Страница:
– Наши девушки везде работают наравне с нами, – краснея, объяснил Круглов.
– Да, да, я читала. Но вы такая молодая! Сколько вам лет?
Клава ответила сердито:
– Двадцать.
Андрей заговорил с нею о работе. Дина прислушалась, но разговор был неинтересен ей, и она стала глядеть по сторонам. Ее развлекало всеобщее внимание. «Ну и красотка!» – доносилось до нее. Она не поняла, что в этом внимании было очень мало дружелюбия.
– Ну, я пошла, – сказала Клава. – Вы что будете здесь делать? – спросила она Дину, стараясь быть ласковой.
– Что я буду делать, Андрюша? – кокетливо спросила Дина и рассмеялась.
Клава, не дожидаясь ответа, повернулась и побежала прочь.
– Забавная девушка! – сказала Дина. – Почему она убежала?
Они пошли смотреть шалаши. Дина восторгалась и жалела, что будет жить в бараке. Но когда они вошли внутрь, она уже не жалела, что ей не придется жить здесь. Ее удивляли топчаны – на них ведь жестко? – и печки – они ведь дымят, наверно? Она осторожно ходила по земляному полу, боясь испачкать свои белые боты.
Она захотела увидеть шалаш, где жил Андрей. В шалаше было тепло и сыро, на одном из топчанов спал Тимка Гребень, вернувшийся с ночного дежурства на электростанции.
– Ты с ним жил? – шепотом спросила Дина, косясь на грязную ногу Тимки, торчавшую из-под одеяла. – А где у вас моются? А прачка у вас есть?
Узнав, что нет прачек, она расстроилась. «Кто же будет стирать белье?» Андрей не знал, что ответить. Ему не приходило в голову, что Дина не может стирать.
– Я сам прачка, – сказал он наконец. – Твои пустячки стирать – это ерунда. Я брюки сам выстирал.
Дина ежилась. Ей захотелось домой. Вопрос о прачке озадачил ее, стал символом предстоящих неудобств.
– А инженеры тоже сами стирают?
– Нет. Не знаю. Кажется, у них есть уборщицы.
Дина повеселела, и снова все ей понравилось.
Они обедали в столовой. Дина хохотала, получив у входа жестяную миску и прибор. Она хвалила суп, но каша смутила ее, и она не стала есть.
– Я не голодна, Андрюша, – деликатно сказала она. По дороге домой они встретили главного инженера Сергея Викентьевича. Он смотрел на Дину с восхищением и сразу заговорил о том, что ей готово место в конторе.
– А ты, Круглов, следи за нею, – сказал он на прощанье. – Наши мальчики все с ума сойдут.
Инженеры очень быстро узнали о том, что приехала красавица. Вновь прибывший инженер Костько был допрошен очень подробно. Вечером около комсомольского барака появилась группа инженеров на лыжах – они громко острили, играли в снежки, принимали изящные позы, смотрели на окна.
Круглов, смеясь, завесил окно. Дина закрыла двери на ключ. Им никого не нужно было, они никого не хотели впускать. Когда рано утром Андрей уходил на работу, Дина проснулась. Она осмотрела его со всех сторон и сказала теплым со сна, счастливым голосом:
– Такие люди у Джека Лондона. Ты воды принес?
– Принес.
– А тебе нельзя не идти?
– Нельзя. Я тебе приготовил растопку. Дрова в печке. Чайник налит.
– Хорошо, – улыбаясь с закрытыми глазами, сказала Дина.
Он был доволен, что избавил ее от хлопот. Но к часу, когда он вернулся домой, Дина прибрала комнату, расстелила скатерть на столе, расставила свои флаконы и безделушки и напекла оладий, которые показались Андрею восхитительными.
– Видишь, достала муку и масло, – хвасталась Дина. – Ты не думай, я не бездельница. А мне не придется потрошить убитых лисиц и кабанов?
Она начала работать в конторе, и через неделю все прорабы, включая Павла Петровича Михалева, стали бегать в контору с делом и без дела.
Дина забавлялась: «Женщина в тайге! Совсем как у Джека Лондона. Только там убивали соперников!»
Дни шли как в тумане. Андрей работал, но все его мысли были с Диной. Выстрел Парамонова прозвучал в этом тумане как сигнал. Андрей впервые забыл Дину. Он вернулся под утро, измученный, возбужденный; горе пробудило в нем энергию мысли; он шел и думал о том, как теперь надо крепко, интенсивно работать. Дина встретила его истерикой. Она удивила и напугала его. Она обхватила его руками и повторяла, заливаясь слезами: «Уедем! Я боюсь! Тебя убьют! Уедем! Я не могу здесь жить! Если ты меня любишь, ты должен увезти меня! Мне страшно!» Он успокаивал ее до утра и пришел на срочное заседание парткома совершенно разбитым, с гудящей головой. Ему пришлось окунуться в работу. Весь день шли митинги. Он выступал, разъяснял, поднимал настроение растерявшихся. Вечером Дина снова плакала и умоляла увезти ее. Только на третий день она пришла в себя и сказала: «Я была трусихой, я знаю. Но я была ею только потому, что люблю тебя». В этот вечер он совсем опьянел от счастья. И снова потянулись дни, окутанные туманом.
Однажды Круглов пригласил к себе Тимку Гребня, Исаковых, Катю с Валькой, Клаву и Епифанова. Он хотел сблизить Дину с комсомольцами, втянуть ее в общую комсомольскую жизнь. Дина была любезна и старалась найти тему для разговора. Но все держались натянуто, без простоты, и после этого вечера дружба между комсомольцами и Диной не установилась.
Соседи по бараку тоже сторонились Дины. Только Лидинька и Гроза Морей останавливались поболтать с нею, но к ней не заходили и не приглашали к себе. Сема Альтшулер забегал только по делу к Андрею и с Диной был оскорбительно вежлив. Тоня проходила, гордо подняв голову и не желая здороваться первою, а так как Дина тоже не желала, то они перестали здороваться совсем.
– И чего она гордится? – усмехаясь, спросила Дина у Круглова. – Ее счастье, что этот еврейчик женился на ней, а то что бы она стала делать?
Андрей побледнел.
– Дина… Как ты можешь?.. Ты не понимаешь…
Дина улыбнулась.
– Ах, Андрюша, мне, право же, все равно! Мне нет никакого дела, чей это ребенок. Из вашего Семы выйдет нежный папа. Только я ему не завидую. Имею я на это право? Я ведь ничего не говорю ему.
Комсомольцы не заходили к ним. Зато инженеры бывали постоянно. Дина не приглашала их, но они сами находили предлоги. Костько смотрел на Дину глазами ошалевшего от любви человека. Он таскал узлы с бельем к прачке и обратно. Доставал для Дины продукты. Принес порошок от клопов и вместе с Диной старательно посыпал все щели. С Андреем он вел себя услужливо и покорно, как с высшим осчастливленным существом.
