Страница:
солью. Хорошая находка!
На берегу лежала лодочка, такая легкая, что ее поднял один человек.
Лодочка была сплетена из прутьев и обтянута просаленной кожей.
Вот и гадай, что за люди здесь? Кожа на мешках и на лодочке была
похожа на нерпичью. Но откуда в реке нерпа?
Под березами стояли избушки бежавших хозяев, устроенные из жердей,
упертых комлями в землю и сверху связанных ремнем в пучок. Одни покрывала
береста, а две были обтянуты кожей, как лодка.
Эти рыболовы, видно, не мастера работать топорами. Что за жилье! Одну
избушку Сувор приподнял и развалил.
Повольники привыкли думать, что, кроме них, в Черном лесу никого нет.
Вот и нашлись другие люди, и чужие, неведомые, как река.
Никто не заметил, откуда среди своих оказался чужак. Он свалился как
с неба. Среднего роста, крепкий, с желтоватой кожей и с редкой черной
бородой, чужак ходил среди повольников. Они ему не препятствовали: хочешь
не хочешь - хозяин! Его спрашивали, но он не отвечал.
Трудно было понять, стар он или молод. Волосы были блестящие, со лба
до темени тянулась лысина. Лицо же гладкое, без морщин и походка легкая.
На чужаке были штаны из оленя и меховой кафтан, а ноги босые.
Чужак начал сердиться, подобрал палку с прикрученным острым и тяжелым
оленьим рогом. Повольники смеялись:
- Вот так топор! - но сами расступились. Хватит по лбу, не
поздоровится. Не драться же с ним.
Рыболов что-то заговорил, показывая на реку рукой и грозясь оленьим
рогом. Было понятно, что он хотел прогнать повольников.
- Чего шумишь, когда нет силы? Надоел, - сказал Сувор и взялся за
рогатину. - Сейчас я тебя укорочу!
Рыболов поймал рогатину за конец и так махнул рогом, что едва не
достал Сувора. Сувор озлился и хотел кольнуть рыболова, но тот увернулся с
криком и угрозами. Повольники потешались и подзуживали обоих.
Вмешался Доброга:
- Не тронь его, не дразни!
Сувор опустил рогатину; опомнился и рыболов, понимая, что силой ему
не взять. Чужак бросил рог, подступил к Доброге и принялся о чем-то
толковать. Староста вслушивался, но не поймал ни одного знакомого слова.
Староста поманил рыболова к мешкам и попробовал соль. Она горчила, но
была достаточно хороша.
- Откуда берешь соль?
Рыболов слушал, склонив голову набок. Чужой - что немой и глухой. С
ним приходится говорить руками, и он должен понять, что его не хотят
обижать.
Доброга вытащил нож и показал, как он режет. Пальцами и словами
староста объяснил рыболову:
- Тебя не будут резать, не бойся, не будут резать.
Рыболов сморщился, растолкал повольников и подобрал свой рог.
Подражая Доброге, он тыкал в рог пальцем, а старосте в лоб и отмахивался:
- Ты меня не будешь бить, и я тебя не буду!
Повольники смеялись:
- Ишь, ты! Понимает. Стало быть, не драчливый.
Но тут рыболов оглянулся и показал Сувору кулак. Доброга позвал
парня:
- А ну. Миритесь.
Сувор протянул раскрытую ладонь, но рыболов не понял. Доброга хлопнул
по ладони Сувора. Рыболов улыбнулся и протянул свою руку.
Вздумав показать силу, Сувор сжал руку рыболова. Но хотя ладонь
чужака была меньше Суворовой, она не поддалась.
После испытания силы рыболов совсем осмелел, распахнул кафтан и
достал точеную кость, вроде ножа. Ручка хорошая, красивая, но клинок
костяной не так режет, как железный. Чужак отдал нож Доброге.
Староста поцарапал кость своим ножом, чтобы чужак видел, как жесткая
кость уступает железу, и подал нож рыболову. Тот прикусил клинок зубами -
что это за вещь?
Староста показал, что дарит. Чужак обрадовался и погладил Доброгу по
руке.
На мысу назначили дневку. Повольники разложили костры и в охотку
поели рыбы из ям: давно не пробовали соленого.
Доброга не отпускал рыболова. Показывая на себя, староста твердил
свое имя:
- Доброга, Доброга, вот он. Я - Доброга, - и наконец-то добился
своего. Рыболов показал на него пальцем и затараторил:
- Добр-ога! Доб-ро-га! Доброга!
Рыболов смеялся и был, видимо, доволен. Он гладил старосту по голове
и повторял его имя. Друзья! После этого было уже легко добиться от чужака,
как его зовут: Биар. Скажут "Биар", он повернется и покажет на себя,
кивает и подтверждает:
- Биар, Биар.
Биара посадили к котлу, дали ложку и накормили. После еды Биар повел
Доброгу и тех, кто из сотрапезников пришелся под рукой, в глубь березняка,
мимо берестяных балаганчиков.
В лесу Биар залез в берлогу под кучей валунов. Вскоре он вышел из
берлоги с тремя людьми. Вот что! Здесь тайник, в который укрылись те, кто
не успел убежать по реке.
Из троих одна была молоденькой женщиной, чем-то похожая на Заренку,
смуглая кожей, темноволосая. Только глаза у нее чуть косили и она была
меньше ростом, чем Доброгина любушка.
По длинному узкому ходу проползли на четвереньках в обширную, сухую
пещеру с песчаным полом. Вверху, для дыма и света, в щели меж камнями были
вставлены обрезки березовых дуплистых стволов. Здесь, видимо, люди
зимовали, а зимуя, не одну рыбу ловили: в пещере было подвешено немало
хороших свежих шкурок пушного зверья.
Дорогие шкурки... Будь драка - они достались бы ватаге. А коль дело
кончилось миром, так пусть каждый без помехи владеет тем своим добром,
которое взял своим трудом.
С Биаром разговаривали на всех языках, какие только знали ватажники.
С ним толковали и по-чудински, и по-еми, и по-веси, и по-вепси. Из этих
наречий большая часть повольников знала хоть несколько слов. Нет. Будто
что и похожее толковал Биар, но ни он не понимал, ни его не могли понять.
А Доброге хотелось узнать многое. Зверь нерпа, из шкур которой были сшиты
мешки с солью и чьей кожей были обтянуты и лодка и два балагана, не
водится в реках. Нерпа живет в озере Нево и, как слыхали новгородцы,
плодится также и в соленых морях далеко за озером Нево.
Из разговоров с Биаром поняли, что вниз по реке живут еще такие же
люди, как рыболов. Узнали, что безыменная река, на которую вышла ватага,
называется по-биаровски Вагой, а та река, в которую втекла Вага у мыса,
носит имя Вин-о, стало быть - Двина.
