Кемпбелл Роберт. Волшебник Хуливуда

   Поэтому у Свистуна появилась возможность сесть в кресло, взять миссис Маргарет за руку и забрать у нее сложенный вчетверо листок бумаги, который она ухитрилась на мгновение показать ему, выждав, пока оба детектива из полиции отвернутся.
   Лаббок и Джексон попросили его на минуту выйти. Он так и поступил, опустив записку в карман.
   – Гомика, умирающего от СПИДа, кто-то приканчивает своеобразным ножичком. Священнику, имя которого значится у него в памяти телефона, перерезают горло через пару дней. Это, конечно, взаимосвязано, но как именно, – об этом мы можем только догадываться, – сказал Джексон.
   Они стояли втроем под лучами раскаленного солнца – Джексон, Лаббок и Свистун.
   – О чем вы расспрашивали священника? – спросил Джексон.
   – Я спрашивал, приходил ли к нему Кенни Гоч за советом. Спрашивал, не исповедовал ли его священник.
   – И что он ответил?
   – Ничего. Он соблюл тайну исповеди.
   – Привилегия адвокатов, психиатров и терапевтов, – сказал Джексон.
   Подобное положение вещей его явно не устраивало.
   – Но, по-моему, все началось именно со священников, – заметил Свистун.
   – И тем не менее. Что еще вы знаете из того, что не известно нам? – спросил Лаббок.
   – А я не знаю, что именно вам не известно, – ответил Свистун.
   – Тогда расскажите нам все, что знаете…
   – А потом вы расскажете мне все, что знаете вы?
   – … а потом мы расскажем тебе то, что, по-нашему, тебе следует знать, – подытожил Джексон.
   – Шило на мыло, – ухмыльнулся Лаббок.
   – Так не пойдет!
   Лаббок тут же перестал ухмыляться с наигранным дружелюбием.
   – Смотри, не артачься, добром это для тебя не кончится. Валяй, выкладывай, черт тебя побери. Причем, с самого начала.
   Подобный поворот разговора не обескуражил Свистуна. В данной истории ему нечего было скрывать и некого выводить из игры. На секунду ему даже померещилось, будто полноценное взаимодействие с полицией может и впрямь принести положительные результаты.
   Он рассказал детективам о том, как Майк Ри-альто ввалился однажды утром к «Милорду» – а произошло это два дня назад, неужели всего два дня назад и начал рассказывать о том, как умирающий от СПИДа облевал его кровью. Умирающий – Кенни Гоч, он же Гарриэт Ларю – был гомиком и работал на панели прямо за дверью «Милорда». У него был родственник, которому он рассказал, что знает имя убийцы некоей девочки, обезображенный труп которой был найден десять лет назад на одной из могильных плит Голливудского кладбища.
   – Племянница Айзека Канаана, – не спросил, а уточнил и констатировал Джексон.
   – Верно. Сара Канаан. Именно ее судьба не дает моему другу спать уже десять лет.
   Лаббок отмахнулся, дав Свистуну понять, чтобы он переходил к сути дела. Детективы знали эту историю и сочувствовали Канаану, но не привыкли тратить время на бесплодные сожаления. Их задача состояла в другом – отомстить от имени всего общества. А в случае с Канааном, отомстить за него или хотя бы помочь отомстить ему самому.
   Зацепка оказалась ничтожной, рассказал им Свистун, – смутное признание насмерть перепуганного мальчишки. Даже меньше того. Всего лишь намек на то, что Гоч знал об этом убийстве больше, чем полагалось бы знать ни в чем не повинному человеку. На такой основе трудно начать что бы то ни было – особенно если речь идет о зависшем убийстве десятилетней давности.
   – И, тем не менее, ты поехал в хоспис и начал вынюхивать, – прокурорским тоном сказал Лаббок.
   – Ради Бога, Эрни, он же сам нам все расскажет, – осадил его напарник.
   – Мне казалось, Айзек заслуживает хотя бы этого, – сказал Свистун.
