Кизи Кен. Порою нестерпимо хочется...

   — Мы сделали, мы! — кричал он, подбираясь к предмету. — Я и лебедка. Мы одолели и болота, и деревья, всех. — Своими вставными челюстями он выщелкивал слова, как мокрые игральные кости. Потом, сделав паузу, он приладил зубы поудобнее, а заодно поправил и гипс. «Известняк, — блаженно подумал я, по мере того как ликер начал подниматься к глазам, выводя Генри из фокуса, — известняк, мел и слоновая кость. Зубы, конечности, голова — из живой легенды во плоти он по одному мановению превращался в памятник самому себе, автоматически лишая работы какого-нибудь записного скульптора…»
   — Сейчас я вам расскажу, как мы с лебедкой… О чем это я говорил? А-а, об этом старом времени, когда мы смазывали жиром полозья, гоняли волов, и обо всем этом шуме-гаме… Ну-ну-ну… — Он собирается, концентрируясь на прошлом. — Да, помню, как это было сорок лет назад: у нас был такой желоб, понимаешь, как огромное жирное корыто, спускавшееся к реке, и мы по нему скатывали бревна. Ба-бах! Летели со скоростью сто миль в час, как ракеты! Цццжжж — бац! И море брызг. Плыли себе к лесопилке. Ну вот, однажды повалили мы здоровенную елку, несется она себе и вот-вот уже полетит вниз, и тут я вижу — внизу плывет себе почтовая лодка! Вот это да! И вижу, они столкнутся — не миновать, и от лодочки останутся две половинки. Мамочка родная, дай-ка вспомнить, а кто в ней был-то? Не то ребята Пирса, не то Эгглстон с ребенком. А? Ну неважно, все равно картинка будьте-нате; а это бревно ну никак не остановить! Ладно, стало быть, аминь. Остановить-то нельзя, прикидываю я про себя, но можно ведь замедлить. Со скоростью молнии хватаю ведро, зачерпываю полное грязи и гравия и вскакиваю на эту чертову суку, пока она не разогналась. И несусь вниз, швыряя вперед на желоб грязь и гравий, чтобы притормозить. И она притормозила, можете не сомневаться; пусть на волос, но это задержало ее. Потом только помню: сломя голову несусь вниз, а Бен и Аарон вопят где-то рядом: «Прыгай, тупой ты черномазый, прыгай! Прыгай!» Я, конечно, ничего не стал им отвечать, потому что держался всеми руками и зубами, но если б смог, я бы им сказал — попробуйте-ка спрыгните, когда эта хреновина несется с такой скоростью, что в глазах темно. Да. Поищите таких болванов, которые станут прыгать с нее!
   Он умолкает, берет у Хэнка бутылку, подносит ее к губам и принимается вливать содержимое внутрь с довольно-таки впечатляющим бульканьем. Оторвав бутыль ото рта, он подносит ее к лампе, хитро давая всем понять, что за один присест он уменьшил количество жидкости по меньшей мере дюйма на два.
   — Не хотите промочить горло, мальчики? — протягивает он бутылку, подтверждая несомненность брошенного вызова блеском зеленых глаз старого сатира. — Нет? Не хотите? Ну а я не прочь. — И намеревается снова приложиться к горлышку.
   — А дальше, дальше, дядя Генри! — не выдерживает Пискля, у нее не хватает терпения вынести этот спектакль.
   — А дальше? Что дальше?
   — Что случилось? — кричит Пискля, и двойняшки вторят ей. — Что было дальше?
   И маленький Леланд Стэнфорд вместе со всеми сгорает от нетерпения и беззвучно молит: «Дальше, папа, что было дальше?..»
   — Было дальше? — Он наклоняет голову. — А где было-то? Ничего не понимаю. — Вид невинный, как у козла.
   — С бревном! С бревном!