Сергей Викентьевич сказал Круглову, что «по-стариковски» имеет право ухаживать за Диной, и однажды пригласил Круглова и Дину к себе на дружескую вечеринку, предупредив, что смертельно обидится, если они не придут. Они пошли. Собрались инженеры, секретарши, две чертежницы. Одна из чертежниц была комсомолкой, и присутствие Круглова стесняло ее. Поклонники Дины наперебой любезничали с Кругловым, называли его «наш комсомольский вождь» и к середине ужина напоили его. Клара Каплан рано ушла к себе и попыталась увести Кругловых, но Дина не хотела и слышать об этом. Дина много ела и пила, все время смеялась, ее глаза так блестели, что Андрей зажмуривал веки. Предлагались тосты все более и более лирические. Андрей, давно отвыкший от вина и музыки, азартно поддерживал каждый тост.
Инженер Слепцов, с красивым разгоряченным лицом, вскочил на стул и провозгласил, высоко поднимая рюмку:
– А я пью за того, кто осчастливил нас всех, заманив в нашу глухую тайгу прекраснейшую из женщин!
И, нагнувшись, потянулся чокаться с Андреем. Круглов растерянно озирался: ему смутно не нравилось то, что происходило, ему не нравилась дерзкая улыбка Слепцова. Он вдруг понял, что тот его спаивает.
Но Дина, протянув рюмку к Андрею, сказала многозначительно и ласково:
– А я пью просто за тебя.
Они выпили, глядя друг другу в глаза.
Окончательно опьянев, Андрей пробовал танцевать с Диной, но у него заплетались ноги. Дина ласково оттолкнула его и пошла танцевать со Слепцовым, а Андрей лег на кровать Сергея Викентьевича, и все поплыло у него перед глазами.
Он проснулся, ничего не помня, не понимая, что случилось. Рядом с ним храпел главный инженер. Дины не было.
Сразу отрезвев, Андрей накинул полушубок и выбежал из дому. Он бежал к своему бараку, готовя слова извинений и стыда. Но дома Дины не было. Ему пришло в голову, что Дина уже в конторе. Но в конторе было тихо и пустынно. У входа он столкнулся с одной из вчерашних чертежниц. Она заговорщицки улыбнулась и прошла мимо. Он постеснялся спросить ее, где Дина. Он метался по городу, потеряв голову, и снова оказался у дома инженеров.
Строго кивнув головой, прошла Клара Каплан.
Выбежал, запахивая на ходу шубу, заспанный Слепцов. Он не узнал Круглова, и Андрей не решился остановить его.
Он ходил по коридору, прислушиваясь, страдая, сходя с ума. Где она могла быть? Почему она не разбудила его? А что, если ее напоили тоже?
Он снова толкнулся к Сергею Викентьевичу, но тот спал, прикрыв голову подушкой. В открытом ящике патефона лежала пластинка, прижатая иглой. Под столом валялась пудреница – но была ли это пудреница Дины? Он не видел у нее такой.
Он опять метнулся в коридор и увидел Костько. Накинув на плечи пиджак, Костько шел из кухни с ведром воды. Он не мог не заметить Круглова, но не поклонился, а постучал в свою комнату и что-то сказал, просовывая ведро в приоткрывшуюся дверь. Потом, не глядя в сторону Андрея, постучался и вошел в соседнюю комнату.
Круглов бросился к двери, за которой исчезло ведро. Он прильнул ухом к двери; он слышал плеск воды, стук каблучков.
– Дина! – крикнул он отчаянным голосом.
Из соседней комнаты выскочил Костько с приветливо протянутыми руками.
– А, товарищ Круглов! Мы вас будили, будили, но вы так спали! Ваша жена в полной сохранности, я устроил ее у себя, а сам – у соседей…
Он был болтлив и несколько смущен.
Не отвечая, Андрей дернул дверь и вошел к Дине. Она вскрикнула, рассмеялась и бросилась к нему на шею. Она была полуодета; на раскрытой постели валялась ее гребенка, на полу – чулки.
– Негодяй! Соня! Алкоголик! – смеясь и целуя Андрея, говорила Дина. – Бросил меня и заснул! Разве так охраняют молодых жен?
Она ласкалась к нему, глаза ее все еще блестели.
– Я никогда еще так не веселилась, как вчера, – заявила она. – Правда, такой чудесный вечер?
Он помогал ей одеваться, целовал ее коленки, никак не мог застегнуть подвязки.
– Да не так! Вот бестолковый. Костько, и то умеет… – сказала она.
– Костько?!
Дина смеялась.
– Ну да! Я ведь вчера еле дошла сюда. Он мне туфли снял, чулки снял, платье расстегнул. У меня ведь сзади застежка, такая трудная. Да ты не смотри так, он же не съел меня! Он же ручной, его можно на веревочке водить…
Она болтала, слегка покраснев. В дверь постучали.
– Нельзя! – резко крикнул Андрей.
Дина подставила спину застегивать платье. Андрей путал застежки, его пальцы дрожали. Она увидела его состояние и заставила его целовать себя, пока он не стал улыбаться.
Снова постучали. Костько принес два стакана чаю и печенье – «для дорогих гостей». Андрей хотел отказаться, но Дина так обрадовалась чаю, что Андрею пришлось выпить с нею чай и, уходя, благодарить Костько за гостеприимство, оказанное жене.
После этой вечеринки недели две было все спокойно, даже Костько заходил реже. Потом вечеринку устроил Слепцов, и снова пригласили Андрея с женой. Андрей отказался.
– При чем здесь я? Меня зовут из вежливости. Я никогда не бывал у него до твоего приезда.
– И мне не идти? – покорно спросила Дина, но упрямая складка обозначилась между ее бровей.
Андрей поцелуем загладил складку.
– Тебе хочется? Значит, иди. Я провожу тебя и зайду за тобой. А Слепцову скажу, что занят.
Дина была очень довольна. Она надела пепельно-серое платье с высоким воротником, очень скромное и до того очаровательное, что Андрею было страшно отпускать ее. Он уже сожалел, что отказался идти.
Чтобы убить время, он навестил старых друзей. Идя к ним, он сообразил, что уже давно не бывал вечерами в комсомольских шалашах и бараках. Он пришел искусственно веселым и смущенным. Но его встречали с искренней радостью. Некоторые посмеивались: «Любовь не картошка, не выкинешь в окошко!», «С такой красоткой не до нас».
Клава отвела Андрея в сторону.
– Андрюша, она не думает вступать в комсомол?
Андрей густо покраснел: за месяц он ни разу не выбрал времени поговорить об этом.
– Видишь ли, Андрюша, – сказала Клава, сама страдая от того, что надо была сказать, – ребята недовольны тобой: говорят, что ты оторвался. Знаешь, сплетни пошли. Будто ты уборщицу нанял. Здесь ничего плохого нет, если и нанял, но только ни к чему это… Уж очень на виду все! Раньше ты с нами одной жизнью жил… Вот, говорят, ты на вечеринке напился пьяным… Я не верю этому… Только ты сам виноват, ты не отрывайся. Заметь, ребята к тебе и не заходят теперь, даже если надо. Мне это очень обидно…
Тимка Гребень встретил его угрюмо:
– Что за чудеса! Я думал, ты теперь только с инженерами знаешься! А ты нас, грешных, вспомнил. Или по делу?
