Страница:
твой сын Рагнвальд ступил бы на его рум. Да, Рагнвальд бы взялся за весло,
как ты. Моего "Дракона" погубили колдовством.
Есть черви-древоточцы, которые, ничем себя не проявляя, ходят внутри
доски, пока все дерево не превращается в труху. Оттар видел, как вода
выбросила из-под носовой палубы черпальщика с трухлявой доской, но ничего
не сказал Эстольду. Не потому, что он не хотел бесполезно упрекнуть
несчастного кормчего, не доглядевшего за днищем драккара. Нет, пусть вину
за гибель "Дракона" возложат на колдунов Гандвика, правильное объяснение
было невыгодно для Оттара.
- Вестфольдинг переносит и беду и удачу с твердым сердцем, - утешал
Оттар Эстольда. - Успокойся, я дам тебе нового "Дракона". Не такого же, а
прекраснейшего. Он будет обладать более быстрым ходом, будет сильнее и
стойче на волнах. Я построю его вместе с тобой. Еще много лет мы будем
пенить море и писать на волнах наши руниры.
Драккары повернули влево от устьев Вин-о. Они пойдут до стоянки Расту
и свернут прямо на север, по пройденному пути, чтобы не потеряться в
Гандвике, море колдунов, и вернуться в Нидарос.
Берег с лесами, полными соболей и других ценных зверей, для сбора
шкурок которых не нашлось послушных данников, оставался на юге синеватой
полосой. На море было тихо. Ярл громким голосом рассказывал о подвигах,
совершенных бесстрашными викингами:
- Вестфольдинги не побоялись ни Утгарда, ни Локи. Они заплыли дальше
древнего Гаральда, короля. Они заплыли дальше всех юнглингов и
скиольдингов со дня рождения племени Вотана, со дня заселения земли
фиордов их предками.
Они победили Гандвик, познали море, о котором, кроме имени, никто
ничего не знал. Они мужественно избороздили его девственную поверхность.
Они побеждали в открытом бою колдунов-биармов и покрывали их телами
берега Гандвика.
Они завоевали город колдунов и смели его, как муравейник.
О них веками будут петь скальды. О них сложат саги, которые перенесут
их имена в тысячелетия.
Зная дорогу к сердцу викингов, ярл славил победы, победы и еще
победы. По возвращении каждое его слово будет повторено и раздуто. Никто
из побывавших на Вин-о никому не признается в страхе перед лесом, перед
биармами и их стрелами, не признается даже себе. И никому не придет в
голову сказать ярлу Оттару, что это его, владетеля Нидароса, биармы
глодали по кускам, как жареного тетерева.
Увлекаясь прирожденным красноречием вестфольдинга, Оттар облекал свои
мысли пышными сравнениями и преувеличениями. Внушенное красивое слово и
героический образ - это семя, которое дает опытному сеятелю обильный
урожай. Он будет говорить со своими викингами много раз. Они вернутся в
Нидарос победителями и утвердят его славу.,
- Вы сядете выше всех за столами Валгаллы! Никто не бывал в Гандвике,
кроме вас, и никто не совершал величайших подвигов, о герои!
Так Оттар умело и обдуманно творил легенду. Впоследствии. выдумки
скальдов, основанные на сознательной лжи самого ярла и на хвастовстве его
викингов, сложились в одну из саг, в одно из сказочных повествований о
путешествиях доблестных непобедимых викингов.
Смелый грабитель, расчетливо-бесстрашный делец, Оттар умел молчать о
поражениях и убытках. В своем роде он опередил алхимиков, которые еще
будут утверждать, что они одни способны превращать в золото даже нечистоты
земли, и наемных "философов", вознесших звонко-льстивое слово выше
единственной реальности жизни - дела человека.
Приветствую тебя, воинственных славян
святая колыбель. Пришлец из чуждых стран,
с восторгом я взирал на сумрачные стены,
через которые столетий перемены
безвредно протекли; где вольности одной
служил тот колокол на башне вечевой...
М. Лермонтов
Постижение смысла исторического
действия есть обязательная насущно
необходимая задача потомков. Осуждение
помогает бороться с пережитками, одобрение
служит опорой поступательному движению.
Главнейшим руководством в постижении
является понимание того, что истинное
величие лишь в том, что служило и будет
служить благу людей. В истории общества нет
ничего, что подлежало бы забвению. Прошлое,
настоящее и будущее не разрываются в своем
последовательном движении. Они - единое тело
общественного развития.
Отец племени фиордов Вотан любит воронов, суровых, строгих, способных
жить столетиями не стареясь, собирателей тайн и вещих опытом долгих дней.
Черные, как драккары, птицы спокойно живут в дубовых лесах
вестфольдингов, их никто не обидит, их изображение - любимый символ на
знаменах свободных ярлов, королей открытых морей.
Вороны мудры и умеют безошибочно почувствовать грозное приближение
опасных дней невыносимой зимней стужи. Они предусмотрительно покидают
оледенелые леса гнездовий, где пища так каменеет, что делается недоступной
даже для их твердых, как мечи, клювов. Убегая от стужи, вороны летят на
юго-запад над забитыми льдом морями. Их стаи чернее черного зимнего неба,
плотнее тяжелых снеговых туч.
Вороны летят туда, где летом побывали вестфольдинги. Они находят
обгорелые стены, радуются глухому молчанию обезлюдевших полей,
приветствуют след волка на талом снегу и набрасываются на обильные объедки
летних пиров. Для зимы и это хорошо.
Вместе с весенним теплом для воронов наступают дни радости: в море
выплывают драккары викингов, такие же черные, как сами вороны. Викинг
уступает ворону лучшую долю добычи: глаз человека - мужчины, женщины,
ребенка. Вестфольдинги щедры.
С высоты орлам фиорды кажутся лужами, горы - холмами и леса -
порослью мха на скалах. Орлы различают морское дно и наблюдают движение
рыбьих стай там, где их никто другой не может заподозрить. Но орлам,
изображения которых еще можно найти в храме Валланда, - бывшей римской
Галлии, - нет дела до викингов. А воронам - есть.
Этой весной тяжелоклювые и мрачные вороны, ничем не выдавая скрытой
радости ожидания летних лакомств, следили за движениями флота союза
свободных ярлов, участники которого выходили из фиордов. Уже покинули
причалы три старых, давно-давно знакомых драккара владетеля
Лангезунд-фиорда ярла Ската. Из Расваг-фиорда и из Брекснехольм-фиорда
вышли драккары Зигфрида Неуязвимого и Гангуара Молчальника. Соседи и
друзья встретились в море. Куда они повернут?
