Страница:
Если он одержит верх, позор ведь не будет иметь никакого значения, верно?
Герасимов достал из кармана ключ и впервые посмотрел на него при свете настольной лампы. Ничего необычного. Однако если использовать его так, как предписано, он сделает возможной гибель... пятидесяти миллионов? Ста? Или того больше? Сотрудники Третьего главного управления на подводных ракетоносцах и пусковых установках наземного базирования обладали такой властью — замполит, офицер занимающийся идеологическим воспитанием военнослужащих, один обладал правом привести боеголовки в боевое состояние, без чего ракеты представляют собой всего лишь впечатляющий фейерверк. Стоит повернуть этот ключ должным образом в должное время — Герасимов знал это, — и ракеты превратятся в самое ужасное оружие уничтожения, когда-либо созданное человеком. Как только произведен запуск, их уже не остановишь...
Но правила игры нужно изменить, правда?
Что можно отдать за то, чтобы стать человеком, способным на такой поступок?
— Ну конечно! — Герасимов улыбнулся. За это можно отдать что угодно, все остальные правила игры, вместе взятые, и тут он вспомнил, что американцы уже нарушили правила игры, убив своего связника на железнодорожной станции автозавода «Москвич». Он поднял телефонную трубку и вызвал офицера связи. На этот раз расстояние в меридианах будет благоприятствовать председателю КГБ.
Доктор Тауссиг очень удивилась, увидев оставленный для нее знак. В одном можно было положиться на «Энн» — она никогда не меняла установленный порядок. Несмотря на то что Беа так импульсивно приехала домой к «ведущему» ее офицеру КГБ, на этот раз она следовала своему обычному субботнему распорядку и направилась в торговый центр. Она поставила «датсун» относительно далеко, на всякий случай, опасаясь, что какой-нибудь кретин в своем «шевроле» ударит дверцей по ее спортивной машине. Подходя к торговому центру, Беа увидела «вольво», принадлежащий «Энн». Солнцезащитный козырек на стороне водителя был опушен. Она взглянула на часы и поспешила к входу. Войдя внутрь, повернула налево.
Пегги Дженнингс работала сегодня одна. У них было слишком мало людей, чтобы выполнить задание в тот срок, который был отпущен им Вашингтоном. Но разве в этом есть что-то новое? Обстановка была одновременно и простой и сложной. Она без труда следовала за своим объектом до торгового центра, но, оказавшись внутри, практически невозможно уследить за ним, разве что с помощью целой группы хорошо подготовленных агентов. Пегги подоспела к входной двери всего минутой позже Тауссиг, уже догадываясь, что потеряла ее. Ну что ж, это всего лишь предварительная проверка. Ничего страшного, сказала себе Дженнингс, открывая дверь.
В просторном холле торгового центра сотрудница ФБР посмотрела сначала налево, потом направо и не увидела объекта. Нахмурившись, она не спеша пошла по коридору, заглядывая то в один магазин, то в другой, посматривая на витрины и думая о том, что Тауссиг вполне могла пойти в кино.
— Привет, Энн!
— Беа, здравствуй! — ответила Бизарина из «Листьев Евы». — Как поживаешь?
— Слишком много работы, — недовольно пожаловалась доктор Тауссиг. Она сняла костюм с ближайшей вешалки и подошла с ним к зеркалу. Костюм был строгого покроя и в точности соответствовал ее настроению. — Можно мне примерить его?
— Ну конечно! — с готовностью откликнулась хозяйка магазина. Это был трехсотдолларовый костюм.
— Тебе помочь? — предложила «Энн».
— Да, конечно, — попутно расскажешь, как у тебя дела.
Обе женщины вошли в примерочную. Задернув занавеску, они принялись весело болтать, обсуждая всякие мелочи, — такие темы разговора мало отличаются у мужчин и у женщин. Бизарина передала листок бумаги, и Тауссиг быстро прочитала написанное. Она запнулась в разговоре и через мгновение кивнула. Ее лицо отразило целую гамму чувств — от потрясения до согласия, а затем появилось нечто, вовсе не понравившееся Бизариной, — но в КГБ платят не за то, что тебе правится работа.
Когда они вышли из примерочной кабины, хозяйка заметила. что костюм пришелся покупательнице точно по фигуре. Тауссиг расплатилась подобно большинству покупателей — кредитной карточкой. «Энн» махнула ей рукой на прощание и направилась мимо оружейного магазина к выходу из торгового центра.
Дженнингс увидела через несколько минут, как объект вышла в коридор с прозрачным пластмассовым пакетом. Значит, вот в чем дело, сказала она себе. Поскольку прошлым вечером ее что-то беспокоило, сегодня Тауссиг прошлась по магазинам, чтобы улучшить настроение, и купила себе еще один костюм. Дженнингс следила за ней еще час, прежде чем закончить. Напрасная работа.
— Он — удивительно хладнокровный парень, — сказал Райан Канделу. — Я не рассчитывал, конечно, что он бросится мне на шею и поблагодарит за предложение, но ожидал, что он все-таки как-то отреагирует!
— По крайней мере теперь мы знаем, что если он проглотит приманку, то сумеет без труда сообщить вам об этом.
— Это верно.
21. Ход валетом
Герасимов достал из кармана ключ и впервые посмотрел на него при свете настольной лампы. Ничего необычного. Однако если использовать его так, как предписано, он сделает возможной гибель... пятидесяти миллионов? Ста? Или того больше? Сотрудники Третьего главного управления на подводных ракетоносцах и пусковых установках наземного базирования обладали такой властью — замполит, офицер занимающийся идеологическим воспитанием военнослужащих, один обладал правом привести боеголовки в боевое состояние, без чего ракеты представляют собой всего лишь впечатляющий фейерверк. Стоит повернуть этот ключ должным образом в должное время — Герасимов знал это, — и ракеты превратятся в самое ужасное оружие уничтожения, когда-либо созданное человеком. Как только произведен запуск, их уже не остановишь...
Но правила игры нужно изменить, правда?
Что можно отдать за то, чтобы стать человеком, способным на такой поступок?
— Ну конечно! — Герасимов улыбнулся. За это можно отдать что угодно, все остальные правила игры, вместе взятые, и тут он вспомнил, что американцы уже нарушили правила игры, убив своего связника на железнодорожной станции автозавода «Москвич». Он поднял телефонную трубку и вызвал офицера связи. На этот раз расстояние в меридианах будет благоприятствовать председателю КГБ.
