Страница:
к правому полку смятые новгородские крылья, готовя им неизбежное и полное
истребление. Но пробил страшную змею запасный полк. Да, со злого размаха
Гюрята пробил несокрушимый строй, викинги потеряли порядок и свои боевые
места. Копейщики смешались с меченосцами, и левый полк рассыпался. Не
просто рассыпался: вестфольдинги ощетинились железными ершами, упирались
спина со спиной. Но - тонули.
Теперь-то их уже доставали длинные новгородские мечи в длинных руках
чудинов, кололи рогатины, захватывали крючкастые гарпуны, рубили топоры на
двухаршинных топорищах, крошили железноголовые дубины.
На помощь своим приливной волной полился первый, правый нурманнский
полк, но его, как медведя за гачи, остановили новгородцы, вырвавшиеся из
смертных объятий разгромленного левого полка.
И впервые за весь долгий бой замялся оставшийся неразбитым полк
вестфольдингов. Несокрушенный, убавившийся в числе, но еще могучий, он
отбился со всех сторон, сохранил строй, набросал новгородских тел и замер,
как в раздумье. Откатились и новгородцы, чтобы опомниться, оглядеться и
разобраться по полкам. Боевые крики гасли, сменяясь стонами.
Лишь верстах в полутора от уцелевшего полка вестфольдингов еще ревел
рог викинга, еще звал и о чем-то просил.
Погибшим полком вестфольдингов управлял ярл Зигфрид Неуязвимый,
владетель Расваг-фиорда, и его друг Гангуар Молчальник из
Брекснехольм-фиорда. С несколькими десятками викингов они успешно отходили
к Городу; сильная кучка, огрызаясь и теряя бойцов, наконец вырвалась в
чистое поле. Неожиданно они уперлись в преграду. В овражке широко
разливалась речка, ее топкие берега растоптал скот, а следов брода не
находилось. Вооруженный викинг тонет в воде, как камень и вестфольдинги
замялись.
В этом месте викингов настигли новгородцы с Изяславом и Тсаргом.
Кузнец и мерянин не расставались в бою. Зигфрид звал на помощь звуками
турьего, окованного серебром рога.
Выйдя из страшной битвы, новгородские воины хотели добить нурманнов и
сохранить себя. Сражаясь осторожно, они теснили врагов в топь, загнали в
грязь и сковали движения вестфольдингов. Прибежавшие с Тсаргом меряне
метали ременные петли. Нурманны рубили это опасное оружие, но новгородцы
валили нурманнов по очереди, вытаскивали и добивали.
Свои не шли на помощь к загрузшему в топи выше колен Зигфриду
Неуязвимому. Расвагский ярл, прозванный Неуязвимым за то, что ему
удавалось выйти из многих сражений и сотен стычек без малейшей царапины,
не захотел умирать, умывшись грязью. Вместе с Гангуаром Молчальником он
вырвался на твердое место. Новгородцы расступились и замкнули кольцо.
Мелькало железо, змеями вились арканы.
Отчаяние сделало берсерком Неуязвимого Зигфрида. Военное безумие,
свойственное вестфольдингам, удесятерило его силы. С двумя мечами, - он
умел биться обеими руками, - Зигфрид прыгнул, разбил кольцо новгородцев и
встретился с Изяславом.
Для боя под Новгородом знатный мастер выбрал несокрушимые,
собственной ковки, латы-бахтерец из железных пластин, низкий шлем,
надежные поручи с поножами. Изяслав сражался не мечом и не топором, а, как
немногие, боевым цепным кистенем, состоящим из ручки с ременной петлей для
запястья, цепи, длиной почти в два локтя, и кованого железного шара с
шипами, весом в четыре фунта. Такое оружие требует не столько силы,
сколько безупречно меткого глаза кузнеца.
Крутнув кистень, Изяслав послал шар, и смятый шлем вдавился в широкие
плечи Неуязвимого Зигфрида.
Уцелевшие викинги бросили оружие. На что они надеялись? На немногое.
Истомленные, избитые, в иссеченных латах, сто раз в этот день обнявшись со
смертью, они, привычные к победам, были готовы надеть ошейник траллса...
Нет, дети Вотана были спасены от последнего позора. Их прирезали
скорой и милостивой рукой, без ненужной гнусной потехи, не
по-нурманнски...
На теле Гангуара Молчальника мерянин Тсарг нашел нож с рукояткой
моржового зуба и с золотой насечкой священных рунир на клинке. Тсарг
бережно спрятал находку. Старухе пригодится потрошить птицу кривым удобным
железом.
Опять заревели рога, опять зашумело поле. Из Города вышел новый полк
на помощь окруженным нурманнам. Земское войско отошло. Оставшиеся в живых
старшины готовили новый бой. Но нурманны отступили, и новгородцы их не
преследовали. Поле очищалось. Из Города доносились тревожные звуки
кожаного била...
Город остался за князем Ставром и за нурманнами, а поле - за земским
войском. Новгородцы разбирали тела, искали своих для подачи помощи.
Бездоспешные жадно захватывали доспехи вестфольдингов, сетуя, что нурманны
унесли много своих тел. Все собирали оружие, заменяя свое лучшим.
Искалеченного товарища поили крепким медом, крепко держали и просили:
- Сильнее вопи, будет легче.
Затянув жгут, знахари острым ножом рассекали жилы, отделяли в суставе
руку или ногу, зашивали культю мягкой вареной жилкой и бинтовали
холстинкой, пропитанной крепким отваром болотной сушеницы. Сломанные кости
обкладывали чистой строганой щепой и закручивали лубом. Резаные раны и
размочаленное под доспехами мясо заливали целебным нутряным жиром медведя.
По полю собирали и сносили для погребения бездыханные тела павших за
Правду новгородских воинов. Сколько же их? Не больше ли, чем живых?..
Слеталось воронье. И откуда валились чернокрылые колдуны, проклятые
вещуны! Вьются низко, опускаются, блестящие, круглоглазые, тяжелоклювые.
Куда ни пойдешь, поднимешь стаю. Перелетают и садятся рядом без страха
перед человеком.
Везде тела, тела... У топкой речки на нагой труп ярла Зигфрида,
звавшегося при жизни Неуязвимым, разом пали два ворона. Матерые, сытые
птицы будто бы спорили между собой, в их хриплом ворчании слышалась
ненасытная жадность.
Смертное поле молчало. Кроме вороньего грая, не было больше другого
голоса.
В поле за Новгородом обильно лилась кровь, а в самом Городе было
тихо. Новгородские улицы пустовали, как ночью; не слышалось деловитого
шума трудового людства и на волховском берегу.
