Страница:
безбрежное море. Нечеловечески блестящие, нагие - ведь погребальное пламя
слизало с их тел доспехи и одежду, - они лезли к драккарам в огненных
факелах.
Детинцевское било загудело к пожару. Очнувшись от сна - их и во снах
не оставляли нурманны, - очумелые горожане выбегали узнать, откуда и какая
новая беда стряслась на их злосчастные головы.
Не ранний ли рассвет, поспешный спутник летней полуночи, красил небо?
С реки тянуло смрадным жирным дымом. Гремя оружием и доспехами, к
берегу бежали нурманны, бежали с криками злобы и тревоги, тяжело топча
мостовые.
Выждав, когда промчатся нурманны, горожане, кто посмелее, выбирались
из калиток. Они, хозяева, крались по улицам родного города, как чужаки, и
озирались - куда бы метнуться, попав на нурманнов! А кожаное било
продолжало мутить душу.
Снизу, от темных улиц, верх берегового тына освещался страшным светом
пожара, и дозорных на стене как будто не было. Новгородцы карабкались по
лестницам и земляным откосам, ползли червями, как воры, и выставляли
лохматые нечесаные головы.
Гибло, пропадало, дымом уходило речное достояние - богатство Великого
Новгорода:
и низкие, дровяные причалы с поленницами швырка, долготья и мелочи;
и бревнотаски для круглого леса со складами, с причаленными плотами;
и рыбные пристани с посольнями, с коптильнями, с сушильнями;
и причальные помосты для иноземных гостей со сходнями, с дощатыми
клетями сторожей;
и купеческие причалы, где каждый оставлял под присмотром за малую
плату расшиву и лодью;
и посыпанные черной пылью, залитые смолой пристани
дегтярей-углежогов;
и хлебные причалы, где кормятся голуби, воробьи, вороны, сороки;
и мастерские, где умельцы-плотники строили расшивы и лодьи и сгоняли
их в реку по насаленным дорожкам;
и сами расшивы, лодьи, лодки, челноки, - все все пропадало!
Уходило, рассыпаясь пеплом, богатство, исчезал труд дедов и отцов. В
пламени и чадной копоти вестфольдинги храбро спорили с огнем. Вцепившись в
просмоленное, налитое китовым жиром, дубовое тело драккара, они, вскрикнув
разом, выхватывали корабль на бережок. Звериная голова на носу пылала
свечой. Викинги сбивали огонь руками-клещами, плескали воду рогатыми
шлемами: казалось, могли и умели потушить пламя собственной кровью. И
спасали обгорелый обрубок.
Другие прорывались к драккарам сквозь охваченные пламенем пристани.
Опалив по пути через жаркую смерть волосы, бороды, брови и ресницы, с
мгновенно налитыми пузырями ожогов, вестфольдинги рассекали канаты,
отталкивались горящими факелами весел и отходили, увлекаемые течением.
Вокруг них огонь грыз борта, а они метали якоря и дырявили днища,
стараясь победить беду затоплением драккара. Можно было рассмотреть, как
позади завесы огня на тонущем Драккаре викинги поднимали мачту для приметы
и рвали с себя доспехи, кафтаны, штаны, готовясь один на один померяться
силой с Волховом.
Ниже Города на реке догорали костры, а сверху продолжали прибывать
новые плотики. Они явно гнались за драккарами, опомнившиеся сторожа
которых успевали вовремя отойти от причалов.
Драккар тяжело и вразброд шевелил одной или двумя парами весел из
пятнадцати, а с кормы поднимался дымный язык и закрывал безнадежным
гребцам того, кто гнал утлый плотик с соломой, дровами и горшком с
горячими углями.
Сделав свое, плотовщики бросались в реку и скрытно плыли к
заволховской стороне. Головы ловких пловцов показывались и появлялись, как
озерные гагары.
Некоторые, подобно щуке за плотвой, гнались за спасавшимися вплавь
вестфольдингами. Подобравшись сзади, новгородец оплетал нурманна ногами.
Или он успевал вспороть горло врага коротким рыбацким ножом, или, не
справившись с сильнейшим, тонул вместе с ним.
Утренний рассветный ветер раздувал рдяные кучи углей. Вместо
пристаней торчали обгоревшие пни дымящихся свай, и горестный запах
пожарища проникал в каждый двор. Одни петухи беззаботно-горласто славили
Солнышко.
На том, заволховском берегу, перед сбежавшимися жителями загородной
стороны приплясывали голые. Вот один забежал по отмели в реку, повернулся
и, дразнясь, похлопал себя по спине.
Не до него! От Детинца звали прерывисто-хриплые рога, и там зашумел
тысячеголосый рев битвы.
Опасность грозила драгоценнейшему достоянию племени Вотана, огонь
подобрался к "Морским Соболям", "Волкам" и "Пенителям Валов", как на
образном языке скальды называли черные драккары.
Хотя в поле под стенами Города было неспокойно, но, бросив тын, к
Волхову побежали со своими дружинами ярлы Свибрагер, Альрик, Агмунд,
Ингуальд, Гардунг, Гаральд Прекрасный и Эрик Красноглазый. Вестфольдинги
спешили беспорядочными толпами, сталкиваясь в темноте на мало знакомых
тесных улицах.
Ярл Балдер Большой Топор заблудился и не мог выбиться из тупика. В
яростной поспешности викинги вломились во дворы, пробивали, ломали заборы
и стены. Как безумные, точно в непроходимом лесу, они крошили препятствия
дубинами, мечами, топорами, побили все живое, попавшееся под руку, - людей
и скотину и прорвались, оставив за собой развалины.
В Детинце остались многочисленные раненые викинги и с ними тоже
раненые ярлы Эвилл, Гунвар, Фрей. На стенах конунг Скат без размышлений
бросил Ставра с его уже немногочисленными дружинниками. О чем мог думать
.старый ярл, когда огонь угрожал и его драккарам!
Скат с презрением оттолкнул сухопутного князя низкого племени,
который никогда не возвысится до благородной страсти к коням соленых
дорог, и исчез, назвав Ставра нидингом - трусом.
Напрасное оскорбление. Ставр был уверен, что уж коль земские
придумали пустить по Волхову горючие плоты, то мало что останется целым;
Пропадут и его собственные причалы, и расшивы, и склады. А драккаров
Ставру не было жаль. Раздраженный грабежом, который учинил Ролло, Ставр
понимал, что такое может и повториться. Пусть же сильно убавившиеся в
числе вестфольдинги потеряют возможность отступления. Тем крепче они
привяжутся к князю.
Князя тревожило, как бы земские, пользуясь смятением, не напали с
поля на Город, не сломали его ослабевшую дружину.
