Карр Филиппа. Голос призрака

   — Это было так приятно.
   — Очевидно, все уже почти закончено.
   — Мы постоянно находим что-то недоделанное.
   В это время робко вошла Долли, и Софи поманила ее рукой.
   — Проходи и садись, Долли. Сегодня у нас лимонад.
   Альберик, принеси, пожалуйста.
   — Лимонад! — воскликнула я. — Не отказалась бы… Я знаю, что французы — любители лимонада. Помню, раньше в Париже его продавали на улицах…
   — Прежде чем все пошло не так.
   — У меня есть немного кекса, — вмешалась Жанна. — Английский кекс подходит к французскому лимонаду.
   Когда она вышла, я сказала:
   — Да, тетя Софи, вы чудеса сделали с домом.
   — Я так рада, что нашла его. Теперь все пойдет по-иному.
   Я стала независимой.
   Мы с Жанной это ценим. И у меня есть мои друзья. — Она коснулась руки Долли, и девушка скромно улыбнулась. — Мы учим Долли французскому, а Альберика — английскому. Это забавно.
   Тот факт, что тетя Софи находит что-то забавным, сам по себе являлся чудом, и я заметила, что Долли и Альберик делали для нее столько же хорошего, сколько она для них.
   Вошел Альберик с лимонадом.
   — Раз у нас сегодня гостья, — сказала Софи, — урока не будет.
   — Это очень приятно для мадемуазель иметь гостя, — произнес Альберик на ломаном английском.
   — Очень хорошо, — сказала тетя Софи. Она обратилась к нему по-французски с просьбой разлить лимонад. — Долли, подай нам, пожалуйста, кексы.
   Долли вскочила с приятной улыбкой на лице.
   — Сегодня они особенно вкусны, — сказала Софи, надкусив один из кексов. — Они, наверно, знали, что нас сегодня удостоит чести гостья из Эверсли.
   Я сказала ей, что всегда с радостью приду к ней по первому зову.
   Она кивнула и стала расспрашивать о здоровье матушки.
   — Спасибо, она чувствует себя отлично и скоро должна родить.
   — В августе? Бедная Лотти, она немного старовата.
   — Она не считает себя «бедной», — живо ответила я.
   — Нет, разумеется, нет.
   Она всегда все имела… Воображаю, какая сейчас вокруг нее суета.
   — Ты имеешь в виду роды? Акушерка уже прибыла. Правда, еще рано, но Дикон настоял. Он действительно очень волнуется. Я никогда раньше не видела его таким.
   Видимо, мне не следовало подчеркивать его преданность моей матери, поскольку преданность и забота находились среди тех понятий, которые Софи воспринимала с трудом. Иногда мне даже казалось, что ей хочется, чтобы мою мать постигло какое-нибудь несчастье. Сама эта мысль приводила меня в ужас, и в этот момент я чувствовала неприязнь к тете Софи. Почему она не смирится с собственным несчастьем? Зачем она поддается собственному чувству обиды на жизнь и злословит?
   Но кто я такая, чтобы осуждать ее? Вне всякого сомнения, мне предстоит прожить всю мою жизнь с осознанием того, что мой собственный грех гораздо больше, чем те, которые я осуждаю в других.
   — Августовский ребенок… — сказала тетя Софи. — А твой ожидается в сентябре? Представляю себе двух новорожденных в детской, которая долго пустовала.
   — С детскими всегда так бывает.
   — Двоих вместе легче растить, — заметила практичная Жанна. — Они составят компанию друг другу.
   — Я тоже так думаю, — улыбнулась я Жанне. Подошел Альберик, чтобы добавить мне лимонаду, прохладного и восхитительного, а немного погодя я сказала, что мне пора уходить, так как сегодня мне понадобится более продолжительный отдых.
   — Правильно, нужно делать то, что организм требует, — прокомментировала Жанна. — Если вы чувствуете, что устали, значит, надо отдохнуть.
   Я одобрительно улыбнулась Жанне. Она такая разумная и здравомыслящая.
