.
А хорошо укрыты доспехами нурманнские тела...
Отеня крякнул, и пальцы разом сорвались с тетив Крученые жильные
тетивы звякнули и ударили по кожаным рукавичкам, которые стрелки носят на
левой руке, чтобы не покалечить пальцы.
Первые стрелы ушли одним роем, потом лучники рвали тетивы так часто,
как каждый успевал. Стрелы били черную лодью, вонзались в борта, ломались
о медные и железные доспехи, ястребами врывались в весельные дыры. Должна
же иная найти свою дорожку, нурманнское мясо не жестче звериного, не
каменнее!
С обоих берегов летели тяжелые стрелы. Нурманны не ответили,
закрылись щитами и вспенили воду веслами. Кажется, и мига не прошло, а они
уже вырвались выше острова и ушли от засадных лучников.
А с материкового берега кричат:
- Отеня! Э-гей! На расшиву-у! Отенюшка! Вниз глянь... Мила-ай!
У Карислава голос, как у лешего. Отеня опомнился от боя. Он видел,
как снизу к острову поспевала вторая акулья лодья и метилась приставать.
Первая же, проскочив остров, развернулась к островному приверху. Нурманны
хотели взять засаду клещами, выйдя на остров с двух концов. Отеня не
потерялся: "Нет, нурманн, мы еще поживем!"
- Все к расшиве, эй, засадные!
Тот проток узкий, за ним большой остров, потом старица, второй
остров. Ищи до зимы, не найдешь.
Стрелки вмиг оказались у воды. Расшиву не нужно толкать, ждет на
воде. Из затончика ничего не видно. А Карислав все торопит:
- Поспешай, э-ге-ге-гей, поспе-шай!
И горло же у человека...
Оглянулся засадный старшой посчитаться, все ли здесь? Будто бы мало
народу... Эх, да что же это! Половины биарминов нет как нет!
Чу? С нижнего конца острова биармины вопят, визжат по-своему, как на
волчьей охоте:
- Убей! Убей!
Сердце Отени сжалось смертной тоской. Не брать бы с собой тех
биарминов! Клялись клейменые и с ними другие, близкие по крови рода Расту,
что они при первой же встрече с нурманнами свою смерть примут, но возьмут
нурманнскую жизнь...
Не бросать же товарищей. И нельзя долго думать.
- Эй, - хрипло сказал Отеня. - Побежим, выручим сразу, тогда уплывем,
- и у него заперло горло, присох язык.
Засадники побежали меж сосен и елей к ухвостью, к нижнему по течению
голому концу острова. Выскочили на чистое место, а нурманны уже здесь и
толпой добивают биарминов. Отенины глаза просветлели, все-то он видит, до
черточки. Горло чистое, голос вернулся. Нет тоски и совсем ничего не жаль.
- Ну, берись! - выдохнул удалой охотник, взмахнул топором на длинном
топорище и наискось, между латным плечом доспеха и низким краем
завешенного кольчужной сеткой рогатого шлема, врубился в первую жилистую
нурманнскую шею.
Усть-Двинецкая пристань длинная и широкая. Сваи забиты на десяток
аршин от берега, чтобы и в приливную и в отливную волну было удобно
причаливать тяжело груженным расшивам. От тесаного бревенчатого настила
пристани устроен помост для съезда телег на дорогу, ведущую к городку.
Выставленные Одинцом защитники не скрывались. Их дело - застрельное,
они заводатаи боя. Они ввяжутся, втянут нурманнов, а старшина всей силой и
ударит из Усть-Двинца. Здесь управлял Карислав, который вернулся из своей
засады против острова.
После истребления островной засады обе рыбьеголовые лодьи пошли
вверх, к пристани. Выше острова река расширялась, нурманны держались
подальше от материкового берега, и их нельзя было достать стрелой.
Нурманны опять гребли не спеша, разглядывали Усть-Двинец, пристань и
ее защитников.
Помедлив против пристани, обе лодьи ушли вверх версты на две с
лишним. Там одна лодья осталась на реке, а другая побежала вниз, к устью,
где ждали две большие лодьи.
Время же шло и шло. Летний день долог. От устья тронулись две лодьи,
низкая повела большую, с птичьей головой на носу. Самая же большая лодья,
со звериной головой, осталась на якоре одна.
Низкая лодья быстро проскочила мимо пристани, а орлиноголовая
приближалась. Над ее высокими бортами не было видно голов гребцов, и весла
ходили будто сами собой. Готовясь к бою стрелами, защитники встали за
вытащенными на берег расшивами поморян и лодками биарминов.
Рулевая доска на лодье шевелилась без невидимого кормчего. По левому
борту корму прикрывал деревянный щит из досок, такой же просмоленный и
черный, как вся лодья. Биармины, вызывая нурманнов, закричали изо всей
мочи. В кормовом щите что-то мелькало - нурманны глядели в щель.
