Страница:
Ниндзя! — восторженно пронеслось в сознании. Чавез встал рядом с трупом, посмотрел вперёд на склон холма и поднял над головой автомат. Сигнал — все в порядке. Через мгновение сквозь очки он увидел смутные зелёные очертания Веги и Ингелеса, спускающихся к нему. Динг повернулся, выбрал место, откуда можно было следить за объектом, пока они подойдут к нему.
Вот он, объект предстоящей атаки, в семидесяти метрах. В очках ночного видения свет керосиновых ламп казался ослепительно ярким, и Чавез понял, что очки ему больше не понадобятся. Теперь слышалось несколько голосов, и Динг мог даже различить разговор людей, исполняющих скучную работу. Раздавался плеск, словно... что? Динг не знал этого, да это и не имело сейчас значения. Перед собой сержант увидел выбранную позицию, откуда они должны были обеспечить огневую поддержку атакующей группы. Но возникла небольшая проблема.
Позиция была направлена не в ту сторону, в какую следовало. Деревья, которые должны были прикрыть их с правого фланга, не позволяли им видеть цель.
Чавез понял, что наблюдательный пункт они выбрали не правильно. Он нахмурился и принялся искать выход, зная, что капитан сделает то же самое. Наконец в пятнадцати метрах они нашли для себя позицию, откуда объект был виден, как на ладони. Чавез взглянул на часы. Вот-вот наступит момент начала атаки. У него ещё было несколько секунд, чтобы в последний раз окинуть взглядом цель.
Он насчитал двенадцать человек. В центре находилось что-то... что-то похожее на ванну. В ней топтались двое, мешая ногами какую-то кашу из листьев коки и... что говорили при инструктаже? Боже, подумал Чавез, они месят ногами, листья коки и серную кислоту! Топчутся голыми ногами в кислоте! Мужчины, выполнявшие эту неприятную работу, занимались ею по очереди. Сержант видел, как произошла смена, и те двое, что вышли из ванны, поливали водой ступни и икры ног. Должно быть, понял Динг, кислота обжигает кожу. И всё-таки их разговор звучал добродушно, отчётливо слышный на расстоянии в тридцать метров. Один рассказывал о своей подруге, описывая довольно грубо, что делала она с ним и как поступал с нею он.
На объекте находились шестеро мужчин с автоматами Калашникова. Господи, весь мир вооружён этими автоматами, подумал Чавез. Они стояли по периметру объекта, однако смотрели скорее внутрь, чем наружу. Один из них курил. Рядом с керосиновой лампой стояла сумка. Рабочий произнёс что-то, обращаясь к охраннику, и достал бутылку пива для себя и вторую для того, кто дал ему разрешение.
Идиоты! — подумал Динг. В крошечном наушнике послышалось три всплеска атмосферных помех. Рамирес занял свою позицию и спрашивал Динга, готов ли он.
Чавез дважды нажал на клавишу передачи и огляделся по сторонам. Вега установил пулемёт на сошки, его брезентовая сумка с патронами была расстёгнута. Двести патронов наготове, и рядом с первой сумкой лежит вторая.
Чавез снова плотно прижался к толстому стволу дерева и выбрал самую дальнюю цель. По его мнению, расстояние составляло метров восемьдесят далековато для стрельбы из автомата и уж точно слишком далеко, чтобы попытаться попасть с голову, решил Динг. Он сдвинул переключатель на стрельбу короткими очередями, прицелился через отверстие диоптического прицела и нажал на спусковой крючок.
Три гильзы вылетели из автомата. Лицо охранника вытянулось в гримасе удивления, когда две пули угодили ему в грудь. Хриплый выдох перешёл в пронзительный стон, и несколько человек повернулись к нему. Чавез тут же прицелился в соседнего охранника, который уже снимал с плеча автомат. В него тоже попали две или три пули, но это не помешало ему попытаться открыть ответный огонь.
Как только стало ясно, что может начаться перестрелка, Вега нажал на спусковой крючок пулемёта, перерезав охранника трассирующими пулями, и тут же перенёс огонь на двух вооружённых мужчин. Одному из них удалось дважды выстрелить в ответ, но пули пролетели высоко над головами нападающих.
Невооружённые мужчины отреагировали на стрельбу медленнее охранников. Двое бросились бежать, но упали под пулями Веги. Остальные кинулись на землю и поползли. Обнаружились ещё два охранника — вернее, их автоматы. Вспышки автоматического оружия осветили ночь из леса на дальнем краю поляны. Их огонь был направлен в сторону группы Чавеза. Точно, как планировал капитан Рамирес.
С правого фланга открыли огонь солдаты Рамиреса. Характерный стрекот автоматических винтовок М-16 донёсся из гущи деревьев. Чавез, Вега и Ингелес продолжали поливать очередями людей на поляне, не мешая наступлению группы Рамиреса. Один из охранников, стрелявших из-за деревьев, должно быть, получил ранение. Вспышки из дула его автомата изменили направление, и пули полетели в небо. Однако двое оставшихся в живых отстреливались до тех пор, пока не упали.
Теперь солдаты стреляли во всех, кто ещё мог двигаться. Один из рабочих, топтавших смесь в ванне, попытался схватить брошенный автомат, но не успел.
Другой встал и захотел, должно быть, сдаться, но не успел поднять руки, как очередь из второго пулемёта прочертила линию трассирующих пуль через его грудь.
Теперь Чавез и двое сопровождавших его солдат прекратили огонь, чтобы позволить атакующей группе спуститься на поляну. Двое прошли среди лежащих, добивая всех, кто подавал признаки жизни. Затем наступила тишина. Керосиновая лампа продолжала с шипением освещать поляну, но больше не было слышно ни звука, разве что крики испуганных птиц.
Четверо солдат осмотрели убитых. Остальные образовали круговую защиту вокруг захваченного объекта. Чавез, Вега и Ингелес поставили своё оружие на предохранители и присоединились к отделению.
Чавез увидел ужасную картину. Двое ещё были живы, но недолго. Один попал под очередь Веги, и его живот прошила строчка пуль. Ноги второго были практически оторваны очередью, и кровь хлестала на утоптанную землю. Санитар взглянул на умирающего без малейшей жалости. Через минуту оба скончались.
Приказы, полученные отделением относительно пленных, были весьма расплывчатыми.
