Клэнси Том. Кремлевский кардинал

   Подобно большинству пассажиров, Райан мог определить, высоту полета лишь визуально, глядя вниз на далекую землю, но сейчас он не мог сделать этого из-за темноты и отсутствия огней на советской земле. Он понял, что подлетают к месту назначения, лишь когда самолет начал широкий поворот влево. Послышался визг сервомоторов, опускающих закрылки, и Джек заметил, что рев турбин стал не таким громким. Скоро он начал различать отдельные деревья, проносящиеся внизу. Раздался голос пилота, предупреждающий курильщиков о необходимости погасить сигареты, и тут же на табло зажглась надпись: «Пристегните ремни». Через пять минут они совершили посадку в аэропорту Шереметьево. Несмотря на то что все аэропорты мира похожи один на другой, Райан сразу узнал Шереметьево — рулежная дорожка была самой неровной.
   Теперь разговор в самолете оживился. Нарастало возбуждение, после того как пассажиры увидели, что члены экипажа выходят из кабины. Дальше все происходило словно во сне. Эрни Аллена встретила группа соответствующего уровня, и его тут же увезли в посольском лимузине. Всех остальных разместили в автобусе. Райан сидел один, глядя на панораму, проносящуюся за окнами автобуса, сделанного в Германии.
   Клюнет ли Герасимов на приманку — по-настоящему?
   Что, если нет?
   А что, если клюнет? — спросил себя Райан с улыбкой.
   В Вашингтоне все представлялось простым и ясным, но здесь, в пяти тысячах миль от дома... ситуация качалась иной. Ну, утром все прояснится. Сначала он поспит, прибегнув к помощи красной таблетки, выдаваемой правительственной службой. Завтра он побеседует кое с кем в посольстве. Остальное будет развиваться своим путем.

20. Ключ судьбы

   Жужжание наручных часов разбудило Райана. В комнате было ужасно холодно. Даже в десять утра на окнах виднелся иней, и он с опозданием понял, что забыл проверить, действует ли отопление в его комнате. Первым осмысленным действием было надеть теплые носки. Комната Райана на седьмом этаже посольства — официально она называлась малогабаритной квартирой — выходила окнами во двор. Затянутое облаками небо казалось свинцово-серым. Похоже было, что вот-вот начнется снегопад.
   Великолепно, заметил про себя Джек, направляясь в туалет. Он знал, что все могло быть куда хуже. Ему удалось разместиться в этой квартире только потому, что ее постоянный обитатель, сотрудник посольства, находился в отпуске. По крайней мере Джек убедился, что туалет действует, а заглянув в шкафчик на стене, обнаружил записку, в которой его просили не оставлять за собой беспорядок, как это сделал предыдущий гость. Затем Джек заглянул в маленький холодильник. Пусто, Добро пожаловать в Москву. Он вернулся в ванную, умылся и побрился. Выйдя из комнаты, Джек столкнулся с еще одной необычной странностью здания посольства: чтобы спуститься вниз с седьмого этажа, сначала нужно было подняться на девятый и лишь после этого, на другом лифте, попасть на первый. Входя в столовую, Джек все еще недоуменно качал головой по этому поводу,
   — Ну как вам нравится смена часовых поясов? — приветствовал его другой член делегации. — Кофе вон там.
   — Я называю это «шоком путешественника», — ответил Райан, нашел чашку и вернулся к столику. — По крайней мере кофе здесь вполне приличный. А где все остальные?
   — Спят, наверно. Даже дядя Эрни. Мне удалось поспать несколько часов во время полета, и благодарение Господу за ту таблетку, что всем нам выдали.
   — Да, я тоже поспал, — засмеялся Райан. — К ужину, похоже, стану чувствовать себя по-человечески.
   — Не хотите прогуляться? Мне не терпится походить по городу, но...
   — Да, я помню, — кивнул Райан. — Гулять по Москве только парами. Обычно это правило распространялось лишь на участников переговоров по разоружению. Но эта фаза переговоров являлась важной, и потому более строгие, чем обычно, правила поведения распространялись на всю делегацию. — Может быть, попозднее. У меня кое-какие дела.
   — Единственная возможность — это сегодня и завтра, — напомнил ему дипломат.
