Страница:
— Да, — ответила я.
— Конечно, теперь не имеет значения, многим ли людям об этом известно, верно? Мой бедный Эндрю сошел в могилу, думая, что у него есть сын… но с тех пор минули годы. Такие вещи со временем улаживаются. Но все-таки существуют права… и я хочу, чтобы Эви их получила.
Вы меня понимаете, я надеюсь.
— Да, я вас вполне понимаю.
— Значит, вы поможете мне, да?
Я испытывала такое облегчение, что даже сочувствовала ей. В конце концов, она заботилась только о благополучии внучки, что довольно естественно.
Я сказала:
— Что смогу, сделаю, миссис Трент.
— Я знала, что вы отнесетесь ко мне с пониманием. По правде говоря, я бы умерла спокойно, зная что Эви вошла в семью Фаррингдонов, потому что тогда Эви сможет позаботится о Долли — а кроме их двоих, меня больше ничто не беспокоит.
Я сказала, что мне пора уходить, и на этот раз, полностью высказавшись, она не пыталась меня удерживать.
Все оказалось проще, чем я предполагала. Я как бы невзначай сказала матери:
— Меня мучает совесть из-за того, что Эви Мэйфер не имеет возможности чаще встречаться с Гарри Фаррингдоном.
— Кажется, этот роман постепенно должен угаснуть. Это не подходящий вариант. Не думаю, чтобы Джон и Гвен горели желанием породниться с миссис Трент.
— Я понимаю, она весьма неприятная женщина, но, по-моему, искренне любит Эви, а Эви — довольно милая девушка. Думаю, мы должны ей чуточку помочь. Гарри будет на крестинах. Почему бы нам одновременно не пригласить и ее?
Мать недовольно поморщилась:
— Я бы не возражала, но есть еще ее бабка и та другая девица, вечно угрюмая и молчаливая.
— И все же мне бы хотелось пригласить Эви. А что если позвать ее одну? Вот что я сделаю. Скажу, что состоится чисто семейная встреча, но если Эви имеет желание прийти… вроде как представительница от Грассленда…
— Ладно, относительно Эви я не возражаю, — согласилась мать.
Я сказала, что приглашу ее.
Потом я задумалась, что сделала бы миссис Трент, не выполни я ее настойчивую просьбу. Вытащила бы на свет Божий тот старый скандал, а как отнеслась бы моя мать к юношеским шалостям своего мужа? Разумеется, она бы не слишком переживала. Это было так давно, а время все лечит. Следует поблагодарить миссис Трент за эту спасительную мысль.
На следующий день я отправилась в Грассленд и увиделась с миссис Трент.
— Собирается только наша семья, миссис Трент, — сказала я, — поэтому хорошо, если Эви придет одна… представительницей Грассленда, так сказать.
Ее лицо расплылось в улыбке, и мне это было очень приятно.
— Я знала, что вы поможете, миссис Френшоу, — сказала она.
Я радовалась, что смогла оказать ей услугу. Она совершенно права. Если ее рассказ правдив, то, безусловно, Эви заслуживает некоторой помощи, но, даже если все это ложь, Эви все равно надо помочь.
Крестил детей тот же самый священник, который венчал нас с Дэвидом в нашей маленькой семейной часовне в Эверсли. Это была трогательная церемония. Джессика выглядела чудесно в фамильной рубашечке для крестин, в которую облачали младенцев Эверсли последние сто лет, а Молли Блэккет превзошла себя, чтобы Амарилис выглядела не хуже. Амарилис вела себя безупречно, тогда как Джессика у самой купели разразилась истошным воплем и не останавливалась, как ее ни увещевали, пока крепко не ухватилась за довольно-таки выдающийся нос священника, который по неосторожности вдруг оказался рядом.
За исключением этого, все прошло отлично; младенцев отнесли обратно в детскую, сняли с них церемониальные одежды и уложили спать в колыбельки.
После того как все поочередно тихонько зашли взглянуть на них и выразить свое восхищение, мы вернулись в холл, где были накрыты столы с вином и бутербродами, а мы с матерью разрезали пополам праздничный торт.
Приехали тетя Софи с Жанной. Их привез Альберик — Софи недавно приобрела небольшой экипаж, похожий на рессорную двуколку с удобными сиденьями для нее и Жанны, и местом для кучера спереди. Альберик обкатывал ее и, безусловно, этим очень гордился.
Я уговорила Жанну присоединиться к нам, что она сделала довольно неохотно. Альберик пошел на кухню. Он был в большой дружбе с одним из наших слуг, молодым Билли Графтером, которого он, собственно, и устроил к нам.
Наймом персонала у нас обычно занимались экономка или дворецкий. Я знала, что они подыскивали человека на место Джема Баркера, умершего несколько месяцев назад, и, когда появился Билли Графтер, дворецкий просил разрешения его нанять. Разрешение было немедленно дано, так как молодой человек произвел хорошее впечатление и представил рекомендации, которые убедили нас, что он неплохой работник. Оказалось, что в один из своих визитов в Лондон Альберик познакомился с Билли, который работал в гостинице. Билли был деревенским парнем, который не любил городскую жизнь и мечтал поселиться в провинции. Поэтому он ухватился за возможность поступить к нам.
Я знала, что Альберик часто проводил время с ним. Ему приходилось объезжать двух лошадей для Софи, а в нашей же конюшне их было несколько, и молодые люди часто выезжали вместе в свободное от работы время.
Софи была этим довольна. Она говорила, что Альберику нужно совершенствоваться в английском языке и она рада, что у него есть друг в Эверсли.
Мое внимание в тот день было обращено на Эви и Гарри Фаррингдона. Они казались такими счастливыми. Я удивлялась, почему Гарри не делал никаких попыток встречаться с ней. Он всегда мог поехать в Грассленд под предлогом, что собирается к нам.
Миссис Трент была очень хитрой женщиной. Она понимала, что не может пригласить Фаррингдонов в Грассленд потому, что она не принадлежала к тому кругу людей, которых охотно принимают в их семье.
По-видимому, по этой причине дело и не клеилось. Будь Эви из подходящей семьи, они бы уже давно обручились.
Я пыталась сделать для Эви все, от меня зависящее. Мне она нравилась. Она отличалась от своей бабушки и сестры. Она была приятной, хорошенькой, нормальной девушкой.
Джонатан приехал домой на крестины. Внешне он казался преданным Миллисент. Одна только я по взглядам, которые он бросал на меня, понимала всю фальшь его поведения. А проходя мимо, он шепотом произнес, что все еще не оставил надежду на нашу встречу.
Честно говоря, его поведение наполняло меня дурными предчувствиями. Я чувствовала его сексуальность, и меня пугал тот факт, что я все еще не уверена в себе.
Я понимала, что должна вести себя осмотрительно.
