Карр Филиппа. Голос призрака

   Музыканты уже заняли свои места на хорах, и, как только обед закончится, начнутся танцы. Дикон шепнул мне, что наступил момент для тоста. Он поднялся, и наступила тишина.
   — Друзья мои, — заговорил он, — вы все знаете, по какому случаю мы собрались, и я хочу, чтобы вы осушили бокалы за здоровье нашей дочери Клодины, которая рассталась с детством и превратилась в самое восхитительное из созданий… в молодую леди!
   — За Клодину!
   Между тем как все поднимали бокалы, я заметила, что внимание моей матери отвлеклось в другую сторону, и я поняла, что в холле что-то происходило. Затем я ясно услышала довольно громкие и резкие голоса. Может быть, запоздалые гости?
   В столовую вошел слуга и, подойдя к матери, что-то ей прошептал.
   Она приподнялась с места.
   Дикон спросил:
   — В чем дело, Лотти?
   За столом царило молчание. Наступил момент, когда я должна была встать, поблагодарить всех за добрые пожелания и провозгласить тост в честь гостей, за которых должна была пить моя семья. Но встала не я, а моя мать.
   — Я должна извиниться, — сказала она. — Прибыли друзья… из Франции.
   Дикон вышел вместе с нею, и все стали удивленно переглядываться. Шарло проговорил:
   — Извините меня, пожалуйста.
   И он тоже поспешно вышел из столовой в сопровождении Луи-Шарля.
   — Друзья из Франции?! — воскликнул Джонатан.
   — Как интересно! — это сказала Миллисент Петтигрю.
   — Ужасные люди! — произнес кто-то другой. — Что они еще натворят? Говорят, они собираются казнить королеву.
   Все заговорили разом. Голоса слились в возбужденный гул. Я взглянула через стол на Сабрину. Ее лицо изменилось, она сейчас выглядела старухой. Ей ненавистны были любые неприятности, и, несомненно, она вспоминала те ужасные дни, когда Дикон был во Франции, а она переживала мучительный страх за своего сына. Но все кончилось тогда благополучно, Дикон вернулся с триумфом — как будто с Диконом могло быть иначе! — и он привез с собой Лотти. Мы добрались до счастливого конца: «И они стали жить-поживать и добра наживать», и теперь Сабрина не желала, чтобы ей напоминали о том, что происходит по ту сторону Ла-Манша. Мы существовали в своем уютном уголке, вдали от борьбы. Она хотела бы укутать свою семью в уютный теплый кокон, где она была бы в безопасности. Любой намек, любое упоминание об ужасной действительности следовало пресечь. Нас это не касалось.
   Дикон вернулся к столу. Он улыбался, и я заметила, как с лица Сабрины, любовно уставившейся на него, исчезло выражение озабоченности и тайного страха.
   Он сказал:
   — А у нас посетители. Друзья Лотти… французы. Заехали сюда по пути к лондонским знакомым. Они бежали из Франции и совершенно измучены долгой дорогой. Лотти готовит им постели. Ну же, Клодина, скажи свою речь!
   Я встала и поблагодарила всех за добрые пожелания и от имени семьи провозгласила тост в честь наших гостей. Когда вино было выпито, мы вновь уселись и разговор завязался вокруг революции и ужасов, пережитых аристократами, которые из страха перед восставшей чернью вынуждены спасаться бегством.
   — Очень много людей покидают страну, — сказал Джонатан. — Эмигранты заполнили всю Европу.
   — Мы решительно потребуем, чтобы короля вернули на трон, — заявила леди Петтигрю, как будто это было такое же простое дело, как найти подходящего мужа для Миллисент.
   — Сделать это будет довольно затруднительно, если учесть, что он лишился головы, — возразил Джонатан.
   — Я имею в виду нового. Ведь есть маленький дофин… Теперь король, разумеется.
   — Мал, слишком мал, — сказал Джонатан.
   — Но мальчики вырастают, — с раздражением парировала леди Петтигрю.
   — Это настолько неоспоримая истина, что я не смею возражать, — не унимался Джонатан.
   Я чувствовала, как во мне клокочет и рвется наружу смех, несмотря на печальный предмет разговора. Джонатан вечно меня смешил. Я представила себе его женатым на Миллисент и навеки обреченным на словесные перепалки с тещей. Но тотчас же меня потрясла сама мысль о возможности его женитьбы на Миллисент. Я не могла вообразить ее сидящей в гондоле и слушающей итальянские серенады. Да и не хотелось мне думать ни о чем подобном…
   Шарло и Луи-Шарль вернулись не сразу. Я догадалась, что они говорили с вновь прибывшими. Они присоединились к обществу много позднее, когда все уже танцевали в холле.
