Страница:
— Разве плохо, что ты вновь увидел свою Абаль?! — воскликнул Бурехан. — Разве Аллах не оказал тебе милость, мой недальновидный друг Умар, когда вернул любимую жену в новом обличий?
Араб распластался перед Буреханом, произнес:
— О, это слова мудреца! Но ты не знаешь, что помимо Абаль ко мне являлись демоны, они терзали меня, желая убить.
— Я прикажу шаману окурить твою юрту священными травами, и демоны не войдут к тебе!
— О, как ты мудр! — воскликнул купец. — Но достаточно ли силен твой шаман?
Бурехан поджал губы:
— Ты вновь оскорбил меня недоверием, Умар, ай-ай, почему я терплю все это? — Буре хлопнул в ладоши и гаркнул: — Эй, раб, живо унеси бурдюк, мой друг не желает пить кумыс!
— Нет-нет, постой! — возопил Умар, и Буре жестом остановил раба. — Я вновь сказал глупость. Конечно же, твой шаман справится со всеми демонами! Прости своего недостойного друга, могущественный Бурехан! — Араб положил руку на рукоять кинжала, заткнутого за пояс. — Иначе я убью себя оружием, с которым, в знак особой милости, ты позволил мне пересечь порог твоей юрты!
— Нет причин проливать кровь, — проворчал Буре, — я прощаю тебя, Умар. Твой караван прошел много фарсахов[2], и твой разум покрылся дорожной пылью. Так смоем ее добрым кумысом!
Буре приказал наполнить пиалу, и раб сделал это.
— Пусть твои верблюды не знают усталости, мой друг Умар, — произнес хан все еще обиженным тоном.
Хан осушил пиалу, щелкнул пальцами — и раб опять наполнил. Буре протянул ее гостю. Тот жадно схватил пиалу и осушил залпом, даже не произнеся приличествующее пожелание. Раб вновь налил кумыса. Бурехан взял пиалу из рук Умара, сделал глоток и вернул гостю:
— Пусть удача сопутствует тебе.
— Пусть в зиму будет достаточно корма для твоего скота! — поспешно ответил купец и выпил кумыс.
Буре дал знак, и раб с поклоном удалился.
— Я сам попотчую тебя, мой дорогой друг! — Хан хлопнул в ладоши и крикнул танцовщице: — Эй ты, подойди к моему гостю, танцуй для него.
Танцовщица приблизилась к Умару и принялась извиваться, словно змея. Глаза купца подернулись поволокой, на лице расцвела глуповатая ухмылка. Он схватил девушку за бедра и с жадностью прижал к себе:
— Ты будешь моей, сочный персик!
Пока Умар был занят танцовщицей, Буре наполнил пиалу кумысом, а затем извлек из-за пазухи кожаный мешочек, споро его развязал и изрядно насыпал белого порошка. Спрятав мешочек обратно за пазуху, помешал в пиале пальцем:
— Я отдам рабыню тебе, как и обещал, но у нас еще полон бурдюк...
Умар с сожалением отпустил танцовщицу, вернулся на свой войлок и, запинаясь, произнес:
— П-пусть шерсть твоих овец будет мягкой и п-пре-красной, как шелк.
Пиала опустела.
— Эй, раб, — крикнул купец, — еще кумыса!
— Раб ушел, — мягко напомнил хан, — я сам наполню пиалу.
На сей раз хан не стал доставать мешочек — с порошком надо быть осторожным, он может убить. Умар принял пиалу.
— Пусть твой скот хорошо поправится за лето! — проговорил он и принялся опрокидывать одну пиалу за другой, напрочь забыв о хозяине.
«Мой скот нагуляет тело и без твоих пожеланий, — думал Бурехан, слащаво улыбаясь Умару, — а вот ты лишишься и всех своих товаров, и всех вьючных животных. И танцовщица мне в этом поможет».
Хан питал слабость лишь к трем вещам: кровавой сече, своему молочно-белому скакуну и женщинам, неукротимым, как дикие кобылицы. Танцовщица по имени Дженита, судя по той страсти, которая угадывалась в каждом движении, и гневе, сверкавшем в ее глазах, была как раз из таких.
«Не зря простил Хосхару пять овец, — думал хан, поглядывая на Умара. Зрачки у купца были как у ночной птицы, — Тело этой невольницы способно доставлять великое наслаждение. Жаль отдавать такую кобылку, не объездив. Но ни одна рабыня не стоит целого каравана...»
Он поманил невольницу. Та, приблизившись, опустилась на колени. Буре с трудом удержался, чтобы не рвануть ее к себе и не удовлетворить вдруг разгоревшуюся страсть. Нет, не сейчас и не с ней. У Буре много рабынь, но всех их хан уже перепробовал и ни одна не сойдет за невесту Умара... Раздавил зубами еще одну виноградину и медленно скользнул взглядом по девушке. Сердце взорвалось, как бубен шамана. На ней не было ничего, кроме двух грубых кусков материи, прикрывавших грудь и бедра. Проклятая девка, пусть только не исполнит приказа, уж хан с ней натешится...
Он взял невольницу за подбородок и заставил поднять голову. Увидев, какой ненавистью вспыхнули глаза девушки, засмеялся:
— Ай-ай, как нехорошо. Ты должна любить своего господина.
— Я выполню все, что прикажет господин, — потупилась рабыня.
— Это хорошо, но сперва ты доставишь удовольствие моему другу Умару.
Буре отпустил подбородок девушки и, отхлебнув кумыса, хлопнул в ладоши. В юрту тут же вошли два рослых воина в легких доспехах, поклонились, прижав правую руку к сердцу, и замерли, ожидая распоряжений.
— Отнесите достопочтенного Умара в юрту, предназначенную для почетных гостей. Дайте ему бурдюк кумыса и пиалу побольше.
— Два бурдюка мне... — икнул Умар.
— Дадите достопочтенному Умару два бурдюка кумыса, — тут же согласился Бурехан, — да смотрите, чтобы кумыс был отменный.
Воины подхватили Умара под руки и поволокли прочь, из юрты.
— Я люблю кумыс, — бормотал Умар, — правда, у меня от него пучит живот и наутро болит голова, но, видно, на то воля Аллаха...
Буре подождал, пока за Умаром перестанет колыхаться полог, и обернулся:
— Твой прежний хозяин Хосхар сказал, что ты не познала мужчины? Это так?
Девушка потупилась:
— Да, господин.
Бурехан облизал губы и подозрительно прошипел:
— А откуда он узнал про это? Рабыня зарделась:
— У него есть жена. Наверное, пока я была в беспамятстве...
Буре расхохотался:
— Это похоже на правду! Она подбивала Хосхара тебя продать? Говорила, что за нетронутую рабыню можно много выручить?