Я стала проводить с Дэвидом как можно больше времени. Уверена, что он никогда в жизни не был таким счастливым. Он восхищался Амарилис и очень радовался, когда ему казалось, что она узнает его. Я заметно успокаивалась, видя его рядом с малышкой, и не могла не думать о давно умершем Эндрю Мэйфере, который был счастлив с ребенком, рожденным не от него. Но Амарилис-то была ребенком Дэвида. Я была в этом уверена или старалась убедить себя, что это действительно так.
После крестин Альберик отвез тетю Софи домой, поскольку она приехала только на церемонию. Моя мать была поражена, насколько она изменилась:
— Помнится раньше, когда мы еще жили в замке, она вообще не выходила на люди.
— На нее благотворно подействовал Эндерби, — заметила я.
— Эндерби и Жанна. Кажется, она проявляет участие в этом парне — Альберике.
— Слава Богу, она нашла интерес в жизни.
— Надеюсь, она постепенно смирится со своим несчастьем.
Матушка предложила Эви остаться на неофициальный скромный ужин, и Эви охотно согласилась. Застолье оказалось приятным, мы вдоволь повеселились; услышали во всех подробностях о крестинах самой Миллисент, а Гвен Фаррингдон рассказала о том, как крестили Гарри. Радовало и то, что ни разу не упомянулось о состоянии дел по ту сторону пролива.
После ужина мы расположились в гостиной, беседуя почти до полного изнеможения, пока матушка вежливо не намекнула, что пора расходиться. Кто-то должен был проводить Эви домой. Гарри немедленно предложил свои услуги, а мать решила, что Дэвиду или Джонатану ел едут сопровождать их, благоразумно полагая, что неприлично отпускать эту парочку одну. Дэвид вызвался пойти с ними, а мать и Дикон пожелали всем доброй ночи.
Я направилась в библиотеку за оставленной там книгой и уже собиралась выйти, когда вошел Джонатан. Он закрыл дверь и, улыбаясь, прислонился к ней.
— Я думала, ты ушел к себе.
— Нет. Я видел, как ты вошла сюда, и последовал за тобой.
— Зачем?
— Глупый вопрос. Чтобы сделать то, от чего ты все время уклоняешься.
Поговорить с тобой.
— О чем же?
— О нас.
— Не о чем больше разговаривать.
— И это после всего, что у нас было! Нельзя так все порвать.
— Это было безумие… мимолетное безумие.
— Ну что ты, Клодина. Неужели это было мимолетным? Разве мы не договаривались о встречах?
— Допускаю, что я поступила ужасно. Пожалуйста, Джонатан, забудь об этом и позволь мне забыть.
Ты никогда не сможешь забыть. И я тоже. Кроме того, у нас есть на память наш маленький ангелочек.
— Нет, нет, — сказала я. — Амарилис — дочь Дэвида.
Он злорадно усмехнулся.
— Умный отец всегда узнает своего ребенка.
Кто из нас умнее, Дэвид или я?
— Тебе доставляет удовольствие говорить гадости. Джонатан, оставь меня в покое. С этим покончено. Мы ужасно виноваты перед Дэвидом. Я постараюсь сделать все возможное, чтобы он был счастлив. Неужели ты не поможешь мне в этом?
— Конечно, помогу. Не думай, что я скажу ему: «Твоя жена очень страстная дамочка, в чем я и убедился на собственном опыте». За кого ты меня принимаешь?
Я неотрывно смотрела на него и думала: что со мной? Он внушал мне страх. Почему, ну почему, когда он стоит передо мной, пожирая меня жарким взглядом голубых глаз, я снова испытываю желание прижаться к нему, на время все забыть, кроме того сокрушительного сексуального удовлетворения, которое лишь он один мне может дать?
Я дрожала мелкой дрожью. Он не мог этого не заметить. Он был из тех мужчин, кто имеет большой опыт в том, что он называет любовью. Сама я не уверена, что это так называется.
Что я чувствовала по отношению к нему? Любовь? Нет. Это имеет менее благозвучное название. Похоть. Но где кончается похоть и начинается любовь? Я любила Дэвида. Мне хотелось быть с Дэвидом. Я никогда не желала причинить ему зла, и все же этот человек заставил меня нарушить супружескую клятву и оскорбить Дэвида самым жестоким способом, который только мне доступен. И все же, хоть я и боялась себе признаться, меня влекло к нему.
Я была наивной, неопытной. Я не могла разобраться в себе и поэтому боялась.
Я старалась говорить твердо:
— Все кончено, Джонатан. Я глубоко сожалению о том, что когда-то случилось. Я не знаю, что тогда на меня нашло.
Он подошел ближе и положил руку на мое плечо.
— Зато я знаю, Клодина, — промолвил он тихо. — Я знаю.
Я неохотно отстранилась от него.
— Ты не можешь без меня, — говорил он. — Так же, как и я не могу без тебя. Мы созданы друг для друга. Какая жалость, что ты вышла замуж!
— Но теперь и ты собираешься сделать то же самое.
— Но не галопом, как ты, а хорошо спланированной, элегантной рысью.
— Мне жаль Миллисент.
— Напрасно. Ее это вполне устраивает.
— А что она скажет потом, обнаружив, что вышла замуж за донжуана? За мужчину, который заключает с ней брак и одновременно пытается соблазнить другую женщину.
— Она в восторге от соединения двух наших семейств. Тебе не понять, какое значение будет иметь этот брак. А она понимает, так же как ее дражайшие родители. Миллисент слишком практична, чтобы не понимать, что даже при самой удачной сделке приходится идти на определенные уступки.
— Какой ты расчетливый!
— Все учитывается для пользы дела.
— Я устала.
Спокойной ночи. Он схватил меня за руку.
— Значит, ты говоришь, что больше меня не любишь?
— Я никогда не любила тебя. Это было нечто совсем иное, как я теперь понимаю.
— Ну, знаешь, как это ни назови, а чувство было достаточно сильным, не правда ли?
— Я вела себя глупо, абсолютно ничего не понимала в жизни. Прошу тебя, Джонатан, забудем об этом. Ты женишься, будешь подолгу находиться в Лондоне. Вряд ли мы сможем когда-либо возобновить наши отношения.
— Ты действительно этого хочешь?
— Всем сердцем.
— Для такого мужчины, как я, это вызов. То, что недостижимо, всегда более желанно, чем то, что само идет в руки. Ты бросаешь мне вызов, Клодина.
— Повторяю, оставь меня в покое.
Доброй ночи. Уже в дверях я услышала, как он, смеясь, сказал:
— Никогда не оставлю, не надейся.
Я вбежала в холл. Дэвид и Гарри только что вернулись.
— Благополучно доставили домой, — сказал Дэвид, имея в виду Эви. Он обнял меня рукой, а я ему улыбнулась.
