Страница:
– Как же он попал в горло Гочу?
– Понятия не имею.
– А когда вы увидели, что он весь залит кровью, вас это не насторожило?
– При этом синдроме обильные горловые и легочные кровоизлияния не являются редкостью. У меня не было никаких оснований усомниться в том, что болезнь, которой страдал пациент, в конце концов взяла свое. А где ваш напарник? Куда, куда вы удалились? Пошли посрать и провалились.
Джексон хмыкнул. Говорила она как образованная женщина и он никак не ждал от нее непристойностей.
– Я сиделка, не забывайте. Так что жеманиться со мною не надо. Говорите, что вам угодно, а я буду говорить то, что угодно мне. Так куда же он все-таки запропастился?
Она уже готова была соскочить с ручки кресла, на которой сидела.
– Леди, – сказал Джексон. – Стоит ли сходить с ума?
– Да я на вас не сержусь. Просто… Господи, вы являетесь сюда и сообщаете, что один из моих пациентов…
– Убит?
– Да хотя бы и убит!.. Прямо у меня под носом. А я ведь несу ответственность за своих пациентов и…
– Поэтому-то мы к вам и пришли, – появившись в дверном проеме, пояснил Лаббок. Двигался он для большого и грузного мужчины неожиданно деликатно. – Вы не знаете никого, кто по-прежнему хранил бы такие ножи?
– Мне кажется, у любого из хирургов может сохраниться или хотя бы заваляться вальвулотом.
Лаббок подошел к ней поближе.
– Но вы не видели никого из хирургов в палате у Кеннета Гоча нынешним утром?
– Не видела и не знаю, чтобы кто-нибудь из них туда заходил.
– А как насчет сиделок, основного и вспомогательного персонала, находящегося в хосписе в шесть Утра, в семь утра, в семь тридцать?
– Надо будет расспросить.
– Это уж конечно. Но этим мы займемся сами, – сказал Лаббок. – Вы не против, если я присяду?
Мэри жестом позволила ему сесть, затем и сама пересела с подлокотника на диван. Теперь она не возражала против того, чтобы полицейские оставались здесь столько, сколько им будет нужно.
– Кто нашел Гоча мертвым?
– Я.
– Значит, вы первая видели его мертвым. А кто последний видел его живым?
– Должно быть, посетитель, находившийся у него в палате.
– Посетитель? В отчете вы не упомянули ни о каком посетителе.
– Такую информацию не обязательно заносить в формуляр.
– Значит, вы пускаете в хоспис посетителей в семь утра?
– Нет. Приемные часы начинаются в десять. Разве что имеется особое разрешение. Но люди стремятся прийти пораньше. Перед работой.
– И никто не остановил неурочного посетителя?
– Его никто не видел.
Лаббок и Джексон переглянулись, словно бы удивившись и возмутившись такой плохой постановкой службы безопасности в хосписе. Хотя учреждение, переполненное чаще всего никому не нужными полумертвецами едва ли нуждается в усиленной охране.
– Это был родственник?
– Друг родственника.
– Он сам сказал вам об этом?
– Да.
– А что еще он вам сказал?
– Ничего особенного. Его залило кровью умирающего, когда того в последнее мгновение вырвало…
– Погодите-ка, – заторопился Лаббок. – Погодите-ка.
– … и мне надо было поскорее смыть с него зараженную кровь. Так что мы с ним не больно-то разговаривали.
– А вам не пришло в голову, что во всем этом есть нечто странное? Посетитель оказался настолько близко, что его забрызгало кровью?
– У меня было экстренно-срочное дело.
– Ну, а теперь-то вы над этим поразмыслили? Мэри молча смотрела на него какое-то время, потом обхватила себя за плечи, унимая внезапную дрожь, и отвернулась от пронзительного взгляда Лаббока.
– О Господи.
– Можно выразиться и так, леди. Вы, должно быть, находились с ним в одном помещении…
– Мыла ему лицо и шею, – добавила она.
– … а этот человек только что перерезал горло Гочу, – закончил свою мысль Лаббок.
– С другой стороны… – начал было Джексон.
– Что с другой стороны, Марти?
– Да ничего, Эрни. Проехали.
Не надо было быть ясновидящей, чтобы разгадать смысл его рассуждений. С другой стороны, сама Мэри находилась в той же самой палате. В газетах полно историй о том, как сострадательные сиделки приканчивают неизлечимых больных, чтобы избавить их от мучений.
Свистун все еще возился со своим списком, набирая номера, слушая длинные и короткие гудки, прозваниваясь в пустые дома и конторы. Китайская закусочная с торговлей на вынос, винный магазин, неправильное соединение, кто-то по имени Кил-рой, на данный момент у себя дома не находящийся.
Свистун попытался хоть как-то привести в систему телефонные номера, начав с верхней части списка и с тех людей, у которых были внесены в память и домашний, и служебный телефоны, но скоро понял, что малейшая упорядоченность, даже если она вначале и имелась, пришла в процессе обзвона в полное расстройство.
Следующим после Килроя оказался номер фотостудии некоего Рааба, об этом нежнейшим голосом Свистуну сообщил автоответчик.
Следующим оказался или оказалась?.. Бобби Л. На автоответчике самым чувственным и призывным из возможных голосов была записана фраза: "Я временно вне досягаемости" с логическим ударением на слово "временно".
Следующим был телефон Эба Форстмена с пометкой "кузен?". Означал ли вопросительный знак, что сам Гоч, точно так же, как и Форстмен, сомневался в предполагаемом родстве, или же это была всего лишь эмоциональная помета, указывающая, что ему не хочется без крайней надобности иметь дело с родственником, который может многое порассказать отцу с матерью, оставшимся в Чикаго?
Жена Эба Форстмена сняла трубку и вместо «алло» или «слушаю» назвала свое имя, что было несколько необычно.
– Миссис Форстмен, я друг вашего мужа, – сказал Свистун. – Я был в хосписе, в котором ваш племянник…
– Сын двоюродной сестры.
– … отошел в мир иной. Да, я понимаю, ваш родственник…
– Седьмая вода на киселе.
– Ладно. Я был там с вашим мужем, то есть с Эбом, потом мы поехали на квартиру Кении и я пообещал позвонить и сказать, не нашел ли я что-нибудь любопытное.
– Так вам дать Эба?
– Да, мне кажется, так было бы лучше всего. И, миссис Форстмен… примите мои глубочайшие соболезнования в связи с кончиной Кении.
– Седьмая вода на киселе.
– Истинно так.
– Сейчас позову Эба.
Прождать пришлось минуту, но Свистуну показалось, будто прошло полчаса. Он просидел эту минуту с тупым видом, как всякий, кто обречен на бессмысленное ожидание.
