Карр Филиппа. Голос призрака

   Когда вы молоды, вы верите в чудо. Вам кажется, стоит только поймать его — и оно ваше. С возрастом вы начинаете понимать, что чудеса случаются редко, и, если вам вдруг улыбнется счастье, как нежно вы будете лелеять его, как высоко ценить!
   Я прониклась ее спокойствием, и оно давало мне силы противиться, что я так же счастлива, как и она.
   Мы обсуждали грядущие заботы:
   — Представим себе, что у одной из нас появилась двойня, — говорила она. — В нашем роду случались двойни. А если так: двойня у тебя и двойня у меня. Подумай только!
   И мы дружно смеялись.
   В тот месяц Сабрина простудилась и долго болела. Она лежала в постели и выглядела очень маленькой и изможденной.
   Дикон проводил с ней много времени, и это доставляло ей огромную радость.
   В последние годы мы следили за ее здоровьем зимой, и теперь понимали, что она умирает. Она любила, чтобы мать или я сидела с ней, когда Дикона не было. Она обычно брала мою руку и начинала рассказывать о былом, вновь и вновь вспоминая, какую огромную радость она испытала, когда Дикон привел в дом мою мать.
   — Он полюбил ее еще ребенком. Но твоя бабушка противилась их браку. О да, она добилась своего, и в результате милую Лотти, твою мать, разлучили с нами. Дикон женился, а она вышла замуж, но теперь случилось то, что и должно было случиться, — они соединились. Чудесно, что у них ожидается потомство. Теперь у меня осталось только одно желание — увидеть новорожденного. Но боюсь, моя дорогая Клодина, мне до этого не дожить.
   — Обязательно доживете, — убеждала я. — Так вам велел Дикон, а ведь вы все сделаете, чтобы порадовать его.
   — Он внес в мою жизнь радость. Когда его отца убили в жестокой битве при Каллодене, я считала, что для меня все кончилось, но появился Дикон, и я вновь ожила.
   — Понимаю, — сказала я. — Дикон сделал вас счастливой.
   — Он самый лучший из людей, Клодина. Он и его сыновья. А скоро у него появится еще один отпрыск… и у вас тоже. Наш род продолжается. Это очень важно, Клодина. Мы приходим в этот мир и уходим из него, каждый из нас живет своей жизнью и оставляет свой след. И я считаю, что каждый из нас должен сыграть свою роль. Потом мы уходим. Но семья остается. Так продолжается род из поколения в поколение.
   Я говорила, что ей нельзя утомлять себя слишком долгим разговором, но она отвечала, что ей от этого становится гораздо лучше.
   — Будь счастлива, Клодина, — говорила она. — В мире так много несчастий. Никогда не забудь того чувства вины, которое жило во мне с детства. И только выйдя замуж за отца Дикона, я начала по-настоящему жить. А потом я потеряла его и оплакивала бы до конца жизни, но вскоре родился Дикон и я обрела счастье.
   Сидя у ее постели и слушая, я, наконец, поняла, что мне делать. Не только ради себя, но также и ради всех остальных. Поскольку никак не определить, кто отец моего ребенка — Дэвид или Джонотан, я решила для себя впредь считать отцом Дэвида. Я постараюсь больше не ворошить прошлое и стать счастливой.
 
   Прошел март, наступил апрель, и воздух наполнили весенние запахи.
   Казалось, Сабрина все-таки пережила еще одну зиму. Но этого не случилось. Однажды утром в начале апреля ее горничная принесла, как обычно по утрам, горячий шоколад и не смогла ее добудиться. Она умерла во сне легко и спокойно.
   Смерть в доме. Несмотря на то что Сабрина умерла спокойно, и смерть ее не явилась для нас неожиданностью, перенести это было нелегко. Сабрина жила тихо, как бы в тени; бывало, мы по несколько дней не видели ее; но она была частью этого дома, и вот теперь ушла.
