Кемпбелл Роберт. Волшебник Хуливуда

   Еще часок он позволит себе отдохнуть, а затем отправится на поиски Майка Риальто по круглосуточным кофейням и по скамьям на автобусных остановках. И выяснит, на чем поскользнулся этот поганец в крови мертвеца.
   Он знал многое из того, о чем не подозревало большинство полицейских, видящих вроде бы то же самое, что и он. В мире существовала такая вещь, как Зло, и Зло жило в мире под сотней разных имен, самым распространенным из которых был Сатана, а во власти у Сатаны находились мириады дьяволов и демонов, – а тот из них, что убил его маленькую племянницу, был в этих мириадах далеко не последним по счету.
   Он закашлялся, затем кашель перешел в спазмы, ему пришлось отхаркнуться себе в ладонь. Он встал и, не выключая телевизора, прошел на кухню. Снял с полки еврейскую поминальную повязку, наложил ее себе на лоб, закрепил черной резинкой. Затем повязал другую на руку – так подсказывала ему не столько вера, сколько традиция.
   Прикоснулся к вискам кончиками пальцев обеих рук и принялся раскачиваться из стороны в сторону, представляя себе, будто он находится у Стены Плача в Иерусалиме.
   Когда Риальто поднялся по лестнице к себе на второй этаж и, миновав площадку, оказался перед дверью в собственную квартиру, у него не хватило остроты реакции, чтобы броситься в бегство.
   Из тени коридора выступили Эрни Лаббок и Марти Джексон.
   – Ну-ка, поглядим, – сказал Лаббок. – Никак, одноглазый зассыха домой наведался. Но к чему тебе уборная? Ты ведь ссышься прямо из глаза.
   – Подойди поближе и я вытру ссаку о твой галстук, – ответил Риальто.
   – На обмен любезностями нет времени, – сказал Лаббок. – Впусти нас. Надо же наконец укрыться от ветра.
   – Нет никакого ветра, – возразил Риальто.
   – Сейчас уши тебе прочистим – и сразу начнется, – сказал Джексон.
   Подражают комическим парочкам с телевидения, подумал Риальто. Что ж, дело привычное. Он вставил ключ в скважину.
   Лаббок и Джексон, оттерев его плечами, ввалились в квартиру первыми. Походили они сейчас на двух слонов. Лаббок застыл посредине гостиной, а Джексон наскоро осмотрелся в квартире, сунув нос и в кухню, и в ванную.
   – Вот, значит, как живет городское дно, – сказал он.
   Риальто следил за ними. В руке у него был ключ – и он жалел о том, что это не нож и не пистолет. Как бы ему хотелось избавиться от этих ублюдков – избавиться раньше, чем они возьмутся за него как следует.
   – В ногах правды нет, Майк.
   Произнеся это, Джексон сел на диван и бесцеремонно развалился на нем. Лаббок тут же занял единственное кресло, оставил на выбор хозяина несколько одинаковых стульев с жесткой спинкой. Стулья окружали журнальный столик у окна. На столике стояла пишущая машинка и в беспорядке лежали перепечатанные и недопечатанные отчеты.
   – Над чем-нибудь работаешь или только малолетками торгуешь? – спросил Джексон столь же непринужденно, как если бы осведомился о том, как поживает матушка собеседника.
   – Сутенерства мне не пришьете, – ответил Риальто тоном официанта, объявляющего, что в меню нету омлета с трюфелями.
   – Ты соврешь, недорого возьмешь, верно? Ты ведь человек хладнокровный. Поглядеть только, как расселся перед нами! Врет – и не краснеет, – сказал Джексон.
   Лаббок подхватил тему:
   – Нам прекрасно известно, что ты мошенник, вымогатель и сутенер.
   – И все это разом, – добавил его напарник.
   – Но мы не знали, что у тебя хватит наглости стать наемным убийцей.
   – Ну и ну, – пробормотал Риальто с изумлением и напускной веселостью.