Прежде чем поздороваться Эб Форстмен прочистил горло. Это лишний раз напомнило Свистуну, что он имеет дело со стариком и что тому, должно быть, тяжело терять совсем молодого родственника, не имеет значение, насколько дальнего, – и терять в результате новомодной напасти, насланной на людей не то Богом, не то Сатаной.
– Мистер Форстмен, это Свистун. Мне хотелось сообщить вам, что я выяснил насчет машины. У Кении не было машины.
– Ну, и ладно. Хотя бы не надо ломать голову, куда ее деть.
– А не можете ли вы сообщить мне про Кении еще что-нибудь? – спросил Свистун.
– В каком смысле?
– Ходил ли он в церковь? Или в церковную школу? Может быть, исповедовал какую-нибудь религию?
– Я вам уже говорил, мы с ним были практически не знакомы. Я занялся всем этим только потому, что он приходится моей жене…
– Мне это известно, мистер Форстмен. Просто я подумал, что вы могли бы поговорить с его отцом и матерью из… откуда они?
– Из Чикаго. Они и сейчас там живут. Да, я уже потолковал с ними. Мы решили, пусть лучше они узнают о случившемся от родственника. Пусть он и седьмая вода на киселе.
– Мне кажется, вы поступили совершенно правильно.
– Мать Кении восприняла это очень тяжело. С ней случился нервный срыв прямо в ходе нашего разговора – и после этого я договаривал уже с ее мужем. Пересказал ему все детали.
– И рассказали ему о том, от чего Кении умер?
– А что мне было делать? Конечно, Мэнни это не понравилось, но разве я мог скрыть от него такое? Истину имеет право знать всякий, а уж насколько она окажется тяжела, это другое дело.
Он произнес все это несколько неуверенно, словно ожидая от Свистуна подтверждения собственным словам, и тот не поскупился:
– Вы поступили совершенно правильно.
– Мэнни приедет забрать тело.
– Можно было обратиться в похоронную контору – и они сами доставили бы тело в Чикаго.
– Я так ему и сказал. А он ответил, что хочет заняться этим лично.
– Это можно понять.
– А жена его не приедет. Я хочу сказать, Гарриэт.
– И это тоже можно понять.
– Мэнни пригласил нас к себе в Чикаго. Но мы с ними едва знакомы. Может, виделись разок-другой. На свадьбе, где я как раз и познакомился с Кении. Где-то еще. И по телефону-то говорили всего раза три, включая этот последний прискорбный звонок. Так чего ради он пригласил нас к себе в Чикаго?
– Не знаю. А вы предложили ему остановиться у вас, когда он прибудет забрать останки Кении?
– Я сказал, если он не против того, чтобы спать на диване. У нас с женой, знаете ли, тесновато.
– Вот поэтому он вас и пригласил.
– Да и зачем нам большая квартира, если нас всего двое, жена и я?
– И все же это было чрезвычайно любезно с вашей стороны.
– Что именно?
– Предложить Мэнни остановиться у вас. И диван, и родственные утешения.
– Диван удобный, – ответил Форстмен. – Раздвижной. Ничуть не хуже кровати.
– Ну, хорошо. А больше вы ни о чем не разговаривали?
– Нет, больше ни о чем. А вы опять имеете в виду что-то конкретное?
– Просто понадеялся на небольшую удачу.
– А что, собственно, так интересует вас во всей этой истории, мистер Уистлер?
– Вы же сами сказали, что каждый имеет право узнать истину, какой бы суровой она ни оказалась, верно?
– Верно.
– Ну вот, мистер Форстмен, я не вполне уверен в справедливости этих слов. Мне не кажется, будто вам хочется узнать что-нибудь из того, чего вы еще не знаете, да я и сам, знаете ли, абсолютно ни в чем не уверен.
– Что ж, на этом и договоримся. Форстмен вновь прочистил горло. Свистун дал отбой. Рука уже онемела из-за того, что он слишком долго держал телефонную трубку. Но, переложив трубку из одной руки в другую, он вернулся к прежнему занятию. Список необходимо было проверить от начала до конца.
Он сделал небольшой перерыв, раскрыл раздвижные двери, полюбовался каньоном, взглянул на фривей. Машины катились ровными сплошными рядами в обе стороны. Артерии города гнали кровь по двум направлениям сразу. Автомобилисты держались тихо, никто не гудел, лишь кое-кто, идя на обгон, осторожно выезжал из ряда и смотрел настороженно прямо перед собою. Все они терпеливы как овцы. Пока в один прекрасный или, наоборот, ужасный день какой-нибудь скромный клерк или коммивояжер не сойдет с ума и не вильнет с фривея на полном ходу в пропасть или не достанет из багажника карабин и начнет охотиться на людей с обочины.
– А ножа, значит, вы не приметили? – спросил Лаббок.
– Послушайте, это же так просто. Скользнул в глотку – и поди его разгляди.
Ее особенно злило, что они, допрашивая ее, разыгрывают всегдашний спектакль: меняют тему, внезапно задают одни и те же вопросы по второму и по третьему разу, задают их, едва заметно меняя формулировку, надеясь, что она себя так или иначе рано или поздно выдаст.
Лаббок кивнул, как будто согласившись с ее словами.
– А когда кто-нибудь из вашего персонала видел его живым в последний раз?
– Ранее, тем же утром. Сиделка подала ему утку, а потом зашла еще раз и обтерла его губкой.
– В какое время?
– На этот счет у нас точный график. В шесть утра.
– А раньше вы этого нам не рассказывали. Забыли, что ли?
– Страх обостряет память.
Ей хотелось, чтобы это прозвучало шуткой.
– И вот, значит, вы вошли в палату и увидели посетителя…
– Толстяк в нелепой спортивной куртке. И выглядел он как…
– И он стоял, залитый кровью Гоча.
– … и выглядел он как актер из старых фильмов. Как его там? Уолли…
– И вы велели ему снять куртку, рубашку и все остальное…
– Бири. Да, вот именно. Уоллес Бири. И у него был…
– … на чем могла оказаться зараженная кровь и…
– … стеклянный глаз.
– … вы вымыли его. И что произошло после этого?
– … и я как раз думала о стеклянном глазе, когда вошла эта любительница плясать голышом…
– Эй! – Джексон затеребил Лаббока за рукав. -Слышал? Стеклянный глаз, похож на Уолли Бири и в яркой спортивной куртке!
– Бывают ли такие совпадения? – спросил Лаббок. – Или нам наконец улыбнулась удача? – Это и надо выяснить, – сказал Джексон.