В соответствии с законом никто не мог запретить американским солдатам брать пленных, и эта неопределённость составляла немалую проблему для капитана Рамиреса, однако смысл приказов был достаточно ясен. Жаль пленных, но ничего не поделаешь. Эти люди убивали американскую молодёжь своими наркотиками, и это тоже не подпадало под правила ведения войны, верно? Ничего не поделаешь. К тому же нужно было подумать и о других проблемах.
Едва Чавез спустился на поляну, как что-то услышал. Впрочем, это услышали все. Кто-то убегал вниз по склону. Рамирес сделал жест в сторону Динга, и сержант тут же бросился вдогонку.
Он схватил очки ночного видения и попытался держать их в руке во время бега, а затем понял, что бежать глупо. Он остановился, приложил к глазам очки и увидел тропинку и бегущего по ней мужчину. Есть время для осторожности и есть время для храбрости. Инстинкт подсказал ему, что сейчас важнее последнее. Чавез побежал по тропинке, полагаясь на умение сохранять равновесие, и начал быстро настигать мужчину, пытавшегося скрыться. Не прошло и трех минут, как Динг услышал, что мужчина, то и дело падая, продирается сквозь заросли. Сержант остановился и снова приложил очки к глазам. Бегущий опережал его только на сотню метров. Чавез снова побежал, ощущая, как тяжело бьётся сердце. Пятьдесят метров. Мужчина снова упал. Динг сбавил скорость. Сейчас нужно больше следить за тем, чтобы приблизиться к нему бесшумно, напомнил себе Чавез. Этот парень уже не сумеет скрыться. Сержант сошёл с тропинки и начал двигаться под углом к ней, налево, переставляя ноги, как в сложном танце, и стараясь идти побыстрее.
Через каждые пятьдесят ярдов он останавливался и смотрел через очки. Кем бы ни был этот мужчина, он явно устал и двигался уже медленнее. Чавез опередил его, снова свернул направо и остановился на тропинке, ожидая, когда он приблизится.
Динг едва не ошибся в своих расчётах. Он только успел снять автомат, как перед ним появилась тёмная фигура, и сержант инстинктивно выстрелил ей в грудь с расстояния в десять футов. Мужчина со стоном отчаяния свалился прямо на Чавеза. Динг оттолкнул тело в сторону и послал ему в грудь ещё одну очередь.
Наступила тишина.
— Господи, — произнёс сержант, пытаясь отдышаться. Кого же он убил? Он приложил к глазам очки и посмотрел на мёртвое тело.
Мужчина был бос. На нём были простая рубашка и штаны... Значит, он застрелил крестьянина, одного из тех бедняг, которые топтали кашу из листьев коки и серной кислоты в ванне. Разве можно этим гордиться?
Восторг, который часто приходит вслед за успешным осуществлением операции, покинул его, словно воздух из проколотого воздушного шарика. Какой-то бедняк у него даже не было ботинок. Торговцы наркотиками наняли его перенести груз наверх по склону, заплатили гроши за то, что он проделал тяжёлую, отвратительную работу по предварительной очистке кокаина-сырца.
У мёртвого был расстёгнут ремень. Он зашёл в кусты и едва успел присесть на корточки, как началась стрельба. Ему хотелось одного — убежать, но наполовину спущенные штаны лишили его этой возможности. Ему было примерно столько же лет, сколько и Дингу, он был меньше ростом и худощавее, хотя с более полным лицом — особенность местного питания, в котором много крахмала.
Обыкновенное лицо, все ещё со следами страха, паники и боли в момент наступления смерти. Он был безоружен. Всего лишь грубая рабочая лошадка. Умер он потому, что оказался не там, где следовало, и не в тот момент.
Этим не придётся гордиться. Чавез включил рацию.
— «Шестой», это «Первый». Я прикончил его. Всего один.
— Тебе нужна помощь?
— Нет. Справлюсь сам.
Чавез взвалил тело на плечо и начал карабкаться вверх по тропинке.
Понадобилось десять утомительных минут, но это входило в его обязанности. Динг чувствовал, как кровь из ран течёт по его спине, оставляя следы на рубашке цвета хаки. А может быть, не только на рубашке..
Когда Чавез вернулся на поляну, трупы уже обыскали и уложили в ряд. Динг добавил свой груз к концу ряда. На поляне лежало много мешков с листьями коки, несколько банок с кислотой и четырнадцать трупов.
— Ты выглядишь усталым, — заметил Вега.
— Просто у меня нет такой силы, как у тебя, Осо, — ответил Динг, тяжело дыша.
Среди вещей, найденных у убитых, были две рации и разные личные принадлежности, но ничего ценного с военной точки зрения. Кое-кто из солдат взглянул на сумку с бутылками пива, но ни один не пошутил:
«Только „Миллер“ — настоящее пиво», — как можно было ожидать. Если у кого-то из убитых и были радиокоды, они навсегда остались в голове того, кто был здесь старшим. Определить, кто из них босс, было невозможно — мёртвые, они все выглядели одинаково. Одежда убитых была похожей, если не считать ремней и сумок для патронов у охранников. Зрелище, в общем-то, было печальное. Люди, живые всего полчаса назад, лежали распростёртыми на траве. Это было единственным результатом операции.
Впрочем, гораздо более важным оказалось то, что никто из отделения не пострадал, хотя автоматная очередь прошла совсем рядом с сержантом Гуэррой.
Рамирес закончил осмотр объекта и выстроил своё отделение для дальнейшего перехода. Впереди опять шёл Чавез.
Подниматься вверх по крутому склону было трудно, и у капитана Рамиреса появилось время для размышлений. Он быстро понял, что задуматься над этим следовало намного раньше.
В чём заключалась цель этой операции? Рамирес считал, что в их высадке на высоких плато Колумбии, а не в уничтожении группы, производящей кокаин.
Капитан понимал, что наблюдение за аэродромами оказывало непосредственное воздействие на сокращение поставок контрабандного кокаина в Соединённые Штаты.
Четыре группы, высаженные в Колумбии, вели здесь тайную разведку, и собранные ими сведения каким-то образом использовались. Подобная операция была не только простой, но и несомненно приносила пользу. А вот чем они занимались сейчас? Его отделение только что осуществило идеальный налёт на временную базу, где готовили наркотическое сырьё. Солдаты действовали, как превосходно отлаженный механизм, не совершили ни единой ошибки — этому, впрочем, способствовала слабая подготовка противника.