   Дикон был убит горем. Она боготворила его и находила смысл своего существования в том, чтобы любоваться его достоинствами, прощать недостатки и утверждать в нем веру в собственную безупречность. Моя мать, как могла, утешала его, но и она тоже переживала утрату.
   Джонатан находился в это время в отлучке, и Дикон приказал послать за ним, чтобы он приехал домой на похороны. Я думала, что он в Лондоне, но посыльного отправили в Петтигрю, и вместе с Джонатаном пожаловали лорд и леди Петтигрю, а также Миллисент.
   Сабрину отпевали в нашей часовне и похоронили в фамильном склепе. Священник, который венчал нас с Дэвидом, прочитал заупокойную молитву, а потом траурная процессия направилась к склепу.
   Я была удивлена, заметив Гарри Фаррингдона в компании местных жителей, по-видимому, случайно пришедших на похороны. Среди них я увидела Эвелину Трент с двумя внучками. После похорон все направились к нам в дом, где были накрыты столы для поминок.
   Как и положено, произносились траурные речи, и каждый подчеркивал многочисленные добродетели Сабрины, и, конечно, все мы говорили, как нам будет ее не хватать.
   — По крайней мере, она легко умерла. — Таково было общее мнение. — Она так радовалась ожидаемому прибавлению семейства.
   Я заметила, что Гарри Фаррингдон беседует с Эви, которая раскраснелась от волнения, и подумала: «Хорошо, если у них все было бы хорошо. Для Эви это прекрасная партия, а она — приятная девушка, совсем не такая, как эта их противная бабушка. Бедная девушка, не повезло ей с родственниками…»
   Я утомилась и присела отдохнуть, считая, что в моем состоянии это простительно.
   Я не долго оставалась одна. К моему огорчению, не кто иной, как Эвелина Трент, подошла и села рядом. — Приятно дать отдых ногам, — сказала она, усаживаясь. — Кажется, вам становится тяжело ходить. Сколько уже… месяца четыре, да?
   — Да, — ответила я.
   — То-то будет радости в Эверсли… а еще ведь и ваша матушка! Такое забавное совпадение, вам не кажется?
   — Для нас обеих это очень удобно. Она хитро прищурилась.
   — О, вы счастливая молодая леди. Такой хороший муж, а теперь у вас очень скоро появится маленький. Как говорится, боги благоволят к вам.
   — Благодарю вас.
   — Как жаль, что я немного могу сделать для моих девочек.
   Я очень беспокоюсь, миссис Френшоу.
   — О чем же?
   — Ну, взгляните на мою Эви.
   Просто картинка. Она уже достаточно взрослая и ей пора бывать в обществе. А что я могу для нее сделать?
   — Она выглядит вполне счастливой.
   — Она хорошая девушка. Но мне бы хотелось, чтобы она не упустила свой шанс.
   — Каким образом?
   — Одним единственным! Я мечтаю о том, чтобы она сделала хорошую партию, устроила свою жизнь.
   — Я полагаю, она выйдет замуж.
   — Да… Но брак браку рознь. Хотелось бы выдать ее за человека с положением. — Она устремила взгляд на Гарри Фаррингдона. — Такой приятный молодой человек. Полагаю, он очень богатый.
   — Вы имеете в виду Гарри Фаррингдона? Мне не известно финансовое положение его семьи.
   — А-а! Вы считаете, что я слишком высоко замахнулась, не так ли? Возможно, вы правы. Но я забочусь об Эви. Я воспитала ее как настоящую леди. Дала ей прекрасное образование… Это было нелегко. Понимаете, Грассленд — это не Эверсли. Мой Ричард… царствие ему небесное, к несчастью, был азартным игроком. Он спустил почти все, что мне оставил мой первый муж, Эндрю. Правда, мы и раньше не шли ни в какое сравнение с Эверсли. Понимаете, я всегда с трудом сводила концы с концами, но все-таки твердо решила дать Эви все, что могу.
   — По-моему, вы отлично ее воспитали.
   — Она вполне может стать украшением любого богатого дома.
   — А что она сама об этом думает?
