Калганов Андрей. Родина слонов

   — Ну что, опять «добром» его...
   — Не, от «добра» он тоскует.
   — Так заломаем.
   Накинувшись разом, они повалили недоросля, ловко скрутили веревками и уволокли в «могилу».
   — Убирался бы ты, дедуля, — хрипло произнес Боголюб. — Не искушал бы людишек разгульных.
   Те, что уволокли дитятю, подали голос:
   — А то душа баловства просит, сладу нет, а в нутрах будто кто уздой держит.
   — Гляди, может и лопнуть уздечка.
   — Как заколдовал кто.
   — Колдовство-то и спасть могет...
   Ни жив ни мертв Булыга выехал на тракт. Залез на телегу и стал нахлестывать лошадку. Лишь отъехав на порядочное расстояние, он дал роздых скотине и сам перевел дух. Смутные и тягостные догадки терзали его. Не с упырями ли повстречался?
   Он уж думал, что мучения его позади, но, увы, они только начинались.

* * *

   Степан умирал. Умирал не так, как умирает израненный на бранном поле воин. Умирал не так, как умирают от болезни или старости. Умирал тяжко, беспросветно, без бога, без веры, без спокойствия. Жизнь капля за каплей уходила из него. В первый день он почти ничего и не заметил, только подумал, с чего это вдруг сердце колотится. На второй — нес всякий вздор, как пьяный, лез к Марфуше с ласками, гонялся за дворовыми с дубьем. На третий — весь день харкал кровью, а на четвертый слег и уже не вставал. И не открывал глаз. Все заканчивалось. Жизнь, надежды, любовь. Все уносилось в небытие, исчезало. Жизнь капля за каплей... Лица проплывали перед ним. Друзей, знакомых и Знакомых. Он беседовал с давно забытыми Любовями, прощал давно проклятых врагов. Он видел места, в которых бывал, но они изменились. Как улицы меняются в туман. Он знал, что умирает, но не сожалел. Все заканчивалось. Так должно. Тяжело дышать. Кажется, рядом была Марфуша и еще кто-то. Гридька? Алатор? Нет, этот кто-то был голым, с бородой до пупка. Этот смеялся и ворчал что-то. И хлестал себя веником, будто был в бане. Степан хотел прогнать его, но не мог. И не жалел, что не может. Ему было уже все равно. Жизнь уходила, как вода. В песок. В никуда. В бездну...