   – Но ты не рассказал ему того, что услышал от Риальто? Того, на что намекнул Кенни Гоч? – спросил Джексон.
   – Нет, но вы же знаете Канаана. От него ничто не остается в тайне. Поэтому я тогда же утром решил, что он что-то заподозрил.
   – Пожалуй, – согласился Лаббок. – Когда мы задержали Риальто, Канаан вцепился в него, как собака – в кость.
   – Продолжай, – сказал Джексон.
   Свистун рассказал им о том, как пригласил главную сиделку Мэри Бакет в закусочную, как они вернулись в хоспис с Эбом Форстменом, родственником покойного Гоча, который прибыл забрать вещи племянника и обнаружил, что они потерялись или похищены.
   Рассказывая об этом, Свистун вспомнил про человека в черном, с черными волосами, заплетенными в косичку, который заглянул в закусочную, когда они там находились, и сразу же выскочил оттуда. Про человека, которого Мэри видела в хосписе тем же утром.
   Он подумал, не рассказать ли об этом человеке детективам. Но ведь тогда они откроют новое направление расследования и начнут приставать к Мэри Бакет и всячески запугивать ее.
   – Туману напускаешь, Свистун? – спросил его внезапно один из детективов.
   – В чем дело?
   – Ты же что-то внезапно вспомнил – и решил нам об этом не рассказывать?
   За долю секунды, оставшуюся у него на размышления, Свистун решил не упоминать человека в черном. Мэри детективы, так или иначе, уже заподозрили. Не хватает только, чтобы ее обвинили в пособничестве.
   – Жара такая, что мозги тают, – вздохнул он.
   – Он прав, Марти, – заметил Лаббок. – Перейдем в тень.
   – Если отыщем таковую, – сказал Джексон. Они нашли нечто вроде навеса, достаточного, чтобы укрыться под ним втроем.
   Записка, подсунутая Свистуну миссис Марга-рет, уже прожгла, должно быть, дырку у него в кармане. Ему не терпелось прочитать ее.
   – Ну, и на чем же мы остановились? – спросил Джексон.
   – Пропали личные вещи Гоча.
   – Их, кстати, до сих пор не нашли, – заметил Джексон. – А опись имеется?
   – Имеется, – сказал Свистун.
   – И ты читал ее?
   – Ничего интересного, кроме записной книжки и блокнота за двадцать пять центов. Среди записей могло бы оказаться что-нибудь любопытное.
   – Только мы этого, наверное, никогда не узнаем, – сказал Лаббок. – Ну, и как ты поступил дальше?
   И вновь Свистун замешкался с ответом. Он понимал, что им от него нужно. Они слушают его, подмечая, не пропускает ли он чего-нибудь, что им уже известно, не исключает ли из рассказа собственных поступков и встреч. Заранее кое-что про него разузнав. А поскольку он не знал, что именно они про него разузнали, то говорить правду без пропусков было оптимальным решением, даже если он проявлял при этом чрезмерную угодливость.
   – Мы с Эбом Форстменом поехали на квартиру к Кенни Гочу. А квартира у него над гаражом.
   – Даже не позвонив в полицию, – быстро вставил Лаббок.
   – А насчет чего звонить? Насчет пары тряпок и десятка баксов, пропавших у мертвеца? Да их преспокойно могли отправить на помойку просто по ошибке. Ведь тогда еще никто не знал, что Гоча убили.
   – Ладно, – сказал Лаббок, поглядев на Джексона.
   Свистун правильно истолковал этот взгляд. Они не сообразили проверить больничный мусор. И теперь им предстояло вернуться туда и попробовать наверстать упущенное. Сперва он мысленно усмехнулся, а затем понял, что и сам пару дней назад совершил то же самое упущение.
   – И что ты нашел на хате у Гоча? – спросил Джексон.
   – Полный бардак…
   – Кто-то проводил обыск до тебя?
   – … и несколько книг по сатанизму… Да, кто-то проводил обыск до меня.
   – А когда мы туда наведались, там все было прибрано, – заметил Лаббок.