Однако ситуация быстро изменится. Противник многому научится. Охрана будет гораздо лучше. Картель усилит её ещё до того, как поймёт, что происходит.
Уничтоженная база по переработке сырья даст им понять, что организация охраны нуждается в улучшении.
А чего мы добились этим нападением? — подумал Рамирес. Этой ночью не будет переработано несколько сотен фунтов листьев коки.
Капитану не было дано никаких указаний, как поступить с листьями, и даже если бы он получил эти указания, уничтожить листья можно только огнём, а капитан был не настолько глуп, чтобы ночью разводить костёр на горном склоне, какие бы приказы он ни получил. Выходит, нападение было совершенно бесполезным.
Переработке подвергаются многие тонны листьев коки на десятках — скорее сотнях — временных баз. За эту ночь его отделение не нанесло наркобизнесу даже комариного укуса — картель попросту не заметит понесённого ущерба.
Тогда ради чего, черт побери, мы рискуем нашими жизнями? — спросил себя Рамирес. Этот вопрос ему следовало задать ещё в Панаме, но капитан, подобно трём другим офицерам, был охвачен яростью из-за убийства директора ФБР и остальных американцев. К тому же он был только капитаном и потому скорее исполнял приказы, чем отдавал их. Профессиональный офицер, он привык получать приказы от командиров батальона или бригады, старших офицеров, которые отдавали себе в них отчёт — большей частью. На этот раз, однако, он получил приказ из какого-то другого места — от кого? Теперь Рамирес уже не был уверен в правильности приказа, сомневался в том, что тот, кто отдал его, понимал последствия.
Но почему он не задал вопросов тогда?
Сегодня операция была проведена успешно. До этого все его мысли были направлены на исполнение определённой задачи. Теперь задача выполнена, и перед ним открылась пустота. Об этом следовало подумать раньше. Теперь Рамирес понял это, однако понял слишком поздно.
Вторая половина ловушки, в которую он попал, беспокоила его ещё больше.
Ему придётся убедить солдат, что они действовали правильно. Действительно, лучшего исполнения обязанностей не мог бы пожелать от них никакой командир.
Но...
Чем мы занимаемся здесь, черт побери? Он не знал этого, потому что ему не объяснили целей операции, потому что он был отнюдь не первым молодым капитаном, спохватившимся слишком поздно, потому что в вооружённых силах США для молодых капитанов стало почти традицией задавать себе вопрос: почему их заставляют что-то делать? Но почти всегда они задают себе этот вопрос слишком поздно.
У него, разумеется, не было выбора. Рамиресу приходилось исходить из того — как подсказывали ему подготовка и опыт, — что в проведении операции есть здравый смысл. И хотя у него были все основания сомневаться в этом — капитан был отнюдь не глуп, — он заставил себя верить в мудрость общего замысла.
Рамирес должен был верить в это. Стоит начать сомневаться в правильности приказов, и армия перестанет существовать.
Чавез, идущий в двухстах метрах впереди, чувствовал на спине мокрое липкое пятно и задавал себе другие вопросы. Ему никогда не приходило в голову, что придётся нести кровоточащий труп врага вверх по горному склону. Он не предполагал, что это станет ему напоминанием о том, что он совершил, заставит испытывать угрызения совести. Он убил крестьянина. Не вооружённого охранника, даже не врага, а какого-то бедняка, согласившегося выполнить работу, чтобы, наверно, накормить семью, — если такая у него была. Но разве у Чавеза был выбор? Неужели он должен был дать ему убежать?
Вопросы, стоявшие перед сержантом, были простыми. Но над ним — офицер, отдающий приказы. Капитан Рамирес знал, что делает. В этом и заключалась его работа: знать, что происходит, и отдавать приказы. Поэтому Чавез, поднимаясь по крутому склону к месту отдыха на вершине горы, почувствовал себя немного лучше, хотя окровавленная рубашка липла к спине, как угрызение совести.
— Лейтенант Джексон, — ответил Тим после второго звонка.
— Лейтенант, с вами говорит полковник О'Мара из управления специальными операциями.
— Слушаю, сэр!
— До меня дошли слухи, что вы пытаетесь разыскивать старшего сержанта по имени Чавез. Это верно?
Джексон поднял голову и увидел вошедшего Митчелла с каской, обтянутой маскировочной тканью, в потной руке и довольной улыбкой на губах. На этот раз Озканьян все понял.
— Совершенно верно, сэр. Он не прибыл в часть, куда должен был прибыть. Чавез — один из моих...
— Вы ошибаетесь, лейтенант. Теперь он один из моих людей. Сейчас Чавез занимается кое-чем, о чём вам знать не положено, и отныне вы больше не будете никому звонить, повторяю — никому, вмешиваясь в дела, которые вас, черт побери, совсем не касаются. Вам это понятно, лейтенант?
— Но, сэр, извините меня, но я...
— У вас плохо со слухом, сынок? — Полковник говорил теперь тихо, и лейтенант, у которого и без того был трудный день, понял, насколько зловеще звучит его голос.
— Нет, сэр. Просто мне сообщили...
— Мне известно об этом. Я уже все уладил. Сержант Чавез принимает участие в операции, о которой вам не следует знать. Точка. Это ясно?
— Так точно, сэр.
Послышался низкий звук из положенной трубки.
— Проклятье! — выругался лейтенант Джексон. Сержант Митчелл не слышал ни слова из их разговора, но до двери, у которой он стоял, донёсся низкий гудок.
— Насчёт Чавеза?
— Да. Какой-то полковник из управления по спецоперациям — думаю, из Форт-Макдилла — говорил, что Чавез у них и принимает участие в чём-то. Мне не положено знать, в чём именно. Полковник утверждает, что все, уладил с Форт-Беннингом.
— Вот как, — заметил Митчелл, садясь на стул напротив лейтенанта, и тут же спросил:
— Вы не возражаете, если я сяду, сэр?
— Как вы думаете, что происходит?
— Ни хрена не понимаю, сэр. Но у меня есть приятель в Макдилле. Пожалуй, завтра я ему звякну. Мне совсем не нравится, когда мои парни исчезают, не оставляя следов. Так не должно быть. Да и разговаривать с вами этот полковник должен был повежливей, сэр. Вы ведь только исполняете свои обязанности, заботитесь о подчинённом, а разве можно ругать людей, исполняющих свой долг. Если вам ещё не говорили об этом, сэр, — объяснил Митчелл, — полковник не имел права набрасываться на лейтенанта. Если уж полковнику так хотелось уладить это дело, ему следовало позвонить командиру батальона или его заместителю по личному составу. Лейтенантам и без того достаётся от своих полковников, так что постороннее начальство не должно вмешиваться в наши дела. Именно для этого и существует цепь командиров, чтобы знать, кого ругать и за что.