Брошенные, как бесхозяйные, праздно лежали вытащенные рассыхающиеся
лодьи и расшивы или скучно дремали в воде на привязках. И вправду -
бесхозяйные. Кто из владельцев бежал из Города, иной сражается против
своих в дружинниках князя Ставра.
Большая же часть горожан сидит по своим дворам, запершись на крепкие
замки и засовы. Хотят отсидеться от лиховременья и ждут исхода боя,
надеются, что свои сломают нурманнов в поле.
У пристаней и причалов, от которых отогнаны новгородские лодьи,
греются на солнышке черные драккары вестфольдингов. Викинги бережливы, их
драккары расчалены на два и на три якоря, а между бортами и обрезами
пристаней подвешены мочальные жгуты.
Сторожевые викинги валяются на палубах, спят. Проснувшись, трясут в
деревянных чарках меченые косточки-жеребья и бросают с клятвой, ставя на
кон свои доли еще не деленной добычи.
По бережкам шатаются бродячие псы. Свыкнувшись с тяжелым запахом
драккаров, бездомные кудлачи клянчат подачку и, не дождавшись куска,
трусят дальше, поджав хвост и наставя нос по ветру. Безлюдье.
Черно от народа только у нижних причалов. Там, без проводов и без
провожатых, собираются отплывать восвояси свободные ярлы Ролло, Гаук,
Гаенг и Ингольф на восьми драккарах.
По сходням, переброшенным на борта с пристаней, проходили викинги и
усаживались на румы. Кормчие с подручными становились на свои места у
рулей, готовясь частой дробью бронзового диска приказать гребцам поднять
весла и ждать первого полного удара - греби!
Оставалось поднять якоря и сбросить с колод пристаней причальные
петли канатов, плетенных из китовой кожи.
Между пристанями и тыном берег был пуст. А с тына, затаившись как
зверушки, глазели запуганные нурманнами ребятишки. Малые дожидались
времени прибежать во двор с радостной вестью: "Иные нурманны уже уплыли!"
Дети не отрывались глазами от ярлов, которые одни стояли на берегу, и
перешептывались:
- Этот, в светлом доспехе, серебряный, что ли?
- А рядом с серебряным, гляди, бородища во всю грудь, а лица нет,
упрятано под шлемное наличье.
- Мне бы такой доспех да меч, как у бородатого, уж я бы...
Нурманны чего-то медлили, чего-то ждали, поглядывая на солнце, чтобы
узнать время. Уж плыли бы...
Вдруг серебряный нурманн выхватил меч и махнул им раз, другой. И все
нурманны с драккаров обратно побежали на берег!
Ребятишки покатились по дворам:
- Нурманны не ушли, раздумали!
А нурманны уже здесь, вышибают ворота и калитки топорами, врываются в
избы и клети.
Молодой ярл Ингольф и братья Гаук и Гаенг, удовлетворившись
полученным от князя Ставра выкупом за свою долю добычи в новгородских
улицах, ушли бы попросту. Но Ролло предложил выждать, пока остающиеся в
Хольмгарде ярлы ввяжутся в бой с непокорными новгородцами, и тогда быстрой
рукой взять все, что попадется поблизости. Мысль понравилась.
В молодом владетеле Норангерского фиорда пробуждалось уменье
использовать обстоятельства и находить подходящий час, так удачно
примененное им в дальнейшем в землях королей франков.
В Городе находились конунг Скат, ярл Гаральд Прекрасный и ярл
Арнэ-фиорда Ингуальд. Они и несколько сот дружинников князя Ставра, как
уверенно предполагал Ролло, не смогут помешать быстрому грабежу.
Викинги разбежались мелкими отрядами по ближайшим улицам. Под угрозой
немедленной смерти сами хозяева открывали двери клетей и указывали
насильникам тайнички, о которых знали не все домашние. И на своих спинах,
подгоняемые остриями мечей, тащили на берег собственное достояние.
Вестфольдингам было некогда давать излюбленные примеры устрашения, но
все же дело не обошлось без крови. Кое-где горожане пытались оказать
тщетное сопротивление. Всегда были и есть люди, не терпящие видимого
глазами насилия, которые вдруг и как бы независимо от себя предпочитают
гибель унижению.
На Сливной улице вестфольдингов встретили в топоры, копья, мечи и
ослопы. В Детинце бесполезно заговорило опозоренное кожаное било...
Викинги, охранявшие другие драккары, взволновались раздражающим
зрелищем добычи, которая сама бежала к Ролло, Ингольфу и Гауку с Гаенгом.
Многие из охраны решили на время оставить свои посты и развлечься грабежом
для себя.
По берегу потянулся томительный прелый дымок от непросохших после
ночного дождя соломенных кровель.
В Детинце молча злобствовали князь Ставр и конунг Скат. Выслав в
помощь ярлам свои последние силы, они ничем не могли помешать грабежу.
Если бы Ролло знал, как глубоко завязли в бою его бывшие союзники! Он
догадался бы захватить под добычу несколько новгородских расшив, их было
нетрудно стащить вниз по реке. Но следовало опасаться погони, которую
могло вызвать чрезмерное обогащение за счет чужих долей. И немало
вытащенного на берег имущества было брошено. Как менее ценное, ярлы
отвергли невыделанные кожи, сырое железо, посконные ткани, бочки меда,
женщин, тюки льняного волокна. На драккарах имелось не так много
свободного места, следовало выбирать лучшее среди богатейших результатов
грабежа.
В счастливый день удачного захвата Новгорода в Детинце с князем
Ставром встретились двадцать два свободных ярла.
На поле под Городом потерялся Зигфрид, владетель Расваг-фиорда -
счастье изменило Неуязвимому. Не стало владетеля Брекснехольм-фиорда
Гангуара Молчальника.
Новгородское оружие убило в бою владетеля Танангергамн-фиорда ярла
Мезанга, владетеля Граварна-фиорда ярла Адиля, владетеля
Дротнингхольм-фиорда ярла Скиольда. Их тела, как и тела многих викингов,
были принесены в Новгород.
В честном бою на равном оружии молодой ярл Ролло убил ярла
Гольдульфа, и четверо ярлов только что сами покинули союз и Хольмгард. У
конунга Ската недоставало уже десяти ярлов.
Никого не огорчала естественная и благородная участь павших с оружием
в руках. Никого не тревожила мысль о той же участи, которая, быть может,
ждала каждого, и в скором времени.
Ярлы встретились радостно, как после победы. Каждый знал совершенные
ошибки, к чему было говорить о них. Они рассказывали о собственных
подвигах, и только.
И они клялись, что теперь-то не уйдут так просто из Хольмгарда, не
удовлетворятся простой добычей. Море, встретив на берегу возведенную
человеком стену, бросается на преграду с особенной силой и разрушает ее.