Карислав послал стрелу в черную доску, другие лучники спустили
тетивы, иные стрелы скользнули в весельные дыры, но лодья шла и шла, как
железная.
На ее носу сам собой поднялся такой же щит, как на корме.
Лодья подошла уже на половину полета стрелы. Громадная, величиной с
барана, орлиная голова косо наставила загнутый клюв на речной берег.
Знатная работа, вырезано каждое перышко. Дерево вызолочено. Когда лодья
подплыла ближе, стало заметно, что пооблезшая позолота выпестрила орла
змеей.
Над щитом, прикрывавшим нос, взметнулся якорь и бухнул в Двину. Что
это? Нурманны не пойдут на берег?! Не пойдут. Лодью потащило, якорь взял и
тихое течение уложило по борту брошенные гребцами весла. И хоть бы
показался один нурманн! Спать они, что ли, пришли? И вверху на воде
застыли обе низкие лодьи.
Дружина Карислава перестала попусту метать стрелы, бить в черную
лодью было все равно, как в пень или в глину. По двинским протокам рыскали
чайки. Что им до поморян, до биарминов, до нурманнов? Бездумные птицы
приподнимались над неподвижной лодьей и летели дальше, вверх-вниз,
вверх-вниз, поднимаясь и падая с каждым взмахом гнутых крыльев.
Ветерок приносил к берегу тяжкую вонь лодьи; от навязчивого чужого
запаха делалось тошно.
Нурманны ждали чего-то, и защитников от тревоги брала усталость.
Один, хоть и не хотел спать, невольно зевал, другой ковырял пальцем петлю
тетивы. Забыв осторожность, люди вставали на поваленные расшивы и
вглядывались, вслушивались.
Громом, что ли, побило нурманнов? Не слыхали грома. Бывалые охотники
умели с утра заслышать подвижку морских льдов, которая лишь к полудню
приходила на берег, различали, когда с ветки сам собой падал снежный ком и
когда его сталкивал зверь, примечали дыхание медведя в берлоге и движение
тюленя под поверхностью полыньи. Они прислушивались, не разбирая слов, к
тихим разговорам на лодье. Вода плеснет - это из черпальни. Слышится и
храп спящего. Нурманны живы и ждут, но чего?
Нижней по Двине, самой большой звериноголовой лодьи не стало видно,
она куда-то ушла от входа в устье.
Трое биарминов-кудесников в моржовых доспехах с нашитым китовым усом
вышли на обрез пристани и вместе, наставив копья над рекой, прочли Великое
Заклятье против Морского Зла:
Ты, кто тайно ломает лед под ногами человека
кто изменяет ветер и старается утопить,
кто любит бури и ненавидит покои,
кто ждет несчастья и радуется ему!
Ты, кто и во сне замышляет злое,
кто пробуждается с желанием убивать,
кто готовится днем к совершению убийства,
кто встречает вечер с неутоленной жаждой зла
и переносит на утро старую злобу!
Тебя не боятся биармы!
Да скует тебя Йомала!
Да оледенеешь ты от света!
Да утонешь ты, как камень!
Тебя не боятся биармы!
Орлиноголовая лодья не отозвалась, не растаяла от Великого Заклятья.
Карислав все больше терял власть над своей сборной бездеятельной
дружиной.
- Поберегись, - покрикивал он, - придерживайся за расшивами, не
выставляйся так!
Уже давно засохла против пристани черная лодья с орлиной головой. Ее
пошевеливало течением, слегка поворачивало на якоре. От нечего делать
лучшие стрелки воткнули несколько стрел в ременный канат.
- Эй, стой за укрытием! - приказывал Карислав.
Свои поморяне кое-как слушались, а биармины совсем отбились от рук.
Их у Карислава почти сто человек, и все они горели великим гневом на
нурманнов за неслыханное злодейство, совершенное над родом Расту. Им
начало казаться, что пришельцы постоят, постоят и уйдут, не решившись
выйти на берег. "Раз нурманны не хотят, боятся идти на берег, следует
столкнуть на воду лодки и расшивы и напасть самим", - требовали биармины.
"Нельзя, - успокаивал их Карислав, - будем ждать, сюда нурманны приплыли
не спать, на воде мы их не возьмем".
...Далеко-далеко будто бы застучал биарминовский бубен. Все сразу
затихли и насторожились. Сделался слышен тонкий комариный звон - летом
комары стоят жадными тучами на берегах Двины. Через этот такой привычный
звон, что его никогда не замечает человеческое ухо, пробивался сухой стук
по натянутой коже. Дальний бубен бил к тревоге и будил в сердцах сомнение
и тоску. Кариславу вспомнились бубны при первой кровавой встрече с
биарминами. К первому бубну прибавились второй и третий. Стучали откуда-то
из устья.
Карислава осенило: не напрасно ушла самая большая нурманнская лодья!
А не пошли ли нурманны на высадку за устьем, на самом морском берегу,
сзади Усть-Двинца? И оттуда же, от взморья что-то затрубило. Звук доходит
едва-едва, но понять можно - это рог, и у поморян не такие рога.