— Ты устала, — заметил он.
— Да, сегодня был долгий день.
— Крестины удались на славу, — сказал Гарри. — Детишки отличные… вообще.
— А Амарилис в особенности, — гордо сказал Дэвид. — Она у нас красавица.
Гарри с улыбкой заметил:
— Любящий отец.
— Кажется, Эви понравилось у нас, — вставила я.
— О да, — согласился Дэвид. — Уверен, что ей очень не хотелось уходить домой. Старуха Трент ждала ее. В одном из окон горела свеча. Очевидно, она караулила. Она выскочила навстречу и хотела заманить нас каким-то джином, то ли терновниковым, то ли бузиновым, то ли оду Ванниковым, в общем, чем-то таким… Мы отговорились только поздним часом.
— Она очень печется о своих внучках, — заметила я.
— В этом нет сомнения, — поддакнул Гарри.
Мы проводили Гарри в отведенную ему комнату, пожелали доброй ночи и удалились. Мы с Дэвидом пошли к себе.
— Сегодня был такой счастливый день! Что если мы осторожненько заглянем в детскую, как там она?
Мы встали по обе стороны от спящего ребенка. Дэвид с восторгом смотрел на Амарилис. Ничего… Ничего не должно нарушать ее счастья.
ВСТРЕЧА В КАФЕ
— Конечно, теперь не имеет значения, многим ли людям об этом известно, верно? Мой бедный Эндрю сошел в могилу, думая, что у него есть сын… но с тех пор минули годы. Такие вещи со временем улаживаются. Но все-таки существуют права… и я хочу, чтобы Эви их получила.
Вы меня понимаете, я надеюсь.
— Да, я вас вполне понимаю.
— Значит, вы поможете мне, да?
Я испытывала такое облегчение, что даже сочувствовала ей. В конце концов, она заботилась только о благополучии внучки, что довольно естественно.
Я сказала:
— Что смогу, сделаю, миссис Трент.
— Я знала, что вы отнесетесь ко мне с пониманием. По правде говоря, я бы умерла спокойно, зная что Эви вошла в семью Фаррингдонов, потому что тогда Эви сможет позаботится о Долли — а кроме их двоих, меня больше ничто не беспокоит.
Я сказала, что мне пора уходить, и на этот раз, полностью высказавшись, она не пыталась меня удерживать.
Все оказалось проще, чем я предполагала. Я как бы невзначай сказала матери:
— Меня мучает совесть из-за того, что Эви Мэйфер не имеет возможности чаще встречаться с Гарри Фаррингдоном.
— Кажется, этот роман постепенно должен угаснуть. Это не подходящий вариант. Не думаю, чтобы Джон и Гвен горели желанием породниться с миссис Трент.
— Я понимаю, она весьма неприятная женщина, но, по-моему, искренне любит Эви, а Эви — довольно милая девушка. Думаю, мы должны ей чуточку помочь. Гарри будет на крестинах. Почему бы нам одновременно не пригласить и ее?
Мать недовольно поморщилась:
— Я бы не возражала, но есть еще ее бабка и та другая девица, вечно угрюмая и молчаливая.
— И все же мне бы хотелось пригласить Эви. А что если позвать ее одну? Вот что я сделаю. Скажу, что состоится чисто семейная встреча, но если Эви имеет желание прийти… вроде как представительница от Грассленда…
— Ладно, относительно Эви я не возражаю, — согласилась мать.
Я сказала, что приглашу ее.
Потом я задумалась, что сделала бы миссис Трент, не выполни я ее настойчивую просьбу. Вытащила бы на свет Божий тот старый скандал, а как отнеслась бы моя мать к юношеским шалостям своего мужа? Разумеется, она бы не слишком переживала. Это было так давно, а время все лечит. Следует поблагодарить миссис Трент за эту спасительную мысль.
На следующий день я отправилась в Грассленд и увиделась с миссис Трент.
— Собирается только наша семья, миссис Трент, — сказала я, — поэтому хорошо, если Эви придет одна… представительницей Грассленда, так сказать.
Ее лицо расплылось в улыбке, и мне это было очень приятно.
— Я знала, что вы поможете, миссис Френшоу, — сказала она.
Я радовалась, что смогла оказать ей услугу. Она совершенно права. Если ее рассказ правдив, то, безусловно, Эви заслуживает некоторой помощи, но, даже если все это ложь, Эви все равно надо помочь.
Крестил детей тот же самый священник, который венчал нас с Дэвидом в нашей маленькой семейной часовне в Эверсли. Это была трогательная церемония. Джессика выглядела чудесно в фамильной рубашечке для крестин, в которую облачали младенцев Эверсли последние сто лет, а Молли Блэккет превзошла себя, чтобы Амарилис выглядела не хуже. Амарилис вела себя безупречно, тогда как Джессика у самой купели разразилась истошным воплем и не останавливалась, как ее ни увещевали, пока крепко не ухватилась за довольно-таки выдающийся нос священника, который по неосторожности вдруг оказался рядом.
За исключением этого, все прошло отлично; младенцев отнесли обратно в детскую, сняли с них церемониальные одежды и уложили спать в колыбельки.
После того как все поочередно тихонько зашли взглянуть на них и выразить свое восхищение, мы вернулись в холл, где были накрыты столы с вином и бутербродами, а мы с матерью разрезали пополам праздничный торт.
Приехали тетя Софи с Жанной. Их привез Альберик — Софи недавно приобрела небольшой экипаж, похожий на рессорную двуколку с удобными сиденьями для нее и Жанны, и местом для кучера спереди. Альберик обкатывал ее и, безусловно, этим очень гордился.
Я уговорила Жанну присоединиться к нам, что она сделала довольно неохотно. Альберик пошел на кухню. Он был в большой дружбе с одним из наших слуг, молодым Билли Графтером, которого он, собственно, и устроил к нам.
Наймом персонала у нас обычно занимались экономка или дворецкий. Я знала, что они подыскивали человека на место Джема Баркера, умершего несколько месяцев назад, и, когда появился Билли Графтер, дворецкий просил разрешения его нанять. Разрешение было немедленно дано, так как молодой человек произвел хорошее впечатление и представил рекомендации, которые убедили нас, что он неплохой работник. Оказалось, что в один из своих визитов в Лондон Альберик познакомился с Билли, который работал в гостинице. Билли был деревенским парнем, который не любил городскую жизнь и мечтал поселиться в провинции. Поэтому он ухватился за возможность поступить к нам.
Я знала, что Альберик часто проводил время с ним. Ему приходилось объезжать двух лошадей для Софи, а в нашей же конюшне их было несколько, и молодые люди часто выезжали вместе в свободное от работы время.