   — Знаю, — заверил его Райан. Он встал, посмотрел на часы и решил, что с едой можно подождать до обеда. Организм уже разобрался со сном, который почти перешел на московский цикл, но у желудка оставались сомнения. Джек вернулся в служебные помещения. Коридоры казались пустыми. По ним прохаживались патрули морских пехотинцев. Парни выглядели очень серьезно после всех неприятностей, происшедших в посольстве за последнее время. Джек не заметил в это субботнее утро никаких признаков деловой активности. Он подошел к соответствующей двери и постучал, зная, что она заперта.
   — Райан?
   — Да. — Дверь открылась, затем ее закрыли и снова заперли.
   — Садитесь. — Его звали Тони Кандела. — Ну, что произошло?
   — Мы проводим операцию.
   — Это что-то новое — вы из разведывательного управления, а не из оперативного, — возразил Кандела.
   — Это верно. Ивану тоже об этом известно. Слушайте, вам мои объяснения могут показаться несколько странными. — В течение пяти минут Райан изложил суть предстоящей операции.
   — И это, по-вашему, «несколько странно»? — Кандела молитвенно поднял взгляд к потолку.
   — На определенном этапе операции мне потребуется охранник. Кроме того, нужны кое-какие телефоны, а также колеса в тот момент, когда это потребуется.
   — Мне понадобится привлечь своих агентов.
   — Мы знаем об этом.
   — Разумеется, если все пройдет удачно...
   — Совершенно верно. .Мы готовы приложить все усилия к тому.
   — Муж и жена Фоули ознакомлены?
   — Боюсь, что нет.
   — Жаль. Мэри-Пэт это понравилось бы. Она любит риск. Э.и больше занимается планированием. Значит, вы надеетесь, что он клюнет вечером понедельника или вторника?
   — Таков план.
   — Хотите, я скажу вам, что думаю относительно планов? — предложил Кандела.
   Они позволили ему спать. Врачи снова предупредили полковника Ватутина. Как тут добьешься чего-то, когда они постоянно...
   — И опять то же самое имя, — устало произнес человек с наушниками. — Романов. Если уж он говорит во сне, почему бы не признаться?..
   — Может быть, он разговаривает с призраком последнего императора, — пошутил другой офицер. Ватутин поднял голову.
   — Или с кем-нибудь еще. — Полковник покачал головой. Он едва не заснул. Романов, фамилия исчезнувшей династии императоров России, была достаточно распространенной — даже когда-то один из членов Политбюро был Романовым. — Где его досье?
   — Вот оно. — Шутник достал папку из ящика стола и протянул ее Ватутину. Она весила больше шести килограммов и состояла из нескольких разделов. Ватутин знал почти все материалы наизусть, но сосредоточил внимание на двух последних разделах. Теперь он
   открыл первый.
   — Романов, — пробормотал он про себя. — Где я видел эту фамилию? Ему понадобилось пятнадцать минут, чтобы максимально быстро перелистать истрепанные страницы, стараясь их не порвать.
   — Вот! — торжествующе воскликнул Ватутин. Это было упоминание об отрывке из наградного листа, написанное карандашом на полях. — Ефрейтор А. И. Романов, погиб в бою 6 октября 1941 года... бесстрашно заслонил своим танком подбитый танк командира, позволив тем самым капитану Филитову спасти раненых членов своего экипажа... — Да, конечно, ведь я сам читал об этом в книге. Михаил Семенович уложил раненых на броню моторного отсека другого танка, влез внутрь и уничтожил немецкий танк, от выстрела которого сгорел танк Романова. Ефрейтор спас жизнь Михаила Семеновича и был посмертно награжден орденом Красного Знамени... — Ватутин замолчал, внезапно заметив, что зовет Филитова по имени и отчеству.
   — Почти пятьдесят лет назад?
   — Они воевали вместе. Этот Романов служил в экипаже Филитова первые месяцы войны. Да, он был героем, погиб в бою за родину, защищая жизнь своего командира, — заметил полковник. И Михаил Семенович все еще разговаривает с ним во сне...
   Все, Филитов, ты у меня в руках.
   — Может быть, разбудить его и...
   — Где врач? — прервал офицера Ватутин.
   Оказалось, что врач собирался уходить домой, и вызов не привел его в восторг, однако спорить с полковником Ватутиным он не решался.