— Спасибо, сержант, — улыбнулся Джексон. — Вы ободрили меня.
— Теперь об Озканьяне, — продолжал Митчелл. — Я посоветовал ему обращать больше внимания на своё отделение, а не на то, как он сам выглядит со стороны. Подумаешь, пытается создать образ железного сержанта! Думаю, на этот раз он понял. Вообще-то, Озканьян неплохой парень, просто должен поднабраться опыта. Митчелл встал. — До завтра, сэр. Я выведу взвод на утреннюю пробежку. Спокойной ночи.
— Хорошо, Спасибо, сержант. — Тим Джексон потянулся и решил, что сейчас лучше поспать, а канцелярской работой можно заняться и завтра. Он встал и пошёл к своей машине. По пути к общежитию холостых офицеров лейтенант продолжал размышлять о телефонном разговоре с полковником О'Марой. Кто этот полковник, черт бы его побрал? Лейтенанты обычно не встречаются с полковниками — Джексон появлялся дома у командира своей бригады на Новый год потому, что этого от него ждали, но не чаще. Лейтенанты, недавно закончившие академию, не должны слишком уж высовываться. С другой стороны, в Уэст-Пойнте ему дали понять чётки и ясно, что он несёт ответственность за своих подчинённых. То обстоятельство, что Чавез не прибыл в Форт-Беннинг, что его отъезд из Орда был... на удивление поспешным и что вполне естественная попытка Джексона выяснить, не произошло ли чего с его бывшим сержантом, привела к резкому выговору со стороны старшего офицера, всего лишь возбудило любопытство лейтенанта. Хорошо, решил он, пусть Митчелл свяжется со своими приятелями, а сам он пока останется в стороне и не будет привлекать к себе внимание, пока не выяснит подробности. В этом Тиму Джексону повезло. В Пентагоне у него служил старший брат, разбирающийся в подобных тонкостях, и немудрёно — его вот-вот должны были произвести в капитаны первого ранга или полковники, хотя он и морской лётчик. Робби даст ему совет, а сейчас лейтенанту совет и требовался.
К тому же на самолётах авианосного снабжения стюардессы оставляли желать много лучшего. На этом самолёте, например, пассажиров обслуживал прыщавый парень судя по акценту, из Нью-Йорка, — который ухитрился тут же пролить кофе на пассажира, сидящего в соседнем кресле.
— Ненавижу полёты на самолётах такого класса, — пробормотал пострадавший.
— Действительно, это не авиакомпания «Дельта», не так ли? — заметил Джексон, укладывая папку в кейс. Новая тактическая схема навсегда запечатлелась у него в памяти. В конце концов, это он придумал её.
На пассажире была форма цвета хаки с буквами USA на воротнике. Значит, это технический представитель, штатский сотрудник одной из компаний, выполняющий какую-то работу для ВМФ. На борту авианосца всегда можно было их встретить эксперты по электронике либо инженеры, настраивающие новое оборудование или обучающие личный состав обращению с ним.
Им присваивали временное звание мичмана, однако обращались с ними, как с офицерами. Питались они в офицерской кают-компании, и размещали их в удобных каютах. Впрочем, все удобства на кораблях ВМФ были весьма относительными, если только вы не являлись капитаном первого ранга или адмиралом, а технические представители к их числу не относились.
— Ну и чем вы будете заниматься? — спросил Робби.
— Мы проверяем эффективность нового вида вооружения. Боюсь, что не имею права вдаваться в подробности.
— Один из видов тайного оружия?
— Пожалуй, — пробормотал мужчина, рассматривая кофейное пятно на колене.
— И часто приходится летать?
— Первый раз. А вы?
— Вообще-то я лётчик и базируюсь на авианосцах, но сейчас служу в Пентагоне, в оперативном управлении. Отдел управления тактическими истребителями.
— Мне ещё не приходилось совершать посадку на авианосец, — нервно заметил мужчина.
— Ничего страшного, — заверил его Робби. — Особенно днём.
— Вы так считаете? — Мужчина был так напуган, что даже не заметил, как наступила темнота.
— Да, в дневное время посадка на палубу авианосца производится достаточно просто. Приземляясь на обычный аэродром, смотришь вперёд и выбираешь место, где коснёшься дорожки. То же самое и на палубе авианосца, только здесь дорожка короче. А вот ночью не видишь места касания, поэтому посадка не так проста. Да вы не беспокойтесь, девушка, которая управляет нашим самолётом...
— Девушка?
— Да, на многих самолётах авианосного снабжения летают женщины. Мне сказали перед вылетом, что наш самолёт ведёт опытная лётчица, пилот-инструктор. Всегда пассажиров почему-то успокаивает, если им говоришь, что самолёт ведёт инструктор. Но сегодня посадку совершает ученик. — Джексон любил поддразнивать тех, кто боялся летать. К их числу относился и его друг Джек Райан.
— Ученик?
— Да, молодой курсант из Пенсаколы. Судя по всему, ему не доверили летать на истребителях или бомбардировщиках, вот он и попал на самолёт снабжения. В конце концов, курсантам тоже нужно учиться, ведь так? Когда-то всем приходится совершать первую ночную посадку на авианосец. Это выпадало и на мою долю уверяю вас, ничего страшного, — успокоил соседа Джексон, затем тщательно проверил, надёжно ли пристёгнуты ремни безопасности. За много лет он убедился, что лучший способ избавиться от страха — передать его кому-то другому.
Вот он, объект предстоящей атаки, в семидесяти метрах. В очках ночного видения свет керосиновых ламп казался ослепительно ярким, и Чавез понял, что очки ему больше не понадобятся. Теперь слышалось несколько голосов, и Динг мог даже различить разговор людей, исполняющих скучную работу. Раздавался плеск, словно... что? Динг не знал этого, да это и не имело сейчас значения. Перед собой сержант увидел выбранную позицию, откуда они должны были обеспечить огневую поддержку атакующей группы. Но возникла небольшая проблема.