Острый нос первого драккара ярла-скальда Свибрагера высунулся из
узкого горла Сноттегамн-фиорда. Свибрагер пел могучим голосом боевую песнь
Великого Скальда.
Альрик, Гардунг и Мезанг, покинув фиорды Харанс, Сельбэ и
Танангергамн, спешили грести. Хитрый Гольдульф скользнул из
Семскилен-фиорда; казалось, он озирался - столько тайны было на его лице.
Молодой Ролло, владетель Норангер-фиорда, встретился со своим однолетком
Ингольфом из Ульвин-фиорда. Ролло повернул на восток вместе с Ингольфом.
Судьба Ролло - на западе. Там он предложит воронам десятилетия обильнейших
пиров.
Опустели фиорд Ретэ, владения громадного, как медведь, Балдера
Большой Топор, и Хаслум, родовое гнездо веселого Фрея, и Беммель,
собственность ярлов Гаука и Гаенга, неразлучных братьев-соперников, и
Гезинг, принадлежащий Красноглазому Эрику, и Драммен упорного Эвилла, и
Хаген, и Баггенс...
Над драккарами порой кружились стаи воронов, и викинги приветствовали
громкими криками это предзнаменование удачной судьбы похода. Но движения
флота были неопределенны, драккары шли разрозненно, и вороны возвращались
на фиорды, ждали, опять кружили над морем. Они не боялись опоздать -
крылья быстрее весел и парусов. И вот наконец-то общее направление
определилось: драккары вестфольдингов плыли на Восток.
Тогда густые стаи воронов растрепанными тучами понеслись в восточный
угол Варяжского моря и засели, подобно потушенным головням, в
несравненно-яркой листве островов устья реки Нево.
Они дождались появления драккаров в дымке светлого взморья и
приветствовали их громкими криками: "Хрра, грра, крра!"
Вороны совершили короткий перелет на берега озера Нево и оттуда
валились в верховья Волхова.
Этим летом небывалый прилет воронов был замечен не только озерными
жителями и обитателями приволховских починков и заимок. И по Ильменю и в
самом Новгороде люди смотрели на воронов с нехорошим чувством. Никогда еще
их не бывало так много.
- Дурное знамение, - говорили новгородцы, наблюдая за тяжелым полетом
мрачных птиц.
- Недобрый знак, - повторяли они, разглядывая тяжелые черные фигуры,
мостящиеся на вершинах деревьев.
"Быть худу, быть худу", - произносил про себя новгородец-огнищанин,
мерянин Тсарг, глядя поутру на загрязненные пометом корни дуба, на котором
ночевала шайка незваных зловещих пришельцев.
Новгород знает важную походку боярина Ставра. Городское людство
привыкло видеть высоко поднятую голову, привыкло встречаться с
пронзительно-строгим взглядом и слушать громкий голос знатного боярина.
Привыкло и слушать его совета, ценить человека, опытного в делах и не
роняющего слова зря без ясного смысла.
В этот поздний вечер новгородцы не признали бы Ставра. Он,
согнувшись, бродит по верхней светлице своего пышного дома, заложил руки
за спину, едва волочит ноги в мягких сафьяновых сапогах с шитыми
задниками.
Болен он, что ли? Или, встречая сорок пятое лето непраздной жизни,
прежде времени почувствовал старость?
Прогоняя грузную думу, боярин выпрямился, рубанул рукой, как мечом, и
сделался прежним. Он бодро прошелся по обширной светлице и взялся за кубок
с густым греческим вином, который его ждал на столике, покрытом для
красоты, для роскоши парчовым платком.
Он поднял дорогой кубок, полюбовался рубиновой влагой. Вот он, боярин
Ставр, богатый купец, уважаемый старшина Городского конца. Ему сейчас бы
провозгласить здравицу гостям и сказать гордое слово так, как он умеет, -
чтобы люди понимали: не хозяин им оказывает честь, а они хозяину.
Но гостей нет, Ставр одинок в светлице. Обо всем переговорив в
последний раз, уже ушли старшины Гул и Гудим, бояре Нур, Делота, Синий и
Хабар. Ставр сделал глоток и, будто любимое вино сделалось немило,поставил
обратно початый кубок. Он подошел к низкому оконцу, согнул гордую спину,
оперся локтями на подоконную доску и глядит, глядит на Город через
оконницу, открытую для теплого ясного времени.
Чего ты не видал, боярин? Ведь сколько раз ты глядел отсюда на крыши
новгородских домов, на стены, заборы, мощеные улицы! Ты знаешь, что по
ночам новгородские дворы пусты, как и улицы. Или ты вздумал поглядеть, кто
еще не спит в Новгороде? Час поздний. В летнем небе светло, но вечер уже
прошел и кончается первая половина ночи. Находит полночь, воздух сереет
недолгой мглой. Гляди не гляди - все спят.
По Волхову паутиной заплелся туман. Над ним чуть видны высокие тонкие
мачты дремлющих у пристаней и причалов расшив. А нурманнских драккаров ты,
боярин, не увидишь. Они встали у нижних причалов, и ты это знаешь. Ты
знаешь...
Ты не увидишь и Детинца-Кремля, он за тобой, городская крепость и
хранилище, стоит сзади твоего двора. Там хранится городская казна, там
склады городского добра, там живут ротники, которые дали Городу
клятву-роту охранять Новгородскую Правду. А крепка ли в каждой душе
ротника клятва, ты знаешь.
Воины-ротники спят в очередь и держат ночную стражу на городских
стенах и у закрытых ворот. Другие следят за Городом из Детинца, с высокого
места, где находится большое кожаное било. Около била лежат деревянные
молоты. Если загорится в Городе или случится что-либо недоброе, ротники
пробьют тревогу.
Сторожа не спят. Слышен звучно-протяжный крик:
- Сла-авен Сла-авенский ко-онец...
Слышишь отзыв:
- Пло-отнический сла-авен...
Перекликаясь, ротники борют сон и, по воинскому обычаю, проверяют
товарищей. Кончив славить городские концы, перейдут к улицам. От улиц -
примутся за знатных людей, за концовских и уличанских старост. Дай срок,
ты, боярин, услышишь и свое имя. И прозвучит твое имя среди имен первых
новгородцев.
Ставр разогнулся, взялся рукой за подстриженную бороду, расправил
усы. Чтой-то пальцы липкие? Забыл после густого вина осушить усы. Боярин
нашел дорогой рушник, вышитый дочерью, и утерся.
Воздух за окном густо посерел. Чу, запел петух. В светлице темно.