У Биара не нашлось ни одной железной вещи, и это очень занимало
ватажников. И оружие, и снасти, и весь ловецкий припас были костяные и
каменные, из кремня. Ничего не скажешь, все сделано хорошо, добротно: и
крючки, и шилья, и ножи, и гарпунные насадки для крупной рыбы. Но разве же
сравнишь с железом! Биар рубил каменным топором березу. Тяпал, тяпал,
тяпал - без конца. А Сувор такую же березку снес в два удара. И еще одному
ватажники дивились: Биар знал, что такое кремень, а что кремень огненный
камень, было Биару невдомек.
Доброга велел плыть дальше. Биар вместе с молодой девушкой, ее звали
Бэва и она была дочерью Биара, погрузился на расшиву старосты. Бэва
принесла с собой корзинку, обмазанную глиной, и запас угольков, чтобы
кормить огонь. И верно, без железного огнива из кремня не выбьешь искру на
трут.
Река Двина оказалась большой, полноводной, не как Вага, хотя и Вага в
половодье казалась не меньше, чем Волхов. Биар знал Двину и показывал, как
лучше срезать петли и держаться на стрежне. Ночевали в местах, которые
указывал новый друг. Встречали вежи, подобные тем, что были на мысу, но
людей не видели.
На третий день повольники отошли от ночлега и заметили, что снизу
поднимается целое войско. Не менее двух десятков больших лодей заняли
стрежень, а вблизи берегов, по слабому течению, бежали, как утки, вереницы
малых лодок.
Повольники затабанили веслами и поставили расшивы рядом. Они спешили
вооружиться, хватались за шлемы, у кого они были, напяливали кольчуги.
Нежданно получилось - и никто не мог сразу найти нужное, вдвоем и втроем
хватались за одно. Кто успел натянуть спущенную тетиву, у того нет стрел.
Другой искал щит, а сам на нем топтался.
На Доброгиной расшиве было больше порядка, но и на ней опоздали.
Вверх по Двине забежали легкие лодочки и охватили повольников. На каждой
лодке двое гребли широкими веслами, а трое или четверо натягивали луки.
Доброга кричал:
- Береги гребцов! Прикрывайся щитами!
А стрелы уже летят!..
На крайней из трех ватажных расшив опустились сразу два весла с одной
стороны - и не поднялись. Расшива повернулась, и ее, как бревно, потащило
течение. Еле справились.
Кто не успел вооружиться, тот присел на дно, прячась за бортами.
Большие лодьи приблизились, и от них, как рои шершней, помчались стрелы.
- К берегу, к берегу греби! - распоряжался Доброга. Он стоял на носу
своей расшивы в шлеме и в кольчуге, а Заренка двумя щитами прикрывала его
и себя.
Все три расшивы повернули дружно. Одна большая лодья оказалась между
повольниками и берегом. Расшива Одинца ударила в нее, пробила легкий
кожаный борт. Лодья перевернулась, и расшива прошла над ней. За кормой,
как гагары, из воды выскакивали головы чужаков.
Ватажники с размаху выбросились на пологий бережок, выскочили кто в
мелкую воду, кто на сухое, и повернули расшивы бортами к воде, чтобы
укрыться.
А на реке вопили и гомонили чужаки. Нестройно свистели в дудки и
стучали в бубны. И большие и малые лодьи тучей нависали над берегом.
На твердой земле повольники опомнились, взялись за луки, начали
выцеливать по-охотничьи и, выпустив десятка три стрел, отогнали чужаков от
берега.
А и много же чужаков! Обойдут лесом, набросятся разом с воды и суши,
тут и конец. Ватажники бросились рубить деревья для засеки. Валили деревья
и злились с каждым сбитым деревом, кляли друг друга за беспорядок, за
растерянность. Расшивы захламили, многие только на берегу добрались до
своего оружия!
У четырех ватажников были прострелены шеи, у пятерых стрелы засели
между ребер, а трое были ранены в живот. Эти плохи, выживут или нет -
неизвестно.
На счастье, чужаки имели легкие стрелы - не с железными, а с
костяными насадками. Чужаки-лучники били метко и часто, но их стрелы не
могли пробить голову или застревали в теплой одежде.
Повольники устроили засеку, но их гнев не утихал. Тот, кто под тучей
стрел только что прощался с жизнью, теперь сосал ладонь, проколотую
стрелой, и требовал боя.
Чужаки издали посылали стрелы, которые без силы падали около
ватажников. Одинец зашел в воду по колено и до плеча растянул длинный
двухаршинный лук, подарок Изяслава. Тяжелая полуторааршинная стрела
пролетела над водой, до перьев вошла в кожаный щит, и пораженный чужак
упал в воду с большой лодьи. Одинец послал вторую смертельную стрелу.
Чужаки отгреблись еще дальше от берега. Мужик хотел еще посчитаться за
товарищей и за свое разорванное ухо, но Доброга позвал его:
- Будет. Не мечи стрел, береги.
Из леса потянуло дымком, за засекой кто-то ходил. Два десятка
повольников обошли засеку по воде, бросились в лес и заметили чужих. Сувор
настиг одного из них и уложил краем щита. За остальными не погнались, из
страха попасть в засаду в незнакомом месте.
Подобрали оружие, брошенное убежавшими чужаками: гладкую, как цепилка
от цепа, палку со вставленным в толстый конец моржовым зубом, еще дубинку
с прикрученным жилами большим острым кремнем, и олений рог на палке,
похожий на тот, с которым Биар вышел к повольникам на мысу. Нашлась
мазанная глиной корзинка с горячими углями, тоже похожая на биаровскую.
Только тут хватились повольники: а где же сам Биар с девушкой Бэвой?
Их не было, они убежали, а как и когда, того в общей суматохе никто
не видел.
Повольники рассматривали оружие чужаков. Плохое. От него достаточно
одной кожаной подкольчужной рубахи, не то что кольчуги. Сделано хорошо,
прочно, но против железного ничего не стоит. Чужаки не выдержат
рукопашного боя. А чтобы укрыться от стрел, Доброга придумал на борта
расшив набить еще по две доски, для весел прорубить дыры и сверху
прикрыться плетнями из веток.
Раненых уложили на хвойные постели и залили раны топленым жиром.
Заренка держала на коленях голову своего двоюродного брата Радока. Радоку
стрела угодила в бок. Вырвали ее. Парню плохо. Едва слышным голосом он
просил, чтобы сестра спела любимую и грустную новгородскую песнь:
Ты скажи, расскажи, расскажи, не забудь,
передай, повести всему людству.
От отца не скрывай, от братьев не таи,
матке слово снеси.
Что пропал я не зря, не сглупа потонул,
не в болоте загряз, не в гульбе я пропал.
Сговорился я сам с Черным лесом глухим,
обженился я сам на широкой реке.
Доброй волей пошел, доброй волей гулял,
доброй волей все взял.
Радок смотрел в вольное небо и шевелил губами. Ему казалось, что он
тоже что-то поет.