   – Ты что, не слышишь меня? – спросил Джексон.
   – Я что-то услышал про наемных убийц, но решил, что ослышался.
   – Понимаю, как тебя огорчает подобное обвинение, – начал Джексон.
   – Тебя, старого сводника, – добавил Лаббок.
   – … поскольку ты решил, что никто тебя даже не заподозрит, – продолжил Джексон.
   – Кто тебя, мудака, надоумил сменить ремесло? – поинтересовался Лаббок.
   – Решил на старости лет заделаться киллером, – завершил "обвинительное заключение" Джексон.
   Риальто судорожно дернулся; тошнота поднялась из глубины живота и подступила к горлу, грозя задушить его или, поднявшись еще выше, выплеснуться наружу из пустой глазницы. Он закашлялся и самым тщательным образом прочистил горло.
   – Ну, вы меня и ошарашили, – сказал он. – Я следил за вашими рассуждениями, да только где мне за вами угнаться? Значит, я, по-вашему, наемный убийца? Угостите меня той травкой, которой вы накурились.
   – А Кении Гоча ты знаешь? – спросил Джексон.
   – Я бы так не сказал.
   – А ты навестил его в хосписе сегодня утром?
   – Заскочил ненадолго.
   – Выходит, ты его знаешь.
   – Мы с ним ни разу не обменялись и парой слов.
   – Ради всего святого! Этот парень облевал тебя своей кровью! Неужели это нельзя назвать знакомством?
   – Мне показалось, будто он хочет что-то сказать. Вот я к нему и наклонился.
   – И что же он сказал?
   – Ничего.
   – А чего это тебя туда понесло, Майк? – спросил Лаббок, перехватывая инициативу допроса.
   – Я пообещал родственнику Кении Гоча – его кузену, да нет, так, седьмая вода на киселе, – что навещу его. С моей стороны это было актом христианского милосердия.
   – Этот парень умирал от СПИДа, – сказал Джексон.
   – От саркомы, – уточнил Лаббок.
   – Что ж, это его, как я понимаю, и прикончило, – сказал Риальто.
   – Нет, Риальто, прикончило его не это. Его прикончили лезвием. Хирурги называют это лезвие валь-вулотомом, – объяснил Джексон. Он погрозил Риальто указательным пальцем. – Его держат двумя пальчиками, чтобы проникнуть в самые укромные местечки. И острый он, как бритва, которой подбриваются поблядушки.
   – А теперь такими штуковинами вообще не пользуются, – добавил Лаббок. – Антикварные изделия. Ты собираешь антиквариат, а, Майк?
   – Ради Бога, откуда мне знать про эту чертову штуковину? – Риальто понимал, что голос его стал визгливым, что в нем послышались нотки страха, да и под мышками у него уже все вспотело. -Я этой штуковиной и пользоваться-то не умею.
   Джексон молниеносно вскочил с дивана. Пронесся по комнате, как вихрь, выдвигая один за другим ящики, открывая полки и хватая с них все, что подвернется под руку. Он промчался на кухню, собрал в две полные пригоршни домашние инструменты Риальто и всевозможные кухонные ножи, вернулся в гостиную и вывалил все на столик под самым носом у хозяина.
   Садовые ножницы, отвертка, пассатижи, кухонные ножи, машинка для очистки яблок, штопор и еще пара-тройка предметов.
   – А тебе ничего особенного уметь и не надо. Попрактиковаться с любым из этих предметов, которые найдешь в каждом доме, и хорош. А потом зайти в больничный киоск, купить лезвие, завернуть его в носовой платок, отправиться в хоспис, подняться в палату, наклониться над больным, достать лезвие и направить его вот сюда… – Он побарабанил Риальто по животу, потом по груди, где безумными ударами стучало сердце, а потом – по основанию шеи… – Или сюда. Нажать. И перерезать сонную артерию.