Свистун вернулся в комнату, закрыл раздвижные двери, загасив шум автомашин и прибоя, и проверил список до самого конца. А закончив, решил посчитать, что же у него получается.
Двадцать восемь номеров в электронной памяти. Две ячейки пусты. Двадцать шесть заполнены. Пять неправильных соединений. Общее число сокращается до двадцати одного.
Восемь утилитарных номеров. Три закусочные, в которых торгуют на вынос, кинотеатр, аптека, фотостудия, винный магазин и книжная лавка. Переговорил он со всеми, кроме фотостудии. Остается тринадцать номеров. Один из них церковь. Другой – Эба Форстмена. Один – Джорджа Игрока. Остается десять. Два номера помечены именем «Майк», два – «Джейн», по одному для Бобби Л. и Бобби Д., и у обоих (или у обеих?) чрезвычайно сексуальные голоса по автоответчику, один – Диана, голос на автоответчике усталый и грустный, один – Пуч, которого в это время не оказалось ни дома, ни на работе; Джет – черномазый ловчила, дай пятерку – заработаешь десятку; и наконец куда-то запропастившийся Килрой.
Он проработал весь список еще раз – и не открыл для себя ничего нового. Выждал час – и вновь принялся прозваниваться по телефонам из списка.
– Что еще за любительница разгуливать голышом? – спросил Лаббок.
– Диана Кордей. – Мэри, уставившись на него, заерзала в кресле, словно не сама села в него, а ее в него заточили. Все начиналось по-новой. Теперь на смену страху и раздражению пришел гнев. Именно этого они и добиваются, и она прекрасно понимает это, вот что бесит. Играют в «злого» следователя и «доброго» следователя. Тот, кого зовут Лаббоком и кто воспользовался ее туалетом, все время делает подлые предположения – и пугающие, и оскорбительные одновременно, – а второй держится паинькой, то и дело сглаживая возникающие недоразумения. – Она была знакома с пациентом. И я сразу же разрешила ей отправиться домой. Она у нас – добровольная помощница, и это зрелище потрясло ее.
– Так они были знакомы?
Лаббок походил на кота, играющего с мышью.
– Немного знакомы. Но никакого романа или чего-нибудь в этом роде.
– Вы это знаете наверняка, не так ли? – спросил Лаббок.
– Так она мне рассказывала.
– Ну, и как, она на такое способна?
– На что?
– Вы же слышали о том, как люди помогают безнадежным больным уйти, – сказал Лаббок.
Вот оно, подумала Мэри, вот в чем он ее подозревает, и смотрит при этом на нее своими поросячьими глазками.
– Да ведь на такое способен кто угодно. Буквально кто угодно. Главное, чтобы работал в больнице и хорошо относился к больному, – продолжил Лаббок.
Говорит "кто угодно", а в виду имеет меня, подумала Мэри.
– Нет-нет. – Она отчаянно затрясла головой. -Такого не было и быть не могло.
– И вы в этом абсолютно уверены? – с мягкой насмешкой спросил Джексон.
– Когда вы увидели, что у Гоча в палате есть посетитель, и когда вы увидели, что Гоч мертв, и когда вы узнали, что этот посетитель, похожий на Уолли Бири, даже не приходится покойному родственником, почему вы не вызвали полицию немедленно? – спросил Лаббок.
– Я же не знала, из-за чего умер мистер Гоч. Выглядело это естественной смертью: кровоизлияние в легких, и так далее. Я же не знала, что ему перерезали горло.
– Но посетитель, весь залитый кровью…
– Он и сам был в ужасе. Он сказал, что наклонился расслышать то, что вроде бы собрался сказать Кении Гоч – или ему показалось, будто тот хочет что-то сказать, – и тут мистера Гоча вырвало на него. Кровь была у него на щеках и на шее. Я его вымыла.
– А почему вы не велели ему задержаться?
– Я не подумала, что это может иметь какой-то смысл. Но даже если бы я об этом подумала, как, по-вашему, я могла бы задержать его?
– Могли вызвать службу безопасности.
– У нас в службе пожилой мужчина и мальчик, и у обоих пистолеты без права ношения оружия. В наши дни охранникам не больно-то много платят.
Джексон, хлопнув себя по колену, поднялся с места. Лаббок еще какое-то время понаблюдал за Мэри, а затем тоже встал.
– Думаю, на сегодня все, – сказал Джексон. -Только, пожалуйста, никуда не уезжайте из города. Возможно, нам потребуется допросить вас еще раз.
Она встала проводить их. Точнее, ей не терпелось выпроводить их из своего дома.
– И еще одно, – уже в дверях сказал Лаббок, вручая ей свою визитную карточку. – Кто-нибудь зайдет в хоспис проведать Гоча или начнет крутиться, задавая о нем вопросы, немедленно позвоните по этому телефону – и нас с напарником разыщут в любое время дня и ночи.
Она вновь кивнула, подумав при этом о Свистуне. И решила ничего не рассказывать о нем этим сыщикам.
– А вы думаете, что тот посетитель убил Кении Гоча? – спросила она напоследок.
– А вы-то сами как думаете? – ответил Джексон.
По третьему разу Свистун прослушал записанные на автоответчик голоса Бобби Л., Бобби Д. и усталой Дианы и решил, что это профессионалки, так сказать, коллеги и приятельницы Кении по работе на панели, которым он всегда мог позвонить, как, впрочем, и они ему, чтобы в разговоре найти утешение и лекарство от бессонницы.
С третьего раза взял трубку Пуч. Отвечая на вопрос Свистуна, он сказал, что зовут его на самом деле Уильямом Манделем. Голос у него был как у мальчика. Он не колеблясь сообщил, что отлично знал Кении, но затем они расстались. Он ничего не слышал о Кении восемь, а то и девять месяцев. Свистуну показалось, что мальчик надеется на его посредничество, чтобы помириться с Кении. Когда Свистун сообщил ему о смерти Кении, Уильям повесил трубку, даже не дав ему задать следующий вопрос.
Вышел он теперь и на Джета.
Тот оказался подозрительным и недоверчивым малым. Из него Свистуну не удалось выдавить ни подлинного имени, ни домашнего адреса.
– Кении сказал, что ты его связной.
– В каком смысле связной? – удивился Джет.
– Ну, знаешь, малость того, малость этого.
– Слушай, брат, не наводи тень на плетень!
– Ну, сам понимаешь.
– Нет, не понимаю. Не понимаю и понимать не хочу. Но я понимаю, как вести себя с теми, кто ходит вокруг да около. Ты слыхивал о провокациях? Слыхивал о тайных агентах?
И сразу же после этого он бросил трубку.