Викинг не отступит, пока не сломит сопротивление. Не случайно скальды
воспевают упорство вестфольдингов. Скальды сами викинги и знают жестокость
души детей Вотана.
Выходка Ролло вызвала не негодование, а общее веселье. События были
слишком серьезны, чтобы ярлы могли взволноваться подобной мелочью.
Князю Ставру следовало поторопиться с набором новых дружинников для
пополнения убыли. Сами ярлы предполагали заняться погребением тела
Гольдульфа и погибших в сражении. Ушло много викингов, осталось достаточно
свободных драккаров, чтобы устроить балфор, погребение в огне на открытой
воде.
- А растрепанное новгородское войско не скоро оправится, если
оправится вообще, - утверждал Эрик Красноглазый.
С Ильменя тянул сильный ветер и гнал в волховский исток мутную
озерную воду. Вниз по реке катилась частая, крутая волна.
Четыре больших драккара шли на веслах против течения и волны. Каждый
тащил на ременном канате по одному драккару, превращенному в погребальную
лодью.
Из бортовых дыр висели свободные весла. Волны шевелили уснувшие
плавники морских драконов, и в мертвом царстве только весла, которые сами
скрипели и поворачивались в уключинах, сохраняли искру жизни...
Мертвый драккар... Убийца! Пойманный, уличенный, приговоренный к
казни. Нет, пышная процессия не скроет грязи преступления!..
На румах, отполированных усилиями гребцов, не было викингов. В своих
беспорядочных движениях рукоятки весел задевали дрова. Костры поднимались
выше бортов. Черно-красные паруса драккаров застилали дрова. В середине,
на кресле, наспех сколоченном подневольным новгородским плотником,
восседал ярл Скиольд.
Могучий и великолепный владетель Дротнингхольм-фиорда,
потомок Вотана, благородный юнглинг,
король открытых морей, победитель на суше и на море,
муж бесчисленных пленниц...
Ярл-скальд Свибрагер по очереди приближался на своем драккаре к
погребальным лодьям и, простирая руки, воздавал могучим голосом хвалу
трупам.
Ярлы не одинокими уходили в последнее плавание. Кругом теснились
викинги. От качки вестфольдинги кивали мертвыми головами, наваливались
один на другого, но не падали. Закрепленные жердями и веревками, викинги
сидели тесными рядами, еще плотнее, чем в боевом строю.
Славные победители, бесстрашные воины,
железнорукие, с черепами твердыми, как камень,
неутомимые в боях и в пирах,
вы привыкли спать в постелях побежденных,
обладать прекраснейшими девственницами,
пить вино из черепов врагов...
Мощный голос Свибрагера, вибрируя от вдохновения, побеждал шум ветра.
Вестфольдинги слушали и одобрительно кивали мертвыми головами, соглашаясь.
На коленях ярла Мезанга лежал оправленный в золото череп франкского
вождя Арторикса - чаша для пиров. Подобные чаши были и у других ярлов и их
свиты.
Перед бронзовыми дисками мертвых кормчих висели боевые топоры и мечи.
Раскачиваясь, они звонили странными беспорядочными голосами:
Вы топтали тело Имира, дочь ночи,
сестру света, мать животных, и мать людей
низких племен топтали вы,
благородные дети Вотана!
Так воспевал Свибрагер победы вестфольдингов на сухой земле, которая
носила все эти названия на пышнообразном языке скальдов.
Вы повелевали страной рыб,
вы разрезали живое поле,
попирали ожерелье островов
и мчались по пути лебедей, -
напоминал скальд о подвигах викингов в открытых морях.
Вы щедро кормили акул,
вы наполнили костями глубины морей,
и Луна делалась алой,
глядя в волны, вспененные драккарами.
Открылся Ильмень, безбрежный как море. И волна была как морская.
Ильменский Хозяин гневался на чужих, Синий Мужик толкал в черные груди
звериноголовые драккары, не хотел пропускать к себе.
При попутном ветре провожатые уже от истока пустили бы на свободу
погребальные драккары. Но Ильмень в союзе с ветром из земель кривичей и
радимичей воспротивился и защитил чистоту своего сердца от чужеземной
грязи.
Драккары вестфольдингов отошли от берега на версту, не более.
Чтобы огонь не сжег якорные канаты, их закрепили под водой за вбитые
для этой цели крюки в днища драккаров.
Завели якоря. Ветер потащил было оставленные погребальницы, но цепкие
якорные лапы впились в дно. Огорчившись, Ильмень запенился и заплевался.
Проходя мимо бал-фора, викинги щедро забрасывали драккары зажженными
факелами. Не пожалели даровой смолы и сала, чтобы напитать дрова, и все
вспыхнуло разом.
Дым заволок полнеба.
Под палубами нечеловеческими голосами выли отвыкшие говорить
черпальщики. Их было восемь, по двое на каждом отправленном в бал-фор
драккаре. Их было по одному на корме и носу, восемь живых, раньше смерти
похороненных под низкими палубами, навечно прикованных к смрадным
гнойницам-черпальням, восемь людей, превращенных в такие же части
драккара, как бортовая доска или жгут для шпаклевки.
Они страдали недолго. Свирепо ударило пламя, раздутое гневным ветром,
который для несчастных черпальщиков ничего другого сделать не мог!..
Новгородское озеро в старину называлось Мойским. Потом к нему
пристало имя Ильменя. Собственно же словом "ильмень" в старом русском
языке обозначали постоянный, не весенний разлив реки в удобном для того
месте.
Заполненная новгородским Ильменем впадина наливается многими ключами,
ручьями, речушками и реками, из которых исстари главными были ныне еще
существующие Ловать, Шелонь, Мшага, Псижа, Пола, Полисть, Порусья,
Перерытица, Переходь, Полиметь. Сделавшись по сравнению с прошлым
маловодными, эти реки сохранили свои прежние наименования. Стоком озера
как был так и остался Волхов, по-старому Мутная река.
И сегодня, как и встарь, летом, не обращая внимания на дела людей, в
камышовых крепях красавцы селезни, расставаясь с изношенным брачным
нарядом, роняют из крыла зеленые с синим зеркальцем перышки. А уточка,
забыв случайного супруга, незаметно пускает по воде пестро-серые перышки и
пушок; она всецело отдается заботе о наивысшей драгоценности, оставленной
в гнезде пылкой весенней любовью.
Ныне, как и в давно прошедшие годы, ветер и течение подберут все: и
пушинку, и бревно, и щепу, и хворостину. Всему, что носится по Ильменю,
только бы попасть поближе к Волховскому истоку. Волхов к себе и лодку
подтащит и плот украдет, - что ни дай, со всем справится. Коль не поймают
в Городе, так сплавит в озеро Нево. Он сильный, Волхов.