   – Это я за собой прибрался перед уходом, – пояснил Свистун. – Видели на стенах плакаты?
   – Хочешь сказать, что Гоч был членом некоей сатанистской секты и она принесла его в жертву?
   – Нет, я этого не говорю.
   – А что же, по-твоему, говоришь? Или ты сам веришь во весь этот вздор, связанный с сатанизмом?
   – Это вопрос о том, что старше – яйцо или курица, – ответил Свистун. – То ли извращенцы, насосавшись наркотиков и пресытившись сексуальными оргиями, убивают людей в ходе сатанистско-го ритуала, чтобы позабавиться, то ли они действительно веруют в Сатану, а все остальное вытекает из этой веры.
   – У нас тут что, религиозный диспут? – вскипел Лаббок. – Валяй, Свистун, выкладывай. Времени у нас в обрез.
   – Я вывел на отдельный лист номера из памяти его телефона.
   – И что это тебе дало?
   Свистун зачитал им список, сверяясь со своими карточками, чтобы детективы видели, что он ничего от них не скрывает. Да и не было смысла скрывать то, что они уже знают или всегда могут узнать сами.
   – И со всеми этими людьми ты вошел в контакт? – спросил Лаббок.
   – Тот или иной ответ я получил от всех, кроме двоих. Кроме некого Майка и некоей Джейн.
   Джексон кивнул. Свистун не понял, удалось ли детективам законтактировать с этими двумя или у них тоже ничего не вышло.
   – А из этих звонков и контактов тебе, по-твоему, удалось выжать все? – спросил Лаббок.
   – Я понял, что этот парень, этот Кенни Гоч, занимался сексом, употреблял наркотики и был, по всей видимости, связан с сатанистами.
   – Ты имеешь в виду плакаты на стенах и книги? Но ведь парни, бывает, просто балуются, – сказал Джексон. – Спроси у любого библиотекаря, есть ли в открытом доступе книги по колдовству и по сатанизму. Их нет, потому что давно украдены. И такие парни их и крадут.
   – У него также был заказ на целый перечень редких и дорогих изданий того же свойства в книжной лавке на Голливудском бульваре. Знаете эту лавку? Такая огромная…
   – Знаем, – сказал Лаббок. – Что ж, значит, он этим интересовался.
   – Это очень дорогие книги. Мне кажется, он заказывал их по чьему-то поручению. Сатанисты стараются не засвечиваться.
   – К этому мы перейдем попозже, – заметил Джексон. – А пока давай дальше в общих чертах.
   – Мне кажется, его наркосбытчиком был некто по кличке Джет.
   – Этого ублюдка мы знаем, – сказал Джексон.
   – Значит, и с ним ты разговаривал по телефону? – спросил Лаббок. – А как обстояло дело с личными контактами?
   – Во-первых, это родственник Гоча, Эб Форст-мен.
   – Хорошо.
   – И университетский профессор. Килрой. Читает сравнительное религиеведение. Кенни прослушал у него пару лекций.
   – Ну да, он же этим интересовался.
   – Но посещал он занятия недолго.
   – Хорошо, – повторил Джексон.
   – А что насчет сиделки? – спросил Лаббок.
   – А что насчет нее?
   – У тебя есть по ее поводу какие-нибудь соображения?
   – Какого рода соображения?
   – Не знаю, какого рода. Но тебе известно, что она занимается колдовством?
   – Что?
   – И ее квартира – сущее логово ведьмы.
   – Ведьмы совсем не обязательно являются са-танистками, – заметил Свистун.
   – Ага, ты это знаешь? Откуда?
   – Кое-что я читал.
   – Что-нибудь еще? Личные контакты еще с кем-нибудь? – спросил Лаббок.
   Свистун задумался над тем, имеет ли какой-нибудь смысл упоминать о визите к Арделле и о встрече с Дианой.
   – Опять темнишь? – спросил Лаббок. Джексон достал из кармана блокнот, сверился со своими записями.
