Кемпбелл Роберт. Волшебник Хуливуда

   – Я о таком читала, но мне всегда казалось, что это сказки или, в лучшем случае, такая диковина, что и мечтать не стоит.
   – Что именно?
   – Я бы не сказала: любовь с первого взгляда. Что-то другое. Моментальная взаимоприязнь.
   – И что мы будем с этим делать?
   – Правила игры переменились, Свистун. Мы для этого слишком взрослые люди.
   Подавшись вперед, она поцеловала его в угол рта. И тут же, прежде чем он успел превратить это в нечто большее, отпрянула.
   В первую очередь он постарался избавиться от подворачивающихся им обоим под руку чашек. Дело оказалось сложным, зато руки наконец оказались свободными.
   – У меня и постель не прибрана, – сказал он.
   – Ты ведь не против презерватива? – спросила она.
   В тишине, наступившей после разведки и первого, оказавшегося вполне удачным, сражения, они лежали рядышком на спине, прислушиваясь к стуку собственных сердец и к шуму машин за окном.
   – Похоже на звук прибоя, – сказала она.
   – Мне тоже так кажется.
   – Тебе было хорошо?
   – Что?
   – Ты мне ничего не сказал.
   – А я никогда не говорю и не спрашиваю об этом.
   – Даже о том, не слишком ли быстро вертится земля?
   – Только если мне кажется, что произошло землетрясение.
   А на самом деле Свистуну было так хорошо, тепло и уютно, что хотелось расплакаться.
   – Ты помнишь человека из закусочной? – внезапно спросил Свистун.
   Он не видел, но отлично представлял себе, как она наморщила лоб, припоминая.
   – Помню. Домоправительница из дома Кении Гоча описала именно того человека, которого я видела в закусочной.
   – Ну и?
   – Ну и что? Хотя погоди-ка. Я поняла. Увидев в закусочной мужчину с черной косичкой и алой ленточкой, я вспомнила, что он попадался мне на глаза и раньше. Но не смогла вспомнить, когда и где.
   – А сейчас припоминаешь?
   – В хосписе. Я прошла мимо него по коридору рано утром. И решила, что он пришел кого-нибудь проведать.
   – Рано утром?
   – Если кто-нибудь из пациентов при смерти и есть время вызвать родных или близких друзей, мы так и поступаем, происходит ли это в приемные часы или в неприемные. Я увидела его в коридоре хосписа, а потом в ресторане и, прежде чем узнала, мне пришло в голову, что для человека совершенно естественно навестить кого-нибудь с утра, а потом завернуть в ближайшую закусочную. Должно быть, я подумала об этом полубессознательно – подумала и сразу же забыла. А тебе ведь тоже не кажется, что он зашел навестить умирающего, не правда ли?
   – Мне кажется, что именно он это и сделал. А потом вернулся за вещами Гоча.
   – Господи, мир совсем сошел с ума, – вздохнула Мэри.
   Где-то в глубине ночи Свистуну приснилось – или почудилось, что приснилось, – будто женский голос нежно напевает ему на ухо:

 
"… и чудеса его любви,
и чудеса его любви,
и чудеса, и чудеса его любви".
 

   Напевали это на мотив какой-то рождественской песенки, но какой именно, он так и не вспомнил.

Глава двадцатая

   – Я никогда не утверждал, что разговаривал с Кении Гочем, – объяснил Риальто Айзеку Канаа-ну, усевшись с ним по разные стороны стола в одном из следственных кабинетов голливудского участка.
   Канаан подал в голливудский участок запрос о том, чтобы некоего Майка Риальто задержали без предъявления обвинения, пока у самого Канаана не появится шанс побеседовать с ним; но тут детектив к собственному изумлению узнал, что Риальто уже пользуется гостеприимством одной из здешних камер предварительного заключения.
   Риальто вызвали на допрос в шесть утра, едва растолкав. Ночь он провел на трех наваленных друг на дружку тюремных матрасах и на его одежду перешел запах пропитавшей их рвоты.
