Кайз Мэриан. Не горюй!

   С другой стороны, может, и нет. Папа не отличался большой тщательностью при уборке. Ничего не двигал, даже стулья, не говоря уж о том, чтобы пылесосить под кроватью. Честно говоря, он даже пыль с книг не вытирал. Он придерживался следующего принципа: чего глаз не видит, о том сердце не печалится.
   Так что пустые бутылки могли спокойно валяться под кроватью десятилетиями и так и остаться незамеченными. Тем не менее я решила, что все равно выброшу их.
   Мне было стыдно за себя и свое эгоистичное и безответственное поведение.
   — Ты ведешь себя эгоистично и безответственно, — сказал папа.
   — Я знаю, — промямлила я.
   Мне было тошно or стыда.
   И, главное, какой пример я показывала Кейт?
   — И какой пример ты показываешь Кейт? — спросил он.
   — Дерьмовый, — пробормотала я.
   «Бедная девочка! — подумала я. — Мало ей того, что отец ее бросил…»
   — Бедная девочка! — сказал он. — Мало ей того, что отец ее бросил…
   Мне искренне хотелось, чтобы это мысленное эхо наконец смолкло.
   — В выпивке никогда не удается утопить печаль, — вздохнул отец. — Можно только научиться плавать.
   Чертовски верная мысль! На этом можно было бы закончить, но я прекрасно знала, что это только первая строка, начало первого параграфа отцовской лекции о вреде алкоголя. Я так часто ее слышала, когда была подростком, что могла повторить практически слово в слово.
   «Я сама себя обворовываю», — подумала я.
   — Ты сама себя обворовываешь, — печально сказал отец.
   «И видит бог, я не хочу кончить так, как тетя Джулия!»
   — И видит бог, ты не хочешь закончить так, как тетя Джулия, — печально добавил отец.
   Бедный папа! Тетя Джулия была его младшей сестрой, и ему приходилось возиться с ней во время ее запоев. Когда ее уволили, потому что она явилась на работу пьяной, она первым делом позвонила папе. Когда ее сбил велосипедист, потому что она брела пьяная по дороге ночью, как вы думаете, кому позвонили из полиции? Правильно. Папе.
   «Я пускаю деньги на ветер», — подумала я.
   — И ты пускаешь деньги на ветер, — продолжил он.
   Вот денег-то у меня как раз не было.
   — Впрочем, денег у тебя нет, — добавил он.
   «И выглядеть я буду плохо», — подумала я.
   — Короче говоря, это ничего не решает, — заключил он.
   Ошибка! Он забыл сказать мне, что я буду плохо выглядеть. Напомню ему, пожалуй.
   — И я буду плохо выглядеть, — мягко сказала я.
   — Да, разумеется, — поспешно спохватился он. — И будешь плохо выглядеть.
   — Пап, прости меня за все, — сказала я. — Я знаю, что вела себя отвратительно, что вы все за меня волновались, но я обещаю исправиться.
   — Умница, — слабо улыбнулся он.
   Я чувствовала себя так, будто мне снова три с половиной года.
   — Я знаю, тебе нелегко, — сказал отец.
   — Но это не значит, что я могу вести себя как последняя дрянь, — призналась я.
   Несколько минут мы просидели молча. Единственными звуками были счастливое посапывание Кейт — может быть, она, как и все остальные, радовалась, что я пришла в себя, — и мое шмыганье носом.
   — И ты позволишь девочкам смотреть любую программу по телевизору? — спросил отец.
   — Конечно, — поежилась я.
   — И ты больше не будешь на нас всех кричать?
   — Не буду, — пообещала я, повесив голову.
   — И вещами кидаться не будешь?
   — Я не буду больше кидаться вещами.
   — Знаешь, ты славная девочка, — улыбнулся он. — Что бы там ни говорили твои сестры и мать.

8

   После того как папа прочитал мне лекцию, он поцеловал меня — довольно неуклюже, надо сказать, — и, не глядя мне в глаза, пробормотал, что любит меня.
