Карр Филиппа. Подмененная

   Тем не менее, я Живо помню, сколь ужасны были часы ожидания, когда я сидела с дедушкой и бабушкой… и с ним. Он не мог усидеть на месте и постоянно расхаживал по комнате, забрасывая нас вопросами.
   Как она выглядела? Почему за ним не послали раньше? Нужно немедленно что-то делать…
   Дедушка сказал ему:
   — Ради Бога, успокойтесь, Бенедикт, Все с ней будет в порядке. О ней заботятся как нельзя лучше.
   Бенедикт сердито сказал:
   — Она должна была остаться в Лондоне.
   — Кто же мог знать? Мы думали, что так будет лучше, — ответила бабушка.
   — Какой-то деревенский докторишка! И глупая старуха…
   Я разозлилась на него. Он обвинял моих бабушку с дедушкой. Но они, как и я, понимали, что лишь чрезвычайное волнение заставляло его вести себя так, что, возлагая вину на других, он давал выход своим страхам и страданию.
   Время тянулось бесконечно. Мне казалось, что все часы остановились. Ожидание… ожидание… и с каждой секундой я боялась все больше.
   Это становилось невыносимым. Холодный страх постепенно парализовывал меня. Я чувствовала, что то же самое происходит и с остальными. Возле меня сидела бабушка. Мы смотрели друг на друга и даже не пытались скрыть свои чувства. Она взяла меня за руку и крепко сжала ее.
   Потом вышел доктор, вслед за ним появилась миссис Полгенни. Им было не обязательно что-нибудь говорить. Мы все поняли, и меня охватило всепоглощающее чувство одиночества.

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ ТРАГЕДИЯ

   Вспышки невыносимого отчаяния, перемежающиеся периодами никогда ранее не испытываемого мной чувства полной безнадежности, преследовали меня в то время. Помню, как мы стояли возле маминой кровати. Она была прекрасна: на ее лице застыло выражение покоя; она была так бледна, так молода — и так далека от всех нас. Я не могла смириться с тем, что ее уже нет с нами.
   На ребенка мы едва взглянули. Наверное, это было просто невыносимо. Если бы не ребенок, ничего этого не случилось бы.
   Бабушка с дедушкой были убиты горем. Они так нежно любили свою дочь! Случившееся потрясло их не меньше, чем меня. Что касается Бенедикта, трудно описать выражение отчаяния на его лице. Казалось, он винил в случившемся весь мир. Именно тогда я осознала, как он любил ее. Думаю, все мы испытывали потребность уйти куда-нибудь, чтобы побыть наедине со своим горем.
   Ребенком занимались миссис Полгенни и доктор. У меня складывалось впечатление, будто они не верят в то, что девочка выживет. Существовала проблема кормления, но в этом миссис Полгенни была непревзойденным авторитетом. Мы были слишком сражены горем, чтобы думать о чем-то другом. Не представляю, что бы мы делали без миссис Полгенни.
   Впоследствии бабушка говорила, что мы должны быть вечно благодарны ей. Она слегка суетилась, но продолжала ухаживать за ребенком, пока мы лелеяли свою скорбь.
   Потом настало время подумать о текущих делах. Я решила, что ребенок останется в Кадоре. Я знала, что, когда бабушка немного придет в себя после этого ужасного удара, она тоже захочет сделать так. Однако поначалу мне было трудно думать о девочке, и, каким бы странным это ни представлялось нам позже, миссис Полгенни, кажется, все понимала. Она перестала быть вестником Господним и превратилась в деловитую сестру милосердия, отдавшуюся заботам о живых, в то время как мы продолжали скорбеть об ушедшей.
   Кое-как мы протянули этот день и ночь, а утром, встав с постели после короткого сна, я вдруг осознала, что жизнь продолжается. Мама умерла, и мне следует смириться с этим. На этот раз я по-настоящему потеряла ее.