Позиция была направлена не в ту сторону, в какую следовало. Деревья, которые должны были прикрыть их с правого фланга, не позволяли им видеть цель.
Чавез понял, что наблюдательный пункт они выбрали не правильно. Он нахмурился и принялся искать выход, зная, что капитан сделает то же самое. Наконец в пятнадцати метрах они нашли для себя позицию, откуда объект был виден, как на ладони. Чавез взглянул на часы. Вот-вот наступит момент начала атаки. У него ещё было несколько секунд, чтобы в последний раз окинуть взглядом цель.
Он насчитал двенадцать человек. В центре находилось что-то... что-то похожее на ванну. В ней топтались двое, мешая ногами какую-то кашу из листьев коки и... что говорили при инструктаже? Боже, подумал Чавез, они месят ногами, листья коки и серную кислоту! Топчутся голыми ногами в кислоте! Мужчины, выполнявшие эту неприятную работу, занимались ею по очереди. Сержант видел, как произошла смена, и те двое, что вышли из ванны, поливали водой ступни и икры ног. Должно быть, понял Динг, кислота обжигает кожу. И всё-таки их разговор звучал добродушно, отчётливо слышный на расстоянии в тридцать метров. Один рассказывал о своей подруге, описывая довольно грубо, что делала она с ним и как поступал с нею он.
На объекте находились шестеро мужчин с автоматами Калашникова. Господи, весь мир вооружён этими автоматами, подумал Чавез. Они стояли по периметру объекта, однако смотрели скорее внутрь, чем наружу. Один из них курил. Рядом с керосиновой лампой стояла сумка. Рабочий произнёс что-то, обращаясь к охраннику, и достал бутылку пива для себя и вторую для того, кто дал ему разрешение.
Идиоты! — подумал Динг. В крошечном наушнике послышалось три всплеска атмосферных помех. Рамирес занял свою позицию и спрашивал Динга, готов ли он.
Чавез дважды нажал на клавишу передачи и огляделся по сторонам. Вега установил пулемёт на сошки, его брезентовая сумка с патронами была расстёгнута. Двести патронов наготове, и рядом с первой сумкой лежит вторая.
Чавез снова плотно прижался к толстому стволу дерева и выбрал самую дальнюю цель. По его мнению, расстояние составляло метров восемьдесят далековато для стрельбы из автомата и уж точно слишком далеко, чтобы попытаться попасть с голову, решил Динг. Он сдвинул переключатель на стрельбу короткими очередями, прицелился через отверстие диоптического прицела и нажал на спусковой крючок.
Три гильзы вылетели из автомата. Лицо охранника вытянулось в гримасе удивления, когда две пули угодили ему в грудь. Хриплый выдох перешёл в пронзительный стон, и несколько человек повернулись к нему. Чавез тут же прицелился в соседнего охранника, который уже снимал с плеча автомат. В него тоже попали две или три пули, но это не помешало ему попытаться открыть ответный огонь.
Как только стало ясно, что может начаться перестрелка, Вега нажал на спусковой крючок пулемёта, перерезав охранника трассирующими пулями, и тут же перенёс огонь на двух вооружённых мужчин. Одному из них удалось дважды выстрелить в ответ, но пули пролетели высоко над головами нападающих.
Невооружённые мужчины отреагировали на стрельбу медленнее охранников. Двое бросились бежать, но упали под пулями Веги. Остальные кинулись на землю и поползли. Обнаружились ещё два охранника — вернее, их автоматы. Вспышки автоматического оружия осветили ночь из леса на дальнем краю поляны. Их огонь был направлен в сторону группы Чавеза. Точно, как планировал капитан Рамирес.
С правого фланга открыли огонь солдаты Рамиреса. Характерный стрекот автоматических винтовок М-16 донёсся из гущи деревьев. Чавез, Вега и Ингелес продолжали поливать очередями людей на поляне, не мешая наступлению группы Рамиреса. Один из охранников, стрелявших из-за деревьев, должно быть, получил ранение. Вспышки из дула его автомата изменили направление, и пули полетели в небо. Однако двое оставшихся в живых отстреливались до тех пор, пока не упали.
Теперь солдаты стреляли во всех, кто ещё мог двигаться. Один из рабочих, топтавших смесь в ванне, попытался схватить брошенный автомат, но не успел.
Другой встал и захотел, должно быть, сдаться, но не успел поднять руки, как очередь из второго пулемёта прочертила линию трассирующих пуль через его грудь.
Теперь Чавез и двое сопровождавших его солдат прекратили огонь, чтобы позволить атакующей группе спуститься на поляну. Двое прошли среди лежащих, добивая всех, кто подавал признаки жизни. Затем наступила тишина. Керосиновая лампа продолжала с шипением освещать поляну, но больше не было слышно ни звука, разве что крики испуганных птиц.
Четверо солдат осмотрели убитых. Остальные образовали круговую защиту вокруг захваченного объекта. Чавез, Вега и Ингелес поставили своё оружие на предохранители и присоединились к отделению.
Чавез увидел ужасную картину. Двое ещё были живы, но недолго. Один попал под очередь Веги, и его живот прошила строчка пуль. Ноги второго были практически оторваны очередью, и кровь хлестала на утоптанную землю. Санитар взглянул на умирающего без малейшей жалости. Через минуту оба скончались.
Приказы, полученные отделением относительно пленных, были весьма расплывчатыми.
В соответствии с законом никто не мог запретить американским солдатам брать пленных, и эта неопределённость составляла немалую проблему для капитана Рамиреса, однако смысл приказов был достаточно ясен. Жаль пленных, но ничего не поделаешь. Эти люди убивали американскую молодёжь своими наркотиками, и это тоже не подпадало под правила ведения войны, верно? Ничего не поделаешь. К тому же нужно было подумать и о других проблемах.
Едва Чавез спустился на поляну, как что-то услышал. Впрочем, это услышали все. Кто-то убегал вниз по склону. Рамирес сделал жест в сторону Динга, и сержант тут же бросился вдогонку.