* * *

   Куяб Ворону никогда не нравился. Людно, шумно, суетно, а толку от всей этой круговерти, как с козла молока. Людишки мелкие делами заняты непонятными. Вот в Дубках все чин чинарем — летом поля пашут, осенью урожай собирают. А здесь и не разберешь. Лавки, лотошники, кузнецы, пекари, бондари, гончары... И все, что ни делается, мастерами на торжище продается. Никогда не понимал Ворон, зачем людинам куябским столько добра, больше одной рубахи-то не наденешь, двумя ложками похлебку хлебать не будешь... А тут, видно, и надевают, и хлебают. Куда мир катится?!
   Вместе со своим новым послухом Гридькой Ворон неспешно шагал меж порядков. Дворы, огороженные частоколом, натолкнули колдуна на размышление.
   — И чего сидят, — бурчал он, — будто чужие друг другу, ворья, что ли, боятся?
   — Народа много, — помолчав ради почтения, проговорил парубок.
   — Это верно.
   Коник, довольный тем, что возок его полегчал, то и дело фыркал и тряс холкой. Ворон хмуро глядел по сторонам. Не так деды жили. Да и ныне в весях не так живут. Селяне друг друга не опасаются. Хотя кое-кто и обрастает заборами да замки на двери вешает. Ну так ведь, как говорится, в роду не без урода.
   — Далеко еще? — спросил Ворон.
   — Да вона, за тем двором.
   Ворота были распахнуты настежь, Гридька провел коника прямо к коновязи, привязал, не распрягая. Ворон вошел следом. Дверь в избу тоже была отворена.
   — Стряслось никак что?
   — Помирает кто-то, — с видом знатока проговорил Ворон, — вишь, отворено все, чтобы душе вылетать легче было. Иначе чего им избу-то студить, зима на дворе.
   — Да вроде некому, здоровы все были?!
   Они перешагнули порог. Клеть была залита светом. На длинной лавке лежал бледный как смерть Степан. Рядом с ним на краешке сидела Марфуша и отирала ему лоб влажной тряпицей.
   — Жар у него, — едва взглянув на вошедших, сказала девушка, — сразу после Коляды хворь одолела. Второй день так. Не ест, не пьет, не узнает никого. Только все чаю какого-то просит.
   Ворон подошел к больному, откинул покрывало из шкур.
   — А это чего? — На груди виднелся ожог. Контуры были уже размыты, но все еще можно угадать круг и какого-то зверя в нем.
   — Тащи суму со снадобьем, — хмуро бросил Ворон, — очищать его будем. — Гридька, вспомнив, что ему пришлось пережить, поморщился. — Живо, кому говорю! А ты, девка, — зыркнул он на Марфушу, — котел на печь ставь да воды вскипяти.
   — Марфушенька, чайку бы, — вдруг простонал Степан непонятное.
   Девушка всплеснула руками и заплакала:
   — Что с ним такое?!
   — Что, что, отравили его, вот что.
   — Да кто же это?
   — Знамо кто, — буркнул Ворон, — лютичи, больше некому. И знак ихний, чтобы другим устрашение было. Слышала, небось?
   — Все про них шепчутся, — вытерла глаза девушка, — говорят, в волков они...
   — Брешут, — оборвал ее Ворон, — не оборотни это, люди из плоти и крови. До логова ихнего добраться да главаря на кол посадить, глядишь, и прекратят безобразить. Не боись, девка, подымем твоего воеводу... Ну ставь котел, забыла, что ли?
   Марфуша кликнула сенную девку, но никто не отозвался.
   — Пошли богам требы приносить, чтобы Степана не забирали, — будто извиняясь, сказала она, — я сама, сама сейчас все быстренько...

Глава 5,
в которой рассказывается о боевых слонах, Вишвамитре, Светке-Абаль и Умаре

   Январь Года Ожидания. Персия. Берег Гелянского моря
 
   В то время как Ворон пользовал Степана Белбородко очистительным снадобьем, Вишвамитра, племя которого уже добралось до берегов Персии, вел ожесточенный торг с тысячником стражи прибрежной границы Бабеком. Бабек за тридцать лет, что они не виделись, постарел, облысел, но был все такой же крепкий и нахальный, как и в годы молодости. Только тогда он был простым воином...
   Вишвамитра, прежде чем отправиться в поход, долго вопрошал Мироздание о судьбе старого приятеля. Дар провидца, которым владел гуру, не подвел и на этот раз. Бабек был жив, здоров и вполне доволен жизнью и службой. Лишь одно тревожило тысячника, и это было на руку Вишвамитре — боевые слоны пожирали за день столько, сколько весь гарнизон не перемалывал челюстями и за неделю.
   Слоны трубили и гадили так, что пришлось к каждому приставить отдельного человека зарывать кучи. Раньше навоз продавали окрестным крестьянам, но как-то слоны вырвались из загона... Один из порубежников зарезал барана близ слоновьего обиталища, что настрого возбранялось. Гиганты почуяли кровь и, переломав загородки, устроили охоту на людей — для боевых слонов привычное занятие. Гарнизон, с трудом загнавший взбесившихся тварей обратно, сократился наполовину, а крестьяне... Те, что остались в живых, снялись с насиженных мест и ушли в неизвестном направлении. Теперь слоновий навоз девать было совершенно некуда.
   Гиганты выказывали норов, придавливая какого-нибудь воина, спаривались (потому как среди слонов имелись слонихи), рожали слонят — жили своей жизнью. А пользы от них было, как от высохшего ручья. А средства на содержание гарнизона выделялись скупо. Слонов ненавидели все — от последнего конюха до самого Бабека. Бесполезные обнаглевшие твари, обжирающие порубежников, — вот кто они такие. Бесполезные, потому что береговая стража ни с кем не воевала. Враги с Гелянского моря не приходили. Гарнизон был нужен лишь для того, чтобы ссылать в него тех, кому еще не пришло время перерезать глотку, но кто уже неугоден. Дыра!
   В Персии творилось не пойми что — сменой династий в халифате воспользовалась персидская знать^[38], то и дело появлялись новые начальники, старым же рубили головы. Каждый хоть мало-мальски приближенный к власти старался урвать кусок пожирнее.
   Бабек уже собирался отравить ненавистное стадо. В такое смутное время это могло сойти с рук — падеж скота происходил во всех гарнизонах, в основном от бескормицы.
   Начальники гарнизонов выдумывали самые разные отмазки, и власти привыкли смотреть сквозь пальцы, тем более что сами и были виноваты, не обеспечивая должных поставок. А слон — та же скотина, только во много раз хуже.
   Бабек уже заготовил тайком целую клеть ядовитого сена, но тут явился Вишвамитра... и предложил продать слонов. А продать — это значительно лучше, чем отравить.