   Затем он легонько сжал розовую пятку Кейт и вышел из комнаты.
   Я долго лежала в постели, раздумывая над его словами и над тем, что я подслушала на кухне.
   И что-то во мне изменилось.
   Я немного успокоилась.
   «В конце концов, жизнь продолжается, — подумала я. — И моя жизнь тоже».
   Последний месяц я прожила, стараясь отгородиться от жизни, не участвовать в ней. Потому что жить без Джеймса, с сознанием этой утраты было слишком страшно.
   Мне не нужна была моя жизнь. Во всяком случае, не такой ее вариант. Вот я и решила обойтись без нее.
   Но после разговора с отцом я решила снова начать жить. Я была уверена, что справлюсь, — просто нужно перестать думать только о себе.
   Да, я все еще очень любила Джеймса, скучала по нему Сердце мое было разбито. Вполне вероятно, что в ближайшие сто лет я так и буду засыпать в слезах.
   Но я перестала ощущать себя инвалидом!
   Да, меня ударила по ногам бита предательства. И я свалилась на землю, задыхаясь от боли, не в силах подняться. Но оказалось, что я отделалась синяками. Правда, обширными. Первое впечатление было обманчивым, я ничего себе не сломала. Теперь я с трудом вставала на ноги и снова училась ходить. И хотя я все еще хромала, но, к своей радости, поняла, что могу передвигаться.
   Это не значит, что я перестала злиться или ревновать. Нет, не перестала. Но теперь это было уже не так остро, не так сильно, не так ужасно. Как бы получше объяснить?..
   Я все еще не упустила бы шанса дать Дениз пинок в живот или поставить фонарь под глазом Джеймсу, но я уже не тешила себя идеями пробраться в их любовное гнездышко и вылить на их спящие тела кастрюлю кипящего масла.
   Поверьте мне, это был явный прогресс!
 
   Итак, покалеченная и униженная (но не до такой уж большой степени), я решила снова вступить в мир, причем как можно незаметнее.
   Засыпая, я перечисляла в уме, что я имею в активе. И, надо сказать, это сильно отличалось от моих привычных дум за последний месяц.
   Итак, у меня есть замечательная дочурка.
   У меня есть семья, которая меня любит. Во всяком случае, я была уверена, что, стоит мне перестать вести себя как антихрист, они снова полюбят меня.
   Я еще довольно молода.
   У меня есть где жить.
   У меня есть работа, на которую я могу вернуться через пять месяцев.
   У меня есть здоровье (странно, никогда не думала, что вспомню об этом прежде, чем мне исполнится лет эдак девяносто).
   И самое главное, откуда ни возьмись у меня появилась надежда.
   В ту ночь я спала как дитя. И с этого уже можно было начинать.
   Мне доставило бы удовольствие сообщить вам, что, когда я проснулась на следующее утро, дождь кончился, облака разошлись и на чистом ярко-голубом небе засияло солнце. В унисон с моим солнечным настроением, так сказать. Но в реальной жизни все no-другому. За окном до сих пор моросило.
   Я, как обычно, проснулась на заре, покормила Кейт и осторожно прислушалась к своим чувствам. Так же осторожно, как вы трогаете языком десну вокруг больного зуба. И с радостью обнаружила, что мое настроение не изменилось со вчерашнего вечера. Я все еще чувствовала себя ожившей и полной надежд.
   Я снова заснула и проснулась около одиннадцати. В ванной комнате кто-то суетился. Наверняка Хелен обнаружила уплотнение в груди и вопила, собираясь умирать. По лестнице бежала мама, и после консультации я услышала следующее заключение:
   — Хелен, это никакое не уплотнение в твоей груди, это твоя грудь. — Потом мама протопала вниз по лестнице, бормоча: — Перепугала до смерти, сердце едва не остановилось… Я ее убью!
   Хелен оделась и отправилась в колледж, а я приняла душ.
   Я даже вымыла голову.
   И прибралась в комнате.