   — Как вести себя с ним? — спросил полковник, рассказав о ефрейторе Романове.
   — Он должен быть усталым, но бодрствовать. Это делается очень легко.
   — Значит, нам нужно разбудить его и...
   — Нет, только не сейчас, — покачал головой врач, — Не во время периода БДГ.
   — Что?
   — Сон при быстрых движениях глаз — так называется период, когда пациенту снятся сны. Всегда заметно, что пациенту снится сон, — по движениям глаз, независимо от того, говорит он во сне или нет.
   — Но ведь нам отсюда не видно этого, — возразил один из офицеров КГБ.
   — Да, пожалуй, следует подумать от том, как перестроить систему наблюдения, — задумчиво произнес врач. — Впрочем, это не имеет особого значения. Во время периода БДГ его тело фактически парализовано. Видите, он совсем не двигается, правда? Это делается для того, чтобы обезопасить тело от движений во время сна. Как только он опять начнет шевелиться, значит, сон закончился.
   — Это долго? — спросил Ватутин. — Нам не нужно, чтобы он проснулся слишком уж отдохнувшим.
   — Это зависит от пациента — у каждого индивидуально, — но не следует особенно беспокоиться. Поручите надзирателю приготовить завтрак, и, как только он начнет двигаться, разбудите его и накормите.
   — Да, конечно, — улыбнулся Ватутин.
   — После этого мы не дадим ему уснуть в течение... ну, скажем, восьми часов или даже больше. Да, этого достаточно. Вам хватит восьми часов?
   — Вполне, — заявил полковник с большей уверенностью, чем следовало. Он встал и взглянул на часы, затем позвонил в центр и отдал несколько распоряжений. Его тело отчаянно требовало сна, и Ватутин прошел в комнату, где его ждала приготовленная удобная постель. Ему хотелось хорошо отдохнуть и приготовиться к моменту, когда потребуется полное напряжение умственных сил. Полковник разделся и приказал, чтобы за время отдыха почистили сапоги и выгладили мундир. Он чувствовал себя настолько усталым, что пропало даже желание выпить.
   — Теперь ты у меня в руках, — пробормотал он засыпая.
   — До свиданья, Беа, — громко произнесла Кэнди с крыльца, глядя на машину, в которую садилась ее подруга. Тауссиг повернулась и в последний раз махнула рукой. Кэнди и Элан не видели той ярости, с которой она воткнула ключ в замок зажигания. Она проехала всего половину квартала, свернула за угол к обочине и остановилась, глядя в ночь невидящими глазами.
   Они уже занимаются этим, подумала она. В течение всего ужина он так смотрел на нее, а она — на него! Эти потные маленькие руки уже расстегивают пуговицы на ее блузке...
   Она закурила сигарету и откинулась на спинку сиденья, рисуя в своем воображении красочные картины, а ее желудок сжался в тугой болезненный узел. Прыщавое лицо и Кэнди. Ей пришлось выдержать три часа этой пытки. Превосходный, как всегда, ужин, приготовленный руками Кэнди. В течение двадцати минут, пока хозяйка занималась последними приготовлениями, ей пришлось сидеть в гостиной с ним, слушать идиотские шутки, заставлять себя улыбаться ему. Было очевидно, что и Элану она тоже не нравится, но раз она была подругой Кэнди, он чувствовал себя обязанным быть вежливым с ней, вежливым с бедной Беа, о которой он думал как о старой деве или как это теперь называют, — она видела, о чем он думает по его глупым глазам. Плохо, когда относятся к тебе снисходительно, но стать предметом жалости...
   И вот теперь он касается ее, целует, слушает ее шепот, сам шепчет глупые, отвратительные нежные слова — и Кэнди это нравится! Как это может быть?
   Тауссиг знала, что Кэнди не просто прелестна, У нее свободный дух. У нее ум первооткрывателя и теплая чувствительная душа. Она способна на глубокие чувства. Она такая женственная, а красота ее начинается в сердце и выходит наружу через очаровательную теплую улыбку.
   А сейчас она отдается этому... этому уроду! Он, наверно, уже делает это. Этот урод не имеет представления о том, что нельзя спешить, нужно проявить подлинную любовь и чувства. Готова поспорить, он просто делает это, пуская слюни и хихикая, как какой-нибудь пятнадцатилетний дебил-футболист. Как она могла!