   — Прежде чем уйти, не хотите ли осмотреть дом? — спросила она. — Мы тут произвели кое-какие изменения.
   Вы не очень устали?
   — Да, с удовольствием. Мне давно нравится этот дом.
   — Я покажу мадам Френшоу наш дом, — сказала Жанна, а я поцеловала тетю Софи и попрощалась с Долли и Альбериком.
   Когда мы выходили, я услышала голос тети Софи:
   — Теперь, мои дорогие, мы продолжим наш урок. Начинай, Долли. Тебе нужно больше разговорной практики.
   И помни, не надо стесняться.
   Закрывая дверь, Жанна улыбнулась мне.
   — Это доставляет ей огромное удовольствие, — сказала она. — Они составляют приятную пару. Малютка Долли — мышка, а Альберик умеет рычать как лев. Они развлекают ее, у них получается хороший диалог. Долли делает успехи, но ей нужно преодолеть застенчивость.
   Альберик… этим не страдает.
   — Хорошо, что она заинтересовалась этим.
   — И, кроме того, домом. Ей необходимо чем-нибудь увлечься.
   Именно этого я всегда ей желала.
   — Вы просто чудо, Жанна. Вы знаете, как мы вас ценим.
   — Мы очень многим обязаны месье Джонатану. Он вывез нас из Франции. Нам бы там долго не выжить. Мы никогда этого не забудем.
   — Как раз такого рода авантюры он проворачивает отлично, — резко проговорила я.
   — Он похож на своего отца, который стал добрым мужем мадам Лотти.
   — Да, — согласилась я. — О, я вижу у вас на галерее появились занавеси.
   — Без них там было как-то пусто. А эти занавеси такие хорошие. Мадемуазель д'Обинье хотела повесить новые, но я решила, что, если эти занавеси хорошенько вычистить и кое-где подштопать, они станут как новые.
   — Вы, как всегда, практичны, — сказала я. — А они, без сомнения, смотрятся прекрасно. Галерея буквально преобразилась. Просто чудо. Как много зависит от занавесей.
   — Не начать ли нам осмотр сверху?
   — Превосходно, — ответила я.
   Когда мы поднимались по лестнице, она спросила:
   — Вам не очень трудно?
   — Нет, если время от времени делать передышки. Я действительно чувствую себя хорошо… только отяжелела.
   — Понимаю. Когда у вас появится маленький, это будет такая радость.
   — О да, я жду этого с нетерпением.
   Мы прошли мимо той самой комнаты. Дверь была закрыта. Нужно крепко держать себя в руках, ведь мне предстояло осмотреть и ее.
   Мы поднялись по лестнице на следующий этаж.
   — Вы увидите, что мы уже сделали довольно много, — говорила Жанна. — Но и осталось немало работы.
   — Поразительно!
   — Я не тороплюсь с ремонтом.
   — Вы хотите поддерживать у мадемуазель д'Обинье интерес к этому делу?
   Жанна кивнула.
   — Мы постоянно все обсуждаем и то здесь, то там находим, что еще можно сделать. Это возбуждает интерес к жизни.
   — Конечно.
   — Видите, мы в некоторых местах повесили новые занавески, но во многих оставили те, которые были. Пригодилась и почти вся мебель. Кроме того, нам подошло все, что отдала ваша матушка из Эверсли.
   — Действительно…
   Мы спустились на второй этаж. Она показала мне большую спальню и в ней постель под пологом, которую Софи взяла для себя, когда они впервые въехали в этот дом.
   — Она больше не спит в этой комнате. Она перебралась в другую, а я — в смежную. Если я понадоблюсь ей ночью, нужно только стукнуть в стену. Я дала ей медную кочергу.
   Она держит ее у кровати.
   — Вы нужны ей ночью? Разве она больна?
   — Ой, что вы, нет.
   Это на всякий случай.
   С тех пор как начались неприятности, у нее пошаливают нервы. Пока мы жили во Франции, мы постоянно боялись, что ночью не сегодня-завтра за нами придут. Там моя кровать всегда стояла в ее комнате, чтобы она могла меня позвать. Она очень нервничает, если меня нет под рукой, поэтому я и подумала о кочерге.