По озерным берегам Волховского истока новгородцы держали большие,
тянувшиеся на несколько верст лесные склады. Древесина сплавлялась по
речкам и рекам, о которых было помянуто, и плотами перегонялась через
озеро. У истока шел торг и дровами, и деловым бревном для построек, и
сухим, выдержанным под навесами лесом для поделок. Покупатели скатывали
лес в воду и гнали в Город плотами.
С началом сумерек присланные от новгородского земского войска люди
спешно вязали плоты. Небольшие: аршин восемь или десять в длину, аршина
четыре в ширину. На плоты грузили смешанную с пылкими липовыми лутошками
солому и заливали смесью жира, сала, дегтя и серы. Плотовщики собрались из
опытных рыболовов и судовщиков, опытных пловцов, которых не сразу утопишь
и с камнем на шее. Они оставляли на берегу всю одежду и, чтобы не
чувствовать холода, натирали нагие тела сырым бараньим салом.
Тем же временем нурманнские и княжеские дозорные, охранявшие
городской тын с полевой стороны, разглядывали, как с подходом ночи к
стенам приближались земские. Не собиралось ли недобитое новгородское
войско напасть в потемках? Нурманны накидали во рвы зажженных факелов,
отогнали стрелами и пращами дерзких смельчаков. Смеркалось. В поле
нестройно покричали: "На слом, на слом!" - но не шли.
Ставровы дружинники вслепую побросали в темноту из городских
камнеметов и самострелов камни и дротики. Новгородцы перестали шуметь, и
конунг Скат сказал князю Ставру:
- Они не ушли от города. Завтра мы их добьем до конца.
Никто из ярлов не верил в решимость подорванного и обескровленного
земского войска напасть на городские стены.
А у Волховского истока нагие плотовщики уже брались за весла.
Оттолкнувшись от берега, они отгребались, пока не замечали, что Волхов
начинает подсасывать плотики. Они окликались, поджидали других и
задерживали плотик, вновь подталкиваясь к мелкому месту.
Плоты копились и копились. Днем показалось бы, что все озеро близ
истока усеялось копнами, будто дошлые новгородцы научились и на Ильмене
сеять хлеб. Ночью же с берега вначале виделись пятна, а когда плотики
собрались, чудилось: тот берег придвинулся к этому, и Ильмень сузился в
речку.
- Э-гой! Плыви! - приказал голосом Гюряты темный берег. Плотовщики,
подталкиваясь в струю, заработали веслами. Поплыли и ушли, как растаяли.
Стояли нагие - в темноте не видно - и отгребались, избегая сбиваться
в кучи. Вытянулись длинными-длинными цепями...
Поглядывали на небо. Не было бы дождя, как в прошлую ночь! Нет, ясно.
Звездочки мигали, спрыгивали в воду и оттуда смотрели на голых. Как
веслом, плескалась рыба.
Невидимая волна подгоняла, заходила на плот и скатывалась, не в силах
смочить ни пропитанные жиром дерево и солому, ни насаленное человеческое
тело.
Лезли ребятишки ильменского водяного, озорно совали под весло
перевернутые хари, тащились за лопастью, ловили бревна камышовыми пальцами
и поворачивали, разглядывая со всех сторон.
Разгребаясь широченными ладонями, наползал сам Синий Мужик, издали
засматривая на голых. Узнав своих, он подталкивал волну, поддувал в спину
влажным холодным дыханьем и, без голоса, чтобы не выдать, нашептывал:
- Пошли, пошли ребятушки-и...
- Хорошо тебе, сам бы попробовал!
Что ты скажешь! Будто бы все стоишь на месте. Сам кружишься, а струя
недвижима. Застрял, что ли, на мели, и колдовская ночная тьма тебя морочит
и вертит?
Томилась душа, и на сердце становилось еще мутнее от голого,
беззащитного, как земляной червяк, тела. А заденешь себя за бок - чужая
кожа, скользкая, что снулая стерлядь.
На воде зги не видать, а волны смельчали, значит, им уж нет разгона,
значит, движется плот. Здесь глубь, сомовьи омуты. Их, мордатых, хорошо
брать на целого ворона, жаренного в перьях.
А весло работало и работало, плотики шли. Чернее ночи наползали
черно-угольные кручи берега, и струя забирала плывущих. Берег громоздился
все выше. Город. Здесь не нужно дневного света, все знакомо: каждое
бревнышко пристаней, каждый изгиб, каждый заливчик, камень, борозда,
промытая в этом году весенним потоком.
У пристани не задранный ли нос нурманнского драккара? На плотике в
соломе светится красный глазок. В глиняном горшке с пробитым дном, чтобы
жар дышал, тлели угли. Пора или нет? Что же ты, не оробел ли? А ведь сам
лез, никто тебя не звал, сам выставлялся, хвалился, что все знаешь и все
можешь. Волхов не ждет. Гляди же, очнешься под Городом!
Осторожно, не рассыпь угли. Так, раздувай. Не бойся согреть пальцы,
воды много, сумеешь остудить. Почему же ты так зябко задрожал, холодно
сделалось? Делай же!
Ты оробел, и тебе хочется бросить плотик на волю течения, река же
тебя не страшит. Ты умеешь грести сильными ладонями не хуже нырка с его
кожистыми перепончатыми лапками, можешь поспорить с белощеким гоголем и
хохлатой поганкой. Ведь это ты, спрятав голову в снятую с гуся кожу,
охотничал на разливах. Что тебе речные глубины! Мальчишкой ты, как
лягушонок, нырял на дно, находил склизкую лапу затонувшей коряги и,
зацепившись, дышал через тростинку, споря с другим желтоклювым, кто кого
пересидит. Ты с другими мальчатами возился днями напролет под слизистыми
речными обрывами и сотнями чалил в тростниковую корзинку колючих раков.
Однажды вместо рака ты схватил гадюку и завизжал на весь Волхов. Ручонка
опухла до самого горла, ты едва выжил и опять лез не давать ракам покоя.
Товарищей на плотиках много, без тебя сделают дело. Ныряй, твой дом
рядом. Пусть тебя, голого, примут за утопленника, за ночную
мороку-шишимору, которая, забрав под мышку собственную голову, зовет
живых, вещая близкую смерть.
Нет, ты не можешь оставить доброе дело. Борись со страхом и раздувай
угли. Пора начинать.
Небывалое и неслыханное померещилось викингам, охранявшим драккары.
По реке из воды таинственно зарождались огни. Красно тлея, они вдруг
разгорались, выбрасывая длинное серное пламя.