Велеть вздуть огня, зажечь свечей. Ставр подошел к низкой дверце. За ней,
перед лестницей, что ведет вниз, на войлочном конике спит кощей-отрок для
прислуги боярину. Нет, не надо...
Возвещая полночь, по дворам перекликались первые петухи. В светлице
не видно зги.. Заглянул бы кто - не нашел боярина.
Ставр вспоминал дни, проведенные много лет тому назад за теплым
морем, Понтом Евксинским, в великом каменном городе, Восточном Риме.
В жарко-голубом небе сиял знак власти кесаря, басилевса-автократора,
золотой крест на храме Софьи-Премудрости. Над мощенной каменным плитняком
площадью навстречу солнцу неслась конная статуя былого кесаря Юстиниана, и
бронзовый идол поднимал в правой руке шар, хвастливо изображающий якобы
власть кесаря над всем миром.
А сам тогдашний живой басилевс не шел, - шествовал. Закрывая
автократора, теснились сановники и евнухи с позорно-бабьими лицами в
тяжелых парчовых одеждах, из которых каждая равнялась цене хорошего
парусного корабля. Изнывая от жары, облитые смердящим потом, сановники
показывали римскому людству меч, скипетр и шар автократора.
Купец Никомах, приятель Ставра, шептал новгородскому боярину трудные,
тут же забываемые имена сановников-евнухов и рассказывал про войско -
охрану басилевса, которое плыло, сияя на солнце до боли в глазах. Войско
разделялось на разные отряды - сапфариев, буккеллариев, экскубиторов,
моглабитов, миртаитов, которые были по-разному вооружены. Все для того,
говорил Никомах, чтобы внутри войска не произошло сговора против кесаря.
Было и совсем отдельное войско - варанга из славян, нурманнов, готов
под началом старшин Акалутоса и Аритмоса, несшего не меч, а серебряную
ветвь дерева пальмы.
Просверкав сказочным богатством, силой и властью, басилевс скрылся
как сон. Вечером Никомах, напившись хиосского вина, тешился над
автократором-базилевсом, глупым, полубезумным от пьянства и несказуемого
распутства, которым, как облезлым, забитым ослом, правила жена и ее быстро
сменяющиеся любовники.
Выболтавшись и протрезвев, Никомах опомнился, ползал червем, обнимал
ноги своего гостя Ставра, молил новгородского боярина забыть крамольные
речи. Грек испугался попасть в каменные темницы, вонючие подземные нумеры,
запрятанные под дворцом басилевса...
Подлинно хороши римские золотые монеты номизмы, цизионы, тризмиционы,
на них можно взять все, что увидишь. А само римское людство ничего не
имеет, живет в смраде и вони, по каменным улицам от нечистот и падали не
пройдешь, не то что на бревенчатых чистых мостовых Новгорода.
В Новгороде сухой виноград - сладкий изюм, фрукты и дыни пробовал не
каждый мастер, не говоря о простых мужиках. В Риме дорогое лакомство
нипочем, зато тамошний простой людин, заедая кислое вино сладкими
заешками, не видит масла, сала, меда и мяса. Оттого-то они слабосильны,
жидки духом и телом, не как новгородцы. Ставру не понравился пышный и ниши
и Восточный Рим, он не хотел бы там жить. Ему милы родные новгородские
места. А поучиться в Риме есть чему.
В Риме кесари сильны войском и иноземными дружинами. Кто перетянет к
себе иноземные дружины, за кого встанет войско, тот басилевс-кесарь, тот
правит Римом. Править легко. Трудно взять власть. Ох, как трудно!..
Боярину забылись далекие дни, когда в его душе впервые повернулся
червяк и начал сосать сердце. Но день, когда вполне решился, помнит.
Ставр попал между жалобщиками-нурманнами и новгородским людством на
судном вече-одрине над безродным парнем-головником, который убил знатного
нурманнского гостя ярла Гольдульфа. Чтобы уйти от людей и не обидеть
нурманнов, боярин притворился больным, но от себя, от стыда, не ушел.
Утекло много лет. В новом дальнем новгородском пригородке беглый
парень дорос до поморянского старшины. Ставр свиделся с ним, когда Одинец
вносил городу виру за убийство. Он кланялся Ставру, но лишь по обряду. У
таких твердые спины. Одинец не пустил на поморье ни Ставровых, ни других
приказчиков. Самовольно и самовластно живут поморяне и северодвинские
выселки.
Да, много воды ушло, Ставрово богатство выросло, а власти не
прибавилось. Удалось склонить к своим мыслям некоторых старшин и бояр, но
общая сила была недостаточна, чтобы самим взять Новгород в руки. А с
непостоянными, увертливыми нурманнами плохо договариваться.
И то сказать, не мог же Ставр позвать нурманнов полным голосом.
Новгородское людство здесь, можно не сносить головы. Тихим голосом, от
случая к случаю, звал Ставр нурманнов, щупал намеками, шептал на ухо, под
строгой тайной.
А время не ждало. Седина забелила виски, надоело выщипывать из бороды
досадливые предвестники бессильной старости. Ставр лишился дочери,
единственной радости сердца. Не заедать же ему было девичий век. Ставр
оторвал себя от дочери и отдал свою Потворушку замуж в Плесков за
полюбившегося ей молодого боярина Добрыню.
Ставр тешился торгом, любил и умел прозорливо творить дела, в барышах
искал не прибыль богатства, видел победу ума. Постыло...
Он не отказывал себе в рабынях-наложницах. Не с глупой молодой
горячкой, - с зрелым искусством мужа высоко ценил и тонко понимал
томительную женскую прелесть. Постыло...
Одинокая ночь мчалась борзым конем. Загорланили вторые петухи.
Рассвело. Бессонный боярин, вновь глядел в оконце.
Тянулся и будил Волхов караван расшив. За ночное затишное безветрие
солевозы одолели ворчливый Ильмень и правили к соляным причалам.
Караванный старшой зычным криком оповещал, чтобы на пристанях готовились
принимать концы.
За рекой серые дымки отделялись от тумана. Там от восхода до восхода
новгородские рудоплавильщики работают у домниц на отведенном им урочище.
В чьей-то кузнице, не у Изяслава ли, кузнецы поторопились, и бухнул
первый тяжелозвонкий молот. Собирая стада, пастухи на улицах заиграли на
берестяных рожках. В хлевах протяжным мычаньем откликнулась скотина.
Заскрипели ворота. Тарахтя колесами по деревянным мостовым, громко
покатились телеги.
Голосов становилось все более и более. Город пробудился, и, как
струйки в реке, воедино сливался городской шум.