   — Молодец, Жанна, все-то вы предусмотрели. Значит, теперь она занимает другую комнату?
   — Идите, я вам покажу.
   Она повела меня по коридору. Когда она открыла дверь в комнату, которая была мне так хорошо знакома, я чуть не упала в обморок.
   Я увидела кровать с голубым бархатным пологом, недавно вычищенным и поэтому более ярким. Я увидела отполированный до блеска резной шкаф.
   — Вот, значит, — еле вымолвила я, — где теперь ее спальня.
   Жанна кивнула.
   — А моя рядом. Мы тут сделали открытие… такое интересное.
   — Да ну?
   — Идите сюда. Взгляните… у двери. Очень искусно сделано.
   Почти незаметно.
   — Что это?
   — Дыра в полу… как раз у стены.
   Видите?
   — А-а… да.
   — Это конец трубы. Своего рода переговорная труба. У меня бешено забилось сердце.
   — Мадам, вам нехорошо?
   Я прижала руку к животу:
   — Это просто шевелится ребенок.
   — Присядьте на кровать. Думаю, вы переутомились. Вам надо поехать назад в экипаже.
   — Нет, нет. Со мной все в порядке. Расскажите мне об этой переговорной трубе.
   — Она очень умно сделана. Когда я впервые ее заметила, у меня мелькнула мысль, что нечто подобное я когда-то раньше видела. Я приставила руку к отверстию и крикнула в трубу. Я не услышала собственного голоса, но поняла, что труба ведет куда-то в другую часть дома. Мы находимся прямо над кухней, и, видимо, другим концом труба выходит туда. Должно быть, ее вмонтировали при строительстве дома… наверное для того, чтобы при необходимости отдавать распоряжения на кухню.
   — Остроумно, — сказала я, заикаясь.
   — Вы действительно хорошо себя чувствуете?
   — Конечно.
   Продолжайте насчет этой трубы.
   — В это время здесь была со мной Долли. Я велела ей покричать в трубку, а сама спустилась на кухню. Я услышала ее голос и точно определила, откуда он исходит.
   Вскоре я нашла то, что искала.
   Она оказалась загороженной буфетом. Вот такое поразительное открытие. Когда я рассказала об этом мадемуазель, она захотела переехать в эту комнату.
   Она сказала, что сможет переговариваться со мной из спальни, когда я на кухне. Вы, видно, думаете, что я преувеличиваю, мадам. Позвольте мне пойти на кухню. Я поговорю с вами через трубу.
   Я осталась сидеть на кровати, и через некоторое время до меня донесся голос.
   — Миссис Френшоу!
   Надеюсь, вы слышите меня? И прошлое вернулось; воспоминание о моем грехопадении на этой самой кровати принес мне голос из трубы. Он отличался от голоса Жанны, был приглушенным, искаженным, подобно тому, чужому голосу.
   Я неподвижно смотрела на дверь. Значит, тогда кто-то находился в доме, на кухне… и этот некто знал, что я была здесь с Джонатаном.
   Тот, другой голос звучал, как эхо, в моей голове: «Миссис Френшоу, вспомните седьмую заповедь». Вернулась торжествующая Жанна.
   — Слышали? Я кивнула.
   — Вы могли ответить мне по трубе. Что за находка! Этот дом полон сюрпризов. Я так рада, что мы сюда въехали.
   Я медленно брела домой через поле. Жанна предложила проводить меня, но я и слышать об этом не хотела.
   В моем мозгу вертелась всю дорогу одна и та же мысль. Кто-то был там. Кто-то видел, как мы входили в дом. Кто-то знал.
 
   Весь знойный июль мы жили в ожидании, когда же матушка родит. Мы все немного волновались… кроме нее самой. Она оставалась невозмутимой. Я никогда еще не видела Дикона таким нервным. Он всегда был таким самоуверенным, а теперь находился в состоянии, граничащим с паникой.