Но ему мнилось, что кругом не товарищи, что он лежит не на мягкой
хвое и не воздухом дышит. Его колыхала прозрачная, мягкая, теплая волна, и
он опускался в подводное царство. К нему склонялись и его ласкали водяные
розы. Он уходил глубже. Из чашечек роз выплывали красавицы, обнимали парня
белыми руками, и он не мог насытиться счастьем...
Сговорился я сам с Черным лесом глухим,
обженился я сам на широкой реке.
Доброй волей пошел, своей волей гулял,
я сам долю нашел, сам ее я и взял...
Вода холодела и темнела. Радок затрепетал, искал и прижимал к себе
невиданную красавицу, чтобы согреть сердце о сердце, приподнялся, глядел
не мигая, но более не видел. Сестра прикоснулась к спокойному лицу и
смежила брату веки. Роняет теплые женские слезы.
На руках Или другой повольник прощался с жизнью.
Повольники трудились без отдыха всю короткую ночь, нарастили борта
расшив и наготовили плетней. Теперь и настоящей стрелой не пробьешь, не то
что слабой костяной. Можно сталкиваться на воду и считаться с чужаками за
своих покойников. Из раненых семеро уже похолодели, а двое выходятся или
нет - кто скажет.
В лесу за засекой, где стоял дозор повольников, было спокойно, и река
против случайного стана опустела. Но чужаки не ушли.
На том берегу над деревьями и кустами поднимались дымки от костров.
Бубны стучали и там и в лесу этого берега. Пересвистывались дудки. Чужаки
переговаривались.
Доброга на одной расшиве выплыл на стрежень. В излучине ниже стана
были причалены большие лодьи чужаков. Доброгу заметили. Чужаки бежали по
берегу и лезли в лодьи, готовясь отчаливать. Часто и тревожно били бубны.
Выше стана прямо на реке стояли на якорях пять больших лодей. Около
них, как собаки на поводках, держалось десятка два маленьких лодок. Двину
берегли с обеих сторон и держали повольников в осаде. Доброга вернулся на
стан.
Повольники обсуждали, как им быть. Выждать, чтобы дело само показало?
Чужаки дождутся, когда ветер потянет с берега, зажгут лес и выкурят на
воду... И кто же знает, не послали ли они еще за своими? Лучше тотчас,
первыми напасть, не теряя времени попусту. И так и так - драться.
Да, быть бою. Три расшивы, укрытые от стрел, смогут смять и потопить
большие лодьи чужаков. Одну уже разбили. А о малых лодочках и судить не
приходится. На воде верх будет за повольниками, хотя их осталось лишь
четыре десятка, а чужаков будет несколько сотен.
Повольники судили правильно, и Доброга соглашался сначала напасть на
верхние лодьи, потом смять нижние. Чужаки сами разделились. Побить -
побьем. А дальше что?
Некоторые товарищи предлагали вернуться на свою реку, как привыкли
называть Вагу. На ней места много и нет чужаков. Другие настаивали побить
и покорить чужаков, взять выкуп и обложить погодной данью.
Как случалось и на больших и на малых вечах, повольники разбились
почти поровну и, отстаивая свое мнение, бранились и грозились. В увлечении
одного столкнули в реку - хорошо, что на мелкое место. А бубны чужаков,
будто принимая участие в споре, били часто и тревожно.
Доброга крикнул:
- Чужаки налетают! Чужаки!
Горячие головы опомнились. А не вернуться ли к товарищам и не решать
ли всей ватагой, как дальше поступать с чужаками?
- Не любо с чужаками драться для драки, - сказал Одинец. Он до сих
пор молчал. Его кафтан был в крови, разорванное стрелой ухо распухло, как
гриб. - Мы здесь не для того, чтобы, как на льду, тешиться кулаками. Уж
если драться, так чтобы был толк...
Одинец не кончил - в лесу раздался чей-то крик. Прислушались.
- Доброг-га! Доброга!
Что же там за чудо? Кто зовет старосту?
- Э-гей? Кто ревет?
- Доброга! Доброга!
А ведь это голос Биара!
Староста перебрался через засеку и позвал рыболова. Тот выскочил
из-за дерева и спрятался. Боится. Доброга бросил рогатину и меч и пошел
безоружный. Биар выбежал навстречу.
Оказалось, что чужаки хотели говорить с повольниками, так Доброга
понял Биара. Как говорить, не хитрят ли? Повольники приготовились к бою.
Биар принес бубен, обтянутый с обеих сторон кожей, разрисованной фигурками
медведей, оленей и собак. На стук биаровского бубна снизу выплыла большая
лодья, полная людей. С нее Биару отвечали на бубне же, а остальные бубны
замолкли, и на реке сделалось тихо. Чужаки были безоружные. Их лодья
медленно и наискосок правила к стану. Гребцы стоя работали тонкими веслами
с широкими лопастями, обтянутыми кожей.
Лодья подошла так близко, что сделались видны жильные швы на кожаных
бортах и лица чужаков. Они были смуглокожие, черноволосые, как Биар, с
редкими бородами. Несмотря на теплый день, чужаки были одеты тяжело. У
одних с плеч свисали плащи из мехов, собранных хвостами вниз, другие
носили шитые собольи шубы. Блестели кафтаны из рыбьей кожи, узорчато
расшитые цветными ремешками. Старшины. Они махали руками и показывали
повольникам пустые ладони.
В дымокурах потрескивали ветки, в лесу одиноко каркал ворон. Над
рекой с писком вверх-вниз, вниз-вверх летали чайки. Около кожаной лодьи
выскочила большая рыбина.
Седой высокий старик, опираясь на длинную бело-желтую кость,
переговаривался с Биаром. Биар, показывая на свои пустые руки и на лодью,
старался объяснить, что не надо оружия.
- Чужаки не боятся, и мы не трусливее их. - Повольники побросали
топоры, луки, рогатины, выбросили ножи из сапогов. Кто был в шлеме, тот
снял железную шапку.
Доброга стащил с себя и кольчугу и вместе с Биаром звал чужаков
руками и голосом. Лодья причалила, и люди попрыгали на берег. На борту
остались гребцы и старик с костяным посохом.
Один из чужаков заговорил. Чудно: Доброга понимал его слова. Он
говорил по-вепси и внятно, хотя ломал слова. Те из ватажников, которые
знали вепсинскую речь, тоже слушали.
- Какие вы суть люди, - спрашивал чужак, - и зачем вы к нам пришли?
Он разговаривал с Доброгой, а знавшие вепсинское наречие, переводили
для остальных.
- Вот оно какое дело. Он говорит, что чужаки узнали о нас от
рыболовов, которые бежали с мыса. Дескать, неведомые люди тех рыболовов,
которые не успели бежать, побили. Понимай, что мы убили Биара с Бэвой и
еще тех двух. Вот и собрались чужаки, чтоб нас наказать и прогнать...