Доктор Тауссиг очень удивилась, увидев оставленный для нее знак. В одном можно было положиться на «Энн» — она никогда не меняла установленный порядок. Несмотря на то что Беа так импульсивно приехала домой к «ведущему» ее офицеру КГБ, на этот раз она следовала своему обычному субботнему распорядку и направилась в торговый центр. Она поставила «датсун» относительно далеко, на всякий случай, опасаясь, что какой-нибудь кретин в своем «шевроле» ударит дверцей по ее спортивной машине. Подходя к торговому центру, Беа увидела «вольво», принадлежащий «Энн». Солнцезащитный козырек на стороне водителя был опушен. Она взглянула на часы и поспешила к входу. Войдя внутрь, повернула налево.
Пегги Дженнингс работала сегодня одна. У них было слишком мало людей, чтобы выполнить задание в тот срок, который был отпущен им Вашингтоном. Но разве в этом есть что-то новое? Обстановка была одновременно и простой и сложной. Она без труда следовала за своим объектом до торгового центра, но, оказавшись внутри, практически невозможно уследить за ним, разве что с помощью целой группы хорошо подготовленных агентов. Пегги подоспела к входной двери всего минутой позже Тауссиг, уже догадываясь, что потеряла ее. Ну что ж, это всего лишь предварительная проверка. Ничего страшного, сказала себе Дженнингс, открывая дверь.
В просторном холле торгового центра сотрудница ФБР посмотрела сначала налево, потом направо и не увидела объекта. Нахмурившись, она не спеша пошла по коридору, заглядывая то в один магазин, то в другой, посматривая на витрины и думая о том, что Тауссиг вполне могла пойти в кино.
— Привет, Энн!
— Беа, здравствуй! — ответила Бизарина из «Листьев Евы». — Как поживаешь?
— Слишком много работы, — недовольно пожаловалась доктор Тауссиг. Она сняла костюм с ближайшей вешалки и подошла с ним к зеркалу. Костюм был строгого покроя и в точности соответствовал ее настроению. — Можно мне примерить его?
— Ну конечно! — с готовностью откликнулась хозяйка магазина. Это был трехсотдолларовый костюм.
— Тебе помочь? — предложила «Энн».
— Да, конечно, — попутно расскажешь, как у тебя дела.
Обе женщины вошли в примерочную. Задернув занавеску, они принялись весело болтать, обсуждая всякие мелочи, — такие темы разговора мало отличаются у мужчин и у женщин. Бизарина передала листок бумаги, и Тауссиг быстро прочитала написанное. Она запнулась в разговоре и через мгновение кивнула. Ее лицо отразило целую гамму чувств — от потрясения до согласия, а затем появилось нечто, вовсе не понравившееся Бизариной, — но в КГБ платят не за то, что тебе правится работа.
Когда они вышли из примерочной кабины, хозяйка заметила. что костюм пришелся покупательнице точно по фигуре. Тауссиг расплатилась подобно большинству покупателей — кредитной карточкой. «Энн» махнула ей рукой на прощание и направилась мимо оружейного магазина к выходу из торгового центра.
Дженнингс увидела через несколько минут, как объект вышла в коридор с прозрачным пластмассовым пакетом. Значит, вот в чем дело, сказала она себе. Поскольку прошлым вечером ее что-то беспокоило, сегодня Тауссиг прошлась по магазинам, чтобы улучшить настроение, и купила себе еще один костюм. Дженнингс следила за ней еще час, прежде чем закончить. Напрасная работа.
— Он — удивительно хладнокровный парень, — сказал Райан Канделу. — Я не рассчитывал, конечно, что он бросится мне на шею и поблагодарит за предложение, но ожидал, что он все-таки как-то отреагирует!
— По крайней мере теперь мы знаем, что если он проглотит приманку, то сумеет без труда сообщить вам об этом.
— Это верно.
21. Ход валетом
Лучник попытался убедить себя, что погода не является ничьим союзником, но понимал, что это не так. Небо было чистым, северо-восточный ветер, дующий из холодного центра Сибири, обжигал ледяным прикосновением. Лучник мечтал об облаках. Теперь моджахеды могли двигаться только в темноте. Ввиду этого продвижение было медленным, и, чем дольше они находились на советской территории, тем больше была вероятность, что их кто-то заметит, а после того как заметят...
Думать о последствиях этого не имело смысла. Достаточно было поднять голову и увидеть бронетранспортеры на шоссе, ведущем в Дангару. Там размещался по крайней мере батальон, скорее полк, мотопехоты, непрерывно патрулирующий шоссе и соседние дороги. Отряд Лучника был большим и хорошо вооруженным — по стандартам моджахедов, — но в бою против русского мотострелкового полка на советской территории спасти моджахедов мог только Аллах. А может быть, и Он будет бессилен? — подумал Лучник и тут же упрекнул себя в невысказанном богохульстве.
Его сын находился где-то здесь, поблизости, может быть, на расстоянии меньше того, что они уже прошли, — но где? Это место ему никогда не найти. В этом Лучник не сомневался. Надежда покинула его уже давно. Его сын будет воспитан по чужим обычаям неверных, и отцу оставалось лишь молиться за него, просить Аллаха, чтобы он вернул к себе мальчика еще до того, как станет слишком поздно. Красть детей — это, несомненно, самое отвратительное из всех преступлений. Лишить их родителей, веры... не стоит думать об этом.
Каждый из его бойцов имел достаточно оснований, чтобы ненавидеть русских. У одних погибли семьи, у других уничтожены дома во время бомбежек, родственники рассеяны по свету. Его люди не знали, что такова современная война. Будучи «примитивными варварами», они полагали, что в битвах принимают участие одни воины. Лучник знал, что ситуация переменилась задолго до того, как любой из них появился на свет. Он не понимал, почему «цивилизованные» нации мира решили изменить это разумное правило, но ему было известно лишь то, что правила ведения войны изменились. После познания этого к нему пришло понимание того, что его судьба не та, которую он выбрал для себя. Интересно, подумал Лучник, а может ли человек действительно выбирать свою судьбу или это находится в более могущественных руках, чем те, что держат книгу или винтовку? Но это была еще одна сложная и бесполезная мысль, поскольку для Лучника и его людей мир являлся упрощенным до нескольких элементарных истин и нескольких объектов глубокой ненависти. Возможно, это когда-нибудь изменится, но для моджахедов мир был ограничен тем, что они могли видеть и чувствовать сейчас. Приниматься за более глубокие поиски означало потерять из виду самое важное, а это влекло за собой смерть. Единственная великая мысль, которая объединяла его людей, — это вера, и пока этого было достаточно.