   Даже известие о казни Робеспьера не вызвало у него большого интереса, хотя он неоднократно за последние месяцы это предсказывал и был убежден, что с его устранением наступит конец революции.
   Он не мог думать ни о чем, кроме моей матери.
   Четвертого августа родилась моя маленькая сводная сестра, и в тот момент, как она появилась на свет, наше беспокойство рассеялось. У моей матери роды прошли на редкость легко и быстро. Мы все сидели в напряженном ожидании, и я никогда не забуду первый крик младенца.
   Я подбежала к Дикону и обняла его, а он взглянул на меня, и наверняка в его глазах стояли слезы. Но первая мысль его была, разумеется, о моей матери, и позже, когда я вошла посмотреть на новорожденную, он уже сидел у ее постели, держа ее за руку. Эта картина переполнила меня счастьем.
   Они были в восторге от новорожденной — оба абсолютно уверенные, что никогда еще свет не видел такого прекрасного ребеночка. Они дивились всему: и на ножках-то у нее десять пальчиков, и на каждой ручке по пять, как и положено, и все пальчики с ноготками. Они любовались ее красным сморщенным личиком, как будто оно является верхом совершенства. Она стала тем единственным, чего им не хватало для полного счастья.
   А сколько было споров насчет имени. В конце концов, моя мать сказала: Джессика. Почему-то это имя показалось ей наиболее подходящим.
   Итак, она стала Джессикой.
   Мне оставалось ждать еще один месяц; дни проходили быстро.
   За исключением легкой прогулки вокруг сада, я уже не выходила. Моя мать быстро поправилась. Ей нравилось, чтобы я находилась с ней. Мы разговаривали в основном о младенцах, а для моей матери это означало — о совершенстве Джессики.
   Акушерка осталась в доме, а моя мать наняла няню, Грейс Сопер, чтобы она потом ухаживала за двумя младенцами. Все было подготовлено, началось томительное ожидание.
   В те последующие недели я довольно часто забывала свои страхи. Я жила в мире безмятежности. Я оправилась от шока, вызванного открытием, что голос, который я слышала, принадлежал вовсе не призраку, а живому человеку, находившемуся в доме в то время, когда я была там с Джонатаном, и этот человек знал наш секрет.
   Это убийственное открытие наполняло меня ужасом, и все же я смогла о нем забыть. Я не могла думать ни о чем, кроме предстоящих родов.
   Наконец, этот день наступил. Мои роды были не такими легкими, как у матери. Я долго и тяжело мучилась, и время от времени мне в голову приходила мысль, что я терплю наказание за собственные грехи.
   Но наконец все кончилось, ребенок родился. Когда я услышала первый крик новорожденного, для меня наступил момент полнейшего блаженства.
   — Еще одна девочка, — сказала акушерка.
   Девочка! Я ликовала. В этот момент меня не заботило, кто ее отец. Самое главное, что она появилась на свет.
   Ее положили мне на руки. Она выглядела красивее Джессики. Но, возможно, это было всего лишь материнское чувство. У нее были светлые волосы, в то время как у Джессики — темно-коричневые. Ее лицо выглядело более нежным. Мне она казалась прекрасной, напоминающей лилию.
   Они стояли у моей кровати — Дэвид и матушка. Дэвид восторгался новорожденной, которая, как он считал, была его дочерью. Мать не отводила от меня глаз, полных гордости и нежности.
   «Это ребенок Дэвида, — думала я. — Это так. Так будет. Но все же как я могу быть уверенной?»
   Матушка сказала, что теперь мы имеем двух самых прекрасных младенцев на свете. А как я собираюсь ее назвать?
   Имя пришло мне в голову внезапно и сразу показалось единственно возможным. Несколько изысканное, но совершенно подходящее ей: Амарилис.
 
   В течение нескольких последующих недель для меня ничего не было более важного, чем мое дитя. Каждую минуту я думала о ней. Дэвид разделял мой энтузиазм, и я была счастлива.
   Матушка решила, что двух наших младенцев нужно крестить одновременно, и предложила выбрать день в конце октября.