   – В аккурат сюда…
   Джексон все обстукивал и обстукивал Риальто, тот моргал, в ноздри ему набивался запах собственного пота, здоровый глаз болел, а из-под стеклянного вытекали слезы.
   – Послушайте, – вяло запротестовал Риальто.
   – В наручники мерзавца!
   Джексон с отвращением отвернулся от него.
   – Сперва предъявим обвинение, – сказал Лаббок.
   – Просто не могу себе представить, зачем они это сделали, – сказал Рааб, положив «дипломат» себе на колени и щелкнув замками.
   – Сделали что?
   Дженни Миллхолм смахнула прядку со лба.
   Сегодня она нанесла на лицо безупречный макияж, накрасила губы матовой помадой и оттенила ее яркой, «нарисовала» глаза и вообще придала себе вид, который она сама, вне всякого сомнения, считает обольстительным, подумал Рааб.
   – Сфабриковали ваши снимки.
   И он осторожно выложил на столик крупные, восемь на десять дюймов, фотографии.
   Она подалась вперед, прижав локти к бокам и скрестив руки на животе под грудью, благодаря чему грудь поднялась выше положенного и стало видно, что лифчика на ней нет. Она внимательно всмотрелась в фотографии, никак не комментируя увиденное; дышала она теперь однако же все тяжелее и чаще; шею, грудь и щеки у нее залила краска.
   – Какая гадость, – выдохнула она в конце концов, как будто выплевывая изо рта нечто и впрямь отвратительное.
   – Ну вот, – невозмутимо произнес он. – Вы оказались правы. Кто-то действительно отретушировал сделанные мной снимки. И на этом не остановился.
   – Приделали к моему лицу тела старых жаб.
   Он с наигранным вниманием обратился к фотографиям, как будто ей сейчас открылось нечто, чего он до сих пор не заметил.
   – Тела ведьм, это вы хотите сказать?
   – Я в таких вещах не разбираюсь.
   Он огляделся по сторонам, посмотрел на разрисованный череп, на картины с призраками, демонами и чудовищно торчащими фаллосами.
   – Но вы ведь наверняка об этом читали? Ведьмы. Колдуны. И все в таком роде.
   – Конечно, читала. Да и кто про это не читал? Но я никогда не изучала этого.
   – Тогда, судя по вашим работам, вы обладаете потрясающим проникновением в суть данной темы.
   Она отодвинула от себя фотографии, слегка нахмурилась, не понимая, что может означать этот комплимент. Двусмысленный и на редкость опасный комплимент.
   – А как вам удалось раздобыть эти снимки?
   – Когда мне нужно, я умею проявлять необходимую настойчивость. Я потребовал, чтобы мне выдали все материалы, имеющие хоть какое-нибудь отношение к вам. Я дал технику понять, чтобы он не нарывался на неприятности.
   – Но кому придет в голову обойтись так с моими снимками? Этот человек должен знать меня, не так ли?
   – Должно быть, что-то в фотографиях вызвало у него такие ассоциации. Возможно, ваши картины на заднем плане.
   Он от души веселился. Так просто манипулировать человеком, который заранее убежден в том, что против него существует заговор. Достаточно слушать его внимательно и исподволь навязывать его фантазиям нужный тебе сценарий, но все же без излишней назойливости, чтобы ему не пришло в голову, что ты на самом деле втайне над ним потешаешься.
   Он подумал о том, убедила ли она себя окончательно, что он является заказчиком или посредником при давнишнем похищении детей из деревни в окрестностях Чихуахуа. Рассказывая ему о похищении и о смерти сына, она взглянула на него вполне однозначно. И если теперь, опознав его, она решила с ним расправиться, то интересно, хватит ли у нее смелости привести в исполнение план, который она, несомненно, вынашивала на протяжении десяти последних лет? А еще он подумал: интересно, оказался ли ее сын одним из мальчиков, убитых и оставленных на обочине похитителями, вынужденными спасаться от индейцев, или же он попал в число немногих уцелевших – и проданных затем, чтобы все предприятие не обернулось сплошными убытками?