   — Ах с бревном! Дайте-ка вспомнить. Это вы про бревно, на котором я ехал верхом навстречу неминучей смерти? Гм-гм-гм, что же там было?.. — Он закрывает глаза и, погрузившись в размышления, трет переносицу своего крючковатого носа; даже ко всему безучастные тени сползаются поближе, чтобы послушать его. — Ну и вот, в самый последний момент у меня мелькает мысль: «А не попробовать ли запихать ведро под эту гадину?» Я бросаю ведро вперед на желоб, но бревно только поддает его, и оно, звеня и громыхая, несется впереди, и каждый раз, как мы его нагоняем, бревно отмахивается от него, как от надоедливого слепня, — и тут, сукины дети, я думаю: ребята, а вы видели, что придумал Тедди у себя в баре против мух? Я такой хитрой штуковины в жизни не видал…
   — Бревно! Бревно! — кричат дети. «Бревно», — откликается во мне маленький мальчик.
   — А? Да. Так вот, сэр. В общем, я понял, что мне ничего не остается, лишь нырять. И я прыгнул. И надо же такому случиться — зацепился подтяжками за сук! И вот мы с этой елкой летим в синюю пропасть прямо на лодку — и врезаемся! если вам угодно знать; потому что все мои попытки погеройствовать с ведром и все такое были все равно что плевать против ветра — все равно мы врезались! Раскололась она, письма разлетелись во все стороны, как от урагана, а парень — тот прямо в воздух взлетел, — да, это был Пирс, потому что, припоминаю, они с братом по очереди ездили, и второй потом очень переживал, что тот утонул и ему приходилось все делать одному.
   — А ты?
   — Я? Боже милостивый, Пискля, голубка, я думал, ты знаешь. Твой дядя Генри погиб! Неужели ты думаешь, что человек может остаться жив после такого прыжка? Я погиб!
   Голова Генри откидывается и рот разевается в смертельной агонии. Дети в немом ужасе взирают на него, пока живот старика не начинает колыхаться от хохота.
   — Генри, ты! — негодующе кричат близнецы. — А-а-а! — Пискля, шипя от ярости, принимается пинать его костыль. Генри хохочет до слез.
   — Погиб, разве вы не знали? Погиб йиии-хи-хо, погиб йии-хи-хи-хо!
   — Ну, Генри, ты пожалеешь об этом, когда я вырасту!
   — Йии-хи-хи-хо-хо!
   Хэнк отворачивается смеясь:
   — Господи, ты только посмотри на него! Бальзам Гилеада совсем лишил его рассудка.
   Джо Бен заходится в приступе кашля. Когда к Джо возвращается способность дышать, из кухни появляется Вив с подносом и чашками.
   — Кофе? — Пар горностаевой мантией окутывает ей плечи, и, когда она поворачивается ко мне спиной, я вижу, что он переплетается с ее волосами и спускается вниз шелковой лентой. Джинсы у нее закатаны до середины икр, и когда она нагибается, чтобы поставить поднос, медные заклепки подмигивают мне. — Кому сахар?
   Я молчу, но чувствую, как у меня начинают течь слюнки, пока она разносит чашки.
   — Тебе, Ли? — Поворачивается, и легкие, как перышки, тенниски словно вздыхают на ее ногах. — Сахар?
   — Да, Вив, спасибо…
   — Принести тебе?
   — Ну… да, ладно.
   Только для того, чтобы еще раз увидеть это подмигивание на пути в кухню.
   Хэнк наливает бурбон себе в кофе. Генри пьет прямо из горлышка, чтобы восстановить силы после своей безвременной кончины. Джэн берет Джо Бена за руку и смотрит на его часы, после чего сообщает, что детям давным-давно пора быть в постели.
   Вив возвращается с сахарницей, облизывая тыльную сторону своей руки.
   — Залезла пальцем. Одну или две ложки? Джо Бен встает.
   — О'кей, ребятки, пошли. Все наверх.
   — Три. — Никогда ни до, ни после я не пил кофе с сахаром.
   — Три? Такой сладкоежка? — Она размешивает мне сахар. — Попробуй сначала так. Сахар очень сладкий.
