Коллинз Макс Аллан. Двойник

   – Я слышал, что он – та еще штучка!
   – А я могу вас процитировать?
   – Ладно, ладно. Геллер. Я жду вашего рассказа! Я рассказал ему, что, выполняя связанное с разводом задание некоего клиента, я наткнулся на человека, похожего на Диллинджера. Доложил об этом Сэму Коули и Мелвину Пурвину из федерального отдела расследования преступлений. Они сообщили мне, как продвигается расследование, включая и то, что двое полицейских из Восточного Чикаго, штат Индиана, подтвердили мое мнение сведениями из своих собственных источников. Именно поэтому, когда происходило задержание у «Байографа», меня пригласили в качестве наблюдателя.
   Я также подробно описал ему, как была устроена засада и каким образом задержали преступника, хотя не сказал, что его швырнули на тротуар и застрелили в затылок. Я просто заметил, что, когда он был окружен полицейскими, раздались выстрелы. И никакого упоминания об Анне Сейдж, Полли Гамильтон или Джимми Лоуренсе.
   Я продолжал отпивать молоко.
   Фрэнк Нитти мог бы мной гордиться.
   Хэл Дэвис дал мне пятьдесят баксов – две двадцатки, пару пятерок – и ушел.
   Я положил деньги в карман и вышел из кафе. Сегодня жара была еще сильнее. Мне надо было бы добраться до пляжа и найти свободный зонтик, чтобы полежать на свежем воздухе, а потом поплескаться в озере.
   Вместо этого я отправился в морг.

23

   В жуткую жарищу в неприятном каменном здании морга царило оживление. Единственной разницей между моргом и кинотеатром было отсутствие яркой рекламы. Мелодрама, притягивающая к себе людей, произошла не на Манхэттене, а в Чикаго.
   К дверям морга выстроилась очередь в два ряда. Сюда постоянно входили и спустя какое-то время отсюда выходили люди. От них не требовался официальный костюм, многие «скорбящие» несли с собой фотокамеры. Мужчины были в рубашках без пиджаков, а женщины – в летних платьях. Некоторые дамы были даже в пляжных костюмах, а мужчины в майках. В толпе я увидел много детей, в основном мальчиков, со своими «умными» мамашами. В жарком воздухе стоял гул – рассуждали не только по поводу мертвого человека, но и на многие другие темы. Почему-то в толпе витал дух праздника. Мужчина с большим оранжевым галстуком и в оранжевой кепке продавал охлажденный апельсиновый сок – десять центов стаканчик. Лед, охлаждавший сок, становился мягким довольно быстро, но стаканчики с соком раскупались еще быстрее. Какой-то парень расхаживал вдоль очереди в соломенной шляпе и без галстука, размахивая кусочками окровавленной материи, и орал: «Кровь Диллинджера! Никакой подделки! Имеется гарантия!»
   Кровавые тряпицы выглядывали из карманов его брюк. Казалось, что вчера ночью кровь лилась рекой по Линкольн-авеню.
   Несколько копов наблюдали за толпой. Их значки были прикреплены к легким синим рубашкам. Они были в фуражках, при оружии. В руках болтались дубинки.
   Я подошел к одному из них, плотному ирландцу лет сорока, страдающему плоскостопием. У него были красные щеки и голубые глаза. Я его не знал и надеялся, что он меня тоже. Кроме того, я надеялся, что по моим рыжеватым волосам он решит, что во мне тоже течет ирландская кровь.
   – Есть какой-нибудь шанс пробраться внутрь, не выстаивая такую очередь? – спросил я у него. Он улыбнулся и покачал головой.
   – Почти никакого.
   – Мне бы нужно поговорить с работником морга. Я не собираюсь разглядывать «жмурика». Он почесал голову, продолжая улыбаться.
   – Наверное, это можно сделать.
   – Вы мне поможете?
   – Постараюсь.
   – Спасибо.
   Я пожал ему руку и для начала передал купюру.
   Он провел меня через толпу, повторяя:
   – Пропустите, пропустите!
   В большом зале на первом этаже мы подошли к тощему парню в белом халате с бледным лицом и тоненькими, словно нарисованными усиками. Его звали Кулхен. Он наблюдал, как пропускали вниз по лестнице группы по десять человек за один раз. В зале не было кондиционера, воздух был тяжелым, сильно пахло потом. Кулхен поманил меня пальцем и вывел в коридор. Мы были одни.
   – Я могу отвести вас вниз поближе к трупу, – голос был мягкий и приятный.
   Он сжал губы, и его усики поднялись вверх.
   – Там сейчас как раз находится группа, и они мне дали пятьдесят долларов.
   Это был не морг, а бордель.
   – Сколько народу в группе? Он сразу не сообразил и сказал:
   – Пять человек.