   Мы все находились в подавленном состоянии, и Бенедикт в большей степени, чем остальные. Дедушка пытался быть здравым и рассудительным, пытался думать о будущем, лишь бы как-то спрятаться от ужасного настоящего. Был назначен день похорон.
   Мама лежала в гробу… Она, которая всегда была такой живой, такой веселой, — главным для меня в жизни человека.
   Конечно, у меня оставались дедушка с бабушкой, за что я благодарила Бога. А еще этот ребенок. По словам миссис Полгенни, девочка была очень слаба, так что нам не следовало суетиться вокруг нее:
   — Оставьте ее сейчас в покое, предоставьте ее мне.
   Мы так и поступили — по-моему, с чувством облегчения.
   Настал день похорон. Я никогда его не забуду: экипажи, катафалк, могильщики в траурных одеждах, запах лилий… Впоследствии этот запах всегда напоминал мне о похоронах.
   Мы стояли возле могилы: Бенедикт, дедушка с бабушкой и я, держа бабушку за руку. Я видела, как мой отчим смотрел на комья земли, падающие на крышку гроба, мне больше никогда не доводилось видеть на чьем-либо лице такое отчаяние.
   Потом мы вернулись в Кадор, ставший домом скорби.
   Я убеждала себя, что это должно измениться, так как ничто не длится вечно.
   На следующий день Бенедикт уехал. Наверное, ему не хотелось никого из нас видеть.
   У дверей стоял экипаж, который должен был увезти его на станцию, и мы спустились вниз, чтобы попрощаться с ним. Бабушка пыталась утешить его, глубоко осознавая его горе.
   Она сказала ему:
   — Оставьте все как есть, Бенедикт. Позже, когда все придут в себя, мы что-нибудь придумаем. Ребекка и ребенок пока останутся с нами.
   Я видела выражение его лица, когда она упомянула о ребенке. Это была резкая враждебность, граничащая с ненавистью. Я понимала, что он должен кого-нибудь осудить, чтобы облегчить свое невыносимое горе, должен вытеснить его более сильным переживанием. Я чувствовала, что он недружелюбно относится к девочке и всю жизнь будет напоминать себе, что, если бы не она — Анжелет была бы с ним.
   Я понимала его чувства, поскольку тоже ощущала подобную неприязнь и сознавала, что это может стать преобладающим чувством. Но он винил во всем ребенка, а я винила его. Он внушал себе, что ребенок виноват в смерти матери, а я считала, что, если бы, мама не вышла замуж за Бенедикта, мы по-прежнему чудесно жили бы вместе.
   Когда он уехал, стало легче.
   Пенкарроны — бабушка и дедушка Патрика — снова показали себя верными и преданными друзьями.
   Когда-то их дочь Морвенна и моя мама впервые вместе появились в свете; затем Морвенна со своим мужем отправилась в Австралию вместе с моими родителями; там родились я и Патрик. Наши семьи были так тесно связаны, что можно было считать нас единой семьей.
   После отъезда Бенедикта миссис Пенкаррон сказала моей бабушке:
   — Я хочу забрать вас к себе, в Пенкаррон. Хочу, чтобы вы провели у нас хотя бы два дня.
   — Есть ведь еще этот ребенок… — сказала бабушка.
   Миссис Пенкаррон задумалась, а потом сказала:
   — Миссис Полгенни присмотрит за ребенком. Вам необходимо уехать отсюда, чтобы хоть немного отвлечься.
   Наконец бабушка позволила убедить себя, и мы поехали.
   Пенкарроны делали все возможное, чтобы помочь нам. Проку от этого, впрочем, было немного. Бабушка была очень беспокойна. Мы часто гуляли вместе, и она говорила со мной о матери:
   — Я чувствую, что она все еще с нами, Ребекка.
   Давай постараемся не отпускать ее. Будем разговаривать так, словно она находится рядом…
   Я рассказала ей о разговоре с мамой, который случился несколько недель назад.
   — Она просила меня опекать этого ребенка. «Всегда заботься о нем», — так она и сказала о моих будущих братишке или сестренке. Странно, что она заговорила со мной возле пруда.