Возвращались вестфольдинги, погребенные на Ильмене! Гневно
отказываясь от мелкой озерной могилы, викинги хотели уплыть в открытое
истребление. Но пробил страшную змею запасный полк. Да, со злого размаха
Гюрята пробил несокрушимый строй, викинги потеряли порядок и свои боевые
места. Копейщики смешались с меченосцами, и левый полк рассыпался. Не
просто рассыпался: вестфольдинги ощетинились железными ершами, упирались
спина со спиной. Но - тонули.
Теперь-то их уже доставали длинные новгородские мечи в длинных руках
чудинов, кололи рогатины, захватывали крючкастые гарпуны, рубили топоры на
двухаршинных топорищах, крошили железноголовые дубины.
На помощь своим приливной волной полился первый, правый нурманнский
полк, но его, как медведя за гачи, остановили новгородцы, вырвавшиеся из
смертных объятий разгромленного левого полка.
И впервые за весь долгий бой замялся оставшийся неразбитым полк
вестфольдингов. Несокрушенный, убавившийся в числе, но еще могучий, он
отбился со всех сторон, сохранил строй, набросал новгородских тел и замер,
как в раздумье. Откатились и новгородцы, чтобы опомниться, оглядеться и
разобраться по полкам. Боевые крики гасли, сменяясь стонами.
Лишь верстах в полутора от уцелевшего полка вестфольдингов еще ревел
рог викинга, еще звал и о чем-то просил.
Погибшим полком вестфольдингов управлял ярл Зигфрид Неуязвимый,
владетель Расваг-фиорда, и его друг Гангуар Молчальник из
Брекснехольм-фиорда. С несколькими десятками викингов они успешно отходили
к Городу; сильная кучка, огрызаясь и теряя бойцов, наконец вырвалась в
чистое поле. Неожиданно они уперлись в преграду. В овражке широко
разливалась речка, ее топкие берега растоптал скот, а следов брода не
находилось. Вооруженный викинг тонет в воде, как камень и вестфольдинги
замялись.
В этом месте викингов настигли новгородцы с Изяславом и Тсаргом.
Кузнец и мерянин не расставались в бою. Зигфрид звал на помощь звуками
турьего, окованного серебром рога.
Выйдя из страшной битвы, новгородские воины хотели добить нурманнов и
сохранить себя. Сражаясь осторожно, они теснили врагов в топь, загнали в
грязь и сковали движения вестфольдингов. Прибежавшие с Тсаргом меряне
метали ременные петли. Нурманны рубили это опасное оружие, но новгородцы
валили нурманнов по очереди, вытаскивали и добивали.
Свои не шли на помощь к загрузшему в топи выше колен Зигфриду
Неуязвимому. Расвагский ярл, прозванный Неуязвимым за то, что ему
удавалось выйти из многих сражений и сотен стычек без малейшей царапины,
не захотел умирать, умывшись грязью. Вместе с Гангуаром Молчальником он
вырвался на твердое место. Новгородцы расступились и замкнули кольцо.
Мелькало железо, змеями вились арканы.
Отчаяние сделало берсерком Неуязвимого Зигфрида. Военное безумие,
свойственное вестфольдингам, удесятерило его силы. С двумя мечами, - он
умел биться обеими руками, - Зигфрид прыгнул, разбил кольцо новгородцев и
встретился с Изяславом.
Для боя под Новгородом знатный мастер выбрал несокрушимые,
собственной ковки, латы-бахтерец из железных пластин, низкий шлем,
надежные поручи с поножами. Изяслав сражался не мечом и не топором, а, как
немногие, боевым цепным кистенем, состоящим из ручки с ременной петлей для
запястья, цепи, длиной почти в два локтя, и кованого железного шара с
шипами, весом в четыре фунта. Такое оружие требует не столько силы,
сколько безупречно меткого глаза кузнеца.
Крутнув кистень, Изяслав послал шар, и смятый шлем вдавился в широкие
плечи Неуязвимого Зигфрида.
Уцелевшие викинги бросили оружие. На что они надеялись? На немногое.
Истомленные, избитые, в иссеченных латах, сто раз в этот день обнявшись со
смертью, они, привычные к победам, были готовы надеть ошейник траллса...
Нет, дети Вотана были спасены от последнего позора. Их прирезали
скорой и милостивой рукой, без ненужной гнусной потехи, не
по-нурманнски...
На теле Гангуара Молчальника мерянин Тсарг нашел нож с рукояткой
моржового зуба и с золотой насечкой священных рунир на клинке. Тсарг
бережно спрятал находку. Старухе пригодится потрошить птицу кривым удобным
железом.
Опять заревели рога, опять зашумело поле. Из Города вышел новый полк
на помощь окруженным нурманнам. Земское войско отошло. Оставшиеся в живых
старшины готовили новый бой. Но нурманны отступили, и новгородцы их не
преследовали. Поле очищалось. Из Города доносились тревожные звуки
кожаного била...
Город остался за князем Ставром и за нурманнами, а поле - за земским
войском. Новгородцы разбирали тела, искали своих для подачи помощи.
Бездоспешные жадно захватывали доспехи вестфольдингов, сетуя, что нурманны
унесли много своих тел. Все собирали оружие, заменяя свое лучшим.
Искалеченного товарища поили крепким медом, крепко держали и просили:
- Сильнее вопи, будет легче.
Затянув жгут, знахари острым ножом рассекали жилы, отделяли в суставе
руку или ногу, зашивали культю мягкой вареной жилкой и бинтовали
холстинкой, пропитанной крепким отваром болотной сушеницы. Сломанные кости
обкладывали чистой строганой щепой и закручивали лубом. Резаные раны и
размочаленное под доспехами мясо заливали целебным нутряным жиром медведя.
По полю собирали и сносили для погребения бездыханные тела павших за
Правду новгородских воинов. Сколько же их? Не больше ли, чем живых?..
Слеталось воронье. И откуда валились чернокрылые колдуны, проклятые
вещуны! Вьются низко, опускаются, блестящие, круглоглазые, тяжелоклювые.
Куда ни пойдешь, поднимешь стаю. Перелетают и садятся рядом без страха
перед человеком.
Везде тела, тела... У топкой речки на нагой труп ярла Зигфрида,
звавшегося при жизни Неуязвимым, разом пали два ворона. Матерые, сытые
птицы будто бы спорили между собой, в их хриплом ворчании слышалась
ненасытная жадность.
Смертное поле молчало. Кроме вороньего грая, не было больше другого
голоса.
В поле за Новгородом обильно лилась кровь, а в самом Городе было
тихо. Новгородские улицы пустовали, как ночью; не слышалось деловитого
шума трудового людства и на волховском берегу.