Андрей впервые, точно очнувшись от наваждения, понял, что с приезда Дины его былая дружба с комсомольцами оборвалась. Он весь вечер ходил из барака в барак, из шалаша в шалаш, заглаживая свою вину. И ребята быстро простили его. Епифанов открыто заступился: «Поглядел бы я на вас! Дай вам такую кралю, вы бы и работу забыли».
Андрей зашел за Диной в два часа ночи. Издали слышались музыка, голоса, шарканье подошв. Андрея встретили общим криком: «Рано! Рано! Рано!» Кто-то, сообразив, крикнул: «Раздевайтесь, идите сюда. У нас еще две бутылки есть. Догоняйте!»
Дина танцевала в венке из бумажных цветов.
– Меня выбрали королевой бала! – крикнула она, продолжая танцевать. Ее кавалером был Слепцов; на нем тоже был венок. Андрей заметил, что на этот раз не было ни Сергея Викентьевича, ни Федотова, ни Клары Каплан. Костько, понурясь, пил водку у патефона. Незнакомый пожилой инженер обнял Круглова и сказал, чуть не плача:
– Мы интеллигентные люди… Мы столичные люди… Но кто понимает нас? Ваша жена поймет, больше никто…
Круглов сбросил с плеча его вялую руку, Круглову было неприятно и дико все, что творилось здесь. А Дина не замечала. Она была так весела, в ее глазах отражалось столько радости!
– Если вы интеллигентные люди, почему вы не поможете наладить культурную жизнь? – спросил Круглов у инженера.
Инженер покачнулся и вдруг заплакал:
– Культурную жизнь? Я умываюсь в холодном углу, у нас плевальничек… плевальничек – так его и называют! – и тот один на весь барак… Я здесь девять месяцев, и только раз, в Хабаровске, принял ванну!
Круглов отстранил его и подошел к Дине. Дина перестала танцевать, но Слепцов все еще держал ее, и казалось, она лежит в его объятиях.
– Я за тобой, Дина, – сказал Андрей мрачно. Слепцов выпустил Дину из объятий и бросился к Андрею.
– В самом разгаре веселья? Мы все умоляем вас! И почему вы не сняли пальто? Почему вы не примете участия? Мы весь вечер ждали вас, и вот вы пришли только за тем, чтобы увести от нас нашу звезду, нашу великолепную звезду!
Это прозвучало так неуместно, что Дина нахмурилась и повернулась к нему спиной.
– Подожди, Андрюша, – нежно попросила она, но радостный свет уже померк в ее глазах. – Еще полчасика потанцую, и пойдем. Согласен?
Он сразу согласился. Он был благодарен ей за то, что она согласна уйти через полчаса.
Она танцевала со Слепцовым медленное танго. Андрей смотрел с неприязнью и невольным восхищением, как изгибались и кружились, в лад с ногами Слепцова, ее длинные, стройные ноги. Когда он поднял глаза, краска ударила ему в лицо: Дина танцевала, прильнув щекой к щеке Слепцова, полуоткрыв рот, с опущенными ресницами, из-под которых томно светились глаза.
Пластинка докрутилась до конца. Дина отстранилась, вздохнула и невнятно сказала:
– Хорошо.
Она увидела Круглова. Улыбка наслаждения сошла с ее лица. Она дружески кивнула ему и подошла к зеркалу снимать венок. Слепцов удерживал ее.
– Нет, нет, я ухожу, – говорила Дина. – Это было слишком хорошо, больше так не выйдет.
Она ушла, провожаемая воплями сожалений. Круглова не замечали, ему, не глядя, совали на прощанье руки.
– Ты очень рано зашел за мной, – сказала Дина, когда они вышли на мороз.
– Как раз вовремя, – желчно отрезал Андрей.
– Почему?
– Потому, что тебе вскружили голову, ты сама не замечаешь, как они нахально, отвратительно себя ведут.
– Ты злишься? – холодно спросила Дина.
Он был так поражен ее холодностью, что не ответил.
– Странно, – сказала Дина. – Ты комсомольский руководитель, а ведешь себя как мелкий собственник. Ты сам не умеешь веселиться, и тебе жалко, если веселюсь я.
– Но этот твой Слепцов…
– Что?
Он не мог сказать – что. Он все еще видел ее со Слепцовым, щека к щеке, и их сплетающиеся в ритме танца ноги. Но для этого не находилось слов.
– Ну, хорошо, – раздраженно сказала Дина. – Слепцов плох, Костько плох. Но кто же хорош? Может быть, твой Епифанов, твой Тимка Гребень, твоя овечка Клава?
В эту ночь они впервые заснули как чужие, без единой ласки, ненавидя друг друга. Круглов долго лежал и думал – мысли его были горьки и печальны. Вот рядом с ним лежит красивая чужая женщина. Она совсем чужая. Ей безразлично все, что дорого ему, и дорого все, что ему чуждо. Но ведь она приехала к нему? Ведь она любит его? Да любовь ли это? Короткая вспышка страсти, неделя любви перед отъездом… Они даже не узнали друг друга как следует. И ведь она медлила полгода, прежде чем приехать. И вряд ли решилась бы, если бы не нашелся попутчик, Костько… Но она была так нежна, так очаровательна… Нет, если бы она любила по-настоящему, она интересовалась бы его работой, его друзьями, нашла бы общие интересы. Она не испугалась трудностей. Но какие у нее трудности? Она со второго же дня устроилась обедать в столовую ИТР, ее обслуживают, ее балуют, за нею ухаживают… Романтика трудностей – это новая форма ее кокетства, а на самом деле даже вопрос о прачке поверг ее в отчаяние.
Утром Андрей ушел, не разбудив ее. Он провел весь день в состоянии плохо скрываемого отчаяния. Дина стояла перед его глазами – обаятельная, нежная, кокетливая, любимая, несмотря ни на что. Он побежал домой, как только рассчитал, что Дина может быть уже дома. Она бросилась к нему на шею, рыдая. Она просила прощения и во всем упрекала себя; и он тоже просил прощения, ругал себя ревнивым дураком и умолял забыть его глупость.
Она возражала и предложила навсегда отказаться от всяких приглашений.
– Нет, ни за что! – горячо сказал Андрей. – Я рад, что тебе весело, я тебе обещаю никогда не мешать. Я так счастлив, что ты здесь, со мной, что ты любишь меня.
С этого дня Дина часто ходила на домашние вечеринки, и как-то само собою получалось, что Круглова больше не приглашали. Сначала он заходил за нею. Но Дина скоро устроила иначе. «Они все рады меня проводить, зачем же тебе мерзнуть? Я приду не поздно». Иногда она добавляла, чтобы смягчить его: «А ты ложись и нагрей постель. Я приду такая замерзшая!» У нее были сотни уловок, чтобы заставить Андрея замирать от счастья.