   — Она? Она романтичная девушка. Молодежь больше мечтает о любви, чем о прочном положении. Миссис Френшоу, вам не кажется, что мистер Фаррингдон увлекся ею?
   — Да, миссис Трент, возможно.
   — Видите ли, я не могу давать и устраивать приемы в Грассленде. Такие, как они хотели бы. Но все-таки хочется дать ей шанс.
   — Понимаю, — заметила я.
   Она тронула мою руку холодной и костлявой рукой; я невольно поежилась.
   — Не помогли бы вы мне, миссис Френшоу?
   — Помочь?
   — Я имею в виду Эви.
   — Безусловно, помогла бы, но я не знаю, как…
   — Ну, есть много способов. Вы могли бы… э-э… свести их вместе.
   Вы понимаете, что я имею в виду. Устроить им свидание, ну и все такое. Понимаете меня?
   — Но…
   Она легонько толкнула меня локтем.
   — Я знаю, вы сможете, если захотите.
   Вы могли бы пригласить его… и в это же время пришла, как бы случайно, Эви.
   Поминаете?
   — Но пока мы не собираемся никого у себя принимать.
   — О, совсем не обязательно устраивать грандиозный прием. Пусть просто он придет, а у вас как раз в гостях моя Эви. Придумайте что-нибудь в этом роде… постарайтесь.
   — Я думаю, они не нуждаются в сводничестве.
   — Но все-таки никогда не повредит слегка помочь. — Она посмотрела на меня в упор. — Имеются некие причины, почему вам следует помочь мне, миссис Френшоу.
   — Причины?
   Она кивнула, хитровато усмехаясь, и у меня нервно забилось сердце. На что она намекает?
   — Знаете, — продолжала она, — в жизни так много необычного. Случаются такие вещи… вы бы никогда не поверили, если бы не знали, как было на самом деле.
   — О чем это вы? — спросила я резко.
   Она наклонилась ко мне:
   — На днях я вам все объясню. Тогда, я думаю, вы станете более сговорчивой и сделаете все возможное для моей Эви.
   В этот момент меня позвала мать, и я сказала:
   — Прошу извинить меня, миссис Трент.
   — Конечно, конечно. Надеюсь, вы не забудете наш разговор, не так ли?
   Сделайте для Эви все, что в ваших силах.
   Думаю, до некоторой степени это и в ваших интересах.
   Наконец я сбежала от нее.
   — Я поняла, что эта ужасная женщина прилипла к тебе, — сказала мать, — и решила тебе помочь.
   — Спасибо, — сказала я, — очень мило с твоей стороны.
   Я не могла выбросить ее из головы, и, помнится, той же ночью она явилась мне во сне.
 
   Фаррингдоны уехали сразу же после похорон, а Петтигрю остались у нас на несколько дней.
   Через несколько дней после похорон Сабрины до нас дошли известия о казни Жоржа Жака Дантона, одного из вождей революции, Дикон мрачно острил по этому поводу.
   — Ирония судьбы, — говорил он, — в том, что именно тот революционный трибунал, который он учредил, приговорил его самого к смерти.
   — Очевидно, — комментировал лорд Петтигрю, — что революция подходит к концу.
   — Но пока еще остается Робеспьер.
   — Вам не кажется, что его дни сочтены?
   — Было бы чудесно, — с горечью заметила мать, — если бы все они прекратили наводить смуту и Франция вернулась к нормальной жизни.
   — Жизнь во Франции никогда больше не станет такою, как прежде, — сказал Джонатан.
   Все с ним согласились.
   — Да, головы падают быстро, — комментировал Дэвид. — Подумать только, Дантон всего лишь на шесть месяцев пережил королеву. Это показывает, какая идет борьба за власть. Смею напомнить, что все началось с идеалов. Возможно, кто-то из них действительно хотел бороться за права людей. А потом они захватили власть… и стали бороться за еще большую, а когда уничтожили тех, кого считали врагами, они начали грызться друг с другом. Это — битва гигантов. Дантон и не подозревал, что его ждет.