   – Если ты не разговаривал с Кении Гочем, то о чем же ты тогда рассказал Лаббоку и Джексону?
   – Я сказал им, что, когда вошел в палату, Кенни Гоч – человек, которого я даже не знаю и которого посетил только в порядке одолжения другу, – лежал на боку, свернувшись в клубок…
   – В позе эмбриона?
   – … подтянув колени… верно, в этой самой позе. Насколько я понимаю, люди принимают ее перед смертью.
   – Но не всегда из них при этом фонтанирует кровь. Я хочу сказать, у них не всегда оказывается перерезанным горло.
   – Да, я знаю. Это я знаю. Вполне может быть, что он как раз в эти мгновения испускал дух. Я ведь не знал, что у него в горле лезвие. Лежит отвернувшись и не шевелится, – только и всего.
   – И ты перевернул его на спину?
   – Строго говоря, даже не перевернул. Я прикоснулся к его плечу. Потеребил его немного: вдруг, думаю, проснется. Он издал какой-то звук. Вот я и решил, что, может, стоит помочь ему перевернуться на спину. И я этак осторожно потряс его за плечо и потянул на себя, а он взял, да и перевернулся. Повернулся ко мне лицом…
   – Выходит, он был еще жив.
   – Нет, погоди. Этого я как раз не знаю. Ты хоть понимаешь, о чем я тебе толкую? В ногах у него валялась подушка, она могла послужить рычагом, так что достаточно было легкого прикосновения, чтобы он перевернулся. А когда он перекатился на спину, я решил, что он смотрит, кто я такой. Потому что глаза у него были полуоткрыты. Ну, и как бы ты поступил на моем месте? Я хочу сказать: не дожидаться же было, пока он моргнет или что-нибудь в этом роде.
   Риальто понесло, и он сам понимал это. Но он так невероятно обрадовался, увидев Канаана, не только знакомого, но, можно сказать, и приятеля, что его понесло – и теперь он уже не мог остановиться. Канаан с безучастным видом, но вроде бы предельно внимательно слушал его, время от времени кивал, хмыкал или вставлял словечко, чтобы подбодрить его, но Риальто не требовалось и этого. Единственное, о чем он мечтал, было то, что Канаан не задаст вопроса, на который ему, Риальто, не хотелось отвечать – относительно истории, о которой Свистун посоветовал ему начисто забыть.
   – Я и не думал о том, жив он или мертв. Просто хотел сделать то, ради чего туда пришел…
   – Поздороваться в порядке одолжения другу?
   – … и поскорее убраться. Сущая правда.
   – Послушай, Майк, вот как раз насчет этого… Ну хорошо, продолжай.
   – Насчет чего?
   – Я сказал: продолжай. Продолжай.
   – Он издал какой-то звук. Я подумал, будто он хочет мне что-то сказать.
   – А он дышал?
   – Не знаю.
   – Может быть, этот звук означал, что его легкие наполняются кровью?
   Риальто часто заморгал и стер рукой пот с лица.
   Именно так утирался Уолли Бири, подумал Канаан, и тут же ему в голову пришла другая мысль: интересно, много ли случайных прохожих вспомнят что-нибудь про Уолли Бири? Много ли из них знают, кто это был такой?
   – И ты вновь дотронулся до него?
   – Я поднес ухо к его губам, потому что решил, что заговорит он очень тихо…
   – Допустим.
   – … и тут его вырвало.
   – Ты прикоснулся к ному в момент, когда легкие всасывали воздух…
   – … вырвало на меня, на лицо, на шею…
   – … когда он перевернулся и на смену воздуху пришла кровь и достаточно было только дотронуться до него, чтобы и то, и другое брызнуло наружу.
   – Именно это я и говорю. Возможно, когда я вошел в палату, он был уже мертв.
   Подобная возможность и ее обнаружение невероятно обрадовали Риальто.
   – Могло быть и так, – согласился Канаан. – Когда ты вошел в палату, он мог быть уже мертв или вот-вот должен был умереть.