   – Как насчет Бобби Л. и Бобби Д.?
   – Только автоответчики. Обе девицы работают по вызову.
   – А как насчет Пуча?
   – Только телефонный контакт. Его зовут Уильям Мандель. Мне кажется, они с Кенни Гочем были близки.
   – Эка ты деликатно выражаешься! Лаббок не смог скрыть сарказма.
   – Ну, а Диана? – не обращая внимания на напарника, спросил Джексон.
   – Автоответчик, – солгал Свистун; сарказм Лаббока окончательно разохотил его сотрудничать с детективами.
   – Погоди-ка! – Неожиданная враждебность Свистуна не осталась тайной для Джексона. – Мы же так хорошо работаем. Давай продолжать. Итак, Джордж Грох?
   – На улице его называют жоржиком-моржиком или Игроком. – Свистун несколько расслабился. -Я все еще разыскиваю его.
   – На общих основаниях? Или положил на него особый глаз?
   – У меня возникло впечатление, будто он сильнее всего связан с Гочем, но…
   – А откуда взялось это впечатление?
   – Сам не знаю. Но когда мы с ним разговаривали по телефону, мне показалось, что это рассорившиеся друзья или любовники. По меньшей мере. Джордж был зол на Гоча. Но ощущение, знаете ли, самое смутное.
   – Я это понимаю. – Речь зашла о сыщицкой интуиции, и Джексон решил польстить Свистуну. -Поищем как следует этого джорджи-морджи.
   – Ему больше нравится, когда его называют Игроком.
   – Да как угодно.
   – Ну, и что же у нас остается за вычетом чисто деловых телефонов? Владелец фотостудии Рааб.
   Свистун заметил, как пристально смотрит на него Джексон, готовый уловить малейшую реакцию.
   – С Раабом я не контактировал. Даже не пытался. А что, в связи с ним есть что-нибудь, чего я не знаю?
   Джексон и Лаббок снова переглянулись. Они поняли друг друга без слов.
   – На нем столько говна, на этом Раабе или Раймонде Радецком, что можно двадцать раз пропустить его через стиральную машину, а всего не отстираешь.
   – Ну, так что же? – спросил Лаббок.
   – Вы хотите со мной чем-нибудь поделиться? – вопросом на вопрос ответил Свистун.
   – Мы с тобой уже поделились. Единственное, что мы узнали от тебя: ты не вдавался в тонкости религиозных верований Раймонда Радецки и Мэри Бакет.
   – Но я ведь рассказал вам кое-что новенькое про Айзека Канаана, – напомнил Свистун.
   Джексон и Лаббок покачали головами. Мрачные лица детективов подсказали Свистуну, что и эти двое самым серьезным образом обеспокоены.
   Сидя в раскаленной машине, Свистун извлек из кармана скомканную записку.
   – "Все мы должны бороться за то, чтобы понять, что такое справедливость. Древние законы, условия и уговоры часто подводят нас. Я долго и отчаянно боролся с ограничениями, налагаемыми целибатом. Человек, называющий себя Свистуном, заставил меня вступить в борьбу с принципом непреложности тайны исповеди, потому что, как он сказал, заботиться следует о живых, а не о мертвых.
   Кенни Гоч пришел ко мне за советом, прощением и утешением. Я даровал ему прощение своею властью после того, как выслушал его исповедь, и дал ему совет сообщить все, что ему известно об убийстве девочки, в полицию. С утешением у меня ничего не получилось.
   Кенни Гоч пришел ко мне и за тем, чтобы я изгнал из него дьявола. У меня нет опыта в такого рода делах и я попросил его прийти вторично, дав мне предварительно возможность подумать. Однако он так и не пришел".
   Записка не была адресована никому. Миссис Маргарет, по простоте душевной, увидев в тексте имя Свистуна, передала ее ему. При этом она не сомневалась в том, что выполняет волю покойного отца Мичема.
   Священник был близок к тому, чтобы нарушить тайну исповеди, и кто-то, осознав такую опасность, сыграл на опережение.