Софи была этим довольна. Она говорила, что Альберику нужно совершенствоваться в английском языке и она рада, что у него есть друг в Эверсли.
Мое внимание в тот день было обращено на Эви и Гарри Фаррингдона. Они казались такими счастливыми. Я удивлялась, почему Гарри не делал никаких попыток встречаться с ней. Он всегда мог поехать в Грассленд под предлогом, что собирается к нам.
Миссис Трент была очень хитрой женщиной. Она понимала, что не может пригласить Фаррингдонов в Грассленд потому, что она не принадлежала к тому кругу людей, которых охотно принимают в их семье.
По-видимому, по этой причине дело и не клеилось. Будь Эви из подходящей семьи, они бы уже давно обручились.
Я пыталась сделать для Эви все, от меня зависящее. Мне она нравилась. Она отличалась от своей бабушки и сестры. Она была приятной, хорошенькой, нормальной девушкой.
Джонатан приехал домой на крестины. Внешне он казался преданным Миллисент. Одна только я по взглядам, которые он бросал на меня, понимала всю фальшь его поведения. А проходя мимо, он шепотом произнес, что все еще не оставил надежду на нашу встречу.
Честно говоря, его поведение наполняло меня дурными предчувствиями. Я чувствовала его сексуальность, и меня пугал тот факт, что я все еще не уверена в себе.
Я понимала, что должна вести себя осмотрительно.
Я стала проводить с Дэвидом как можно больше времени. Уверена, что он никогда в жизни не был таким счастливым. Он восхищался Амарилис и очень радовался, когда ему казалось, что она узнает его. Я заметно успокаивалась, видя его рядом с малышкой, и не могла не думать о давно умершем Эндрю Мэйфере, который был счастлив с ребенком, рожденным не от него. Но Амарилис-то была ребенком Дэвида. Я была в этом уверена или старалась убедить себя, что это действительно так.
После крестин Альберик отвез тетю Софи домой, поскольку она приехала только на церемонию. Моя мать была поражена, насколько она изменилась:
— Помнится раньше, когда мы еще жили в замке, она вообще не выходила на люди.
— На нее благотворно подействовал Эндерби, — заметила я.
— Эндерби и Жанна. Кажется, она проявляет участие в этом парне — Альберике.
— Слава Богу, она нашла интерес в жизни.
— Надеюсь, она постепенно смирится со своим несчастьем.
Матушка предложила Эви остаться на неофициальный скромный ужин, и Эви охотно согласилась. Застолье оказалось приятным, мы вдоволь повеселились; услышали во всех подробностях о крестинах самой Миллисент, а Гвен Фаррингдон рассказала о том, как крестили Гарри. Радовало и то, что ни разу не упомянулось о состоянии дел по ту сторону пролива.
После ужина мы расположились в гостиной, беседуя почти до полного изнеможения, пока матушка вежливо не намекнула, что пора расходиться. Кто-то должен был проводить Эви домой. Гарри немедленно предложил свои услуги, а мать решила, что Дэвиду или Джонатану ел едут сопровождать их, благоразумно полагая, что неприлично отпускать эту парочку одну. Дэвид вызвался пойти с ними, а мать и Дикон пожелали всем доброй ночи.
Я направилась в библиотеку за оставленной там книгой и уже собиралась выйти, когда вошел Джонатан. Он закрыл дверь и, улыбаясь, прислонился к ней.
— Я думала, ты ушел к себе.
— Нет. Я видел, как ты вошла сюда, и последовал за тобой.
— Зачем?
— Глупый вопрос. Чтобы сделать то, от чего ты все время уклоняешься.
Поговорить с тобой.
— О чем же?
— О нас.
— Не о чем больше разговаривать.
— И это после всего, что у нас было! Нельзя так все порвать.
— Это было безумие… мимолетное безумие.
— Ну что ты, Клодина. Неужели это было мимолетным? Разве мы не договаривались о встречах?
— Допускаю, что я поступила ужасно. Пожалуйста, Джонатан, забудь об этом и позволь мне забыть.
Ты никогда не сможешь забыть. И я тоже. Кроме того, у нас есть на память наш маленький ангелочек.
— Нет, нет, — сказала я. — Амарилис — дочь Дэвида.
Он злорадно усмехнулся.
— Умный отец всегда узнает своего ребенка.
Кто из нас умнее, Дэвид или я?
— Тебе доставляет удовольствие говорить гадости. Джонатан, оставь меня в покое. С этим покончено. Мы ужасно виноваты перед Дэвидом. Я постараюсь сделать все возможное, чтобы он был счастлив. Неужели ты не поможешь мне в этом?
— Конечно, помогу. Не думай, что я скажу ему: «Твоя жена очень страстная дамочка, в чем я и убедился на собственном опыте». За кого ты меня принимаешь?
Я неотрывно смотрела на него и думала: что со мной? Он внушал мне страх. Почему, ну почему, когда он стоит передо мной, пожирая меня жарким взглядом голубых глаз, я снова испытываю желание прижаться к нему, на время все забыть, кроме того сокрушительного сексуального удовлетворения, которое лишь он один мне может дать?
Я дрожала мелкой дрожью. Он не мог этого не заметить. Он был из тех мужчин, кто имеет большой опыт в том, что он называет любовью. Сама я не уверена, что это так называется.
Что я чувствовала по отношению к нему? Любовь? Нет. Это имеет менее благозвучное название. Похоть. Но где кончается похоть и начинается любовь? Я любила Дэвида. Мне хотелось быть с Дэвидом. Я никогда не желала причинить ему зла, и все же этот человек заставил меня нарушить супружескую клятву и оскорбить Дэвида самым жестоким способом, который только мне доступен. И все же, хоть я и боялась себе признаться, меня влекло к нему.
Я была наивной, неопытной. Я не могла разобраться в себе и поэтому боялась.
Я старалась говорить твердо:
— Все кончено, Джонатан. Я глубоко сожалению о том, что когда-то случилось. Я не знаю, что тогда на меня нашло.
Он подошел ближе и положил руку на мое плечо.
— Зато я знаю, Клодина, — промолвил он тихо. — Я знаю.
Я неохотно отстранилась от него.
— Ты не можешь без меня, — говорил он. — Так же, как и я не могу без тебя. Мы созданы друг для друга. Какая жалость, что ты вышла замуж!
— Но теперь и ты собираешься сделать то же самое.
— Но не галопом, как ты, а хорошо спланированной, элегантной рысью.
— Мне жаль Миллисент.
— Напрасно. Ее это вполне устраивает.
— А что она скажет потом, обнаружив, что вышла замуж за донжуана? За мужчину, который заключает с ней брак и одновременно пытается соблазнить другую женщину.