Волховский пожар освещал Город и слепил дозорных на тыне. После
вечерней тревоги земских не было слышно. Ставр тешил себя надеждой, что с
вечера земские дразнились лишь, чтобы оттянуть внимание от реки. Но
самозваный князь.ошибся. Тараны ударили сразу в двое ворот, и затрещали
дубовые полотнища.
Ставр рванул холеную бороду: не на кого гневаться, как на самого
себя. Не однажды городские старшины судили, что и дерево иструхлявело, и
гвозди поржавели, и петли осели. Ставр, поспорив с Гюрятой, посмеялся над
плохоречивым старшиной:
- Чегой-то боишься ты и от кого хоронишься? Нам с поля не ждать врага
и не ждать ниоткуда. И год, и два, и далее простоят ворота.
Ныне не он ли, Гюрята, под воротами?
Внизу, в темноте, земские люди качали на ременных лямках тесаные
тридцатиаршинные кряжи. Ставровы воины били из луков и пращей. Латные
товарищи прикрыли таранных щитами, как твердой крышей, и эта крыша живой
черепахой, как сама, махала тараном. Новгородский князь слишком понадеялся
на нурманнов, не припас на тыне ни тяжелых камней, ни плах, ни горячей
смолы...
Ставр погнал дружинников в улицы заваливать ворота изнутри и
встречать земских мечом.
С шестого удара окованный железноголовый таран порушил одряхлевшее
дубовое строение ворот. Расходились, трескались, пятились полуаршинные
доски. С десятого - сломались петли и осевшие полотнища удержались на
одних накладных засовах.
- У-ухнем! У-ухнем!
Засовы рванулись из гнезд. Вместе с воротами таранные и латники
земских влетели на наставленные копья и рогатины. Улицу сразу заперло
телами и деревом, наполнило криком и стоном.
Зло лезли земские латники в собранных на ратном поле нурманнских
доспехах. Они потеснили дружинников, которых сзади бодрили сам князь,
бывшие старшины Гул и Гудим и излюбленные Ставровы советники бояре Нур с
Делотой. А что творится у вторых ворот, где воеводствовали бояре Хабар и
Синий вместе со старшим приказчиком Гарко? Оттуда дали весть: "Ворота
сбиты. Хабара посекли. Гарко посекли. Земские силят. Мощи нет. Синий
отводит дружинников к Детинцу".
Пришло утро. Волхов пылал. Ставр велел отходить, едва поспели к
Детинцу. Земские чуть задержались, и ворота Детинца были запахнуты
вовремя. Эти ворота не как городские: недавно обновлялись. Доски были
набраны на толщину в пять четвертей, проложены железные полосы и укреплены
гвоздями со шляпками в четверть.
Земское войско не совершило тягостной ошибки, пытаясь с размаху, с
первого удара разбиться о крепкий Детинец. Зная, что сила нурманнов ушла
на пожар к Волхову, земские хлынули туда, к реке.
И в улицах встретились с извещенными вестфольдингами.
Предсолнечный свет показал викингам тех, кто лишил их драккаров.
Опаленные нурманны набросились на новгородцев как бешеные, хотели бы
пытать, терзать, мучить, но могли лишь сражаться. И они бились с
необузданной силой, которую до этого времени не вкладывали в расчетливое
осуществление набегов, единственной целью которых бывали грабеж и
обогащение.
Не забывая привычно изученного искусства боя, викинги, насколько им
позволяли улицы, строились, ударяли с обычным единством и отбросили
земских, беспощадно истребляя передних.
Бились между дворами. Перекрестки стали полями угарно-диких сражений.
В тесноте едва могли размахнуться и не рубили - кололи.
Опустивший копье или рогатину, уже не мог поднять оружие. И силой не
одной пары рук, а всем множеством страшно шел каленый рожон на толстом
древке, пока не ложился под тяжестью пробитых насквозь мертвых тел.
Слеплялись так тесно, что могли ударить лишь сверху рукояткой меча
или топорищем. Перехватив копье, превращали его в кинжал. Лучшим оружием
сделался нож, а терялся он - когтистые пальцы искали впиться в горло или
выдавить глаз; ступня, найдя ступню, мозжила кости. Били коленом, стянутые
как обручами в безысходной тесноте, подобно зверю грызли зубами.
Через скользкие от крови засеки, наваленные из мертвых и умирающих,
новгородцы лезли, не зная страха. Задыхаясь, хрипя и рыча, спешили,
спешили свалить, схватить, задушить, задавить, разорвать, раздробить,
растерзать...
Здесь совершались, как во многих русских древних и поздних боях,
великие подвиги самоотреченной личности, растворившейся в общем деле. Этих
подвигов никто не воспевал. И не мог воспеть тот, кто видел. Человечно и
справедливо, устрашившись нагой истины, такой летописец молчал. Или, по
истечении лет, описывая прошедшие годы, кратко вспоминал, как "простой
человек в посконной рубахе и с одним коротким копьем защитил свою родину
отчаянным мужеством лучше твердого доспеха...".
А как действием пламенной души слабое, мягкое тело приобретало
беспощадно-жесткую силу железного тарана, как отвергалась самая мысль о
страдании и личной гибели? Это неописуемо. Здесь права слов ограничены.
Позволено лишь намекнуть, чтобы не затмить правду подробностями подвигов.
А все недосказанное сам человек обязан постичь своей душой и, без
содрогания, воскресить светлые образы героев.
Войдя в Город и неся ежеминутную тяжкую убыль, земское войско не
таяло, а росло. Горожане распрямлялись. Шагая из своих дверей, хозяева
вступали прямо в бой, искупали вину.
С крыш и со стен в нурманнов били котлы, горшки, кузнечные молоты,
клещи, литейные формы, заступы, ломы, тесла, тележные колеса, камни от
наспех разломанных очагов и все, что попадалось под руку.
Чтобы запорошить нурманнам глаза, ведрами метали золу. С крыш
скатывали грузные мясницкие плахи и бревна. По нехватке стрел и дротиков
целили поленьями. Подрубив изнутри, со двора, столбы, опрокидывали на
нурманнов тяжелые ограды дворов. И безоружные лезли под трупы в поисках
меча.
Из узкого оконца девичьей светлицы женщины вытолкнули тяжелый дубовый
ларец с приданым и свихнули толстую шею могучего владетеля Ретэ-фиорда
ярла Балдера Большой Топор.
Старики силились достать косой из подворотни нурманнскую ногу. Кто-то
ухитрился выгнать на нурманнов быков, запалив на их шеях и хвостах
смоленые жгуты...
Заволховские жители переправлялись через реку в Город на кое-каких
лодках, на обломках погоревших лодей и расшив, на сорванных полотнищах
ворот, на связанных по две и по три водопойных колодах и корытах. Они
застигли конунга Ската, который, не будучи в силах расстаться со своими
наполовину сгоревшими драккарами, запоздал на берегу с кучкой своих
викингов.