Слушают и нурманны, надо быть, и чужие бубны и свой рог. Слушают и
смотрят, невидимые, на притихшую дружину. Карислав закричал:
- Готовься, оружайся!
Нурманны как ждали его приказа. На лодье упали дощатые черные щиты,
на берег полетели стрелы и камни. Глядя поверх края окованного щита,
Карислав видел на лодье густую толпу лучников и пращников.
- Укрывайся! За расшивы, за расшивы!
Поздно... Биарминовские кудесники, которым не помогли ни доспехи из
моржовой кожи, ни шлемы из рыбьих черепов, упали с пристани в воду.
Поморяне как будто целы за бортами расшив, а где биармины?
Кариславу показалось, что их побили сразу всех. Нет, кое-кто успел
присесть за укрытие, но не половина ли их уже легла? Кто сразу уснул, кто
еще корчится с головой, разбитой пращным ядром, или пробует встать со
стрелой, выставившей железное жало из спины.
Об окованный железом край Кариславова щита грянуло и раскололось
пращное ядро из обожженной глины. Карислава ослепило пылью, и щит ударил
его по щеке. Пригнувшись, он протер глаза и опять выглянул.
Из-за лодьи отходили две лодки, спущенные с борта, обращенного к
другому берегу. Над лодками выставлялся сплошной ряд боевых щитов и над
ними торчали рогатые и простые шлемы. Каждая лодка гребла двумя парами
весел не к пристани, не к дружине Карислава, а ниже по течению.
С орлиноголовой лодьи по-прежнему целили лучники и пращники, но не
били - все живые попрятались. Карислав приподнялся, и тут же о его щит
сломалась стрела, а глиняное ядро ухнуло по шлему. В ушах Карислава
зашумело, и он на миг оглох, но новгородский шлем на упругом кожаном
наголовнике выдержал.
Защитники пристани попали в капкан. Они не могли напасть на
нурманнов, когда те начнут выходить на берег из лодок. Пока они добегут
туда, их перебьют стрелки с лодьи. Не могли они и дожидаться, чтобы
высадившиеся набросились на них сзади.
Карислав понял, что не может рассчитывать на помощь от Одинца, раз
нурманны высадились и на берегу моря. Неудачливым застрельщикам
несостоявшегося боя следовало отходить. Но как отходить под метким боем
нурманнов? У поморян еще были кое-какие доспехи: у кого шлем с кольчугой,
у кого хороший щит, но биармины в одних кожаных кафтанах да в рыбьих
панцирях были все одно что голы.
Две нурманнские лодки подходили к берегу полета на четыре стрелы ниже
пристани. Карислав закричал, чтобы все перебегали поближе к нему под
укрытие обмелевших расшив. Зоркие нурманнские стрелки ловили перебегающих,
некоторых побили. Карислав велел всем изготовиться, разом вскочить и бить
стрелами.
Биармины и поморяне завопили, чтобы смутить нурманнов, и послали свои
стрелы навстречу нурманнским. Упал ли кто на черной лодье, не глядели и
своих не считали. А внизу Двины другие нурманны уже выскакивали на берег
из своих двух лодок...
Поморяне составили щиты из наспех оторванных от расшив досок и,
прикрывая бездоспешных, пятились от пристани. Долог же показался путь,
теряли и теряли своих, пока не вырвались из-под стрел и пращных ядер, а
всего-то было три сотни шагов!
Выжившие дружинники отбежали к опустелым дворам пригородка. Никаких
следов всего людства, которое было со старшиной, в Усть-Двинце не нашлось.
Дружинники Карислава глядели, как осторожные нурманны тесным строем и
беглым шагом шли к пристани, вдоль берега. А орлиноголовая лодья снялась с
якорей и гребла к причалу, не теряя времени.
В дружине Карислава выжило всего тридцать два человека из с лишним
ста двадцати здоровых и сильных людей, которые, кажется, еще и мига не
прошло, как дышали, жили. И Карислав понимал, что нурманны не станут
гоняться за жалким остатком его дружины.
Люди смотрели, как один из нурманнов нагнулся над телом, что-то с ним
сделал, и услышали страшный человеческий крик, от которого у них внутри
все повернулось. Нурманн, воин громадного роста, не короче Одинца или
Карислава, в блестящем рогатом шлеме, разогнулся и высоко подбросил
кровавый ком.
Биармины не знали, а новгородцам приходилось слышать, что нурманны
хвастаются своим уменьем одним поворотом меча вырезать из живой спины
ребра. Это они, дикие хуже зверя, называют "красным орлом".
Уже из трех мест звучали гнусливые рога: от моря, от пристани и
сверху с реки. Как видно, и там высадились нурманны с двух низких лодей с
головами акул на носах.
Сам того не зная, Карислав прожил сто лет за один короткий день. Он
видел знакомые лица товарищей и находил в них какое-то чужое обличье.