   — О, Кэнди! — Голос Беа дрогнул. Ее охватил приступ тошноты, и она с трудом справилась с собой. Затем она сидела в автомобиле еще двадцать минут, содрогаясь от молчаливых рыданий, прежде чем смогла ехать дальше-
   — Как твое мнение?
   — По-моему, она лесбиянка, — ответила агент Дженнингс после недолгого размышления.
   — Но в ее досье ни слова об этом, Пегги, — заметил Уилл Перкинс.
   — То, как она смотрит на доктора Лонг, как ведет себя в присутствии Грегори... я чувствую это инстинктивно.
   — Но...
   — Совершенно верно — что нам делать? — согласилась Маргарет Дженнингс, отъезжая от обочины. На мгновение у нее мелькнула мысль о том, чтобы последовать за Тауссиг, но они провели длинный и утомительный день, наблюдая за ней. — У нас нет никаких доказательств, и, даже если нам удастся получить их и начать действовать, разразится грандиозный скандал.
   — Ты не допускаешь вероятности, что они втроем...
   — Уилл, ты опять заглядываешь в эти журналы, — засмеялась Дженнингс, и на мгновение уныние исчезло. Перкинс был мормоном и питал отвращение к порнографии. — Эти двое настолько влюблены друг в друга, что не замечают окружающего их мира — только работу. Готова биться об заклад, что даже их разговоры в постели засекречены. Дело в том, Уилл, что Тауссиг выброшена из личной жизни своей подруги и ревнует. Такова действительность, ничего не поделаешь.
   — Что мы напишем в своем отчете?
   — Ничего. У нас нет на то оснований — одни домыслы. — Им поручили этим вечером проверить сообщения о том, что вблизи дома, где проживают Грегори и Лонг, иногда появляются чужие автомобили. Основанием для этих слухов, решила агент Дженнингс, является недовольство какого-нибудь местного ханжи тем, что двое молодых людей живут вместе, не оформив должным образом свои отношения. Дженнингс сама была несколько старомодной в этом отношении, но совместная жизнь не является основанием подозревать Грегори и Лонг в нарушении правил секретности. С другой стороны...
   — Нам все-таки следует проверить эту Тауссиг.
   — Она живет одна.
   — Уж в этом можно не сомневаться. — Понадобится немало времени, чтобы подвергнуть проверке каждого сотрудника проекта «Чайный клипер», но при проведении такого расследования спешить нельзя.
   — Тебе не надо было приезжать сюда, — сразу заметила Таня. Лицо Бизариной скрывало кипевшую у нее внутри ярость. Она взяла Тауссиг за руку и ввела в дом.
   — Энн, но все это так ужасно!
   — Садись вот сюда. За тобой не было слежки? — Идиотка! Из-вращенка! Бизарина только что приняла душ; на ней были лишь халат и полотенце вокруг головы.
   — Нет, я смотрела внимательно.
   Да, конечно, подумала Бизарина. Ее очень удивило бы, узнай она, что это правда. Несмотря на плохо соблюдаемые правила безопасности на проекте «Чайный клипер» — подумать только, они взяли на работу такую, как Тауссиг! — ее агент нарушила все законы разведки, приехав к ней на дом.
   — Тебе нельзя здесь долго оставаться.
   — Я знаю. — Тауссиг высморкалась. — Они только что закончили разработку первого варианта новой программы. Прыщавый урод сократил ее до восьмидесяти тысяч строчек кодированной информации — тут ему очень пригодилось, что удалось выбросить все лишнее. Понимаешь, мне кажется, он запомнил всю новую информацию, — я знаю, что это невозможно даже для него, но все-таки...
   — Когда тебе удастся...
   — Не знаю. — По лицу Тауссиг пробежала улыбка. — Вот если бы тебе удалось привлечь его к работе. Мне кажется, только он один по-настоящему понимает всю программу — я имею в виду весь проект.
   К сожалению, в нашем распоряжении лишь ты, подумала Бизарина, но не произнесла этого вслух. На следующий шаг ей понадобилось все напряжение воли — она взяла руку Тауссиг.