   Мирный, ручной Хэнк потягивает свой кофе с закрытыми глазами. Дети угрюмой толпой направляются к лестнице. Генри зевает. «Да, сэр… погиб насмерть». На последней ступеньке Пискля останавливается и медленно поворачивается, уперев руки в боки: «Ладно же, дядя Генри. Ты еще узнаешь» — и удаляется, оставив ощущение чего-то ужасного, известного лишь ей и старику, который с деланным страхом выпучивает глаза.
   Вив берет на руки Джонни и, дуя ему в затылок, несет наверх.
   Джо берет близнецов за пухленькие ручки и не спеша, шажок за шажком, поднимается с ними по лестнице.
   Джэн прижимает к себе малыша.
   А меня распирает нежность, любовь и ревность.
   — Доброй ночи.
   — Доброй ночи.
   — Ночи-ночи.
   «Спокойной ночи», — произносит внутри тоненький голосок в ожидании, когда и его поведут наверх укладывать. Смущение и ревность. Стыдно признаться. Но, глядя вслед этому исчезающему на лестнице каравану, я не могу победить в себе приступ зависти.
   — Приступ? — насмешливо вопрошает луна, заглядывая в грязные рамы. — Больше похоже на сокрушительный удар.
   — Они живут жизнью, которой должен был жить я.
   — Как тебе не стыдно! Это же дети.
   — Воры! Они похитили у меня дом, родительскую привязанность. Бегают по не хоженным мною тропинкам, лазают по моим яблоням.
   — Еще недавно ты обвинял во всем старших, — напоминает мне луна, — а теперь — детей…
   — Воришки… — стараюсь я не замечать ее, — маленькие пухлые воришки, растущие в моем потерянном детстве.
   — А откуда ты знаешь, что оно потеряно? — шепчет луна. — Ты ведь даже не пытался его искать.
   Я резко выпрямляюсь, пораженный такой возможностью.
   — Давай попробуй, — подначивает она меня. — Дай им знать, что ты все еще нуждаешься в нем. Покажи им.
   Дети ушли, старик клевал носом, а я изучающе осматривал комнату в поисках знака. Под полом возились собаки. Ну что ж, я справился со сметаной и справился с лодкой… почему бы не продолжить? Я тяжело сглотнул, закрыл глаза и спросил: используют ли они еще гончих на охоте, ну в смысле ходят ли они на охоту, как прежде?
   — Время от времени, — ответил Хэнк. — А что?
   — Я бы хотел как-нибудь сходить. С вами… всеми… если ты не против.
   Сказано. Хэнк медленно кивает, жуя все еще горячее яблоко:
   — Хорошо.
   За этим следует такое же молчание, как и за моим предложением съездить за Генри, — только оно насыщеннее и длится дольше, так как в детстве моя неприязнь к охоте была одной из самых громко выражавшихся неприязней, — и, к собственному неудовольствию, я опять реагирую на это молчание неловкой попыткой философствования.
   — Просто надо же познакомиться со всем, — передергиваю я плечами, со скучающим видом рассматривая обложку «Нэшенл Джеогрэфик». — …Кстати, я обратил внимание, что идет «Лето и дым», так что…
   — Где? Где? — Генри вскакивает, как пожарная лошадь на колокол, хватает костыль и начинает принюхиваться. Вив поспешно поднимается и, взяв его за руку, усаживает назад.
   — Это такой фильм, Генри, — произносит она голосом, способным умиротворить Везувий. — Просто кино.