Старый владетель Лангезунд-фиорда продержался дольше всех. Подобно
певцу, который в старости хорошо поет без голоса, Скат, лишившись былой
силы, сохранил высокое искусство дивно владеть оружием.
Прижавшись спиной к борту своего навеки обмелевшего "Черного
Медведя", неуязвимый расчетливый латник долго не подпускал бездоспешных
ребят.
Подростки издали камнями ошеломили конунга Ската и, торжествуя победу
над ненавистным нурманном, метнули его тело, закованное железом, как рак в
скорлупу, в догоравшую поленницу дров.
На три четверти растаявшие и растрепанные отряды нурманнов выбились к
Детинцу и ощетинились последним боем. Соблюдая боевое товарищество, на
помощь вышли из Детинца все раненые викинги, которые еще могли держаться
на ногах. Здесь-то владетель Драмменс-фиорда ярл Эвилл и веселый Фрей, ярл
Хаслум-фиорда, к ранам, полученным в сражении под Новгородом, прибавили
новые и бессильно остались на мостовой городского торжища.
Битва кончилась, и остывающие новгородцы ужаснулись своему Городу,
где на каждой улице бойня, где каждая рытвина налита кровью, где на каждом
перекрестке, как стволы на лесосеках, груды тел.
Во многих местах горели дворы. В голос плакал и стонал Город. В дыму
косым полетом вились вороны, дерзко садились на крыши и заборы,
высматривали.
Нурманнские тела и раненых нурманнов стаскивали на берег. Чтобы не
грязнить новгородскую землю чужой мертвечиной, их голыми кидали в реку.
Пусть добрый Волхов унесет их подальше, в озеро Нево. А оттуда пусть тот,
кого по пути не доедят раки и рыбы, добирается к себе домой по реке
Нево...
Как шашель в доске, как древоточец в лесине, как червь в яблоке и
обломок стрелы в теле, оставался Детинец с затворившимися нурманнами. Их
лучники и пращники помешали новгородцам подойти к телам вокруг Детинца.
Сберегая запас камней и дротиков, нурманны не били из камнеметов и
самострелов. Но знаменитые телемаркские стрелки так метко целились, что на
полет стрелы от Детинца никому не давали высунуть голову.
Городские мастера-плотники, кузнецы, токари, литейщики, кожевенники и
другие умельцы, созванные старшиной Щитной улицы Изяславом, принялись
размышлять и набирать материалы для постройки умных воинских
нарядов-припасов.
Мимо брошенных жителями приволховских заимок, мимо обезлюдевших
починков уходили ярл Ролло и его спутники.
Грозно рвались вниз по течению тяжело груженные черные драккары
вестфольдингов со страшными, безобразными чудовищами на задранных носах.
Мутная вода бурлила в глубоких бороздах за хвостатыми кормами, волна
плескалась на бережок.
Прошли - и как не было чужаков на Волхове...
У братьев ярлов Беммель-фиорда Гаука и Гаенга не хватало гребцов для
смены, но их три драккара не отставали. Доли добычи уцелевших викингов
после заключительного грабежа увеличились почти вдвое, что заменяло
недостающих.
Перед Ладогой, будто нависнув над пригородом, драккары остановились.
Вестфольдинги поглядывали на низкий тын и малый Детинец Ладоги. Им Ладога
была не нужна, их задержало другое. От берега, больше чем на половину
Волхова ладогожане вывели заграждение из сплошных плотов, поставленных,
как видно, на якоря. Волховское течение загнуло полукружьем вязанные
мочальными канатами толстые бревна. За ними получилась обширная заводь с
собравшимися расшивами и лодками, на которых прибывало земское войско с
дальних онежских и свирских берегов.
Спереди Волхов приделал к бревнам ершистый вал из корья, мертвого
камыша, сучьев и прочего речного плавучего мусора - заграждение копило его
не один день.
У ладогожан не хватило бревен перехватить всю реку, зато они укрепили
заслон, понаставили дощатых щитов с козырями и бойницами. Стрелки засели
на загрузших плотах. Ждали нурманнов и на берегу.
Опытные вестфольдинги осматривались: несмотря на нехватку плотов,
ладогожане все же заперли стрежень. Течение, бурля, уходило под бревна. У
свободного берега Волхов струился незаметно, там мели, обычное продолжение
береговой пологости. Заграждение, отходя от крутого берега, перехватило
удобную для плавания, безопасную глубину. Видно, не нурманны над Ладогой,
а Ладога над нурманнами нависла...
Вестфольдинги построились в две нитки. Ближе к плотам пойдут пять
больших, а дальше от плотов, у мелкого берега, проскочат три меньших
драккара.
Не спеша, готовясь прикрывать гребцов щитами, драккары начали
сближаться с заграждением. Передними пустили братьев Гаука и Гаенга на
двух больших и одном малом драккаре. У ярлов Беммель-фиорда не хватало
викингов, Ролло и Ингольф поддержат их сзади своими стрелками. Ингольф шел
вторым с одним большим драккаром и двумя меньшими. Замыкал Ролло на двух
больших.
Они спускались по течению, пока передние не оказались на расстоянии
четырех или пяти полетов стрелы от плотов. Тут кормчие часто забили в
звонкую бронзу, и драккары рванулись.
Осторожный кормчий Гаука правил так, точно хотел не проскочить, а
налететь на преграду. Зная, что ладогожанские лучники не пробьют борт
"Морского Коня", а снизу вверх им неудобно целить, кормчий решил провести
драккар так близко, чтобы лишь не поломать весел. Выждав мгновение, он сам
вместе с подручными налег на правило руля, безупречно метко разворачивая
"Коня" по бревнистому краю наплавной плотины.
Тут-то и ударило в днище! Гребцы опрокинулись с румов, и кормчий
слетел вниз головой с кормовой палубы. Его подручные удержались за руль,
но сам ярл Гаук не удержался за шею "Коня". Он камнем ушел на волховское
дно, как был: со щитом и мечом, в латах и поножах, в рогатом шлеме с
золотой насечкой на упрямой и жадной голове.
Бывалое днище "Морского Коня" треснуло. Разбрасывая плотно уложенные
тюки с богатой добычей и ломая румы, снизу просунулся толстый мокрый
зубище-бревно. Упершись в дно реки, оно приподняло тяжелый черный драккар,
толкнуло на другое такое же зубище и спряталось. В две расщепленные
пробоины яростно-хлынула мутная волховская вода.
Ни в чем не уступая брату первого места, Гаенг шел на меньшем
беммельском драккаре во главе второй нитки. Кормчий "Соболя", опасаясь
мелей, гнал драккар стрелой, рассчитывая проскочить возможный илистый
перекат.