* * *

   Они стояли на берегу Гелянского моря, волны с шумом накатывали на берег. Непогода. На горизонте — сполохи молний. Холодный морской ветер срывал одежды.
   — Помнишь, как мы познакомились? — кричал тысячник. — Ты был тогда очень молод.
   — Время идет. Теперь я старик.
   — Ты первый привел слонов к персам.
   — Теперь это делают многие.
   — Но ты был первым!
   — Нет, я слышал, что и до меня эти чудесные животные сражались вместе с доблестными воинами.
   Порыв ветра обдал их солеными брызгами. Небо чертили буревестники. Медленно ползли свинцовые тучи.
   — Скажи, — поежился Бабек, — зачем тебе эти ужасные твари?
   Над Гелянским морем раскатился гром.
   — Карма.
   — Я бы продал их тебе, но...
   — Знаю, твои начальники...
   — Если я не покажу хотя бы кости, меня прикончат.
   — Ты покажешь им кости, пойдем. Несколько часов они молча шагали на восход, к горной гряде. Бабек ничего не спрашивал — если гуру идет, он знает куда и зачем. Спрашивают мальчишки, мужи — ждут и наблюдают.
   — Здесь должна быть пещера, — сказал Вишвамитра, когда они добрались до гор, — я нашел ее в молодости, когда бывал в этих местах, но память моя ослабла...
   — Я тоже знаю эту пещеру.
   Бабек без труда нашел вход, хоть он и зарос кустарником. Он разжег факелы, которые захватил по просьбе гуру, и вступил во тьму первым.
   — Сюда, — Вишвамитра пошел направо по проходу, столь широкому, что по нему без труда пронеслась бы колесница, запряженная четверкой коней.
   Вскоре ход раздвоился, гуру остановился ненадолго, прислушиваясь к чему-то, и уверенно свернул в левое ответвление. Через несколько шагов Бабек тоже услышал едва различимый гул, а потом, проделав путь едва ли меньший, чем в три фарсаха, — настоящий рев.
   С отвесной стены, такой высокой, что факел не мог осветить ее верх, сверкая и переливаясь, летела вода. Поток разбивался о гладь подземного озера.
   — Вот твои кости!
   Бабек сперва не понял, о чем говорит гуру. Тот повторил:
   — Смотри, тут все ими усеяно.
   И правда, везде на берегу лежали остовы огромных животных.
   — Когда-то здесь жили эти гиганты, какие ныне живут в стране Синд. Сюда они приходили умирать. Ты пришлешь за этими костями своих воинов, а я получу слонов.
   — Аллах тебя послал мне, — рассмеялся Бабек, — да будут милости его неисчислимы.
   — Нет, — вздохнул Вишвамитра, — не Аллах — человек...