— Все так, господин...
— Плутовка Юлдуз никогда не терпела соперниц, — задумчиво произнес Буре, — когда-то я наслаждался ее телом... А глупый Хосхар до сих пор не знает, почему я оказал ему милость, позволив пасти моих баранов... Что ж, видно, духи степи милостивы к Юлдуз. За тебя я и впрямь отдал пять баранов. — Внезапно хана посетила неприятная догадка, и губы его искривились. — Юлдуз могла солгать мужу, чтобы избавиться от тебя. Если твой цветок уже сорван, клянусь, я велю отдать тебя нукерам, а когда они обессилят, сдеру с тебя шкуру! А Хосхара заставлю жрать конский навоз, перед тем как ему сломают позвоночник! — Хан приблизил лицо вплотную к лицу рабыни. — Когда Умар будет метаться в горячке, отбиваясь от демонов, верный человек из стражи позовет тебя и даст белые одежды. Ты войдешь к арабу в белых одеждах и скажешь, что тебя послал всемогущий Аллах, что ты его покойная возлюбленная Абаль в новом обличье. Сделай так, чтобы он умолял твоего хана продать тебя.
— Будет исполнено, господин.
— И запомни, — хан сурово нахмурил брови, — если он не купит тебя, ты пожалеешь, что родилась на свет!
— Все будет, как сказал господин.
Он охранял караван ничтожнейшего из купцов уже не первый год. А что взамен? Где богатый халат? Где сабля с рукоятью, усыпанной драгоценными каменьями? Где пусть не дорогая, но хотя бы добротная кольчуга? Разве этот скупердяй Умар заботится о своих защитниках? Если бы не достопочтенный Бурехан, да пребудут с ним духи пустыни, Абдульмухаймин дожил бы до голода, превратился бы в высохшее перекати-поле...
Двое воинов зашли в юрту, и вскоре, подхваченный под руки, показался Умар. Он что-то орал и извивался. Абдульмухаймин дождался, пока купца утащат подальше, и вышел из-за укрытия.
— Сажи Бурехану, — обратился он к воину у юрты, — что пришел Абдульмухаймин.
Воин ухмыльнулся и отодвинул полог:
— Входи, хан велел впустить тебя, как только уйдет Умар. Хан сказал, что ты его верный пес, а псу надо вовремя бросать кость, чтобы он хранил верность...
Абдульмухаймин проглотил обиду и вошел.
Лениво развалясь на персидском ковре, Буре потягивал кумыс. Глаза хана были полуприкрыты. Не поднимая взгляда, он швырнул несколько монет:
— Остальное получишь, когда твое зелье и моя рабыня сделают свое дело!
Абдульмухаймин бросился собирать золотые дирхемы.
— Он не подведет, — бормотал бедуин, — опиум никогда тебя не подводил, могущественный хан! Разве зря я вез его тебе? Разве зря я выучил язык Ашина, чтобы говорить с тобой? — Собрав монеты, Абдульмухаймин сунул их за щеку и осклабился. — Когда ты получишь, что пожелаешь, я приду за остальным.
Начальник стражей был горд и потому забыл про почтительность. Это он рассказал Буре про Абаль и надоумил его, как обернуть горе Умара на пользу хану, это он привозил Буре опиум и научил подмешивать в кумыс. Скоро Абдульмухаймин станет богатым человеком, и ему больше не нужно будет охранять караваны.
— Ты придешь, когда я тебя позову, — процедил сквозь зубы хан, — пошел прочь!
Она укоризненно посмотрела на конвоира — здоровенного парня с копьем, в кольчуге. На голову детина нахлобучил островерхий шлем с железными пластинами, прикрывающими щеки, отчего был похож на красноармейца в буденовке. Только звезды не хватает.
— Ну что, доволен, бесстыжая рожа? — по-русски проговорила она. — Привел девушку к козлу-минотавру?
В ответ парень сказал по-тюркски, чтобы невольница говорила на языке Ашина. Дескать, другого языка он не понимает.
«Ну, сейчас мы проверим, понимаешь или нет», — зло подумала Светка и обложила его трехэтажным матом.
Парень нахмурился и сказал по-тюркски:
— Чего ругаешься, коза!
— Так, значит, с языком проблем нет! — засмеялась Светка. — В какие игры вы тут играете?
Парень тупо уставился на нее:
— Говори на языке Ашина, рабыня. Иначе тебя накажут!
Детина выглядел таким идиотом, что у Светки возникли сомнения, разумеет ли он великий и могучий. Может, и не разумеет. Может, он хлопкороб из туркменской глубинки и в школе не обучался. А что матюги понял... так их и эскимос поймет.
— Не губи меня, добрый молодец, — с издевкой проговорила Светка по-тюркски, — я тебе еще пригожусь.
— Ты собственность моего господина, — совершенно серьезно ответил парень, — только господин может наказать тебя.
Из шатра вновь донесся рык. У Светки мелькнула догадка. Наверное, ради араба по имени Умар и затеяно все это древнетюркское представление. Отвалил долларов, братья-туркмены и расстарались. А что, вполне логичная версия, извращенцев на белом свете хватает. Ведь играют же буржуи, скажем, в младенцев. Даже специальные пансионаты имеются, где их пеленают, кормят из рожка, меняют подгузники. Так почему бы богатому арабу не поиграть в древнего купца? Может, он даже профессиональных актеров нанял?
— Делай, что велел тебе господин, — подтолкнул ее парень.
— Прочь, прочь, женщина-демон, убирайся, откуда пришла!
«Вот беда, — подумала Светка, — черти одолели, возись теперь с ним».
Она выглянула наружу и крикнула охраннику, чтобы принесли воды. Через короткое время появилась статистка-рабыня с бурдюком. «Даже реквизитом правильным обзавелись», — подумала Светка.
— Ступай, — приказала она рабыне, и та безропотно удалилась.
Улучив момент, Светка сделала подсечку — и Умар растянулся на полу юрты. Девушка ловко подобрала кинжал и, оглушив Умара ударом рукояти по затылку, перевернула на спину. Уселась сверху, заломила обе руки и связала поясом. Потом спокойно поднялась и вылила купцу на голову воду из бурдюка. Умар очнулся и вновь принялся орать...
Светка со вздохом села на него верхом, стала растирать Умаровы уши, массировать точки на затылке, над бровями, около носа. Провозившись около получаса, Светка добилась своего — Умар наконец перестал поминать шайтанов и успокоился.
Девушка слезла с араба и уселась перед ним, скрестив ноги «по-турецки». Взор у любителя кумыса был довольно мутным, но среди этой мути уже просверкивали искорки сознания.
— Развяжи, — через некоторое время прохрипел араб, — кумыс просится наружу...