Опытный мореход-вестфольдинг был прав - его ждала мель. "Соболь"
мчался под частый звон диска, истинный пенитель морей, и сам пронзил себя
бревном, как медведь, буйно напоровшийся на боевую рогатину без
перекладины. Конец окованного железом подводного зуба высоко выскочил над
бортами, и "Соболь" самоубийственно вгонял в себя бревно, пока не
проскочил над ним и не вырвал из расщепленного насмерть днища. "Соболь"
освободился и осел. Румы залило, кормчий бросил правило бесполезного руля.
На "Соболе" никто не успел сорвать тяжелые доспехи и никто не сумел
всплыть под стрелы ладогожанских лучников. Не было и ярла Гаенга.
Наклонившись над хищным носом вестфольдингского "Соболя", новгородская
сосна приласкала непрошеного гостя, и он побежал по дну в последний раз
поспорить с братом, кто собрал больше славы и кого Отец Вотан будет громче
приветствовать за столами Валгаллы.
Несколько викингов "Морского Коня" решили глупо воспользоваться
лишним мигом жизни и покупали этот миг, цепляясь за плоты в ожидании
новгородской дубины.
В тот самый день, когда ладогожане сначала слушали на своем вече
гонцов самозваного новгородского князя Ставра, а потом всем скопом топили
в реке неудачливых послов и нескольких преждевременно объявившихся
пособников, не то трое, не то четверо мастеров обсуждали простую, нехитрую
шутку:
- Если лесину от хлыста затесать остро, а на комель навязать камень и
затопить? Комель встанет на дно, а вода подымет острие. Добро ли будет?
- Не добро. Острие повернет по воде, и нурманны сверху уйдут без
всякой помехи.
- Не добро...
- А навязать под острие поводок с якорем? Вот она, лесина, и встанет
против воды.
- А острие подтопить поводком, чтобы его наружи было не видать!
- А острие не оковать ли?
- Худа не будет.
...Кормчие Ролло вовремя остановили оба драккара норангерского ярла.
Драккары же Ингольфа оказались в опасной близости к ловушке, и его большой
драккар едва не погиб. Гребцы успели пересесть лицом к носу и дать
обратный ход. Страшное острие коснулось днища, но дуб выдержал.
Ролло и Ингольф беспомощно наблюдали за гибелью третьего и последнего
драккара бывших владетелей Беммель-фиорда. Но Гауку и Гаенгу все было уже
безразлично, а Ингольф обеднел на один из своих драккаров. Меньший драккар
уллвинского ярла шел за "Соболем". Кормчий "Куницы" слишком круто отвернул
к берегу и посадил драккар на мель. Викинги спрыгнули в мелкую воду и
тщетно пытались столкнуть "Куницу". Они принялись за разгрузку,
выбрасывали добычу, но "Куница" сидела как прикованная.
На близком пологом берегу, присев в кустах тальника и лежа на животах
в низких зарослях лопушистой мать-мачехи, терпеливо кормила речных комаров
тайная засада ладогожан. Сильной и меткой стрельбой лучники новгородского
пригорода загнали викингов за обращенный к реке борт, но и тут потерпевших
крушение на излете доставали стрелы с плотов.
Ингольф не решился подойти к обреченному имуществу; но не покинул
своих. Закрыв уцелевших викингов "Куницы" от плотов высоким бортом
большого драккара, он принял пловцов.
У ладогожан не нашлось камнеметов и самострелов, чтобы побить
остальных нурманнов, когда те осторожной ощупью, как слепые, пробирались
по опасному месту.
Тащась медленнее ленивого течения, нурманны еле двигались. На носах
лежали наблюдатели, внимательно рассматривавшие воду и предупреждавшие о
струйках, расходящихся на поверхности подозрительными треугольниками. И
все же порой задевали затопленную смерть. Кормчий удерживал драккар почти
на месте, и все ощущали, как острие скребло днище, щупая прочный смоленый
дуб от носа до самой кормы.
Ладогожанские стрелки открыто били с плотов и с пологого берега.
Драккары не отвечали. Все свободные от гребли викинги закрывали товарищей
на румах щитами и телами в доспехах. От движений гребцов, от внимания
наблюдателей и кормчих зависела жизнь. Так никогда не бывало ни в одном из
походов!
На драккаре Ролло сорвало руль острием зуба, заклинившимся между
обрезом кормы и рулевой доской. Это было последнее испытание. Однако Ролло
и Ингольф тянулись со всеми предосторожностями до самого озера Нево, до
спасительных, почти морских глубин.
Ладогожане грызли кулаки, обвиняя себя в тяжкодумстве. Не поспешили
достроить камнеметы, мало, мало наставили на Волхове остреных лесин! Ушли
четверо нурманнов, ушли... Но больше ни один не уйдет! И ладогожане
продолжали затыкать Волхов до первой лодочки, принесшей весточку о
сожжении нурманнов. Тогда люди пустились шарить по дну железными когтями,
из-за добрых доспехов вытаскивать тела вестфольдингов и поднимать
затонувшие на неглубоком месте Драккары с богатым имуществом.
Кромный город отчуждился от своего Детинца завалами, засеками,
заплотами. Ближние к Детинцу горожане злой рукой разорили для этого дела
собственные дворы, чтобы никуда не дать выхода нурманнам с окаянным
самовольным князем.
Дружинник принес князю Ставру стрелу, упавшую на излете во дворе
Детинца. На древке была намотана желтовато-прозрачная ленточка пергамента
с.надписью. Самовластный князь развернул пергамент и прочел:
"Добрыня Боярин Плесковский с Женой Потворой
Отрекаются Тестя и Отца".
Ставр прочел и ласково, бережно положил на стол кожицу. А она, сказав
без голоса свои нужные слова, вновь свернулась, как живая.
Что-то влетело в узкое башенное оконце и впилось в стену горницы.
Ставр поднялся и взялся за дротик, глубоко засевший в бревне. Твердый
каленый наконечник расщепил трещину и увяз, как забитый молотом. Древко от
удара раскололось и насело на железо. Силища? Такой дротик пронижет быка,
пробьет латника.
Князь подошел к оконцу и высунулся, закрыв собой проем. Он захотел
взглянуть, откуда метнули дротик. Разве различишь! В улицах за засеками
много воинов. Этот дротик пущен не рукой.
Ставр разглядел камнемет, который, запрягшись в ременные и льняные
канаты, новгородцы тащили на себе, но самострела не увидел. Мало ли где:
на дворе, на пожарищах или на крыше - засели стрелки со своим малым
оружием. Велик Новгород, велик...