   Сколько же еще людей из числа знавших Кенни Гоча находятся в опасности? Скольких еще захотят заставить замолчать?

Глава тридцать восьмая

   Когда обыкновенный человек пропадает куда-то на день, то стоит ли о нем беспокоиться? Взял выходной, заехал в мотель и смотрит, запершись у себя в номере, порнушку. Или отправился на футбол, напился там с друзьями и заночевал у одного из них. Или переспал со случайной девкой. Как пропал, так и вернется. Тревожиться надо по истечении семидесяти двух часов. И только тогда у вас примут в полиции заявление о пропаже.
   Но когда исчезает человек, соблюдающий раз навсегда заведенный им для себя распорядок с точностью часового механизма, беспокоишься уже часов через двадцать или через двадцать четыре. А через тридцать шесть ты уже напуган не на шутку.
   Брат Айзека Канаана с женой жили в районе Лос-Анджелеса, который называется Лос-Фелиц. Это старый район, то расцветавший, то хиревший множество раз, а сейчас павший жертвой строительного бума, начавшегося в 1980-м. Ветхие особняки обрели теперь былой блеск и былую роскошь. Наряду с людьми, разбогатевшими в последние годы, жило здесь и много таких, кто приобрел дом давно и по дешевке, а сейчас превратился во владельца здания стоимостью в полтора-два миллиона долларов, не пошевелив ради этого и пальцем. Макс и Руфь Канаан были именно из таких.
   Возле дома Канаанов стоял гараж на три машины, длинная мраморная лестница вела к главному входу, который был увенчан башенкой. Бронзовая ручка в виде львиной головы с кольцом – именно бронзовая, а не медная – подчеркивала вкус хозяев.
   Свистун припарковался неподалеку от дома на улице. Он не был уверен в том, вспомнят ли его хозяева. А в противном случае они испугались бы, увидев, как незнакомый человек паркует машину прямо перед их домом. Пешего чужака люди почему-то боятся меньше.
   Он дважды постучал львиным кольцом. Затем выждал. По его прикидкам, на путь из глубин дома к главному входу требовалось не меньше минуты, однако на деле все затянулось на гораздо больший срок.
   Он уже собрался было постучать еще раз, когда в двери, прямо над львиной головой, открылся глазок. Свистун смог рассмотреть бледное темноглазое лицо женщины.
   – Кто вы такой? – спросила она.
   – А дома ли мистер или миссис Канаан?
   – Я миссис Канаан.
   Голос у нее был такой, словно она только что проснулась.
   – Не уверен, помните ли вы меня.
   – Так назовитесь, – нетерпеливо бросила она. Уистлер. Я друг вашего деверя.
   – Кого-кого?
   – Айзека. Айзека Канаана.
   Она, должно быть, прокашлялась, но прозвучало это как всхлип.
   Дверь сняли с цепочки и открыли.
   Руфь Канаан была в халате. Волосы ее были тщательно уложены, а цвет лица нормальным – и все же она почему-то казалась калекой, причем как в физическом, так и в психическом отношении.
   Мужчина в рубашке с нарукавниками торопливо устремился к двери из глубины коридора. Лица его Свистун не видел, однако предположил, что это Макс, брат Айзека.
   – Что ты здесь делаешь, Руфь?
   – Это же я, Макс. Друг Айзека. Моя фамилия Уистлер.
   Но Макс не обратил На Свистуна ни малейшего внимания. Держа в одной руке стопку бумаг, другой он сделал драматический жест, несомненно, адресованный жене.
   – Сколько раз я тебе говорил, чтобы ты не отпирала дверь незнакомцам?
   – Я друг Айзека, – повторил Свистун. – Мы с вами давно не виделись.
   – Да, я вас узнал, – сказал Макс. – Но разве это что-нибудь меняет?