Последний бронетранспортер колонны исчез за поворотом шоссе. Лучник покачал головой. Хватит думать об этом. Русские, за которыми он только что следил, сидели внутри своих гусеничных бронетранспортеров, где их согревали батареи боевых машин; находясь внутри, они не могли внимательно наблюдать за происходящим вокруг. Это было на пользу моджахедам. Он поднял голову, взглянул на своих людей, одетых в русские камуфляжные комбинезоны; они прятались за камнями, в расщелинах, распределенные попарно, что позволяло одному спать, пока другой, подобно их командиру, бодрствовал и нес охрану.
Лучник поднял голову к небу и увидел, что солнце близится к закату. Скоро оно соскользнет за горные хребты, и отряд сможет возобновить движение на север. Он заметил солнечный блик на алюминиевой обшивке самолета, совершающего поворот высоко над их головами.
Полковник Бондаренко сидел у окна и смотрел вниз на грозные вершины. Он вспомнил свое непродолжительное пребывание в Афганистане, бесконечные, убийственно трудные переходы по горам, где можно пройти целый круг и все время вверх. Полковник тряхнул головой. По крайней мере это осталось позади. Он отслужил свое время, испытал вкус боя и теперь мог снова заниматься прикладной наукой, которая являлась, в конце концов, его первой любовью. Боевые операции — это игра для молодых людей, а Геннадию Иосифовичу уже за сорок. Однажды доказав, что может карабкаться по скалам не хуже молодых солдат, Бондаренко решил никогда больше не повторять этого. К тому же сейчас его беспокоило нечто совсем другое.
Что происходит с Михаилом Семеновичем? — спросил он себя. Когда тот исчез из Министерства обороны, Бондаренко, вполне естественно, предположил, что старый полковник заболел. Когда прошло несколько дней и Филитов не появился на работе, он пришел к выводу, что болезнь оказалась серьезной, и даже обратился к министру, чтобы узнать, не положили ли Филитова в больницу. Он получил успокоительный ответ, но теперь сомнения вернулись. Ответ маршала Язова был слишком поспешным — и затем Бондаренко получил приказ вернуться на объект «Яркая звезда» и провести там детальную инспекцию. Полковнику показалось, что его хотят временно убрать, чтобы он не мешал, — но почему? Неужели такой оказалась реакция министра на его самый естественный вопрос о здоровье Филитова? Да и слежка, которую он заметил. А вдруг эти вещи связаны между собой? Их взаимосвязь была настолько очевидной, что Бондаренко отбросил ее, даже не задумавшись. Совершенно немыслимо считать Михаила Семеновича объектом расследования и уж еще более невероятно предположить, что в результате такого расследования могли обнаружить убедительные доказательства темных дел. Наиболее вероятно, сделал вывод Бондаренко, что маршал Язов послал полковника Филитова в какую-то совершенно секретную командировку. Он и в прошлом часто выполнял подобные поручения министра. Бондаренко посмотрел вниз на массивную плотину Нурекской ГЭС. Вторая линия электропередач уже почти протянута, заметил он. Авиалайнер выпустил закрылки и колеса для посадки в аэропорту Душанбе. Сразу после приземления Бондаренко встал, пошел к выходу и первым спустился с 'трапа.
— Добро пожаловать, Геннадий Иосифович!
— Здравствуйте, товарищ генерал! — удивленно поздоровался Бондаренко. Он не ожидал, что в аэропорт приедет сам Покрышкин.
— Пойдемте, — пригласил его тот, ответив на приветствие полковника. — Зачем вам трястись в этом старом автобусе? — Он сделал знак своему сержанту, тут же подхватившему чемодан Бондаренко.
— Мне как-то неловко, что вы сами приехали в аэропорт.
— Чепуха. — Генерал возглавил процессию, направившуюся к его личному вертолету, несущий ротор которого уже набирал обороты. — Надеюсь, мне когда-нибудь удастся прочитать отчет, написанный вами. Вчера на объект приезжали сразу три — да-да, три! — министра. Теперь все понимают, насколько важен наш проект. Финансирование увеличили на двадцать пять процентов. Хотелось бы мне уметь писать такие доклады!
— Но ведь я...
— Полковник, не хочу слышать возражений. Вы увидели подлинное положение вещей и сумели донести это до других. Теперь вы являетесь частью нашей семьи, одним из тех, на кого возлагает свои надежды «Яркая звезда». Я попрошу вас серьезно подумать о том, чтобы перебраться к нам сразу после окончания срока службы в Москве. Судя по вашему досье, у вас блестящее техническое образование и хорошие административные способности. Мне нужен заместитель, на которого я мог бы положиться. — Он повернулся к Бондаренко с заговорщицким видом. — Как вы считаете, мне не удастся уговорить вас перейти в ВВС?
— Товарищ генерал, я...
— Знаю, знаю. Офицер Советской Армии всегда останется офицером Советской Армии, Мы не будем рассматривать это как недостаток, К тому же вы поможете мне справиться с офицерами КГБ, солдаты которых охраняют наружное ограждение по периметру объекта. Они хвастают своим опытом перед старым летчиком-истребителем, но этот фокус не пройдет, когда им придется говорить с боевым офицером, награжденным орденом Красного Знамени за бои в Афганистане. — Генерал жестом дал команду пилоту взлетать. Бондаренко удивило, что в кресле пилота не сидит сам генерал. — Уверяю вас, Геннадий Иосифович, через несколько лет у нас появится совершенно новый род войск — войска космической обороны, может быть, их назовут именно так. Появится возможность сделать блистательную карьеру и продвинуться очень высоко — Прошу вас, подумайте о моем предложении самым серьезным образом. Генералом вы станете, наверно, и так через три-четыре юла, но я вам гарантирую, что здесь вы получите больше звезд на погонах, чем в армии.
— А чем мы станем заниматься в ближайшее время? — Бондаренко решил обдумать предложение Покрышкина, но не в кабине вертолета.
— Сейчас мы изучаем материалы по зеркалам и компьютерам, которыми пользуются американцы. Руководитель нашей группы зеркал полагает, что ему удастся адаптировать эти планы к имеющейся у нас технике. По его мнению, на разработку материалов потребуется примерно год, но ему неизвестно, сколько времени займет работа над самой техникой. Тем временем мы собираем резервные лазеры и стараемся упростить их конструкцию, чтобы облегчить техническое обслуживание.