   Я танцевала с Джонатаном, и это меня возбуждало, а потом с Дэвидом, и это было приятно, хотя ни тот ни другой не были ловкими танцорами. Мой брат Шарло умел танцевать гораздо лучше. Во Франции таким вещам уделяют гораздо больше внимания.
   Я отвела в сторону Шарло и стала расспрашивать его о посетителях.
   Он сказал:
   — Они в самом плачевном состоянии и не в силах общаться со всеми этими людьми.
   Поэтому матушка проводила их в верхние покои, велела затопить камины в спальнях и положить в постели грелки. Им принесли туда ужин, и, как только комнаты были готовы, они легли спать.
   — Кто они?
   — Мсье и мадам Лебрены, их сын, его жена и дочка сына.
   — Целая компания.
   — Я наслушался от них таких вещей, что волосы становятся дыбом. Они едва ускользнули. Ты помнишь их?
   — Смутно.
   — Они владели большим имением неподалеку от Амьена, но некоторое время тому назад покинули свой замок и жили тихо и уединенно в глухой деревушке у своей старой служанки. Но их обнаружили, и им пришлось спасаться бегством. Кто-то им помог скрыться.
   Еще бывают достойные люди!
   Бедный Шарло! Как глубоко он был взволнован!
   Вечер закончился, и гости разъехались по домам, за исключением тех, кто остался ночевать. Я легла в постель, слишком усталая, чтобы заснуть. Не проходило возбуждение от вечера, который удался на славу. Все сошло гладко, так, как планировала мать, за исключением неожиданного прибытия Лебренов. И даже это дело было улажено с величайшей осмотрительностью.
   Я подошла к поворотному пункту моей жизни. Теперь на меня будут давить, чтобы я приняла решение. Дэвид… или Джонатан? Перед каким необычайным для девушки выбором я поставлена! Мне не давала покоя мысль о том, насколько сильно каждый из них меня любит. Любят ли они меня такой, какая я есть, или потому, что этого от них ожидали; потому, что семья надеялась на такой исход? У меня возникло подозрение, что ими ловко манипулировали, затягивая в эту ситуацию.
   Нет сомнений, что Джонатан жаждал моей близости. Но он мог испытывать те же чувства к молочнице или любой из служанок. Только из-за того, что мое положение обязывало, он готов был вступить со мной в брак.
   А Дэвид? Нет, чувство Дэвида было прочным. Оно относилось только ко мне одной, и когда он сделал мне предложение, то делал его во имя истинной любви.
   Дэвид… Джонатан! Если я хочу поступить мудро, то это — Дэвид; и все же что-то мне подсказывало, что я всегда буду страстно мечтать о Джонатане…
   Я должна решить… Но не сейчас, не этой ночью. Я слишком устала.
 
   На следующее утро я встала поздно, так как матушка распорядилась, чтобы меня не будили. Когда я сошла вниз, большинство ночевавших у нас гостей уже уехали, а оставшиеся собирались сделать то же самое.
   Я пожелала им счастливого пути и, когда мы, стоя на ступеньках, махали им вслед, осведомилась о французах.
   — Еще спят, — ответила матушка. — Они совершенно измучены. Мадлен и Гастон Лебрены слишком стары для таких передряг. Как грустно в их возрасте расставаться с родиной!
   — Но еще грустнее было бы расстаться с жизнью. Она вздрогнула. Я знала, что ей пришли на память ее собственные ужасающие приключения, когда она сама была на волосок от смерти, во власти разъяренной толпы. Она понимала так, как никто из нас не мог понимать — за исключением, пожалуй, Дикона, а он-то был всегда уверен, что одолеет любого, кто нападет на него, — весь ужас того, что во Франции называли террором.
   — Мы должны всем, чем можем, помочь им, — сказала матушка. — Здесь у них есть дальние родственники.
   Они живут к северу от Лондона.
   Как только наши гости отдохнут и придут в себя, они направятся туда. Дикон сегодня же отошлет тем людям письмо с сообщением, что Лебрены благополучно прибыли в Англию и погостят у нас пару дней. Он поможет им с поездкой.
   Возможно, он и я проводим Лебренов к их друзьям. Бедняги, они чувствуют себя потерянными в чужой стране.