У нижних причалов, которые не видны из светлицы Ставра, стояли
нурманнские драккары. Многие нурманны задумали этим летом плыть к грекам
по торговым и военным делам. Они не могли миновать Новгородских земель.
Вчера на шести драккарах прибыли первыми конунг Скат со свободными ярлами
Агмундом, Гольдульфом и Свибрагером просить Новгород о вольном пропуске по
Волхову, Ильменю и далее в Днепр.
Нурманны предлагали заплатить, по обычаю, пошлины в городскую казну,
ныне дадут проходную, потом обратную. По совету старшины Ставра,
поддержанного старшинами Гулом и Гудимом, было решено пропустить нурманнов
без помехи.
Из шести прибывших в Новгород нурманнских драккаров два побежали
вниз, чтобы известить своих о полученном разрешении, а четыре остались. В
их днищах открылись течи, и нурманны вытащили драккары на сухой берег.
Будучи известными умельцами, нурманны не просили помощи от городских
мастеров, сами развели костры под котлами со смолой и застучали клепалами.
Драккары союза ярлов ждали неподалеку. Вскоре они потянулись по
Волхову. Новгородцы с обоих берегов глазели на нурманнскую силу.
В голове плыл высокий драккар на восемнадцати парах весел, длинных,
как мачта средней расшивы, но ходивших легко. На задранном носу драккара
торчала голова неизвестного чудовища, рогатая, со змеиной пастью, с бычьим
лбом и чешуйчатой шеей, выгнутой лебедем. Сам драккар был угольно-черный,
а голова золотая.
За ним тянулся свиноголовый, за свиноголовым - с человечьей головой,
но голова сидела на оленьей шее, а изо лба выставлялся рог из моржового
зуба. Этот - с вороньей головой, тот - с лошадиной. Новгородцы шутили:
- Велика лошадка-то! Откуда такую взяли, где пасли, чем кормили? Эй,
нурманн! Ты бы верхом на нее! Врешь, ноги раздерешь!
Нельзя было понять, каких чудищ изображали иные драккары. Новгородцы
ощущали дикую угрожающую красоту чужих кораблей.
Народу на драккарах сидело много-много, но безоружных. Головы гребцов
были без шлемов, одни в круглых войлочных нурманнках, другие
простоволосые. Без броней, в кафтанах, в рубахах - теплое время. Сильные
люди, один к одному. Эти справятся тащить драккары через волоки! А что-то
у них не видать товаров. Одни бойцы. Новгородцы пересмеивались:
- Наторгуют! Ишь, что повезли на мену: копье да меч, да голову с
плеч!
Нурманны проходили друзьями, но старшины приказали опасаться. Ротники
не отогнали людство от берегов, однако же закрыли все волховские ворота.
Договор договором, но нурманны сильно лукавы, пусть проходят.
Среди больших драккаров плыли малые, с меньшим числом бойцов, легкие,
с быстрым ходом. Все плыли хорошо; хоть и разные, с разным числом весел,
но шли ровно и густо, не наседая и не оттягивая. Среди больших драккаров
малые казались утками между гусей. Идя Городом, нурманны захотели
похвалиться своим уменьем. Малые драккары взяли в стороны и отстали, а
большие ударили веслами и заняли свободные места.
Новгородцы поглядели вслед последним драккарам и разошлись к своим
делам. В городском тыне открылись ворота, в Детинце распахнулись дубовые
створы.
У отсталых из-за починок драккаров на волховском берегу толпилось
сотен шесть нурманнов, всем вместе было нечего делать. Нурманны покинули
на работе несколько десятков, остальные кучками, с оружием, по своему
обычаю, разбрелись по Городу. Иные застряли в воротах, другие выбрались на
торг.
Они, как люди, никогда не бывавшие в Новгороде, все осматривали,
щупали товары, узнавали цены. Сбившись у ворот Детинца, любовались
запорами и створами, хвалили добротную работу городских плотников.
Рассказывают же бывалые люди, что в нурманнской земле нет таких
больших и хороших городов, как Новгород. Недаром нурманны по-своему
называют русские земли Гардарикой, что значит Богатая Страна Городов.
Пусть любуются.
Никто сразу и не заметил, как со двора нурманнских гостей, который
смотрел на торжище, вышло много вооруженных людей.
Откуда их столько взялось?
Новгородцы оглядывались. А те скорым шагом, расталкивая людство,
прошли к Детинцу. Туда же пустились все шатавшиеся по торжищу нурманны. И
уже они в воротах!
Новгородцы не успели опомниться, как нурманны скрылись и за собой
затянули ворота. Завыли, заныли по всему Городу нурманнские рога. Тут же
кожаное детинцевское било ударило к тревоге.
В Детинце завязался бой, слышались страшные крики: то с нурманнами
схватились ротники. Народ метнулся к воротам крепости - все замкнуты!
Било смолкло, замолчали рога. Новгородцы метались по торжищу и по
ближним улицам.
Кто кричал: "Оружайтесь!"
Кто: "Запирайте городские ворота!"
Поздно. У двоих волховских ворот шлявшиеся будто без дела нурманны
побили сторожей и порубили петли.
С места, где нурманны варили смолу, раз за разом в небо летел клубами
черный дым, и все драккары бежали по Волхову назад, в Город. Далеко
опередив больших, головными неслись, как стрелы, малые драккары.
Минуя пристани, они, выбирая пологие места берега, выбрасывались, и
через ворота, отряд за отрядом, в Город бежали закованные в железо
викинги.
Они не били людство и не кидались грабить дворы. Они рвались к
торжищу, и если кого убили, то лишь из тех, кто им попался в тесноте или
пытался помешать.
А в Детинце все еще бились. Беда застигла ротников врасплох, как кур
в курятнике, но воины не хотели сдаваться, оборонялись где и как пришлось:
на лестницах, в домах и во дворах городской крепости. Из Города было
видно, как двое ротников, теснимые нурманнами, в одних рубахах рубились на
тыне и были сброшены в ров...
Изнутри ротники хотели пробиться к воротам, разбросали было нурманнов
и успели открыть одни ворота, надеясь на помощь народа. Но открыли,
несчастные, ход новым нурманнам. На них нурманны навалились спереди и
сзади, секли и кололи мечами, протыкали копьями и вмиг навалили кучи
мертвых и умирающих.
Новгород не успел опомниться, как был уже взят. Во всех воротах -
нурманны. На торжище, на перекрестках улиц, на тыне - они и они. Сгоряча
показалось, что их больше, чем новгородцев.
Опять в Детинце заговорила кожа. Не тревожно, - било звучало важно и
мирно, привычным голосом приглашая горожан на общее вече. Что же, что?!