   — Это место имело для нее особое значение.
   — Да, я знаю. И теперь, оглядываясь назад, я припоминаю, как она говорила это. Как будто знала, что покинет нас.
   Бабушка взяла меня под руку:
   — У нас остался ребенок, Ребекка.
   — Поначалу никто не хотел и смотреть на него.
   — Это потому, что…
   — Потому, что ее рождение вызвало смерть моей мамы.
   — Бедная крошка. Она-то здесь причем? Мы должны и, конечно, будем любить этого ребенка, Ребекка.
   Это ведь твоя сестра и моя внучка. Именно этого хотела бы твоя мать… именно этого она бы и ждала.
   — А мы уже бросили ее…
   — Да. Но после возвращения все пойдет по-другому. Мы найдем утешение в этом ребенке. Мы скажем Пенкарронам, что завтра уезжаем. Они милые люди и поймут нас.
   Они действительно поняли нас, и на следующий день мы вернулись в Кадор.
   Нас встретила довольная миссис Полгенни.
   — Девочке стало лучше, — сказала она. — Она пошла на поправку. Я с ней сижу день и ночь. Было видно, что с ней придется повозиться… хотя поначалу казалось, что не удастся ее вытянуть. Вот увидите, как она изменилась. Орет во всю глотку… ее светлости что-то не нравится.
   Она с гордостью ввела нас в детскую. И верно, девочка изменилась. Она выглядела пухленькой, более здоровой — совсем другой ребенок.
   — Теперь она начнет расти как на дрожжах, — сказала миссис Полгенни. — Раз уж выжила, дело пойдет на лад.
   Наверное, именно с этого момента у нас изменилось настроение. Нам нужно было думать о ребенке, заботиться о его будущем.
 
   Мы поступили разумно, проведя несколько дней у Пенкарронов. Эта поездка проложила границу между ужасными переживаниями и последовавшей повседневной жизнью.
   По возвращении мы осознали, что жизнь продолжается. Очевидно, в глубине души мы не верили в то, что ребенок выживет и что возле нас постоянно будет находиться воплощенное напоминание о смерти любимого человека. И доктор Уилмингхем и миссис Полгенни явно полагали, что ребенок последует за своей матерью, но каким-то чудом девочка не только выжила, но и поправилась. Мы должны были любить и нянчить ее — именно этого хотела бы моя мать.
   Теперь самым главным для нас стал ребенок, и мы мало-помалу начали излечиваться от горя.
   Нужно было крестить ребенка. Ее назвали Белинда-Мэри. Имя выбирала моя бабушка.
   — Оно просто пришло мне в голову, — сказала она.
   С этих пор в нашем доме появилась вполне определенная личность — Белинда. Мы сразу заметили, что это необычный ребенок: она была сообразительней других малышей, и нам даже казалось (как бы нелепо это ни звучало), что она узнает нас.
   Миссис Полгенни, к счастью, была в это время свободна от прочих пациентов и смогла на некоторое время взять на себя роль няни. Вероятно, именно благодаря ее искусству ребенок чувствовал себя так хорошо. Бабушка сказала, что нам необходима няня, и миссис Полгенни согласилась с этим.
   Примерно через неделю после нашего возвращения от Пенкарронов она сделала нам одно предложение, .
   — Это о моей Ли, — сказала она. — Не знаю, конечно, но с тех пор, как она ездила в Хан-Тор заниматься рукоделием, с ней что-то неладное. Я уж думаю, не сглазила ли ее в Сент-Иве моя сестра, чтобы Ли подольше оставалась при ней.
   Мы с бабушкой обменялись многозначительными взглядами. Нам трудно было представить, чтобы Ли хотела вернуться в этот дом, где безукоризненная чистота ценилась почти так же, как богобоязненность.
   — Ли умеет обращаться с малышами, — продолжала миссис Полгенни. — Я ведь ее кое-чему учу… да и сама я буду неподалеку. В общем, я думаю, что для Ли было бы неплохо поработать нянькой у вашей малышки.