   Да и с английским языком у них неважно. Ах, Клодина, мне их так жалко!
   — Мы все их жалеем.
   — Я знаю.
   Шарло просто в ярости. — Она вздохнула. — Он так глубоко переживает все это. Ты знаешь, мне кажется, что он никогда не свыкнется с жизнью в этой стране. Он не похож на тебя, Клодина.
   — Я чувствую, что здесь… мой дом.
   Она поцеловала меня.
   — И я так чувствую. Я никогда не была так счастлива. Только жаль, что все это должно было так случиться…
   Я взяла ее под руку, и мы вошли в дом.
 
   На следующий день вечером мы ужинали в обществе молодых мсье и мадам Лебренов и их дочери Франсуазы, которая была моей ровесницей.
   Лебрены были очень благодарны за оказанное им гостеприимство, а когда Дикон сказал, что он с матушкой будут сопровождать их до места назначения и что по дороге они остановятся на ночь в Лондоне, они испытали огромное облегчение и не знали, как выразить охватившую их радость.
   Естественным образом, разговор за столом шел только об их побеге и о состоянии дел во Франции; он велся по-французски, и это не давало возможности Сабрине, Дэвиду и Джонатану принимать в нем участие. Дэвид мог довольно хорошо читать на французском, но разговорной речью не владел. Что касается Джонатана, сомневаюсь, что он когда-либо давал себе труд хоть немного выучить язык. Дикон знал французский намного лучше, чем он позволял себе демонстрировать, и при этом он всегда говорил с подчеркнутым английским акцентом, видимо, не желая, чтобы кто-нибудь мог по ошибке принять его за француза. Остальные из нас, разумеется, говорили бегло.
   Мы узнали немного о том, что значило существовать при режиме террора. Такие люди, как Лебрены, жили в постоянном страхе. Ни одной минуты они не были уверены в своей безопасности. Их приютила верная служанка, которая вышла замуж за человека, владевшего маленькой фермой; они поселились у нее под видом родственников. Но им так легко было выдать себя, и, когда мсье Лебрен попытался продать драгоценное украшение, единственное, что ему удалось спасти из имущества, он попал под подозрение. Ничего не оставалось, как срочно бежать.
   Они переоделись батраками, хорошо сознавая, что один неверный жест, одна ошибка в диалекте, на котором они должны были говорить, может их выдать.
   Моя мать подыскала им одежду, которая, если и не сидела на них достаточно хорошо, все же была лучше, чем грязное и рваное тряпье, в котором они прибыли.
   Мадам Лебрен сказала:
   — Столько людей были добры к нам! Видеть разъяренные толпы… слышать, как те, кто были нашими слугами и с которыми мы так хорошо обращались, повернули против лас… это все невыносимо тяжело. Но какое утешение знать, что не все в мире таковы! Во Франции есть много людей, которые помогают подобным нам.
   Мы никогда не забудем, чем мы им обязаны: если бы не они, нам не удалось бы спастись.
   Шарло наклонился вперед и сказал:
   — Вы хотите сказать… наши люди…
   — Большинство наших людей оказали бы помощь, если бы могли, — ответила мадам Лебрен. — Но мы все должны позаботиться о себе. Нам всем грозит опасность. Однако существуют люди, которые специально посвятили себя задаче помогать таким, как мы, беглецам переправляться через границу. Они остаются там для этих целей, хотя могли бы бежать.
   Существуют тайные убежища.
   Можете себе представить, как это опасно. Нужно постоянно быть настороже.
   — Самоотверженность этих людей воодушевляет, — горячо заметил Шарло.
   — Я так и знал, что есть такие люди, — подхватил Луи-Шарль.
   — Хотела бы я знать, что творится в Обинье, — сказала матушка.
   — Я видела Жанну Фужер, когда мы проезжали через Эвре.
   Мы все насторожились. Жанна Фужер была преданная горничная тети Софи, скорее компаньонка, игравшая важную роль в доме, потому, что только она умела управляться с тетей Софи.
   — Когда это было? — взволнованно спросила моя мать.
   — О… несколько месяцев назад. Мы задержались там надолго. Мы укрывались в одном из тех убежищ, о которых я вам говорила, устроенных для помощи беглецам.
   — Несколько месяцев, — повторила матушка. — Что рассказывала Жанна? Вы спрашивали ее о Софи, об Армане?