Новгородцы дрогнули. Забившись во дворы, наспех вооружаясь, они ждали
как ты. Моего "Дракона" погубили колдовством.
Есть черви-древоточцы, которые, ничем себя не проявляя, ходят внутри
доски, пока все дерево не превращается в труху. Оттар видел, как вода
выбросила из-под носовой палубы черпальщика с трухлявой доской, но ничего
не сказал Эстольду. Не потому, что он не хотел бесполезно упрекнуть
несчастного кормчего, не доглядевшего за днищем драккара. Нет, пусть вину
за гибель "Дракона" возложат на колдунов Гандвика, правильное объяснение
было невыгодно для Оттара.
- Вестфольдинг переносит и беду и удачу с твердым сердцем, - утешал
Оттар Эстольда. - Успокойся, я дам тебе нового "Дракона". Не такого же, а
прекраснейшего. Он будет обладать более быстрым ходом, будет сильнее и
стойче на волнах. Я построю его вместе с тобой. Еще много лет мы будем
пенить море и писать на волнах наши руниры.
Драккары повернули влево от устьев Вин-о. Они пойдут до стоянки Расту
и свернут прямо на север, по пройденному пути, чтобы не потеряться в
Гандвике, море колдунов, и вернуться в Нидарос.
Берег с лесами, полными соболей и других ценных зверей, для сбора
шкурок которых не нашлось послушных данников, оставался на юге синеватой
полосой. На море было тихо. Ярл громким голосом рассказывал о подвигах,
совершенных бесстрашными викингами:
- Вестфольдинги не побоялись ни Утгарда, ни Локи. Они заплыли дальше
древнего Гаральда, короля. Они заплыли дальше всех юнглингов и
скиольдингов со дня рождения племени Вотана, со дня заселения земли
фиордов их предками.
Они победили Гандвик, познали море, о котором, кроме имени, никто
ничего не знал. Они мужественно избороздили его девственную поверхность.
Они побеждали в открытом бою колдунов-биармов и покрывали их телами
берега Гандвика.
Они завоевали город колдунов и смели его, как муравейник.
О них веками будут петь скальды. О них сложат саги, которые перенесут
их имена в тысячелетия.
Зная дорогу к сердцу викингов, ярл славил победы, победы и еще
победы. По возвращении каждое его слово будет повторено и раздуто. Никто
из побывавших на Вин-о никому не признается в страхе перед лесом, перед
биармами и их стрелами, не признается даже себе. И никому не придет в
голову сказать ярлу Оттару, что это его, владетеля Нидароса, биармы
глодали по кускам, как жареного тетерева.
Увлекаясь прирожденным красноречием вестфольдинга, Оттар облекал свои
мысли пышными сравнениями и преувеличениями. Внушенное красивое слово и
героический образ - это семя, которое дает опытному сеятелю обильный
урожай. Он будет говорить со своими викингами много раз. Они вернутся в
Нидарос победителями и утвердят его славу.,
- Вы сядете выше всех за столами Валгаллы! Никто не бывал в Гандвике,
кроме вас, и никто не совершал величайших подвигов, о герои!
Так Оттар умело и обдуманно творил легенду. Впоследствии. выдумки
скальдов, основанные на сознательной лжи самого ярла и на хвастовстве его
викингов, сложились в одну из саг, в одно из сказочных повествований о
путешествиях доблестных непобедимых викингов.
Смелый грабитель, расчетливо-бесстрашный делец, Оттар умел молчать о
поражениях и убытках. В своем роде он опередил алхимиков, которые еще
будут утверждать, что они одни способны превращать в золото даже нечистоты
земли, и наемных "философов", вознесших звонко-льстивое слово выше
единственной реальности жизни - дела человека.
Приветствую тебя, воинственных славян
святая колыбель. Пришлец из чуждых стран,
с восторгом я взирал на сумрачные стены,
через которые столетий перемены
безвредно протекли; где вольности одной
служил тот колокол на башне вечевой...
М. Лермонтов
Постижение смысла исторического
действия есть обязательная насущно
необходимая задача потомков. Осуждение
помогает бороться с пережитками, одобрение
служит опорой поступательному движению.
Главнейшим руководством в постижении
является понимание того, что истинное
величие лишь в том, что служило и будет
служить благу людей. В истории общества нет
ничего, что подлежало бы забвению. Прошлое,
настоящее и будущее не разрываются в своем
последовательном движении. Они - единое тело
общественного развития.
Отец племени фиордов Вотан любит воронов, суровых, строгих, способных
жить столетиями не стареясь, собирателей тайн и вещих опытом долгих дней.
Черные, как драккары, птицы спокойно живут в дубовых лесах
вестфольдингов, их никто не обидит, их изображение - любимый символ на
знаменах свободных ярлов, королей открытых морей.
Вороны мудры и умеют безошибочно почувствовать грозное приближение
опасных дней невыносимой зимней стужи. Они предусмотрительно покидают
оледенелые леса гнездовий, где пища так каменеет, что делается недоступной
даже для их твердых, как мечи, клювов. Убегая от стужи, вороны летят на
юго-запад над забитыми льдом морями. Их стаи чернее черного зимнего неба,
плотнее тяжелых снеговых туч.
Вороны летят туда, где летом побывали вестфольдинги. Они находят
обгорелые стены, радуются глухому молчанию обезлюдевших полей,
приветствуют след волка на талом снегу и набрасываются на обильные объедки
летних пиров. Для зимы и это хорошо.
Вместе с весенним теплом для воронов наступают дни радости: в море
выплывают драккары викингов, такие же черные, как сами вороны. Викинг
уступает ворону лучшую долю добычи: глаз человека - мужчины, женщины,
ребенка. Вестфольдинги щедры.
С высоты орлам фиорды кажутся лужами, горы - холмами и леса -
порослью мха на скалах. Орлы различают морское дно и наблюдают движение
рыбьих стай там, где их никто другой не может заподозрить. Но орлам,
изображения которых еще можно найти в храме Валланда, - бывшей римской
Галлии, - нет дела до викингов. А воронам - есть.
Этой весной тяжелоклювые и мрачные вороны, ничем не выдавая скрытой
радости ожидания летних лакомств, следили за движениями флота союза
свободных ярлов, участники которого выходили из фиордов. Уже покинули
причалы три старых, давно-давно знакомых драккара владетеля
Лангезунд-фиорда ярла Ската. Из Расваг-фиорда и из Брекснехольм-фиорда
вышли драккары Зигфрида Неуязвимого и Гангуара Молчальника. Соседи и
друзья встретились в море. Куда они повернут?