Он схватил очки ночного видения и попытался держать их в руке во время бега, а затем понял, что бежать глупо. Он остановился, приложил к глазам очки и увидел тропинку и бегущего по ней мужчину. Есть время для осторожности и есть время для храбрости. Инстинкт подсказал ему, что сейчас важнее последнее. Чавез побежал по тропинке, полагаясь на умение сохранять равновесие, и начал быстро настигать мужчину, пытавшегося скрыться. Не прошло и трех минут, как Динг услышал, что мужчина, то и дело падая, продирается сквозь заросли. Сержант остановился и снова приложил очки к глазам. Бегущий опережал его только на сотню метров. Чавез снова побежал, ощущая, как тяжело бьётся сердце. Пятьдесят метров. Мужчина снова упал. Динг сбавил скорость. Сейчас нужно больше следить за тем, чтобы приблизиться к нему бесшумно, напомнил себе Чавез. Этот парень уже не сумеет скрыться. Сержант сошёл с тропинки и начал двигаться под углом к ней, налево, переставляя ноги, как в сложном танце, и стараясь идти побыстрее.
Через каждые пятьдесят ярдов он останавливался и смотрел через очки. Кем бы ни был этот мужчина, он явно устал и двигался уже медленнее. Чавез опередил его, снова свернул направо и остановился на тропинке, ожидая, когда он приблизится.
Динг едва не ошибся в своих расчётах. Он только успел снять автомат, как перед ним появилась тёмная фигура, и сержант инстинктивно выстрелил ей в грудь с расстояния в десять футов. Мужчина со стоном отчаяния свалился прямо на Чавеза. Динг оттолкнул тело в сторону и послал ему в грудь ещё одну очередь.
Наступила тишина.
— Господи, — произнёс сержант, пытаясь отдышаться. Кого же он убил? Он приложил к глазам очки и посмотрел на мёртвое тело.
Мужчина был бос. На нём были простая рубашка и штаны... Значит, он застрелил крестьянина, одного из тех бедняг, которые топтали кашу из листьев коки и серной кислоты в ванне. Разве можно этим гордиться?
Восторг, который часто приходит вслед за успешным осуществлением операции, покинул его, словно воздух из проколотого воздушного шарика. Какой-то бедняк у него даже не было ботинок. Торговцы наркотиками наняли его перенести груз наверх по склону, заплатили гроши за то, что он проделал тяжёлую, отвратительную работу по предварительной очистке кокаина-сырца.
У мёртвого был расстёгнут ремень. Он зашёл в кусты и едва успел присесть на корточки, как началась стрельба. Ему хотелось одного — убежать, но наполовину спущенные штаны лишили его этой возможности. Ему было примерно столько же лет, сколько и Дингу, он был меньше ростом и худощавее, хотя с более полным лицом — особенность местного питания, в котором много крахмала.
Обыкновенное лицо, все ещё со следами страха, паники и боли в момент наступления смерти. Он был безоружен. Всего лишь грубая рабочая лошадка. Умер он потому, что оказался не там, где следовало, и не в тот момент.
Этим не придётся гордиться. Чавез включил рацию.
— «Шестой», это «Первый». Я прикончил его. Всего один.
— Тебе нужна помощь?
— Нет. Справлюсь сам.
Чавез взвалил тело на плечо и начал карабкаться вверх по тропинке.
Понадобилось десять утомительных минут, но это входило в его обязанности. Динг чувствовал, как кровь из ран течёт по его спине, оставляя следы на рубашке цвета хаки. А может быть, не только на рубашке..
Когда Чавез вернулся на поляну, трупы уже обыскали и уложили в ряд. Динг добавил свой груз к концу ряда. На поляне лежало много мешков с листьями коки, несколько банок с кислотой и четырнадцать трупов.
— Ты выглядишь усталым, — заметил Вега.
— Просто у меня нет такой силы, как у тебя, Осо, — ответил Динг, тяжело дыша.
Среди вещей, найденных у убитых, были две рации и разные личные принадлежности, но ничего ценного с военной точки зрения. Кое-кто из солдат взглянул на сумку с бутылками пива, но ни один не пошутил:
«Только „Миллер“ — настоящее пиво», — как можно было ожидать. Если у кого-то из убитых и были радиокоды, они навсегда остались в голове того, кто был здесь старшим. Определить, кто из них босс, было невозможно — мёртвые, они все выглядели одинаково. Одежда убитых была похожей, если не считать ремней и сумок для патронов у охранников. Зрелище, в общем-то, было печальное. Люди, живые всего полчаса назад, лежали распростёртыми на траве. Это было единственным результатом операции.
Впрочем, гораздо более важным оказалось то, что никто из отделения не пострадал, хотя автоматная очередь прошла совсем рядом с сержантом Гуэррой.
Рамирес закончил осмотр объекта и выстроил своё отделение для дальнейшего перехода. Впереди опять шёл Чавез.
Подниматься вверх по крутому склону было трудно, и у капитана Рамиреса появилось время для размышлений. Он быстро понял, что задуматься над этим следовало намного раньше.
В чём заключалась цель этой операции? Рамирес считал, что в их высадке на высоких плато Колумбии, а не в уничтожении группы, производящей кокаин.
Капитан понимал, что наблюдение за аэродромами оказывало непосредственное воздействие на сокращение поставок контрабандного кокаина в Соединённые Штаты.
Четыре группы, высаженные в Колумбии, вели здесь тайную разведку, и собранные ими сведения каким-то образом использовались. Подобная операция была не только простой, но и несомненно приносила пользу. А вот чем они занимались сейчас? Его отделение только что осуществило идеальный налёт на временную базу, где готовили наркотическое сырьё. Солдаты действовали, как превосходно отлаженный механизм, не совершили ни единой ошибки — этому, впрочем, способствовала слабая подготовка противника.
Однако ситуация быстро изменится. Противник многому научится. Охрана будет гораздо лучше. Картель усилит её ещё до того, как поймёт, что происходит.
Уничтоженная база по переработке сырья даст им понять, что организация охраны нуждается в улучшении.
А чего мы добились этим нападением? — подумал Рамирес. Этой ночью не будет переработано несколько сотен фунтов листьев коки.
Капитану не было дано никаких указаний, как поступить с листьями, и даже если бы он получил эти указания, уничтожить листья можно только огнём, а капитан был не настолько глуп, чтобы ночью разводить костёр на горном склоне, какие бы приказы он ни получил. Выходит, нападение было совершенно бесполезным.
Переработке подвергаются многие тонны листьев коки на десятках — скорее сотнях — временных баз. За эту ночь его отделение не нанесло наркобизнесу даже комариного укуса — картель попросту не заметит понесённого ущерба.