   Мадам Лебрен с грустью взглянула на матушку:
   — Она сказала, что Арман умер в замке. По крайней мере, бунтовщики дали ему умереть спокойно. Она как будто сказала также, что молодой человек, который был с ним, выздоровел и куда-то уехал.
   — А что с Софи?
   — Она все еще живет в замке с Жанной.
   — В замке!
   Значит, его не разрушили?
   — Очевидно, нет. Ценности и мебель и прочее разграблены. Жанна говорила, что это был настоящий погром. Но она завела кур и есть корова, и они как-то устроились в одном из уголков замка. В то время, во всяком случае. Люди, по-видимому, оставили их в покое. Конечно, мадемуазель Софи была аристократкой, дочерью графа д'Обинье, но она жила почти затворницей… к тому же сильно изуродована. В общем, их не трогали в замке.
   Тем не менее, Жанна чувствовала тревогу. Она все время подымала глаза к небу и бормотала: «Надолго ли!» Может быть, даже сейчас настроение черни изменилось. Говорят, что теперь, после казни короля, станет хуже.
   — Бедная Софи! — сказала матушка.
   На следующий день Лебрены уехали, и, верный своему слову, Дикон отправился с ними как проводник. Матушка, естественно, поехала тоже.
   После их отъезда атмосфера в доме изменилась. Лебрены привнесли в нее ощущение опасности, грозящей разрушить благополучие его обитателей. Мы, конечно, знали, что происходило по ту сторону Ла-Манша, но их приезд заставил нас прочувствовать это с особой силой.
   Я скоро обнаружила, что было на уме у Шарло.
   Мы, как обычно, собрались вместе за обеденным столом, и, как обычно, разговор пошел о Франции и о положении беженцев, которые еще не успели выбраться оттуда.
   Гильотина с каждым днем требовала все больше жертв. Королева была в тюрьме. Скоро придет и ее черед.
   — И наша тетушка осталась там, — сказал Шарло. — Бедная тетя Софи! Она всегда вызывала жалость. Помнишь, Клодина, она постоянно носила капюшон, прикрывая им одну сторону лица?
   Я утвердительно кивнула.
   — А Жанна Фужер! В ней, конечно, было немного от дракона. Но какое сокровище! Какая добрая женщина!
   Правда, она частенько не пускала нас к тете Софи.
   — Однако ей нравилось, когда ты навещал ее, Шарло.
   — Да, пожалуй, она питала ко мне особую симпатию.
   Это была правда. Шарло был ее любимцем, если о Жанне можно было сказать, что у нее есть любимцы: она раз или два действительно попросила Шарло навестить ее.
   — Эти люди, которые спасают аристократов от гильотины, делают очень важное дело, — продолжал Шарло.
   Он посмотрел на Луи-Шарля, который улыбался ему с таким видом, что я поняла: они уже говорили между собой на эту тему.
   Джонатан также слушал с большим вниманием. Он сказал:
   — Да, это грандиозный подвиг. Мой отец ведь тоже там побывал и вызволил оттуда мать Клодины.
   Он совершил настоящее чудо.
   Шарло, хотя и недолюбливал Дикона, согласился.
   — Но он вывез оттуда только мою мать. Только одну ее, и это потому, что лишь она одна его интересовала.
   Я горячо вступилась за отчима:
   — Он рисковал жизнью!
   Хорошо, что при этом не было Сабрины, а то она возмутилась бы нападкам на Дикона; она часто не спускалась к вечернему столу в те дни, когда отсутствовал Дикон, и ужинала у себя в комнате. Но когда Дикон был дома, она всегда старалась найти силы присоединиться к нам.
   — О да, конечно, — небрежно отозвался Шарло, — но я думаю, это доставляло ему удовольствие.
   — Мы обычно делаем хорошо то, что доставляет нам удовольствие, — заметил Дэвид, — но это не умаляет достоинства содеянного.
   На его слова не обратили внимания.
   Глаза Джонатана сияли. Они горели тем ярким голубым светом, который, как мне казалось, зажигался в них при виде меня. Но, очевидно, не только охота на женщин, но и другие вещи способны были его вызвать.
   — Должно быть, это здорово, — сказал он, — спасать людей, вырывать их в последний момент из темницы, отнимать у гильотины ее жертвы!
   Шарло потянулся к нему через стол, одобрительно кивая головой, и они пустились обсуждать подробности побегов, о которых рассказывали Лебрены. Они говорили с огромным воодушевлением; между нами как бы возникла некая связь, некая сфера взаимопонимания, из которой я и Дэвид были исключены.