— Она в восторге от соединения двух наших семейств. Тебе не понять, какое значение будет иметь этот брак. А она понимает, так же как ее дражайшие родители. Миллисент слишком практична, чтобы не понимать, что даже при самой удачной сделке приходится идти на определенные уступки.
— Какой ты расчетливый!
— Все учитывается для пользы дела.
— Я устала.
Спокойной ночи. Он схватил меня за руку.
— Значит, ты говоришь, что больше меня не любишь?
— Я никогда не любила тебя. Это было нечто совсем иное, как я теперь понимаю.
— Ну, знаешь, как это ни назови, а чувство было достаточно сильным, не правда ли?
— Я вела себя глупо, абсолютно ничего не понимала в жизни. Прошу тебя, Джонатан, забудем об этом. Ты женишься, будешь подолгу находиться в Лондоне. Вряд ли мы сможем когда-либо возобновить наши отношения.
— Ты действительно этого хочешь?
— Всем сердцем.
— Для такого мужчины, как я, это вызов. То, что недостижимо, всегда более желанно, чем то, что само идет в руки. Ты бросаешь мне вызов, Клодина.
— Повторяю, оставь меня в покое.
Доброй ночи. Уже в дверях я услышала, как он, смеясь, сказал:
— Никогда не оставлю, не надейся.
Я вбежала в холл. Дэвид и Гарри только что вернулись.
— Благополучно доставили домой, — сказал Дэвид, имея в виду Эви. Он обнял меня рукой, а я ему улыбнулась.
— Ты устала, — заметил он.
— Да, сегодня был долгий день.
— Крестины удались на славу, — сказал Гарри. — Детишки отличные… вообще.
— А Амарилис в особенности, — гордо сказал Дэвид. — Она у нас красавица.
Гарри с улыбкой заметил:
— Любящий отец.
— Кажется, Эви понравилось у нас, — вставила я.
— О да, — согласился Дэвид. — Уверен, что ей очень не хотелось уходить домой. Старуха Трент ждала ее. В одном из окон горела свеча. Очевидно, она караулила. Она выскочила навстречу и хотела заманить нас каким-то джином, то ли терновниковым, то ли бузиновым, то ли оду Ванниковым, в общем, чем-то таким… Мы отговорились только поздним часом.
— Она очень печется о своих внучках, — заметила я.
— В этом нет сомнения, — поддакнул Гарри.
Мы проводили Гарри в отведенную ему комнату, пожелали доброй ночи и удалились. Мы с Дэвидом пошли к себе.
— Сегодня был такой счастливый день! Что если мы осторожненько заглянем в детскую, как там она?
Мы встали по обе стороны от спящего ребенка. Дэвид с восторгом смотрел на Амарилис. Ничего… Ничего не должно нарушать ее счастья.
ВСТРЕЧА В КАФЕ
Наступило Рождество. Начались обычные празднества и игры. Как и в прошлые годы, пришли соседи: миссис Трент с внучками, Фаррингдоны и, конечно же, Петтигрю. Леди Петтигрю сказала, что лучше бы собраться на Рождество в этом году у них, но дети затрудняли поездку и поэтому легче отметить праздник в Эверсли.
Свадьба Джонатана и Миллисент должна была состояться в июне, вот тогда-то мы и поедем к ним, сказала матушка, поскольку дети уже подрастут.
Трудно поверить, что всего год назад наш роман с Джонатаном был в самом разгаре. В последний святочный день я резко оборвала его и почти сразу же обнаружила, что беременна.
Гарри Фаррингдон никак не проявлял себя, и я поинтересовалась у матушки, намерен ли он что-либо предпринимать.
— Ухаживание, если это можно назвать так, кажется, еще продолжается.
Могу сказать, что Эви влюблена.
Это подтвердит любой.
— А Гарри?
— Вроде бы и ему нравится ее общество.
Тебе не кажется, что все дело здесь в его родителях?
— Или в ее бабушке.
— Но он ведь женится не на родственниках жены…
— Нет.
Но они могут стать неким препятствием. Мне кажется, что Гарри необычайно осмотрительный молодой человек.
— Хорошо, я думаю, он скоро решит это.
— Должна сказать, что ты предоставляешь им все шансы. Ты станешь свахой, Клодина. В конце концов, кто о них еще позаботится?
Я не сказала ей, почему делаю это, так как не была уверена, расстроит это ее или нет. Но у меня было твердое убеждение, что я должна помочь Эви, чем могу, и, без сомнения, ей очень бы хотелось породниться с семьей Фаррингдонов.
Джонатан вернулся в Лондон. Все были напуганы войной. Казалось, что в Европе Франция добилась успехов. Дикон был в Лондоне вместе с Джонатаном, и теперь, когда у матери на руках был ребенок, она не сопровождала его так часто, как всегда. В январе поводов для тревоги стало больше, когда Утрехт, Роттердам и Дорт попали в руки французов, и Стэдфолдэр с семьей бежали в Англию в лодке. Они чудом спаслись, поскольку сильно похолодало и все замерзло.
Повсюду в домах пылали очаги, но даже при них казалось, что ветер проникал через окна и везде гуляли сквозняки.
Все очень интересовались победами французов, которые, как говорил Джонатан, свершались благодаря гению одного человека — корсиканского авантюриста по имени Наполеон Бонапарт. Все надеялись, что с падением Робеспьера этим успехам придет конец, поскольку Бонапарт был явным сторонником тирана, но несколькими умными маневрами ему удалось избежать кровопролития, в то время как многих его друзей и хозяина постигла печальная участь. Итак, Наполеон Бонапарт остался с армией.
— Даже кровожадная толпа смогла осознать, что он делает для своей страны, — прокомментировал это Джонатан.
Мы часто говорили о Шарло и Луи-Шарле, которые могли участвовать в этих успешных кампаниях. Но у нас не было от них вестей.
Моя мама часто говорила:
— С Шарло все в порядке. Сердце подсказывает мне это. Если бы он только смог сообщить о себе! Но как, если его страна воюет со всей Европой?
Когда Дикон и Джонатан были с нами, то разговоры обычно шли о войне и политике. Пруссия просила займы. И они бесконечно обсуждали, дадут их или не дадут.
Мы все время дрожали от холода, пока не пришел февраль с оттепелью и снег начал таять так сильно, что во многих частях страны встала угроза наводнений.
Затем был заключен Тосканский мир с Францией.
Дикон сказал:
— Я предвижу, что другие последуют этому примеру.
Дэвид считал, что революция закончилась, и следует признать Республику.
— В конце концов, мы получим мир, а французы правительство, которое хотели. Пусть все остается как есть.
— Они натворили столько бед, пролили столько крови, что, наконец, поняли — это никогда не должно повториться, — ответил Дикон. — Они слишком резко поменяли одни права игры на другие.