   – Это-то я и пытался втолковать Лаббоку и Джексону.
   Риальто облегченно вздохнул. Кавалерия бросилась в контратаку. Через десять, самое позднее, через пятнадцать минут его отсюда выпустят.
   – А могло быть и так, что сиделка нагнулась над ним и зарезала, пока ты стоял, заляпанный кровью Гоча и испуганный до смерти.
   – Хотелось бы мне ухватиться за эту мысль, Айзек, – возразил Риальто. – Сам знаешь, как мне хотелось бы согласиться с тобой, но начистоту, так начистоту. Должен сказать тебе, что я не спускал с нее глаз и что она просто не могла этого сделать. После моего прихода в палату, разумеется.
   – Если детективы решат, что убил не ты, то главной подозреваемой сразу же станет сиделка.
   – Если ей предъявят какие-нибудь обвинения, я скажу, что глаз с нее не спускал. Да и что еще мне сказать?
   Канаан кивнул, подобно старому ребе. Кивал он, впрочем, на протяжении всего рассказа Риальто.
   – Лишь одно меня немного беспокоит, Майк.
   – Что? Что?
   – Ты объяснил, что заехал в хоспис навестить этого парня, с которым не был даже знаком, потому что какой-то твой друг…
   – Старый друг. Закадычный! Мы с ним играем в покер в Гардене!
   – … попросил тебя заехать. И это не кажется мне типичным для тебя поступком. Понимаешь, к чему я веду?
   – Ты думаешь, что я лгу.
   – Я думаю, что ты не рассказываешь мне всей правды, а это, согласись, совершенно другое дело. А теперь изволь-ка рассказать мне, о чем вы со Свистуном и с Боско беседовали, когда я вошел, а ты тут же сказал, что плохо себя чувствуешь, и смылся. И почему ты прибыл в хоспис поговорить с Кении Гочем?
   – Ты же понимаешь, что решение оставить все в тайне от тебя принято не мной. – Риальто внезапно решил капитулировать. – Это Свистун. Он сказал: лучше оставить все как есть.
   – Это справедливо по отношению практически ко всему на свете, – заметил Канаан. – И я наверняка не озлюсь на человека, который по той или иной причине решил скрыть от меня дурные новости, но, конечно, я их все равно узнаю, раньше или позже, и если ты решишь рассказать мне все, что тебе известно по этому поводу, – и окажешь мне тем самым большую услугу, – тогда и я перед тобой в долгу не останусь.
   – Мой друг Эб Форстмен…
   – Из Гардены.
   – … родственник, а вернее, свояк Кении Гоча, сказал мне, что он беспокоится и не знает, как ему быть, потому что Кении сказал ему однажды во время визита в хоспис. А Эб и сам-то его едва знал и ездил туда только по просьбе жены…
   – Ну, и что же Кении Гоч сказал Эбу Форстме-ну?
   Канаан был сейчас воплощенным терпением.
   – Сказал, что ему известно, кто украл маленькую дочурку твоего брата…
   Канаан выпрямился в кресле, как будто приходя в себя после пропущенного удара.
   – … и сделал с ней то самое перед тем, как ее убили…
   На глаза Канаану навернулись слезы. Слезы горя и слезы ярости, подумал Риальто.
   – И где найти этого Эба Форстмена?
   – Он не знает имени человека, о котором упомянул Кении Гоч. Тот ему этого так и не сказал. Вот почему я приехал в хоспис. Мне хотелось посмотреть, можно ли из этого что-нибудь сварганить. Посмотреть, не в горячке ли парень, не заговаривается ли, – а уж потом сообщать тебе. А если я ничего не выясню, то и не сообщать.
   – Адрес и телефон Эба Форстмена, если они у тебя, конечно, есть.
   – Ладно.
   – И то же самое насчет Кении Гоча.
   – Этого я не знаю.