Андрей был даже рад ее отлучкам. В эти свободные вечера он навещал комсомольцев. Он видел, что его дружба с ребятами выродилась в официально-приятельские отношения, и всеми силами старался возобновить былое доверие и близость. Но Дина стояла между ними. Пока Дина была так далека от комсомольцев, было трудно приблизиться к ним Андрею. Вся жизнь Кругловых была слишком на виду.
Однажды он заговорил с нею о вступлении в комсомол.
– А зачем? – удивленно сказала она. – Раньше еще имело смысл для вуза или чтобы работу найти, а сейчас и так все люди нарасхват.
Круглов даже не понял сразу, а поняв, растерялся. Дина почувствовала, что ее точка зрения кажется Андрею ужасной.
– Право, Андрюша, я не такая плохая, – сказала она с наивной улыбкой. – Не всякая комсомолка поедет вот так наобум в тайгу, в дощатый барак. А я живу и не жалуюсь. Вы называете это – строить социализм. Я говорю – просто работать. Но суть дела от этого не меняется.
Она добавила, ласкаясь к нему:
– Я тебе не говорила, а меня в конторе решили премировать: сто рублей или полушерстянка на платье.
Она смеялась, потому что никогда не носила платьев из полушерстянки.
– Мне показали – такая синяя, в полоску, как на матрацы берут. Видишь, значит, я тоже строю социализм. Иначе зачем меня стали бы премировать полушерстянкой?
Андрей уже не заговаривал с нею о комсомоле. Но Дина была достаточно умна, чтобы понять, что волнует Андрея.
– Я понимаю, – сказала она, – тебе неловко, что у тебя такая жена – интеллигентная и беспартийная. Не беспокойся, я все устрою.
Она приняла участие в комсомольском вечере самодеятельности и оказалась очень полезной, так как умела играть на рояле. Даже Тоня подобрела к ней, потому что Дина ей аккомпанировала. Дина записалась в стрелковый кружок Лидиньки и не могла не заметить, что многие парни очень охотно помогают ей учиться стрелять. Она каталась с Катей и Валькой на коньках, приняла участие в лыжной вылазке и была так мила и весела со всеми, что расположила к себе комсомольцев.
Клава сказала Круглову, страдальчески прикрыв глаза:
– Она славная, веселая. Пусть она почаще будет с нами – ты увидишь, к ней привыкнут.
Андрей пожал ей руку; ему нечего было сказать ей.
– Ничего, Андрюша, ничего… – прошептала Клава дрожащими губами. – Ты увидишь, все наладится…
Андрей ходил счастливый. Ему казалось уже, что все наладилось, что Дина вошла в жизнь города, что счастье безоблачно.
Но однажды Сергей Викентьевич пришел к нему для «очень важного разговора» и начал говорить осторожно, как с больным:
– Э-э-э… Вот что, Круглов… как бы это сказать… у тебя жена… э-э… ну, слишком красивая…
Андрей покраснел и улыбнулся.
– Ты не улыбайся, это не так уж хорошо, когда на двадцать хлопцев одна красавица. Сам понимать должен… Она… э-э… развлекается, а у меня работа стоит.
– Дина не работает?
Сергей Викентьевич даже руками замахал:
– Эх, батенька, да на что мне твоя Дина! Пусть бы на здоровье не работала, не в ней дело. У меня два прораба перегрызлись, сроки монтажа срывают, проект засыпали.
Андрей все еще не понимал.
– Вот у таких, как ты, жены и крутят хвостом, – обозлился Сергей Викентьевич и тут же, спохватившись, извинился: – Ты знаешь, я сам Дины Сергеевны поклонник и все такое. Но Дина твоя – кокетка. Она им головы задуряет. Сегодня – с одним, завтра – с другим. А мои мальчики – как собаки над костью, шерсть дыбом и зубами в горло… Слепцов с Костько на производственном совещании переругались, наговорили дерзостей, теперь не здороваются… Федотов – а еще коммунист, сукин сын! – Слепцову чуть в морду не дал, растащили. Гавриленко спился, по ночам ревет, как баба.
– И все из-за Дины?
– Спроси ее. Думаешь, она не знает?
– Но что же она может сделать?
– Э-э! Да ты, я вижу, сам под каблучком и ее словами говоришь! Так я тебе всю правду скажу: она сама их стравливает, ей, видишь ли, забавно. Джек Лондон, Клондайк, страсти. Вот вечеринки эти… Я и сам виноват, первый пригласил ее. Но я же не знал, что она у тебя с таким ветерком в голове, думал – почему не развлечься? А вот пойми. У нас к трем инженерам жены приехали. И ты думаешь, в этих семейных домах Дина бывает? Она с этими мужьями больше всего кокетничает, надо ей, чтобы у ее ног все лежали вповалку. Она одного закрутила, жена плачет, он ходит сам не свой, стреляться хотел. Ее к семейным и приглашать перестали.
Круглов сидел бледный, уничтоженный. Он не мог не верить. Он и раньше смутно догадывался, что Дина такая. Он не знал, что делать, не знал, что сказать.
– Ты не огорчайся, – успокоил его Сергей Викентьевич. – Ничего страшного пока не произошло. А ты останови ее, возьми в руки, приструни. Уж очень нехорошо получается… Я вроде судьи стал: все мирю да уговариваю…
Круглов еле дождался вечера. От разговора с Сергеем Викентьевичем осталась горечь во рту, как после попойки. У него была одна надежда: он поговорит с Диной, убедит ее, будет умолять вести себя иначе.
Но разговор с Диной не вышел.
– Ну, а я что могу сделать? – сказала она насмешливо, разводя руками. – Ну, влюблены они, так я же не могу им запретить? Женщин мало, я не урод. Ты ведь тоже влюбился в меня с первой встречи!
Вспомнив ее недавнее предложение отказаться от вечеринок, он заикнулся о том, что считает это сейчас необходимым.
Дина передернула плечами, отвернулась и сказала спокойным ясным голосом:
– Они дикари, а я должна сидеть взаперти? Нет, Андрюша, этого не будет. Я вижу, я здесь вообще не ко двору пришлась. Может быть, мне лучше уехать?
Андрей испугался при одной мысли, что она может покинуть его, вся его решимость исчезла, он бросился обнимать ее и просить прощения. Дина долго отталкивала его, плача и возмущаясь, и он был очень счастлив, когда к ночи вынудил у нее обещание не покидать его и оставить все по-прежнему.
26
– Да, да, я читала. Но вы такая молодая! Сколько вам лет?
Клава ответила сердито:
– Двадцать.
Андрей заговорил с нею о работе. Дина прислушалась, но разговор был неинтересен ей, и она стала глядеть по сторонам. Ее развлекало всеобщее внимание. «Ну и красотка!» – доносилось до нее. Она не поняла, что в этом внимании было очень мало дружелюбия.