На некоторых пожарищах, где дворы выгорели в день битвы нурманнов с
слизало с их тел доспехи и одежду, - они лезли к драккарам в огненных
факелах.
Детинцевское било загудело к пожару. Очнувшись от сна - их и во снах
не оставляли нурманны, - очумелые горожане выбегали узнать, откуда и какая
новая беда стряслась на их злосчастные головы.
Не ранний ли рассвет, поспешный спутник летней полуночи, красил небо?
С реки тянуло смрадным жирным дымом. Гремя оружием и доспехами, к
берегу бежали нурманны, бежали с криками злобы и тревоги, тяжело топча
мостовые.
Выждав, когда промчатся нурманны, горожане, кто посмелее, выбирались
из калиток. Они, хозяева, крались по улицам родного города, как чужаки, и
озирались - куда бы метнуться, попав на нурманнов! А кожаное било
продолжало мутить душу.
Снизу, от темных улиц, верх берегового тына освещался страшным светом
пожара, и дозорных на стене как будто не было. Новгородцы карабкались по
лестницам и земляным откосам, ползли червями, как воры, и выставляли
лохматые нечесаные головы.
Гибло, пропадало, дымом уходило речное достояние - богатство Великого
Новгорода:
и низкие, дровяные причалы с поленницами швырка, долготья и мелочи;
и бревнотаски для круглого леса со складами, с причаленными плотами;
и рыбные пристани с посольнями, с коптильнями, с сушильнями;
и причальные помосты для иноземных гостей со сходнями, с дощатыми
клетями сторожей;
и купеческие причалы, где каждый оставлял под присмотром за малую
плату расшиву и лодью;
и посыпанные черной пылью, залитые смолой пристани
дегтярей-углежогов;
и хлебные причалы, где кормятся голуби, воробьи, вороны, сороки;
и мастерские, где умельцы-плотники строили расшивы и лодьи и сгоняли
их в реку по насаленным дорожкам;
и сами расшивы, лодьи, лодки, челноки, - все все пропадало!
Уходило, рассыпаясь пеплом, богатство, исчезал труд дедов и отцов. В
пламени и чадной копоти вестфольдинги храбро спорили с огнем. Вцепившись в
просмоленное, налитое китовым жиром, дубовое тело драккара, они, вскрикнув
разом, выхватывали корабль на бережок. Звериная голова на носу пылала
свечой. Викинги сбивали огонь руками-клещами, плескали воду рогатыми
шлемами: казалось, могли и умели потушить пламя собственной кровью. И
спасали обгорелый обрубок.
Другие прорывались к драккарам сквозь охваченные пламенем пристани.
Опалив по пути через жаркую смерть волосы, бороды, брови и ресницы, с
мгновенно налитыми пузырями ожогов, вестфольдинги рассекали канаты,
отталкивались горящими факелами весел и отходили, увлекаемые течением.
Вокруг них огонь грыз борта, а они метали якоря и дырявили днища,
стараясь победить беду затоплением драккара. Можно было рассмотреть, как
позади завесы огня на тонущем Драккаре викинги поднимали мачту для приметы
и рвали с себя доспехи, кафтаны, штаны, готовясь один на один померяться
силой с Волховом.
Ниже Города на реке догорали костры, а сверху продолжали прибывать
новые плотики. Они явно гнались за драккарами, опомнившиеся сторожа
которых успевали вовремя отойти от причалов.
Драккар тяжело и вразброд шевелил одной или двумя парами весел из
пятнадцати, а с кормы поднимался дымный язык и закрывал безнадежным
гребцам того, кто гнал утлый плотик с соломой, дровами и горшком с
горячими углями.
Сделав свое, плотовщики бросались в реку и скрытно плыли к
заволховской стороне. Головы ловких пловцов показывались и появлялись, как
озерные гагары.
Некоторые, подобно щуке за плотвой, гнались за спасавшимися вплавь
вестфольдингами. Подобравшись сзади, новгородец оплетал нурманна ногами.
Или он успевал вспороть горло врага коротким рыбацким ножом, или, не
справившись с сильнейшим, тонул вместе с ним.
Утренний рассветный ветер раздувал рдяные кучи углей. Вместо
пристаней торчали обгоревшие пни дымящихся свай, и горестный запах
пожарища проникал в каждый двор. Одни петухи беззаботно-горласто славили
Солнышко.
На том, заволховском берегу, перед сбежавшимися жителями загородной
стороны приплясывали голые. Вот один забежал по отмели в реку, повернулся
и, дразнясь, похлопал себя по спине.
Не до него! От Детинца звали прерывисто-хриплые рога, и там зашумел
тысячеголосый рев битвы.
Опасность грозила драгоценнейшему достоянию племени Вотана, огонь
подобрался к "Морским Соболям", "Волкам" и "Пенителям Валов", как на
образном языке скальды называли черные драккары.
Хотя в поле под стенами Города было неспокойно, но, бросив тын, к
Волхову побежали со своими дружинами ярлы Свибрагер, Альрик, Агмунд,
Ингуальд, Гардунг, Гаральд Прекрасный и Эрик Красноглазый. Вестфольдинги
спешили беспорядочными толпами, сталкиваясь в темноте на мало знакомых
тесных улицах.
Ярл Балдер Большой Топор заблудился и не мог выбиться из тупика. В
яростной поспешности викинги вломились во дворы, пробивали, ломали заборы
и стены. Как безумные, точно в непроходимом лесу, они крошили препятствия
дубинами, мечами, топорами, побили все живое, попавшееся под руку, - людей
и скотину и прорвались, оставив за собой развалины.
В Детинце остались многочисленные раненые викинги и с ними тоже
раненые ярлы Эвилл, Гунвар, Фрей. На стенах конунг Скат без размышлений
бросил Ставра с его уже немногочисленными дружинниками. О чем мог думать
.старый ярл, когда огонь угрожал и его драккарам!
Скат с презрением оттолкнул сухопутного князя низкого племени,
который никогда не возвысится до благородной страсти к коням соленых
дорог, и исчез, назвав Ставра нидингом - трусом.
Напрасное оскорбление. Ставр был уверен, что уж коль земские
придумали пустить по Волхову горючие плоты, то мало что останется целым;
Пропадут и его собственные причалы, и расшивы, и склады. А драккаров
Ставру не было жаль. Раздраженный грабежом, который учинил Ролло, Ставр
понимал, что такое может и повториться. Пусть же сильно убавившиеся в
числе вестфольдинги потеряют возможность отступления. Тем крепче они
привяжутся к князю.
Князя тревожило, как бы земские, пользуясь смятением, не напали с
поля на Город, не сломали его ослабевшую дружину.