   — А что я сказал? А? А? — Он подхватывает нить разговора, словно тот и не обрывался. — О старом времени. Да, старые денечки, когда мы мазали жиром скаты, ездили на волах, и весь этот шум-тарарам. А? Старые лесорубы с усами и в шляпах, с хлыстами через плечо, — видали, наверно, на картинках, а? Чертовски романтично. Да, в журнале «Пионер» там неслабые картинки, но я вам скажу, и можете не сомневаться: ничего похожего! Такие бревнышки не катали. Нет. Нет, сэр! Они были такими же парнями, как я, Бен и Аарон, ребятами не только мужественными, но и башковитыми, они знали, как управляться с машинами. Бег свидетель, так оно и было! Постойте-ка… гм, ну, например, дороги. У нас не было дорог, всяких там печеных яблок и прочего, но я как сказал? «Есть дороги, нет этих поганых дорог, — сказал я, — а я возьму эту лебедку и доставлю ее в любое место». Не фиг делать — надо только трос закрепить к пню. Добираешься, куда тебе надо, и тянешь трос к следующему пню. А лебедка чуть ли не дымится. Вот так-то, сэр, — дымится, — вот это я понимаю. А скотина? Ей каждый день нужен был чуть ли не стог сена. А знаете, чем я своих кормил? Щепками, опилками и дубовыми листьями, ну и еще что под руками было. А теперь — бензин! Дизели! Со скотиной болота не победишь. Что можно нарубить перочинным ножиком? Нужны машины.
   Глаза его снова заблестели. Он подскакивал в кресле, словно стараясь что-то схватить своей длинной костлявой рукой. Он поднимает свое тело — разваливающийся конгломерат суставов и конечностей, который, кажется, распадется при малейшем дуновении.
   — Грузовики! Тракторы! Краны! Вот вещь! Не слушайте вы этих дятлов, которые только и знают что хвалить старое доброе времечко. Могу вам сказать, не было ничего хорошего в этом старом добром времечке, разве что индейцы жили свободно. Вот и все. А что касается леса, так надо было гнуть спину от зари и до зари, до кровавых мозолей, и, может, за день тебе удавалось повалить дерева три. Три штуки! А теперь любой сопливый пацан свалит их за полчаса. Нет уж, сэр! Эти ваши старые денечки — дерьмо! Что в них было хорошего? А Ивенрайт со своей болтовней об автоматизации… он это специально говорит, чтобы вы не работали. Я-то знаю. Я уже видел. Со мной это уже было. Так будет всегда. Но вам нужны машины, и вы им покажете, в хвост их и в гриву!
   Он резко поднялся и, откашливаясь, понесся в противоположный конец комнаты, пытаясь откинуть со лба жесткую прядь, которая лезла в глаза. Рот искривился в гневной и одновременно довольной гримасе, пока его снова не охватила пьяная неистовая ярость.
   — Вырвать с корнем! — загромыхал он обратно. — Проще простого! Деревья срубить, кусты сжечь, ягодник сгрести. Черт побери! А если снова растет, выкорчевывай! Не получилось сегодня — делай завтра. Да, да, я говорил Бену. Охо-хо. Труби в трубу. Вырви из нее душу, в бога мать. Вот увидите, я…
   Вовремя вскочив, Хэнк поймал его, а Джо перехватил отлетевший костыль. Вив с побледневшим лицом бросилась к Генри:
   — Папа, Генри, с тобой все в порядке?
   — Он просто перебрал, зайка, — не слишком убедительно сказал Хэнк.
   — Генри! Ты себя нормально чувствуешь? Генри медленно поднял голову и повернулся к ней, провалившийся рот начал расползаться в улыбке.
   — Все нормально… — Он уставился на Вив своими зелеными глазами. — А почему это вы собирались смыться на охоту без меня?
   — О Господи! — вздохнул Хэнк, оставляя старика и возвращаясь на свое место.
   — Папа, — проговорила Вив тоном, в котором соединялись облегчение и досада, — тебе надо пойти лечь.
   — Сама ложись! Я спрашиваю, когда пойдем охотиться на енотов?
   При помощи сложных маневров Джо Бен подводит его к лестнице.
   — Никто не собирается идти на охоту, Генри.
   — Ха-ха-хаха! Ты что, думаешь, я оглох?! Вы, наверное, думаете, что старый черномазый уже не в силах сползать на охотку?! Ну что ж, поглядим.
   — Пойдем, папа. — Вив нежно тянет его за рукав. — Пошли вместе наверх ложиться.