   Я согласилась, что это великолепная идея, и она взялась строить планы.
   — Не надо ничего грандиозного, — сказала она.
   Да мы и не можем, ведь не так давно умерла Сабрина. Поэтому я решила — только наша семья и несколько близких друзей. А ты как думаешь?
   Я ответила, что это идеальный вариант.
   — Ну, тогда назначим дату.
   Так мы и сделали.
   Мы пригласили семью Петтигрю и колебались, включать ли Фаррингдонов. Но моя мать сочла, что единственными посторонними, кроме нашей семьи, должны быть они.
   — Конечно, — сказала она, — Петтигрю являются членами нашей семьи или скоро станут, но я не могу обойти стороной Фаррингдонов.
   Все будет тихо, посемейному. Я надеюсь, что Петтигрю останутся у нас. А нельзя ли предложить Фаррингдонам тоже заночевать? Темнеть начинает рано, а до них путь неблизкий.
   Наши детишки подрастали, и встал вопрос, кого из них одеть для крещения в семейную рубашку.
   Я сказала, что, разумеется, Джессику, как старшую.
   — Ты действительно не возражаешь? — спросила мать.
   — Ничуть.
   По-моему, это не имеет значения.
   — Я позову Молли Блэккет. Она сошьет чудесную рубашку для Амарилис.
   И эта проблема разрешилась.
   Примерно за две недели до крестин я отправилась в Эндерби проведать Софи. Она рассказала мне, что Альберик уехал в Лондон на несколько дней. Жанне потребовался какой-то особый материал, и она отправила за ним Альберика.
   — Ему уже случалось несколько раз ездить туда по делам и всегда удачно. Это для нас куда-то поехать все равно, что гору свернуть, а он управился мигом.
   Я немного поболтала с ней о предстоящих крестинах, а на обратном пути, совсем рядом с Грасслендом, встретила миссис Трент.
   Когда она увидела меня, ее лицо просияло.
   — О, да это миссис Френшоу. Как поживаете? Вы чудесно выглядите, моя дорогая. Материнство вам пошло на пользу.
   — Благодарю вас, — ответила я.
   — А как ваш ангелочек?
   — Все хорошо, спасибо.
   Я хотела было пройти мимо, но она взяла меня за рукав.
   — Не заскочите ли ко мне на минутку, немного поболтаем, выпьем чего-нибудь.
   — Не сейчас, спасибо. Я засиделась в Эндерби, и мне пора домой.
   — Только чуть-чуть перекусить, — уговаривала она меня. — Я хотела поговорить с вами.
   У меня сердце замерло, и я стала придумывать извинения.
   — Пойдемте, — продолжала она. — Это весьма важно. Я уверена, вы с согласитесь, когда я расскажу вам.
   У меня дрожали ноги, и я почувствовала, как кровь приливает к лицу.
   — Вы не переутомились? Знаете, вам нужно заботиться о себе. Должна вам сказать материнские заботы отнюдь не пикник.
   — Я отлично себя чувствую, благодарю вас. Вот только как раз сейчас…
   — Давайте зайдем ко мне. Я должна поговорить с вами. Я уверена, когда вы услышите, что я собираюсь вам сказать…
   Она пожирала меня глазами. Я подумала: она все знает. Что же теперь делать?
   Придется узнать худшее. Если я не выясню, на что она намекает, то, возможно, буду воображать себе нечто гораздо более страшное… катастрофическое.
   Я уступила и пошла с ней в Грассленд.
   — Заходите. Здесь нам будет уютно. Мои девочки как раз ушли. Я полагаю, они отправились в Эндерби. Мадемуазель Софи так добра к Долли. Кажется, она сочувствует ей.
   И Долли очень привязалась к ней.
   — Да… я ее там встречала.
   — Это хорошо и для нее, и для мадемуазель. Я всегда говорю, что в мире не так часто можно найти друзей. Что вы будете пить?
   — Ничего, благодарю вас. Я перекусила у мадемуазель д'Обинье.