— Монархия никогда бы не уступила, — сказал Джонатан. — Народ захотел избавиться от нее и решил, что единственный путь к этому — через гильотину.
Когда шведы признали Францию, стало понятно, к чему все идет.
— Если так пойдет дальше, — сказал Дикон, — мы одни будем бороться против Франции.
Он и Джонатан снова уехали в Лондон, и на этот раз моя мать не сопровождала его.
Стоял холодный мартовский день. Везде виднелись следы сильного наводнения, и некоторые поля были все еще покрыты водой. Все утро я провела с Дэвидом, и мы прокатились вокруг усадьбы. Я наслаждалась этими утренними поездками, когда мы встречались с арендаторами, останавливались, чтобы отведать их вина и поболтать.
Дэвид всегда поддерживал беседы с ними, что создавало идеальные отношения между нами и людьми, живущими в усадьбе. У Джонатана никогда не было такого терпения, добродушия, бескорыстия, способности глядеть на вещи глазами другого человека.
Они правильно выбрали свои места в жизни — или, может быть, их отец сделал это за них — для Джонатана была выбрана светская жизнь лондонского общества и тайные дела, о которых даже моя мать не могла догадаться.
Этим вечером я была в швейной комнате с мамой и Молли Блэккет. Мы расхаживали среди тканей и обсуждали одежду для детей, когда один из слуг вошел и сказал:
— Внизу дама и джентльмен, мадам. Они представились как друзья хозяина. Я провел их в зал, и они ждут там.
— Я спущусь, — сказала мама.
Я пошла с ней. Мужчина, стоящий в зале, был довольно высоким, белокурым человеком. Ему было около сорока. Дама казалась на несколько лет моложе его.
Увидев матушку, мужчина подошел к ней, протягивая руки.
— Моя дорогая миссис Френшоу. Я узнал вас по описанию Дикона. Как поживаете? Я — Джеймс Кардю, а это моя жена Эмма. Не знаю, говорил он когда-либо обо мне.
— Нет, — сказала моя мама. — Не думаю.
— Я приехал с севера. Дикон всегда говорил, что я должен навестить его в Эверсли, если когда-нибудь окажусь по соседству, и он очень обидится, если я не сделаю этого.
Он дома?
— Нет, в Лондоне.
Мужчина с досадой поднял брови:
— Что за невезение! Он так настаивал на встрече, и вот — его нет.
— Возможно, он вернется завтра, — сказала моя мама. — Но разрешите мне представить вас моей дочери.
Он взял мою руку и внимательно посмотрел на меня.
— Это молодая миссис Френшоу, Клодина, не так ли?
Я засмеялась:
— Кажется, вы много о нас знаете.
— Дикон говорил о вас.
Это моя жена, Эмма. Она была привлекательна, с темными, живыми глазами.
Моя мама сказала:
— Очень жаль, что мужа нет дома. Вы, наверно, устали.
Пройдите в нашу маленькую зимнюю гостиную, а я распоряжусь насчет ваших вещей. Вы еще не ели?
— Мы поели, за несколько миль не доезжая до вас, — сказал Джеймс Кардю. — Хорошо бы немного вина… промочить горло.
Тогда пойдемте. Клодина, закажи что-нибудь в зимнюю гостиную, — сказала мама.
Я вышла выполнить ее распоряжение и затем вернулась к посетителям. Они сидели и говорили о том, какой прекрасный старый дом Эверсли. Чувствовалось, что они знали его очень хорошо, ведь Дикон столько о нем рассказывал.
— Как давно вы его видели? — спросила мама.
— Это было, должно быть, около года назад.
Я ненадолго заезжал в Лондон.
— Возможно, я была с ним, — сказала мама. — Обычно мы ездили вместе. Но сейчас, когда родился ребенок, это случается реже.
— К несчастью, с тех пор мы не встречались. Скажите, у Дикона все в порядке?
— Все прекрасно, спасибо.
— Разве у Дикона бывает по-другому?
— У него прекрасное здоровье.
— Он самый большой жизнелюб из тех, кого я когда-либо видел, — сказал Джеймс Кардю.
Мама была довольна, и, когда принесли вино, она налила его нашим гостям.
— Очень вкусно, — сказала Эмма Кардю. — Должна признаться, что у меня пересохло горло. Во время поездки меня мучила жажда.
— Вы сказали, что Дикон вернется завтра? — спросил ее муж.
— Мы не уверены, — ответила мама. — Вдруг что-нибудь неожиданное задержит…
Но я жду его.
— Да, да.
Мы живем в необычное время.
И вы лучше других знаете это, миссис Френшоу.
— Я вижу, Дикон много рассказывал о нас.
— Он очень смелый человек, миссис Френшоу.
— Да, это так, — горячо отозвалась мама.
— Мне было приятно услышать о малышах, — добавила Эмма.
— О, вы в курсе всех наших новостей.
— Кстати, — вставила Эмма, — я разговаривала с кем-то в гостинице. Удивительно, сколько люди знают о своих соседях. И как они любят болтать! Мы упомянули, что ищем Эверсли, и тут же были упомянуты малыши. Двое.
Об этом стоит поговорить особо. О, дорогой, я надеюсь, мы не надоели мисс Дикон?
— Вы остановились в гостинице?
— Мы попросили комнату, но у них ничего подходящего не оказалось.
— Неужели?
В это время года?
— Да, они кое-что предложили, но Эмма отказалась.
— Я немного привередлива, — объяснила Эмма. — Да и то, что они предложили, очень походило на шкаф.
— Я знаю, что комнаты там не очень хорошие, — сказала мама. — Но здесь нет лучших.
— Не беспокойтесь. Мы поедем в другое место. Наши лошади стоят в вашей конюшне, и конюхи уже чистят их.
Я полагаю, они накормят и напоят их. Бедные животные, они так много пробежали!
— Оставайтесь поужинать, — предложила мама.
— О нет, нет. Не стоит, если Дикон отсутствует…
— Он бы тоже хотел вас видеть.
— Мне кажется, — медленно сказала Эмма, — нам надо ехать. Мы должны найти место для ночлега.
Мама дружелюбно предложила.
— Конечно, мы можем предоставить вам ночлег. Эмма и Джеймс заговорили одновременно:
— О, как хорошо! — сказала Эмма.
— Мы не можем злоупотреблять вашим гостеприимством, — сказал Джеймс.
— Ерунда, — ответила мама. — У нас достаточно комнат Сейчас больше здесь никого нет.
Дикон расстроится, если мы разрешим вам уехать. Кроме того, он, возможно, вернется завтра. Вы сможете его застать, если не уедете слишком рано.
Они сияли от удовольствия.
Ты не могла бы пойти и распорядиться обо всем прямо сейчас, Клодина? — спросила мама.
Я прошла в комнату слуг и сказала, что у нас гости и необходимо приготовить комнату.