— На это потребуется еще два года, — заметил Бондаренко.
— По меньшей мере, — согласился генерал Покрышкин. — Я уже не застану окончательное завершение программы. Это неизбежно, Если нам удастся провести еще одно успешное испытание, меня отзовут в Москву, где я буду поставлен во главе министерства, и в лучшем случае системы не вступят в действие до того, как я уйду на пенсию. — Он печально покачал головой. — Трудно представить себе, сколько времени требуется для этих проектов. Вот почему вы нужны мне здесь. Мне нужен молодой офицер, способный довести до полного завершения все работы. Я познакомился с досье многих офицеров. Вы, Геннадий Иосифович, лучший из них. Я хочу, чтобы вы заменили меня, когда придет время.
Бондаренко был потрясен. Покрышкин выбрал его, предпочел армейского офицера многим кандидатам из своего рода войск!
— Но вы знаете меня недостаточно хорошо...
— Я получил генеральское звание не за то, что плохо разбираюсь в людях, У вас есть те качества, которые мне нужны. К тому же сейчас вы достигли именно того момента в своей карьере, когда обрели способность к самостоятельной работе. Цвет вашего мундира для меня не так важен, как достоинства человека, который его носит. Я уже послал телекс министру обороны с соответствующей просьбой.
Ясно. Бондаренко был слишком удивлен, чтобы почувствовать удовлетворение. Подумать только, и все это из-за того, что старый Михаил Семенович решил, что я лучше других справлюсь с инспекционной поездкой. Надеюсь, он не слишком серьезно болен.
— Вы дали ему больше девяти часов, — произнес один из офицеров, обращаясь к Ватутину чуть ли не с упреком. Полковник наклонился и заглянул в камеру по линии световода, наблюдая несколько минут за находящимся там человеком. Сначала он лежал, ворочаясь с боку на бок и пытаясь уснуть, однако все попытки были обречены на неудачу. Затем последовали приступы тошноты и поноса от кофеина; с помощью которого ему не давали уснуть. Наконец он встал и принялся расхаживать по камере и так продолжал ходить уже несколько часов, стараясь утомить свое тело и заставить его уснуть. Часть его организма требовала этого, тогда как другая часть протестовала.
— Приведите его сюда через двадцать минут, — приказал полковник КГБ. Он посмотрел на своего подчиненного с покровительственной улыбкой. Ватутин спал всего семь часов, после чего потратил еще два, проверяя, как выполнены отданные им перед сном распоряжения. Затем он принял душ и побрился. Посланный им сотрудник привез из его квартиры новый мундир, а ординарец до зеркального блеска вычистил сапоги. Ватутин позавтракал и с удовольствием выпил чашку кофе, принесенную из буфета для старших офицеров. Он не обращал внимания на взгляды остальных членов своей группы, даже загадочно не улыбался, чтобы показать — он знает, что делает. Если они до сих пор не поняли этого, ну и черт с ними. Закончив, он вытер рот салфеткой и прошел в комнату, отведенную для допросов.
Подобно оборудованию большинства таких комнат, стоящий здесь голый стол был на самом деле не так прост, как казалось на первый взгляд. Под его краем, где столешница нависла над ножками, находилось несколько кнопок, которые он мог нажимать, не привлекая к себе внимания. В стенах располагались микрофоны, и единственное украшение на одной стене — зеркало — было таковым только с одной стороны. С противоположной стороны, из соседней комнаты, оно представляло собой прозрачное стекло и позволяло следить за объектом и фотографировать его.
Ватутин сел и раскрыл перед собой папку, которую он отложит, когда приведут Филитова. Он мысленно повторил все, что ему предстоит сделать. Разумеется, все было тщательно рассчитано, в том числе и формулировка его устного доклада председателю КГБ. Ватутин взглянул на часы, кивнул в зеркало и провел несколько минут, собираясь с мыслями и готовясь к тому, что ему предстояло сделать. Филитов вошел в комнату точно вовремя.
Да, он выглядит сильным, но очень усталым, сразу заметил полковник КГБ. Это из-за кофеина, обильно добавленного ему в пищу. Уверенность, с которой Филитов смотрел на Ватутина, была на самом деле хрупкой и нестойкой. На лице старого полковника проступила гримаса раздражения, тогда как раньше оно отражало только решительность.
— Доброе утро, Филитов, — произнес Ватутин, не поднимая головы.
— Извольте обращаться ко мне «полковник Филитов». Итак, когда закончится этот спектакль?
А ведь он, наверно, верит в это, подумал Ватутин. Арестованный так часто повторял, что Ватутин сунул ему в руку кассету с пленкой, что почти убедил в этом самого себя. Такое случалось нередко. Он опустился на стул, не спрашивая разрешения у Ватутина, и тот сделал знак надсмотрщику, чтобы он ушел.
— Когда вы решили предать родину? — задал Ватутин свой первый вопрос.
— А когда вы перестали совращать малолетних? — сердито буркнул старик.
— Филитов — извините меня, полковник Филитов, — вы знаете, что вас арестовали с кассетой в руке, в двух метрах от американского разведчика. На микрофильме, находящемся в кассете, содержались сведения о совершенно секретном оборонном объекте. Кроме того, вы передавали американцам и другую секретную информацию на протяжении ряда лет. Если вы забыли, напоминаю: у нас нет в этом ни малейших сомнений, — терпеливо объяснил Ватутин. — Меня интересует одно — сколько лет вы занимались разведывательной деятельностью?
— Не говорите глупостей, — произнес Филитов, и Ватутин заметил в его голосе легкую дрожь. — Я — трижды Герой Советского Союза. Я убивал врагов нашей страны задолго до того, как вы начали пищать в яйцах своего отца, и у вас хватает наглости называть меня предателем?
— Знаете, когда я учился в начальной школе, я зачитывался книгами про вас. Михаил Семенович Филитов, прогнавший фашистов от ворот Москвы. Филитов — бесстрашный танкист, герой Сталинграда, убивающий немцев. Капитан Филитов во главе контратаки на Курской луге. И вот наконец Михаил Семенович Филитов, — закончил Ватутин, — предатель родины.
Старый полковник махнул рукой, с раздражением заметив, как она дрожит.