Волховский пожар освещал Город и слепил дозорных на тыне. После
вечерней тревоги земских не было слышно. Ставр тешил себя надеждой, что с
вечера земские дразнились лишь, чтобы оттянуть внимание от реки. Но
самозваный князь.ошибся. Тараны ударили сразу в двое ворот, и затрещали
дубовые полотнища.
Ставр рванул холеную бороду: не на кого гневаться, как на самого
себя. Не однажды городские старшины судили, что и дерево иструхлявело, и
гвозди поржавели, и петли осели. Ставр, поспорив с Гюрятой, посмеялся над
плохоречивым старшиной:
- Чегой-то боишься ты и от кого хоронишься? Нам с поля не ждать врага
и не ждать ниоткуда. И год, и два, и далее простоят ворота.
Ныне не он ли, Гюрята, под воротами?
Внизу, в темноте, земские люди качали на ременных лямках тесаные
тридцатиаршинные кряжи. Ставровы воины били из луков и пращей. Латные
товарищи прикрыли таранных щитами, как твердой крышей, и эта крыша живой
черепахой, как сама, махала тараном. Новгородский князь слишком понадеялся
на нурманнов, не припас на тыне ни тяжелых камней, ни плах, ни горячей
смолы...
Ставр погнал дружинников в улицы заваливать ворота изнутри и
встречать земских мечом.
С шестого удара окованный железноголовый таран порушил одряхлевшее
дубовое строение ворот. Расходились, трескались, пятились полуаршинные
доски. С десятого - сломались петли и осевшие полотнища удержались на
одних накладных засовах.
- У-ухнем! У-ухнем!
Засовы рванулись из гнезд. Вместе с воротами таранные и латники
земских влетели на наставленные копья и рогатины. Улицу сразу заперло
телами и деревом, наполнило криком и стоном.
Зло лезли земские латники в собранных на ратном поле нурманнских
доспехах. Они потеснили дружинников, которых сзади бодрили сам князь,
бывшие старшины Гул и Гудим и излюбленные Ставровы советники бояре Нур с
Делотой. А что творится у вторых ворот, где воеводствовали бояре Хабар и
Синий вместе со старшим приказчиком Гарко? Оттуда дали весть: "Ворота
сбиты. Хабара посекли. Гарко посекли. Земские силят. Мощи нет. Синий
отводит дружинников к Детинцу".
Пришло утро. Волхов пылал. Ставр велел отходить, едва поспели к
Детинцу. Земские чуть задержались, и ворота Детинца были запахнуты
вовремя. Эти ворота не как городские: недавно обновлялись. Доски были
набраны на толщину в пять четвертей, проложены железные полосы и укреплены
гвоздями со шляпками в четверть.
Земское войско не совершило тягостной ошибки, пытаясь с размаху, с
первого удара разбиться о крепкий Детинец. Зная, что сила нурманнов ушла
на пожар к Волхову, земские хлынули туда, к реке.
И в улицах встретились с извещенными вестфольдингами.
Предсолнечный свет показал викингам тех, кто лишил их драккаров.
Опаленные нурманны набросились на новгородцев как бешеные, хотели бы
пытать, терзать, мучить, но могли лишь сражаться. И они бились с
необузданной силой, которую до этого времени не вкладывали в расчетливое
осуществление набегов, единственной целью которых бывали грабеж и
обогащение.
Не забывая привычно изученного искусства боя, викинги, насколько им
позволяли улицы, строились, ударяли с обычным единством и отбросили
земских, беспощадно истребляя передних.
Бились между дворами. Перекрестки стали полями угарно-диких сражений.
В тесноте едва могли размахнуться и не рубили - кололи.
Опустивший копье или рогатину, уже не мог поднять оружие. И силой не
одной пары рук, а всем множеством страшно шел каленый рожон на толстом
древке, пока не ложился под тяжестью пробитых насквозь мертвых тел.
Слеплялись так тесно, что могли ударить лишь сверху рукояткой меча
или топорищем. Перехватив копье, превращали его в кинжал. Лучшим оружием
сделался нож, а терялся он - когтистые пальцы искали впиться в горло или
выдавить глаз; ступня, найдя ступню, мозжила кости. Били коленом, стянутые
как обручами в безысходной тесноте, подобно зверю грызли зубами.
Через скользкие от крови засеки, наваленные из мертвых и умирающих,
новгородцы лезли, не зная страха. Задыхаясь, хрипя и рыча, спешили,
спешили свалить, схватить, задушить, задавить, разорвать, раздробить,
растерзать...
Здесь совершались, как во многих русских древних и поздних боях,
великие подвиги самоотреченной личности, растворившейся в общем деле. Этих
подвигов никто не воспевал. И не мог воспеть тот, кто видел. Человечно и
справедливо, устрашившись нагой истины, такой летописец молчал. Или, по
истечении лет, описывая прошедшие годы, кратко вспоминал, как "простой
человек в посконной рубахе и с одним коротким копьем защитил свою родину
отчаянным мужеством лучше твердого доспеха...".
А как действием пламенной души слабое, мягкое тело приобретало
беспощадно-жесткую силу железного тарана, как отвергалась самая мысль о
страдании и личной гибели? Это неописуемо. Здесь права слов ограничены.
Позволено лишь намекнуть, чтобы не затмить правду подробностями подвигов.
А все недосказанное сам человек обязан постичь своей душой и, без
содрогания, воскресить светлые образы героев.
Войдя в Город и неся ежеминутную тяжкую убыль, земское войско не
таяло, а росло. Горожане распрямлялись. Шагая из своих дверей, хозяева
вступали прямо в бой, искупали вину.
С крыш и со стен в нурманнов били котлы, горшки, кузнечные молоты,
клещи, литейные формы, заступы, ломы, тесла, тележные колеса, камни от
наспех разломанных очагов и все, что попадалось под руку.
Чтобы запорошить нурманнам глаза, ведрами метали золу. С крыш
скатывали грузные мясницкие плахи и бревна. По нехватке стрел и дротиков
целили поленьями. Подрубив изнутри, со двора, столбы, опрокидывали на
нурманнов тяжелые ограды дворов. И безоружные лезли под трупы в поисках
меча.
Из узкого оконца девичьей светлицы женщины вытолкнули тяжелый дубовый
ларец с приданым и свихнули толстую шею могучего владетеля Ретэ-фиорда
ярла Балдера Большой Топор.
Старики силились достать косой из подворотни нурманнскую ногу. Кто-то
ухитрился выгнать на нурманнов быков, запалив на их шеях и хвостах
смоленые жгуты...
Заволховские жители переправлялись через реку в Город на кое-каких
лодках, на обломках погоревших лодей и расшив, на сорванных полотнищах
ворот, на связанных по две и по три водопойных колодах и корытах. Они
застигли конунга Ската, который, не будучи в силах расстаться со своими
наполовину сгоревшими драккарами, запоздал на берегу с кучкой своих
викингов.