   — А что, пойдем, — соглашается он, вдруг резко сменив настроение, и подмигивает Хэнку с таким похотливым видом, а потом так проворно принимается подниматься, что я даю себе слово: если Вив не появится через три, ну, максимум через пять минут, я пойду вызволять ее из логова старого дракона.
   Все прислушиваются, как он гремит и ухает наверху.
   — Иногда мне кажется, — говорит Хэнк, все еще качая головой, — что у моего любимого старого папочки полетели тормоза.
   — Нет, нет. — Джо Бен встает на защиту Генри. — Дело не в этом. Просто, как я тебе уже говорил, он становится местным героем. Его называют Дикий Волосатый Старик Ваконды; дети показывают на него пальцами, женщины на улицах с ним здороваются; и можешь быть уверен: ему все это очень нравится. Нет, Хэнк, он вовсе не разваливается — ну, может, память немножко ослабла, видеть стал хуже, но в остальном — это, скорее, такой спектакль, понимаешь?
   — Не знаю, что хуже.
   — Ну что ты, Хэнк, ему же тоже несладко приходится.
   — Может быть. Ко, черт побери, доктор надел на Генри этот гипс, чтобы хоть как-то посадить его на цепь. Он сказал, что старик не так уж и разбился, но если мы его не утихомирим, дело действительно может обернуться неприятностями. А ему, похоже, это только прибавило оборотов.
   — Да это просто одна болтовня. А как ты думаешь, Ли? Ему так нравится все это. Слышишь, как он бушует наверху?
   — По-моему, он готовится к изнасилованию, — пессимистично заметил я.
   — Нет. Это он только дурачится, — продолжал настаивать Джо. — Играет. Если он к чему и готовится, так это к академической речи на вручение приза лучшему актеру года.
   Сверху до нас доносилось, как кандидат в лучшие актеры совершенствовал дикцию, требуя шамкающими челюстями, чтобы Вив не «велтела швоей жадницей и плеклатила уплямиться «. Вив появилась на лестнице, растрепанная и раскрасневшаяся после недавней схватки, и сообщила, что у всех нас есть возможность повысить ставку Генри, который предложил ей два доллара и пинту ликера. Хэнк заявил, что для него и это слишком много, но Джо Бен сказал, что, так как жена бросила его и ушла спать с детьми, он, пожалуй, готов дать два с полтиной. Я сжал в кармане свой кошелек, а она, проходя мимо меня к мешку для стирки с грязными носками Генри, поинтересовалась, нет ли у меня лишних пяти долларов. Я попросил ее подождать до следующей субботы, когда мы получим деньги.
   — Я думаю, ты бы мог завтра получить аванс, — замечает она, сочетая в себе несоединимое — соблазнительное кокетство и бессовестную скромность. — Я попробую уговорить мужа.
   — Хорошо. Значит, завтра. Где мы встречаемся? Она отворачивается с легким смешком.
   — В городе, на пристани. По воскресеньям я собираю устриц на моле. Так что захвати молоток.
   — Звучит романтично, — ответил я и бросил взгляд на брата Хэнка, чтобы проверить, не кажется ли ему это слишком романтичным. Но он только что отошел от окна.
   — Знаете, что я подумал? — задумчиво произнес он. — Учитывая наш сегодняшний урожай, мы прекрасно стоим. А такая погода долго не продержится. К тому же все мы уже здорово вымотались. Как насчет того, чтобы вывести этих говноедов из-под дома встряхнуться?
   — На охоту? — спросил я.
   — Да! — Джо Бен был готов.
   — Поздно! — заметила Вив, прикинув, что в половине пятого ей придется поднимать нас на работу.
   — Верно, — ответил Хэнк, — но я просто думал: не замотать ли нам завтрашний день. Мы уже сто лет не отдыхали в субботу.
   — Отлично! — Джо Бен был вне себя. — Точно! А вы знаете, что завтра за день? Хэллоуин. Нет, ну зто уж через край: Хэллоуин, охота на енотов, старик привез домой бутылку, Лес Гиббонс упал в реку… Нет, я не вынесу!