Брошенные, как бесхозяйные, праздно лежали вытащенные рассыхающиеся
лодьи и расшивы или скучно дремали в воде на привязках. И вправду -
бесхозяйные. Кто из владельцев бежал из Города, иной сражается против
своих в дружинниках князя Ставра.
Большая же часть горожан сидит по своим дворам, запершись на крепкие
замки и засовы. Хотят отсидеться от лиховременья и ждут исхода боя,
надеются, что свои сломают нурманнов в поле.
У пристаней и причалов, от которых отогнаны новгородские лодьи,
греются на солнышке черные драккары вестфольдингов. Викинги бережливы, их
драккары расчалены на два и на три якоря, а между бортами и обрезами
пристаней подвешены мочальные жгуты.
Сторожевые викинги валяются на палубах, спят. Проснувшись, трясут в
деревянных чарках меченые косточки-жеребья и бросают с клятвой, ставя на
кон свои доли еще не деленной добычи.
По бережкам шатаются бродячие псы. Свыкнувшись с тяжелым запахом
драккаров, бездомные кудлачи клянчат подачку и, не дождавшись куска,
трусят дальше, поджав хвост и наставя нос по ветру. Безлюдье.
Черно от народа только у нижних причалов. Там, без проводов и без
провожатых, собираются отплывать восвояси свободные ярлы Ролло, Гаук,
Гаенг и Ингольф на восьми драккарах.
По сходням, переброшенным на борта с пристаней, проходили викинги и
усаживались на румы. Кормчие с подручными становились на свои места у
рулей, готовясь частой дробью бронзового диска приказать гребцам поднять
весла и ждать первого полного удара - греби!
Оставалось поднять якоря и сбросить с колод пристаней причальные
петли канатов, плетенных из китовой кожи.
Между пристанями и тыном берег был пуст. А с тына, затаившись как
зверушки, глазели запуганные нурманнами ребятишки. Малые дожидались
времени прибежать во двор с радостной вестью: "Иные нурманны уже уплыли!"
Дети не отрывались глазами от ярлов, которые одни стояли на берегу, и
перешептывались:
- Этот, в светлом доспехе, серебряный, что ли?
- А рядом с серебряным, гляди, бородища во всю грудь, а лица нет,
упрятано под шлемное наличье.
- Мне бы такой доспех да меч, как у бородатого, уж я бы...
Нурманны чего-то медлили, чего-то ждали, поглядывая на солнце, чтобы
узнать время. Уж плыли бы...
Вдруг серебряный нурманн выхватил меч и махнул им раз, другой. И все
нурманны с драккаров обратно побежали на берег!
Ребятишки покатились по дворам:
- Нурманны не ушли, раздумали!
А нурманны уже здесь, вышибают ворота и калитки топорами, врываются в
избы и клети.
Молодой ярл Ингольф и братья Гаук и Гаенг, удовлетворившись
полученным от князя Ставра выкупом за свою долю добычи в новгородских
улицах, ушли бы попросту. Но Ролло предложил выждать, пока остающиеся в
Хольмгарде ярлы ввяжутся в бой с непокорными новгородцами, и тогда быстрой
рукой взять все, что попадется поблизости. Мысль понравилась.
В молодом владетеле Норангерского фиорда пробуждалось уменье
использовать обстоятельства и находить подходящий час, так удачно
примененное им в дальнейшем в землях королей франков.
В Городе находились конунг Скат, ярл Гаральд Прекрасный и ярл
Арнэ-фиорда Ингуальд. Они и несколько сот дружинников князя Ставра, как
уверенно предполагал Ролло, не смогут помешать быстрому грабежу.
Викинги разбежались мелкими отрядами по ближайшим улицам. Под угрозой
немедленной смерти сами хозяева открывали двери клетей и указывали
насильникам тайнички, о которых знали не все домашние. И на своих спинах,
подгоняемые остриями мечей, тащили на берег собственное достояние.
Вестфольдингам было некогда давать излюбленные примеры устрашения, но
все же дело не обошлось без крови. Кое-где горожане пытались оказать
тщетное сопротивление. Всегда были и есть люди, не терпящие видимого
глазами насилия, которые вдруг и как бы независимо от себя предпочитают
гибель унижению.
На Сливной улице вестфольдингов встретили в топоры, копья, мечи и
ослопы. В Детинце бесполезно заговорило опозоренное кожаное било...
Викинги, охранявшие другие драккары, взволновались раздражающим
зрелищем добычи, которая сама бежала к Ролло, Ингольфу и Гауку с Гаенгом.
Многие из охраны решили на время оставить свои посты и развлечься грабежом
для себя.
По берегу потянулся томительный прелый дымок от непросохших после
ночного дождя соломенных кровель.
В Детинце молча злобствовали князь Ставр и конунг Скат. Выслав в
помощь ярлам свои последние силы, они ничем не могли помешать грабежу.
Если бы Ролло знал, как глубоко завязли в бою его бывшие союзники! Он
догадался бы захватить под добычу несколько новгородских расшив, их было
нетрудно стащить вниз по реке. Но следовало опасаться погони, которую
могло вызвать чрезмерное обогащение за счет чужих долей. И немало
вытащенного на берег имущества было брошено. Как менее ценное, ярлы
отвергли невыделанные кожи, сырое железо, посконные ткани, бочки меда,
женщин, тюки льняного волокна. На драккарах имелось не так много
свободного места, следовало выбирать лучшее среди богатейших результатов
грабежа.
В счастливый день удачного захвата Новгорода в Детинце с князем
Ставром встретились двадцать два свободных ярла.
На поле под Городом потерялся Зигфрид, владетель Расваг-фиорда -
счастье изменило Неуязвимому. Не стало владетеля Брекснехольм-фиорда
Гангуара Молчальника.
Новгородское оружие убило в бою владетеля Танангергамн-фиорда ярла
Мезанга, владетеля Граварна-фиорда ярла Адиля, владетеля
Дротнингхольм-фиорда ярла Скиольда. Их тела, как и тела многих викингов,
были принесены в Новгород.
В честном бою на равном оружии молодой ярл Ролло убил ярла
Гольдульфа, и четверо ярлов только что сами покинули союз и Хольмгард. У
конунга Ската недоставало уже десяти ярлов.
Никого не огорчала естественная и благородная участь павших с оружием
в руках. Никого не тревожила мысль о той же участи, которая, быть может,
ждала каждого, и в скором времени.
Ярлы встретились радостно, как после победы. Каждый знал совершенные
ошибки, к чему было говорить о них. Они рассказывали о собственных
подвигах, и только.
И они клялись, что теперь-то не уйдут так просто из Хольмгарда, не
удовлетворятся простой добычей. Море, встретив на берегу возведенную
человеком стену, бросается на преграду с особенной силой и разрушает ее.