– Ну, я пошла, – сказала Клава. – Вы что будете здесь делать? – спросила она Дину, стараясь быть ласковой.
– Что я буду делать, Андрюша? – кокетливо спросила Дина и рассмеялась.
Клава, не дожидаясь ответа, повернулась и побежала прочь.
– Забавная девушка! – сказала Дина. – Почему она убежала?
Они пошли смотреть шалаши. Дина восторгалась и жалела, что будет жить в бараке. Но когда они вошли внутрь, она уже не жалела, что ей не придется жить здесь. Ее удивляли топчаны – на них ведь жестко? – и печки – они ведь дымят, наверно? Она осторожно ходила по земляному полу, боясь испачкать свои белые боты.
Она захотела увидеть шалаш, где жил Андрей. В шалаше было тепло и сыро, на одном из топчанов спал Тимка Гребень, вернувшийся с ночного дежурства на электростанции.
– Ты с ним жил? – шепотом спросила Дина, косясь на грязную ногу Тимки, торчавшую из-под одеяла. – А где у вас моются? А прачка у вас есть?
Узнав, что нет прачек, она расстроилась. «Кто же будет стирать белье?» Андрей не знал, что ответить. Ему не приходило в голову, что Дина не может стирать.
– Я сам прачка, – сказал он наконец. – Твои пустячки стирать – это ерунда. Я брюки сам выстирал.
Дина ежилась. Ей захотелось домой. Вопрос о прачке озадачил ее, стал символом предстоящих неудобств.
– А инженеры тоже сами стирают?
– Нет. Не знаю. Кажется, у них есть уборщицы.
Дина повеселела, и снова все ей понравилось.
Они обедали в столовой. Дина хохотала, получив у входа жестяную миску и прибор. Она хвалила суп, но каша смутила ее, и она не стала есть.
– Я не голодна, Андрюша, – деликатно сказала она. По дороге домой они встретили главного инженера Сергея Викентьевича. Он смотрел на Дину с восхищением и сразу заговорил о том, что ей готово место в конторе.
– А ты, Круглов, следи за нею, – сказал он на прощанье. – Наши мальчики все с ума сойдут.
Инженеры очень быстро узнали о том, что приехала красавица. Вновь прибывший инженер Костько был допрошен очень подробно. Вечером около комсомольского барака появилась группа инженеров на лыжах – они громко острили, играли в снежки, принимали изящные позы, смотрели на окна.
Круглов, смеясь, завесил окно. Дина закрыла двери на ключ. Им никого не нужно было, они никого не хотели впускать. Когда рано утром Андрей уходил на работу, Дина проснулась. Она осмотрела его со всех сторон и сказала теплым со сна, счастливым голосом:
– Такие люди у Джека Лондона. Ты воды принес?
– Принес.
– А тебе нельзя не идти?
– Нельзя. Я тебе приготовил растопку. Дрова в печке. Чайник налит.
– Хорошо, – улыбаясь с закрытыми глазами, сказала Дина.
Он был доволен, что избавил ее от хлопот. Но к часу, когда он вернулся домой, Дина прибрала комнату, расстелила скатерть на столе, расставила свои флаконы и безделушки и напекла оладий, которые показались Андрею восхитительными.
– Видишь, достала муку и масло, – хвасталась Дина. – Ты не думай, я не бездельница. А мне не придется потрошить убитых лисиц и кабанов?
Она начала работать в конторе, и через неделю все прорабы, включая Павла Петровича Михалева, стали бегать в контору с делом и без дела.
Дина забавлялась: «Женщина в тайге! Совсем как у Джека Лондона. Только там убивали соперников!»
Дни шли как в тумане. Андрей работал, но все его мысли были с Диной. Выстрел Парамонова прозвучал в этом тумане как сигнал. Андрей впервые забыл Дину. Он вернулся под утро, измученный, возбужденный; горе пробудило в нем энергию мысли; он шел и думал о том, как теперь надо крепко, интенсивно работать. Дина встретила его истерикой. Она удивила и напугала его. Она обхватила его руками и повторяла, заливаясь слезами: «Уедем! Я боюсь! Тебя убьют! Уедем! Я не могу здесь жить! Если ты меня любишь, ты должен увезти меня! Мне страшно!» Он успокаивал ее до утра и пришел на срочное заседание парткома совершенно разбитым, с гудящей головой. Ему пришлось окунуться в работу. Весь день шли митинги. Он выступал, разъяснял, поднимал настроение растерявшихся. Вечером Дина снова плакала и умоляла увезти ее. Только на третий день она пришла в себя и сказала: «Я была трусихой, я знаю. Но я была ею только потому, что люблю тебя». В этот вечер он совсем опьянел от счастья. И снова потянулись дни, окутанные туманом.
Однажды Круглов пригласил к себе Тимку Гребня, Исаковых, Катю с Валькой, Клаву и Епифанова. Он хотел сблизить Дину с комсомольцами, втянуть ее в общую комсомольскую жизнь. Дина была любезна и старалась найти тему для разговора. Но все держались натянуто, без простоты, и после этого вечера дружба между комсомольцами и Диной не установилась.
Соседи по бараку тоже сторонились Дины. Только Лидинька и Гроза Морей останавливались поболтать с нею, но к ней не заходили и не приглашали к себе. Сема Альтшулер забегал только по делу к Андрею и с Диной был оскорбительно вежлив. Тоня проходила, гордо подняв голову и не желая здороваться первою, а так как Дина тоже не желала, то они перестали здороваться совсем.
– И чего она гордится? – усмехаясь, спросила Дина у Круглова. – Ее счастье, что этот еврейчик женился на ней, а то что бы она стала делать?
Андрей побледнел.
– Дина… Как ты можешь?.. Ты не понимаешь…
Дина улыбнулась.
– Ах, Андрюша, мне, право же, все равно! Мне нет никакого дела, чей это ребенок. Из вашего Семы выйдет нежный папа. Только я ему не завидую. Имею я на это право? Я ведь ничего не говорю ему.
Комсомольцы не заходили к ним. Зато инженеры бывали постоянно. Дина не приглашала их, но они сами находили предлоги. Костько смотрел на Дину глазами ошалевшего от любви человека. Он таскал узлы с бельем к прачке и обратно. Доставал для Дины продукты. Принес порошок от клопов и вместе с Диной старательно посыпал все щели. С Андреем он вел себя услужливо и покорно, как с высшим осчастливленным существом.
Сергей Викентьевич сказал Круглову, что «по-стариковски» имеет право ухаживать за Диной, и однажды пригласил Круглова и Дину к себе на дружескую вечеринку, предупредив, что смертельно обидится, если они не придут. Они пошли. Собрались инженеры, секретарши, две чертежницы. Одна из чертежниц была комсомолкой, и присутствие Круглова стесняло ее. Поклонники Дины наперебой любезничали с Кругловым, называли его «наш комсомольский вождь» и к середине ужина напоили его. Клара Каплан рано ушла к себе и попыталась увести Кругловых, но Дина не хотела и слышать об этом. Дина много ела и пила, все время смеялась, ее глаза так блестели, что Андрей зажмуривал веки. Предлагались тосты все более и более лирические. Андрей, давно отвыкший от вина и музыки, азартно поддерживал каждый тост.