Судя по урчанию в животе и иным звукам, Умар говорил правду. Светка распутала пояс, араб вскочил как ошпаренный и бросился вон из юрты.
— Я люблю кумыс, — задумчиво сказал он, когда вернулся, — но кумыс не любит меня.
Вылазка пошла на пользу Умару — взор его посветлел, правда, язык все еще заплетался.
— Ты свежая и сочная, словно персик, и сладкая, как хурма, — проговорил араб, раздевая Светку глазами, — вкуси блаженство в моих объятьях... — Умар, пошатываясь, подошел к Светке и облапил.
— Эй, дядька, — сбросила нескромные руки Светка, — полегче!
Но Умар не внял и продолжил домогательства. За что и поплатился. Схватив купца за отвороты халата, Светка дернула на себя и ударила коленом в пах. Купец охнул и осел, схватившись за ушибленное место.
«Закачу-ка я сцену, — подумала Светка, — как будто я его законная почти жена, то есть невеста. Это должно убедить его в моих правах, и спать с ним не придется».
— Аллах позволил проведать мне, Абаль, моего мужа! — визгливо закричала Светка. — И что же Абаль видит? Умар погряз в грехе, Умар пьет кумыс и предается разврату. Абаль пришлось спасать своего неверного мужа из лап демонов! Какой позор! Будь проклят тот день, когда нас сосватали! — Для пущей убедительности Светка плюнула в купца.
Охая и стеная, Умар подполз к ней и обнял за колени:
— О свет моих очей, ты вновь вернулась ко мне, слава Аллаху. Я сразу узнал тебя, едва ты появилась на пороге моей юрты...
«Клюнул», — подумала Светка. Следующий удар пришелся по ребрам.
— Ты лжешь, подлый ишак, сын шайтана. — Светка наклонилась и дала арабу в глаз. — Лукавый Иблис не сравнится с тобой в коварстве! Не лги, что узнал меня! Ты возжелал другую женщину, а не свою Абаль! Ты всегда обманывал меня!
Светка подняла свалившуюся с Умара чалму, размотала и, сложив полотнище в несколько раз, принялась охаживать новоявленного женишка.
— Ты не достоин носить этот священный знак хаджа, — приговаривала она, — тот, кто посетил Мекку, чтобы совершить жертвоприношение в великий праздник Курбан-байрам, должен быть праведником, а ты похотлив, как жеребец!
— О, узнаю мою Абаль, это действительно ты, хотя облик твой изменился! — Умар ползал на коленях, не смея закрываться от ударов. — Бей меня, Абаль, бей.
— Я брошу полотнище, из которого свернута твоя чалма, в огонь, и если ты умрешь в пути, у тебя не будет савана! — кричала Светка. — Я выцарапаю твои бесстыжие глаза!
— О Абаль... — стенал Умар, — что мне сделать, чтобы заслужить прощение?
— Не ты ли клялся, что после моей смерти будешь вести праведную жизнь?
— В мире столько соблазнов...
— Ах, соблазнов?!
Светка принялась лупить Умара с утроенной энергией. Тот вопил, заламывал руки, молил о пощаде. Наконец она умаялась и, бросив полотнище, вздохнула:
— Ложись спать, Умар, язык плохо слушается тебя. Утром ты отправишься к Бурехану и выкупишь свою Абаль из позорного рабства. Ты дашь хану все, что бы он ни попросил за меня. Если сделаешь, что я сказала, то Аллах наградит тебя и ты станешь халифом. А если откажешься сделать, как я сказала, то демоны будут терзать тебя каждую ночь.
Умар вздохнул:
— Я сделаю, как ты сказала, моя Абаль, но разве может стать купец халифом?!
«Извращенец с деньгами вроде тебя, — усмехнулась Светка, — может стать кем угодно. Сюжетик я тебе подброшу, даром, что ли, историю в универе учила, а дальше — наймешь массовку, и вперед».
Светка приблизилась к Умару и зашептала:
— Твоя возлюбленная Абаль научит, что делать! Совсем недавно абассиды устроили страшную резню в халифате, ты знаешь об этом. — Светка слышала, как Умар жаловался Бурехану, и сразу поняла, о каких исторических событиях идет речь.
Умар утвердительно кивнул.
— Бывший раб Абу Муслим поднял восстание, — продолжила Светка, — войска Абу Муслима захватили Куфу, убили халифа Мервана и провозгласили новым халифом Абуль Абаса.
— Это все так и было, — запинаясь, подтвердил Умар.
— Вскоре по приказу нового халифа Абу Муслим был убит.
— Все так, — пробурчал араб, — но при чем здесь Умар?!
— Абассиды жестоко истребляли приверженцев Мервана, — наседала Светка.
— Зачем ты мне это говоришь? — с трудом ворочая языком, промямлил Умар.
— После того как ты выкупишь свою Абаль у Бурехана, мы отправимся в Итиль — столицу Хазарии. Каганат давно враждует с халифатом. Ты предстанешь перед беком Обадией и скажешь, что ты — один из сыновей халифа Мервана, чудом избежавший кинжалов. Скажешь, что ради спасения жизни ты стал купцом. Скажешь, что знаешь верных людей, готовых пойти за тобой. Попросишь у бека, чтобы дал тебе войско, и пойдешь на халифат.
Умар уставился на Светку, явно что-то соображая. Наконец произнес:
— Почему бек поверит мне?
— Не важно, поверит он тебе или нет, важно, что ты ему нужен.
Умар хрипло засмеялся:
— Всем нужен Умар, когда у него звенят дирхемы. Но Умар никому не нужен, когда дирхемы заканчиваются!
— Послушай, что я скажу, — горячо зашептала Светка. — Обадии на руку, если в халифате поднимется смута. Тогда арабы оставят в покое южные границы Хазарии. Если убедишь бека в том, что удача сопутствует тебе, он даст войско, и ты станешь халифом.
— А если мое войско разобьют?
— Ложись спать, — топнула ногой Светка. — Ты и так прогневал Аллаха, незачем усугублять вину сомнением.
Умар покорно улегся на мягкий персидский ковер, натянул на себя одеяло из овечьей шерсти и тут же захрапел.
А Светка... Светка до самого утра сидела у очага, смотрела на огонь и изо всех сил пыталась понять, как это она вдруг заговорила на арабском.
Весна и начало лета Года Ожидания. Хазарские степи и предместья Итиля
На следующий день Умар с понурым видом пришел к Бурехану и отдал за наложницу чуть ли не весь караван. У незадачливого купца только и осталось, что несколько лошадей, навьюченных пряностями, один старый верблюд, к бокам которого были приторочены две корзины — для Умара и Светки, — и три осла, с тюками, набитыми финиками.