— Я никогда не любил чекистов. Когда я вел в атаку свои танки, они тоже были там — позади нас. Они проявили удивительную эффективность при расстрелах пленных, которых захватывали в плен настоящие солдаты. У них также неплохо получалось, когда нужно было стрелять в отступающие войска — вынужденные отступать под натиском подавляющих сил противника. Я помню случай, когда ваш лейтенант взял на себя командование группой танков и завел их в болото. По крайней мере немцы, которых я убивал, были солдатами, воюющими против нас. Я ненавидел их, но уважал в них мужество и стойкость. А вот свиньи, подобные вам, с другой стороны... может быть, мы, простые солдаты, так и не поняли, кто наш враг. Иногда мне приходит в голову мысль: кто убил больше русских — немцы или такие, как вы?
Ватутин сохранял полное спокойствие.
— Вас завербовал предатель Пеньковский, верно?
— Чепуха! Это я раскрыл Пеньковского и сообщил о нем. — Филитов пожал плечами. Он был удивлен своим поведением, но уже не мог остановиться. — Пожалуй, такие, как вы, тоже нужны. Олег Пеньковский был несчастным, не видящим выхода человеком, и его заставили платить своей жизнью, как обычно заставляют платить таких людей.
— И вас тоже, — сказал Ватутин.
— Я не могу помешать вам убить меня, но мне приходилось видеть смерть много раз. Она забрала мою жену и сыновей. Смерть отняла у меня многих товарищей, да и мне самому часто приходилось смотреть ей в лицо. Рано или поздно смерть настигнет меня — от вас ли она придет или от кого-нибудь еще. Я уже забыл, что такое страх смерти.
— Скажите мне, чего вы боитесь?
— Не вас. — Он произнес это не с улыбкой, а с холодным презрением во взгляде.
— Но все люди чего-то боятся, — заметил Ватутин. — В бою вы не испытывали страха? — Ага, Михаил Семенович, вы разговорились — и даже не замечаете этого, сказал себе Ватутин.
— Сначала боялся. Первый раз, когда в мой Т-34 попал снаряд, я напустил в штаны. Но только в первый раз — После этого я понял, что танковая броня отразит большинство попаданий. Человек может привыкнуть к физической опасности, а будучи офицером, вы часто слишком заняты, и вам не до страха. Вы боитесь потерпеть неудачу, выполняя боевое задание, потому что от вас зависят жизни других. Страх перед болью испытываешь всегда, именно не перед смертью, а перед болью. — Филитов действительно сам удивлялся, понимая, что слишком уж разговорился, но он устал от этого слизняка из КГБ. Его охватило волнение, похожее на волнение боя. Это и походило на бой: он сидит в этой камере и сражается с этим человеком.
— Я читал, что все люди испытывают страх в бою, но поддерживает их дух чувство самоуважения. Они знают, что не должны уронить свою репутацию в глазах товарищей. Таким образом, мужчины боятся трусости больше, чем опасности. Они боятся подвести самих себя и своих боевых товарищей. — Михаил Семенович кивнул. Ватутин нажал одну из кнопок под столом. — Филитов, вы предали своих людей. Неужели вы не понимаете этого? Разве вам не ясно, что, передав противнику оборонные тайны, вы предали всех тех, кто служил с вами?
— Потребуется нечто больше, чем ваши слова, чтобы...
Беззвучно открылась дверь. Молодой человек, вошедший в комнату, был одет в грязный промасленный комбинезон, голову его покрывал шлем танкиста. Не были упущены самые мелкие детали: сзади тащился провод от танкового интерфона и вместе с молодым человеком в комнату ворвался запах пороха. Комбинезон выглядел порванным и обожженным, лицо и руки танкиста была забинтованы. Из-под бинта, закрывающего один глаз, сочилась кровь, оставляя след на грязной щеке. Это был двойник Алексея Ильича Романова, ефрейтора Красной Армии, или по крайней мере человек, настолько похожий на него, насколько КГБ удалось сделать это в течение нескольких лихорадочных часов этой ночью.
Филитов не слышал, как открылась дверь, но повернулся, почувствовав запах пороха. Рот у него открылся от изумления.
— Скажите мне, Филитов, — произнес Ватутин. — Как, по-вашему, отнесутся ваши люди, если они узнают, что вы сделали?
Молодой человек — вообще-то он был ефрейтором и служил в Третьем главном управлении — не произнес ни слова. Химический раздражитель в его правом глазу заставил глаз слезоточить, парень старался удержаться от причиняемой этим болезненной гримасы, и слезы текли у него по щекам. Филитов не знал, что ему в пищу подкладывали наркотики. От своего безвременного пребывания в Лефортовской тюрьме он утратил всякую ориентацию и уже не мог понять, что с ним здесь делают. Доза кофеина оказывала ни него воздействие, диаметрально противоположное состоянию алкогольного опьянения. Он остро ощущал все происходящее вокруг, словно в бою, все его органы чувств искали раздражения, замечали каждую мелочь — однако на протяжении всей ночи регистрировать было нечего — Не получая данных для последующей передачи мозгу, его органы чувств начали создавать воображаемые явления, и, когда охранники пришли за Филитовым, его окружали галлюцинации. В полковнике Ватутине он видел цель, на которую устремил свой интерес, излил душу. Но Михаил Семенович также безумно устал, был измучен процедурой, которой подвергли его, и сочетание бодрствования и невероятной, безумной усталости привело его и состояние, при котором он больше не мог отличить воображаемые вещи от действительно происходящих.
Думать о последствиях этого не имело смысла. Достаточно было поднять голову и увидеть бронетранспортеры на шоссе, ведущем в Дангару. Там размещался по крайней мере батальон, скорее полк, мотопехоты, непрерывно патрулирующий шоссе и соседние дороги. Отряд Лучника был большим и хорошо вооруженным — по стандартам моджахедов, — но в бою против русского мотострелкового полка на советской территории спасти моджахедов мог только Аллах. А может быть, и Он будет бессилен? — подумал Лучник и тут же упрекнул себя в невысказанном богохульстве.
Его сын находился где-то здесь, поблизости, может быть, на расстоянии меньше того, что они уже прошли, — но где? Это место ему никогда не найти. В этом Лучник не сомневался. Надежда покинула его уже давно. Его сын будет воспитан по чужим обычаям неверных, и отцу оставалось лишь молиться за него, просить Аллаха, чтобы он вернул к себе мальчика еще до того, как станет слишком поздно. Красть детей — это, несомненно, самое отвратительное из всех преступлений. Лишить их родителей, веры... не стоит думать об этом.