Свистун невольно подумал о том, не заразился ли сугубо полицейской манерой вести допрос, да и просто беседовать с людьми, столько времени провозившись как с представителями силовых структур, так и со всякими подозрительными личностями. И чуткий человек сразу же понимает, что в разговоре имеет дело с сыщиком, пусть и с частным сыщиком.
Таков, значит, общий итог. Пригоршня телефонных номеров – все знакомые Кении на момент его смерти, да, должно быть, и все, какими он успел обзавестись за годы, проведенные в Хуливуде. И если бы речь шла об истинных друзьях, то таким их количеством не могли бы похвастаться и многие кинозвезды. Беда, однако же, заключалась в том, что в список из двадцати шести номеров наверняка входили не только друзья, но и враги.
Свистун взял две чистые карточки и составил список людей, на которых ему не удалось выйти и с трех попыток. Во всех этих случаях с ним беседовал автоответчик или никто не снимал трубку. Два (или две?) Бобби, Диана, Джейн, Майк и Килрой.
У Килроя наконец сработал автоответчик. Профессора сравнительного религиеведения гуманитарного факультета лос-анджелесского университета Джона Килроя не оказалось дома.
На вторую карточку он нанес имена тех, с кем ему имело смысл потолковать с глазу на глаз. Джордж Игрок, отец Мичем, Джет – если его удастся изловить – и усталая Диана. Интуиция плюс расположение имен в памяти аппарата – вот что помогло ему составить этот список. Черт побери, раньше или позже поговорить придется все равно со всеми. Не так-то их на самом деле много.
– Что-нибудь ценное раздобыл? – спросил Джексон.
– Перерыл всю ванную и провел три минуты в спальне. Обычная женская ерунда – и кое-что необычное.
– А что необычное?
– Настои на травах с причудливыми названиями, причем в огромном количестве. Какие-то корешки. Кристаллы, талисманы, амулеты…
– Ну, и что в этом особенного? В любой лавчонке можно накупить такой ерунды целый короб.
– Она, не забывай, медицинский работник, – возразил Лаббок. – Так к чему ей вся эта хреномун-дия?
– А может, она ведьма? – в шутку сказал Джексон.
Лаббок шутку не принял.
– И книги с крайне странными картинками и символами. Как ты думаешь, не подключить ли к Делу Эссекса?
– На мой взгляд, сам Сатана внедрил Эссекса в лос-анджелесскую полицию. Культами, видите ли, он занимается! Тоталитарными сектами! А у нас с тобой самое обыкновенное убийство.
– А с чего ты взял, что оно самое обыкновенное?
– Да ради всего святого, человека убили. Давай все по порядку.
– Ладно, Эссексу пока ничего говорить не будем, – согласился Лаббок. – Только я все равно ничего не понимаю. Она же медицинский работник.
– Ты что, совсем невежа? А откуда, по-твоему, взялись ведьмы? Они лечили людей травами и притираниями.
– А еще летали на метле. Как тебе кажется, сиделка Бакет летает на метле или нет?
– Думаю, нет.
– Ну, шило-то в жопе у нее есть, это точно.
Глава восемнадцатая
– Понятия не имею.
– А когда вы увидели, что он весь залит кровью, вас это не насторожило?
– При этом синдроме обильные горловые и легочные кровоизлияния не являются редкостью. У меня не было никаких оснований усомниться в том, что болезнь, которой страдал пациент, в конце концов взяла свое. А где ваш напарник? Куда, куда вы удалились? Пошли посрать и провалились.
Джексон хмыкнул. Говорила она как образованная женщина и он никак не ждал от нее непристойностей.
– Я сиделка, не забывайте. Так что жеманиться со мною не надо. Говорите, что вам угодно, а я буду говорить то, что угодно мне. Так куда же он все-таки запропастился?
Она уже готова была соскочить с ручки кресла, на которой сидела.
– Леди, – сказал Джексон. – Стоит ли сходить с ума?
– Да я на вас не сержусь. Просто… Господи, вы являетесь сюда и сообщаете, что один из моих пациентов…
– Убит?
– Да хотя бы и убит!.. Прямо у меня под носом. А я ведь несу ответственность за своих пациентов и…
– Поэтому-то мы к вам и пришли, – появившись в дверном проеме, пояснил Лаббок. Двигался он для большого и грузного мужчины неожиданно деликатно. – Вы не знаете никого, кто по-прежнему хранил бы такие ножи?
– Мне кажется, у любого из хирургов может сохраниться или хотя бы заваляться вальвулотом.
Лаббок подошел к ней поближе.
– Но вы не видели никого из хирургов в палате у Кеннета Гоча нынешним утром?
– Не видела и не знаю, чтобы кто-нибудь из них туда заходил.
– А как насчет сиделок, основного и вспомогательного персонала, находящегося в хосписе в шесть Утра, в семь утра, в семь тридцать?
– Надо будет расспросить.
– Это уж конечно. Но этим мы займемся сами, – сказал Лаббок. – Вы не против, если я присяду?
Мэри жестом позволила ему сесть, затем и сама пересела с подлокотника на диван. Теперь она не возражала против того, чтобы полицейские оставались здесь столько, сколько им будет нужно.
– Кто нашел Гоча мертвым?
– Я.
– Значит, вы первая видели его мертвым. А кто последний видел его живым?
– Должно быть, посетитель, находившийся у него в палате.
– Посетитель? В отчете вы не упомянули ни о каком посетителе.
– Такую информацию не обязательно заносить в формуляр.
– Значит, вы пускаете в хоспис посетителей в семь утра?
– Нет. Приемные часы начинаются в десять. Разве что имеется особое разрешение. Но люди стремятся прийти пораньше. Перед работой.
– И никто не остановил неурочного посетителя?
– Его никто не видел.
Лаббок и Джексон переглянулись, словно бы удивившись и возмутившись такой плохой постановкой службы безопасности в хосписе. Хотя учреждение, переполненное чаще всего никому не нужными полумертвецами едва ли нуждается в усиленной охране.
– Это был родственник?
– Друг родственника.
– Он сам сказал вам об этом?
– Да.
– А что еще он вам сказал?
– Ничего особенного. Его залило кровью умирающего, когда того в последнее мгновение вырвало…
– Погодите-ка, – заторопился Лаббок. – Погодите-ка.
– … и мне надо было поскорее смыть с него зараженную кровь. Так что мы с ним не больно-то разговаривали.
– А вам не пришло в голову, что во всем этом есть нечто странное? Посетитель оказался настолько близко, что его забрызгало кровью?
– У меня было экстренно-срочное дело.
– Ну, а теперь-то вы над этим поразмыслили? Мэри молча смотрела на него какое-то время, потом обхватила себя за плечи, унимая внезапную дрожь, и отвернулась от пронзительного взгляда Лаббока.