И еще у Умара было «приобретение». Чабан по имени Хосхар, прознав, что его бывшая рабыня оказалась возлюбленной Умара, пробрался к его юрте и умолил Абаль взять его в Итиль, чтобы там он стал знатным воином, как его брат. Пришлось арабу вновь тащиться к Бурехану, просить за этого чабана. Хан смилостивился, даже дал полудохлую лошадь, чтобы показать свою доброту. И подарил Хосхару копье с треснувшим древком. Напутствовал: «Верно служи, Хосхар, беку, и коли в бою возьмешь добычу, не забудь о своем хане. А твой старший сын будет вместо тебя пасти моих овец и получать мои милости».
Зачем Абаль понадобился этот бедняк?!
Бедуины, охранявшие караван, предполагая, что Умар уже не заплатит им, как обещал, долго били его. Наверное, они лишили бы купца жизни, если бы тот не клялся все время страшными клятвами, поминая Аллаха и пророка Мухаммеда, что в Итиле дела его поправятся и он заплатит втрое против обещанного. Охранники посовещались и решили, что Умара, если он опять обманет, можно прикончить и в Итиле.
— Чирий на верблюжьей заднице, ты будешь жить, покуда я не скажу иного, — важно возвестил Абдульмухаймин — начальник стражей каравана. Важничал Абдульмухаймин от того, что разбогател на Умаровом несчастье на сто арабских дирхемов — Буре не обманул, отдал обещанное. Теперь Абдульмухаймин чувствовал себя значительным человеком. — Но знай, лживая лисица, я вырву твое зловонное сердце и брошу шелудивым псам, следующим за нами, если ты солгал. — У Абдульмухаймина на родине остались две жены и семеро детей. Абдульмухаймин скучал. Абдульмухаймину хотелось домой в пустыню, хотелось заняться любовью с двумя своими женами одновременно, а потом напиться верблюжьего молока и блаженно растянуться на циновке. А потом, когда из крови окончательно уйдет страсть, подарить женам богатые подарки — каждой золотой гребень в виде скачущей кобылицы и браслет, усыпанный драгоценными каменьями, а детям... Что дарить семерым мальчишкам, Абдульмухаймин еще не придумал, но он обязательно придумает. — Если ты не заплатишь, — замогильным голосом продолжил бедуин, — то сам шайтан не сделает тебе больнее...
— Я заплачу, — проблеял Умар.
И вскоре караван, вернее, все, что от него осталось, тронулся в путь.
В дороге верблюд пал, и Умару со Светкой пришлось оставить корзины и идти пешком. Никто из бедуинов не отдал своего коня Умару, а тем более девчонке, которая еще совсем недавно была рабыней. Охранники презрительно смотрели на купца, отпускали шутки на его счет и на счет его спутницы. То и дело кто-нибудь из бедуинов рысил к Светке, осаживал скакуна перед ней и со смехом предлагал проехаться с ним, расхваливая все свои многочисленные достоинства. В такие моменты Умар проклятиями и мольбами отгонял нахала. Тот удалялся, но через час или два все повторялось.
Происходящее все менее и менее походило на игру любителей исторической реконструкции. Провизия заканчивалась, путникам приходилось голодать. Одного из рабов-погонщиков укусила степная гадюка, он долго метался в жару, бредил, насилу очухался — хорошо, что укус этой змеи нечасто приводит к смерти. Мало того что у путников не было противоядия, у них не было даже тех походных мелочей, которые имеет каждый уважающий себя турист или реконструкционщик, отправляющийся на игру.
Не было спичек, зажигалок, сигарет, консервов. Не было спальных мешков, палаток. Не было жевательных резинок, свитеров, носков, резиновых сапог, сотовых телефонов, фонариков, медикаментов. Не было перочинных ножей, ниток, иголок, мыла, зубных щеток с зубной пастой, сухарей... И что особенно удивляло Светку — пива.
«Конечно, за доллары можно купить все, — рассуждала Светка, — но чтобы более четырех десятков мужиков за три недели ни разу не приложились к „Балтике" или „Невскому", или что там они пьют... это ж сколько надо им заплатить!»
Всю дорогу Светка вглядывалась в небо, пытаясь заметить самолет или, если была ночь, — светящуюся точку искусственного спутника, бегущую меж звезд. Но ни самолетов, ни спутников не обнаруживалось. Вокруг, насколько хватало глаз, раскинулась степь. Ни линий высоковольтных передач, ни дорог, ни следов шин... Впрочем, в глухой степи может и не быть ничего подобного... Девушка гнала от себя мысли, что это никакая не игра, а настоящее прошлое. И ей почти удалось убедить себя в том, что Итиль, куда они идут, — нечто вроде сценической площадки с качественными декорациями. «Конечно, там все выяснится, — твердила Светка, — может, Умар даже расщедрится и заплатит мне гонорар. Все же я как-никак одна из главных героинь постановки. А может, я замуж за него выйду. Тоже вариантик!»
Выйти замуж за Умара — богатого иностранца арабского происхождения — было не так уж и плохо, учитывая, что на родине ее ждут одни неприятности. Вон подруга ее школьная выскочила за пакистанца, теперь любимая жена, катается как сыр в масле... Светка даже подумала, что, может, и не стоит все время отшивать Умара под благовидным религиозным предлогом... «Ладно, придем в то, что он называет Итилем, разберемся, — решила Светка, — а пока пусть все остается как есть».
И вроде настроение потихоньку исправилось, оптимизма прибавилось. Даже бедуины временами радовали глаз — этакий колорит, как играют, черти! И Умар начинал вызывать уважение — организовать столь правдоподобную реконструкцию, это ж талант иметь надо... По крайней мере, бабла должно быть у мужика просто немерено.
«Доберемся до Итиля — и выйду замуж», — окончательно решила Светка.
Но когда караван поднялся на холм и она увидела тот Итиль...
По берегам Волги километров на пять раскинулось полукочевое селение. От сотен юрт поднимались сизые дымки. Кое-где вместо юрт виднелись квадратные дома то ли из камня, то ли из кирпича-сырца. На небольшом острове, расположенном посредине реки, возвышалась крепость. На ее стенах стояла стража. С холма стражники казались игрушечными солдатиками. То тут, то там виднелись табуны пасущихся лошадей, отары овец.
Светка отвернулась от панорамы и разрыдалась.
— Я тоже рад, что мы добрались живыми, — приобнял ее ниже пояса Умар, — но зачем же плакать от счастья, свет моих очей?! Лучше смейся...
Часть II
Араб распластался перед Буреханом, произнес:
— О, это слова мудреца! Но ты не знаешь, что помимо Абаль ко мне являлись демоны, они терзали меня, желая убить.
— Я прикажу шаману окурить твою юрту священными травами, и демоны не войдут к тебе!
— О, как ты мудр! — воскликнул купец. — Но достаточно ли силен твой шаман?