Каждый из его бойцов имел достаточно оснований, чтобы ненавидеть русских. У одних погибли семьи, у других уничтожены дома во время бомбежек, родственники рассеяны по свету. Его люди не знали, что такова современная война. Будучи «примитивными варварами», они полагали, что в битвах принимают участие одни воины. Лучник знал, что ситуация переменилась задолго до того, как любой из них появился на свет. Он не понимал, почему «цивилизованные» нации мира решили изменить это разумное правило, но ему было известно лишь то, что правила ведения войны изменились. После познания этого к нему пришло понимание того, что его судьба не та, которую он выбрал для себя. Интересно, подумал Лучник, а может ли человек действительно выбирать свою судьбу или это находится в более могущественных руках, чем те, что держат книгу или винтовку? Но это была еще одна сложная и бесполезная мысль, поскольку для Лучника и его людей мир являлся упрощенным до нескольких элементарных истин и нескольких объектов глубокой ненависти. Возможно, это когда-нибудь изменится, но для моджахедов мир был ограничен тем, что они могли видеть и чувствовать сейчас. Приниматься за более глубокие поиски означало потерять из виду самое важное, а это влекло за собой смерть. Единственная великая мысль, которая объединяла его людей, — это вера, и пока этого было достаточно.
Последний бронетранспортер колонны исчез за поворотом шоссе. Лучник покачал головой. Хватит думать об этом. Русские, за которыми он только что следил, сидели внутри своих гусеничных бронетранспортеров, где их согревали батареи боевых машин; находясь внутри, они не могли внимательно наблюдать за происходящим вокруг. Это было на пользу моджахедам. Он поднял голову, взглянул на своих людей, одетых в русские камуфляжные комбинезоны; они прятались за камнями, в расщелинах, распределенные попарно, что позволяло одному спать, пока другой, подобно их командиру, бодрствовал и нес охрану.
Лучник поднял голову к небу и увидел, что солнце близится к закату. Скоро оно соскользнет за горные хребты, и отряд сможет возобновить движение на север. Он заметил солнечный блик на алюминиевой обшивке самолета, совершающего поворот высоко над их головами.
Полковник Бондаренко сидел у окна и смотрел вниз на грозные вершины. Он вспомнил свое непродолжительное пребывание в Афганистане, бесконечные, убийственно трудные переходы по горам, где можно пройти целый круг и все время вверх. Полковник тряхнул головой. По крайней мере это осталось позади. Он отслужил свое время, испытал вкус боя и теперь мог снова заниматься прикладной наукой, которая являлась, в конце концов, его первой любовью. Боевые операции — это игра для молодых людей, а Геннадию Иосифовичу уже за сорок. Однажды доказав, что может карабкаться по скалам не хуже молодых солдат, Бондаренко решил никогда больше не повторять этого. К тому же сейчас его беспокоило нечто совсем другое.
Что происходит с Михаилом Семеновичем? — спросил он себя. Когда тот исчез из Министерства обороны, Бондаренко, вполне естественно, предположил, что старый полковник заболел. Когда прошло несколько дней и Филитов не появился на работе, он пришел к выводу, что болезнь оказалась серьезной, и даже обратился к министру, чтобы узнать, не положили ли Филитова в больницу. Он получил успокоительный ответ, но теперь сомнения вернулись. Ответ маршала Язова был слишком поспешным — и затем Бондаренко получил приказ вернуться на объект «Яркая звезда» и провести там детальную инспекцию. Полковнику показалось, что его хотят временно убрать, чтобы он не мешал, — но почему? Неужели такой оказалась реакция министра на его самый естественный вопрос о здоровье Филитова? Да и слежка, которую он заметил. А вдруг эти вещи связаны между собой? Их взаимосвязь была настолько очевидной, что Бондаренко отбросил ее, даже не задумавшись. Совершенно немыслимо считать Михаила Семеновича объектом расследования и уж еще более невероятно предположить, что в результате такого расследования могли обнаружить убедительные доказательства темных дел. Наиболее вероятно, сделал вывод Бондаренко, что маршал Язов послал полковника Филитова в какую-то совершенно секретную командировку. Он и в прошлом часто выполнял подобные поручения министра. Бондаренко посмотрел вниз на массивную плотину Нурекской ГЭС. Вторая линия электропередач уже почти протянута, заметил он. Авиалайнер выпустил закрылки и колеса для посадки в аэропорту Душанбе. Сразу после приземления Бондаренко встал, пошел к выходу и первым спустился с 'трапа.
— Добро пожаловать, Геннадий Иосифович!
— Здравствуйте, товарищ генерал! — удивленно поздоровался Бондаренко. Он не ожидал, что в аэропорт приедет сам Покрышкин.
— Пойдемте, — пригласил его тот, ответив на приветствие полковника. — Зачем вам трястись в этом старом автобусе? — Он сделал знак своему сержанту, тут же подхватившему чемодан Бондаренко.
— Мне как-то неловко, что вы сами приехали в аэропорт.
— Чепуха. — Генерал возглавил процессию, направившуюся к его личному вертолету, несущий ротор которого уже набирал обороты. — Надеюсь, мне когда-нибудь удастся прочитать отчет, написанный вами. Вчера на объект приезжали сразу три — да-да, три! — министра. Теперь все понимают, насколько важен наш проект. Финансирование увеличили на двадцать пять процентов. Хотелось бы мне уметь писать такие доклады!
— Но ведь я...
— Полковник, не хочу слышать возражений. Вы увидели подлинное положение вещей и сумели донести это до других. Теперь вы являетесь частью нашей семьи, одним из тех, на кого возлагает свои надежды «Яркая звезда». Я попрошу вас серьезно подумать о том, чтобы перебраться к нам сразу после окончания срока службы в Москве. Судя по вашему досье, у вас блестящее техническое образование и хорошие административные способности. Мне нужен заместитель, на которого я мог бы положиться. — Он повернулся к Бондаренко с заговорщицким видом. — Как вы считаете, мне не удастся уговорить вас перейти в ВВС?
— Товарищ генерал, я...