Старый владетель Лангезунд-фиорда продержался дольше всех. Подобно
певцу, который в старости хорошо поет без голоса, Скат, лишившись былой
силы, сохранил высокое искусство дивно владеть оружием.
Прижавшись спиной к борту своего навеки обмелевшего "Черного
Медведя", неуязвимый расчетливый латник долго не подпускал бездоспешных
ребят.
Подростки издали камнями ошеломили конунга Ската и, торжествуя победу
над ненавистным нурманном, метнули его тело, закованное железом, как рак в
скорлупу, в догоравшую поленницу дров.
На три четверти растаявшие и растрепанные отряды нурманнов выбились к
Детинцу и ощетинились последним боем. Соблюдая боевое товарищество, на
помощь вышли из Детинца все раненые викинги, которые еще могли держаться
на ногах. Здесь-то владетель Драмменс-фиорда ярл Эвилл и веселый Фрей, ярл
Хаслум-фиорда, к ранам, полученным в сражении под Новгородом, прибавили
новые и бессильно остались на мостовой городского торжища.
Битва кончилась, и остывающие новгородцы ужаснулись своему Городу,
где на каждой улице бойня, где каждая рытвина налита кровью, где на каждом
перекрестке, как стволы на лесосеках, груды тел.
Во многих местах горели дворы. В голос плакал и стонал Город. В дыму
косым полетом вились вороны, дерзко садились на крыши и заборы,
высматривали.
Нурманнские тела и раненых нурманнов стаскивали на берег. Чтобы не
грязнить новгородскую землю чужой мертвечиной, их голыми кидали в реку.
Пусть добрый Волхов унесет их подальше, в озеро Нево. А оттуда пусть тот,
кого по пути не доедят раки и рыбы, добирается к себе домой по реке
Нево...
Как шашель в доске, как древоточец в лесине, как червь в яблоке и
обломок стрелы в теле, оставался Детинец с затворившимися нурманнами. Их
лучники и пращники помешали новгородцам подойти к телам вокруг Детинца.
Сберегая запас камней и дротиков, нурманны не били из камнеметов и
самострелов. Но знаменитые телемаркские стрелки так метко целились, что на
полет стрелы от Детинца никому не давали высунуть голову.
Городские мастера-плотники, кузнецы, токари, литейщики, кожевенники и
другие умельцы, созванные старшиной Щитной улицы Изяславом, принялись
размышлять и набирать материалы для постройки умных воинских
нарядов-припасов.
Мимо брошенных жителями приволховских заимок, мимо обезлюдевших
починков уходили ярл Ролло и его спутники.
Грозно рвались вниз по течению тяжело груженные черные драккары
вестфольдингов со страшными, безобразными чудовищами на задранных носах.
Мутная вода бурлила в глубоких бороздах за хвостатыми кормами, волна
плескалась на бережок.
Прошли - и как не было чужаков на Волхове...
У братьев ярлов Беммель-фиорда Гаука и Гаенга не хватало гребцов для
смены, но их три драккара не отставали. Доли добычи уцелевших викингов
после заключительного грабежа увеличились почти вдвое, что заменяло
недостающих.
Перед Ладогой, будто нависнув над пригородом, драккары остановились.
Вестфольдинги поглядывали на низкий тын и малый Детинец Ладоги. Им Ладога
была не нужна, их задержало другое. От берега, больше чем на половину
Волхова ладогожане вывели заграждение из сплошных плотов, поставленных,
как видно, на якоря. Волховское течение загнуло полукружьем вязанные
мочальными канатами толстые бревна. За ними получилась обширная заводь с
собравшимися расшивами и лодками, на которых прибывало земское войско с
дальних онежских и свирских берегов.
Спереди Волхов приделал к бревнам ершистый вал из корья, мертвого
камыша, сучьев и прочего речного плавучего мусора - заграждение копило его
не один день.
У ладогожан не хватило бревен перехватить всю реку, зато они укрепили
заслон, понаставили дощатых щитов с козырями и бойницами. Стрелки засели
на загрузших плотах. Ждали нурманнов и на берегу.
Опытные вестфольдинги осматривались: несмотря на нехватку плотов,
ладогожане все же заперли стрежень. Течение, бурля, уходило под бревна. У
свободного берега Волхов струился незаметно, там мели, обычное продолжение
береговой пологости. Заграждение, отходя от крутого берега, перехватило
удобную для плавания, безопасную глубину. Видно, не нурманны над Ладогой,
а Ладога над нурманнами нависла...
Вестфольдинги построились в две нитки. Ближе к плотам пойдут пять
больших, а дальше от плотов, у мелкого берега, проскочат три меньших
драккара.
Не спеша, готовясь прикрывать гребцов щитами, драккары начали
сближаться с заграждением. Передними пустили братьев Гаука и Гаенга на
двух больших и одном малом драккаре. У ярлов Беммель-фиорда не хватало
викингов, Ролло и Ингольф поддержат их сзади своими стрелками. Ингольф шел
вторым с одним большим драккаром и двумя меньшими. Замыкал Ролло на двух
больших.
Они спускались по течению, пока передние не оказались на расстоянии
четырех или пяти полетов стрелы от плотов. Тут кормчие часто забили в
звонкую бронзу, и драккары рванулись.
Осторожный кормчий Гаука правил так, точно хотел не проскочить, а
налететь на преграду. Зная, что ладогожанские лучники не пробьют борт
"Морского Коня", а снизу вверх им неудобно целить, кормчий решил провести
драккар так близко, чтобы лишь не поломать весел. Выждав мгновение, он сам
вместе с подручными налег на правило руля, безупречно метко разворачивая
"Коня" по бревнистому краю наплавной плотины.
Тут-то и ударило в днище! Гребцы опрокинулись с румов, и кормчий
слетел вниз головой с кормовой палубы. Его подручные удержались за руль,
но сам ярл Гаук не удержался за шею "Коня". Он камнем ушел на волховское
дно, как был: со щитом и мечом, в латах и поножах, в рогатом шлеме с
золотой насечкой на упрямой и жадной голове.
Бывалое днище "Морского Коня" треснуло. Разбрасывая плотно уложенные
тюки с богатой добычей и ломая румы, снизу просунулся толстый мокрый
зубище-бревно. Упершись в дно реки, оно приподняло тяжелый черный драккар,
толкнуло на другое такое же зубище и спряталось. В две расщепленные
пробоины яростно-хлынула мутная волховская вода.
Ни в чем не уступая брату первого места, Гаенг шел на меньшем
беммельском драккаре во главе второй нитки. Кормчий "Соболя", опасаясь
мелей, гнал драккар стрелой, рассчитывая проскочить возможный илистый
перекат.