   — Как! — воскликнула бабушка. — Да ведь у Ли золотые руки!
   — Вот пусть она их и приложит ради ребеночка. Девочку-то надо обшивать.
   — Вы уже говорили с ней об этом?
   — Ну да, говорила. Поверьте, Ли сама хочет взяться за такую работу. Устала она вечно сидеть над рукоделием, да и для глаз это вредно. Она чувствует, что глазам пора отдохнуть. У нее даже головные боли начались. В общем, моя дочь хочет быть нянькой у этого ребенка. Чего она не знает — я подскажу. А малышей она действительно любит.
   — Что ж, — сказала бабушка, — если Ли и в самом деле согласна, это превосходная идея.
   — Я пришлю ее сюда. Пусть поговорит с вами.
   — Это решило бы проблему… да и человек нам знакомый. Меня это устраивает.
   Так Ли пришла к, нам и вскоре поселилась в детской. Ребенок, похоже, принял, ее благосклонно, и все были довольны.
   Нам всегда нравилась Ли, хотя, конечно, раньше мы видели ее нечасто. Она сидела взаперти в своем доме, выходя из него только в сопровождении матери.
   Теперь она казалась совсем другим человеком, более счастливым, чему я, впрочем, не удивилась. Она была спокойной и скромной. Бабушка сказала, что нам очень повезло с няней.
   Ли расцвела и стала настоящей красавицей — с довольно загадочной внешностью, с длинными темными волосами и одухотворенными карими глазами. Ее привязанность к девочке была несомненной. Бабушка заметила, что с ребенком на руках Ли напоминает мадонну с картин эпохи Ренессанса. Как только малышка начала узнавать окружающих, она стала тянуться к Ли.
   Наш интерес к детской помог нам пережить эти самые тяжелые месяцы. Мы постоянно говорили о Белинде. Ее первая улыбка, первый прорезавшийся зуб — все приобретало для нас чрезвычайную важность и было необычайно захватывающим.
   Во всяком случае, мы оправились от полученного удара и смирились с тем, что моей мамы больше не было с нами.
   Мы втроем сидели за завтраком, когда принесли почту. Среди прочего там было и письмо от Бенедикта.
   Бабушка встревоженно взглянула на него, и я поняла, что ей страшновато вскрывать письмо.
   Она неуверенно сказала дедушке:
   — Это от Бенедикта.
   Дедушка медленно кивнул.
   — Он, наверное, хочет забрать ребенка…
   Дедушка спокойно сказал:
   — Вскрой его, Аннора. Бенедикт, скорее всего, понимает, что Белинде и Ребекке лучше остаться здесь.
   Бабушкины пальцы слегка дрожали, но по мере чтения выражение ее лица начало проясняться. Я жадно смотрела на нее.
   — Он пишет, что считает себя ответственным за малышку и за Ребекку.
   — Только за Белинду, — возразила я.
   — Ну, я полагаю, что, будучи твоим отчимом, он является и твоим опекуном, — сказал дедушка.
   — Нет. Меня опекаете вы.
   Дедушка улыбнулся и спросил:
   — Что там еще в письме?
   — Он пишет, что предпримет соответствующие шаги, а пока, если это нас не затруднит, детям было бы лучше оставаться здесь. — Бабушка засмеялась. — Не затруднит! Вот уж, действительно…
   Я тоже рассмеялась.
   — Мы не нужны ему, так же как и он нам.
   — Значит, все в порядке, — заключила бабушка.
   — Бенедикт хочет дать понять, что сознает, как мы помогаем ему, — заметил дедушка;
   — Что это он такое говорит?
   — Думаю, речь идет о няне и всем прочем.
   — Какая чепуха!
   — Что ж, отлично. Будем жить, как прежде.
   Мы почувствовали облегчение, но, тем не менее, я призадумалась. Меня смутило напоминание о том, что Бенедикт является моим опекуном и отцом Белинды, что именно он будет решать наше будущее. Подбежав к бабушке, я прильнула к ней.