– О Господи.
– Можно выразиться и так, леди. Вы, должно быть, находились с ним в одном помещении…
– Мыла ему лицо и шею, – добавила она.
– … а этот человек только что перерезал горло Гочу, – закончил свою мысль Лаббок.
– С другой стороны… – начал было Джексон.
– Что с другой стороны, Марти?
– Да ничего, Эрни. Проехали.
Не надо было быть ясновидящей, чтобы разгадать смысл его рассуждений. С другой стороны, сама Мэри находилась в той же самой палате. В газетах полно историй о том, как сострадательные сиделки приканчивают неизлечимых больных, чтобы избавить их от мучений.
Свистун все еще возился со своим списком, набирая номера, слушая длинные и короткие гудки, прозваниваясь в пустые дома и конторы. Китайская закусочная с торговлей на вынос, винный магазин, неправильное соединение, кто-то по имени Кил-рой, на данный момент у себя дома не находящийся.
Свистун попытался хоть как-то привести в систему телефонные номера, начав с верхней части списка и с тех людей, у которых были внесены в память и домашний, и служебный телефоны, но скоро понял, что малейшая упорядоченность, даже если она вначале и имелась, пришла в процессе обзвона в полное расстройство.
Следующим после Килроя оказался номер фотостудии некоего Рааба, об этом нежнейшим голосом Свистуну сообщил автоответчик.
Следующим оказался или оказалась?.. Бобби Л. На автоответчике самым чувственным и призывным из возможных голосов была записана фраза: "Я временно вне досягаемости" с логическим ударением на слово "временно".
Следующим был телефон Эба Форстмена с пометкой "кузен?". Означал ли вопросительный знак, что сам Гоч, точно так же, как и Форстмен, сомневался в предполагаемом родстве, или же это была всего лишь эмоциональная помета, указывающая, что ему не хочется без крайней надобности иметь дело с родственником, который может многое порассказать отцу с матерью, оставшимся в Чикаго?
Жена Эба Форстмена сняла трубку и вместо «алло» или «слушаю» назвала свое имя, что было несколько необычно.
– Миссис Форстмен, я друг вашего мужа, – сказал Свистун. – Я был в хосписе, в котором ваш племянник…
– Сын двоюродной сестры.
– … отошел в мир иной. Да, я понимаю, ваш родственник…
– Седьмая вода на киселе.
– Ладно. Я был там с вашим мужем, то есть с Эбом, потом мы поехали на квартиру Кении и я пообещал позвонить и сказать, не нашел ли я что-нибудь любопытное.
– Так вам дать Эба?
– Да, мне кажется, так было бы лучше всего. И, миссис Форстмен… примите мои глубочайшие соболезнования в связи с кончиной Кении.
– Седьмая вода на киселе.
– Истинно так.
– Сейчас позову Эба.
Прождать пришлось минуту, но Свистуну показалось, будто прошло полчаса. Он просидел эту минуту с тупым видом, как всякий, кто обречен на бессмысленное ожидание.
Прежде чем поздороваться Эб Форстмен прочистил горло. Это лишний раз напомнило Свистуну, что он имеет дело со стариком и что тому, должно быть, тяжело терять совсем молодого родственника, не имеет значение, насколько дальнего, – и терять в результате новомодной напасти, насланной на людей не то Богом, не то Сатаной.
– Мистер Форстмен, это Свистун. Мне хотелось сообщить вам, что я выяснил насчет машины. У Кении не было машины.
– Ну, и ладно. Хотя бы не надо ломать голову, куда ее деть.
– А не можете ли вы сообщить мне про Кении еще что-нибудь? – спросил Свистун.
– В каком смысле?
– Ходил ли он в церковь? Или в церковную школу? Может быть, исповедовал какую-нибудь религию?
– Я вам уже говорил, мы с ним были практически не знакомы. Я занялся всем этим только потому, что он приходится моей жене…
– Мне это известно, мистер Форстмен. Просто я подумал, что вы могли бы поговорить с его отцом и матерью из… откуда они?
– Из Чикаго. Они и сейчас там живут. Да, я уже потолковал с ними. Мы решили, пусть лучше они узнают о случившемся от родственника. Пусть он и седьмая вода на киселе.
– Мне кажется, вы поступили совершенно правильно.
– Мать Кении восприняла это очень тяжело. С ней случился нервный срыв прямо в ходе нашего разговора – и после этого я договаривал уже с ее мужем. Пересказал ему все детали.
– И рассказали ему о том, от чего Кении умер?
– А что мне было делать? Конечно, Мэнни это не понравилось, но разве я мог скрыть от него такое? Истину имеет право знать всякий, а уж насколько она окажется тяжела, это другое дело.
Он произнес все это несколько неуверенно, словно ожидая от Свистуна подтверждения собственным словам, и тот не поскупился:
– Вы поступили совершенно правильно.
– Мэнни приедет забрать тело.
– Можно было обратиться в похоронную контору – и они сами доставили бы тело в Чикаго.
– Я так ему и сказал. А он ответил, что хочет заняться этим лично.
– Это можно понять.
– А жена его не приедет. Я хочу сказать, Гарриэт.
– И это тоже можно понять.
– Мэнни пригласил нас к себе в Чикаго. Но мы с ними едва знакомы. Может, виделись разок-другой. На свадьбе, где я как раз и познакомился с Кении. Где-то еще. И по телефону-то говорили всего раза три, включая этот последний прискорбный звонок. Так чего ради он пригласил нас к себе в Чикаго?
– Не знаю. А вы предложили ему остановиться у вас, когда он прибудет забрать останки Кении?
– Я сказал, если он не против того, чтобы спать на диване. У нас с женой, знаете ли, тесновато.
– Вот поэтому он вас и пригласил.
– Да и зачем нам большая квартира, если нас всего двое, жена и я?
– И все же это было чрезвычайно любезно с вашей стороны.
– Что именно?
– Предложить Мэнни остановиться у вас. И диван, и родственные утешения.
– Диван удобный, – ответил Форстмен. – Раздвижной. Ничуть не хуже кровати.
– Ну, хорошо. А больше вы ни о чем не разговаривали?
– Нет, больше ни о чем. А вы опять имеете в виду что-то конкретное?
– Просто понадеялся на небольшую удачу.
– А что, собственно, так интересует вас во всей этой истории, мистер Уистлер?
– Вы же сами сказали, что каждый имеет право узнать истину, какой бы суровой она ни оказалась, верно?
– Верно.
– Ну вот, мистер Форстмен, я не вполне уверен в справедливости этих слов. Мне не кажется, будто вам хочется узнать что-нибудь из того, чего вы еще не знаете, да я и сам, знаете ли, абсолютно ни в чем не уверен.