Тогда ради чего, черт побери, мы рискуем нашими жизнями? — спросил себя Рамирес. Этот вопрос ему следовало задать ещё в Панаме, но капитан, подобно трём другим офицерам, был охвачен яростью из-за убийства директора ФБР и остальных американцев. К тому же он был только капитаном и потому скорее исполнял приказы, чем отдавал их. Профессиональный офицер, он привык получать приказы от командиров батальона или бригады, старших офицеров, которые отдавали себе в них отчёт — большей частью. На этот раз, однако, он получил приказ из какого-то другого места — от кого? Теперь Рамирес уже не был уверен в правильности приказа, сомневался в том, что тот, кто отдал его, понимал последствия.
Но почему он не задал вопросов тогда?
Сегодня операция была проведена успешно. До этого все его мысли были направлены на исполнение определённой задачи. Теперь задача выполнена, и перед ним открылась пустота. Об этом следовало подумать раньше. Теперь Рамирес понял это, однако понял слишком поздно.
Вторая половина ловушки, в которую он попал, беспокоила его ещё больше.
Ему придётся убедить солдат, что они действовали правильно. Действительно, лучшего исполнения обязанностей не мог бы пожелать от них никакой командир.
Но...
Чем мы занимаемся здесь, черт побери? Он не знал этого, потому что ему не объяснили целей операции, потому что он был отнюдь не первым молодым капитаном, спохватившимся слишком поздно, потому что в вооружённых силах США для молодых капитанов стало почти традицией задавать себе вопрос: почему их заставляют что-то делать? Но почти всегда они задают себе этот вопрос слишком поздно.
У него, разумеется, не было выбора. Рамиресу приходилось исходить из того — как подсказывали ему подготовка и опыт, — что в проведении операции есть здравый смысл. И хотя у него были все основания сомневаться в этом — капитан был отнюдь не глуп, — он заставил себя верить в мудрость общего замысла.
Рамирес должен был верить в это. Стоит начать сомневаться в правильности приказов, и армия перестанет существовать.
Чавез, идущий в двухстах метрах впереди, чувствовал на спине мокрое липкое пятно и задавал себе другие вопросы. Ему никогда не приходило в голову, что придётся нести кровоточащий труп врага вверх по горному склону. Он не предполагал, что это станет ему напоминанием о том, что он совершил, заставит испытывать угрызения совести. Он убил крестьянина. Не вооружённого охранника, даже не врага, а какого-то бедняка, согласившегося выполнить работу, чтобы, наверно, накормить семью, — если такая у него была. Но разве у Чавеза был выбор? Неужели он должен был дать ему убежать?
Вопросы, стоявшие перед сержантом, были простыми. Но над ним — офицер, отдающий приказы. Капитан Рамирес знал, что делает. В этом и заключалась его работа: знать, что происходит, и отдавать приказы. Поэтому Чавез, поднимаясь по крутому склону к месту отдыха на вершине горы, почувствовал себя немного лучше, хотя окровавленная рубашка липла к спине, как угрызение совести.
* * *
Тим Джексон вошёл в свой кабинет в половине одиннадцатого вечера, закончив непродолжительные учения с отделениями прямо на территории Форт-Орда. Он едва успел опуститься в дешёвое вращающееся кресло, как зазвонил телефон. Учения прошли не слишком успешно. Озканьян осваивался с обязанностями командира отделения очень медленно. Уже второй раз он допустил ошибки и поставил командира взвода в неловкое положение, чем разозлил взводного сержанта Митчелла, который предсказывал молодому лейтенанту блестящую карьеру. И Джексон, и Митчелл понимали, что нельзя воспитать хорошего командира отделения меньше чем за четыре года, да и то лишь в том случае, если у него редкие способности, такие, как у Чавеза. Но сейчас Озканьян исполнял обязанности командира отделения, и потому Митчелл решил объяснить ему кое-что. Делал это взводный сержант энергично и с энтузиазмом, время от времени упоминая предков Озканьяна.— Лейтенант Джексон, — ответил Тим после второго звонка.
— Лейтенант, с вами говорит полковник О'Мара из управления специальными операциями.
— Слушаю, сэр!
— До меня дошли слухи, что вы пытаетесь разыскивать старшего сержанта по имени Чавез. Это верно?
Джексон поднял голову и увидел вошедшего Митчелла с каской, обтянутой маскировочной тканью, в потной руке и довольной улыбкой на губах. На этот раз Озканьян все понял.
— Совершенно верно, сэр. Он не прибыл в часть, куда должен был прибыть. Чавез — один из моих...
— Вы ошибаетесь, лейтенант. Теперь он один из моих людей. Сейчас Чавез занимается кое-чем, о чём вам знать не положено, и отныне вы больше не будете никому звонить, повторяю — никому, вмешиваясь в дела, которые вас, черт побери, совсем не касаются. Вам это понятно, лейтенант?
— Но, сэр, извините меня, но я...
— У вас плохо со слухом, сынок? — Полковник говорил теперь тихо, и лейтенант, у которого и без того был трудный день, понял, насколько зловеще звучит его голос.
— Нет, сэр. Просто мне сообщили...
— Мне известно об этом. Я уже все уладил. Сержант Чавез принимает участие в операции, о которой вам не следует знать. Точка. Это ясно?
— Так точно, сэр.
Послышался низкий звук из положенной трубки.
— Проклятье! — выругался лейтенант Джексон. Сержант Митчелл не слышал ни слова из их разговора, но до двери, у которой он стоял, донёсся низкий гудок.
— Насчёт Чавеза?
— Да. Какой-то полковник из управления по спецоперациям — думаю, из Форт-Макдилла — говорил, что Чавез у них и принимает участие в чём-то. Мне не положено знать, в чём именно. Полковник утверждает, что все, уладил с Форт-Беннингом.
— Вот как, — заметил Митчелл, садясь на стул напротив лейтенанта, и тут же спросил:
— Вы не возражаете, если я сяду, сэр?
— Как вы думаете, что происходит?
— Ни хрена не понимаю, сэр. Но у меня есть приятель в Макдилле. Пожалуй, завтра я ему звякну. Мне совсем не нравится, когда мои парни исчезают, не оставляя следов. Так не должно быть. Да и разговаривать с вами этот полковник должен был повежливей, сэр. Вы ведь только исполняете свои обязанности, заботитесь о подчинённом, а разве можно ругать людей, исполняющих свой долг. Если вам ещё не говорили об этом, сэр, — объяснил Митчелл, — полковник не имел права набрасываться на лейтенанта. Если уж полковнику так хотелось уладить это дело, ему следовало позвонить командиру батальона или его заместителю по личному составу. Лейтенантам и без того достаётся от своих полковников, так что постороннее начальство не должно вмешиваться в наши дела. Именно для этого и существует цепь командиров, чтобы знать, кого ругать и за что.