   Я выудила две водочные бутылки из-под кровати. Собрала банки из-под сидра и коробки из-под апельсинового сока и сложила их в пакет для мусора. Затем я собрала все стаканы, которыми пользовалась последние две недели, и выстроила их в шеренгу, чтобы потом отнести в посудомоечную машину. Подобрала осколки разбитого о стену стакана и завернула их в старую газету. И, что символично, выкинула все экземпляры журнала «Хелло»!
   Я почувствовала себя очищенной. Мне больше не хотелось читать дерьмовые журналы. Теперь я посажу себя на строгую диету из «Тайме», «Экономист» и «Фай-нэншл тайме». И лишь изредка буду заглядывать в «Мари Клэр», который папа покупает каждый месяц якобы для Анны и Хелен, но на самем деле для себя, потому что обожает этот журнал.
   И наконец спустя месяц после приезда в родной дом я решила одеться.
   Представьте себе, когда я попробовала надеть на себя джинсы Джеймса, в которых я приехала из Лондона, выяснилось, что они мне не подходят.
   Я в них утонула!
   Вот что делает жизнь на водке и апельсиновом соке в течение месяца (только не пытайтесь последовать моему примеру).
   Недолго думая, я совершила набег на гардероб Хелен. Видит бог, она была у меня в долгу.
   Она ободрала меня как липку за последние две недели, постоянно требуя огромных сумм «на расходы», когда бегала для меня в магазин за выпивкой. Как ни любила я Анну, надевать ее бесформенные платья, все в колокольчиках и зеркалах, мне не хотелось.
   В комнате у Хелен на стуле вместе с большой стопкой очень дорогих и ни разу не раскрытых учебников я нашла прелестные леггинсы. Они очень мне шли. В них мои ноги выглядели длинными и изящными. Просто чудо какое-то. В шкафу я разыскала красивую шелковую синюю блузку. И можете мне поверить, она тоже мне очень шла. Кожа казалась более чистой, а глаза — еще голубее.
   Я взглянула в зеркало и с удивлением узнала себя.
   «Эй, да я тебя знаю!» — подумала я.
   Впервые за последнее время я выглядела нормально. Я больше не походила на арбуз с ножками, потому что уже не была ни беременной женщиной, ни толстой идиоткой. Не походила я и на человека, сбежавшего из дур-дома, — с нечесаными волосами, в огромной ночной рубашке и с безумным взглядом.
   Это была я — такая, какой я себя помнила.
   Я подушилась духами Хелен, хотя ненавидела их, и, удостоверившись, что ничего больше не могу сделать для улучшения своей внешности, вернулась к себе в комнату.
   Я даже слегка подкрасилась — совсем чуть-чуть: мне не хотелось, чтобы мама позвонила в полицию и заявила, что у нее в доме появилась незнакомая женщина.
   Потом я наклонилась над Кейт и представила ей себя новую (вернее, старую).
   — Привет, малышка, — проворковала я, — поздоровайся с мамочкой.
   Не успела я извиниться перед ней за то, что выглядела такой неряхой в первый месяц ее жизни, как она заорала благим матом. Она определенно не знала, кто я такая! Я была совсем не похожа на ту женщину, к которой она привыкла, да и пахло от меня по-другому.
   Я успокоила ее, объяснив, что это настоящая я, а та неряха, которая ухаживала за ней последнее время, лишь притворялась ее матерью.
   Она вроде нашла мое объяснение вполне логичным.
   Затем я отправилась вниз, чтобы поздороваться с мамой, которая смотрела телевизор.
   — Привет, мам, — сказала я.
   — Привет, детка, — ответила она, на секунду оторвав взгляд от экрана.
   Потом мама вдруг круто развернулась и взглянула на меня еще раз.
   — Клэр! — воскликнула она. — Ты встала! Ты оделась! Ты выглядишь прекрасно! Это замечательно!