Опытный мореход-вестфольдинг был прав - его ждала мель. "Соболь"
мчался под частый звон диска, истинный пенитель морей, и сам пронзил себя
бревном, как медведь, буйно напоровшийся на боевую рогатину без
перекладины. Конец окованного железом подводного зуба высоко выскочил над
бортами, и "Соболь" самоубийственно вгонял в себя бревно, пока не
проскочил над ним и не вырвал из расщепленного насмерть днища. "Соболь"
освободился и осел. Румы залило, кормчий бросил правило бесполезного руля.
На "Соболе" никто не успел сорвать тяжелые доспехи и никто не сумел
всплыть под стрелы ладогожанских лучников. Не было и ярла Гаенга.
Наклонившись над хищным носом вестфольдингского "Соболя", новгородская
сосна приласкала непрошеного гостя, и он побежал по дну в последний раз
поспорить с братом, кто собрал больше славы и кого Отец Вотан будет громче
приветствовать за столами Валгаллы.
Несколько викингов "Морского Коня" решили глупо воспользоваться
лишним мигом жизни и покупали этот миг, цепляясь за плоты в ожидании
новгородской дубины.
В тот самый день, когда ладогожане сначала слушали на своем вече
гонцов самозваного новгородского князя Ставра, а потом всем скопом топили
в реке неудачливых послов и нескольких преждевременно объявившихся
пособников, не то трое, не то четверо мастеров обсуждали простую, нехитрую
шутку:
- Если лесину от хлыста затесать остро, а на комель навязать камень и
затопить? Комель встанет на дно, а вода подымет острие. Добро ли будет?
- Не добро. Острие повернет по воде, и нурманны сверху уйдут без
всякой помехи.
- Не добро...
- А навязать под острие поводок с якорем? Вот она, лесина, и встанет
против воды.
- А острие подтопить поводком, чтобы его наружи было не видать!
- А острие не оковать ли?
- Худа не будет.
...Кормчие Ролло вовремя остановили оба драккара норангерского ярла.
Драккары же Ингольфа оказались в опасной близости к ловушке, и его большой
драккар едва не погиб. Гребцы успели пересесть лицом к носу и дать
обратный ход. Страшное острие коснулось днища, но дуб выдержал.
Ролло и Ингольф беспомощно наблюдали за гибелью третьего и последнего
драккара бывших владетелей Беммель-фиорда. Но Гауку и Гаенгу все было уже
безразлично, а Ингольф обеднел на один из своих драккаров. Меньший драккар
уллвинского ярла шел за "Соболем". Кормчий "Куницы" слишком круто отвернул
к берегу и посадил драккар на мель. Викинги спрыгнули в мелкую воду и
тщетно пытались столкнуть "Куницу". Они принялись за разгрузку,
выбрасывали добычу, но "Куница" сидела как прикованная.
На близком пологом берегу, присев в кустах тальника и лежа на животах
в низких зарослях лопушистой мать-мачехи, терпеливо кормила речных комаров
тайная засада ладогожан. Сильной и меткой стрельбой лучники новгородского
пригорода загнали викингов за обращенный к реке борт, но и тут потерпевших
крушение на излете доставали стрелы с плотов.
Ингольф не решился подойти к обреченному имуществу; но не покинул
своих. Закрыв уцелевших викингов "Куницы" от плотов высоким бортом
большого драккара, он принял пловцов.
У ладогожан не нашлось камнеметов и самострелов, чтобы побить
остальных нурманнов, когда те осторожной ощупью, как слепые, пробирались
по опасному месту.
Тащась медленнее ленивого течения, нурманны еле двигались. На носах
лежали наблюдатели, внимательно рассматривавшие воду и предупреждавшие о
струйках, расходящихся на поверхности подозрительными треугольниками. И
все же порой задевали затопленную смерть. Кормчий удерживал драккар почти
на месте, и все ощущали, как острие скребло днище, щупая прочный смоленый
дуб от носа до самой кормы.
Ладогожанские стрелки открыто били с плотов и с пологого берега.
Драккары не отвечали. Все свободные от гребли викинги закрывали товарищей
на румах щитами и телами в доспехах. От движений гребцов, от внимания
наблюдателей и кормчих зависела жизнь. Так никогда не бывало ни в одном из
походов!
На драккаре Ролло сорвало руль острием зуба, заклинившимся между
обрезом кормы и рулевой доской. Это было последнее испытание. Однако Ролло
и Ингольф тянулись со всеми предосторожностями до самого озера Нево, до
спасительных, почти морских глубин.
Ладогожане грызли кулаки, обвиняя себя в тяжкодумстве. Не поспешили
достроить камнеметы, мало, мало наставили на Волхове остреных лесин! Ушли
четверо нурманнов, ушли... Но больше ни один не уйдет! И ладогожане
продолжали затыкать Волхов до первой лодочки, принесшей весточку о
сожжении нурманнов. Тогда люди пустились шарить по дну железными когтями,
из-за добрых доспехов вытаскивать тела вестфольдингов и поднимать
затонувшие на неглубоком месте Драккары с богатым имуществом.
Кромный город отчуждился от своего Детинца завалами, засеками,
заплотами. Ближние к Детинцу горожане злой рукой разорили для этого дела
собственные дворы, чтобы никуда не дать выхода нурманнам с окаянным
самовольным князем.
Дружинник принес князю Ставру стрелу, упавшую на излете во дворе
Детинца. На древке была намотана желтовато-прозрачная ленточка пергамента
с.надписью. Самовластный князь развернул пергамент и прочел:
"Добрыня Боярин Плесковский с Женой Потворой
Отрекаются Тестя и Отца".
Ставр прочел и ласково, бережно положил на стол кожицу. А она, сказав
без голоса свои нужные слова, вновь свернулась, как живая.
Что-то влетело в узкое башенное оконце и впилось в стену горницы.
Ставр поднялся и взялся за дротик, глубоко засевший в бревне. Твердый
каленый наконечник расщепил трещину и увяз, как забитый молотом. Древко от
удара раскололось и насело на железо. Силища? Такой дротик пронижет быка,
пробьет латника.
Князь подошел к оконцу и высунулся, закрыв собой проем. Он захотел
взглянуть, откуда метнули дротик. Разве различишь! В улицах за засеками
много воинов. Этот дротик пущен не рукой.
Ставр разглядел камнемет, который, запрягшись в ременные и льняные
канаты, новгородцы тащили на себе, но самострела не увидел. Мало ли где:
на дворе, на пожарищах или на крыше - засели стрелки со своим малым
оружием. Велик Новгород, велик...
На некоторых пожарищах, где дворы выгорели в день битвы нурманнов с