— Постель постлана в красной комнате, миссис Френшоу, — сказала одна из горничных. — Я зажгу свечи и положу грелку.
Это все, что нужно.
Я зашла в детскую, чтобы проведать детей. Они уже спали в кроватках, которые стояли напротив друг друга. Я поговорила с няней. Она сказала, что Джессика немного покапризничала, но Амарилис вела себя очень хорошо.
Такой хороший ребенок, миссис Френшоу. Госпожа Джессика по натуре очень вспыльчивая.
— Разве не рано об этом говорить? — спросила я.
— Да, конечно Они проявляют свою натуру с самого рождения.
Я остановилась и поцеловала маленькие головки — белокурую у Амарилис и темную у Джессики.
Я почувствовала умиротворение, как всегда, когда в детской было все в порядке, и велела слугам на кухне поставить к ужину еще два прибора.
Джеймс и Эмма Кардю, как могли, развлекали общество. Они со знанием дела говорили обо всех любовных связях в свете, о положении в стране и о том, что происходит за морем. Но матушка вскоре сменила тему разговора — об этом мы и так много говорили, когда Дикон и Джонатан были дома, — и повернула его на более близкие темы. Эмма рассказала нам о своих детях. У нее их было двое: мальчик и девочка. Им было четырнадцать и шестнадцать лет. Сын, когда подрастет, будет заботиться об их поместье в Йоркшире — сейчас у них прекрасный управляющий. Джеймс и Эмма изредка наезжали в Лондон, когда нужно было продавать шерсть.
Свадьба Джонатана и Миллисент должна была состояться в июне, вот тогда-то мы и поедем к ним, сказала матушка, поскольку дети уже подрастут.
Трудно поверить, что всего год назад наш роман с Джонатаном был в самом разгаре. В последний святочный день я резко оборвала его и почти сразу же обнаружила, что беременна.
Гарри Фаррингдон никак не проявлял себя, и я поинтересовалась у матушки, намерен ли он что-либо предпринимать.
— Ухаживание, если это можно назвать так, кажется, еще продолжается.
Могу сказать, что Эви влюблена.
Это подтвердит любой.
— А Гарри?
— Вроде бы и ему нравится ее общество.
Тебе не кажется, что все дело здесь в его родителях?
— Или в ее бабушке.
— Но он ведь женится не на родственниках жены…
— Нет.
Но они могут стать неким препятствием. Мне кажется, что Гарри необычайно осмотрительный молодой человек.
— Хорошо, я думаю, он скоро решит это.
— Должна сказать, что ты предоставляешь им все шансы. Ты станешь свахой, Клодина. В конце концов, кто о них еще позаботится?
Я не сказала ей, почему делаю это, так как не была уверена, расстроит это ее или нет. Но у меня было твердое убеждение, что я должна помочь Эви, чем могу, и, без сомнения, ей очень бы хотелось породниться с семьей Фаррингдонов.
Джонатан вернулся в Лондон. Все были напуганы войной. Казалось, что в Европе Франция добилась успехов. Дикон был в Лондоне вместе с Джонатаном, и теперь, когда у матери на руках был ребенок, она не сопровождала его так часто, как всегда. В январе поводов для тревоги стало больше, когда Утрехт, Роттердам и Дорт попали в руки французов, и Стэдфолдэр с семьей бежали в Англию в лодке. Они чудом спаслись, поскольку сильно похолодало и все замерзло.
Повсюду в домах пылали очаги, но даже при них казалось, что ветер проникал через окна и везде гуляли сквозняки.
Все очень интересовались победами французов, которые, как говорил Джонатан, свершались благодаря гению одного человека — корсиканского авантюриста по имени Наполеон Бонапарт. Все надеялись, что с падением Робеспьера этим успехам придет конец, поскольку Бонапарт был явным сторонником тирана, но несколькими умными маневрами ему удалось избежать кровопролития, в то время как многих его друзей и хозяина постигла печальная участь. Итак, Наполеон Бонапарт остался с армией.
— Даже кровожадная толпа смогла осознать, что он делает для своей страны, — прокомментировал это Джонатан.
Мы часто говорили о Шарло и Луи-Шарле, которые могли участвовать в этих успешных кампаниях. Но у нас не было от них вестей.
Моя мама часто говорила:
— С Шарло все в порядке. Сердце подсказывает мне это. Если бы он только смог сообщить о себе! Но как, если его страна воюет со всей Европой?
Когда Дикон и Джонатан были с нами, то разговоры обычно шли о войне и политике. Пруссия просила займы. И они бесконечно обсуждали, дадут их или не дадут.
Мы все время дрожали от холода, пока не пришел февраль с оттепелью и снег начал таять так сильно, что во многих частях страны встала угроза наводнений.
Затем был заключен Тосканский мир с Францией.
Дикон сказал:
— Я предвижу, что другие последуют этому примеру.
Дэвид считал, что революция закончилась, и следует признать Республику.
— В конце концов, мы получим мир, а французы правительство, которое хотели. Пусть все остается как есть.
— Они натворили столько бед, пролили столько крови, что, наконец, поняли — это никогда не должно повториться, — ответил Дикон. — Они слишком резко поменяли одни права игры на другие.
— Монархия никогда бы не уступила, — сказал Джонатан. — Народ захотел избавиться от нее и решил, что единственный путь к этому — через гильотину.
Когда шведы признали Францию, стало понятно, к чему все идет.
— Если так пойдет дальше, — сказал Дикон, — мы одни будем бороться против Франции.
Он и Джонатан снова уехали в Лондон, и на этот раз моя мать не сопровождала его.
Стоял холодный мартовский день. Везде виднелись следы сильного наводнения, и некоторые поля были все еще покрыты водой. Все утро я провела с Дэвидом, и мы прокатились вокруг усадьбы. Я наслаждалась этими утренними поездками, когда мы встречались с арендаторами, останавливались, чтобы отведать их вина и поболтать.
Дэвид всегда поддерживал беседы с ними, что создавало идеальные отношения между нами и людьми, живущими в усадьбе. У Джонатана никогда не было такого терпения, добродушия, бескорыстия, способности глядеть на вещи глазами другого человека.
Они правильно выбрали свои места в жизни — или, может быть, их отец сделал это за них — для Джонатана была выбрана светская жизнь лондонского общества и тайные дела, о которых даже моя мать не могла догадаться.
Этим вечером я была в швейной комнате с мамой и Молли Блэккет. Мы расхаживали среди тканей и обсуждали одежду для детей, когда один из слуг вошел и сказал:
— Внизу дама и джентльмен, мадам. Они представились как друзья хозяина. Я провел их в зал, и они ждут там.
— Я спущусь, — сказала мама.