   — Мы останемся с вами, — сказала я, — Я не хочу покидать вас.
   — Все будет хорошо, — заверил меня дедушка. — Подобным образом он выражает заботу о вас. Он рад тому, что вы здесь, под нашим присмотром, ведь нам это сделать гораздо легче, чем ему.
   Когда позже я вновь заговорила с бабушкой да эту тему, она сказала:
   — Не беспокойся. Без жены ему будет нелегко организовать домашнее хозяйство — хоть в Лондоне, хоть в Мэйнорли. Бенедикт поглощен своей карьерой.
   Он просто хочет подчеркнуть, что чувствует свою ответственность, но он, конечно же, понимает, что для Белинды не придумать лучшего места. Не забывай, что он — ее отец.
   — Лучше бы это было не так, — сказала я.
   Бабушка лишь печально покачала головой.
   Она так же, как и я, мечтала о том, чтобы все шло, как прежде, когда мы счастливо жили вместе.
 
   Прошел год, и настала годовщина смерти моей матери. В течение этого года Бенедикт нанес два визита в Корнуолл. Он осматривал своего ребенка. Я в это время находилась в детской. Белинда отнеслась к нему безразлично. Ли подняла ее и передала ему на руки.
   Он осторожно поднял ее, и тут Белинда издала протестующий вопль, который тут же сменился удовлетворенным пыхтением, когда Ли забрала ее обратно.
   Ли сказала:
   — Очень сообразительная малышка. Вы будете ею гордиться.
   Мой отчим внимательно поглядел на Ли. Она опустила глаза и слегка покраснела, став еще больше похожей на изображения мадонны. Чуть позже бабушка завела с ним разговор о Ли.
   — Она исключительно привязана к Белинде, — сказала она ему, — и хорошо умеет ухаживать за ребенком. Она ведь дочь акушерки, так что многому научилась у своей матери.
   — Судя по всему, она знает свое дело, — согласился Бенедикт.
   Со мной он говорил сдержанно, видимо, зная мою неприязнь к нему и, возможно, ощущая по отношению ко мне то же самое.
   — Ребекка, через некоторое время тебе необходимо будет отправиться в школу, — сказал он. — Гувернантка не может обеспечить достаточного образования.
   — Я очень довольна мисс Браун.
   — Быть образованной — нечто совсем иное, чем быть довольной. Мы планировали отдать тебя в школу.
   Он хотел сказать, что они с мамой когда-то планировали это. Значит, она говорила с ним обо мне.
   — Возможно, в следующем году, — сказал он.
   Итак, пока я была в безопасности.
   Я радовалась его отъезду в Лондон. Бабушка тоже оживилась. Видимо, она никогда не забывала о том, что рано или поздно он заберет у нее и меня, и Белинду.
   Меня посылали в школу, но, что касается Белинды, она, по-моему, была ему не нужна. Что-то в его взгляде, когда он смотрел на девочку, подсказывало мне, что он винит ее в смерти своей жены.
 
   Патрик приехал в Корнуолл на летние каникулы и привез с собой школьного приятеля. Конечно, этот приятель не хотел, чтобы им мешала девчонка. Итак, на этот раз все складывалось иначе. Патрик был очень добрым человеком и всегда внимательно относился к чувствам других людей — он унаследовал это от своей матери, поэтому ему было ясно, что я ощущаю себя отверженной. Он был смущен, но ничего не мог поделать: он был обязан доставлять удовольствие своему гостю. Мы подрастали, и в наших отношениях появилось много нового.
   Я часто ходила к пруду и вспоминала о своей маме, о том, как мы сидели там вместе с ней и разговаривали.
   Я вспоминала, как она просила меня позаботиться о ребенке, тогда еще не родившемся на свет Она будто предчувствовала, что что-то произойдет и ей суждено умереть.