   У той снова потекли слезы. Тауссиг прямо-таки упала в объятия Тани. Русский капитан прижала ее к груди, стараясь вызвать в себе сочувствие к своему агенту. В школе КГБ было много уроков, направленных на то, чтобы научить офицеров, как обращаться с агентами. Сочувствие и жестокость — вот что самое главное, именно такая комбинация, хотя и в разной степени в каждом индивидуальном случае. С ними надо обращаться как с избалованными детьми, чередуя выговоры и похвалу, чтобы принудить их к правильным действиям. А агент «Ливия» была важнее других.
   Бизариной было нелегко заставить себя повернуть голову к голове Тауссиг, покоящейся на плече, и поцеловать щеку, соленую от слез. Поняв, что большего от нее не потребуется, Бизарина вздохнула с облегчением. От нее еще никогда не требовалось большего, но она жила в постоянном страхе, ожидая, что наступит день, когда «Ливия» потребует этого от нее, — такое несомненно случится, если Тауссиг поймет, что та, кого она выбрала в качестве своей возлюбленной, не проявляет к ее ухаживаниям ни малейшего интереса. Это приводило Бизарину в изумление. Беатрис Тауссиг обладала блестящим в своем роде умом и, несомненно, по интеллекту превосходила ее, офицера КГБ, которой было поручено заниматься его, но она так плохо разбиралась в людях. Верхом иронии являлось то обстоятельство, что она очень походила на Элана Грегори — мужчину, вызывавшего у нее отвращение. Тауссиг была красива, более утонченна, но ей не хватало способности коснуться сердечных струн другого человека. Грегори, по-видимому, сделал это только один раз в своей жизни, и в этом заключалась разница между ним и ею. Ему первому удалось завоевать сердце Кэнди, потому что у Беатрис не хватило смелости. Впрочем, это даже к лучшему, подумала Бизарина. Отказ уничтожил бы ее.
   Было бы интересно узнать, что представляет собой Грегори, подумала Биэарина. Наверно, еще один ученый сухарь — как зовут таких англичане? Умник, не от мира сего. Блестящий умник — впрочем, все ученые, работающие над проектом «Чайный клнпср», блестящие в своем роде. Это пугало ее. В общем-то Беатрис гордилась своим участием в таком грандиозном проекте, но она считала его угрозой миру, и в этом вопросе Бизарина соглашалась с ней. Грегори был «умником», стремящимся перестроить мир. Бизариной было понятно его стремление. Она тоже хотела перестроить мир, только совсем по-другому. Грегори и «Чайный клипер» угрожали этому. Она не испытывала ненависти к нему. Раз уж зашла речь об этом, он скорее всего понравится ей. Однако личные чувства не имели никакого отношения к разведывательной работе.
   — Теперь тебе лучше? — спросила Бизарина, когда поток слез стих.
   — Мне нужно ехать.
   — Ты уверена, что справишься?
   — Да. Я не знаю, когда смогу...
   — Понимаю. — Таня проводила ее к двери. По крайней мере у нее хватило ума поставить машину в другом квартале, заметила «Энн». Она ждала, стоя у приоткрытой двери, пока не раздался характерный рев мотора спортивного автомобиля. Закрыв двери, Бизарина посмотрела на руки и направилась в ванную, чтобы вымыть их.
   Ночь рано опустилась на Москву, солнце скрылось за облаками, из которых посыпался очередной заряд снега. Члены делегации собрались в вестибюле посольства, а потом вышли все вместе, чтобы разместиться в выделенных автомобилях для поездки на торжественный ужин. Райан оказался в машине номер три — определенное продвижение вперед по сравнению с предыдущим визитом, заметил он про себя не без улыбки. Едва кавалькада машин тронулась в путь, он вспомнил замечание шофера, сделанное им еще в прошлый приезд: названия улиц в Москве существуют главным образом для того, чтобы можно было выделять коллекции выбоин на каждой из них. Автомобиль то и дело подпрыгивал на ухабах, направляясь на восток по полупустым улицам. Они пересекли реку — слева открылся вид на Кремль — и проехали мимо входа в парк имени Горького. Райан заметил ярко освещенный лед, на котором было много катающихся — их не остановил снегопад. Ему было приятно видеть, как веселятся люди. Даже Москва, напомнил он себе, полна обычных людей, ведущих обычную жизнь. Об этом легко забыть, если постоянно приходится думать о небольшой группе врагов.