— Знаю, знаю. Офицер Советской Армии всегда останется офицером Советской Армии, Мы не будем рассматривать это как недостаток, К тому же вы поможете мне справиться с офицерами КГБ, солдаты которых охраняют наружное ограждение по периметру объекта. Они хвастают своим опытом перед старым летчиком-истребителем, но этот фокус не пройдет, когда им придется говорить с боевым офицером, награжденным орденом Красного Знамени за бои в Афганистане. — Генерал жестом дал команду пилоту взлетать. Бондаренко удивило, что в кресле пилота не сидит сам генерал. — Уверяю вас, Геннадий Иосифович, через несколько лет у нас появится совершенно новый род войск — войска космической обороны, может быть, их назовут именно так. Появится возможность сделать блистательную карьеру и продвинуться очень высоко — Прошу вас, подумайте о моем предложении самым серьезным образом. Генералом вы станете, наверно, и так через три-четыре юла, но я вам гарантирую, что здесь вы получите больше звезд на погонах, чем в армии.
— А чем мы станем заниматься в ближайшее время? — Бондаренко решил обдумать предложение Покрышкина, но не в кабине вертолета.
— Сейчас мы изучаем материалы по зеркалам и компьютерам, которыми пользуются американцы. Руководитель нашей группы зеркал полагает, что ему удастся адаптировать эти планы к имеющейся у нас технике. По его мнению, на разработку материалов потребуется примерно год, но ему неизвестно, сколько времени займет работа над самой техникой. Тем временем мы собираем резервные лазеры и стараемся упростить их конструкцию, чтобы облегчить техническое обслуживание.
— На это потребуется еще два года, — заметил Бондаренко.
— По меньшей мере, — согласился генерал Покрышкин. — Я уже не застану окончательное завершение программы. Это неизбежно, Если нам удастся провести еще одно успешное испытание, меня отзовут в Москву, где я буду поставлен во главе министерства, и в лучшем случае системы не вступят в действие до того, как я уйду на пенсию. — Он печально покачал головой. — Трудно представить себе, сколько времени требуется для этих проектов. Вот почему вы нужны мне здесь. Мне нужен молодой офицер, способный довести до полного завершения все работы. Я познакомился с досье многих офицеров. Вы, Геннадий Иосифович, лучший из них. Я хочу, чтобы вы заменили меня, когда придет время.
Бондаренко был потрясен. Покрышкин выбрал его, предпочел армейского офицера многим кандидатам из своего рода войск!
— Но вы знаете меня недостаточно хорошо...
— Я получил генеральское звание не за то, что плохо разбираюсь в людях, У вас есть те качества, которые мне нужны. К тому же сейчас вы достигли именно того момента в своей карьере, когда обрели способность к самостоятельной работе. Цвет вашего мундира для меня не так важен, как достоинства человека, который его носит. Я уже послал телекс министру обороны с соответствующей просьбой.
Ясно. Бондаренко был слишком удивлен, чтобы почувствовать удовлетворение. Подумать только, и все это из-за того, что старый Михаил Семенович решил, что я лучше других справлюсь с инспекционной поездкой. Надеюсь, он не слишком серьезно болен.
— Вы дали ему больше девяти часов, — произнес один из офицеров, обращаясь к Ватутину чуть ли не с упреком. Полковник наклонился и заглянул в камеру по линии световода, наблюдая несколько минут за находящимся там человеком. Сначала он лежал, ворочаясь с боку на бок и пытаясь уснуть, однако все попытки были обречены на неудачу. Затем последовали приступы тошноты и поноса от кофеина; с помощью которого ему не давали уснуть. Наконец он встал и принялся расхаживать по камере и так продолжал ходить уже несколько часов, стараясь утомить свое тело и заставить его уснуть. Часть его организма требовала этого, тогда как другая часть протестовала.
— Приведите его сюда через двадцать минут, — приказал полковник КГБ. Он посмотрел на своего подчиненного с покровительственной улыбкой. Ватутин спал всего семь часов, после чего потратил еще два, проверяя, как выполнены отданные им перед сном распоряжения. Затем он принял душ и побрился. Посланный им сотрудник привез из его квартиры новый мундир, а ординарец до зеркального блеска вычистил сапоги. Ватутин позавтракал и с удовольствием выпил чашку кофе, принесенную из буфета для старших офицеров. Он не обращал внимания на взгляды остальных членов своей группы, даже загадочно не улыбался, чтобы показать — он знает, что делает. Если они до сих пор не поняли этого, ну и черт с ними. Закончив, он вытер рот салфеткой и прошел в комнату, отведенную для допросов.
Подобно оборудованию большинства таких комнат, стоящий здесь голый стол был на самом деле не так прост, как казалось на первый взгляд. Под его краем, где столешница нависла над ножками, находилось несколько кнопок, которые он мог нажимать, не привлекая к себе внимания. В стенах располагались микрофоны, и единственное украшение на одной стене — зеркало — было таковым только с одной стороны. С противоположной стороны, из соседней комнаты, оно представляло собой прозрачное стекло и позволяло следить за объектом и фотографировать его.
Ватутин сел и раскрыл перед собой папку, которую он отложит, когда приведут Филитова. Он мысленно повторил все, что ему предстоит сделать. Разумеется, все было тщательно рассчитано, в том числе и формулировка его устного доклада председателю КГБ. Ватутин взглянул на часы, кивнул в зеркало и провел несколько минут, собираясь с мыслями и готовясь к тому, что ему предстояло сделать. Филитов вошел в комнату точно вовремя.
Да, он выглядит сильным, но очень усталым, сразу заметил полковник КГБ. Это из-за кофеина, обильно добавленного ему в пищу. Уверенность, с которой Филитов смотрел на Ватутина, была на самом деле хрупкой и нестойкой. На лице старого полковника проступила гримаса раздражения, тогда как раньше оно отражало только решительность.
— Доброе утро, Филитов, — произнес Ватутин, не поднимая головы.
— Извольте обращаться ко мне «полковник Филитов». Итак, когда закончится этот спектакль?
А ведь он, наверно, верит в это, подумал Ватутин. Арестованный так часто повторял, что Ватутин сунул ему в руку кассету с пленкой, что почти убедил в этом самого себя. Такое случалось нередко. Он опустился на стул, не спрашивая разрешения у Ватутина, и тот сделал знак надсмотрщику, чтобы он ушел.
— Когда вы решили предать родину? — задал Ватутин свой первый вопрос.
— А когда вы перестали совращать малолетних? — сердито буркнул старик.
— Филитов — извините меня, полковник Филитов, — вы знаете, что вас арестовали с кассетой в руке, в двух метрах от американского разведчика. На микрофильме, находящемся в кассете, содержались сведения о совершенно секретном оборонном объекте. Кроме того, вы передавали американцам и другую секретную информацию на протяжении ряда лет. Если вы забыли, напоминаю: у нас нет в этом ни малейших сомнений, — терпеливо объяснил Ватутин. — Меня интересует одно — сколько лет вы занимались разведывательной деятельностью?