   Он обнял жену за плечи. Вздохнув, она состроила скорбную гримасу, давая понять, что все эти его предостережения ровным счетом ничего не значат. Выскользнув из рук мужа, она шмыгнула в боковую дверь, которая, как предположил Свистун, вела в гостиную. В дверях замешкалась, положив руку на очередную бронзовую ручку, затем раздумала и, не заходя в гостиную, отправилась по лестнице на второй этаж. Перед исчезновением она на миг обернулась. Свистун заметил, что у нее в глазах стоят слезы.
   Макс проводил ее взглядом, потом повернулся к гостю.
   – Ей наплевать, – сказал он. – Порой мне кажется, что она сама напрашивается. Чтобы какой-нибудь незнакомец, которого она пустит в дом, убил ее. Давайте пройдем в сад.
   Сад, куда Макс привел Свистуна, оказался зимним: растения были в кадках или на каменных декоративных грядках. Здесь же стояла чугунная скамья. Все было очень мило, очень чисто, почти стерильно.
   – Во второй половине дня меня, как правило, нет дома, – сообщил Макс, жестом пригласив Свистуна подсесть к столику, за которым семейство, очевидно, завтракает. – У нас есть экономка. Но сегодня ей пришлось пойти к врачу. Перенести прием было нельзя, вот я и примчался домой…
   Он заболтался и вроде бы сам забыл, что собирался сказать.
   – Сколько времени прошло, – произнес он наконец.
   – Десять лет.
   – Сейчас мы бы ее уже готовили к бар-мицве. Я ведь должен поблагодарить вас за то, что вы пытались сделать… За то, что вы сделали.
   – Я хотел помочь. Айзек хороший человек и мне хотелось ему помочь.
   – Но как тут можно помочь?
   – Я подумал, что, если мы сможем определить, кто…
   Макс затряс головой. Точнее, начал раскачивать ею из стороны в сторону, подобно отмеряющему такт метроному. Глаза у него стали при этом сердитыми, как будто Свистун ухитрился оскорбить его.
   – Ну, и чем бы это помогло? Чем бы это могло помочь?
   – Иногда осуществленная месть помогает залечить рану, – сказал Свистун.
   – У всех свои теории, – вздохнул Макс. – Хотите кофе?
   Свистун помахал рукой, отказываясь.
   – Ну, а сегодня-то вы почему приехали? Макс тряхнул рукой, в которой по-прежнему держал стопку бумаг, словно давая тем самым понять Свистуну, что не хочет терять времени даром.
   – Айзек сказал мне вчера, что берет небольшой отпуск, но позабыл сказать, где его искать, если вдруг возникнет такая необходимость, – солгал Свистун.
   – А у вас возникла такая необходимость? Почему?
   – Да знаете, как оно бывает…
   – Не надо разговаривать со мной так…
   – Вот я и подумал, может, вы знаете…
   – … словно я ребенок.
   – … куда он подевался.
   – Но если частный детектив разыскивает офицера полиции нравов, а на рыбалку они не собираются, потому что Айзек не удит рыбу, то это означает, что дело связано с преступлением?
   – Мне понадобилась его помощь. Уцепившись за собственные слова, Свистун принялся наскоро выдумывать какую-то историю.
   – Скажите мне правду, – возразил Макс. – У Айзека отпусков не бывает.
   – А когда вы его в последний раз видели?
   – Год, может быть, полтора года назад. Я заезжал к нему в участок.
   – Чего ради?
   – Посмотреть, не стронулось ли что-нибудь с места.
   – Даже если в этом и нет никакого смысла?
   – Ну, в конце концов возмездие это далеко не глупость, – сказал Макс. – Когда я говорил, что оно бессмысленно, я думал о жене. Ее жизнь кончена и даже если убийца нашей маленькой Сары будет найден… – Сбившись, он отвернулся от Свистуна. – … то все равно ни дочь, ни жену не вернешь. Но ради себя самого мне хотелось бы отомстить. Мне этого хватило бы на всю оставшуюся жизнь.
   – Значит, вы видели брата в последний раз не то год, не то полтора года назад, да и то, чтобы узнать, нет ли каких-нибудь новостей по делу?