* * *

   Слонов оказалось ровно десять голов. Вишвамитре нужны были только пять животных, но Бабек, посмеиваясь, сказал, что если он не заберет всех — оставшиеся отправятся на небеса. Подобной жестокости Вишвамитра, как истинный буддист, допустить не мог и посему обзавелся целым стадом. По весне, когда сойдет снег и появится молодая трава, когда черепахи будут вылезать из моря, чтобы погреться на солнышке, племя Вишвамитры отправится обратно к хазарам. А пока предстоит приучить слонов к новому хозяину — Умару.
 
   В лагере было весело и шумно. Горели десятки костров. Слышались удары бубнов, веселые песни. После тяжелого похода люди отдыхали.
   Вишвамитра вышел из шатра и направился к загону. Вход загораживал здоровенный слонище, лежавший почему-то на спине и дрыгающий во сне ногами, отчего все, что воспитанные слоны не должны выставлять напоказ, болталось из стороны в сторону. Гуру остановился, взревел, как ревут слоны, и нахал перевернулся на бок, освобождая путь.
   Десять туш лежали вповалку, сваленные сонным зельем. Гуру по очереди подходил к каждому животному, приподнимал огромное ухо и выл в него что-то весьма заунывное. За Вишвамитру тенями следовали Умар и Абаль.
   — Слонам дают дурманящее зелье, — тихо говорил Вишвамитра, пока шел от одного гиганта к другому, — иначе они не будут тебя слушаться... Хазары, как я знаю, уважают кумыс. Они долго держат этот напиток в бурдюках, отчего он становится крепким, как вино. Легко найти кумыс в Каганате, но одним кумысом не обойдешься. Надо подмешать в него опиума, тогда слоны будут покорны.
   Умар сгибался под тяжестью бурдюка и старался не пропустить ни одного слова гуру.
   — Слоны подчинятся тебе, — объяснил Вишвамитра, — потому что ты будешь давать им кумыс.
   Глаза Умара заблестели. Он облизал губы и с надеждой взглянул на гуру:
   — А не тот ли кумыс, что предназначен слонам, булькает у меня за спиной?
   — Ты прав, Умар, — произнес Вишвамитра.
   Едва проговорив это, Умар получил увесистый подзатыльник.
   — Разве забыл ты, муж мой, — напустилась на него Абаль, — ради какого великого дела мы здесь? Разве Аллах всемогущий и всемилостивейший не послал меня на землю, чтобы открыть тебе предначертанное? Так отчего же в глазах твоих вожделение? Или ты не подумал, что, испив этого кумыса, ты сразу окажешься в лапах лукавого Иблиса?
   Умар от таких речей совсем поник:
   — Я знаю, свет очей моих, что устами твоими говорит Аллах всемилостивейший и всемогущий. Клянусь Аллахом и пророком его Мухаммедом, помыслы мои чисты.
   — Знаю я твои помыслы, козел безрогий, — проворчала Абаль, — увижу, что потянулся к кумысу, пеняй на себя. Помни, он для слонов, для слонов, пьянь.
   Умар получил еще пять или шесть подзатыльников, удар кулаком в живот, звонкую пощечину, потом Умара недолго потаскали за волосы, на чем и закончились назидания.
   — Я все понял, свет моих очей, — проблеял он.
   — Гляди у меня!
   Когда Вишвамитра обошел всех слонов, он сказал:
   — Теперь мы будем ждать, пока они проснутся... И все трое стали ждать.
 