   — Хорошо. — Она провела меня в небольшую гостиную рядом с холлом, закрыла дверь и, когда я уселась, пристально посмотрела на меня и сказала:
   — Это по поводу моей Эви.
   — Да?
   — Я беспокоюсь о ней. Она такая милая девушка. Видите ли, мистер Фаррингдон очень увлечен ею. Но из этого ничего не получается, а почему? Потому что он совсем не встречается с ней, да и как им встречаться? Я полагаю, что очень скоро они смогут увидеться. Он весьма приятный молодой человек. Но чуточку медлительный, правда, иногда такие люди оказываются самыми лучшими. Но его нужно чуть-чуть подтолкнуть.
   Он приглашен к вам на крестины?
   — О нет, никакого приема не будет, миссис Трент. После крестин мы соберемся в семейном кругу.
   — Я полагаю, Петтигрю все-таки будут там… учитывая, что мистер Джонатан помолвлен с молодой леди.
   Я подумала: все-то она знает о нас!
   — Они в некотором роде члены семьи, — сказала я.
   — А Фаррингдоны?
   — Фаррингдоны — близкие друзья мистера Френшоу-старшего, и, может быть, они заглянут к нам.
   — Они безусловно придут… а с ними их сын. Мне очень хочется, чтобы он почаще встречался с моей Эви. Я думаю, что тогда он обязательно сделал бы ей предложение.
   — Я, право же, ничего в этом не понимаю, миссис Трент.
   — Зато я понимаю. Никогда не видела молодого человека, более готового влюбиться, чем этот Гарри Фаррингдон. Но что происходит? Стоит ему пробыть с ней пару часов, как их тут же разлучают. Он, безусловно, влюблен в нее. Она такая милая девушка. Я думаю, если бы только она попала в подобающее общество…
   Вы улавливаете смысл?
   — Да, конечно, я, право, что-нибудь сделала бы, если… гм…
   — Миссис Френшоу, пригласите мою Эви на крестины. Пусть этот приятный молодой человек снова увидится с ней. О, я беспокоюсь о девушках, миссис Френшоу. Я сделала все возможное, чтобы дать им хорошее воспитание, — и вы должны признать, я многого добилась в отношении Эви. Видите ли, я не настолько богата… не так, как ваша семья. Мне всегда приходилось считать деньги и наскребать по мелочам. Понимаете, все из-за моего сына Ричарда. Он был довольно невоздержанным. Погуливал, и его женили. Но она умерла, когда Долли появилась на свет.
   Он остался с двумя девочками и привел их ко мне.
   А потом, когда Эви еще не было и десяти лет, он ушел от нас навсегда.
   Такой девочкой, как Эви, можно гордиться. Я мечтаю увидеть ее хорошо устроенной. Я желаю ей добра.
   — Хорошо вас понимаю.
   Тогда пригласите ее на крестины, чтобы она встретилась с Гарри Фаррингдоном. Это все, чего я хочу.
   — Этим занимается моя мать, — сказала я.
   — Она послушается вас.
   — Я бы обязательно позволила Эви, если бы мы отмечали это событие более широко. Но тут, действительно, собирается только семейный круг и несколько..
   — Вы имеете в виду Фаррингдонов; но почему тогда нельзя пригласить и Эви? Думаю, вы это сделаете для меня. Сделаете, когда я вам кое-что расскажу… нечто такое, что вам следует знать.
   Я почувствовала тошноту и головокружение. Началось… Это — шантаж. Она все знает. Это она находилась тогда в доме и говорила в трубу. Она собирается сказать: если вы не выполните мою просьбу, то я все расскажу.
   Я словно издалека услышала свой голос:
   — О чем же… вы хотите мне рассказать?
   — О, знаете, у всех есть свои секреты, не правда ли? А человеческая натура такова, что всегда есть какие-то вещи, которые нам не хочется вытаскивать на свет, да это и не нужно. Но, если ошибка уже сделана… здравомыслящие люди… они пытаются ее исправить, так ведь?