   – Ладно. Никаких проблем. Ставлю доллар против цента, что этот парень окажется в картотеке. Кеннет Гоч или Гарриэт Ларю в алом платье и в сандалиях из крокодиловой кожи.
   Встав, он положил руки в карманы, словно спрятав туда пару пистолетов.
   – Ну, а больше ты, Майк, мне ничего не расскажешь?
   Риальто полез в задний карман и достал открытку и конверт. Прятать их больше не имело смысла. Если кто-нибудь и поможет ему, то только Айзек Канаан. Поэтому и необходимо настроить его в свою пользу. Передав детективу открытку, он пояснил:
   – Это было у Кении Гоча под подушкой. Я увидел это, пока сидел в палате, дожидаясь, когда он проснется. Просто стало интересно, сам знаешь, как это бывает, вот я и достал из-под подушки, а он тут же облевал меня своей кровью и я машинально спрятал это в карман.
   Канаан осмотрел конверт, а затем прочитал текст открытки.
   – Спасибо, – сказал он. – Я перед тобой в долгу…
   – И велик ли этот долг?
   Разгадать ход мыслей Риальто было нетрудно.
   – Не думаю, что Лаббок и Джексон всерьез считают тебя наемным убийцей. Просто хотят, чтобы ты хорошенько попыхтел.
   – Но мне это совсем не нравится.
   – Посмотрю, что можно будет сделать, – сказал Канаан. – Но ведь, сам понимаешь, не все от меня зависит.

Глава двадцать первая

   Когда Свистун проснулся, Мэри Бакет уже ушла.
   Слов ночной песенки он не запомнил, а мелодия по-прежнему звенела у него в ушах, напоминая о ее недавнем присутствии.
   Она оказалась нежной и несколько скованной любовницей; какие-то страсти бушевали в глубине, но она не давала им вырваться на поверхность.
   Он скатился с постели и когда его ноги коснулись пола, невольно вскрикнул от холода. Если бы не отчаянная необходимость сбегать в уборную, он немедленно вернулся бы под одеяло. И проспал бы еще часок, еще денек, еще целую неделю.
   Но дело нельзя было спускать на тормозах.
   Он помылся под душем, побрился и вышел из дому в восемь утра.
   Называйте это последовательностью действий или системой приоритетов, как вам угодно. Но если хочешь чего-нибудь добиться, необходимо наметить, что будешь делать в первую очередь, а что во вторую.
   Но когда у тебя ничего нет, кроме бумажного пакета с бесполезными вещами, тебе остается лишь разложить эти вещи перед собой, рассортировать их, сравнить по цвету, по форме, по размерам. Вроде как решая головоломку. В надежде на то, что два фрагмента мозаики, очутившись рядом, поведают тебе нечто большее, чем они говорили порознь.
   Он подумал, не позвонить ли Эбу Форстмену и не ошарашить ли его неприятной новостью. Но сейчас он не чувствовал себя в состоянии иметь дело с чужим горем, сколь бы невелико и абстрактно оно ни было. И вообще, на душе у него было смутно, да и самочувствие оставляло желать лучшего, как если бы он начал заболевать гриппом.
   Он вновь прозвонился по всем телефонам, по которым вчера никого не оказалось дома, рискуя навлечь на себя гнев еще толком не проснувшихся людей.
   В конце концов он дозвонился до Бобби Л., которая сонным голосом пригласила его к себе в кроватку, и до Бобби Д., которая послала его на хер. Ну, а чего другого следовало ожидать, когда тревожишь профессионалку в столь ранний час?

Глава двадцать вторая

   Чарли Чикеринг, служащий морга, не числился у Свистуна ни в друзьях, ни хотя бы в добрых знакомых. Он проходил по разряду нужных людей. Иногда Свистун льстил ему, иногда на него орал, в зависимости от настроения самого Чарли, но все каждый раз заканчивалось десяткой или двадцаткой, ибо сахаром хорошо подсластить, уксусом – подкислить, но только деньги гарантируют более или менее правдивые ответы на интересующие тебя вопросы.