   Кумыс месячной выдержки, а проще говоря, перекисший и перебродивший ради крепости, сдобренный изрядной горстью опиума, пришелся слонам по вкусу, правда, вволю напиться гигантам не дали. Едва слон запускал хобот в бурдюк, как Умар отдергивал емкость и нес другому животному. Вдогонку неслись недовольные звуки, подобные тем, которые издает растревоженный кишечник^[39]. Вишвамитра, не давая слону разгуляться, гнусил мантру подчинения. И троица (Умар, Абаль и Вишвамитра) двигалась дальше.
   Едва бурдюк обошел стадо, как Вишвамитра взревел, аж сердце захолонуло, и слоны радостно затрубили на всю округу.
   — Теперь это твое войско, Умар, — сказал Вишвамитра, — ты поведешь его, куда пожелаешь. Но помни, слонам нужны погонщики, а погонщикам надо платить, иначе они сбегут. Не пытайся купить их на глоток кумыса... Есть ли у тебя верные люди на примете?
   Умар ни мгновенья не думал. Он хищно ухмыльнулся:
   — Я скажу беку, что бедуины, предавшие меня, станут погонщиками. А чтобы они вновь меня не предали, их прикуют к слонам, как гребцов приковывают к галерам. И платить не придется.
   Вишвамитра задумчиво покачал головой:
   — Похоже, в отличие от меня, ты уже познал страсти. Тебе пора их обуздывать...
   — Для начала я бы хотел обуздать эти живые горы.
   В загоне началась настоящая оргия. Слоны сшибались друг с другом, как олени в период гона, только вместо рогов служили бивни. Гигантские звери катались по земле, дрыгая ногами и оглашая окрестности диким ревом. Самцы заигрывали с самками, а иные и с самцами...
   Походка Бабека оставалась все той же — барс не ступает тише. Тысячник положил руку на плечо Вишвамитры и с горечью произнес:
   — Совсем взбесились... — Он добавил мерзкое ругательство, которое поясняло, кто именно взбесился и какова природа его отца и матери. — Прости, старый друг, надо было отговорить тебя от неразумного. Прошлый раз они натворили много бед. Крестьяне ушли, мы остались. Воины до сих пор избегают загона.
   Вишвамитра понимающе кивнул:
   — Да-да, когда они чуют кровь, то превращаются в хищников. Они ведь почуяли кровь, Бабек?
   Перс помрачнел:
   — Один из воинов прирезал барана...
   — Чего же ты хотел, — невозмутимо проговорил гуру, — почуяли кровь — бросились на врага. Но мы, Бабек, не проливали кровь, а значит, нам нечего бояться. — Вишвамитра посмотрел на Умара и приказал: — Успокой их.
   — Но как?! — воскликнул бывший купец.
   — Твой разум спит, мой дорогой Умар, как и разум большинства людей, не вставших на путь просветления. Если бы это было не так, ты бы вспомнил, что говорят военачальники войску, когда желают добиться послушания, когда желают, чтобы воины распрямили спину, выпятили грудь и застыли как статуи. Они говорят...
   — Смир-р-р-рна! — заорал Бабек на фарси. Слоны с презрением взглянули на тысячника и продолжили естествоваться.
   — Ты догадался, что говорят военачальники? Умар подобрался, напустил на себя гордый вид и выдал фальцетом:
   — Сми-р-рна!
   Притопнув передней правой ногой, слоны встали, как вкопанные.
   — Почему они топнули ногой? — спросила Абаль.
   — Эти слоны, — напомнил гуру, — служили в персидском войске, а персидские воины всегда так выполняют команду «смирно». Теперь, Умар, ты видишь, что я сдержал обещание — слоны пойдут за тобой. Но ты должен проводить с ними много времени. Ты должен разговаривать с ними, объяснять, что тебе от них нужно. Мудрый военачальник всегда проводит много времени с войском.
   — Ай-валяй! — всплеснула руками Абаль. — Раньше мой бедный муж проводил время с кумысом, а теперь будет со слонами.
   Десять слонов поедали глазами нового командира...