   — Робеспьер избавился от Дантона, но дойдет очередь и до него, — пророчил Дикон. — А когда это случится, наступит конец революции.
   — Их военные успехи просто поразительны, — сказал лорд Петтигрю. — Сейчас идет молва об одном военном… Наполеон Бонапарт, так, кажется, его зовут… Уверен, что он сделает себе имя на военной службе.
   — Я слышал о нем, — сказал Дикон. — Он — правая рука Робеспьера. Если падет Робеспьер, то и этому инициативному молодому вояке придет конец.
   — События развиваются быстро, — вставил лорд Петтигрю. — Я думаю, мы еще увидим перемены к лучшему.
   — Что будет очень приятно для нас всех, — сказала мать. — За этим столом ни о чем больше не говорят, кроме как о французской революции.
   — Я тоже подумывал, не пора ли переключиться на тех благословенных инфантов, которые вскоре присоединятся к семейному кругу. Это более приятная тема, — уступил Дикон.
   — Чудесно… — добавила леди Петтигрю.
   Мы с матушкой привыкли отдыхать часок в полдень после еды и потом чувствовали себя свеженькими до вечера. Мы часто проводили время вместе. Лежа на ее большой постели, мы обычно болтали о текущих делах. Иногда одна из нас дремала, а другая лежала тихо рядом. Нам и молчать вместе было приятно. В тот раз разговор начала матушка:
   — Наконец-то. Они бы уже давно объявили о помолвке, если бы не траур в нашей семье.
   — Кто и что? — спросила я.
   Она засмеялась:
   — О… Джонатан и Миллисент.
   — Правда?
   — Ну, мы всегда надеялись на это. Я так рада. Это отвлечет Дикона от мысли о матери. Он относится к этому очень серьезно, значительно серьезнее, чем кажется.
   Он всегда хотел породниться с семейством Петтигрю.
   — Денежные интересы? — еле вымолвила я.
   — Они в некотором смысле соперничали.
   Соединившись вместе, они станут, как я думаю, самыми влиятельными людьми в нашей стране. Именно к этому они стремятся, как семейство Петтигрю, так и Дикон.
   — Понимаю.
   — Ты получила Дэвида… а Джонатан остался.
   — Дорогая мама, — сказала я, — какой ты стала практичной. Ты говоришь так, словно заключение брака — это всего-навсего передвижение шашек на доске. Одного берут, другой приносит банковский капитал.
   — Ничего подобного. Посмотри, Джонатан и Миллисент любят друг друга. Уверяю тебя, никого из них не пришлось уговаривать.
   — Я полагаю, Джонатан всегда будет уверен в собственном превосходстве. А Миллисент — в своем. Они должны составить идеальную пару.
   Она засмеялась.
   — У вас с Дэвидом настоящая любовь, и я рада за вас. Такая идиллия бывает далеко не у каждого. Но это совсем не значит, что нельзя выработать взаимовыгодные условия.
   — Они поселятся здесь после свадьбы?
   — Скорей всего. В конце концов это родовое имение. Так принято, что сыновья приводят своих жен в дом, который впоследствии перейдет к ним. Я понимаю, ты думаешь, что у нас в доме окажется три хозяйки, хотя и двух вполне достаточно, не так ли?
   — Ты моя мать. В этом разница…
   Она задумалась.
   — Миллисент довольно энергичная молодая дама, — размышляла она. — Да, ситуация необычная. Два брата-близнеца… и Эверсли принадлежит им обоим. Фактически здесь нет старшего сына, хотя Джонатан родился чуть-чуть раньше Дэвида.
   Дикон не любит об этом говорить.
   Наверное, он считает, что добра на обоих хватит, когда придет время, молю Бога, чтобы оно пришло, как можно позже. А Эверсли всегда останется фамильным домом.
   Клодина, не беспокойся об этой женитьбе. Все будет хорошо. Я останусь здесь. А они, я думаю, по большей части будут жить в Лондоне Ведь именно там сосредоточены интересы Джонатана. Он вообще редко задерживается здесь подолгу.