   — Вот что я сделал бы в подобных обстоятельствах… — говорил Джонатан, с жаром излагая какой-то рискованный план действий.
   Вся троица была по-мальчишески полна энтузиазма.
   Джонатан подробно описал, как толпа схватила мою мать и притащила в мэрию, где ее держали под арестом, между тем как под окнами бесновались люди, с воплями требуя ее выдачи, чтобы вздернуть на фонарь.
   — А в это время мой отец, переодетый кучером, сидел на козлах кареты на заднем дворе мэрии.
   Он подкупил мэра, чтобы тот выпустил мою мать, и погнал карету, в которой она спряталась, прямо сквозь толпу на площади.
   Риск был огромный. В любой момент можно было ожидать провала.
   — Он никогда не допускал возможности провала, — сказала я.
   За столом наступила тишина. Все отдавали молчаливую дань восхищения Дикону. Даже Шарло, видимо, считал, что в тот момент он был великолепен.
   И все же Шарло сказал:
   — Но он мог бы в тот раз помочь бежать и другим!
   — Как бы он это сделал? — спросила я. — Даже вывезти матушку было достаточно трудным и опасным делом.
   — Однако ведь людей как-то вывозят оттуда. Есть отважные мужчины и женщины, которые жизни свои положили за это! Mon dieu, как бы я хотел быть там.
   — И я! — эхом отозвался Луи-Шарль.
   Разговор еще долго продолжался в том же духе.
 
   Меня по-прежнему занимали мои собственные проблемы. Джонатан или Дэвид? На следующий год в это время, говорила я себе, мне будет восемнадцать. И к тому времени все должно быть решено.
   Если бы только мне не нравились они оба так сильно! Возможно, все дело было в том, что они — близнецы, как бы две противоположные грани одной личности.
   У меня мелькнула фривольная мысль, что тому, кто влюбился в близнецов, следовало бы позволить вступить в брак с обоими сразу.
   Когда я была с Дэвидом, то много думала о Джонатане. Но когда я была с Джонатаном, то вспоминала Дэвида.
   На следующий день после памятного разговора за обедом я выехала на прогулку и ожидала, что Джонатан последует за мной, как он обычно делал. Он знал, в какое время я выезжаю.
   Я ехала довольно медленно, чтобы дать ему возможность нагнать меня, но он не появился. Я поднялась вверх по склону туда, где был хороший обзор. Но Джонатана нигде не было видно.
   Я прервала прогулку и вернулась обратно, порядком раздосадованная. Когда я вошла в дом, то услышала голоса в одной из маленьких комнат, примыкающих к холлу, и заглянула в нее.
   Джонатан был там вместе с Шарло и Луи-Шарлем. Они были поглощены серьезным разговором.
   Я сказала:
   — Привет! А я выезжала.
   Они едва меня заметили… даже Джонатан.
   Я ушла от них раздосадованная и направилась к себе в комнату.
   Вечером за обедом разговор опять потек по обычному руслу: события во Франции.
   — На земле есть и другие места, — напомнил им Дэвид.
   — Есть еще Древний Рим и Древняя Греция, — довольно презрительным тоном сказал Джонатан. — Ты настолько погрузился в древнюю историю, братец, что потерял представление о той истории, которая разыгрывается вокруг тебя.
   — Будь спокоен, — возразил Дэвид, — я полностью понимаю всю важность того, что происходит в настоящее время во Франции.
   — Ну, и разве это не важнее, чем Юлий Цезарь или Марко Поло?
   — Ты не можешь отчетливо видеть исторические события в тот момент, когда они происходят, — медленно сказал Дэвид. — Это все равно, что рассматривать картину, написанную маслом, с близкого расстояния. Ты должен отойти назад… на несколько шагов… или лет. Картина же, которая пишется сейчас, еще не закончена.
   — Ты, с твоими метафорами и притчами! Ты жив едва на половину. Давайте расскажем ему, а? Шарло? Луи-Шарль? Как? Расскажем ему, что мы собираемся делать?
   Шарло с важностью кивнул.
   — Мы едем во Францию, — сказал Джонатан. — Мы собираемся спасти тетю Софи… вместе с другими.
   — Вы не можете! — вскричала я. — Во-первых, Дикон никогда не разрешит вам!
   — Знаешь, Клодина, я уже не ребенок, которому говорят: «Сделай то… сделай это». — Он смотрел на меня со снисходительной усмешкой. — Я мужчина… и я буду делать, что хочу.