— Не говорите глупостей, — произнес Филитов, и Ватутин заметил в его голосе легкую дрожь. — Я — трижды Герой Советского Союза. Я убивал врагов нашей страны задолго до того, как вы начали пищать в яйцах своего отца, и у вас хватает наглости называть меня предателем?
— Знаете, когда я учился в начальной школе, я зачитывался книгами про вас. Михаил Семенович Филитов, прогнавший фашистов от ворот Москвы. Филитов — бесстрашный танкист, герой Сталинграда, убивающий немцев. Капитан Филитов во главе контратаки на Курской луге. И вот наконец Михаил Семенович Филитов, — закончил Ватутин, — предатель родины.
Старый полковник махнул рукой, с раздражением заметив, как она дрожит.
— Я никогда не любил чекистов. Когда я вел в атаку свои танки, они тоже были там — позади нас. Они проявили удивительную эффективность при расстрелах пленных, которых захватывали в плен настоящие солдаты. У них также неплохо получалось, когда нужно было стрелять в отступающие войска — вынужденные отступать под натиском подавляющих сил противника. Я помню случай, когда ваш лейтенант взял на себя командование группой танков и завел их в болото. По крайней мере немцы, которых я убивал, были солдатами, воюющими против нас. Я ненавидел их, но уважал в них мужество и стойкость. А вот свиньи, подобные вам, с другой стороны... может быть, мы, простые солдаты, так и не поняли, кто наш враг. Иногда мне приходит в голову мысль: кто убил больше русских — немцы или такие, как вы?
Ватутин сохранял полное спокойствие.
— Вас завербовал предатель Пеньковский, верно?
— Чепуха! Это я раскрыл Пеньковского и сообщил о нем. — Филитов пожал плечами. Он был удивлен своим поведением, но уже не мог остановиться. — Пожалуй, такие, как вы, тоже нужны. Олег Пеньковский был несчастным, не видящим выхода человеком, и его заставили платить своей жизнью, как обычно заставляют платить таких людей.
— И вас тоже, — сказал Ватутин.
— Я не могу помешать вам убить меня, но мне приходилось видеть смерть много раз. Она забрала мою жену и сыновей. Смерть отняла у меня многих товарищей, да и мне самому часто приходилось смотреть ей в лицо. Рано или поздно смерть настигнет меня — от вас ли она придет или от кого-нибудь еще. Я уже забыл, что такое страх смерти.
— Скажите мне, чего вы боитесь?
— Не вас. — Он произнес это не с улыбкой, а с холодным презрением во взгляде.
— Но все люди чего-то боятся, — заметил Ватутин. — В бою вы не испытывали страха? — Ага, Михаил Семенович, вы разговорились — и даже не замечаете этого, сказал себе Ватутин.
— Сначала боялся. Первый раз, когда в мой Т-34 попал снаряд, я напустил в штаны. Но только в первый раз — После этого я понял, что танковая броня отразит большинство попаданий. Человек может привыкнуть к физической опасности, а будучи офицером, вы часто слишком заняты, и вам не до страха. Вы боитесь потерпеть неудачу, выполняя боевое задание, потому что от вас зависят жизни других. Страх перед болью испытываешь всегда, именно не перед смертью, а перед болью. — Филитов действительно сам удивлялся, понимая, что слишком уж разговорился, но он устал от этого слизняка из КГБ. Его охватило волнение, похожее на волнение боя. Это и походило на бой: он сидит в этой камере и сражается с этим человеком.
— Я читал, что все люди испытывают страх в бою, но поддерживает их дух чувство самоуважения. Они знают, что не должны уронить свою репутацию в глазах товарищей. Таким образом, мужчины боятся трусости больше, чем опасности. Они боятся подвести самих себя и своих боевых товарищей. — Михаил Семенович кивнул. Ватутин нажал одну из кнопок под столом. — Филитов, вы предали своих людей. Неужели вы не понимаете этого? Разве вам не ясно, что, передав противнику оборонные тайны, вы предали всех тех, кто служил с вами?
— Потребуется нечто больше, чем ваши слова, чтобы...
Беззвучно открылась дверь. Молодой человек, вошедший в комнату, был одет в грязный промасленный комбинезон, голову его покрывал шлем танкиста. Не были упущены самые мелкие детали: сзади тащился провод от танкового интерфона и вместе с молодым человеком в комнату ворвался запах пороха. Комбинезон выглядел порванным и обожженным, лицо и руки танкиста была забинтованы. Из-под бинта, закрывающего один глаз, сочилась кровь, оставляя след на грязной щеке. Это был двойник Алексея Ильича Романова, ефрейтора Красной Армии, или по крайней мере человек, настолько похожий на него, насколько КГБ удалось сделать это в течение нескольких лихорадочных часов этой ночью.
Филитов не слышал, как открылась дверь, но повернулся, почувствовав запах пороха. Рот у него открылся от изумления.
— Скажите мне, Филитов, — произнес Ватутин. — Как, по-вашему, отнесутся ваши люди, если они узнают, что вы сделали?
Молодой человек — вообще-то он был ефрейтором и служил в Третьем главном управлении — не произнес ни слова. Химический раздражитель в его правом глазу заставил глаз слезоточить, парень старался удержаться от причиняемой этим болезненной гримасы, и слезы текли у него по щекам. Филитов не знал, что ему в пищу подкладывали наркотики. От своего безвременного пребывания в Лефортовской тюрьме он утратил всякую ориентацию и уже не мог понять, что с ним здесь делают. Доза кофеина оказывала ни него воздействие, диаметрально противоположное состоянию алкогольного опьянения. Он остро ощущал все происходящее вокруг, словно в бою, все его органы чувств искали раздражения, замечали каждую мелочь — однако на протяжении всей ночи регистрировать было нечего — Не получая данных для последующей передачи мозгу, его органы чувств начали создавать воображаемые явления, и, когда охранники пришли за Филитовым, его окружали галлюцинации. В полковнике Ватутине он видел цель, на которую устремил свой интерес, излил душу. Но Михаил Семенович также безумно устал, был измучен процедурой, которой подвергли его, и сочетание бодрствования и невероятной, безумной усталости привело его и состояние, при котором он больше не мог отличить воображаемые вещи от действительно происходящих.