Инженер Слепцов, с красивым разгоряченным лицом, вскочил на стул и провозгласил, высоко поднимая рюмку:
– А я пью за того, кто осчастливил нас всех, заманив в нашу глухую тайгу прекраснейшую из женщин!
И, нагнувшись, потянулся чокаться с Андреем. Круглов растерянно озирался: ему смутно не нравилось то, что происходило, ему не нравилась дерзкая улыбка Слепцова. Он вдруг понял, что тот его спаивает.
Но Дина, протянув рюмку к Андрею, сказала многозначительно и ласково:
– А я пью просто за тебя.
Они выпили, глядя друг другу в глаза.
Окончательно опьянев, Андрей пробовал танцевать с Диной, но у него заплетались ноги. Дина ласково оттолкнула его и пошла танцевать со Слепцовым, а Андрей лег на кровать Сергея Викентьевича, и все поплыло у него перед глазами.
Он проснулся, ничего не помня, не понимая, что случилось. Рядом с ним храпел главный инженер. Дины не было.
Сразу отрезвев, Андрей накинул полушубок и выбежал из дому. Он бежал к своему бараку, готовя слова извинений и стыда. Но дома Дины не было. Ему пришло в голову, что Дина уже в конторе. Но в конторе было тихо и пустынно. У входа он столкнулся с одной из вчерашних чертежниц. Она заговорщицки улыбнулась и прошла мимо. Он постеснялся спросить ее, где Дина. Он метался по городу, потеряв голову, и снова оказался у дома инженеров.
Строго кивнув головой, прошла Клара Каплан.
Выбежал, запахивая на ходу шубу, заспанный Слепцов. Он не узнал Круглова, и Андрей не решился остановить его.
Он ходил по коридору, прислушиваясь, страдая, сходя с ума. Где она могла быть? Почему она не разбудила его? А что, если ее напоили тоже?
Он снова толкнулся к Сергею Викентьевичу, но тот спал, прикрыв голову подушкой. В открытом ящике патефона лежала пластинка, прижатая иглой. Под столом валялась пудреница – но была ли это пудреница Дины? Он не видел у нее такой.
Он опять метнулся в коридор и увидел Костько. Накинув на плечи пиджак, Костько шел из кухни с ведром воды. Он не мог не заметить Круглова, но не поклонился, а постучал в свою комнату и что-то сказал, просовывая ведро в приоткрывшуюся дверь. Потом, не глядя в сторону Андрея, постучался и вошел в соседнюю комнату.
Круглов бросился к двери, за которой исчезло ведро. Он прильнул ухом к двери; он слышал плеск воды, стук каблучков.
– Дина! – крикнул он отчаянным голосом.
Из соседней комнаты выскочил Костько с приветливо протянутыми руками.
– А, товарищ Круглов! Мы вас будили, будили, но вы так спали! Ваша жена в полной сохранности, я устроил ее у себя, а сам – у соседей…
Он был болтлив и несколько смущен.
Не отвечая, Андрей дернул дверь и вошел к Дине. Она вскрикнула, рассмеялась и бросилась к нему на шею. Она была полуодета; на раскрытой постели валялась ее гребенка, на полу – чулки.
– Негодяй! Соня! Алкоголик! – смеясь и целуя Андрея, говорила Дина. – Бросил меня и заснул! Разве так охраняют молодых жен?
Она ласкалась к нему, глаза ее все еще блестели.
– Я никогда еще так не веселилась, как вчера, – заявила она. – Правда, такой чудесный вечер?
Он помогал ей одеваться, целовал ее коленки, никак не мог застегнуть подвязки.
– Да не так! Вот бестолковый. Костько, и то умеет… – сказала она.
– Костько?!
Дина смеялась.
– Ну да! Я ведь вчера еле дошла сюда. Он мне туфли снял, чулки снял, платье расстегнул. У меня ведь сзади застежка, такая трудная. Да ты не смотри так, он же не съел меня! Он же ручной, его можно на веревочке водить…
Она болтала, слегка покраснев. В дверь постучали.
– Нельзя! – резко крикнул Андрей.
Дина подставила спину застегивать платье. Андрей путал застежки, его пальцы дрожали. Она увидела его состояние и заставила его целовать себя, пока он не стал улыбаться.
Снова постучали. Костько принес два стакана чаю и печенье – «для дорогих гостей». Андрей хотел отказаться, но Дина так обрадовалась чаю, что Андрею пришлось выпить с нею чай и, уходя, благодарить Костько за гостеприимство, оказанное жене.
После этой вечеринки недели две было все спокойно, даже Костько заходил реже. Потом вечеринку устроил Слепцов, и снова пригласили Андрея с женой. Андрей отказался.
– При чем здесь я? Меня зовут из вежливости. Я никогда не бывал у него до твоего приезда.
– И мне не идти? – покорно спросила Дина, но упрямая складка обозначилась между ее бровей.
Андрей поцелуем загладил складку.
– Тебе хочется? Значит, иди. Я провожу тебя и зайду за тобой. А Слепцову скажу, что занят.
Дина была очень довольна. Она надела пепельно-серое платье с высоким воротником, очень скромное и до того очаровательное, что Андрею было страшно отпускать ее. Он уже сожалел, что отказался идти.
Чтобы убить время, он навестил старых друзей. Идя к ним, он сообразил, что уже давно не бывал вечерами в комсомольских шалашах и бараках. Он пришел искусственно веселым и смущенным. Но его встречали с искренней радостью. Некоторые посмеивались: «Любовь не картошка, не выкинешь в окошко!», «С такой красоткой не до нас».
Клава отвела Андрея в сторону.
– Андрюша, она не думает вступать в комсомол?
Андрей густо покраснел: за месяц он ни разу не выбрал времени поговорить об этом.
– Видишь ли, Андрюша, – сказала Клава, сама страдая от того, что надо была сказать, – ребята недовольны тобой: говорят, что ты оторвался. Знаешь, сплетни пошли. Будто ты уборщицу нанял. Здесь ничего плохого нет, если и нанял, но только ни к чему это… Уж очень на виду все! Раньше ты с нами одной жизнью жил… Вот, говорят, ты на вечеринке напился пьяным… Я не верю этому… Только ты сам виноват, ты не отрывайся. Заметь, ребята к тебе и не заходят теперь, даже если надо. Мне это очень обидно…
Тимка Гребень встретил его угрюмо:
– Что за чудеса! Я думал, ты теперь только с инженерами знаешься! А ты нас, грешных, вспомнил. Или по делу?
Андрей впервые, точно очнувшись от наваждения, понял, что с приезда Дины его былая дружба с комсомольцами оборвалась. Он весь вечер ходил из барака в барак, из шалаша в шалаш, заглаживая свою вину. И ребята быстро простили его. Епифанов открыто заступился: «Поглядел бы я на вас! Дай вам такую кралю, вы бы и работу забыли».