   – Айзек всегда был и остается в этом доме желанным гостем. Он держится отчужденно, но это его решение, а не мое.
   – Ему кажется, будто он несет ответственность за случившееся. Полицейский! Защитник! И не смог защитить своих близких.
   Макс отложил в сторону бумаги и потянулся к кофейнику.
   – А когда вы в последний раз говорили с ним по телефону? – спросил Свистун.
   – А в чем дело? Что с ним стряслось?
   – Он исчез. Объявил своему начальнику, будто приболел и хочет отлежаться, а сам с тех пор как сквозь землю провалился.
   – А чего, собственно, вы опасаетесь? Он может погибнуть?
   – Мне кажется, он сам вышел на тропу убийства.
   – Значит, по-вашему, он узнал, кто…
   Слова застряли в горле. Макс утратил дар речи.
   – Я ухватился за конец ниточки, которая может привести к убийце вашей дочери. И пока я не разузнал ничего наверняка, Айзек, как мне представляется, ухватился за ту же нить. Контактов у него больше, чем у меня. Опыта тоже. Да и вообще он умнее. Он может попасть, куда надо, раньше меня. И он мог отправиться, куда угодно, а уж что произошло потом, я не знаю. Но пришел я не для того, чтобы вас пугать. Я понадеялся на то, что Айзек позвонит вам и скажет, что появился шанс на возмездие.

Глава тридцать девятая

   Когда человек умирает безвременно, причину его смерти, как правило, удается возвести к какой-нибудь допущенной им ошибке. Когда кровь, вскипев в жилах, повела Канаана по следу убийц его маленькой племянницы, он позабыл обо всем, чему научился за двадцать лет службы в полиции. И вот его поймали, как желторотого птенца, и приковали к стене, раздев догола и заставив дрожать от страха. И к тому же – с готовым разорваться мочевым пузырем, с отчаянным колотьем в мозгу, с подернутыми пленкой глазами, с прилипшим к небу языком и со слюной, похожей по вкусу на переплетный клей.
   Он отчаянно заморгал, пытаясь восстановить хотя бы зрение.
   Находился он сейчас в подвале. Запах ветоши и крысиного помета подсказал ему это. Из-за тяжелых каменных стен до его слуха доносился глухой шум прибоя. Значит, его никуда из «Люцифера» не увезли. Заточили там же, где захватили.
   Постепенно его глаза начали привыкать к здешней тьме. Подвальные окна была заколочены, но в щели меж досок просачивалось немного света. Время суток было дневным, так что он постепенно начал видеть все лучше и лучше.
   Это помещение использовали как склад. Здесь стояли ящики с вином, причем парочка из них была вскрыта. Здесь валялись садовые инструменты – старые и ржавые, в основном, со сломанными ручками. Здесь имелись несколько клеток из числа тех, в которых перевозят кошек и собак. А также – несколько неуклюжих орудий для пыток, выглядящих откровенной бутафорией.
   Вдобавок ко всему, его мучила и жажда.
   Он попытался встать, но оказался прикован так низко, что ему удалось подняться лишь на четвереньки. Терпеть он больше не мог и сходил по малой нужде, забрызгав себе ноги и пустив струю по потрескавшемуся каменному полу.
   С великим трудом он дотянулся до одного из ящиков с вином. Разгреб набросанную поверх солому, отодвинув в сторону две подвернувшиеся под руку бутылки. Подтер собственную мочу соломой, затем разбросал солому у ног. А на ящик исхитрился сесть.
   Осторожно отбил горлышко одной из бутылок. В ней оказалось красное вино. Оно залило ему грудь тем, что в полумраке казалось кровью. Жажду вино не утолило, но от мерзкого вкуса во рту, по крайней мере, избавило.
   Голый, он сидел на ящике и мерз. Подумал о том, не заорать ли ему, чтобы оповестить тюремщиков о том, что пришел в сознание. Но нет, не стоит. Ему сейчас надо было пораскинуть мозгами. Может быть, удастся придумать что-нибудь путное.