   — А как ты, Малыш, вынесешь?
   — Ну, я вообще-то не планировал на сегодня вылазку, но, думаю, не умру.
   — Знаешь что, Хэнкус: давай мы с тобой обойдем гору и вспугнем их — после такого перерыва от собак все равно первый час не будет никакого толку, — а Ли с Вив поднимутся к хижине и подождут, пока мы не откопаем кого-нибудь, и потом присоединятся к нам. Какой смысл всем нам царапаться в зарослях? Как вам это, Вив? Ли?
   Вив не возражала, я не видел выхода из ловушки, которую сам себе поставил, поэтому тоже сказал «да». К тому же я искал случая поговорить с Вив наедине. Этим вечером я не только решил закопать топор, но и под влиянием виски, а также чувства собственной «хорошести» все рассказать и очистить душу. Моя затхлая совесть требовала хорошего проветривания. Мне нужно было кому-то все рассказать, и я выбрал Вив, как наиболее сочувственную слушательницу. Я поведаю ей о своем злом умысле во всех подробностях. Конечно, возможно, это потребует от меня каких-нибудь дополнений: может, кое-где я выпущу абзац-другой, а где-то добавлю для ясности, — но я был твердо намерен раскрыть правду обо всех подробностях своего коварного замысла, хотя бы это и выставило меня в самом невыгодном свете.
   Однако все получилось не совсем так. А наверху юный Генри с компасом, В кармане и ножом за отворотом сапог хватает старого Генри за ворот рубахи и поднимает на ноги: «О'кей, старина, ты можешь позволить им внизу считать, что они тебя одурачили, но будь я проклят, если позволю тебе дурачить самого себя…» Старик смотрит на тапочку из мягкой оленьей кожи, которая надета у него на здоровой ноге, и замечает, что она уже потерлась. Домашняя тапочка, Боже милосердный!..
   Во-первых, мне ни разу не удалось остаться с ней наедине настолько долго, чтобы начать свое признание, — «Потому что, если мы поклялись одолеть, — продолжает юный Генри, — мы должны идти до когда! Так что вставай!» — ибо только мы собрались, Генри решил, что без его благословенного присутствия нам будет не одолеть дикую природу. Уже у двери до них доносится, как легкое шлепанье тапки сменяется тяжелой поступью вперемежку с резиновым постукиванием костыля. «Послушайте», — останавливается Джо Бен. Но оказалось, что присутствие моего отца еще более благотворно, чем он сам подозревал; хорош бы я был, если бы пустился в свою идиотскую исповедь Вив, чтобы обнаружить позже, после охоты, что мой брат наконец скинул фальшивый наряд из листьев олив и незабудок и обнаружил истинную черноту своего сердца… «Послушайте, — говорит Джо. — Похоже, кто-то сменил тапочки на шипованные сапоги…» — скинул свою маску и обнаружил свое истинное лицо, доказав раз и навсегда, что он достоин самой страшной кары, которую я только способен для него изобрести… «Кто бы это мог быть? — громко спрашивает Джо.
   — Кто это крадется за нами по лестнице в одном сапоге?»
   — Кажется, я догадываюсь, кто это, — говорит Хэнк. — А вот зачем — это интересно.
   — Когда Джо расслышал первые шаги, Хэнк с Ли помогали Вив натянуть упрямые сапоги. Теперь все они стоят, прислушиваясь к крадущимся звукам шагов.
   — Крадется неприятность к нам, — замечает Джо.
   — Неприятность, и еще какая, — откликается Хэнк.
   — Хэнк, — шепчет Вив, — а нельзя его взять до…
   — Я разберусь с ним, — обрывает ее Хэнк. Она пытается продолжить, но решает, что это только усугубит неприятности. Когда появился Генри, все стояли, выстроившись в ряд. Вив увидела, как он ковыляет в темноте, пытаясь запихать свою загипсованную руку в рукав драной куртки из лосиной кожи. Она обратила внимание, что он уже содрал гипс с локтя и запястья, чтобы обеспечить большую свободу движений. Сияя, он остановился перед ними.