   – Тогда я вам дам десять долларов.
   Работник науки, он не стал спорить с моим логическим заключением. Но когда повел меня обратно в зал сквозь шумную толпу, он надул губы и кивнул полицейскому. Тот пропустил нас вниз по ступенькам в подвал. Мы миновали очередь любителей неприятных сцен, которая растянулась на весь коридор. Кулхен провел меня через дверь в довольно большую комнату, где от запаха формалина у меня заслезились глаза. Уж лучше нюхать пот в зале наверху, чем этот формалин. Запах был настолько сильным, что поначалу было даже незаметно, что в помещении работал кондиционер. Вдоль стен в открытых ящиках лежали рядами трупы. Это были погибшие от жары старики и разные бродяги. Неприятный способ найти себе прохладное помещение.
   Кулхен провел меня в соседнюю маленькую комнату, где на мраморном столе лежал мертвец, а вокруг него стояли четверо мужчин и женщина. Его тело было прикрыто простыней, а на лице – влажная белая масса. Ее накладывал плотный мужчина с темными волосами, лет сорока, на шее у него болталось полотенце. Увидев нас, он заволновался и сказал:
   – Мы из Норт-Вестернского университета, офицер, и у нас есть разрешение снять с него гипсовую маску.
   Группа состояла из нескольких молодых парней лет по двадцать и очень хорошенькой девушки с короткой стрижкой темных волос. Как я успел заметить, они не обрадовались моему появлению.
   – Я не полицейский, – успокоил их я, а Кулхен прошептал:
   – Они делают посмертную маску для Норт-Вестернского музея криминологии.
   Никогда не слышал о подобном музее, но мне было на него наплевать.
   – Мне нужно на него посмотреть, – сказал я старшему, наверное, он был профессором, а остальные – его студентами.
   – Но мы пока не можем снять маску, – нервно возразил он.
   – Мне не нужно лицо, я его уже видел, – ответил я. Откинув простыню, я осмотрел тело, обращая внимание на разные шрамы. У меня была своя аудитория – в нескольких футах от меня за стеклянной перегородкой проходили зеваки с открытыми ртами. Они показывали пальцами и делали снимки. Их болтовня почти не доносилась сквозь тяжелое стекло и была похожа на жужжание насекомых.
   Перед тем как уйти, я взглянул на плотного профессора и сказал:
   – Если вы из Норт-Вестернского университета, почему на вашем полотенце имеется надпись «Воршем-колледж»?
   Он посмотрел на тряпку и нервно сглотнул.
   – Мы... мы... часто обмениваемся идеями с факультетом Воршема.
   – Ну да, и полотенцами тоже!
   Он снова сглотнул слюну. Я вывел смущенного Кулхена за руку в большую комнату, где мертвецы, казалось, подслушивали нас, и сказал:
   – Воршем – училище для специалистов по похоронам. Эти люди практикуются здесь за ваш счет.
   – О, Боже...
   – Лучше выгнать их отсюда. Одно дело – разрешить прийти сюда действительно студентам университета, вам за это ничего не будет. Но если узнают, что вы разрешали гробовщикам практиковаться в изготовлении посмертных масок на таком важном вещественном доказательстве, вас могут выгнать с работы.
   Он мрачно кивнул головой. Я пошел за ним подальше от запаха формалина и поднялся по лестнице в зал, где воздух был пропитан потом.
   Кулхен нашел свободного копа и велел ему выдворить студентов и их профессора-бальзамировщика. Затем он повернулся и с раздражением посмотрел на меня. Его маленькие усики дергались над надутыми губами.
   – Вы все еще здесь? – спросил он. Но на этот вопрос никакого ответа не требовалось.
   – Вы могли бы поблагодарить меня.
   – Спасибо. Вы уже получили удовольствие на свои десять долларов, а теперь убирайтесь.
   Я по-дружески положил ему руку на плечо и повел в коридор. Он вновь надул губы, но мне показалось, что ему это понравилось.
   – Мистер Кулхен, у меня еще одна просьба к вам, на Другие десять долларов. Между прочим, у меня имеется еще двадцать долларов.
   Он закивал головой и даже улыбнулся.
   Я снял руку с его плеча и сказал:
   – Мне нужно посмотреть отчет о вскрытии.
   – Зачем? – немного подумав, спросил он.
   – А почему бы и нет?
   Он еще подумал.
   – Вы кто? Репортер?
   – Я просто тот, у кого есть двадцать долларов.
   Он протянул руку за деньгами.
   – Должен вам сказать, что это стоит гораздо дороже. Имеется только две копии. Я положил ему в руку десятку.
   – Мне не нужна копия. Я даже не стану ничего записывать. Мне просто нужно прочитать отчет.