– Что ж, на этом и договоримся. Форстмен вновь прочистил горло. Свистун дал отбой. Рука уже онемела из-за того, что он слишком долго держал телефонную трубку. Но, переложив трубку из одной руки в другую, он вернулся к прежнему занятию. Список необходимо было проверить от начала до конца.
Он сделал небольшой перерыв, раскрыл раздвижные двери, полюбовался каньоном, взглянул на фривей. Машины катились ровными сплошными рядами в обе стороны. Артерии города гнали кровь по двум направлениям сразу. Автомобилисты держались тихо, никто не гудел, лишь кое-кто, идя на обгон, осторожно выезжал из ряда и смотрел настороженно прямо перед собою. Все они терпеливы как овцы. Пока в один прекрасный или, наоборот, ужасный день какой-нибудь скромный клерк или коммивояжер не сойдет с ума и не вильнет с фривея на полном ходу в пропасть или не достанет из багажника карабин и начнет охотиться на людей с обочины.
– А ножа, значит, вы не приметили? – спросил Лаббок.
– Послушайте, это же так просто. Скользнул в глотку – и поди его разгляди.
Ее особенно злило, что они, допрашивая ее, разыгрывают всегдашний спектакль: меняют тему, внезапно задают одни и те же вопросы по второму и по третьему разу, задают их, едва заметно меняя формулировку, надеясь, что она себя так или иначе рано или поздно выдаст.
Лаббок кивнул, как будто согласившись с ее словами.
– А когда кто-нибудь из вашего персонала видел его живым в последний раз?
– Ранее, тем же утром. Сиделка подала ему утку, а потом зашла еще раз и обтерла его губкой.
– В какое время?
– На этот счет у нас точный график. В шесть утра.
– А раньше вы этого нам не рассказывали. Забыли, что ли?
– Страх обостряет память.
Ей хотелось, чтобы это прозвучало шуткой.
– И вот, значит, вы вошли в палату и увидели посетителя…
– Толстяк в нелепой спортивной куртке. И выглядел он как…
– И он стоял, залитый кровью Гоча.
– … и выглядел он как актер из старых фильмов. Как его там? Уолли…
– И вы велели ему снять куртку, рубашку и все остальное…
– Бири. Да, вот именно. Уоллес Бири. И у него был…
– … на чем могла оказаться зараженная кровь и…
– … стеклянный глаз.
– … вы вымыли его. И что произошло после этого?
– … и я как раз думала о стеклянном глазе, когда вошла эта любительница плясать голышом…
– Эй! – Джексон затеребил Лаббока за рукав. -Слышал? Стеклянный глаз, похож на Уолли Бири и в яркой спортивной куртке!
– Бывают ли такие совпадения? – спросил Лаббок. – Или нам наконец улыбнулась удача? – Это и надо выяснить, – сказал Джексон.
Свистун вернулся в комнату, закрыл раздвижные двери, загасив шум автомашин и прибоя, и проверил список до самого конца. А закончив, решил посчитать, что же у него получается.
Двадцать восемь номеров в электронной памяти. Две ячейки пусты. Двадцать шесть заполнены. Пять неправильных соединений. Общее число сокращается до двадцати одного.
Восемь утилитарных номеров. Три закусочные, в которых торгуют на вынос, кинотеатр, аптека, фотостудия, винный магазин и книжная лавка. Переговорил он со всеми, кроме фотостудии. Остается тринадцать номеров. Один из них церковь. Другой – Эба Форстмена. Один – Джорджа Игрока. Остается десять. Два номера помечены именем «Майк», два – «Джейн», по одному для Бобби Л. и Бобби Д., и у обоих (или у обеих?) чрезвычайно сексуальные голоса по автоответчику, один – Диана, голос на автоответчике усталый и грустный, один – Пуч, которого в это время не оказалось ни дома, ни на работе; Джет – черномазый ловчила, дай пятерку – заработаешь десятку; и наконец куда-то запропастившийся Килрой.
Он проработал весь список еще раз – и не открыл для себя ничего нового. Выждал час – и вновь принялся прозваниваться по телефонам из списка.
– Что еще за любительница разгуливать голышом? – спросил Лаббок.
– Диана Кордей. – Мэри, уставившись на него, заерзала в кресле, словно не сама села в него, а ее в него заточили. Все начиналось по-новой. Теперь на смену страху и раздражению пришел гнев. Именно этого они и добиваются, и она прекрасно понимает это, вот что бесит. Играют в «злого» следователя и «доброго» следователя. Тот, кого зовут Лаббоком и кто воспользовался ее туалетом, все время делает подлые предположения – и пугающие, и оскорбительные одновременно, – а второй держится паинькой, то и дело сглаживая возникающие недоразумения. – Она была знакома с пациентом. И я сразу же разрешила ей отправиться домой. Она у нас – добровольная помощница, и это зрелище потрясло ее.
– Так они были знакомы?
Лаббок походил на кота, играющего с мышью.
– Немного знакомы. Но никакого романа или чего-нибудь в этом роде.
– Вы это знаете наверняка, не так ли? – спросил Лаббок.
– Так она мне рассказывала.
– Ну, и как, она на такое способна?
– На что?
– Вы же слышали о том, как люди помогают безнадежным больным уйти, – сказал Лаббок.
Вот оно, подумала Мэри, вот в чем он ее подозревает, и смотрит при этом на нее своими поросячьими глазками.
– Да ведь на такое способен кто угодно. Буквально кто угодно. Главное, чтобы работал в больнице и хорошо относился к больному, – продолжил Лаббок.
Говорит "кто угодно", а в виду имеет меня, подумала Мэри.
– Нет-нет. – Она отчаянно затрясла головой. -Такого не было и быть не могло.
– И вы в этом абсолютно уверены? – с мягкой насмешкой спросил Джексон.
– Когда вы увидели, что у Гоча в палате есть посетитель, и когда вы увидели, что Гоч мертв, и когда вы узнали, что этот посетитель, похожий на Уолли Бири, даже не приходится покойному родственником, почему вы не вызвали полицию немедленно? – спросил Лаббок.
– Я же не знала, из-за чего умер мистер Гоч. Выглядело это естественной смертью: кровоизлияние в легких, и так далее. Я же не знала, что ему перерезали горло.
– Но посетитель, весь залитый кровью…
– Он и сам был в ужасе. Он сказал, что наклонился расслышать то, что вроде бы собрался сказать Кении Гоч – или ему показалось, будто тот хочет что-то сказать, – и тут мистера Гоча вырвало на него. Кровь была у него на щеках и на шее. Я его вымыла.
– А почему вы не велели ему задержаться?