* * *

   Светка поняла! Поняла, куда она попала. Поняла, что выхода, как это всегда и было в ее жизни, нет. Что с того? Надо выживать, приспосабливаться. Она в этом дока — выживать и приспосабливаться. Приспособилась же к секте, приспособится и в восьмом веке у хазар, арабов или черт знает у кого. Главное, чтобы Умар не подкачал. Привел этих проклятых слонов на Хазарщину, а там видно будет. Наверняка беку пригодится слоновий отряд. Без сомнения, пригодится. Значит, обласкает ее новоиспеченного муженька. Значит, и ее, Светкина, жизнь будет не такой уж тягостной. Конечно, на золотые горы рассчитывать нечего. Глупо на них рассчитывать. Но на достойную и спокойную жизнь... Нет, на достойную, это пожалуй, а спокойствием в этих треклятых временах и не пахнет. Может, удастся приблизиться к беку... Тогда... От этих мыслей Светка даже зажмурилась. А что, может, и удастся. Ведь у всех сильных мира сего были наложницы-фаворитки, значит, и у бека должны быть. Или он сразу в гарем забирает? Нет, только не в гарем. Знает она, как в гаремах с наложницами обходятся. Поматросит бек и бросит. А ты потом с животом ходи. И еще хорошо, ежели при себе оставит. Где-то она читала, что у одного восточного владыки было несколько тысяч детей. Вполне возможная ситуация. Одна ночь — один ребенок. Вот и настругал за долгую жизнь. Может, и у бека хазарского то же самое. Тогда, если она забеременеет, какая ему разница. Одним отпрыском больше, одним меньше. Нет, в гареме ей не место. Значит, надо ставить на Умара. Только ставить с умом. Двигать муженька в нужном направлении, да следить, чтобы не тянулся к кумысу, алкаш проклятый. Вот же свинью этот Вишвамитра подложил. Слонов-то Умару придется как раз кумысом поить. Это какое же для муженечка искушение.
   Интересно, куда бек слонов погонит, на кого пойдет? Внезапно Светку словно током ударило. Дура, пошлая дура, которая думает только о себе. На славян он пойдет, больше не на кого! С халифатом ему не тягаться, степные племена слонами топтать — чести больно много, на них и конницы довольно. Да и как ты догонишь степняков на слонах-то, хоботастые не кенгуру и не страусы. Представить только — степь да степь кругом, трава по пояс, деревца чахлые — и по раздолью этому слон несется, а от него на всех парах несчастный кочевник на кривоногой лошадке уматывает. Трубит хоботастый, башкой ворочает, глазки кровью налились. А кочевник, поди, уж ни жив ни мертв — страшный мангус за ним гонится. Бред!
   Значит, слонов приведет Светка для того, чтобы славян, пращуров своих, топтать. Дура, дура, дура...
   А почему дура? Почему? Что ей хорошего сородичи сделали? Ментами травили, на упыря-Кукшу работать заставили. Что она хорошего в жизни видела? Да ничего. Все только и делали всегда, что урвать старались. Жизнь такая уж подлая штука, что каждый сам за себя. Так значит, и она сама за себя. И нечего терзаться. Прав тот, кто сильный. А сильный — бек хазарский. Значит, Светка будет с ним. А что он сделает со славянами — не ее дело. Не она же их топтать слонами будет. Правильно, не она.
   Значит, и мучиться нечего.