   Бумажный пакет был у него под мышкой, когда он вошел в тихие пределы морга. В пакете находились два сандвича, две бутылки лимонада и голландский сыр; все это было куплено в лавке, торгующей деликатесами. Помимо денег, Чарли Чикеринг был неравнодушен к деликатесным сандвичам и к лимонаду.
   Он сидел, положив ноги на стол, и глазел на фотографии в порножурнале.
   – А книги ты когда-нибудь читаешь? – спросил Свистун.
   – Одну книгу я как-то прочитал. Но там была уйма непонятных слов. А речь шла про то, что если будешь работать честно, не ввязываться ни в какие делишки, уважать женщин, заботиться о стариках и старухах и никогда не лгать, то станешь президентом крупной страховой компании или же банка. Такая вот херня. Потому что президенты компаний и директора банков лгут, мошенничают, смеются над собственными отцами, отдают матерей в богадельню и говорят женщинам, будто любят их, чтобы не расплачиваться наличными. А сами лезут в мохнатку.
   – Куда?
   – В мохнатку. Противно слушать, как все говорят одно и то же: пизда да пизда. Вот я и говорю: мохнатка.
   Свистун выложил на грязный стол деликатесы.
   Чикеринг заглянул в пакет. На глазах у него были контактные линзы толщиной с бутылочные стекла. Ухмыльнулся, блеснув металлической пластинкой на зубах, которую носил с тех пор, как они со Свистуном познакомились.
   – Тебе что-то нужно от меня?
   – Хочу порасспросить про парня по имени Кении Гоч, которого сюда доставили из лос-анджелесского хосписа.
   – В хосписе свой морг.
   – Не думаю, что там держат тела больных, погибших в результате убийства.
   – Ах, этот!
   Свистун достал перетянутые резинкой деньги и выудил из стопки десятку. – Его уже вскрыли?
   – А с этим никто не торопится. Если человека находят с перерезанным горлом, причем оттуда торчит бритва, других причин смерти как-то не ищут.
   – Я бы взглянул на него.
   – Чего ради?
   – Откуда мне знать? Просто чтобы понимать, о чем говоришь, если кто-нибудь заведет при мне речь о вальвулотоме.
   – Ага, значит, ты уже знаешь.
   Не убирая ног со стола, Чарли принялся за сандвич. Видно было, что спешить ему некуда.
   – А себе ты ничего не взял?
   – Я так рано не ем.
   – Это-то и плохо, Свистун. Ты не умеешь дружить. Нет, чтобы принести еще один сандвич и поесть со мной за компанию.
   – Солнце едва встало, – заметил Свистун, вручая ему вторую десятку.
   – Но можно же позавтракать!
   Чикеринг наконец спустил ноги на пол. Держа сандвич губами, выдвинул ящик письменного стола, достал формуляр, заполнил его и протянул Свистуну.
   – Разрешение, на случай, если кто-нибудь спросит, – пояснил он.
   Свистун налепил себе на плечо пластиковую карточку разового пропуска.
   Чикеринг надел резиновые перчатки и бумажную маску. Вторую пару перчаток и маску передал Свистуну. Маску тот надел, а перчатки сунул в карман.
   – Я не собираюсь ни к чему притрагиваться. Миновав коридор, они вошли в покойницкую. Здесь было очень холодно, из-под бумажных масок заструился пар дыхания. Чикеринг снял со стены план морга, сверился с цифрами и прошел в глубину покойницкой. Здесь в длинном ряду лежали тела, прикрытые простынями, из-под одной простыни свешивалась рука. Чикеринг убрал ее под простыню.
   – Они иногда шевелятся.
   Его глаза из-под маски смеялись.
   Он отодвинул пару носилок, расчищая проход к боксу, в котором хранились останки Кении Гоча. Они были снабжены табличкой: "Необходима осторожность". Носилки были закреплены запором, который открывался нажатием кнопки, после чего они свободно скользили по рельсам.
   Чикеринг взялся за край простыни.