   А еще он подумал: интересно, понимает ли она, что находится на грани безумия или, может быть, уже зашла за эту грань, потрясенная потерей сына.
   – И все же я ничего не понимаю, – сказала она.
   – Вот как? Я хочу сказать, у вас же такая замечательная интуиция. Вы уверены, что никогда не экспериментировали с колдовством? Понятно, не здесь, а в Мексике.
   – Я абсолютно уверена в том, что даже не понимаю, о чем вы тут толкуете, – возразила она, так закатив при этом глаза, что он понял: дамочке ни в коему случае не хочется, чтобы он поверил ей на слово.
   – Спиритизм, – подсказал он.
   – Что?
   Она даже чуть отпрянула от него. – Заговоры, проклятия. Шулерское масло, которое игроки втирают себе под мышки. Эссенция, контролирующая сознание. Свечи чанго, предназначенные для дурных дел.
   Она рассмеялась. Но смех ее походил на шипение.
   – Может быть, вы кого-нибудь оскорбили. Не исключено, что это связано с расписанными вами черепами. А вдруг вы нарушили какое-нибудь страшное табу? Город кишмя-кишит въехавшими сюда нелегально мексиканскими иммигрантами. Кто-нибудь мог опознать вас как ту самую женщину, которая принимала черепа из рук у его врагов. Какой-нибудь родственник мог отправиться к колдуну – и ему велели принести ваши фотографии. Техник в фотолаборатории латиноамериканского происхождения. Все сходится. Понимаете, куда я клоню?
   – Куда?
   – Не проверили ли вы насчет волос из гребешка и обрезков ногтей? Вы уверены, что их у вас не крадут?
   – Вы меня пугаете.
   – Прошу прощения. Но я просто ищу логичное объяснение.
   – Насколько мне самой известно, я никогда никого не оскорбляла. Да и живу в полном одиночестве.
   – Тогда, возможно, вас пытаются шантажировать. Возможно, они узнали о том, что вы богатая женщина.
   При упоминании о деньгах ее глаза сузились, а губы задрожали.
   Рааб давным-давно понял, что упоминание о деньгах применительно к богачам, достанься им эти деньги по наследству, будь они заработаны честно или нечестно, моментально взламывает самую продуманную линию обороны.
   – А насчет богатства, это что, секрет? – с самым невинным видом осведомился он.
   – Я этого не рекламирую.
   – Нет ничего проще, чем выяснить это, обратившись к финансовой истории того или иного человека.
   – И вы в моем случае так и поступили?
   – Нет. Но если бы мы с вами решили стать партнерами в каком-нибудь деле, требующем серьезных обоюдных инвестиций, я наверняка проверил бы вашу историю, а вы наверняка проверили бы мою.
   – Но у меня нет никаких партнеров.
   – Ну, конечно, нет. Я просто говорю, что лично я мог бы заинтересоваться чужим финансовым положением по такой причине. А у кого-нибудь другого может и причина найтись другая.
   Она смахнула прядь волос.
   – Ненавижу эти картины.
   Она взмахнула рукой так, словно вдруг вознамерилась сорвать их со стен и вышвырнуть.
   – Я вас не упрекаю. Не сомневаюсь в том, что ваше тело не имеет ничего общего с тем, как оно представлено на фотографиях. Не сомневаюсь…
   – Ничего общего!
   – … что у вас красивое, сильное, здоровое тело.
   – Ну, насчет красоты я не уверена.
   – Вам надо быть уверенной. Вы же художница.
   – Допустим.
   – Я тоже художник, и я в этом не сомневаюсь. Изгиб ваших рук, изящество пальцев, округлость груди…
   Она смахнула прядку волос со лба, рассерженная происшедшим и взволнованная происходящим.