Андрей зашел за Диной в два часа ночи. Издали слышались музыка, голоса, шарканье подошв. Андрея встретили общим криком: «Рано! Рано! Рано!» Кто-то, сообразив, крикнул: «Раздевайтесь, идите сюда. У нас еще две бутылки есть. Догоняйте!»
Дина танцевала в венке из бумажных цветов.
– Меня выбрали королевой бала! – крикнула она, продолжая танцевать. Ее кавалером был Слепцов; на нем тоже был венок. Андрей заметил, что на этот раз не было ни Сергея Викентьевича, ни Федотова, ни Клары Каплан. Костько, понурясь, пил водку у патефона. Незнакомый пожилой инженер обнял Круглова и сказал, чуть не плача:
– Мы интеллигентные люди… Мы столичные люди… Но кто понимает нас? Ваша жена поймет, больше никто…
Круглов сбросил с плеча его вялую руку, Круглову было неприятно и дико все, что творилось здесь. А Дина не замечала. Она была так весела, в ее глазах отражалось столько радости!
– Если вы интеллигентные люди, почему вы не поможете наладить культурную жизнь? – спросил Круглов у инженера.
Инженер покачнулся и вдруг заплакал:
– Культурную жизнь? Я умываюсь в холодном углу, у нас плевальничек… плевальничек – так его и называют! – и тот один на весь барак… Я здесь девять месяцев, и только раз, в Хабаровске, принял ванну!
Круглов отстранил его и подошел к Дине. Дина перестала танцевать, но Слепцов все еще держал ее, и казалось, она лежит в его объятиях.
– Я за тобой, Дина, – сказал Андрей мрачно. Слепцов выпустил Дину из объятий и бросился к Андрею.
– В самом разгаре веселья? Мы все умоляем вас! И почему вы не сняли пальто? Почему вы не примете участия? Мы весь вечер ждали вас, и вот вы пришли только за тем, чтобы увести от нас нашу звезду, нашу великолепную звезду!
Это прозвучало так неуместно, что Дина нахмурилась и повернулась к нему спиной.
– Подожди, Андрюша, – нежно попросила она, но радостный свет уже померк в ее глазах. – Еще полчасика потанцую, и пойдем. Согласен?
Он сразу согласился. Он был благодарен ей за то, что она согласна уйти через полчаса.
Она танцевала со Слепцовым медленное танго. Андрей смотрел с неприязнью и невольным восхищением, как изгибались и кружились, в лад с ногами Слепцова, ее длинные, стройные ноги. Когда он поднял глаза, краска ударила ему в лицо: Дина танцевала, прильнув щекой к щеке Слепцова, полуоткрыв рот, с опущенными ресницами, из-под которых томно светились глаза.
Пластинка докрутилась до конца. Дина отстранилась, вздохнула и невнятно сказала:
– Хорошо.
Она увидела Круглова. Улыбка наслаждения сошла с ее лица. Она дружески кивнула ему и подошла к зеркалу снимать венок. Слепцов удерживал ее.
– Нет, нет, я ухожу, – говорила Дина. – Это было слишком хорошо, больше так не выйдет.
Она ушла, провожаемая воплями сожалений. Круглова не замечали, ему, не глядя, совали на прощанье руки.
– Ты очень рано зашел за мной, – сказала Дина, когда они вышли на мороз.
– Как раз вовремя, – желчно отрезал Андрей.
– Почему?
– Потому, что тебе вскружили голову, ты сама не замечаешь, как они нахально, отвратительно себя ведут.
– Ты злишься? – холодно спросила Дина.
Он был так поражен ее холодностью, что не ответил.
– Странно, – сказала Дина. – Ты комсомольский руководитель, а ведешь себя как мелкий собственник. Ты сам не умеешь веселиться, и тебе жалко, если веселюсь я.
– Но этот твой Слепцов…
– Что?
Он не мог сказать – что. Он все еще видел ее со Слепцовым, щека к щеке, и их сплетающиеся в ритме танца ноги. Но для этого не находилось слов.
– Ну, хорошо, – раздраженно сказала Дина. – Слепцов плох, Костько плох. Но кто же хорош? Может быть, твой Епифанов, твой Тимка Гребень, твоя овечка Клава?
В эту ночь они впервые заснули как чужие, без единой ласки, ненавидя друг друга. Круглов долго лежал и думал – мысли его были горьки и печальны. Вот рядом с ним лежит красивая чужая женщина. Она совсем чужая. Ей безразлично все, что дорого ему, и дорого все, что ему чуждо. Но ведь она приехала к нему? Ведь она любит его? Да любовь ли это? Короткая вспышка страсти, неделя любви перед отъездом… Они даже не узнали друг друга как следует. И ведь она медлила полгода, прежде чем приехать. И вряд ли решилась бы, если бы не нашелся попутчик, Костько… Но она была так нежна, так очаровательна… Нет, если бы она любила по-настоящему, она интересовалась бы его работой, его друзьями, нашла бы общие интересы. Она не испугалась трудностей. Но какие у нее трудности? Она со второго же дня устроилась обедать в столовую ИТР, ее обслуживают, ее балуют, за нею ухаживают… Романтика трудностей – это новая форма ее кокетства, а на самом деле даже вопрос о прачке поверг ее в отчаяние.
Утром Андрей ушел, не разбудив ее. Он провел весь день в состоянии плохо скрываемого отчаяния. Дина стояла перед его глазами – обаятельная, нежная, кокетливая, любимая, несмотря ни на что. Он побежал домой, как только рассчитал, что Дина может быть уже дома. Она бросилась к нему на шею, рыдая. Она просила прощения и во всем упрекала себя; и он тоже просил прощения, ругал себя ревнивым дураком и умолял забыть его глупость.
Она возражала и предложила навсегда отказаться от всяких приглашений.
– Нет, ни за что! – горячо сказал Андрей. – Я рад, что тебе весело, я тебе обещаю никогда не мешать. Я так счастлив, что ты здесь, со мной, что ты любишь меня.
С этого дня Дина часто ходила на домашние вечеринки, и как-то само собою получалось, что Круглова больше не приглашали. Сначала он заходил за нею. Но Дина скоро устроила иначе. «Они все рады меня проводить, зачем же тебе мерзнуть? Я приду не поздно». Иногда она добавляла, чтобы смягчить его: «А ты ложись и нагрей постель. Я приду такая замерзшая!» У нее были сотни уловок, чтобы заставить Андрея замирать от счастья.
Андрей был даже рад ее отлучкам. В эти свободные вечера он навещал комсомольцев. Он видел, что его дружба с ребятами выродилась в официально-приятельские отношения, и всеми силами старался возобновить былое доверие и близость. Но Дина стояла между ними. Пока Дина была так далека от комсомольцев, было трудно приблизиться к ним Андрею. Вся жизнь Кругловых была слишком на виду.