   – Что ты хочешь увидеть?
   – Только открой рану.
   Чикеринг оттянул простыню на уровень плечей.
   Свистун наклонился над мертвым телом, похожим на изображение Христа, снятого с креста, на каком-нибудь древнем алтаре. Кровь смыли, хотя кое-какие подтеки и бурые пятна еще оставались на шее.
   Лезвия, разумеется, не было. Вещественное доказательство перекочевало на данный момент в карман к Лаббоку.
   Нож, который описала Свистуну Мэри, и впрямь легко можно было не заметить. Или принять за что-нибудь другое.
   – А какой примерно длины этот самый вальву-лотом? – спросил Свистун.
   – С первый сустав большого пальца, – послышался голос откуда-то сзади.
   И Свистун, и Чикеринг подскочили на месте.
   Молодой человек в белом халате с песочного цвета волосами стоял в покойницкой. На лице у него было написано раздражение.
   – Как это вы так подкрались? – изумился Свистун.
   – Башмаки такие. А кто вы такой и что тут делаете?
   – У него есть разрешение, – сказал Чикеринг.
   – Вот как? – Незнакомец подошел поближе. -Что-то никак не могу разобрать подпись.
   – Это подпись Эрнеста Лаббока, – сказал Свистун.
   – А кто такой Лаббок?
   – Детектив из убойного отдела, голливудский участок, – сказал Свистун.
   – И проверять не стану, – произнес мужчина в белом халате, искоса взглянув на Чикеринга. – Сильно смахивает на разовые пропуска, которые выписывает Чарли, когда его подмажут.
   – Что вы, сэр!
   Чикеринг выставил вперед руки, словно готовясь отразить удар.
   – Да ничего страшного. – Мужчина обратился к Свистуну: – Но вы так и не представились.
   С такими людьми Свистуну доводилось сталкиваться не раз. Как правило, ничего, кроме раздражения, они не испытывали, но само оно далеко не всегда оказывалось безобидным. Он полез в карман нашарить одну из своих визитных карточек, решив, что в письменном виде его имя произведет на незнакомца лучшее впечатление, чем в устном. Нашел одну – затрепанную и не совсем чистую: слишком уж долго провалялась она в кармане.
   Незнакомец прочитал карточку и вернул ее Свистуну.
   – У вас имени нет? Только фамилия? – спросил он прокурорским тоном.
   – Мне этого хватает.
   – Ну, и кто же вы по профессии? Музыкант или, может быть, модель? – язвительно спросил мужчина в белом халате.
   – А вам не угодно представиться? Мне в вашем случае хватило бы фамилии.
   – Паттерсон. Меня зовут Джоэль Паттерсон и я здесь работаю.
   – Доктор Паттерсон – младший судебно-медицинский эксперт, – торопливо подсказал Чикеринг.
   Паттерсон побарабанил пальцем по табличке "Необходима осторожность".
   – Из-за этого вы и вырядились? Маски, перчатки… Но ничего этого не нужно, если не начнете забавляться с кровью или с другими телесными жидкостями.
   – А вам самому приходится иметь с ними дело?
   – Если его решат вскрывать в мое дежурство, то да. Но я и так могу сказать вам, что произошло. Кто-то приставил ему к горлу вальвулотом – вжик! – и перерезал сонную артерию.
   – А не могло ли случиться так, что сам мистер Гоч раздобыл вальвулотом… – Брови Паттерсона удивленно приподнялись. -… и перерезал себе горло? Я хочу сказать, настолько ли сильна оказалась бы в таком случае первая боль, чтобы заставить его отказаться от первоначального намерения?
   – Боль была бы более слабой, чем когда вскрываешь вены, – ответил Паттерсон. – Значит, вы предполагаете самоубийство?
   – Вполне могу представить себе, что человек, испытывающий такие страдания и по столь позорному поводу, может наложить на себя руки.
   Г Пожалуй, – согласился Паттерсон, и его лицо Утратило недавнюю настороженность.