— Спасибо, сержант, — улыбнулся Джексон. — Вы ободрили меня.
— Теперь об Озканьяне, — продолжал Митчелл. — Я посоветовал ему обращать больше внимания на своё отделение, а не на то, как он сам выглядит со стороны. Подумаешь, пытается создать образ железного сержанта! Думаю, на этот раз он понял. Вообще-то, Озканьян неплохой парень, просто должен поднабраться опыта. Митчелл встал. — До завтра, сэр. Я выведу взвод на утреннюю пробежку. Спокойной ночи.
— Хорошо, Спасибо, сержант. — Тим Джексон потянулся и решил, что сейчас лучше поспать, а канцелярской работой можно заняться и завтра. Он встал и пошёл к своей машине. По пути к общежитию холостых офицеров лейтенант продолжал размышлять о телефонном разговоре с полковником О'Марой. Кто этот полковник, черт бы его побрал? Лейтенанты обычно не встречаются с полковниками — Джексон появлялся дома у командира своей бригады на Новый год потому, что этого от него ждали, но не чаще. Лейтенанты, недавно закончившие академию, не должны слишком уж высовываться. С другой стороны, в Уэст-Пойнте ему дали понять чётки и ясно, что он несёт ответственность за своих подчинённых. То обстоятельство, что Чавез не прибыл в Форт-Беннинг, что его отъезд из Орда был... на удивление поспешным и что вполне естественная попытка Джексона выяснить, не произошло ли чего с его бывшим сержантом, привела к резкому выговору со стороны старшего офицера, всего лишь возбудило любопытство лейтенанта. Хорошо, решил он, пусть Митчелл свяжется со своими приятелями, а сам он пока останется в стороне и не будет привлекать к себе внимание, пока не выяснит подробности. В этом Тиму Джексону повезло. В Пентагоне у него служил старший брат, разбирающийся в подобных тонкостях, и немудрёно — его вот-вот должны были произвести в капитаны первого ранга или полковники, хотя он и морской лётчик. Робби даст ему совет, а сейчас лейтенанту совет и требовался.
* * *
Перелёт на САС был плавным и без приключений. И всё-таки Робби Джексон чувствовал себя не в своей тарелке. Ему совсем не нравилось сидеть в кресле, глядя назад, но ещё больше ему не нравилось летать на самолёте, если за штурвалом сидел кто-то другой. Робби был лётчиком-истребителем, затем стал испытателем и последнее время командовал отборной эскадрильей истребителей «Томкэт» ВМФ. Он знал, что является одним из лучших лётчиков в мире, и не хотел, чтобы его жизнь находилась в руках пилота, не обладающего таким опытом.К тому же на самолётах авианосного снабжения стюардессы оставляли желать много лучшего. На этом самолёте, например, пассажиров обслуживал прыщавый парень судя по акценту, из Нью-Йорка, — который ухитрился тут же пролить кофе на пассажира, сидящего в соседнем кресле.
— Ненавижу полёты на самолётах такого класса, — пробормотал пострадавший.
— Действительно, это не авиакомпания «Дельта», не так ли? — заметил Джексон, укладывая папку в кейс. Новая тактическая схема навсегда запечатлелась у него в памяти. В конце концов, это он придумал её.
На пассажире была форма цвета хаки с буквами USA на воротнике. Значит, это технический представитель, штатский сотрудник одной из компаний, выполняющий какую-то работу для ВМФ. На борту авианосца всегда можно было их встретить эксперты по электронике либо инженеры, настраивающие новое оборудование или обучающие личный состав обращению с ним.
Им присваивали временное звание мичмана, однако обращались с ними, как с офицерами. Питались они в офицерской кают-компании, и размещали их в удобных каютах. Впрочем, все удобства на кораблях ВМФ были весьма относительными, если только вы не являлись капитаном первого ранга или адмиралом, а технические представители к их числу не относились.
— Ну и чем вы будете заниматься? — спросил Робби.
— Мы проверяем эффективность нового вида вооружения. Боюсь, что не имею права вдаваться в подробности.
— Один из видов тайного оружия?
— Пожалуй, — пробормотал мужчина, рассматривая кофейное пятно на колене.
— И часто приходится летать?
— Первый раз. А вы?
— Вообще-то я лётчик и базируюсь на авианосцах, но сейчас служу в Пентагоне, в оперативном управлении. Отдел управления тактическими истребителями.
— Мне ещё не приходилось совершать посадку на авианосец, — нервно заметил мужчина.
— Ничего страшного, — заверил его Робби. — Особенно днём.
— Вы так считаете? — Мужчина был так напуган, что даже не заметил, как наступила темнота.
— Да, в дневное время посадка на палубу авианосца производится достаточно просто. Приземляясь на обычный аэродром, смотришь вперёд и выбираешь место, где коснёшься дорожки. То же самое и на палубе авианосца, только здесь дорожка короче. А вот ночью не видишь места касания, поэтому посадка не так проста. Да вы не беспокойтесь, девушка, которая управляет нашим самолётом...
— Девушка?
— Да, на многих самолётах авианосного снабжения летают женщины. Мне сказали перед вылетом, что наш самолёт ведёт опытная лётчица, пилот-инструктор. Всегда пассажиров почему-то успокаивает, если им говоришь, что самолёт ведёт инструктор. Но сегодня посадку совершает ученик. — Джексон любил поддразнивать тех, кто боялся летать. К их числу относился и его друг Джек Райан.
— Ученик?
— Да, молодой курсант из Пенсаколы. Судя по всему, ему не доверили летать на истребителях или бомбардировщиках, вот он и попал на самолёт снабжения. В конце концов, курсантам тоже нужно учиться, ведь так? Когда-то всем приходится совершать первую ночную посадку на авианосец. Это выпадало и на мою долю уверяю вас, ничего страшного, — успокоил соседа Джексон, затем тщательно проверил, надёжно ли пристёгнуты ремни безопасности. За много лет он убедился, что лучший способ избавиться от страха — передать его кому-то другому.