   — Правильно, — поддакнул Шарло. — Мы — мужчины… и мы собираемся поступать так, как нам кажется нужным, кто бы нас ни пытался остановить.
   — Отец скоро положит конец этим планам, — сказал Дэвид. — Ты очень хорошо знаешь, Джонатан, что он никогда не даст согласия на твой отъезд.
   — Я не нуждаюсь в его согласии.
   Шарло самодовольно улыбнулся Луи-Шарлю:
   — На нас у него нет прав.
   — Увидите, что он не допустит этого, — сказал Дэвид.
   — Не будь так уверен!
   — Но, — задала я практический вопрос, — каким образом вы намерены пуститься в это великое приключение?
   — Не ломай себе головы, — ответил Шарло. — Тебе все равно не понять.
   — О нет! — воскликнула я. — Я-то, конечно, глупа… но не так глупа, как некоторые, которые тешат себя буйными фантазиями. Помнишь историю дяди Армана? Как он хотел обрушиться на смутьянов? Что с ним стало? Его посадили в Бастилию… и сильный, здоровый человек превратился в жалкого инвалида. И… как говорят Лебрены, он умер, так и не оправившись после заточения в Бастилии.
   — Значит, он был недостаточно осторожен. Он наделал ошибок. Мы их не повторим. Дело это благородное. Я не могу больше стоять в стороне, когда такое происходит с моим народом… с моей родиной…
   Дэвид сказал:
   — В самом деле, это — благородная идея, но она требует глубокого и тщательного обдумывания.
   — Разумеется, надо все обдумать, — возразил Шарло. — Но как мы можем выработать план, пока не попадем туда… пока не разузнаем обстановку?
   Я заметила:
   — Кажется, вы в самом деле настроены серьезно.
   — Серьезнее, чем когда-либо, — ответил Шарло, Я взглянула на Луи-Шарля. Он кивнул мне в подтверждение. Конечно, он всюду последует за Шарло.
   Я заставила себя посмотреть на Джонатана и увидела горящую голубизну его глаз, и ощутила боль и гнев оттого, что это пламя зажег в них замысел, не имеющий ко мне никакого отношения, и оттого, что он готов был так необдуманно рисковать не только своей жизнью, но и жизнями Шарло и Луи-Шарля.
   — Уж тебе-то незачем ехать с ними, — сказала я. Он улыбнулся и покачал головой.
   — Но ты не француз.
   Это не твои проблемы.
   — Это проблемы всех здравомыслящих людей, — назидательно произнес Шарло.
   Им двигала любовь к своей стране, но с Джонатаном дело обстояло не так, и он меня глубоко уязвил. Он ясно дал мне понять, что я имею для него лишь второстепенное значение.
   Он жаждал этого приключения сильнее, чем меня.
   Весь следующий день Джонатан отсутствовал вместе с Шарло и Луи-Шарлем. Они вернулись вечером и не сказали, где были. Но у них был хитровато-довольный вид. Наутро они снова уехали верхом и опять вернулись поздно.
   Я говорила о них с Дэвидом, и он выразил озабоченность по поводу их планов.
   — По-моему, это одни разговоры, — сказала я, — Вряд ли они отправятся во Францию.
   — А почему бы и нет? Шарло — фанатик, а Луи-Шарль всюду последует за ним.
   Вот Джонатан, — он пожал плечами, — у Джонатана часто возникают сумасбродные планы, но уверяю тебя, что большинство из них так и не осуществились. Он любит воображать, как он мчится на великолепном боевом коне навстречу опасности и выходит из нее победителем.
   Он всегда был таким.
   — Он очень похож на отца.
   — Нашему отцу никогда бы не пришла в голову донкихотская идея насчет спасения чужестранцев. Он всегда говорил, что французы навлекли на себя революцию собственным безрассудством, и теперь должны расплачиваться.
   — Но он все же отправился туда и вернулся победителем.
   — У него всегда была ясная цель. Он отправился туда единственно за тем, чтобы спасти твою мать. Он разработал план действий хладнокровно и эффективно. Эти же трое позволяют своим эмоциям взять верх над рассудком.
   — С тобой этого никогда не бывает, Дэвид.
   — По своей воле — нет, — согласился он.
   — Что с ними делать? Я чувствую, что они настолько безрассудны, что способны на все.
   — Отец скоро приедет. Он разберется с этим.
   — Скорей бы они с матушкой вернулись! Дэвид взял мою руку и пожал ее.