   Мама поднялась с дивана, подошла ко мне и крепко обняла. Она казалась такой счастливой. Я тоже обняла ее. Так мы долго стояли, обнявшись, со слезами на глазах.
   — Кажется, я слегка оправилась, — сказала я дрожащим голосом. — Во всяком случае, начинаю. И прости меня за то, что вела себя как последняя стерва. И еще за то, что заставляла тебя так за меня беспокоиться.
   — Знаешь, не надо извиняться, — мягко сказала она, все еще обнимая меня и улыбаясь. — Мы знаем, что тебе пришлось пережить. Мы просто хотим, чтобы ты была счастлива.
   — Спасибо, мам, — прошептала я.
   — И что ты собираешься сегодня делать? — весело спросила она.
   — Ну, сначала досмотрю с тобой телевизор, — сказала я, показывая на экран. — А потом приготовлю для всех нас ужин.
   — Очень мило с твоей стороны, Клэр, — с некоторым сомнением произнесла мама. — Но мы все умеем пользоваться микроволновой печью.
   — Нет-нет! — засмеялась я. — Я хочу сказать, что приготовлю настоящий ужин. Ну, понимаешь, поеду в супермаркет, куплю свежие продукты и приготовлю все с самого начала.
   — В самом деле! — несколько неуверенно сказала мама и посмотрела на меня отсутствующим взглядом. — На этой кухне уже очень давно никто не готовил настоящего ужина.
   Меня так и тянуло сказать, что на этой кухне никогда не готовился настоящий ужин, во всяком случае, с тех пор, как мама встала у руля семейства Уолш, но я вовремя остановилась.
   — Да ничего особенного, мам, — заметила я. — Сварю макароны с соусом, и все.
   — Макароны… — выдохнула она с тем же отсутствующим видом, как будто вспоминая другую жизнь, другое время, другой мир. — Да, — кивнула она, очевидно что-то припомнив. — Да, я помню макароны.
   «Господи! — подумала я в тревоге. — Неужели ее прошлые кулинарные попытки нанесли ей такую травму, что она до сих пор не может оправиться?»
   — Значит, ты не возражаешь, если я возьму машину и поеду кое-что купить? — спросила я, немного нервничая.
   — Если нужно, — сказала она слабым голосом, явно сдаваясь. — Если нужно.
   — Не дашь ли мне денег в долг? — спросила я.
   — Они принимают кредитные карточки, — быстро сказала мама. Упоминание о деньгах мгновенно перенесло ее из призрачного мира, где она обреталась, в сегодняшний день.
   Понимаете, дело не в том, что моя мама жадная. Вовсе нет. Но будешь экономной, если многие годы пытаться содержать семью из семерых человек на скромную зарплату. От этой привычки трудно отказаться.
   Мама дала мне ключи от машины и помахала рукой на прощание с таким видом, будто я уезжаю навсегда, а не в супермаркет, находящийся совсем рядом.
   Я же пребывала в возбужденном состоянии: ведь я не выбиралась из дома уже несколько недель. Тоже, кстати, признак того, что мои раны начали заживать.
   — Желаю хорошо провести время! — крикнула мне мама. — И помни, если ты передумаешь насчет ужина, не волнуйся. Ты никого не подведешь. Мы поедим, как обычно. Никто не станет возражать.
   Создавалось впечатление, что ей вовсе не хочется, чтобы я что-то готовила.
   Я великолепно провела время в супермаркете, толкая тележку вдоль полок с товарами, покупая продукты и вещи для своего ребенка, изображая счастливую семью, хотя в этой семье всего один родитель. Пока я умирала от горя и валялась пьяной, мама с папой покупали все, что нужно Кейт. Но пришло время взять все заботы на себя.
   Я кидала в тележку всякие экзотические продукты и наслаждалась от души. Плевать на расходы! Ведь я плачу кредитной карточкой. А куда придет счет по кредитной карточке? Правильно. В мою лондонскую квартиру. И кому придется его оплачивать? Снова верно. Джеймсу.