   Он снова задумался, но ненадолго. Крепко зажал в руке десятку и, коснувшись моей руки, сказал:
   – Стойте здесь.
   Я стоял, как приклеенный. Вскоре Кулхен вернулся с тремя листочками бумаги и протянул их мне.
   Это была копия протокола коронера – две исписанные страницы стандартной формы, а третья – заключение с описанием видов ранений и состоянием отдельных органов убитого человека. Там были интересные детали. Я читал эту страницу в течение пяти минут, стараясь запомнить важные для меня сведения. Кулхен стоял рядом, как тощая статуя. Вскоре я вернул ему копии, передал еще одну десятку и зашагал впереди него в приемную, где пришлось пробираться через шумную вонючую толпу.
   Толстую блондинку в платье в горошек прижали ко мне. Она красила губы, глядя в зеркальце пудреницы, пока мы пробирались сквозь море плоти. Ей удалось накрасить губы и одновременно поговорить со мной.
   – Я разочарована, – сказала она, обращаясь ко мне. – Он совсем не похож на фотографии в газетах. Просто обычный мертвец. Но, черт побери, я, пожалуй, снова встану в очередь и посмотрю на него еще раз!
   – Прекрасная идея, – ответил я, и нас выдавило сквозь дверь в горячий свежий воздух. Парень в оранжевой кепке и галстуке вернулся со свежим подносом льда и апельсинового сока. Я не смог удержаться, купил стаканчик и залпом опустошил его. Сок был холодный и приятный на вкус. После проведенного в морге времени начинаешь ценить такие мелочи жизни.
   По дороге к своей машине я увидел какого-то папашу с плачущим мальчиком лет одиннадцати. Одну руку отец держал на плече сына, а другой, с зажатой в ней кровавой тряпкой, помахивал в такт ходьбе.
   – Я хотел, чтобы ты сам увидел все и получил урок морали. Ведь так говорит Мелвин Пурвин: «Преступление ничем не оправдано»! Запомни это.
   При этом папаша не забывал помахивать окровавленным обрывком платка.
   Пока я ехал к «Бэнкерс билдинг» в надежде застать там Коули и Пурвина, я думал об этом.

24

   Казалось, они обрадовались мне.
   Коули в коричневом свободном костюме стоял рядом с большим, покрытым стеклом столом, за которым сидел щегольски одетый Пурвин. На сей раз в приемной не было юноши, который пытался бы остановить меня. Было уже почти шесть часов, и большинство столов в офисе опустели. Окна были приоткрыты, через них проходил теплый, но свежий воздух. Медленно наступал вечер.
   Я стоял перед Пурвином, сдвинув шляпу на затылок. Хотя я и был без пиджака, но рубашка пропиталась потом. Наверное, от меня несло потом, как от той толпы в морге.
   Коули смущенно улыбнулся мне.
   – Вы бы видели, что здесь творилось утром, просто сумасшедший дом.
   Пурвин, вставая из-за стола, тоже выдавил из себя улыбку.
   – Я рад, что вы заскочили к нам, мистер Геллер.
   У него опять прорезался легкий южный акцент. Можно подумать, он приглашал меня сюда. Показав рукой на дверь, предложил:
   – Пойдемте в конференц-зал и там поболтаем...
   Я не возражал.
   Мы сели за длинный стол, предназначенный для двенадцати человек. В этой большой комнате вдоль стен стояли еще маленькие столы. Их, видимо, использовали при допросах, и стояли они вдоль стены, где были окна. Сквозь окна я мог видеть располагавшийся через аллею «Рукери», выглядевший весьма загадочно. Одиннадцать этажей небоскреба «Рукери» были отделаны в мавританском стиле. И он выделялся среди новых, высоких и модных соседей, не говоря о старых, приземистых и потрепанных зданиях.
   Первым заговорил Коули.
   – Я не встретил в газетах ни одной статьи, где бы приводились ваши высказывания.
   – Еще встретите.
   Услышав это, Пурвин чуть не вскочил. Его приветливости хватило ненадолго.
   – Что вы сказали?
   Так как я сидел между Коули и Пурвином, мне пришлось отодвинуть стул назад, чтобы контролировать их взгляды, мешая вести двойную игру со мной. Я коротко рассказал им о том, что сообщил Дэвису. Мне показалось, что на душе у них полегчало, потому что я им ничем не навредил.
   – Вы ничего не говорили о Полли Гамильтон или об Анне Сейдж? – спросил меня Пурвин.
   – Нет, но сообщил их имена Стеги, когда приходил ко мне прошлой ночью.
   Помрачнев, Коули сказал:
   – Мы знаем и позаботимся об этом.
   – Вот как? Пурвин добавил:
   – Стеги сегодня днем допрашивал Анну в отделении на Шаффилд-авеню, но мы уже послали туда наших людей, чтобы забрать ее.