- Когда они узнали от Биара, что мы никому худого не сделали, они
его, Биара, послали к нам.
- Говорят: напрасно мы у вас, а вы у нас людей побили сгоряча...
- Говорят: не нужно убивать людей. А нужно ловить зверя и рыбу. В
лесу и в воде для всех припасено много зверя и рыбы.
- Говорят: хотите, будем еще биться. Не хотите, будем мириться. У вас
горе, у нас горе.
- Человек от бури гибнет, от мороза гибнет, от хворости гибнет, от
старости гибнет. А один другого люди не должны губить...
Кончилась речь вепсина. Доброга со светлым лицом повернулся к
ватажникам:
- Что же, други? Будем судить вечем или сразу решим общим голосом? Я
так считаю: дело простое, нечего головы ломать!
Одинец первым ответил, со всей силой отрубив рукой:
- Чего же нам?! Мы и не хотели входить в чужую часть! На всех хватит
и без того. Быть миру!
- Быть миру? Быть миру и дружбе!
Толмач что-то сказал старику в лодке, и тот махнул костяным посохом.
Чужаки вытолкнули к Доброге какого-то человека, с ног до головы закрытого
черными соболиными шкурками. Толмач пояснил:
- Мы первые пролили вашу кровь. Мы даем вам женщину, чтобы она вам
рожала новых людей.
Из соболиных шкурок высунулась знакомая голова - это же Бэва!
Доброга положил девушке на плечо руку и усмехнулся:
- Девушка добрая, и ее должно принять. У меня есть жена. Пусть же она
сама выбирает из холостых ребят, кого захочет.
Толмач перевел. Путаясь в собольих хвостах, Бэва подошла к Сувору.
Парень ее обнял. Мир закреплен!
Чужаки побежали к повольникам и пустились обниматься. Старик в лодье
поднял костяной посох и потряс им. Повсюду на берегах ударили бубны, и к
стану ватажников побежали кожаные лодьи и лодочки. Кричат чужаки, радостно
кричат, надо думать, одно кричат все люди, которые избавились от мысли о
войне:
- Не будет крови, не будет! Мир!
Новые друзья натащили в стан повольников свежей рыбы, битой дикой
птицы, икры в берестяных и лубяных туесах, угощали, не отставая, совали
прямо в рот.
Толмач рассказывал, что он, сам от рода вепсин, уже давно забрел в
эти места и в них прижился. Народ здесь добрый, живет в низовьях Двины и
на берегах того соленого моря, в которое впадает Двина. Этот народ зовет
себя биарами. Слово же биар значит - человек. Биары - дети Великой Воды,
богини Йомалы.
Вверх по реке на нерест шли сильные косяки рыбы. Гладь Двины рябила
несчетными спинами. В воде было тесно.
Новгородцы любили лес и, слыша о землях, где нет леса, не понимали,
как может там жить человек. Лес давал зверей и птиц, деревья для изб,
расшив, для оружия и снасти и пламя для очага, священного очага рода. Лес
давал великую красоту, без него земля казалась бы плешивой, как темя
хилого старца.
Лес - сын Земли, так же как сами новгородцы. Они любили Землю, щедрую
и добрую мать, она не отказывала в хлебе человеку, который умел полить ее
своим потом. Все происходило от Земли, все рождалось в ее лоне. Земля
держала на себе реки, озера и моря, зачинала и сладкие и горькие ключи, из
воды которых выпаривали дорогую соль. Земля родила камень для очагов и
дарила огненный камень - кремень. В своей заботе о человеке Земля собирала
в болотах железо. Сотворяя человека, Земля дала ему крепкие кости от
камня, мясо - от плодородной почвы и кровь - от воды. Вода в теле человека
- соленая кровь сердца, вода в морях - кровь Земли.
Далеко, за Черным лесом, за реками и озерами остался Новгород.
Повольники плыли вниз по Двине к соленому морю. Вскоре еще одна река не
меньше Ваги втекла в Двину, но с правого берега, и Двина расширилась,
покрылась лесистыми островами. Обиармившийся вепсин Анг, который толмачил
при заключении мира с биармами, показывал повольникам удобные протоки и
рассказывал о биармах.
У биармов нет города, они не нуждаются в городах. Они живут родами и
малыми починками по морю. С весной многие поднимаются за рыбой по Двине,
но далеко не ходят. И зимуют у моря. Редко кто остается так далеко на
Двине ловить зверей зимой, как отец Бэвы Тшудд, которого ватажники по
ошибке назвали Биаром. Тот же Анг объяснил новгородцам значение имени
реки: Вин-о, освоенное новгородцами как Двина, значит Нежная, Тихая.
Двина была широка и многоводна, куда больше Волхова. Встречались
хорошие луга, а леса были хвойные, с березой, ольхой, ивняком. Дуб и клен,
как под Новгородом, здесь не росли. Много речек и рек Доброга и Одинец
наносили на свои берестяные листы, запоминая и изучая новый путь, а жилье
встречалось редко и только вежи биармов.
Расшивы повольников отошли от мирного стана, окруженные лодьями и
лодками биарминов. Час от часу биармины отставали, оставались на местах,
излюбленных для рыбной ловли. Через два дня не осталось никого, кроме
нескольких человек на расшивах повольников. Они оповещали других
биарминов, чтобы не вышло чего. Плыли свободно и мирно.
На четвертый день Двина расширилась еще больше, еще больше
рассыпалась на рукава. Течение почти не чувствовалось. Ватажники узнали
еще одно значение имени реки Вин-о: Морской залив или Широкое речное
устье.
Расшивы прошли за последние острова, и повольники увидели, как берега
загнулись и вправо и влево, а прямо, на полночь, более не было ничего,
кроме чистой воды до самого края неба. Так они, первые из всех
новгородцев, вплыли в новое море.
Ватажники черпали воду и пробовали: сладкая, как в озере. Но вода
была не такая, как в озере Нево, где видно дно на страшной глубине. Здесь
было так же мутно, как на Волхове.
Даже Доброга никогда не видел морей, и сердца повольников волновались
странным и необычным чувством. Морская даль манила и тянула. По воде
катилась круглая добрая зыбь, море дышало, как грудью, и покачивало
расшивы. Повольники отгреблись подальше от берега и вновь попробовали
воду. Соленая вода, море! Над морем стояло чистое белое небо, и само море
казалось белым.
Кто-то бежал из моря навстречу ватажникам и резал воду высоким черным
плавником, пряча тело в море. Кто же это? Не спешило ли морское чудо,
чтобы напасть на людей? Биармины заволновались и показывали руками, что не
нужно биться. И вепсин приказал, чтобы повольники не трогали морское
чудовище, а поворачивали к берегу.
Бежать? Да и не убежишь, вот оно. Чудовище отвернуло и мчалось между
расшивами, чуть выставив черную спину с плавником. Одинец что есть силы
метнул тяжелую боевую рогатину. И другие не опоздали: кто ударил
На берегу лежала лодочка, такая легкая, что ее поднял один человек.