Бурехан поджал губы:
— Ты вновь оскорбил меня недоверием, Умар, ай-ай, почему я терплю все это? — Буре хлопнул в ладоши и гаркнул: — Эй, раб, живо унеси бурдюк, мой друг не желает пить кумыс!
— Нет-нет, постой! — возопил Умар, и Буре жестом остановил раба. — Я вновь сказал глупость. Конечно же, твой шаман справится со всеми демонами! Прости своего недостойного друга, могущественный Бурехан! — Араб положил руку на рукоять кинжала, заткнутого за пояс. — Иначе я убью себя оружием, с которым, в знак особой милости, ты позволил мне пересечь порог твоей юрты!
— Нет причин проливать кровь, — проворчал Буре, — я прощаю тебя, Умар. Твой караван прошел много фарсахов[2], и твой разум покрылся дорожной пылью. Так смоем ее добрым кумысом!
Буре приказал наполнить пиалу, и раб сделал это.
— Пусть твои верблюды не знают усталости, мой друг Умар, — произнес хан все еще обиженным тоном.
Хан осушил пиалу, щелкнул пальцами — и раб опять наполнил. Буре протянул ее гостю. Тот жадно схватил пиалу и осушил залпом, даже не произнеся приличествующее пожелание. Раб вновь налил кумыса. Бурехан взял пиалу из рук Умара, сделал глоток и вернул гостю:
— Пусть удача сопутствует тебе.
— Пусть в зиму будет достаточно корма для твоего скота! — поспешно ответил купец и выпил кумыс.
Буре дал знак, и раб с поклоном удалился.
— Я сам попотчую тебя, мой дорогой друг! — Хан хлопнул в ладоши и крикнул танцовщице: — Эй ты, подойди к моему гостю, танцуй для него.
Танцовщица приблизилась к Умару и принялась извиваться, словно змея. Глаза купца подернулись поволокой, на лице расцвела глуповатая ухмылка. Он схватил девушку за бедра и с жадностью прижал к себе:
— Ты будешь моей, сочный персик!
Пока Умар был занят танцовщицей, Буре наполнил пиалу кумысом, а затем извлек из-за пазухи кожаный мешочек, споро его развязал и изрядно насыпал белого порошка. Спрятав мешочек обратно за пазуху, помешал в пиале пальцем:
— Я отдам рабыню тебе, как и обещал, но у нас еще полон бурдюк...
Умар с сожалением отпустил танцовщицу, вернулся на свой войлок и, запинаясь, произнес:
— П-пусть шерсть твоих овец будет мягкой и п-пре-красной, как шелк.
Пиала опустела.
— Эй, раб, — крикнул купец, — еще кумыса!
— Раб ушел, — мягко напомнил хан, — я сам наполню пиалу.
На сей раз хан не стал доставать мешочек — с порошком надо быть осторожным, он может убить. Умар принял пиалу.
— Пусть твой скот хорошо поправится за лето! — проговорил он и принялся опрокидывать одну пиалу за другой, напрочь забыв о хозяине.
«Мой скот нагуляет тело и без твоих пожеланий, — думал Бурехан, слащаво улыбаясь Умару, — а вот ты лишишься и всех своих товаров, и всех вьючных животных. И танцовщица мне в этом поможет».
Хан питал слабость лишь к трем вещам: кровавой сече, своему молочно-белому скакуну и женщинам, неукротимым, как дикие кобылицы. Танцовщица по имени Дженита, судя по той страсти, которая угадывалась в каждом движении, и гневе, сверкавшем в ее глазах, была как раз из таких.
«Не зря простил Хосхару пять овец, — думал хан, поглядывая на Умара. Зрачки у купца были как у ночной птицы, — Тело этой невольницы способно доставлять великое наслаждение. Жаль отдавать такую кобылку, не объездив. Но ни одна рабыня не стоит целого каравана...»
Он поманил невольницу. Та, приблизившись, опустилась на колени. Буре с трудом удержался, чтобы не рвануть ее к себе и не удовлетворить вдруг разгоревшуюся страсть. Нет, не сейчас и не с ней. У Буре много рабынь, но всех их хан уже перепробовал и ни одна не сойдет за невесту Умара... Раздавил зубами еще одну виноградину и медленно скользнул взглядом по девушке. Сердце взорвалось, как бубен шамана. На ней не было ничего, кроме двух грубых кусков материи, прикрывавших грудь и бедра. Проклятая девка, пусть только не исполнит приказа, уж хан с ней натешится...
Он взял невольницу за подбородок и заставил поднять голову. Увидев, какой ненавистью вспыхнули глаза девушки, засмеялся:
— Ай-ай, как нехорошо. Ты должна любить своего господина.
— Я выполню все, что прикажет господин, — потупилась рабыня.
— Это хорошо, но сперва ты доставишь удовольствие моему другу Умару.
Буре отпустил подбородок девушки и, отхлебнув кумыса, хлопнул в ладоши. В юрту тут же вошли два рослых воина в легких доспехах, поклонились, прижав правую руку к сердцу, и замерли, ожидая распоряжений.
— Отнесите достопочтенного Умара в юрту, предназначенную для почетных гостей. Дайте ему бурдюк кумыса и пиалу побольше.
— Два бурдюка мне... — икнул Умар.
— Дадите достопочтенному Умару два бурдюка кумыса, — тут же согласился Бурехан, — да смотрите, чтобы кумыс был отменный.
Воины подхватили Умара под руки и поволокли прочь, из юрты.
— Я люблю кумыс, — бормотал Умар, — правда, у меня от него пучит живот и наутро болит голова, но, видно, на то воля Аллаха...
Буре подождал, пока за Умаром перестанет колыхаться полог, и обернулся:
— Твой прежний хозяин Хосхар сказал, что ты не познала мужчины? Это так?
Девушка потупилась:
— Да, господин.
Бурехан облизал губы и подозрительно прошипел:
— А откуда он узнал про это? Рабыня зарделась:
— У него есть жена. Наверное, пока я была в беспамятстве...
Буре расхохотался:
— Это похоже на правду! Она подбивала Хосхара тебя продать? Говорила, что за нетронутую рабыню можно много выручить?
— Все так, господин...