   Последний раз это было… как раз перед Рождеством. Не помню, чтобы он раньше оставался здесь так долго.
   У меня неровно забилось сердце, и я снова чуть не поддалась порыву во всем ей признаться. К счастью, это прошло.
   — Они вскоре объявят о своей помолвке, — продолжала мать. — Им пришлось на время отложить свадьбу из-за смерти Сабрины.
   Но, конечно, можно скромно отметить свадьбу в именье Петтигрю.
   Я закрыла глаза.
   — Ты устала, да? Сегодня было довольно напряженное утро. И все эти разговоры за столом о Дантоне. До чего мне они надоели… и всегда действуют угнетающе.
   Они пробуждают тяжелые воспоминания.
   — Дорогая мама, не думай сейчас об этом. — Я криво улыбнулась и сказала ей то, что она не раз говорила мне:
   — Это плохо для ребенка.
   Я увидела улыбку на ее милом лице. Она сжала мою руку, и мы закрыли глаза. Я подозреваю, что, несмотря ни на что, она не могла забыть то ужасное время, когда она попала в руки негодяев и, как сказочный рыцарь, явился Дикон, чтобы спасти ее. А мои мысли были о Джонатане и Миллисент, которые будут жить здесь, в Эверсли; в глубине сознания смутно вырисовывались хитрые глазки миссис Трент, говорящей мне, что она уверена — я захочу помочь Эви, когда она объяснит… Что она имела в виду?
   Который раз я почувствовала гнетущую тяжесть собственной вины.
 
   Стоял теплый день. Я прогуливалась по лужайке и опустилась на скамейку около пруда, вокруг которого колыхались на легком ветру желтые нарциссы.
   Я взглянула на прекрасные цветы и подумала, наверное в сотый раз, насколько лучше я бы себя чувствовала, будь я верной и добродетельной женой.
   Сзади неслышно подошел Джонатан и встал за моей спиной. Когда он положил руку на мое плечо, я повернулась и встала.
   — Нет, — проговорил он. — Сядь. Мне надо поговорить с тобой.
   Он жестом усадил меня и сам сел рядом.
   — Не нужно так волноваться. Ну что в этом плохого? Брат и невестка сидят рядышком на скамейке в саду и обмениваются любезностями. Решительно ничего плохого.
   — Мне пора домой, — сказала я.
   — Нет. Сейчас ты останешься и мы немного поболтаем. Я хочу тебе кое-что сказать.
   — Я знаю. Ты помолвлен с Миллисент Петтигрю.
   — Значит, ты знаешь.
   — Мне сказала мама. Вы собирались объявить об этом, но из-за траура отменили.
   — Ты не должна думать, что из-за этого что-то изменится.
   — Неужели? А я-то думала, что положение женатого человека отличается от положения холостого.
   — Я имел в виду, разумеется, нас с тобой. Я по-прежнему тебя люблю.
   — Джонатан, — ответила я. — Не думаю, что ты когда-либо любил кого-то, кроме самого себя.
   — Честно говоря, мне кажется, что большинство из нас всю жизнь признается в любви к самим себе.
   — Но некоторые любят еще и других.
   — Как раз об этом я тебе и говорю. Я всегда любил тебя, и ничто не заставит меня изменить отношение к тебе.
   — Неужели ты не понимаешь, что все кончено? Я считала, что достаточно ясно дала тебе это понять.
   — Безусловно, ты изменилась, стала отчужденной. Но это естественно.
   Все дело в беременности.
   — Ты ничего не понимаешь. Я глубоко сожалею о случившемся. Я поддалась своей слабости и вела себя глупо и подло.
   — Ты была восхитительна. Ты страстная женщина, Клодина. У тебя есть желания, как и у всех остальных, и вполне естественно, что тебе хотелось их удовлетворить.
   — Я совершенно удовлетворена тем, что имею. Ей-Богу, лучше бы никогда не случилось того, что было.