Викинг не отступит, пока не сломит сопротивление. Не случайно скальды
воспевают упорство вестфольдингов. Скальды сами викинги и знают жестокость
души детей Вотана.
Выходка Ролло вызвала не негодование, а общее веселье. События были
слишком серьезны, чтобы ярлы могли взволноваться подобной мелочью.
Князю Ставру следовало поторопиться с набором новых дружинников для
пополнения убыли. Сами ярлы предполагали заняться погребением тела
Гольдульфа и погибших в сражении. Ушло много викингов, осталось достаточно
свободных драккаров, чтобы устроить балфор, погребение в огне на открытой
воде.
- А растрепанное новгородское войско не скоро оправится, если
оправится вообще, - утверждал Эрик Красноглазый.
С Ильменя тянул сильный ветер и гнал в волховский исток мутную
озерную воду. Вниз по реке катилась частая, крутая волна.
Четыре больших драккара шли на веслах против течения и волны. Каждый
тащил на ременном канате по одному драккару, превращенному в погребальную
лодью.
Из бортовых дыр висели свободные весла. Волны шевелили уснувшие
плавники морских драконов, и в мертвом царстве только весла, которые сами
скрипели и поворачивались в уключинах, сохраняли искру жизни...
Мертвый драккар... Убийца! Пойманный, уличенный, приговоренный к
казни. Нет, пышная процессия не скроет грязи преступления!..
На румах, отполированных усилиями гребцов, не было викингов. В своих
беспорядочных движениях рукоятки весел задевали дрова. Костры поднимались
выше бортов. Черно-красные паруса драккаров застилали дрова. В середине,
на кресле, наспех сколоченном подневольным новгородским плотником,
восседал ярл Скиольд.
Могучий и великолепный владетель Дротнингхольм-фиорда,
потомок Вотана, благородный юнглинг,
король открытых морей, победитель на суше и на море,
муж бесчисленных пленниц...
Ярл-скальд Свибрагер по очереди приближался на своем драккаре к
погребальным лодьям и, простирая руки, воздавал могучим голосом хвалу
трупам.
Ярлы не одинокими уходили в последнее плавание. Кругом теснились
викинги. От качки вестфольдинги кивали мертвыми головами, наваливались
один на другого, но не падали. Закрепленные жердями и веревками, викинги
сидели тесными рядами, еще плотнее, чем в боевом строю.
Славные победители, бесстрашные воины,
железнорукие, с черепами твердыми, как камень,
неутомимые в боях и в пирах,
вы привыкли спать в постелях побежденных,
обладать прекраснейшими девственницами,
пить вино из черепов врагов...
Мощный голос Свибрагера, вибрируя от вдохновения, побеждал шум ветра.
Вестфольдинги слушали и одобрительно кивали мертвыми головами, соглашаясь.
На коленях ярла Мезанга лежал оправленный в золото череп франкского
вождя Арторикса - чаша для пиров. Подобные чаши были и у других ярлов и их
свиты.
Перед бронзовыми дисками мертвых кормчих висели боевые топоры и мечи.
Раскачиваясь, они звонили странными беспорядочными голосами:
Вы топтали тело Имира, дочь ночи,
сестру света, мать животных, и мать людей
низких племен топтали вы,
благородные дети Вотана!
Так воспевал Свибрагер победы вестфольдингов на сухой земле, которая
носила все эти названия на пышнообразном языке скальдов.
Вы повелевали страной рыб,
вы разрезали живое поле,
попирали ожерелье островов
и мчались по пути лебедей, -
напоминал скальд о подвигах викингов в открытых морях.
Вы щедро кормили акул,
вы наполнили костями глубины морей,
и Луна делалась алой,
глядя в волны, вспененные драккарами.
Открылся Ильмень, безбрежный как море. И волна была как морская.
Ильменский Хозяин гневался на чужих, Синий Мужик толкал в черные груди
звериноголовые драккары, не хотел пропускать к себе.
При попутном ветре провожатые уже от истока пустили бы на свободу
погребальные драккары. Но Ильмень в союзе с ветром из земель кривичей и
радимичей воспротивился и защитил чистоту своего сердца от чужеземной
грязи.
Драккары вестфольдингов отошли от берега на версту, не более.
Чтобы огонь не сжег якорные канаты, их закрепили под водой за вбитые
для этой цели крюки в днища драккаров.
Завели якоря. Ветер потащил было оставленные погребальницы, но цепкие
якорные лапы впились в дно. Огорчившись, Ильмень запенился и заплевался.
Проходя мимо бал-фора, викинги щедро забрасывали драккары зажженными
факелами. Не пожалели даровой смолы и сала, чтобы напитать дрова, и все
вспыхнуло разом.
Дым заволок полнеба.
Под палубами нечеловеческими голосами выли отвыкшие говорить
черпальщики. Их было восемь, по двое на каждом отправленном в бал-фор
драккаре. Их было по одному на корме и носу, восемь живых, раньше смерти
похороненных под низкими палубами, навечно прикованных к смрадным
гнойницам-черпальням, восемь людей, превращенных в такие же части
драккара, как бортовая доска или жгут для шпаклевки.
Они страдали недолго. Свирепо ударило пламя, раздутое гневным ветром,
который для несчастных черпальщиков ничего другого сделать не мог!..
Новгородское озеро в старину называлось Мойским. Потом к нему
пристало имя Ильменя. Собственно же словом "ильмень" в старом русском
языке обозначали постоянный, не весенний разлив реки в удобном для того
месте.
Заполненная новгородским Ильменем впадина наливается многими ключами,
ручьями, речушками и реками, из которых исстари главными были ныне еще
существующие Ловать, Шелонь, Мшага, Псижа, Пола, Полисть, Порусья,
Перерытица, Переходь, Полиметь. Сделавшись по сравнению с прошлым
маловодными, эти реки сохранили свои прежние наименования. Стоком озера
как был так и остался Волхов, по-старому Мутная река.
И сегодня, как и встарь, летом, не обращая внимания на дела людей, в
камышовых крепях красавцы селезни, расставаясь с изношенным брачным
нарядом, роняют из крыла зеленые с синим зеркальцем перышки. А уточка,
забыв случайного супруга, незаметно пускает по воде пестро-серые перышки и
пушок; она всецело отдается заботе о наивысшей драгоценности, оставленной
в гнезде пылкой весенней любовью.
Ныне, как и в давно прошедшие годы, ветер и течение подберут все: и
пушинку, и бревно, и щепу, и хворостину. Всему, что носится по Ильменю,
только бы попасть поближе к Волховскому истоку. Волхов к себе и лодку
подтащит и плот украдет, - что ни дай, со всем справится. Коль не поймают
в Городе, так сплавит в озеро Нево. Он сильный, Волхов.