   Машина свернула на Октябрьскую площадь и после нескольких поворотов остановилась у гостиницы Академии наук — здания псевдосовременной конструкции, которое в Америке можно было бы принять за одно из зданий делового центра. Между серой бетонной стеной гостиницы и тротуаром торчала вереница поникших березок, в отчаянии протянувших ветки к усыпанному звездами небу — Райан покачал головой. Несколько часов снегопада — и глазам предстанет иная, прекрасная картина. Температура приближалась к нулю — Райан оценивал ее по Фаренгейту, по Цельсию сейчас градусов пятнадцать мороза — и почти безветренно. Направляясь ко входу в гостиницу, он ощущал вокруг тяжелый и холодный воздух.
   Внутри, как в большинстве русских домов, было удушающе жарко. Джек снял пальто и оставил его в раздевалке. Советская делегация уже выстроилась, чтобы приветствовать американских коллег, и американцы пошли вдоль ряда советских дипломатов, пожимая им руки, и оказались у стола, уставленного бутылками. Здесь каждый брал, что ему нравилось. Девяносто минут отводилось на аперитив и дружеские беседы перед началом собственно ужина. Добро пожаловать в Москву. Райану понравился замысел. После достаточного количества алкоголя любая пища покажется роскошной, и до сих пор ему не удавалось попробовать русские блюда, поднимающиеся над уровнем заурядных. Зал был тускло освещен, и каждый мог наблюдать, как падает снег за огромными оконными стеклами.
   — Рад снова приветствовать вас, доктор Райан, — послышался знакомый голос.
   — Сергей Николаевич! Надеюсь, вы сегодня не за рулем, — заметил Джек, делая жест своим бокалом в сторону стакана Головко, полного водки. Щеки советского полковника уже покраснели, а синие глаза сверкали пьяным весельем.
   — Как вам понравился вчерашний перелет? — спросил полковник из ГРУ. Он рассмеялся еще до того, как Райан успел ответить. — Вы все еще боитесь летать?
   — Летать — ничуть. Меня пугает удар о землю, — усмехнулся Джек. Он всегда относился к собственным страхам с юмором.
   — Ах да, вы повредили спину во время катастрофы с вертолетом. Могу вам только посочувствовать.
   — Сколько снегу ожидается сегодня? — Райан махнул в сторону окна.
   — Порядочно. Однажды выпало с полметра. Это не слишком серьезный снегопад, завтра подморозит, небо очистится и город покроется сверкающим белым одеялом. — Головко говорил почти как поэт, вдохновленный русской зимой.
   Ужин еще не начался, а он уже пьян, подумал Райан. Ну что ж, сегодняшний вечер посвящен веселому времяпрепровождению и ничему больше, а русские умеют быть чертовски гостеприимными, когда им этого хочется.
   — Как семья? — спросил Головко, не обращая внимания на стоящего рядом другого американского делегата.
   — Хорошо, спасибо. А ваша?
   Головко жестом пригласил Райана к столу с бутылками. Официанты еще не принялись за работу. Офицер русской разведки выбрал еще один стакан с прозрачной жидкостью, — У них все в порядке. — На его лице появилась широкая улыбка. Сергей Николаевич прямо-таки олицетворял собою русское гостеприимство. Улыбающееся лицо ничуть не изменилось, когда он задал свой следующий вопрос:
   — Насколько я понимаю, вы хотите встретиться с председателем Герасимовым?
   Боже мой! Сердце Райана замерло, однако лицо выразило удивление.
   — Вот как? Откуда вам пришла в голову такая мысль?
   — Я не из ГРУ, Райан, откровенно говоря. Раньше я служил в Третьем главном управлении, но теперь занимаюсь другими проблемами, — объяснил он и снова рассмеялся. Этот смех был совершенно искренним. Он только что доказал, насколько неверным является досье ЦРУ, касающееся его деятельности, и опроверг мнение Райана о себе. Головко протянул руку и похлопал его по плечу. — Сейчас я ухожу. Через пять минут пройдите через вон ту дверь позади вас и поверните налево, словно ищете мужской туалет, После этого вам покажут дорогу. Понятно? — Он снова похлопал Райана по плечу.
   — Да.
   — Сегодня мы больше не увидимся. — Они пожали руки, и Головко отошел в сторону.
   Черт побери, ругнулся про себя Райан.