   – Надеюсь, я вас ничем не обидел, – сказал Рааб. – Я просто подумал, что, если уж имеет смысл потолковать о человеческом теле, то кому же, как не художникам, этим заняться?
   Он был гладок как стекло, сладок как мед, его слова раскатывались по комнате драгоценными камешками, он ее, вне всякого сомнения, соблазнял.
   – Ну, не знаю, – сказала она.
   – Каковы, по-вашему, три самые интересные и самые важные темы для разговора?
   – Что вы сказали?
   Внезапная перемена предмета беседы смутила ее еще больше.
   – Я размышлял об этом и пришел вот к какому выводу. Это секс, потому что только он придает человеческому телу подлинную жизнь. Это смерть, потому что она представляет собой конечный пункт для каждого из нас. И это отражение в природе высших сил, которые управляют нами и порой являются нам.
   – То есть Бог, – пробормотала она.
   – Ну, это всего лишь одно из имен, которые мы даем таинственной высшей силе. Но есть и другие имена.
   – Какие же?
   – Некоторые считают своим повелителем и предметом своего поклонения Сатану.
   Подавшись вперед, он прикоснулся кончиком пальца к ее телу, к верхней точке ложбинки между грудями.
   – Я мог бы помочь вам, если кто-то и впрямь практикует против вас злые чары. – Палец согнулся в крючок и затеребил вырез блузки. – Я волшебник не из последних.
   Она едва заметно пожала плечами. При этом с них соскользнула блузка и обнажились груди.
   – Полагаю, нам, следовало бы сделать несколько настоящих снимков. Сфотографировать вас такой, как вы есть.
   – Нет, – сказала она, однако послушно поднялась с места, когда он взял ее руки в свои, и позволила ему раздеть себя. При этом она дрожала всем телом. И вот на ней не осталось ничего, кроме ожерелья, представляющего собой крошечные скуль-птурки из слоновой кости, и сандалий.
   Он сделал тридцать шесть снимков, разместив ее сперва на полу в квадрате света, падающего из дверей французской веранды, потом стоящей на цыпочках, потом на боку и, наконец, лежа на диване.
   Он заставлял ее принимать угодные ему позы. Заставлял сгибать колени и раздвигать ноги, выставлять вперед лобок и поддерживать его обеими руками. Он преодолевал ее нежелание в поисках поз, в которых ее подавленное естество предстало бы в наиболее извращенном, противоестественном и постыдном виде.
   Ее глаза сверкали. Она часто облизывалась, проводя по губам языком так, словно они были обожжены. Она то бледнела, то краснела – в зависимости от позы и связанных с ней ощущений.
   Какое-то врем спустя он разделся и сам. Встал на низкий сундучок и потребовал, чтобы она подошла к нему спиной и, протянув руки назад, поласкала. Затем развернул ее лицом к себе, а сам отвернулся, нагнулся и потребовал, чтобы она поцеловала его в анус.
   Он едва не расхохотался, когда она издала первый всхлип восторга. Во всем его сатанизме было нечто бесконечно потешное.
   Искусно разыграв вспышку безумия, она уклонилась от вагинального акта. Теперь она уже увидела то, что ей необходимо было увидеть, – зловещую мету, которую оставляет дьявол на телах колдунов и ведьм, причем в самых укромных местах. Ту самую мету, о которой поведал ей помощник похитителей, – родимое пятно в форме паука цвета спелой ежевики с внутренней стороны одной из ягодиц у входа в анус, – восьминогого паука, четыре ноги которого были разведены во все стороны.
   Лаббок и Джексон доставили Риальто в голливудский участок и заперли в камеру, вопреки беспрестанным воплям задержанного о том, что он не является наемным убийцей.
   С какой стати, тщетно вопрошал он, было бы идти на столь страшный риск – ведь убийцу непременно обрызгало бы зараженной кровью?.. И этот, как они там сказали, вальвулотом! И вирусы умирающего!.. С какой стати было ему идти на верную смерть?