   — Если хотите знать, я не мог уснуть. — Он перевел взгляд с Хэнка на Джо Бена в ожидании, когда кто-нибудь, черт его подери, осмелится указать ему, куда он может ходить, а куда нет. Поскольку все молчали, он возобновил свою борьбу с курткой. Вив прислонила свою мелкашку к двери и пошла помочь ему.
   — Ну хорошо, — проворчал он, — там еще остался ликер, который я принес, или вы, свиньи, долакали его?
   — Ты хочешь еще этой отравы? — Хэнк подошел поддержать старика, пока Вив запихивала в рукав его замусоленный гипс. — Господи, Генри, да ты еле волочишь ноги…
   — Отвали от меня!
   — …зачем тебе лишние сложности?
   — Убирайся, я сказал! Буду очень благодарен, если вы мне позволите самому одеться. Упаси нас Господи дожить до такого дня, когда Генри Стампер станет обузой. Где моя выпивка?
   — Ну что ты скажешь, Малыш? — Хэнк повернулся к Ли. — Хочешь не хочешь, а это в основном тебя касается. Потащишь ты этого старого пьяницу?
   — Не знаю. Он нам всю дичь не распугает?
   — Нет. — Как всегда, Джо Бен выступил на защиту Генри. — Когда Генри в лесу, об этом становится известно на много миль. Он как-то привлекает зверье.
   — В том, что он говорит, есть своя правда, Ли. Помнишь, Джо? Когда мы взяли его с собой охотиться на рысей?..
   — Да…
   — …прислонили его к дереву и оставили…
   — Ладно, я сказал. Вив, голубка, ты не видела, где мой табак?
   — …он задремал, а когда мы вернулись, ему на ноги мочился койот.
   — Помню. Точно. Принял его за дерево. Генри, предпочтя не обращать внимания на этот разговор, сосредоточенно рассматривал полку, которая тянулась на уровне головы вдоль всего коридора.
   — Одна пачка табаку — вот все, что мне надо, и можно отправляться.
   — Так что видишь, Малыш, от него может быть толк.
   — Возьмем его. Может, используем вместо наживки.
   — Никогда в жизни не видел такого сборища болванов. — Генри принимается рыться среди коробок с патронами, инструментами, обрывками одежды, банок с красками и кистями. — Никогда, за всю свою жизнь, с тех пор как родился.
   Встав на цыпочки, Вив снимает для него с полки коробочку и, проведя ногтем по сгибу, открывает ее. Генри с подозрением взирает на протянутую ему коробку и, прежде чем взять щепотку, долго изучает содержимое.
   — Премного обязан, — наконец мрачно бормочет он и, повернувшись спиной к остальным, тихо добавляет: — Я только дойду до ближайшей низины и послушаю гон, а потом вернусь. Просто никак не спится.
   Он закрывает табакерку и запихивает ее в карман своей куртки.
   — Действительно, какая-то бессонная ночь, — сочувственно откликается Вив.
   Хэнк и Джо Бен отправились с собаками вперед, а Вив с Ли составили компанию старику. В любом случае Вив предпочитала быть подальше от собак. Не то чтобы ей не нравился лай — у некоторых были даже очень музыкальные голоса, — но шум, который они поднимали, всегда заглушал все остальные звуки ночного леса.
   Среди хлама на полке Генри нашел фонарь, но не успели они отойти от дома и на несколько ярдов, как он погас. Генри с проклятием отшвыривает его прочь, и в полной темноте они движутся дальше вверх по тропинке в сторону ближайшего холма. Облака, которые так ослепительно сверкали на закате солнца, обложили небо и будто придавили его к земле. Со всех сторон толстыми складками нависала ночь; даже когда острию луны удавалось прорезать себе крохотную щель, ее тусклый свет не столько разгонял тьму, сколько подчеркивал ее.