Лодочка была сплетена из прутьев и обтянута просаленной кожей.
Вот и гадай, что за люди здесь? Кожа на мешках и на лодочке была
похожа на нерпичью. Но откуда в реке нерпа?
Под березами стояли избушки бежавших хозяев, устроенные из жердей,
упертых комлями в землю и сверху связанных ремнем в пучок. Одни покрывала
береста, а две были обтянуты кожей, как лодка.
Эти рыболовы, видно, не мастера работать топорами. Что за жилье! Одну
избушку Сувор приподнял и развалил.
Повольники привыкли думать, что, кроме них, в Черном лесу никого нет.
Вот и нашлись другие люди, и чужие, неведомые, как река.
Никто не заметил, откуда среди своих оказался чужак. Он свалился как
с неба. Среднего роста, крепкий, с желтоватой кожей и с редкой черной
бородой, чужак ходил среди повольников. Они ему не препятствовали: хочешь
не хочешь - хозяин! Его спрашивали, но он не отвечал.
Трудно было понять, стар он или молод. Волосы были блестящие, со лба
до темени тянулась лысина. Лицо же гладкое, без морщин и походка легкая.
На чужаке были штаны из оленя и меховой кафтан, а ноги босые.
Чужак начал сердиться, подобрал палку с прикрученным острым и тяжелым
оленьим рогом. Повольники смеялись:
- Вот так топор! - но сами расступились. Хватит по лбу, не
поздоровится. Не драться же с ним.
Рыболов что-то заговорил, показывая на реку рукой и грозясь оленьим
рогом. Было понятно, что он хотел прогнать повольников.
- Чего шумишь, когда нет силы? Надоел, - сказал Сувор и взялся за
рогатину. - Сейчас я тебя укорочу!
Рыболов поймал рогатину за конец и так махнул рогом, что едва не
достал Сувора. Сувор озлился и хотел кольнуть рыболова, но тот увернулся с
криком и угрозами. Повольники потешались и подзуживали обоих.
Вмешался Доброга:
- Не тронь его, не дразни!
Сувор опустил рогатину; опомнился и рыболов, понимая, что силой ему
не взять. Чужак бросил рог, подступил к Доброге и принялся о чем-то
толковать. Староста вслушивался, но не поймал ни одного знакомого слова.
Староста поманил рыболова к мешкам и попробовал соль. Она горчила, но
была достаточно хороша.
- Откуда берешь соль?
Рыболов слушал, склонив голову набок. Чужой - что немой и глухой. С
ним приходится говорить руками, и он должен понять, что его не хотят
обижать.
Доброга вытащил нож и показал, как он режет. Пальцами и словами
староста объяснил рыболову:
- Тебя не будут резать, не бойся, не будут резать.
Рыболов сморщился, растолкал повольников и подобрал свой рог.
Подражая Доброге, он тыкал в рог пальцем, а старосте в лоб и отмахивался:
- Ты меня не будешь бить, и я тебя не буду!
Повольники смеялись:
- Ишь, ты! Понимает. Стало быть, не драчливый.
Но тут рыболов оглянулся и показал Сувору кулак. Доброга позвал
парня:
- А ну. Миритесь.
Сувор протянул раскрытую ладонь, но рыболов не понял. Доброга хлопнул
по ладони Сувора. Рыболов улыбнулся и протянул свою руку.
Вздумав показать силу, Сувор сжал руку рыболова. Но хотя ладонь
чужака была меньше Суворовой, она не поддалась.
После испытания силы рыболов совсем осмелел, распахнул кафтан и
достал точеную кость, вроде ножа. Ручка хорошая, красивая, но клинок
костяной не так режет, как железный. Чужак отдал нож Доброге.
Староста поцарапал кость своим ножом, чтобы чужак видел, как жесткая
кость уступает железу, и подал нож рыболову. Тот прикусил клинок зубами -
что это за вещь?
Староста показал, что дарит. Чужак обрадовался и погладил Доброгу по
руке.
На мысу назначили дневку. Повольники разложили костры и в охотку
поели рыбы из ям: давно не пробовали соленого.
Доброга не отпускал рыболова. Показывая на себя, староста твердил
свое имя:
- Доброга, Доброга, вот он. Я - Доброга, - и наконец-то добился
своего. Рыболов показал на него пальцем и затараторил:
- Добр-ога! Доб-ро-га! Доброга!
Рыболов смеялся и был, видимо, доволен. Он гладил старосту по голове
и повторял его имя. Друзья! После этого было уже легко добиться от чужака,
как его зовут: Биар. Скажут "Биар", он повернется и покажет на себя,
кивает и подтверждает:
- Биар, Биар.
Биара посадили к котлу, дали ложку и накормили. После еды Биар повел
Доброгу и тех, кто из сотрапезников пришелся под рукой, в глубь березняка,
мимо берестяных балаганчиков.
В лесу Биар залез в берлогу под кучей валунов. Вскоре он вышел из
берлоги с тремя людьми. Вот что! Здесь тайник, в который укрылись те, кто
не успел убежать по реке.
Из троих одна была молоденькой женщиной, чем-то похожая на Заренку,
смуглая кожей, темноволосая. Только глаза у нее чуть косили и она была
меньше ростом, чем Доброгина любушка.
По длинному узкому ходу проползли на четвереньках в обширную, сухую
пещеру с песчаным полом. Вверху, для дыма и света, в щели меж камнями были
вставлены обрезки березовых дуплистых стволов. Здесь, видимо, люди
зимовали, а зимуя, не одну рыбу ловили: в пещере было подвешено немало
хороших свежих шкурок пушного зверья.
Дорогие шкурки... Будь драка - они достались бы ватаге. А коль дело
кончилось миром, так пусть каждый без помехи владеет тем своим добром,
которое взял своим трудом.
С Биаром разговаривали на всех языках, какие только знали ватажники.
С ним толковали и по-чудински, и по-еми, и по-веси, и по-вепси. Из этих
наречий большая часть повольников знала хоть несколько слов. Нет. Будто
что и похожее толковал Биар, но ни он не понимал, ни его не могли понять.
А Доброге хотелось узнать многое. Зверь нерпа, из шкур которой были сшиты
мешки с солью и чьей кожей были обтянуты и лодка и два балагана, не
водится в реках. Нерпа живет в озере Нево и, как слыхали новгородцы,
плодится также и в соленых морях далеко за озером Нево.
Из разговоров с Биаром поняли, что вниз по реке живут еще такие же
люди, как рыболов. Узнали, что безыменная река, на которую вышла ватага,
называется по-биаровски Вагой, а та река, в которую втекла Вага у мыса,
носит имя Вин-о, стало быть - Двина.