   Я улыбалась другим молодым и не очень молодым мамашам, которые тоже делали покупки. В конце концов, почему я не могу чувствовать себя одной из них? Молодой женщиной с ребенком. Без всяких проблем, кроме, пожалуй, вероятности не высыпаться ночью в ближайшую декаду. Разве по мне можно сказать, что мой муж меня бросил?
   Я больше не бряцала своим унижением, как оружием. И не завидовала нормальной жизни других. Я уже не ненавидела каждую женщину за то, что ее муж не бросал.
   Откуда мне знать, что женщина, с которой мы вместе поморщились при виде авокадо, счастлива? Разве можно определить, что женщина, которую я слегка толкнула, когда доставала с полки банки с медом и горчицей, не имеет никаких забот и проблем?
   В каждой избушке свои игрушки.
   Невозможно быть идеально счастливой.
   Господь вовсе не выбирал меня персонально, чтобы обречь на печаль и страдания.
   Я — обыкновенная женщина с обыкновенными проблемами и хожу, как все, по магазину среди таких же обыкновенных женщин.
   Я прошла мимо винного отдела, обратив внимание на ряды водочных бутылок, которые сверкали и звали к себе. Мне казалось, я слышу, как они кричат: «Эй, Клэр, давай сюда! Выбери меня! Выбери меня! Возьми нас с собой домой!» Я машинально повернула тележку в этом направлении… а затем резко свернула в сторону. «Вспомни тетю Джулию», — сказала я себе.
   Папа был прав. Какая это жизнь — валяться пьяной в постели? Это ничего не решает.
   Я испытала шок, сообразив, что, по-видимому, стала взрослой. Я соглашалась с основными положениями папиной лекции о вреде пьянства, вместо того чтобы хмыкать и надсмехаться над ней. Разумеется, я знала, что этот день когда-нибудь настанет, но оказалась к этому не готова. Если я не послежу за собой, то следующим шагом будут замечания вроде: «Это мальчики или девочки?» — при виде новой поп-группы по телевизору. Или: «Почему у них теперь в песнях нет никакого мотива? Это же не песня, а просто какофония».
   Слегка огорченная, я пошла к кассе и расплатилась, получив огромное удовольствие от астрономической цифры на счете, который придется оплатить Джеймсу.
   И мы с Кейт, которая была привязана к моей груди, поехали домой.
   По дороге я заехала в банк и поменяла английские фунты на ирландские. Как только Анна вернется домой, я верну ей все, что должна, до последнего пенни. И тогда она сможет расплатиться со своим поставщиком наркотиков. И никто не прострелит ей коленные чашечки.

9

   Я забыла ключи, поэтому мне пришлось звонить в дверь. Открыла мама.
   — Я приехала, — сказала я. — Мы чудесно провели время, правда, Кейти?
   Мама с тревогой смотрела, как я тащу кучу пакетов в кухню, а потом бродила вокруг меня, пока я их разбирала, выкладывая продукты на кухонный стол.
   — Ты купила все, что нужно? — спросила она дрожащим голосом.
   — Все! — с энтузиазмом подтвердила я.
   — Значит, ты не отказалась от мысли приготовить им всем ужин? — спросила она, и мне показалось, что она сейчас заплачет.
   — Да, мама, — подтвердила я. — Почему ты так расстраиваешься?
   — Честно говоря, мне бы не хотелось, чтобы ты это делала, — призналась она. — Ты их испортишь. Понимаешь, после этого они будут ждать, что им каждый день будет подан домашний ужин. И кто будет его готовить? Уж точно не ты. Ведь рано или поздно ты унесешься назад в Лондон, а мне придется слушать их нытье.
   «Бедная мама! — подумала я. — Возможно, я и в самом деле напрасно затеяла эту демонстрацию в ее кухне».
   — Их вполне устраивает еда из микроволновки, — продолжила она. — Ты когда-нибудь слышала выражение: «Если ничего не сломано, не стоит пытаться склеить»?.. А это что такое? — спросила она, с подозрением трогая пальцем пакет со свежими листьями базилика.