Я пошла с ней. Мужчина, стоящий в зале, был довольно высоким, белокурым человеком. Ему было около сорока. Дама казалась на несколько лет моложе его.
Увидев матушку, мужчина подошел к ней, протягивая руки.
— Моя дорогая миссис Френшоу. Я узнал вас по описанию Дикона. Как поживаете? Я — Джеймс Кардю, а это моя жена Эмма. Не знаю, говорил он когда-либо обо мне.
— Нет, — сказала моя мама. — Не думаю.
— Я приехал с севера. Дикон всегда говорил, что я должен навестить его в Эверсли, если когда-нибудь окажусь по соседству, и он очень обидится, если я не сделаю этого.
Он дома?
— Нет, в Лондоне.
Мужчина с досадой поднял брови:
— Что за невезение! Он так настаивал на встрече, и вот — его нет.
— Возможно, он вернется завтра, — сказала моя мама. — Но разрешите мне представить вас моей дочери.
Он взял мою руку и внимательно посмотрел на меня.
— Это молодая миссис Френшоу, Клодина, не так ли?
Я засмеялась:
— Кажется, вы много о нас знаете.
— Дикон говорил о вас.
Это моя жена, Эмма. Она была привлекательна, с темными, живыми глазами.
Моя мама сказала:
— Очень жаль, что мужа нет дома. Вы, наверно, устали.
Пройдите в нашу маленькую зимнюю гостиную, а я распоряжусь насчет ваших вещей. Вы еще не ели?
— Мы поели, за несколько миль не доезжая до вас, — сказал Джеймс Кардю. — Хорошо бы немного вина… промочить горло.
Тогда пойдемте. Клодина, закажи что-нибудь в зимнюю гостиную, — сказала мама.
Я вышла выполнить ее распоряжение и затем вернулась к посетителям. Они сидели и говорили о том, какой прекрасный старый дом Эверсли. Чувствовалось, что они знали его очень хорошо, ведь Дикон столько о нем рассказывал.
— Как давно вы его видели? — спросила мама.
— Это было, должно быть, около года назад.
Я ненадолго заезжал в Лондон.
— Возможно, я была с ним, — сказала мама. — Обычно мы ездили вместе. Но сейчас, когда родился ребенок, это случается реже.
— К несчастью, с тех пор мы не встречались. Скажите, у Дикона все в порядке?
— Все прекрасно, спасибо.
— Разве у Дикона бывает по-другому?
— У него прекрасное здоровье.
— Он самый большой жизнелюб из тех, кого я когда-либо видел, — сказал Джеймс Кардю.
Мама была довольна, и, когда принесли вино, она налила его нашим гостям.
— Очень вкусно, — сказала Эмма Кардю. — Должна признаться, что у меня пересохло горло. Во время поездки меня мучила жажда.
— Вы сказали, что Дикон вернется завтра? — спросил ее муж.
— Мы не уверены, — ответила мама. — Вдруг что-нибудь неожиданное задержит…
Но я жду его.
— Да, да.
Мы живем в необычное время.
И вы лучше других знаете это, миссис Френшоу.
— Я вижу, Дикон много рассказывал о нас.
— Он очень смелый человек, миссис Френшоу.
— Да, это так, — горячо отозвалась мама.
— Мне было приятно услышать о малышах, — добавила Эмма.
— О, вы в курсе всех наших новостей.
— Кстати, — вставила Эмма, — я разговаривала с кем-то в гостинице. Удивительно, сколько люди знают о своих соседях. И как они любят болтать! Мы упомянули, что ищем Эверсли, и тут же были упомянуты малыши. Двое.
Об этом стоит поговорить особо. О, дорогой, я надеюсь, мы не надоели мисс Дикон?
— Вы остановились в гостинице?
— Мы попросили комнату, но у них ничего подходящего не оказалось.
— Неужели?
В это время года?
— Да, они кое-что предложили, но Эмма отказалась.
— Я немного привередлива, — объяснила Эмма. — Да и то, что они предложили, очень походило на шкаф.
— Я знаю, что комнаты там не очень хорошие, — сказала мама. — Но здесь нет лучших.
— Не беспокойтесь. Мы поедем в другое место. Наши лошади стоят в вашей конюшне, и конюхи уже чистят их.
Я полагаю, они накормят и напоят их. Бедные животные, они так много пробежали!
— Оставайтесь поужинать, — предложила мама.
— О нет, нет. Не стоит, если Дикон отсутствует…
— Он бы тоже хотел вас видеть.
— Мне кажется, — медленно сказала Эмма, — нам надо ехать. Мы должны найти место для ночлега.
Мама дружелюбно предложила.
— Конечно, мы можем предоставить вам ночлег. Эмма и Джеймс заговорили одновременно:
— О, как хорошо! — сказала Эмма.
— Мы не можем злоупотреблять вашим гостеприимством, — сказал Джеймс.
— Ерунда, — ответила мама. — У нас достаточно комнат Сейчас больше здесь никого нет.
Дикон расстроится, если мы разрешим вам уехать. Кроме того, он, возможно, вернется завтра. Вы сможете его застать, если не уедете слишком рано.
Они сияли от удовольствия.
Ты не могла бы пойти и распорядиться обо всем прямо сейчас, Клодина? — спросила мама.
Я прошла в комнату слуг и сказала, что у нас гости и необходимо приготовить комнату.
— Постель постлана в красной комнате, миссис Френшоу, — сказала одна из горничных. — Я зажгу свечи и положу грелку.
Это все, что нужно.
Я зашла в детскую, чтобы проведать детей. Они уже спали в кроватках, которые стояли напротив друг друга. Я поговорила с няней. Она сказала, что Джессика немного покапризничала, но Амарилис вела себя очень хорошо.
Такой хороший ребенок, миссис Френшоу. Госпожа Джессика по натуре очень вспыльчивая.
— Разве не рано об этом говорить? — спросила я.
— Да, конечно Они проявляют свою натуру с самого рождения.
Я остановилась и поцеловала маленькие головки — белокурую у Амарилис и темную у Джессики.
Я почувствовала умиротворение, как всегда, когда в детской было все в порядке, и велела слугам на кухне поставить к ужину еще два прибора.
Джеймс и Эмма Кардю, как могли, развлекали общество. Они со знанием дела говорили обо всех любовных связях в свете, о положении в стране и о том, что происходит за морем. Но матушка вскоре сменила тему разговора — об этом мы и так много говорили, когда Дикон и Джонатан были дома, — и повернула его на более близкие темы. Эмма рассказала нам о своих детях. У нее их было двое: мальчик и девочка. Им было четырнадцать и шестнадцать лет. Сын, когда подрастет, будет заботиться об их поместье в Йоркшире — сейчас у них прекрасный управляющий. Джеймс и Эмма изредка наезжали в Лондон, когда нужно было продавать шерсть.