У Биара не нашлось ни одной железной вещи, и это очень занимало
ватажников. И оружие, и снасти, и весь ловецкий припас были костяные и
каменные, из кремня. Ничего не скажешь, все сделано хорошо, добротно: и
крючки, и шилья, и ножи, и гарпунные насадки для крупной рыбы. Но разве же
сравнишь с железом! Биар рубил каменным топором березу. Тяпал, тяпал,
тяпал - без конца. А Сувор такую же березку снес в два удара. И еще одному
ватажники дивились: Биар знал, что такое кремень, а что кремень огненный
камень, было Биару невдомек.
Доброга велел плыть дальше. Биар вместе с молодой девушкой, ее звали
Бэва и она была дочерью Биара, погрузился на расшиву старосты. Бэва
принесла с собой корзинку, обмазанную глиной, и запас угольков, чтобы
кормить огонь. И верно, без железного огнива из кремня не выбьешь искру на
трут.
Река Двина оказалась большой, полноводной, не как Вага, хотя и Вага в
половодье казалась не меньше, чем Волхов. Биар знал Двину и показывал, как
лучше срезать петли и держаться на стрежне. Ночевали в местах, которые
указывал новый друг. Встречали вежи, подобные тем, что были на мысу, но
людей не видели.
На третий день повольники отошли от ночлега и заметили, что снизу
поднимается целое войско. Не менее двух десятков больших лодей заняли
стрежень, а вблизи берегов, по слабому течению, бежали, как утки, вереницы
малых лодок.
Повольники затабанили веслами и поставили расшивы рядом. Они спешили
вооружиться, хватались за шлемы, у кого они были, напяливали кольчуги.
Нежданно получилось - и никто не мог сразу найти нужное, вдвоем и втроем
хватались за одно. Кто успел натянуть спущенную тетиву, у того нет стрел.
Другой искал щит, а сам на нем топтался.
На Доброгиной расшиве было больше порядка, но и на ней опоздали.
Вверх по Двине забежали легкие лодочки и охватили повольников. На каждой
лодке двое гребли широкими веслами, а трое или четверо натягивали луки.
Доброга кричал:
- Береги гребцов! Прикрывайся щитами!
А стрелы уже летят!..
На крайней из трех ватажных расшив опустились сразу два весла с одной
стороны - и не поднялись. Расшива повернулась, и ее, как бревно, потащило
течение. Еле справились.
Кто не успел вооружиться, тот присел на дно, прячась за бортами.
Большие лодьи приблизились, и от них, как рои шершней, помчались стрелы.
- К берегу, к берегу греби! - распоряжался Доброга. Он стоял на носу
своей расшивы в шлеме и в кольчуге, а Заренка двумя щитами прикрывала его
и себя.
Все три расшивы повернули дружно. Одна большая лодья оказалась между
повольниками и берегом. Расшива Одинца ударила в нее, пробила легкий
кожаный борт. Лодья перевернулась, и расшива прошла над ней. За кормой,
как гагары, из воды выскакивали головы чужаков.
Ватажники с размаху выбросились на пологий бережок, выскочили кто в
мелкую воду, кто на сухое, и повернули расшивы бортами к воде, чтобы
укрыться.
А на реке вопили и гомонили чужаки. Нестройно свистели в дудки и
стучали в бубны. И большие и малые лодьи тучей нависали над берегом.
На твердой земле повольники опомнились, взялись за луки, начали
выцеливать по-охотничьи и, выпустив десятка три стрел, отогнали чужаков от
берега.
А и много же чужаков! Обойдут лесом, набросятся разом с воды и суши,
тут и конец. Ватажники бросились рубить деревья для засеки. Валили деревья
и злились с каждым сбитым деревом, кляли друг друга за беспорядок, за
растерянность. Расшивы захламили, многие только на берегу добрались до
своего оружия!
У четырех ватажников были прострелены шеи, у пятерых стрелы засели
между ребер, а трое были ранены в живот. Эти плохи, выживут или нет -
неизвестно.
На счастье, чужаки имели легкие стрелы - не с железными, а с
костяными насадками. Чужаки-лучники били метко и часто, но их стрелы не
могли пробить голову или застревали в теплой одежде.
Повольники устроили засеку, но их гнев не утихал. Тот, кто под тучей
стрел только что прощался с жизнью, теперь сосал ладонь, проколотую
стрелой, и требовал боя.
Чужаки издали посылали стрелы, которые без силы падали около
ватажников. Одинец зашел в воду по колено и до плеча растянул длинный
двухаршинный лук, подарок Изяслава. Тяжелая полуторааршинная стрела
пролетела над водой, до перьев вошла в кожаный щит, и пораженный чужак
упал в воду с большой лодьи. Одинец послал вторую смертельную стрелу.
Чужаки отгреблись еще дальше от берега. Мужик хотел еще посчитаться за
товарищей и за свое разорванное ухо, но Доброга позвал его:
- Будет. Не мечи стрел, береги.
Из леса потянуло дымком, за засекой кто-то ходил. Два десятка
повольников обошли засеку по воде, бросились в лес и заметили чужих. Сувор
настиг одного из них и уложил краем щита. За остальными не погнались, из
страха попасть в засаду в незнакомом месте.
Подобрали оружие, брошенное убежавшими чужаками: гладкую, как цепилка
от цепа, палку со вставленным в толстый конец моржовым зубом, еще дубинку
с прикрученным жилами большим острым кремнем, и олений рог на палке,
похожий на тот, с которым Биар вышел к повольникам на мысу. Нашлась
мазанная глиной корзинка с горячими углями, тоже похожая на биаровскую.
Только тут хватились повольники: а где же сам Биар с девушкой Бэвой?
Их не было, они убежали, а как и когда, того в общей суматохе никто
не видел.
Повольники рассматривали оружие чужаков. Плохое. От него достаточно
одной кожаной подкольчужной рубахи, не то что кольчуги. Сделано хорошо,
прочно, но против железного ничего не стоит. Чужаки не выдержат
рукопашного боя. А чтобы укрыться от стрел, Доброга придумал на борта
расшив набить еще по две доски, для весел прорубить дыры и сверху
прикрыться плетнями из веток.
Раненых уложили на хвойные постели и залили раны топленым жиром.
Заренка держала на коленях голову своего двоюродного брата Радока. Радоку
стрела угодила в бок. Вырвали ее. Парню плохо. Едва слышным голосом он
просил, чтобы сестра спела любимую и грустную новгородскую песнь:
Ты скажи, расскажи, расскажи, не забудь,
передай, повести всему людству.
От отца не скрывай, от братьев не таи,
матке слово снеси.
Что пропал я не зря, не сглупа потонул,
не в болоте загряз, не в гульбе я пропал.
Сговорился я сам с Черным лесом глухим,
обженился я сам на широкой реке.
Доброй волей пошел, доброй волей гулял,
доброй волей все взял.
Радок смотрел в вольное небо и шевелил губами. Ему казалось, что он
тоже что-то поет.