   — Это базилик, мама, — объяснила я, протискиваясь мимо нее. чтобы положить в буфет пакет с кедровыми орехами.
   — И зачем он? — поинтересовалась она, глядя на пакет так, будто он радиоактивный.
   — Это… такая специя, — терпеливо пояснила я. Бедная мама, я понимала, как неуверенно она себя чувствует.
   — Чго это за специя, если ее нельзя сложить в баночку?! — заявила она с торжеством.
   «Может, она и чувствует себя неуверенно, но ей все же не следует заходить слишком далеко», — мрачно подумала я — и сразу же пожалела об этом. Черт, я чувствовала себя почти счастливой! Зачем портить себе настроение, обижая кого-то? И сердиться не стоит.
   — Ты не волнуйся, мам, — извиняющимся тоном сказала я. — Я же ничего особенного не затеваю. Они скорее всего и не заметят разницы между тем, что я приготовлю, и замороженными продуктами.
   — А может, ты сегодня не будешь делать это блюдо таким вкусным, как обычно? — умоляюще попросила мама.
   — Может, и не буду, — охотно согласилась я.
   Я начала открывать и закрывать дверцы шкафов, разыскивая посуду, в когорой можно было бы приготовить соус «Песто».
   Скоро выяснилось, что, несмотря на морозильник и микроволновку, наша кухня оказалась совершенно допотопной. В одном из шкафов я обнаружила гигантскую керамическую миску, покрытую примерно дюймом пыли. Наверное, подарок на мамину свадьбу, которая состоялась тридцать лет назад. Вид у нее был такой, будто ею с тех пор ни разу не пользовались. Нашла я и очаровательный ручной венчик, который скорее всего был реликтом бронзового века. Учитывая его почтенный возраст, он находился в прекрасном состоянии.
   Нашлась и кулинарная книга, изданная в 1952 году, в рецепты которой еще входил яичный порошок. Были там и картинки красивых бутербродов Викторианской эпохи. Положительно доисторическое издание! Я ничуть бы не удивилась, если на кухню сейчас ввалилась бы парочка динозавров.
   Я с тоской вспомнила свою прекрасно оборудованную кухню в Лондоне. Мой миксер, мой процессор для продуктов, который умел все, разве что не рассказывал анекдоты, мою соковыжималку, причем настоящую, а не только для цитрусовых. Как бы мне они сейчас пригодились!
   — У тебя вообще есть что-нибудь, чем можно крошить? — в отчаянии спросила я маму.
   — Ну… — с сомнением произнесла она, — вот это не подойдет? — Она неуверенно протягивала мне приборчик для резки яиц, который все еще находился в коробке.
   — Спасибо, мам, нет, — вздохнула я. — Чем я буду крошить базилик?
   — В прошлом я всегда пользовалась вот этим и вполне справлялась, — уже несколько саркастически заметила мама, явно устав от моей непомерной требовательности. — Это называется нож.
   Слегка присмирев, я взяла нож и принялась резать базилик.
   — Что конкретно ты собираешься готовить? — спросила мама, которая сидела у стола, следя за моими манипуляциями со смесью неодобрения и интереса. Казалось, что она не могла поверить, что такой невероятный процесс, как готовка еды, происходит на ее кухне.
   — Соус к макаронам, — пояснила я, продолжая резать базилик. — Называется «Песто».
   Мама долго сидела молча, наблюдая за мной.
   — И что туда входит? — не удержалась и спросила она, явно ненавидя себя за это.
   — Базилик, оливковое масло, кедровые орехи, сыр «Пармезан» и чеснок, — спокойно ответила я.
   Я не хотела вгонять ее в панику.
   — Да, разумеется, — пробормотала она, кивая головой с понимающим видом, как будто сталкивалась с этими ингредиентами каждый день.
   — Сначала надо очень мелко накрошить базилик, — сказала я так, как обычно хирург объясняет будущему пациенту ход предлагаемой операции.