Однажды он заговорил с нею о вступлении в комсомол.
– А зачем? – удивленно сказала она. – Раньше еще имело смысл для вуза или чтобы работу найти, а сейчас и так все люди нарасхват.
Круглов даже не понял сразу, а поняв, растерялся. Дина почувствовала, что ее точка зрения кажется Андрею ужасной.
– Право, Андрюша, я не такая плохая, – сказала она с наивной улыбкой. – Не всякая комсомолка поедет вот так наобум в тайгу, в дощатый барак. А я живу и не жалуюсь. Вы называете это – строить социализм. Я говорю – просто работать. Но суть дела от этого не меняется.
Она добавила, ласкаясь к нему:
– Я тебе не говорила, а меня в конторе решили премировать: сто рублей или полушерстянка на платье.
Она смеялась, потому что никогда не носила платьев из полушерстянки.
– Мне показали – такая синяя, в полоску, как на матрацы берут. Видишь, значит, я тоже строю социализм. Иначе зачем меня стали бы премировать полушерстянкой?
Андрей уже не заговаривал с нею о комсомоле. Но Дина была достаточно умна, чтобы понять, что волнует Андрея.
– Я понимаю, – сказала она, – тебе неловко, что у тебя такая жена – интеллигентная и беспартийная. Не беспокойся, я все устрою.
Она приняла участие в комсомольском вечере самодеятельности и оказалась очень полезной, так как умела играть на рояле. Даже Тоня подобрела к ней, потому что Дина ей аккомпанировала. Дина записалась в стрелковый кружок Лидиньки и не могла не заметить, что многие парни очень охотно помогают ей учиться стрелять. Она каталась с Катей и Валькой на коньках, приняла участие в лыжной вылазке и была так мила и весела со всеми, что расположила к себе комсомольцев.
Клава сказала Круглову, страдальчески прикрыв глаза:
– Она славная, веселая. Пусть она почаще будет с нами – ты увидишь, к ней привыкнут.
Андрей пожал ей руку; ему нечего было сказать ей.
– Ничего, Андрюша, ничего… – прошептала Клава дрожащими губами. – Ты увидишь, все наладится…
Андрей ходил счастливый. Ему казалось уже, что все наладилось, что Дина вошла в жизнь города, что счастье безоблачно.
Но однажды Сергей Викентьевич пришел к нему для «очень важного разговора» и начал говорить осторожно, как с больным:
– Э-э-э… Вот что, Круглов… как бы это сказать… у тебя жена… э-э… ну, слишком красивая…
Андрей покраснел и улыбнулся.
– Ты не улыбайся, это не так уж хорошо, когда на двадцать хлопцев одна красавица. Сам понимать должен… Она… э-э… развлекается, а у меня работа стоит.
– Дина не работает?
Сергей Викентьевич даже руками замахал:
– Эх, батенька, да на что мне твоя Дина! Пусть бы на здоровье не работала, не в ней дело. У меня два прораба перегрызлись, сроки монтажа срывают, проект засыпали.
Андрей все еще не понимал.
– Вот у таких, как ты, жены и крутят хвостом, – обозлился Сергей Викентьевич и тут же, спохватившись, извинился: – Ты знаешь, я сам Дины Сергеевны поклонник и все такое. Но Дина твоя – кокетка. Она им головы задуряет. Сегодня – с одним, завтра – с другим. А мои мальчики – как собаки над костью, шерсть дыбом и зубами в горло… Слепцов с Костько на производственном совещании переругались, наговорили дерзостей, теперь не здороваются… Федотов – а еще коммунист, сукин сын! – Слепцову чуть в морду не дал, растащили. Гавриленко спился, по ночам ревет, как баба.
– И все из-за Дины?
– Спроси ее. Думаешь, она не знает?
– Но что же она может сделать?
– Э-э! Да ты, я вижу, сам под каблучком и ее словами говоришь! Так я тебе всю правду скажу: она сама их стравливает, ей, видишь ли, забавно. Джек Лондон, Клондайк, страсти. Вот вечеринки эти… Я и сам виноват, первый пригласил ее. Но я же не знал, что она у тебя с таким ветерком в голове, думал – почему не развлечься? А вот пойми. У нас к трем инженерам жены приехали. И ты думаешь, в этих семейных домах Дина бывает? Она с этими мужьями больше всего кокетничает, надо ей, чтобы у ее ног все лежали вповалку. Она одного закрутила, жена плачет, он ходит сам не свой, стреляться хотел. Ее к семейным и приглашать перестали.
Круглов сидел бледный, уничтоженный. Он не мог не верить. Он и раньше смутно догадывался, что Дина такая. Он не знал, что делать, не знал, что сказать.
– Ты не огорчайся, – успокоил его Сергей Викентьевич. – Ничего страшного пока не произошло. А ты останови ее, возьми в руки, приструни. Уж очень нехорошо получается… Я вроде судьи стал: все мирю да уговариваю…
Круглов еле дождался вечера. От разговора с Сергеем Викентьевичем осталась горечь во рту, как после попойки. У него была одна надежда: он поговорит с Диной, убедит ее, будет умолять вести себя иначе.
Но разговор с Диной не вышел.
– Ну, а я что могу сделать? – сказала она насмешливо, разводя руками. – Ну, влюблены они, так я же не могу им запретить? Женщин мало, я не урод. Ты ведь тоже влюбился в меня с первой встречи!
Вспомнив ее недавнее предложение отказаться от вечеринок, он заикнулся о том, что считает это сейчас необходимым.
Дина передернула плечами, отвернулась и сказала спокойным ясным голосом:
– Они дикари, а я должна сидеть взаперти? Нет, Андрюша, этого не будет. Я вижу, я здесь вообще не ко двору пришлась. Может быть, мне лучше уехать?
Андрей испугался при одной мысли, что она может покинуть его, вся его решимость исчезла, он бросился обнимать ее и просить прощения. Дина долго отталкивала его, плача и возмущаясь, и он был очень счастлив, когда к ночи вынудил у нее обещание не покидать его и оставить все по-прежнему.
26
Епифанов никак не мог решиться рассказать Лидиньке правду о ее женихе. А Лидинька, чутьем уловив, что с Колей случилось что-то позорное, ничего не спрашивала. Оба делали вид, что Коля Платт не существует на свете.
Зато Гроза Морей, взволнованная исчезновением жениха и строгой молчаливостью Лидиньки, быстро заставила Епифанова разговориться. Они вместе обсудили, что делать.
– Скажу как есть, и делу конец, – решила Гроза Морей. – А ты, дружок, ничего не знаешь. Горе пережить легче, чем стыд. Легко ли невестой дезертира числиться!
Зато Гроза Морей, взволнованная исчезновением жениха и строгой молчаливостью Лидиньки, быстро заставила Епифанова разговориться. Они вместе обсудили, что делать.
– Скажу как есть, и делу конец, – решила Гроза Морей. – А ты, дружок, ничего не знаешь. Горе пережить легче, чем стыд. Легко ли невестой дезертира числиться!