   — Ты забываешь ту радость, которую мы давали друг другу.
   — Это не имеет значения.
   — Все обойдется, Клодина. Просто в тебе проснулся материнский инстинкт. Все изменится, когда родится ребенок.
   И тогда ты вернешься ко мне.
   — Интересно, что бы сказала Миллисент, узнав, что ее суженый пытается назначить свидание чужой жене как раз накануне официального объявления о помолвке.
   — Ты что, собираешься сказать ей об этом?
   — Нет, не собираюсь. Но я также не намерена встречаться с тобой наедине.
   — Ты слишком драматизируешь положение. Все — твоя французская кровь. Пройдет время, и ты почувствуешь себя иначе.
   — Ты просто циник.
   — Нет, я — реалист.
   — Ну, конечно, если разврат называется реализмом…
   — Я понимаю, ты предпочитаешь жить в мире своих фантазий. Ты странная девушка, Клодина. Наверное, поэтому я и люблю тебя. Ты можешь быть практичной и в то же время идеалисткой. Вспомни голоса, которые тебе слышались.
   — Я их постоянно вспоминаю.
   — Именно с них и пошла наша размолвка. У тебя тогда начались приступы угрызений совести.
   — Похоже, что ты никогда не страдал этой болезнью.
   — Как странно, — сказал он, — наши отношения и раньше такими были… мы постоянно пикировались друг с другом.
   До того самого момента в Эндерби, когда ты перестала притворяться и сказала правду. Помнишь?
   — Я делала все, чтобы забыть, Джонатан. Прошу тебя лишь об одном. Пожалуйста, позволь мне забыть.
   Он пристально посмотрел на меня. Я увидела свет в его глазах, но совсем не тот ярко-синий, который я сравнивала с пламенем. Этот свет был холодным и расчетливым. Я понимала, что в тот момент я со своей грузной фигурой и так называемым «материнским инстинктом» не возбуждала его, но все же он помнил прошлое и с присущим ему тщеславием верил, что мог бы воскресить во мне огонь желания, временно притушенный моим положением.
   Он сказал:
   — Ты еще не искушена в жизни.
   — Если ты являешься примером зрелого человека, то хотелось бы мне никогда не взрослеть.
   Ты сейчас просто наседка, мамаша. Не узнаю в тебе той страстной молодой девушки, которую я знал.
   — Ты никогда больше не увидишь ее.
   — Я найду ее. Уверен в этом.
   — Зато я уверена совершенно в обратном: ты никогда ее не найдешь, потому что она ушла навсегда.
   — Это стало бы таким тяжким бедствием, которого мне не перенести. Поверь мне. Я найду ее. Я вытащу ее из убежища.
   — Интересно, как отнеслась бы к этому твоя будущая жена? О, смотри, она идет сюда. Не обсудить ли нам это с ней?
   Миллисент, и вправду, пересекала лужайку по направлению к нам.
   — А, вот вы где, — проговорила она. — Я тебя искала. Какой приятный денек!
   Она опустилась на скамью по другую сторону от Джонатана и как собственница взяла его под руку.
 
   Софи обосновалась в Эндерби. Этот дом соответствовал ее мрачному расположению духа. Казалось, она не замечала его таинственной атмосферы, а если и замечала, ее это не беспокоило.
   Альберик Кларемон оказался великим благом, и она, несомненно, была от него в восторге. Он обладал веселым характером и особым даром заводить друзей, чем очень отличался от Софи. Нас всех приятно удивило, что она так благоволила к нему. Он быстро освоился с ролью домоправителя, работая вместе с Жанной, которая, к счастью, не только не обижалась, но даже поддерживала его. Жанна сделала бы что угодно, лишь бы облегчить жизнь Софи, и, конечно, она понимала, что интерес к этому юноше поможет Софи отвлечься от собственных тяжких воспоминаний.