– Я не подумала, что это может иметь какой-то смысл. Но даже если бы я об этом подумала, как, по-вашему, я могла бы задержать его?
– Могли вызвать службу безопасности.
– У нас в службе пожилой мужчина и мальчик, и у обоих пистолеты без права ношения оружия. В наши дни охранникам не больно-то много платят.
Джексон, хлопнув себя по колену, поднялся с места. Лаббок еще какое-то время понаблюдал за Мэри, а затем тоже встал.
– Думаю, на сегодня все, – сказал Джексон. -Только, пожалуйста, никуда не уезжайте из города. Возможно, нам потребуется допросить вас еще раз.
Она встала проводить их. Точнее, ей не терпелось выпроводить их из своего дома.
– И еще одно, – уже в дверях сказал Лаббок, вручая ей свою визитную карточку. – Кто-нибудь зайдет в хоспис проведать Гоча или начнет крутиться, задавая о нем вопросы, немедленно позвоните по этому телефону – и нас с напарником разыщут в любое время дня и ночи.
Она вновь кивнула, подумав при этом о Свистуне. И решила ничего не рассказывать о нем этим сыщикам.
– А вы думаете, что тот посетитель убил Кении Гоча? – спросила она напоследок.
– А вы-то сами как думаете? – ответил Джексон.
По третьему разу Свистун прослушал записанные на автоответчик голоса Бобби Л., Бобби Д. и усталой Дианы и решил, что это профессионалки, так сказать, коллеги и приятельницы Кении по работе на панели, которым он всегда мог позвонить, как, впрочем, и они ему, чтобы в разговоре найти утешение и лекарство от бессонницы.
С третьего раза взял трубку Пуч. Отвечая на вопрос Свистуна, он сказал, что зовут его на самом деле Уильямом Манделем. Голос у него был как у мальчика. Он не колеблясь сообщил, что отлично знал Кении, но затем они расстались. Он ничего не слышал о Кении восемь, а то и девять месяцев. Свистуну показалось, что мальчик надеется на его посредничество, чтобы помириться с Кении. Когда Свистун сообщил ему о смерти Кении, Уильям повесил трубку, даже не дав ему задать следующий вопрос.
Вышел он теперь и на Джета.
Тот оказался подозрительным и недоверчивым малым. Из него Свистуну не удалось выдавить ни подлинного имени, ни домашнего адреса.
– Кении сказал, что ты его связной.
– В каком смысле связной? – удивился Джет.
– Ну, знаешь, малость того, малость этого.
– Слушай, брат, не наводи тень на плетень!
– Ну, сам понимаешь.
– Нет, не понимаю. Не понимаю и понимать не хочу. Но я понимаю, как вести себя с теми, кто ходит вокруг да около. Ты слыхивал о провокациях? Слыхивал о тайных агентах?
И сразу же после этого он бросил трубку.
Свистун невольно подумал о том, не заразился ли сугубо полицейской манерой вести допрос, да и просто беседовать с людьми, столько времени провозившись как с представителями силовых структур, так и со всякими подозрительными личностями. И чуткий человек сразу же понимает, что в разговоре имеет дело с сыщиком, пусть и с частным сыщиком.
Таков, значит, общий итог. Пригоршня телефонных номеров – все знакомые Кении на момент его смерти, да, должно быть, и все, какими он успел обзавестись за годы, проведенные в Хуливуде. И если бы речь шла об истинных друзьях, то таким их количеством не могли бы похвастаться и многие кинозвезды. Беда, однако же, заключалась в том, что в список из двадцати шести номеров наверняка входили не только друзья, но и враги.
Свистун взял две чистые карточки и составил список людей, на которых ему не удалось выйти и с трех попыток. Во всех этих случаях с ним беседовал автоответчик или никто не снимал трубку. Два (или две?) Бобби, Диана, Джейн, Майк и Килрой.
У Килроя наконец сработал автоответчик. Профессора сравнительного религиеведения гуманитарного факультета лос-анджелесского университета Джона Килроя не оказалось дома.
На вторую карточку он нанес имена тех, с кем ему имело смысл потолковать с глазу на глаз. Джордж Игрок, отец Мичем, Джет – если его удастся изловить – и усталая Диана. Интуиция плюс расположение имен в памяти аппарата – вот что помогло ему составить этот список. Черт побери, раньше или позже поговорить придется все равно со всеми. Не так-то их на самом деле много.
– Что-нибудь ценное раздобыл? – спросил Джексон.
– Перерыл всю ванную и провел три минуты в спальне. Обычная женская ерунда – и кое-что необычное.
– А что необычное?
– Настои на травах с причудливыми названиями, причем в огромном количестве. Какие-то корешки. Кристаллы, талисманы, амулеты…
– Ну, и что в этом особенного? В любой лавчонке можно накупить такой ерунды целый короб.
– Она, не забывай, медицинский работник, – возразил Лаббок. – Так к чему ей вся эта хреномун-дия?
– А может, она ведьма? – в шутку сказал Джексон.
Лаббок шутку не принял.
– И книги с крайне странными картинками и символами. Как ты думаешь, не подключить ли к Делу Эссекса?
– На мой взгляд, сам Сатана внедрил Эссекса в лос-анджелесскую полицию. Культами, видите ли, он занимается! Тоталитарными сектами! А у нас с тобой самое обыкновенное убийство.
– А с чего ты взял, что оно самое обыкновенное?
– Да ради всего святого, человека убили. Давай все по порядку.
– Ладно, Эссексу пока ничего говорить не будем, – согласился Лаббок. – Только я все равно ничего не понимаю. Она же медицинский работник.
– Ты что, совсем невежа? А откуда, по-твоему, взялись ведьмы? Они лечили людей травами и притираниями.
– А еще летали на метле. Как тебе кажется, сиделка Бакет летает на метле или нет?
– Думаю, нет.
– Ну, шило-то в жопе у нее есть, это точно.
Глава восемнадцатая
Майк Риальто всегда боялся темноты. Причем нельзя было сказать, будто он боится ночи, – но только пока кругом остается достаточное количество огней. В таком огромном городе, как Лос-Анджелес, где ночное небо залито огненным маревом, он чувствовал себя отлично. А вот оставшись в запертом помещении – даже в собственной квартире, – начинал нервничать после заката. И даже поздние телешоу не избавляли его от страха.
Когда он не занимался всегдашним сводничеством и поиском молодых дарований, способных сверкать разве что на панели, и не выслеживал сутками напролет, уличая в неверности, чьего-нибудь мужа или чью-то жену, его можно было увидеть на автобусной остановке в Сансете, в Голливуде, в Мелроузе или в Санта-Монике. Он сидел на скамье, приветствуя взмахом руки ночных бабочек и вышедших на охоту за ними гуляк и подкрепляя тем самым собственную репутацию чудака, одного из самых главных чудаков во всем Хуливуде.