— Плутовка Юлдуз никогда не терпела соперниц, — задумчиво произнес Буре, — когда-то я наслаждался ее телом... А глупый Хосхар до сих пор не знает, почему я оказал ему милость, позволив пасти моих баранов... Что ж, видно, духи степи милостивы к Юлдуз. За тебя я и впрямь отдал пять баранов. — Внезапно хана посетила неприятная догадка, и губы его искривились. — Юлдуз могла солгать мужу, чтобы избавиться от тебя. Если твой цветок уже сорван, клянусь, я велю отдать тебя нукерам, а когда они обессилят, сдеру с тебя шкуру! А Хосхара заставлю жрать конский навоз, перед тем как ему сломают позвоночник! — Хан приблизил лицо вплотную к лицу рабыни. — Когда Умар будет метаться в горячке, отбиваясь от демонов, верный человек из стражи позовет тебя и даст белые одежды. Ты войдешь к арабу в белых одеждах и скажешь, что тебя послал всемогущий Аллах, что ты его покойная возлюбленная Абаль в новом обличье. Сделай так, чтобы он умолял твоего хана продать тебя.
— Будет исполнено, господин.
— И запомни, — хан сурово нахмурил брови, — если он не купит тебя, ты пожалеешь, что родилась на свет!
— Все будет, как сказал господин.
* * *
Абдульмухаймин — начальник стражей каравана — в нетерпении переминался у коновязи возле шатра Бурехана, прячась за крупы лошадей. Воины, стоявшие у входа, перебрасывались презрительными замечаниями на его счет. Абдульмухаймин делал вид, что не слышит — изучал избитую копытами землю.Он охранял караван ничтожнейшего из купцов уже не первый год. А что взамен? Где богатый халат? Где сабля с рукоятью, усыпанной драгоценными каменьями? Где пусть не дорогая, но хотя бы добротная кольчуга? Разве этот скупердяй Умар заботится о своих защитниках? Если бы не достопочтенный Бурехан, да пребудут с ним духи пустыни, Абдульмухаймин дожил бы до голода, превратился бы в высохшее перекати-поле...
Двое воинов зашли в юрту, и вскоре, подхваченный под руки, показался Умар. Он что-то орал и извивался. Абдульмухаймин дождался, пока купца утащат подальше, и вышел из-за укрытия.
— Сажи Бурехану, — обратился он к воину у юрты, — что пришел Абдульмухаймин.
Воин ухмыльнулся и отодвинул полог:
— Входи, хан велел впустить тебя, как только уйдет Умар. Хан сказал, что ты его верный пес, а псу надо вовремя бросать кость, чтобы он хранил верность...
Абдульмухаймин проглотил обиду и вошел.
Лениво развалясь на персидском ковре, Буре потягивал кумыс. Глаза хана были полуприкрыты. Не поднимая взгляда, он швырнул несколько монет:
— Остальное получишь, когда твое зелье и моя рабыня сделают свое дело!
Абдульмухаймин бросился собирать золотые дирхемы.
— Он не подведет, — бормотал бедуин, — опиум никогда тебя не подводил, могущественный хан! Разве зря я вез его тебе? Разве зря я выучил язык Ашина, чтобы говорить с тобой? — Собрав монеты, Абдульмухаймин сунул их за щеку и осклабился. — Когда ты получишь, что пожелаешь, я приду за остальным.
Начальник стражей был горд и потому забыл про почтительность. Это он рассказал Буре про Абаль и надоумил его, как обернуть горе Умара на пользу хану, это он привозил Буре опиум и научил подмешивать в кумыс. Скоро Абдульмухаймин станет богатым человеком, и ему больше не нужно будет охранять караваны.
— Ты придешь, когда я тебя позову, — процедил сквозь зубы хан, — пошел прочь!
* * *
Светка остановилась у входа в шатер Умара и прислушалась. Изнутри доносились дикие крики и рычание. «Допился, — со злорадством подумала она, — ишь как крючит болезного».Она укоризненно посмотрела на конвоира — здоровенного парня с копьем, в кольчуге. На голову детина нахлобучил островерхий шлем с железными пластинами, прикрывающими щеки, отчего был похож на красноармейца в буденовке. Только звезды не хватает.
— Ну что, доволен, бесстыжая рожа? — по-русски проговорила она. — Привел девушку к козлу-минотавру?
В ответ парень сказал по-тюркски, чтобы невольница говорила на языке Ашина. Дескать, другого языка он не понимает.
«Ну, сейчас мы проверим, понимаешь или нет», — зло подумала Светка и обложила его трехэтажным матом.
Парень нахмурился и сказал по-тюркски:
— Чего ругаешься, коза!
— Так, значит, с языком проблем нет! — засмеялась Светка. — В какие игры вы тут играете?
Парень тупо уставился на нее:
— Говори на языке Ашина, рабыня. Иначе тебя накажут!
Детина выглядел таким идиотом, что у Светки возникли сомнения, разумеет ли он великий и могучий. Может, и не разумеет. Может, он хлопкороб из туркменской глубинки и в школе не обучался. А что матюги понял... так их и эскимос поймет.
— Не губи меня, добрый молодец, — с издевкой проговорила Светка по-тюркски, — я тебе еще пригожусь.
— Ты собственность моего господина, — совершенно серьезно ответил парень, — только господин может наказать тебя.
Из шатра вновь донесся рык. У Светки мелькнула догадка. Наверное, ради араба по имени Умар и затеяно все это древнетюркское представление. Отвалил долларов, братья-туркмены и расстарались. А что, вполне логичная версия, извращенцев на белом свете хватает. Ведь играют же буржуи, скажем, в младенцев. Даже специальные пансионаты имеются, где их пеленают, кормят из рожка, меняют подгузники. Так почему бы богатому арабу не поиграть в древнего купца? Может, он даже профессиональных актеров нанял?
— Делай, что велел тебе господин, — подтолкнул ее парень.
* * *
Девушка отодвинула полог и вошла. Повсюду валялись объедки. Из бурдюка вытекал кумыс. Возле очага в растерзанном халате метался Умар, размахивал кинжалом и сыпал проклятиями. Увидев Светку, он впал в еще большее буйство — принялся лягаться, завывать и подскакивать. Пояс халата совсем размотался и путался под ногами. Умар с остервенением сорвал его и швырнул в Светку:— Прочь, прочь, женщина-демон, убирайся, откуда пришла!
«Вот беда, — подумала Светка, — черти одолели, возись теперь с ним».
Она выглянула наружу и крикнула охраннику, чтобы принесли воды. Через короткое время появилась статистка-рабыня с бурдюком. «Даже реквизитом правильным обзавелись», — подумала Светка.
— Ступай, — приказала она рабыне, и та безропотно удалилась.
Улучив момент, Светка сделала подсечку — и Умар растянулся на полу юрты. Девушка ловко подобрала кинжал и, оглушив Умара ударом рукояти по затылку, перевернула на спину. Уселась сверху, заломила обе руки и связала поясом. Потом спокойно поднялась и вылила купцу на голову воду из бурдюка. Умар очнулся и вновь принялся орать...
Светка со вздохом села на него верхом, стала растирать Умаровы уши, массировать точки на затылке, над бровями, около носа. Провозившись около получаса, Светка добилась своего — Умар наконец перестал поминать шайтанов и успокоился.