   Свистун сразу же решил, что этот человек начинает ему нравиться.
   – Вы могли бы просветить меня еще по одному поводу? – спросил он.
   – Минута у меня найдется. Свистун поглядел на Чикеринга.
   – Почему бы тебе, Чарли, не управиться с завтраком, пока хлеб не засох?
   Пожав плечами, Чарли побрел прочь.
   Свистун полез в карман и достал сложенный носовой платок, в котором хранил мумифицированный пальчик. Развернул платок и показал патологоанатому на раскрытой ладони.
   Паттерсон наклонился, потом весьма осторожно взял пальчик.
   – Откуда вы это взяли?
   – А вы подтвердите мне, что это именно то, о чем я подумал?
   – А о чем вы подумали?
   – Что это мумифицированный палец.
   – Именно так. Мумифицированный палец ребенка.
   – А я-то надеялся, что вы скажете: это пластиковая подделка. Знаете всю эту мерзость, которую продают шутникам…
   – Кофейные брызги и собачьи какашки?
   – … вот именно. Но эксперта не проведешь, верно ведь?
   – Так откуда вы это взяли?
   – Нашел на квартире у этого покойника. В ящике.
   – А у вас есть хоть малейшее представление о том, откуда палец взялся у него?
   – Нет.
   – Значит, вы провели обыск в его квартире не специально ради этого предмета?
   – Нет. Я нашел его случайно.
   – Так вы работаете над делом в связи с его смертью?
   – Дела как такового, строго говоря, нет. Просто оказал маленькую услугу одному другу, а потом невольно вовлекся во всю эту историю.
   Паттерсон опять насторожился – и снова разонравился Свистуну.
   – Назовем это любопытством.
   – Допустим. Когда вам нечем заняться, вы подглядываете в замочные скважины и шарите по мусорным ведрам. Никогда не знаешь, на чем в конце концов удастся подзаработать.
   – Я ведь не состою на государственной службе, – возразил Свистун. – И с утра меня не ждет работа на конторском столе. И приходится порой заниматься и тем, о чем вы сказали, но на этот раз у меня на уме было совершенно другое. Единственный перспективный клиент уже был мертв на момент, когда я вмешался в дело. Кении Гочу мог бы понадобиться детектив или, как минимум, друг, чтобы выяснить, кто убил его, если он, конечно, не покончил с собой. А я просто оказывал любезность своему другу, шел почти наугад шаг за шагом, пока не наткнулся на детский палец.
   Паттерсон свободной рукой полез в карман халата и извлек оттуда пробирку.
   – Я его у вас, пожалуй, заберу.
   Свистун одной рукой выхватил у него мумифицированный палец, а другой – пробирку.
   – Я против.
   – Он может оказаться вещдоком по делу об убийстве.
   – Его же не на месте преступления нашли.
   – Пусть даже так. В сложившейся ситуации он может – и наверняка должен – сыграть свою роль в происшедшем.
   – Возможно, вы и правы, но на данный момент он к делу не приобщен.
   Свистун положил палец в пробирку, а пробирку – к себе в карман.
   – Я вынужден буду подать рапорт, – сказал Пат-терсон.
   – Я понимаю.
   – Заговорив о вещдоке по делу об убийстве, я имел в виду вовсе не убийство мистера Гоча. Речь шла об убийстве ребенка, палец которого вы держите при себе.
   – И это я понимаю. И я не сомневаюсь в том, что знаю, о каком ребенке идет речь. И мне не хотелось бы, чтобы часть тела этой девочки, пусть и такая крошечная, болталась бы туда и сюда по полицейским инстанциям или валялась бы здесь, в морге. Не хочу, чтобы ее использовали в качестве вещдока. В надлежащее время я отдам ее родственникам – и те похоронят палец. А вы подавайте рапорт, куда хотите.
   Они стояли, пристально глядя в глаза друг другу. Паттерсон моргнул первым. Полез в карман, достал грошовый блокнотик и шариковую ручку и быстро записал несколько слов.