Но ему мнилось, что кругом не товарищи, что он лежит не на мягкой
хвое и не воздухом дышит. Его колыхала прозрачная, мягкая, теплая волна, и
он опускался в подводное царство. К нему склонялись и его ласкали водяные
розы. Он уходил глубже. Из чашечек роз выплывали красавицы, обнимали парня
белыми руками, и он не мог насытиться счастьем...
Сговорился я сам с Черным лесом глухим,
обженился я сам на широкой реке.
Доброй волей пошел, своей волей гулял,
я сам долю нашел, сам ее я и взял...
Вода холодела и темнела. Радок затрепетал, искал и прижимал к себе
невиданную красавицу, чтобы согреть сердце о сердце, приподнялся, глядел
не мигая, но более не видел. Сестра прикоснулась к спокойному лицу и
смежила брату веки. Роняет теплые женские слезы.
На руках Или другой повольник прощался с жизнью.
Повольники трудились без отдыха всю короткую ночь, нарастили борта
расшив и наготовили плетней. Теперь и настоящей стрелой не пробьешь, не то
что слабой костяной. Можно сталкиваться на воду и считаться с чужаками за
своих покойников. Из раненых семеро уже похолодели, а двое выходятся или
нет - кто скажет.
В лесу за засекой, где стоял дозор повольников, было спокойно, и река
против случайного стана опустела. Но чужаки не ушли.
На том берегу над деревьями и кустами поднимались дымки от костров.
Бубны стучали и там и в лесу этого берега. Пересвистывались дудки. Чужаки
переговаривались.
Доброга на одной расшиве выплыл на стрежень. В излучине ниже стана
были причалены большие лодьи чужаков. Доброгу заметили. Чужаки бежали по
берегу и лезли в лодьи, готовясь отчаливать. Часто и тревожно били бубны.
Выше стана прямо на реке стояли на якорях пять больших лодей. Около
них, как собаки на поводках, держалось десятка два маленьких лодок. Двину
берегли с обеих сторон и держали повольников в осаде. Доброга вернулся на
стан.
Повольники обсуждали, как им быть. Выждать, чтобы дело само показало?
Чужаки дождутся, когда ветер потянет с берега, зажгут лес и выкурят на
воду... И кто же знает, не послали ли они еще за своими? Лучше тотчас,
первыми напасть, не теряя времени попусту. И так и так - драться.
Да, быть бою. Три расшивы, укрытые от стрел, смогут смять и потопить
большие лодьи чужаков. Одну уже разбили. А о малых лодочках и судить не
приходится. На воде верх будет за повольниками, хотя их осталось лишь
четыре десятка, а чужаков будет несколько сотен.
Повольники судили правильно, и Доброга соглашался сначала напасть на
верхние лодьи, потом смять нижние. Чужаки сами разделились. Побить -
побьем. А дальше что?
Некоторые товарищи предлагали вернуться на свою реку, как привыкли
называть Вагу. На ней места много и нет чужаков. Другие настаивали побить
и покорить чужаков, взять выкуп и обложить погодной данью.
Как случалось и на больших и на малых вечах, повольники разбились
почти поровну и, отстаивая свое мнение, бранились и грозились. В увлечении
одного столкнули в реку - хорошо, что на мелкое место. А бубны чужаков,
будто принимая участие в споре, били часто и тревожно.
Доброга крикнул:
- Чужаки налетают! Чужаки!
Горячие головы опомнились. А не вернуться ли к товарищам и не решать
ли всей ватагой, как дальше поступать с чужаками?
- Не любо с чужаками драться для драки, - сказал Одинец. Он до сих
пор молчал. Его кафтан был в крови, разорванное стрелой ухо распухло, как
гриб. - Мы здесь не для того, чтобы, как на льду, тешиться кулаками. Уж
если драться, так чтобы был толк...
Одинец не кончил - в лесу раздался чей-то крик. Прислушались.
- Доброг-га! Доброга!
Что же там за чудо? Кто зовет старосту?
- Э-гей? Кто ревет?
- Доброга! Доброга!
А ведь это голос Биара!
Староста перебрался через засеку и позвал рыболова. Тот выскочил
из-за дерева и спрятался. Боится. Доброга бросил рогатину и меч и пошел
безоружный. Биар выбежал навстречу.
Оказалось, что чужаки хотели говорить с повольниками, так Доброга
понял Биара. Как говорить, не хитрят ли? Повольники приготовились к бою.
Биар принес бубен, обтянутый с обеих сторон кожей, разрисованной фигурками
медведей, оленей и собак. На стук биаровского бубна снизу выплыла большая
лодья, полная людей. С нее Биару отвечали на бубне же, а остальные бубны
замолкли, и на реке сделалось тихо. Чужаки были безоружные. Их лодья
медленно и наискосок правила к стану. Гребцы стоя работали тонкими веслами
с широкими лопастями, обтянутыми кожей.
Лодья подошла так близко, что сделались видны жильные швы на кожаных
бортах и лица чужаков. Они были смуглокожие, черноволосые, как Биар, с
редкими бородами. Несмотря на теплый день, чужаки были одеты тяжело. У
одних с плеч свисали плащи из мехов, собранных хвостами вниз, другие
носили шитые собольи шубы. Блестели кафтаны из рыбьей кожи, узорчато
расшитые цветными ремешками. Старшины. Они махали руками и показывали
повольникам пустые ладони.
В дымокурах потрескивали ветки, в лесу одиноко каркал ворон. Над
рекой с писком вверх-вниз, вниз-вверх летали чайки. Около кожаной лодьи
выскочила большая рыбина.
Седой высокий старик, опираясь на длинную бело-желтую кость,
переговаривался с Биаром. Биар, показывая на свои пустые руки и на лодью,
старался объяснить, что не надо оружия.
- Чужаки не боятся, и мы не трусливее их. - Повольники побросали
топоры, луки, рогатины, выбросили ножи из сапогов. Кто был в шлеме, тот
снял железную шапку.
Доброга стащил с себя и кольчугу и вместе с Биаром звал чужаков
руками и голосом. Лодья причалила, и люди попрыгали на берег. На борту
остались гребцы и старик с костяным посохом.
Один из чужаков заговорил. Чудно: Доброга понимал его слова. Он
говорил по-вепси и внятно, хотя ломал слова. Те из ватажников, которые
знали вепсинскую речь, тоже слушали.
- Какие вы суть люди, - спрашивал чужак, - и зачем вы к нам пришли?
Он разговаривал с Доброгой, а знавшие вепсинское наречие, переводили
для остальных.
- Вот оно какое дело. Он говорит, что чужаки узнали о нас от
рыболовов, которые бежали с мыса. Дескать, неведомые люди тех рыболовов,
которые не успели бежать, побили. Понимай, что мы убили Биара с Бэвой и
еще тех двух. Вот и собрались чужаки, чтоб нас наказать и прогнать...