По озерным берегам Волховского истока новгородцы держали большие,
тянувшиеся на несколько верст лесные склады. Древесина сплавлялась по
речкам и рекам, о которых было помянуто, и плотами перегонялась через
озеро. У истока шел торг и дровами, и деловым бревном для построек, и
сухим, выдержанным под навесами лесом для поделок. Покупатели скатывали
лес в воду и гнали в Город плотами.
С началом сумерек присланные от новгородского земского войска люди
спешно вязали плоты. Небольшие: аршин восемь или десять в длину, аршина
четыре в ширину. На плоты грузили смешанную с пылкими липовыми лутошками
солому и заливали смесью жира, сала, дегтя и серы. Плотовщики собрались из
опытных рыболовов и судовщиков, опытных пловцов, которых не сразу утопишь
и с камнем на шее. Они оставляли на берегу всю одежду и, чтобы не
чувствовать холода, натирали нагие тела сырым бараньим салом.
Тем же временем нурманнские и княжеские дозорные, охранявшие
городской тын с полевой стороны, разглядывали, как с подходом ночи к
стенам приближались земские. Не собиралось ли недобитое новгородское
войско напасть в потемках? Нурманны накидали во рвы зажженных факелов,
отогнали стрелами и пращами дерзких смельчаков. Смеркалось. В поле
нестройно покричали: "На слом, на слом!" - но не шли.
Ставровы дружинники вслепую побросали в темноту из городских
камнеметов и самострелов камни и дротики. Новгородцы перестали шуметь, и
конунг Скат сказал князю Ставру:
- Они не ушли от города. Завтра мы их добьем до конца.
Никто из ярлов не верил в решимость подорванного и обескровленного
земского войска напасть на городские стены.
А у Волховского истока нагие плотовщики уже брались за весла.
Оттолкнувшись от берега, они отгребались, пока не замечали, что Волхов
начинает подсасывать плотики. Они окликались, поджидали других и
задерживали плотик, вновь подталкиваясь к мелкому месту.
Плоты копились и копились. Днем показалось бы, что все озеро близ
истока усеялось копнами, будто дошлые новгородцы научились и на Ильмене
сеять хлеб. Ночью же с берега вначале виделись пятна, а когда плотики
собрались, чудилось: тот берег придвинулся к этому, и Ильмень сузился в
речку.
- Э-гой! Плыви! - приказал голосом Гюряты темный берег. Плотовщики,
подталкиваясь в струю, заработали веслами. Поплыли и ушли, как растаяли.
Стояли нагие - в темноте не видно - и отгребались, избегая сбиваться
в кучи. Вытянулись длинными-длинными цепями...
Поглядывали на небо. Не было бы дождя, как в прошлую ночь! Нет, ясно.
Звездочки мигали, спрыгивали в воду и оттуда смотрели на голых. Как
веслом, плескалась рыба.
Невидимая волна подгоняла, заходила на плот и скатывалась, не в силах
смочить ни пропитанные жиром дерево и солому, ни насаленное человеческое
тело.
Лезли ребятишки ильменского водяного, озорно совали под весло
перевернутые хари, тащились за лопастью, ловили бревна камышовыми пальцами
и поворачивали, разглядывая со всех сторон.
Разгребаясь широченными ладонями, наползал сам Синий Мужик, издали
засматривая на голых. Узнав своих, он подталкивал волну, поддувал в спину
влажным холодным дыханьем и, без голоса, чтобы не выдать, нашептывал:
- Пошли, пошли ребятушки-и...
- Хорошо тебе, сам бы попробовал!
Что ты скажешь! Будто бы все стоишь на месте. Сам кружишься, а струя
недвижима. Застрял, что ли, на мели, и колдовская ночная тьма тебя морочит
и вертит?
Томилась душа, и на сердце становилось еще мутнее от голого,
беззащитного, как земляной червяк, тела. А заденешь себя за бок - чужая
кожа, скользкая, что снулая стерлядь.
На воде зги не видать, а волны смельчали, значит, им уж нет разгона,
значит, движется плот. Здесь глубь, сомовьи омуты. Их, мордатых, хорошо
брать на целого ворона, жаренного в перьях.
А весло работало и работало, плотики шли. Чернее ночи наползали
черно-угольные кручи берега, и струя забирала плывущих. Берег громоздился
все выше. Город. Здесь не нужно дневного света, все знакомо: каждое
бревнышко пристаней, каждый изгиб, каждый заливчик, камень, борозда,
промытая в этом году весенним потоком.
У пристани не задранный ли нос нурманнского драккара? На плотике в
соломе светится красный глазок. В глиняном горшке с пробитым дном, чтобы
жар дышал, тлели угли. Пора или нет? Что же ты, не оробел ли? А ведь сам
лез, никто тебя не звал, сам выставлялся, хвалился, что все знаешь и все
можешь. Волхов не ждет. Гляди же, очнешься под Городом!
Осторожно, не рассыпь угли. Так, раздувай. Не бойся согреть пальцы,
воды много, сумеешь остудить. Почему же ты так зябко задрожал, холодно
сделалось? Делай же!
Ты оробел, и тебе хочется бросить плотик на волю течения, река же
тебя не страшит. Ты умеешь грести сильными ладонями не хуже нырка с его
кожистыми перепончатыми лапками, можешь поспорить с белощеким гоголем и
хохлатой поганкой. Ведь это ты, спрятав голову в снятую с гуся кожу,
охотничал на разливах. Что тебе речные глубины! Мальчишкой ты, как
лягушонок, нырял на дно, находил склизкую лапу затонувшей коряги и,
зацепившись, дышал через тростинку, споря с другим желтоклювым, кто кого
пересидит. Ты с другими мальчатами возился днями напролет под слизистыми
речными обрывами и сотнями чалил в тростниковую корзинку колючих раков.
Однажды вместо рака ты схватил гадюку и завизжал на весь Волхов. Ручонка
опухла до самого горла, ты едва выжил и опять лез не давать ракам покоя.
Товарищей на плотиках много, без тебя сделают дело. Ныряй, твой дом
рядом. Пусть тебя, голого, примут за утопленника, за ночную
мороку-шишимору, которая, забрав под мышку собственную голову, зовет
живых, вещая близкую смерть.
Нет, ты не можешь оставить доброе дело. Борись со страхом и раздувай
угли. Пора начинать.
Небывалое и неслыханное померещилось викингам, охранявшим драккары.
По реке из воды таинственно зарождались огни. Красно тлея, они вдруг
разгорались, выбрасывая длинное серное пламя.
Возвращались вестфольдинги, погребенные на Ильмене! Гневно
отказываясь от мелкой озерной могилы, викинги хотели уплыть в открытое