Девушка слезла с араба и уселась перед ним, скрестив ноги «по-турецки». Взор у любителя кумыса был довольно мутным, но среди этой мути уже просверкивали искорки сознания.
— Развяжи, — через некоторое время прохрипел араб, — кумыс просится наружу...
Судя по урчанию в животе и иным звукам, Умар говорил правду. Светка распутала пояс, араб вскочил как ошпаренный и бросился вон из юрты.
— Я люблю кумыс, — задумчиво сказал он, когда вернулся, — но кумыс не любит меня.
Вылазка пошла на пользу Умару — взор его посветлел, правда, язык все еще заплетался.
— Ты свежая и сочная, словно персик, и сладкая, как хурма, — проговорил араб, раздевая Светку глазами, — вкуси блаженство в моих объятьях... — Умар, пошатываясь, подошел к Светке и облапил.
— Эй, дядька, — сбросила нескромные руки Светка, — полегче!
Но Умар не внял и продолжил домогательства. За что и поплатился. Схватив купца за отвороты халата, Светка дернула на себя и ударила коленом в пах. Купец охнул и осел, схватившись за ушибленное место.
«Закачу-ка я сцену, — подумала Светка, — как будто я его законная почти жена, то есть невеста. Это должно убедить его в моих правах, и спать с ним не придется».
— Аллах позволил проведать мне, Абаль, моего мужа! — визгливо закричала Светка. — И что же Абаль видит? Умар погряз в грехе, Умар пьет кумыс и предается разврату. Абаль пришлось спасать своего неверного мужа из лап демонов! Какой позор! Будь проклят тот день, когда нас сосватали! — Для пущей убедительности Светка плюнула в купца.
Охая и стеная, Умар подполз к ней и обнял за колени:
— О свет моих очей, ты вновь вернулась ко мне, слава Аллаху. Я сразу узнал тебя, едва ты появилась на пороге моей юрты...
«Клюнул», — подумала Светка. Следующий удар пришелся по ребрам.
— Ты лжешь, подлый ишак, сын шайтана. — Светка наклонилась и дала арабу в глаз. — Лукавый Иблис не сравнится с тобой в коварстве! Не лги, что узнал меня! Ты возжелал другую женщину, а не свою Абаль! Ты всегда обманывал меня!
Светка подняла свалившуюся с Умара чалму, размотала и, сложив полотнище в несколько раз, принялась охаживать новоявленного женишка.
— Ты не достоин носить этот священный знак хаджа, — приговаривала она, — тот, кто посетил Мекку, чтобы совершить жертвоприношение в великий праздник Курбан-байрам, должен быть праведником, а ты похотлив, как жеребец!
— О, узнаю мою Абаль, это действительно ты, хотя облик твой изменился! — Умар ползал на коленях, не смея закрываться от ударов. — Бей меня, Абаль, бей.
— Я брошу полотнище, из которого свернута твоя чалма, в огонь, и если ты умрешь в пути, у тебя не будет савана! — кричала Светка. — Я выцарапаю твои бесстыжие глаза!
— О Абаль... — стенал Умар, — что мне сделать, чтобы заслужить прощение?
— Не ты ли клялся, что после моей смерти будешь вести праведную жизнь?
— В мире столько соблазнов...
— Ах, соблазнов?!
Светка принялась лупить Умара с утроенной энергией. Тот вопил, заламывал руки, молил о пощаде. Наконец она умаялась и, бросив полотнище, вздохнула:
— Ложись спать, Умар, язык плохо слушается тебя. Утром ты отправишься к Бурехану и выкупишь свою Абаль из позорного рабства. Ты дашь хану все, что бы он ни попросил за меня. Если сделаешь, что я сказала, то Аллах наградит тебя и ты станешь халифом. А если откажешься сделать, как я сказала, то демоны будут терзать тебя каждую ночь.
Умар вздохнул:
— Я сделаю, как ты сказала, моя Абаль, но разве может стать купец халифом?!
«Извращенец с деньгами вроде тебя, — усмехнулась Светка, — может стать кем угодно. Сюжетик я тебе подброшу, даром, что ли, историю в универе учила, а дальше — наймешь массовку, и вперед».
Светка приблизилась к Умару и зашептала:
— Твоя возлюбленная Абаль научит, что делать! Совсем недавно абассиды устроили страшную резню в халифате, ты знаешь об этом. — Светка слышала, как Умар жаловался Бурехану, и сразу поняла, о каких исторических событиях идет речь.
Умар утвердительно кивнул.
— Бывший раб Абу Муслим поднял восстание, — продолжила Светка, — войска Абу Муслима захватили Куфу, убили халифа Мервана и провозгласили новым халифом Абуль Абаса.
— Это все так и было, — запинаясь, подтвердил Умар.
— Вскоре по приказу нового халифа Абу Муслим был убит.
— Все так, — пробурчал араб, — но при чем здесь Умар?!
— Абассиды жестоко истребляли приверженцев Мервана, — наседала Светка.
— Зачем ты мне это говоришь? — с трудом ворочая языком, промямлил Умар.
— После того как ты выкупишь свою Абаль у Бурехана, мы отправимся в Итиль — столицу Хазарии. Каганат давно враждует с халифатом. Ты предстанешь перед беком Обадией и скажешь, что ты — один из сыновей халифа Мервана, чудом избежавший кинжалов. Скажешь, что ради спасения жизни ты стал купцом. Скажешь, что знаешь верных людей, готовых пойти за тобой. Попросишь у бека, чтобы дал тебе войско, и пойдешь на халифат.
Умар уставился на Светку, явно что-то соображая. Наконец произнес:
— Почему бек поверит мне?
— Не важно, поверит он тебе или нет, важно, что ты ему нужен.
Умар хрипло засмеялся:
— Всем нужен Умар, когда у него звенят дирхемы. Но Умар никому не нужен, когда дирхемы заканчиваются!
— Послушай, что я скажу, — горячо зашептала Светка. — Обадии на руку, если в халифате поднимется смута. Тогда арабы оставят в покое южные границы Хазарии. Если убедишь бека в том, что удача сопутствует тебе, он даст войско, и ты станешь халифом.
— А если мое войско разобьют?
— Ложись спать, — топнула ногой Светка. — Ты и так прогневал Аллаха, незачем усугублять вину сомнением.
Умар покорно улегся на мягкий персидский ковер, натянул на себя одеяло из овечьей шерсти и тут же захрапел.
А Светка... Светка до самого утра сидела у очага, смотрела на огонь и изо всех сил пыталась понять, как это она вдруг заговорила на арабском.