   До меня донесся мой притворный смех:
   — Я, право же, не понимаю вас, миссис Трент.
   — Ну, вы знаете, нужно прощать людей, когда они молоды. У них горячая кровь. Они совершают такие дела, о которых потом жалеют, но тогда уже слишком поздно. Нам следует думать о таких вещах… как последствия… когда мы уступаем своим маленьким слабостям.
   — Пожалуйста, миссис Трент…
   — Хорошо, моя милая, я подхожу к главному. Я только хочу сказать, что моя Эви имеет такое же право на хорошую жизнь, как любой человек. Если бы она имела то, что ей причитается, то давно бы посещала все эти балы и приемы. Она имела бы реальную возможность найти там того, кто даст ей богатство и позаботится о ней в будущем.
   Она, казалось, отклонилась от темы, и я тоскливо ждала, когда же она вернется к своим угрозам, чтобы я выполнила ее просьбу в уплату за молчание.
   — Я вам это рассказываю, миссис Френшоу, потому что знаю вас как разумную молодую женщину. И к тому же у вас доброе сердце. Вы не станете судить других слишком строго, не так ли? У меня такое чувство, что вы меня поймете.
   — Скажите же наконец, что именно я должна понять.
   — Это очень давняя история.
   — Пожалуйста, расскажите мне ее, миссис Трент.
   — Вас тогда еще не было и в помине, миссис Френшоу. Это было, еще когда ваша бабушка жила здесь, в Эндерби.
   Я вздохнула свободнее. По-видимому, речь пойдет не о том, чего я боялась, если, конечно, она не перейдет к той теме в дальнейшем.
   — Я жила здесь с матерью, экономкой в Эверсли, присматривавшей за старым хозяином. Появилась ваша бабушка, и все нарушилось. Старик сошел в могилу… тот мистер Френшоу… Дикон стал хозяином Эверсли. О, он был совсем другим тогда.
   У него было какое-то имение далеко отсюда… не слишком богатое, но он получил Эверсли. Женившись на деньгах, он стал очень важным господином… но я-то знала его тогда, когда он был простым парнем. Да и я сама была тогда простой девушкой. Мы с ним забавлялись… вы понимаете, что я имею в виду… еще до того, как я вышла замуж за Эндрю. Потом я перебралась в Грассленд и Эндрю влюбился в меня. Я его тоже полюбила… и он на мне женился. Можете вообразить, что говорили по этому поводу все наши соседи.
   — Да, миссис Трент, — сказала я, почувствовав, что снова оживаю. Скорее всего, это не имеет ко мне никакого отношения.
   — Люди не всегда добры к другим, вы согласны? Они ничего не забывают, и в таких местах, как это, дурная слава ложится на всю семью. Я знала, что моя мать оставила Эверсли из-за толков. Говорили, что она еще счастливо отделалась. И вот все это припомнили мне. Я осталась здесь.
   Мой Эндрю был прекрасным человеком.
   Когда я ходила беременная, он выглядел счастливым отцом. Я не знаю, считал ли он на самом деле Ричарда своим. Он был таким самолюбивым. Разве я могла сказать ему правду? Иногда нужно хранить молчание о таких делах. Это бы разбило его сердце… И я решила, пусть он считает, что ребенок его, для общего блага. Вы понимаете, что я хочу сказать?
   — Да, — слабо вымолвила я.
   — Я хочу сказать, что отцом моего Ричарда был муж вашей матушки.
   — Нет, нет!
   — О да! В этом все дело.
   — Он знает?..
   — Я полагаю, он отлично знает. Я могла забеременеть только от него, но никак не от Эндрю и ни от кого другого. Но мне удобнее всего было говорить, что это ребенок от Эндрю. Так было лучше и для Эндрю, и для мистера Френшоу.
   — Кому об этом известно?
   — Мне, и ничто не убедит меня, будто мистеру Френшоу не известно тоже.
   А теперь знаете и вы.
   — И вы доверили мне этот секрет, который хранили годами?
   — Только потому, что желаю восстановить справедливость. Эви имеет законные права, разве вы не видите?