- Когда они узнали от Биара, что мы никому худого не сделали, они
его, Биара, послали к нам.
- Говорят: напрасно мы у вас, а вы у нас людей побили сгоряча...
- Говорят: не нужно убивать людей. А нужно ловить зверя и рыбу. В
лесу и в воде для всех припасено много зверя и рыбы.
- Говорят: хотите, будем еще биться. Не хотите, будем мириться. У вас
горе, у нас горе.
- Человек от бури гибнет, от мороза гибнет, от хворости гибнет, от
старости гибнет. А один другого люди не должны губить...
Кончилась речь вепсина. Доброга со светлым лицом повернулся к
ватажникам:
- Что же, други? Будем судить вечем или сразу решим общим голосом? Я
так считаю: дело простое, нечего головы ломать!
Одинец первым ответил, со всей силой отрубив рукой:
- Чего же нам?! Мы и не хотели входить в чужую часть! На всех хватит
и без того. Быть миру!
- Быть миру? Быть миру и дружбе!
Толмач что-то сказал старику в лодке, и тот махнул костяным посохом.
Чужаки вытолкнули к Доброге какого-то человека, с ног до головы закрытого
черными соболиными шкурками. Толмач пояснил:
- Мы первые пролили вашу кровь. Мы даем вам женщину, чтобы она вам
рожала новых людей.
Из соболиных шкурок высунулась знакомая голова - это же Бэва!
Доброга положил девушке на плечо руку и усмехнулся:
- Девушка добрая, и ее должно принять. У меня есть жена. Пусть же она
сама выбирает из холостых ребят, кого захочет.
Толмач перевел. Путаясь в собольих хвостах, Бэва подошла к Сувору.
Парень ее обнял. Мир закреплен!
Чужаки побежали к повольникам и пустились обниматься. Старик в лодье
поднял костяной посох и потряс им. Повсюду на берегах ударили бубны, и к
стану ватажников побежали кожаные лодьи и лодочки. Кричат чужаки, радостно
кричат, надо думать, одно кричат все люди, которые избавились от мысли о
войне:
- Не будет крови, не будет! Мир!
Новые друзья натащили в стан повольников свежей рыбы, битой дикой
птицы, икры в берестяных и лубяных туесах, угощали, не отставая, совали
прямо в рот.
Толмач рассказывал, что он, сам от рода вепсин, уже давно забрел в
эти места и в них прижился. Народ здесь добрый, живет в низовьях Двины и
на берегах того соленого моря, в которое впадает Двина. Этот народ зовет
себя биарами. Слово же биар значит - человек. Биары - дети Великой Воды,
богини Йомалы.
Вверх по реке на нерест шли сильные косяки рыбы. Гладь Двины рябила
несчетными спинами. В воде было тесно.
Новгородцы любили лес и, слыша о землях, где нет леса, не понимали,
как может там жить человек. Лес давал зверей и птиц, деревья для изб,
расшив, для оружия и снасти и пламя для очага, священного очага рода. Лес
давал великую красоту, без него земля казалась бы плешивой, как темя
хилого старца.
Лес - сын Земли, так же как сами новгородцы. Они любили Землю, щедрую
и добрую мать, она не отказывала в хлебе человеку, который умел полить ее
своим потом. Все происходило от Земли, все рождалось в ее лоне. Земля
держала на себе реки, озера и моря, зачинала и сладкие и горькие ключи, из
воды которых выпаривали дорогую соль. Земля родила камень для очагов и
дарила огненный камень - кремень. В своей заботе о человеке Земля собирала
в болотах железо. Сотворяя человека, Земля дала ему крепкие кости от
камня, мясо - от плодородной почвы и кровь - от воды. Вода в теле человека
- соленая кровь сердца, вода в морях - кровь Земли.
Далеко, за Черным лесом, за реками и озерами остался Новгород.
Повольники плыли вниз по Двине к соленому морю. Вскоре еще одна река не
меньше Ваги втекла в Двину, но с правого берега, и Двина расширилась,
покрылась лесистыми островами. Обиармившийся вепсин Анг, который толмачил
при заключении мира с биармами, показывал повольникам удобные протоки и
рассказывал о биармах.
У биармов нет города, они не нуждаются в городах. Они живут родами и
малыми починками по морю. С весной многие поднимаются за рыбой по Двине,
но далеко не ходят. И зимуют у моря. Редко кто остается так далеко на
Двине ловить зверей зимой, как отец Бэвы Тшудд, которого ватажники по
ошибке назвали Биаром. Тот же Анг объяснил новгородцам значение имени
реки: Вин-о, освоенное новгородцами как Двина, значит Нежная, Тихая.
Двина была широка и многоводна, куда больше Волхова. Встречались
хорошие луга, а леса были хвойные, с березой, ольхой, ивняком. Дуб и клен,
как под Новгородом, здесь не росли. Много речек и рек Доброга и Одинец
наносили на свои берестяные листы, запоминая и изучая новый путь, а жилье
встречалось редко и только вежи биармов.
Расшивы повольников отошли от мирного стана, окруженные лодьями и
лодками биарминов. Час от часу биармины отставали, оставались на местах,
излюбленных для рыбной ловли. Через два дня не осталось никого, кроме
нескольких человек на расшивах повольников. Они оповещали других
биарминов, чтобы не вышло чего. Плыли свободно и мирно.
На четвертый день Двина расширилась еще больше, еще больше
рассыпалась на рукава. Течение почти не чувствовалось. Ватажники узнали
еще одно значение имени реки Вин-о: Морской залив или Широкое речное
устье.
Расшивы прошли за последние острова, и повольники увидели, как берега
загнулись и вправо и влево, а прямо, на полночь, более не было ничего,
кроме чистой воды до самого края неба. Так они, первые из всех
новгородцев, вплыли в новое море.
Ватажники черпали воду и пробовали: сладкая, как в озере. Но вода
была не такая, как в озере Нево, где видно дно на страшной глубине. Здесь
было так же мутно, как на Волхове.
Даже Доброга никогда не видел морей, и сердца повольников волновались
странным и необычным чувством. Морская даль манила и тянула. По воде
катилась круглая добрая зыбь, море дышало, как грудью, и покачивало
расшивы. Повольники отгреблись подальше от берега и вновь попробовали
воду. Соленая вода, море! Над морем стояло чистое белое небо, и само море
казалось белым.
Кто-то бежал из моря навстречу ватажникам и резал воду высоким черным
плавником, пряча тело в море. Кто же это? Не спешило ли морское чудо,
чтобы напасть на людей? Биармины заволновались и показывали руками, что не
нужно биться. И вепсин приказал, чтобы повольники не трогали морское
чудовище, а поворачивали к берегу.
Бежать? Да и не убежишь, вот оно. Чудовище отвернуло и мчалось между
расшивами, чуть выставив черную спину с плавником. Одинец что есть силы
метнул тяжелую боевую рогатину. И другие не опоздали: кто ударил