   Этот пруд сыграл в ее жизни особую роль, и, когда я сидела там, у меня появлялось странное ощущение, что мама находится возле меня… пытается заговорить со мной.
   Именно здесь, у пруда, я впервые увидела Люси.
   Она меня интересовала, поскольку никто до последнего дня не верил в то, что ее мать собирается рожать, и никто не знал отца Люси.
   Иногда о ней упоминала миссис Полгенни. Она говорила:
   — Не найти лучшей матери, чем Дженни Стаббс, и это весьма странно, потому что у нее, как говорится, кое-чего в голове не хватает. Но, если речь идет о ребенке, она хорошо соображает. Уж на что заморышем была эта Люси, а теперь здоровехонька, и все благодаря заботам Дженни. Такие, как она, просто предназначены быть матерями. Жаль, что милосердный Господь счел необходимым малость недодать ей ума.
   Это было единственной критикой в адрес Господа Бога, которую я от нее слышала: очевидно, этот вопрос ее сильно волновал.
   Моя бабушка тоже удивлялась. Миссис Грейнджер, на чьей ферме время от времени подрабатывала Дженни, сказала, что эта женщина сильно изменилась после рождения Люси.
   — Она теперь вполне разумна, — продолжала миссис Грейнджер, — а что до Люси, так за самой мисс Белиндой лучше не присматривают. Всегда чистенькая, ухоженная Я позволила Дженни приносить ребенка сюда. Работать ей это не мешает, а терять Дженни мне не хочется. Она неплохая работница, а теперь, когда к ней вернулся рассудок, стала еще лучше.
   Бабушка сказала:
   — Бедняжка помешалась именно на этой почве.
   Видишь ли, когда-то она потеряла своего ребенка.
   После этого у нее и начались странности А когда у нее снова появился ребенок, она пришла в себя Когда она украла тебя, то заботилась ничуть не меньше, чем сейчас о маленькой Люси. Я знаю, как миссис Полгенни относится к тому факту, что этот ребенок незаконный, но, если это меняет жизнь человека таким образом — думаю, здесь нет вреда.
   Как бы то ни было, я очень интересовалась Люси и явно ей нравилась. Я частенько приходила к пруду во второй половине дня, и тогда Дженни выносила ее из дома и беседовала со мной Девочке в это время исполнился годик. Это было чудесное дитя с голубыми глазами и темными волосами. Она обычно сидела рядом со мной, серьезно глядя на меня, а потом вдруг начинала улыбаться.
   — Она вас очень полюбила, мисс Ребекка, — довольным голосом говорила Дженни.
   Иногда вместе со мной приходила Ли с Белиндой.
   Девочки были одного возраста, и им нравилось играть друг с другом. Любопытно, что, несмотря на младенческий возраст, Белинда уже стремилась командовать.
   Я предпочла бы, чтобы они почаще играли вместе, но Ли время от времени находила какие-нибудь отговорки. Я заметила, что, когда дети играли, она наблюдала за ними с напряженным выражением лица Неужели ей были свойственны снобистские предубеждения насчет того, что Белинда принадлежит к знатному семейству и ей не стоит водиться с ребенком из деревенского дома?
   Я сказала об этом бабушке, и она согласилась с тем, что низшие сословия иногда бывают в этих вопросах гораздо чувствительнее нас. Достаточно было посмотреть на строгие правила поведения прислуги в доме, чтобы убедиться в этом.
   Бабушка была довольна тем, что я проявляю интерес к Дженни и Люси. Она и сама часто посещала их домик и проверяла, достаточно ли там еды и комфорта.
   Чем чаще я видела Люси, тем больше привязывалась к ней и с нетерпением ожидала новых встреч.
   — Что с ней будет? — спрашивала я бабушку. — Сейчас, пока она маленькая, все в порядке, ну а потом, когда она вырастет?
   — Наверняка найдет работу в одном из зажиточных домов, а возможно, будет подрабатывать на фермах, как ее мать — Я чувствую в этой девочке что-то необычное.