   Мягко, тщательно, подробно.
   (Сначала я разрежу грудину.)
   — Потом добавлю оливковое масло, — продолжила я.
   (Затем вскрою грудную клетку.)
   — Затем размельчу орехи вот из этого пакета, — сказала я, шурша пакетом.
   (Затем я вырежу вену с вашей ноги — вот, смотрите сюда, на схему.)
   — В конце я добавлю тертый чеснок и сыр «Пармезан», — закончила я. — Все просто!
   (Затем мы вас зашьем, и через месяц вы сможете проходить пару миль в день!)
   Мама воспринимала всю информацию довольно спокойно.
   — Только не переусердствуй с чесноком, — предупредила она. — И без того трудно заманить Анну домой. Мы не хотим, чтобы этот маленький вампир считал, что мы над ней издеваемся.
   — Анна вовсе не вампир, — засмеялась я.
   — Откуда ты знаешь? — спросила мама. — Она, по большей части, выглядит именно так. Все эти длинные платья красного цвета и ужасный макияж… Слушай, поговори с ней, посоветуй немного привести себя в порядок!
   — Но она такая, какой и выглядит, — возразила я, ссыпая базилик в сковородку. — Анна есть Анна. Она не была бы Анной, если бы выглядела по-другому.
   — Я знаю, — вздохнула мама. — Но мне за нее неловко. Уверена, соседи считают, что мы не в состоянии прилично одеть ребенка. Она похожа на бомжиху. И эти сапоги! Я уже несколько раз собиралась их выбросить, пока она не видит.
   — Ой, мама, не надо, — забеспокоилась я, полагая, что без этих сапог, которые она любовно разрисовала цветочками, Анна просто не выживет.
   Кроме того, надо признаться, меня также волновала мысль, чью обувь станет носить сестра, если ее собственные сапоги выбросят.
   Я опасалась, что мою.
   — Посмотрим, — мрачно сказала мама. — А теперь что ты делаешь?
   — Добавляю оливковое масло.
   — Зачем же ты покупала оливковое масло?! — воскликнула она, определенно придя к выводу, что все ее дочери — сборище идиоток. — У нас есть бутылка масла, я использую его для чипсов. Ты могла бы взять его и не тратить зря деньги.
   — Ну… спасибо. В следующий раз буду знать, — сказала я.
   Не было смысла разъяснять ей, что есть огромная разница между экстрачистым итальянским маслом холодной выжимки и маслом «Флора», которое десяток раз перегоняют и в котором всегда какие-то черные точки.
   — Так, — сказала я. — Теперь я потру сыр.
   Но оказалось, что сказать значительно легче, чем сделать. Я искала терку повсюду, но так и не нашла.
   В конце концов я обнаружила нечто, отдаленно напоминающее терку. Она даже не была механической, чтобы можно было совать туда кусочки и крутить ручку (об электрической я уже и не мечтала). Просто кусок металла с бугорками.
   Требовалась большая сноровка, чтобы удерживать эту псевдотерку и кусок сыра, да при этом еще пытаться его натереть. Рука все время соскальзывала, и я стирала свои пальцы за компанию с сыром. Мама цокала языком, слушая мои проклятия, и подозрительно потянула носом, когда специфический запах «Пармезана» наполнил кухню.
   Внезапно в холле началась какая-то суета. Голоса и смех. Мама взглянула на часы, висящие на стене, — она делала это машинально, потому что стрелки остановились на без десяти четыре два года назад.
   — Они пришли! — объявила она.
   Вечерами отец обычно привозил Хелен из колледжа, так что дома они появлялись вместе. Он делал это всякий раз, несмотря на круг в почти десять миль.
   Хелен ворвалась на кухню. Выглядела она дивно. Даже лучше, чем обычно, если такое вообще возможно. Хотя на ней были всего лишь джемпер и джинсы, вид у нее был изысканный. Длинные шелковистые волосы, прозрачная нежная кожа, сияющие глаза, очаровательный улыбающийся рот.