Острый нос первого драккара ярла-скальда Свибрагера высунулся из
узкого горла Сноттегамн-фиорда. Свибрагер пел могучим голосом боевую песнь
Великого Скальда.
Альрик, Гардунг и Мезанг, покинув фиорды Харанс, Сельбэ и
Танангергамн, спешили грести. Хитрый Гольдульф скользнул из
Семскилен-фиорда; казалось, он озирался - столько тайны было на его лице.
Молодой Ролло, владетель Норангер-фиорда, встретился со своим однолетком
Ингольфом из Ульвин-фиорда. Ролло повернул на восток вместе с Ингольфом.
Судьба Ролло - на западе. Там он предложит воронам десятилетия обильнейших
пиров.
Опустели фиорд Ретэ, владения громадного, как медведь, Балдера
Большой Топор, и Хаслум, родовое гнездо веселого Фрея, и Беммель,
собственность ярлов Гаука и Гаенга, неразлучных братьев-соперников, и
Гезинг, принадлежащий Красноглазому Эрику, и Драммен упорного Эвилла, и
Хаген, и Баггенс...
Над драккарами порой кружились стаи воронов, и викинги приветствовали
громкими криками это предзнаменование удачной судьбы похода. Но движения
флота были неопределенны, драккары шли разрозненно, и вороны возвращались
на фиорды, ждали, опять кружили над морем. Они не боялись опоздать -
крылья быстрее весел и парусов. И вот наконец-то общее направление
определилось: драккары вестфольдингов плыли на Восток.
Тогда густые стаи воронов растрепанными тучами понеслись в восточный
угол Варяжского моря и засели, подобно потушенным головням, в
несравненно-яркой листве островов устья реки Нево.
Они дождались появления драккаров в дымке светлого взморья и
приветствовали их громкими криками: "Хрра, грра, крра!"
Вороны совершили короткий перелет на берега озера Нево и оттуда
валились в верховья Волхова.
Этим летом небывалый прилет воронов был замечен не только озерными
жителями и обитателями приволховских починков и заимок. И по Ильменю и в
самом Новгороде люди смотрели на воронов с нехорошим чувством. Никогда еще
их не бывало так много.
- Дурное знамение, - говорили новгородцы, наблюдая за тяжелым полетом
мрачных птиц.
- Недобрый знак, - повторяли они, разглядывая тяжелые черные фигуры,
мостящиеся на вершинах деревьев.
"Быть худу, быть худу", - произносил про себя новгородец-огнищанин,
мерянин Тсарг, глядя поутру на загрязненные пометом корни дуба, на котором
ночевала шайка незваных зловещих пришельцев.
Новгород знает важную походку боярина Ставра. Городское людство
привыкло видеть высоко поднятую голову, привыкло встречаться с
пронзительно-строгим взглядом и слушать громкий голос знатного боярина.
Привыкло и слушать его совета, ценить человека, опытного в делах и не
роняющего слова зря без ясного смысла.
В этот поздний вечер новгородцы не признали бы Ставра. Он,
согнувшись, бродит по верхней светлице своего пышного дома, заложил руки
за спину, едва волочит ноги в мягких сафьяновых сапогах с шитыми
задниками.
Болен он, что ли? Или, встречая сорок пятое лето непраздной жизни,
прежде времени почувствовал старость?
Прогоняя грузную думу, боярин выпрямился, рубанул рукой, как мечом, и
сделался прежним. Он бодро прошелся по обширной светлице и взялся за кубок
с густым греческим вином, который его ждал на столике, покрытом для
красоты, для роскоши парчовым платком.
Он поднял дорогой кубок, полюбовался рубиновой влагой. Вот он, боярин
Ставр, богатый купец, уважаемый старшина Городского конца. Ему сейчас бы
провозгласить здравицу гостям и сказать гордое слово так, как он умеет, -
чтобы люди понимали: не хозяин им оказывает честь, а они хозяину.
Но гостей нет, Ставр одинок в светлице. Обо всем переговорив в
последний раз, уже ушли старшины Гул и Гудим, бояре Нур, Делота, Синий и
Хабар. Ставр сделал глоток и, будто любимое вино сделалось немило,поставил
обратно початый кубок. Он подошел к низкому оконцу, согнул гордую спину,
оперся локтями на подоконную доску и глядит, глядит на Город через
оконницу, открытую для теплого ясного времени.
Чего ты не видал, боярин? Ведь сколько раз ты глядел отсюда на крыши
новгородских домов, на стены, заборы, мощеные улицы! Ты знаешь, что по
ночам новгородские дворы пусты, как и улицы. Или ты вздумал поглядеть, кто
еще не спит в Новгороде? Час поздний. В летнем небе светло, но вечер уже
прошел и кончается первая половина ночи. Находит полночь, воздух сереет
недолгой мглой. Гляди не гляди - все спят.
По Волхову паутиной заплелся туман. Над ним чуть видны высокие тонкие
мачты дремлющих у пристаней и причалов расшив. А нурманнских драккаров ты,
боярин, не увидишь. Они встали у нижних причалов, и ты это знаешь. Ты
знаешь...
Ты не увидишь и Детинца-Кремля, он за тобой, городская крепость и
хранилище, стоит сзади твоего двора. Там хранится городская казна, там
склады городского добра, там живут ротники, которые дали Городу
клятву-роту охранять Новгородскую Правду. А крепка ли в каждой душе
ротника клятва, ты знаешь.
Воины-ротники спят в очередь и держат ночную стражу на городских
стенах и у закрытых ворот. Другие следят за Городом из Детинца, с высокого
места, где находится большое кожаное било. Около била лежат деревянные
молоты. Если загорится в Городе или случится что-либо недоброе, ротники
пробьют тревогу.
Сторожа не спят. Слышен звучно-протяжный крик:
- Сла-авен Сла-авенский ко-онец...
Слышишь отзыв:
- Пло-отнический сла-авен...
Перекликаясь, ротники борют сон и, по воинскому обычаю, проверяют
товарищей. Кончив славить городские концы, перейдут к улицам. От улиц -
примутся за знатных людей, за концовских и уличанских старост. Дай срок,
ты, боярин, услышишь и свое имя. И прозвучит твое имя среди имен первых
новгородцев.
Ставр разогнулся, взялся рукой за подстриженную бороду, расправил
усы. Чтой-то пальцы липкие? Забыл после густого вина осушить усы. Боярин
нашел дорогой рушник, вышитый дочерью, и утерся.
Воздух за окном густо посерел. Чу, запел петух. В светлице темно.
Велеть вздуть огня, зажечь свечей. Ставр подошел к низкой дверце. За ней,
перед лестницей, что ведет вниз, на войлочном конике спит кощей-отрок для
прислуги боярину. Нет, не надо...