   — Мы будем присматривать за ней и помогать, чем можем.
   — Знаешь, Люси очень смышленая. Я думаю, она столь же сообразительна', как Белинда, только менее активна.
   — Что можно сказать о ребенке в таком возрасте?
   — По-моему, это уже заметно. Надеюсь, у Люси все будет хорошо.
   — Не беспокойся. Мы позаботимся о ней.
 
   Я знала, что перемены близки. Сразу после второго дня рождения Белинды мне пришлось отправиться в школу. По мнению Бенедикта, мисс Браун уже не могла обеспечить мне достаточного образования.
   — Да что он в этом понимает? — возмущалась я, — Меньше всего его интересует мое образование.
   — В свое время он обсуждал это с твоей матерью, — утихомиривала меня бабушка. — Вероятно, так будет лучше для тебя. Здесь ты отрезана от мира, и тебе полезно пообщаться с другими людьми.
   Итак, я поехала в школу, которую в первые недели ненавидела, а потом понемножку привыкла к ней и даже полюбила. Я легко завязывала знакомства, неплохо проявляла себя в играх, еще лучше — на занятиях (мисс Браун дала мне прочные основы знаний), и жизнь моя постепенно наладилась Время летело быстро. Я с нетерпением ждала приездов в Кадор на каникулы, но, как выяснилось, с той же радостью ожидала и новой встречи со своими подругами. Школьные события, вроде того, кто будет петь на школьных концертах, кто с кем будет жить в одной комнате, куда мы направимся на пикник, — все это было важно для меня.
   Бабушка с дедушкой были довольны, что я так хорошо приспособилась к этой жизни. Они с нетерпением ждали моих писем, которые затем отсылали Бенедикту. Думаю, он никогда даже не смотрел их.
   Я приехала домой на рождественские каникулы.
   Патрик со своими родителями прибыли на праздник в Пенкаррон, и мы часто виделись с ним. На этот раз Патрик не привез с собой приятеля, так что никто нам не мешал.
   Белинде через полгода должно было исполниться четыре года. Я поразилась, насколько она выросла за время моего отсутствия. Она стала довольно властной и бойко разговаривала. Ли с гордостью сказала, что девочка необыкновенно умна для своего возраста и что она с нетерпением ждет Рождества.
   В этот день должен был состояться праздник и для нее. Были приглашены близнецы Джекко и Анн-Мэри и еще несколько живших неподалеку детей. Из Плимута ждали специально вызванного фокусника.
   Я давно не видела бабушку такой счастливой. Подготовка к празднику для Белинды очень радовала ее.
   Мои мысли обратились к Люси. У нее будет совсем другое Рождество! Я расспросила о ней бабушку.
   — О, мы позаботимся о том, чтобы она ни в чем не нуждалась. Я уже послала им угля и дров, а ты, наверное, не откажешься снести корзину с провизией.
   — С удовольствием. А когда?
   — Дорогая, ты же только что приехала домой. До Рождества еще есть время.
   — Я зайду к ним завтра и, наверное, прихвачу что-нибудь с собой.
   — Ты очень интересуешься этой девочкой, правда?
   — Что ж, это так. Ее рождение было столь неожиданным, верно? Никто не верил в то, что Дженни действительно собирается рожать. К тому же Люси очень умный ребенок. Просто невероятно, чтобы Дженни могла родить такого.
   — О, дети часто совсем непохожи на своих родителей. Но я согласна с тобой, девочка и в самом деле очень милая.
   — Я сравниваю ее с Белиндой… у которой все есть.
   — Так уж устроен мир. Неравенство существовало всегда.
   — Да, наверное, но мне хотелось бы сделать для нее что-нибудь хорошее.
   — У тебя будет такая возможность.
   Итак, на следующий день я отправилась в дом Дженни. Пруд производил мрачное впечатление. Был сырой пасмурный день, плакучие ивы склонялись над поверхностью пруда, и коричневато-зеленая вода зловеще поблескивала в этом мраке.