Глава 6,
в которой происходит многое, а главное — Степан возвращается к жизни

   Куяб и Полянские земли. Зима Года Ожидания
 
   Тяжелый дух поселился в Степановой избе. Он клубился по углам, забирался под лавки, прятался в сенях, норовил, впрочем, совершенно безуспешно вырваться наружу через щели в крыше и промеж бревен.
   Над очагом пылал котел с отвратительным варевом. Ворон то и дело зачерпывал из котла черпаком с ручкой в виде шеи лебедя и, едва дав остудиться, вливал дымящееся пойло в глотку больного. Дубковскому колдуну помогал Гридя, выучившийся у Ворона вправлять шейные позвонки и оздоравливать поясницу. После каждой «очистительной процедуры» хлопец ломал Степана со знанием дела.
   После нескольких часов мучений отрава начала выходить из Степана. Сильно побледнел, а потом и вовсе пропал круг на груди, белки глаз из желтых сперва стали темно-серыми и вскоре приобрели естественный белый цвет, дыхание стало сильным и спокойным, пульс, бывший нитевидным, вернулся к нормальным восьмидесяти ударам в минуту, и, наконец, Степан выплыл в Явь.
   — На воздух, — простонал он слабым голосом, показывая в сторону распахнутой настежь двери.
   За ней, на порядочном расстоянии от входа в избу, толпились дворовые. Марфуша стояла чуть в сторонке. Все терли глаза, но рыданий слышно не было. Поняв, чем вызвана слезливость, Степан смутился и даже покраснел, чем немало рассмешил Ворона.
   — Еще бы хуже воняло, — захохотал тот, — ежели бы на солнышке помер, да не прибрал бы тебя никто.
   Белбородко собрал силы и сел на лавке. Перед глазами тут же поплыли разноцветные круги, в висках зашумело.
   — Не спеши, — посоветовал Ворон, — отлежись денек-другой, а там и прыгай-бегай.
   — Сам здесь лежи, — огрызнулся Степан.
   Ворон подошел к столу, разорвал вареного куренка (которого принесла чуть ранее по его просьбе Марфуша) и стал с аппетитом уплетать.
   — Так ведь ко всему привыкаешь, — с набитым ртом говорил он, — и к поту, и к крови, и к дерьму... Все привыкают, и ты привыкнешь. Главное, не суетись.
   То ли от вони, то ли от слабости Степан вновь потерял сознание. А когда очнулся, изба уже проветрилась.
   — Очитком траву зовут, — наклонился над ним Ворон, тыча в лицо засушенным цветком, — растет она по окраинам полей. А Марфуше от меня поклон передай...
   — За что это? — насторожился Степан.
   — Как — за что?! Я чего тебе про траву-то сказывал — Марфушка твоя показала мне, как бражку делать. Ох, и хорр-оша бражка!
   — А скажи-ка, Ворон, — ухмыляясь своим мыслям, проговорил Степан, — сколько ты на котел таких травин бросаешь?
   — Ну, штук пять-шесть.
   — А что будет, ежели десять раз по шесть бросить?
   — Что ты, никак нельзя! — замахал руками Ворон.
   — Помрет пациент, что ли?
   — Хуже, — прошептал Ворон, — пронесет-то его точно так же и вывернет так же, только вот скособочит при этом — ни одному костоправу не выправить. Так на всю жизнь убогим и останется этот, как ты его назвал... И горб вырастет.
   — Горб?!
   — Так ведь он же, поц... пац... болезный-то твой, коромыслом изгибаться будет, когда варева такого откушает. Вот горб и появится.
   Глаза Степана радостно заблестели:
   — Спасибо тебе, Ворон, за добрую весть.
   — Чего ж в ней доброго-то?! Аль измыслил чего?
   — Есть одна думка, — хитро улыбнулся Степан, — но об этом я пока помолчу.

* * *

   Хорошо наезженный тракт резво бежал сквозь заросли. Булыгу одолевала мнительная тоска. Он сидел на возке, укутавшись дерюгой, и с ненавистью вглядывался в нестройные ряды деревьев — не мелькнет ли за стволами враг. То и дело Булыге мерещились дебелые рожи, выглядывающие из-за елок. В такие моменты он бил лошадку кнутом и кричал что-то вроде: «Выноси, дура!» Лошадка с тоской оглядывалась на хозяина, понимающе и грустно кивала (мол, опять ты за свое) и некоторое время, пока хватало сил, бежала чуть шустрей.
   Особенно печалили Булыгу заснеженные кусты — излюбленные разбойничьи лежки. Когда из зарослей «выпрыгивал» куст, колдун нервно ворочался на возке и бормотал заклинания, в которых явственно угадывалось имя Чернобога.
   Когда солнышко перевалило через зенит и до Велесовки, в которую Булыга стремился душой и телом, оставалось рукой подать, на тракт с гиком вывалила разбойничьего вида ватага.
   Похожий на длинную жердину мужик в добротных сапогах и новом тулупе оглушительно свистнул, Булыгина лошадка рванулась, но тут же стала как вкопанная — сильная рука схватила ее под уздцы.
   — Здорово, дед, — ухмыльнулся жердяй, — вроде как приехал.
   Булыга попытался напустить на себя грозный вид, чем развеселил мужика.