Возвещая полночь, по дворам перекликались первые петухи. В светлице
не видно зги.. Заглянул бы кто - не нашел боярина.
Ставр вспоминал дни, проведенные много лет тому назад за теплым
морем, Понтом Евксинским, в великом каменном городе, Восточном Риме.
В жарко-голубом небе сиял знак власти кесаря, басилевса-автократора,
золотой крест на храме Софьи-Премудрости. Над мощенной каменным плитняком
площадью навстречу солнцу неслась конная статуя былого кесаря Юстиниана, и
бронзовый идол поднимал в правой руке шар, хвастливо изображающий якобы
власть кесаря над всем миром.
А сам тогдашний живой басилевс не шел, - шествовал. Закрывая
автократора, теснились сановники и евнухи с позорно-бабьими лицами в
тяжелых парчовых одеждах, из которых каждая равнялась цене хорошего
парусного корабля. Изнывая от жары, облитые смердящим потом, сановники
показывали римскому людству меч, скипетр и шар автократора.
Купец Никомах, приятель Ставра, шептал новгородскому боярину трудные,
тут же забываемые имена сановников-евнухов и рассказывал про войско -
охрану басилевса, которое плыло, сияя на солнце до боли в глазах. Войско
разделялось на разные отряды - сапфариев, буккеллариев, экскубиторов,
моглабитов, миртаитов, которые были по-разному вооружены. Все для того,
говорил Никомах, чтобы внутри войска не произошло сговора против кесаря.
Было и совсем отдельное войско - варанга из славян, нурманнов, готов
под началом старшин Акалутоса и Аритмоса, несшего не меч, а серебряную
ветвь дерева пальмы.
Просверкав сказочным богатством, силой и властью, басилевс скрылся
как сон. Вечером Никомах, напившись хиосского вина, тешился над
автократором-базилевсом, глупым, полубезумным от пьянства и несказуемого
распутства, которым, как облезлым, забитым ослом, правила жена и ее быстро
сменяющиеся любовники.
Выболтавшись и протрезвев, Никомах опомнился, ползал червем, обнимал
ноги своего гостя Ставра, молил новгородского боярина забыть крамольные
речи. Грек испугался попасть в каменные темницы, вонючие подземные нумеры,
запрятанные под дворцом басилевса...
Подлинно хороши римские золотые монеты номизмы, цизионы, тризмиционы,
на них можно взять все, что увидишь. А само римское людство ничего не
имеет, живет в смраде и вони, по каменным улицам от нечистот и падали не
пройдешь, не то что на бревенчатых чистых мостовых Новгорода.
В Новгороде сухой виноград - сладкий изюм, фрукты и дыни пробовал не
каждый мастер, не говоря о простых мужиках. В Риме дорогое лакомство
нипочем, зато тамошний простой людин, заедая кислое вино сладкими
заешками, не видит масла, сала, меда и мяса. Оттого-то они слабосильны,
жидки духом и телом, не как новгородцы. Ставру не понравился пышный и ниши
и Восточный Рим, он не хотел бы там жить. Ему милы родные новгородские
места. А поучиться в Риме есть чему.
В Риме кесари сильны войском и иноземными дружинами. Кто перетянет к
себе иноземные дружины, за кого встанет войско, тот басилевс-кесарь, тот
правит Римом. Править легко. Трудно взять власть. Ох, как трудно!..
Боярину забылись далекие дни, когда в его душе впервые повернулся
червяк и начал сосать сердце. Но день, когда вполне решился, помнит.
Ставр попал между жалобщиками-нурманнами и новгородским людством на
судном вече-одрине над безродным парнем-головником, который убил знатного
нурманнского гостя ярла Гольдульфа. Чтобы уйти от людей и не обидеть
нурманнов, боярин притворился больным, но от себя, от стыда, не ушел.
Утекло много лет. В новом дальнем новгородском пригородке беглый
парень дорос до поморянского старшины. Ставр свиделся с ним, когда Одинец
вносил городу виру за убийство. Он кланялся Ставру, но лишь по обряду. У
таких твердые спины. Одинец не пустил на поморье ни Ставровых, ни других
приказчиков. Самовольно и самовластно живут поморяне и северодвинские
выселки.
Да, много воды ушло, Ставрово богатство выросло, а власти не
прибавилось. Удалось склонить к своим мыслям некоторых старшин и бояр, но
общая сила была недостаточна, чтобы самим взять Новгород в руки. А с
непостоянными, увертливыми нурманнами плохо договариваться.
И то сказать, не мог же Ставр позвать нурманнов полным голосом.
Новгородское людство здесь, можно не сносить головы. Тихим голосом, от
случая к случаю, звал Ставр нурманнов, щупал намеками, шептал на ухо, под
строгой тайной.
А время не ждало. Седина забелила виски, надоело выщипывать из бороды
досадливые предвестники бессильной старости. Ставр лишился дочери,
единственной радости сердца. Не заедать же ему было девичий век. Ставр
оторвал себя от дочери и отдал свою Потворушку замуж в Плесков за
полюбившегося ей молодого боярина Добрыню.
Ставр тешился торгом, любил и умел прозорливо творить дела, в барышах
искал не прибыль богатства, видел победу ума. Постыло...
Он не отказывал себе в рабынях-наложницах. Не с глупой молодой
горячкой, - с зрелым искусством мужа высоко ценил и тонко понимал
томительную женскую прелесть. Постыло...
Одинокая ночь мчалась борзым конем. Загорланили вторые петухи.
Рассвело. Бессонный боярин, вновь глядел в оконце.
Тянулся и будил Волхов караван расшив. За ночное затишное безветрие
солевозы одолели ворчливый Ильмень и правили к соляным причалам.
Караванный старшой зычным криком оповещал, чтобы на пристанях готовились
принимать концы.
За рекой серые дымки отделялись от тумана. Там от восхода до восхода
новгородские рудоплавильщики работают у домниц на отведенном им урочище.
В чьей-то кузнице, не у Изяслава ли, кузнецы поторопились, и бухнул
первый тяжелозвонкий молот. Собирая стада, пастухи на улицах заиграли на
берестяных рожках. В хлевах протяжным мычаньем откликнулась скотина.
Заскрипели ворота. Тарахтя колесами по деревянным мостовым, громко
покатились телеги.
Голосов становилось все более и более. Город пробудился, и, как
струйки в реке, воедино сливался городской шум.
У нижних причалов, которые не видны из светлицы Ставра, стояли
нурманнские драккары. Многие нурманны задумали этим летом плыть к грекам
по торговым и военным делам. Они не могли миновать Новгородских земель.