Рассказывали, что Ричард Никсон в ходе своей первой предвыборной кампании проехал в лимузине с машинами сопровождения мимо одной из этих остановок, разглядел Риальто и поинтересовался, кто он такой, в ответ на что получил самые исчерпывающие объяснения.
Никсон велел водителю развернуться, подъехал к остановке, открыл окошко лимузина и спросил:
– Как поживаешь, Майк?
Риальто уставился единственным целым глазом на незнакомца с подозрительно знакомой физиономией, встал со скамьи, сошел на дорогу, приблизился к машине и сунул голову в окошко.
– Все у тебя в порядке, Майк? – спросил Никсон, которого явно позабавило замешательство случайного человека, столкнувшегося со столь важной шишкой; кандидат в президенты ожидал в ответ на свои слова бурного взрыва восторга.
– Вот что я тебе скажу, Дик, – как ни в чем не бывало возразил Риальто. – Интересно, почему это ты мне никогда не звонишь?
Никсон, рассказывают, чуть не обмочился от смеха.
Все это свидетельствует о живости ума, присущей Риальто, но ничего не говорит о его страхе перед темнотой. Прямо-таки детском страхе, но тем не менее.
Но после панического ужаса, пережитого им при встрече с Кении Гочем, племянником Эба Фор-стмена, он просто-напросто повалился бы на кушетку, даже не зажигая в спальне света, и уснул. Кроме того, его чудовищно раздражал стеклянный глаз; глазница из-за чертовой штуковины постоянно слезилась, и лицо приходилось то и дело вытирать носовым платком. Надо было вынуть глаз и дать глазнице отдохнуть. Ничто другое не помогло бы.
Поэтому он рванулся к старому «кадиллаку» и помчался домой – и пропади оно все пропадом!
Чтобы почувствовать запах крысы, вовсе не обязательно быть котом.
Канаан сидел у себя дома и смотрел "Человека, у которого была тысяча лиц" по одному из независимых местных каналов. Смотрел вполглаза.
А на самом деле он видел изуродованное тельце маленькой Сары. Видел осторожную переглядку между Боско и Свистуном, когда он подошел к столику, а они солгали ему, будто говорят о какой-то ерунде. Он не столько подслушал их разговор, сколько включилась в автоматическом режиме его интуиция опытного сыщика.
Он слышал вопли и стенания своего брата и золовки, пока Свистун рассказывал о том, как Майк Риальто сообщил ему что-то про Кении Гоча – про того парня, который надевал алые платья, носил сандалии из крокодиловой кожи и называл себя Гар-риэт Ларю.
Нет, Свистуну все равно не удалось бы ничего скрыть от него. Да он и не стал бы ничего скрывать, кроме новых сведений об убийстве маленькой племянницы самого Канаана. А в последнем случае непременно постарался бы не бередить старую рану. Значит, он, Канаан, обо всем узнал, хотя ему вроде бы ничего не сказали. И теперь ему требуется только подтверждение. Требуется получить ту же самую информацию из первоисточника.
Когда он не занимался всегдашним сводничеством и поиском молодых дарований, способных сверкать разве что на панели, и не выслеживал сутками напролет, уличая в неверности, чьего-нибудь мужа или чью-то жену, его можно было увидеть на автобусной остановке в Сансете, в Голливуде, в Мелроузе или в Санта-Монике. Он сидел на скамье, приветствуя взмахом руки ночных бабочек и вышедших на охоту за ними гуляк и подкрепляя тем самым собственную репутацию чудака, одного из самых главных чудаков во всем Хуливуде.
Рассказывали, что Ричард Никсон в ходе своей первой предвыборной кампании проехал в лимузине с машинами сопровождения мимо одной из этих остановок, разглядел Риальто и поинтересовался, кто он такой, в ответ на что получил самые исчерпывающие объяснения.
Никсон велел водителю развернуться, подъехал к остановке, открыл окошко лимузина и спросил:
– Как поживаешь, Майк?
Риальто уставился единственным целым глазом на незнакомца с подозрительно знакомой физиономией, встал со скамьи, сошел на дорогу, приблизился к машине и сунул голову в окошко.
– Все у тебя в порядке, Майк? – спросил Никсон, которого явно позабавило замешательство случайного человека, столкнувшегося со столь важной шишкой; кандидат в президенты ожидал в ответ на свои слова бурного взрыва восторга.
– Вот что я тебе скажу, Дик, – как ни в чем не бывало возразил Риальто. – Интересно, почему это ты мне никогда не звонишь?
Никсон, рассказывают, чуть не обмочился от смеха.
Все это свидетельствует о живости ума, присущей Риальто, но ничего не говорит о его страхе перед темнотой. Прямо-таки детском страхе, но тем не менее.
Но после панического ужаса, пережитого им при встрече с Кении Гочем, племянником Эба Фор-стмена, он просто-напросто повалился бы на кушетку, даже не зажигая в спальне света, и уснул. Кроме того, его чудовищно раздражал стеклянный глаз; глазница из-за чертовой штуковины постоянно слезилась, и лицо приходилось то и дело вытирать носовым платком. Надо было вынуть глаз и дать глазнице отдохнуть. Ничто другое не помогло бы.
Поэтому он рванулся к старому «кадиллаку» и помчался домой – и пропади оно все пропадом!
Чтобы почувствовать запах крысы, вовсе не обязательно быть котом.
Канаан сидел у себя дома и смотрел "Человека, у которого была тысяча лиц" по одному из независимых местных каналов. Смотрел вполглаза.
А на самом деле он видел изуродованное тельце маленькой Сары. Видел осторожную переглядку между Боско и Свистуном, когда он подошел к столику, а они солгали ему, будто говорят о какой-то ерунде. Он не столько подслушал их разговор, сколько включилась в автоматическом режиме его интуиция опытного сыщика.
Он слышал вопли и стенания своего брата и золовки, пока Свистун рассказывал о том, как Майк Риальто сообщил ему что-то про Кении Гоча – про того парня, который надевал алые платья, носил сандалии из крокодиловой кожи и называл себя Гар-риэт Ларю.
Нет, Свистуну все равно не удалось бы ничего скрыть от него. Да он и не стал бы ничего скрывать, кроме новых сведений об убийстве маленькой племянницы самого Канаана. А в последнем случае непременно постарался бы не бередить старую рану. Значит, он, Канаан, обо всем узнал, хотя ему вроде бы ничего не сказали. И теперь ему требуется только подтверждение. Требуется получить ту же самую информацию из первоисточника.