   – Ладно, допустим, я действительно наемный убийца, – орал Риальто. – Что, правда, невозможно по определению. Всякий скажет вам, что я падаю в обморок при одном виде крови. Даже когда порежусь во время бритья…
   – Пользуйся электробритвой, – вставил Лаббок.
   – … но хорошо, допустим, что все так оно и есть. Так неужели же, осознавая смертельный риск заражения, я не принял бы мер предосторожности?
   – Каких, например?
   И оба детектива уставились на Риальто так, словно им и впрямь было страшно интересно послушать.
   – Послушайте, да такой больной – он же наверняка был слаб, как котенок. Он бы и пальцем не шевельнул, если бы его начали душить подушкой. А, что скажете?
   Лаббок с наигранным отчаянием посмотрел на напарника.
   – Подумать только! А вот мне бы такое в голову не пришло.
   – Ничего удивительного. Такие мысли приходят в голову только наемным убийцам, – ответил Джексон.
   – Но этот старик даже до такого своевременно не допер, – сказал Лаббок. – А вот человек погиб. А в горле у него застряло лезвие. А этот был с ним наедине в палате, да еще утверждает, что успел поговорить перед смертью.
   – Я не утверждал, что я успел с ним поговорить. Мы так и не поговорили.
   Заперев Риальто в камере, детективы вернулись к себе в офис малость передохнуть. Было около полуночи, у обоих выдался трудный день.
   – Ты ведь не веришь, что этого сукиного сына грохнул Риальто? – спросил Лаббок.
   – Конечно, не верю. Риальто и мухи не обидит, – ответил Джексон. – Но раз так, то остаются сиделка Бакет и/или неизвестный, неизвестная или неизвестные.

Глава девятнадцатая

   Свистун готовился отойти ко сну.
   Движение по фривею меж тем все никак не ослабевало. Было времечко, когда на снижение уровня шума можно было рассчитывать часов в семь-восемь вечера. Но теперь поток легковых и грузовых машин стал круглосуточным, разве что – с часовым перерывом между тремя и четырьмя утра.
   Свистун давно привык к этому шуму, он прикидывался, будто слышит прибой, потому что живет на берегу Тихого океана.
   Кто-то постучал в дверь. Посетители бывали у него редко, без предварительной договоренности – и того реже, а уж о том, чтобы прийти без предупреждения в полночь…
   – Ведьмы решили поздравить меня с Хэллоуи-ном, – пробормотал он, в вязаных шлепанцах поспешая к двери.
   На пороге стояла Мэри. Вид у нее был жалкий и растерянный.
   – Прошу прощения… такой час… я пыталась позвонить…
   – Да ладно.
   – Но у вас все время было занято. Должно быть, ничего страшного… но у меня были посетители… двое детективов… одного звали Лаббок… он воспользовался моей уборной…
   – Заходите же.
   Свистун взял ее за руку, пытаясь пресечь поток жалких слов и никому не нужных объяснений.
   – Второго звали Джексон. Он говорил со мной, пока Лаббок находился в ванной. Он исчез туда надолго.
   – Позвольте ваше пальто, – сказал Свистун.
   – Не думаю, что ему на самом деле приспичило в уборную. Просто решил порыться в моих вещах.
   – А ордер они предъявили?
   – Сказал только, что у него мочевой пузырь вот-вот лопнет.
   – Хотите кофе? Присядьте, а я сейчас сварю.
   – Только не кофе. А то мне потом будет не уснуть.
   – Бокал вина?
   – Вы же не пьете.
   – Люди приносят вино и не допивают до дна. Могу найти вам бокал вина или, может быть, стаканчик коньяку.
   – А мне надо было потребовать у них ордер?
   – Я ведь не знаю, зачем они к вам прибыли.
   – Да, ладно, выпью уж кофе. Все равно сегодня, наверное, не усну.
   – Вот и присядьте. Это займет пару минут. Растворимый, если вы не против?