Вчера на шести драккарах прибыли первыми конунг Скат со свободными ярлами
Агмундом, Гольдульфом и Свибрагером просить Новгород о вольном пропуске по
Волхову, Ильменю и далее в Днепр.
Нурманны предлагали заплатить, по обычаю, пошлины в городскую казну,
ныне дадут проходную, потом обратную. По совету старшины Ставра,
поддержанного старшинами Гулом и Гудимом, было решено пропустить нурманнов
без помехи.
Из шести прибывших в Новгород нурманнских драккаров два побежали
вниз, чтобы известить своих о полученном разрешении, а четыре остались. В
их днищах открылись течи, и нурманны вытащили драккары на сухой берег.
Будучи известными умельцами, нурманны не просили помощи от городских
мастеров, сами развели костры под котлами со смолой и застучали клепалами.
Драккары союза ярлов ждали неподалеку. Вскоре они потянулись по
Волхову. Новгородцы с обоих берегов глазели на нурманнскую силу.
В голове плыл высокий драккар на восемнадцати парах весел, длинных,
как мачта средней расшивы, но ходивших легко. На задранном носу драккара
торчала голова неизвестного чудовища, рогатая, со змеиной пастью, с бычьим
лбом и чешуйчатой шеей, выгнутой лебедем. Сам драккар был угольно-черный,
а голова золотая.
За ним тянулся свиноголовый, за свиноголовым - с человечьей головой,
но голова сидела на оленьей шее, а изо лба выставлялся рог из моржового
зуба. Этот - с вороньей головой, тот - с лошадиной. Новгородцы шутили:
- Велика лошадка-то! Откуда такую взяли, где пасли, чем кормили? Эй,
нурманн! Ты бы верхом на нее! Врешь, ноги раздерешь!
Нельзя было понять, каких чудищ изображали иные драккары. Новгородцы
ощущали дикую угрожающую красоту чужих кораблей.
Народу на драккарах сидело много-много, но безоружных. Головы гребцов
были без шлемов, одни в круглых войлочных нурманнках, другие
простоволосые. Без броней, в кафтанах, в рубахах - теплое время. Сильные
люди, один к одному. Эти справятся тащить драккары через волоки! А что-то
у них не видать товаров. Одни бойцы. Новгородцы пересмеивались:
- Наторгуют! Ишь, что повезли на мену: копье да меч, да голову с
плеч!
Нурманны проходили друзьями, но старшины приказали опасаться. Ротники
не отогнали людство от берегов, однако же закрыли все волховские ворота.
Договор договором, но нурманны сильно лукавы, пусть проходят.
Среди больших драккаров плыли малые, с меньшим числом бойцов, легкие,
с быстрым ходом. Все плыли хорошо; хоть и разные, с разным числом весел,
но шли ровно и густо, не наседая и не оттягивая. Среди больших драккаров
малые казались утками между гусей. Идя Городом, нурманны захотели
похвалиться своим уменьем. Малые драккары взяли в стороны и отстали, а
большие ударили веслами и заняли свободные места.
Новгородцы поглядели вслед последним драккарам и разошлись к своим
делам. В городском тыне открылись ворота, в Детинце распахнулись дубовые
створы.
У отсталых из-за починок драккаров на волховском берегу толпилось
сотен шесть нурманнов, всем вместе было нечего делать. Нурманны покинули
на работе несколько десятков, остальные кучками, с оружием, по своему
обычаю, разбрелись по Городу. Иные застряли в воротах, другие выбрались на
торг.
Они, как люди, никогда не бывавшие в Новгороде, все осматривали,
щупали товары, узнавали цены. Сбившись у ворот Детинца, любовались
запорами и створами, хвалили добротную работу городских плотников.
Рассказывают же бывалые люди, что в нурманнской земле нет таких
больших и хороших городов, как Новгород. Недаром нурманны по-своему
называют русские земли Гардарикой, что значит Богатая Страна Городов.
Пусть любуются.
Никто сразу и не заметил, как со двора нурманнских гостей, который
смотрел на торжище, вышло много вооруженных людей.
Откуда их столько взялось?
Новгородцы оглядывались. А те скорым шагом, расталкивая людство,
прошли к Детинцу. Туда же пустились все шатавшиеся по торжищу нурманны. И
уже они в воротах!
Новгородцы не успели опомниться, как нурманны скрылись и за собой
затянули ворота. Завыли, заныли по всему Городу нурманнские рога. Тут же
кожаное детинцевское било ударило к тревоге.
В Детинце завязался бой, слышались страшные крики: то с нурманнами
схватились ротники. Народ метнулся к воротам крепости - все замкнуты!
Било смолкло, замолчали рога. Новгородцы метались по торжищу и по
ближним улицам.
Кто кричал: "Оружайтесь!"
Кто: "Запирайте городские ворота!"
Поздно. У двоих волховских ворот шлявшиеся будто без дела нурманны
побили сторожей и порубили петли.
С места, где нурманны варили смолу, раз за разом в небо летел клубами
черный дым, и все драккары бежали по Волхову назад, в Город. Далеко
опередив больших, головными неслись, как стрелы, малые драккары.
Минуя пристани, они, выбирая пологие места берега, выбрасывались, и
через ворота, отряд за отрядом, в Город бежали закованные в железо
викинги.
Они не били людство и не кидались грабить дворы. Они рвались к
торжищу, и если кого убили, то лишь из тех, кто им попался в тесноте или
пытался помешать.
А в Детинце все еще бились. Беда застигла ротников врасплох, как кур
в курятнике, но воины не хотели сдаваться, оборонялись где и как пришлось:
на лестницах, в домах и во дворах городской крепости. Из Города было
видно, как двое ротников, теснимые нурманнами, в одних рубахах рубились на
тыне и были сброшены в ров...
Изнутри ротники хотели пробиться к воротам, разбросали было нурманнов
и успели открыть одни ворота, надеясь на помощь народа. Но открыли,
несчастные, ход новым нурманнам. На них нурманны навалились спереди и
сзади, секли и кололи мечами, протыкали копьями и вмиг навалили кучи
мертвых и умирающих.
Новгород не успел опомниться, как был уже взят. Во всех воротах -
нурманны. На торжище, на перекрестках улиц, на тыне - они и они. Сгоряча
показалось, что их больше, чем новгородцев.
Опять в Детинце заговорила кожа. Не тревожно, - било звучало важно и
мирно, привычным голосом приглашая горожан на общее вече. Что же, что?!
Новгородцы дрогнули. Забившись во дворы, наспех вооружаясь, они ждали