Весна и начало лета Года Ожидания. Хазарские степи и предместья Итиля
На следующий день Умар с понурым видом пришел к Бурехану и отдал за наложницу чуть ли не весь караван. У незадачливого купца только и осталось, что несколько лошадей, навьюченных пряностями, один старый верблюд, к бокам которого были приторочены две корзины — для Умара и Светки, — и три осла, с тюками, набитыми финиками.
И еще у Умара было «приобретение». Чабан по имени Хосхар, прознав, что его бывшая рабыня оказалась возлюбленной Умара, пробрался к его юрте и умолил Абаль взять его в Итиль, чтобы там он стал знатным воином, как его брат. Пришлось арабу вновь тащиться к Бурехану, просить за этого чабана. Хан смилостивился, даже дал полудохлую лошадь, чтобы показать свою доброту. И подарил Хосхару копье с треснувшим древком. Напутствовал: «Верно служи, Хосхар, беку, и коли в бою возьмешь добычу, не забудь о своем хане. А твой старший сын будет вместо тебя пасти моих овец и получать мои милости».
Зачем Абаль понадобился этот бедняк?!
Бедуины, охранявшие караван, предполагая, что Умар уже не заплатит им, как обещал, долго били его. Наверное, они лишили бы купца жизни, если бы тот не клялся все время страшными клятвами, поминая Аллаха и пророка Мухаммеда, что в Итиле дела его поправятся и он заплатит втрое против обещанного. Охранники посовещались и решили, что Умара, если он опять обманет, можно прикончить и в Итиле.
— Чирий на верблюжьей заднице, ты будешь жить, покуда я не скажу иного, — важно возвестил Абдульмухаймин — начальник стражей каравана. Важничал Абдульмухаймин от того, что разбогател на Умаровом несчастье на сто арабских дирхемов — Буре не обманул, отдал обещанное. Теперь Абдульмухаймин чувствовал себя значительным человеком. — Но знай, лживая лисица, я вырву твое зловонное сердце и брошу шелудивым псам, следующим за нами, если ты солгал. — У Абдульмухаймина на родине остались две жены и семеро детей. Абдульмухаймин скучал. Абдульмухаймину хотелось домой в пустыню, хотелось заняться любовью с двумя своими женами одновременно, а потом напиться верблюжьего молока и блаженно растянуться на циновке. А потом, когда из крови окончательно уйдет страсть, подарить женам богатые подарки — каждой золотой гребень в виде скачущей кобылицы и браслет, усыпанный драгоценными каменьями, а детям... Что дарить семерым мальчишкам, Абдульмухаймин еще не придумал, но он обязательно придумает. — Если ты не заплатишь, — замогильным голосом продолжил бедуин, — то сам шайтан не сделает тебе больнее...
— Я заплачу, — проблеял Умар.
И вскоре караван, вернее, все, что от него осталось, тронулся в путь.
В дороге верблюд пал, и Умару со Светкой пришлось оставить корзины и идти пешком. Никто из бедуинов не отдал своего коня Умару, а тем более девчонке, которая еще совсем недавно была рабыней. Охранники презрительно смотрели на купца, отпускали шутки на его счет и на счет его спутницы. То и дело кто-нибудь из бедуинов рысил к Светке, осаживал скакуна перед ней и со смехом предлагал проехаться с ним, расхваливая все свои многочисленные достоинства. В такие моменты Умар проклятиями и мольбами отгонял нахала. Тот удалялся, но через час или два все повторялось.
Происходящее все менее и менее походило на игру любителей исторической реконструкции. Провизия заканчивалась, путникам приходилось голодать. Одного из рабов-погонщиков укусила степная гадюка, он долго метался в жару, бредил, насилу очухался — хорошо, что укус этой змеи нечасто приводит к смерти. Мало того что у путников не было противоядия, у них не было даже тех походных мелочей, которые имеет каждый уважающий себя турист или реконструкционщик, отправляющийся на игру.
Не было спичек, зажигалок, сигарет, консервов. Не было спальных мешков, палаток. Не было жевательных резинок, свитеров, носков, резиновых сапог, сотовых телефонов, фонариков, медикаментов. Не было перочинных ножей, ниток, иголок, мыла, зубных щеток с зубной пастой, сухарей... И что особенно удивляло Светку — пива.
«Конечно, за доллары можно купить все, — рассуждала Светка, — но чтобы более четырех десятков мужиков за три недели ни разу не приложились к „Балтике" или „Невскому", или что там они пьют... это ж сколько надо им заплатить!»
Всю дорогу Светка вглядывалась в небо, пытаясь заметить самолет или, если была ночь, — светящуюся точку искусственного спутника, бегущую меж звезд. Но ни самолетов, ни спутников не обнаруживалось. Вокруг, насколько хватало глаз, раскинулась степь. Ни линий высоковольтных передач, ни дорог, ни следов шин... Впрочем, в глухой степи может и не быть ничего подобного... Девушка гнала от себя мысли, что это никакая не игра, а настоящее прошлое. И ей почти удалось убедить себя в том, что Итиль, куда они идут, — нечто вроде сценической площадки с качественными декорациями. «Конечно, там все выяснится, — твердила Светка, — может, Умар даже расщедрится и заплатит мне гонорар. Все же я как-никак одна из главных героинь постановки. А может, я замуж за него выйду. Тоже вариантик!»
Выйти замуж за Умара — богатого иностранца арабского происхождения — было не так уж и плохо, учитывая, что на родине ее ждут одни неприятности. Вон подруга ее школьная выскочила за пакистанца, теперь любимая жена, катается как сыр в масле... Светка даже подумала, что, может, и не стоит все время отшивать Умара под благовидным религиозным предлогом... «Ладно, придем в то, что он называет Итилем, разберемся, — решила Светка, — а пока пусть все остается как есть».
И вроде настроение потихоньку исправилось, оптимизма прибавилось. Даже бедуины временами радовали глаз — этакий колорит, как играют, черти! И Умар начинал вызывать уважение — организовать столь правдоподобную реконструкцию, это ж талант иметь надо... По крайней мере, бабла должно быть у мужика просто немерено.
«Доберемся до Итиля — и выйду замуж», — окончательно решила Светка.
Но когда караван поднялся на холм и она увидела тот Итиль...
По берегам Волги километров на пять раскинулось полукочевое селение. От сотен юрт поднимались сизые дымки. Кое-где вместо юрт виднелись квадратные дома то ли из камня, то ли из кирпича-сырца. На небольшом острове, расположенном посредине реки, возвышалась крепость. На ее стенах стояла стража. С холма стражники казались игрушечными солдатиками. То тут, то там виднелись табуны пасущихся лошадей, отары овец.
Светка отвернулась от панорамы и разрыдалась.
— Я тоже рад, что мы добрались живыми, — приобнял ее ниже пояса Умар, — но зачем же плакать от счастья, свет моих очей?! Лучше смейся...