   – Да, конечно же, растворимый.
   Свистун прошел на кухню вскипятить воду в мик-роволновке. Мэри крикнула ему из гостиной:
   – А пари я, похоже, выиграла.
   – Что?
   – У вас тут самый настоящий свинарник. – Сахарин или сахар?
   – Ни того, ни другого.
   Он вернулся в гостиную с двумя чашками. Она, опершись на письменный стол, стояла у раздвижных дверей. Увидев его, она широко развела руками, чтобы показать, в каком бардаке он живет. На губах у нее играла веселая ухмылка.
   У Свистуна и впрямь был самый настоящий бардак: газеты, журналы, нестиранные носки и объедки, оставшиеся от пары ужинов наедине с телевизором, были разбросаны повсюду. Луиза опять огорчила и разочаровала его. Предполагалось, что она будет заходить каждую среду – а сегодня как раз среда – и устраивать основательную – часика на четыре – утреннюю уборку, но было совершенно ясно, что нынче она сюда и не заглянула.
   – Надо было нам спорить не просто так, а на что-нибудь, – сказал Свистун, подавая ей чашку.
   Мэри отвернулась к стеклянным дверям.
   – Зато вид отсюда красивый.
   – Раньше он был еще лучше.
   Зайдя сзади, он приобнял ее за плечи.
   – Но-но, – сказала она.
   – Так вы расскажете, что привело вас сюда?
   – Два детектива из отдела по расследованию убийств…
   – Да, я знаю. Лаббок и Джексон.
   – Прибыли допросить меня.
   – Допросить о чем?
   – О смерти Кении Гоча.
   – А с каких это пор детективы из убойного отдела расспрашивают о больных, умерших в хосписе от неизлечимой болезни?
   – Кении Гоч умер не от саркомы. Ему перерезали горло.
   – Но какого черта кому-то могло понадобиться убивать и без того практически мертвого человека? – воскликнул Свистун, однако это было с его стороны чисто машинальной реакцией. – Чтобы он не исповедался никому ни в чем, что затрагивало бы интересы третьих лиц, – ответил он на собственный вопрос. – Гоч вам в чем-нибудь исповедовался?
   – Только в том, что раскаивается в собственной жизни. Ближе к концу ему стало казаться, что СПИД это кара Божья.
   – Знакомая песенка! Ее поют все импотенты и старые девы, поджимая губы и сокрушенно качая головами при виде того, как живут другие. А если взглянуть на вещи прямо, нам всем приходится расплачиваться за то, что мы на этом свете живем.
   – Вы о первородном грехе?
   – Да называйте как хотите. Ну и что Лаббок и Джексон?
   – Они начали расспрашивать о вашем друге. О том, как и зачем он туда попал. То есть, в палату. А вам известно, зачем?
   – По просьбе родственника покойного Гоча. По просьбе Эба Форстмена.
   – А что это была за просьба?
   – Гоч исповедался Форстмену кое в чем. Но не до конца. У Риальто есть лицензия частного детектива. Как и у меня. Вот Форстмен и подумал, что, может, профессионалу Кении расскажет больше.
   – И как, по-вашему, рассказал?
   – Риальто утверждает, что нет.
   Он взял ее за плечо и она вздрогнула, словно испугавшись.
   Они подошли к дивану и сели.
   – И это все, чего хотели от вас детективы?
   – Еще они делали намеки.
   – Что за намеки?
   – Говорили о медицинских работниках, которые помогают безнадежным больным отойти в мир иной.
   – Имея в виду вас?
   – Меня или кого-нибудь еще из сотрудников хосписа. Но да, конечно, меня. Это-то меня и напугало. Поэтому я к вам и помчалась. Хотя и сама не понимаю, чем вы можете мне помочь.
   – Может быть, вы подумали, не помогу, так утешу?
   – Может быть, и так.
   – Ну, и что с нами происходит? – спросил он.