   Еще одна частая гостья бывала в доме — Долли Мэйфер. Это вполне понятно. Долли, подобно Софи, была обезображенной, а подранков Софи особенно опекала, ведь они помогали ей преуменьшать собственные несчастья, в то время как другие, например, моя мать — красивая и любимая, имеющая детей, постоянно напоминали Софи, что ее жизнь не удалась.
   Ко мне у нее было особое чувство, и она интересовалась моими делами. Я стала более других желанной гостьей в доме, и однажды, в порыве откровенности, столь необычном для нее, она сказала, что часто думает обо мне как о своей дочери.
   — Если бы не трагический фейерверк, то никогда бы не произошло бы несчастья в ту ночь на площади, и я бы сейчас жила совсем иначе. Впереди меня ждало замужество. Я собиралась выйти замуж за твоего отца, и вы с Шарло стали бы моими детьми.
   Я не заостряла ее внимание на том, что моя мать тоже кое-что сделала для моего появления на свет, и уверена, будучи дочерью Софи, я выросла бы совсем иным человеком.
   Она говорила о Леоне Бланшаре, которого она полюбила много позже. Я помнила его. Он появился в нашем замке в качестве домашнего учителя для Шарло и Луи-Шарля, и мы все очень полюбили его. Потом он исчез. Помнится, у него было какое-то романтическое увлечение Софи. Потом оказалось, что он вовсе не учитель и проник в наш замок, чтобы шпионить за нами; к тому же он призывал народ к революции.
   Бедная Софи, жизнь обошлась с ней жестоко.
   А сейчас у нее собственное хозяйство в Эндерби, где она строит жизнь со своими подранками — несчастным Альбериком, бежавшим из Франции, и печальной малышкой Долли.
   Стоял июль. К тому времени я сильно отяжелела, но все еще ходила гулять, когда могла, и расстояние до Эндерби как раз подходило мне, в частности потому, что я имела возможность там отдохнуть, прежде чем пуститься в обратный путь.
   Подходя к дому, я увидела у входа Эви и Долли. Я тут же вспомнила разговор с миссис Трент на похоронах и подумала: «Интересно, поддерживает ли Эви отношения с Гарри Фаррингдоном. Должно быть, это довольно трудно, учитывая, что они живут далеко друг от друга и не принадлежат к одному и тому же кругу семейств, чтобы иметь возможность наносить друг другу визиты». По-видимому, у них было что-то вроде легкого романа. Не удивительно, что миссис Трент хотела его ускорить.
   — Привет, миссис Френшоу, — сказала Эви. — Долли пришла повидаться с мадемуазель д'Обинье. Ее пригласили.
   — А тебя? — спросила я.
   — Нет… не приглашали. Только Долли.
   Вероятно, такая красивая девушка, как Эви, напоминает Софи о собственном несчастье. Как печально, что кто-то видит жизнь только в таком свете. Бедная Софи! Но кто я такая, чтобы осуждать ее за человеческие слабости?
   — Я тоже зайду к ней, — сказала я.
   Тут из дома появился Альберик. Он поклонился нам и перевел взгляд на Долли.
   — Мадемуазель д'Обинье будет рада видеть мадам Френшоу и вас, мадемуазель.
   — Надеюсь, что это так, — ответила я.
   — Она ожидает вас, — обратился он к Долли. Долли повела свою лошадь в конюшню, а я, попрощавшись с Эви, вошла в дом.
   Софи сидела в маленькой комнатке, выходившей в холл, где обычно принимала визитеров. Она была в своем розовато-лиловом платье, которое так шло к ее смуглому лицу; чепец гармонировал с платьем.
   — Как хорошо, что ты пришла, Клодина, — сказала она.
   — Я хотела узнать, как у вас дела. Я, наверное, не скоро смогу прийти в следующий раз — только после родов.
   — Садись, дитя мое. Ты, должно быть, устала. Я ответила, что небольшая прогулка, — это как раз то, что мне под силу.
   Вошла Жанна и поздоровалась со мной.
   — Вы просто чудеса сделали в доме, Жанна, — сказала я.