   На его тонких губах появилась кривая улыбочка.
   – Мы заявили, что это дело ФБР, и потребовали, чтобы они прекратили ее допрос. Сейчас Анна Сейдж находится в ведении федеральных органов, и они ее защитят.
   – Она в тюрьме?
   – Нет, – ответил Коули. – Мы просто присматриваем за ней.
   – А Полли?
   – И за ней тоже, – кивнул головой Пурвин.
   – Я заметил, что их имена не попали в газеты. Есть надежда, что о них так и не узнают? Пурвин усмехнулся.
   – Никакой, потому что вы сообщили их имена Стеги. Если чикагская полиция узнала их имена, то они вскоре замелькают в газетах. Эти негодяи продадут свою бабушку за чашку кофе.
   Я улыбнулся. Когда Пурвин старался говорить жестко, это выглядело просто жалко.
   – Вам не стоит беспокоиться, пресса дает о вас самые лестные отзывы.
   Коули на это не отреагировал, но на лице Пурвина появилась довольная улыбочка.
   Мне захотелось стереть эту улыбочку с его лица.
   – Вы теперь понимаете, что убили не того человека, а?
   Пурвин вскинул руки вверх.
   – Господи! Опять!
   Коули сидел и качал головой, как будто я был хорошим студентом, который постоянно разочаровывал своего профессора.
   – Я не собираюсь сообщать об этом в газеты, буду придерживаться той версии, которую сообщил Дэвису. Мне просто интересно, как вы разобрались с тем, что наделали – помогли Нитти и Диллинджеру и убили подсадную утку. Ведь теперь им стало спокойнее жить.
   Коули попытался убрать завиток волос со лба, но прядь опять вернулась на свое место. Он сказал:
   – Если вы по-прежнему настаиваете на своей версии, почему же молчите? Почему не сообщите это прессе? Вы могли бы получить за подобное сообщение кругленькую сумму.
   Пурвину не понравилось предложение Коули.
   – Если я начну болтать об этом, Фрэнк Нитти будет недоволен... Да и неважно сейчас, кто был этот бедный парень, убитый у «Байографа». Он мертв, и все. Я понимал, что так случится, мне хотелось предотвратить его гибель. Но не удалось. Повезло другим участникам драмы.
   Встав, Пурвин принялся шагать по комнате, потом, держа руки в карманах, подошел к открытому окну и посмотрел на «Рукери».
   – Не пойму вас. Геллер, вроде бы не глупый человек, но серьёзно верите в то, что мы убили похожего на Диллинджера человека! Какая ерунда!
   Он повернулся и грустно посмотрел на меня.
   – Кто это, как не Джон Диллинджер?!
   – Вам так не хочется верить, что это мог быть другой, – ответил я, вовсе не собираясь его подкалывать.
   Пурвин подошел ко мне, не вынимая рук из карманов. Он был похож на мальчика, изображавшего взрослого мужчину.
   – Какого черта, что вы хотите этим сказать?
   Я начал вредничать.
   – Послушайте меня, малышка Мел, если я что-то и говорю, вам не следует меня просить, чтобы я повторял это четыре раза!
   Его лицо стало обиженным и злым. Он послал меня к черту и быстро зашагал к двери.
   – Мне нужно спешить теп поезд, и у меня нет времени выслушивать ваши глупости, – сказал он.
   – Мелвин, я могу доказать, что это был не Диллинджер!
   Он остановился.
   – Я действительно могу это сделать, – продолжал я, – но если вы спешите на поезд...
   Он вернулся к столу и сел рядом с Коули. Выражение их лиц было взволнованным.
   – Я только что был в морге, как следует рассмотрел тело убитого и внимательно прочитал отчет о вскрытии.
   Пурвин разозлился.
   – Как вы смогли...
   Я потер большой и средний пальцы в классическом жесте – деньги. Пурвин замолчал, а Коули заморгал и кивнул головой. Я продолжал:
   – Человек, которого убили Заркович и О'Нейли, действительно был примерно того же роста и веса, что и Диллинджер. Хотя внешне он мало похож на Диллинджера, но шрамы за ушами говорят о пластической операции, и ею можно также объяснить черты внешнего несходства лица. Но что вы скажете о глазах?
   – О глазах? – переспросил Пурвин.
   – У трупа были карие глаза. Я сам это видел прошлой ночью. И то же самое указано в отчете – карие глаза.
   – Ну и что? – спросил Коули.
   – У Диллинджера были серые глаза.
   Пурвин раздраженно заявил:
   – Если у трупа были карие глаза, то у Диллинджера тоже должны были быть карие глаза, потому что этот труп и есть Диллинджер. Вы, Геллер, несете какую-то чушь. Мне действительно важно не опоздать на поезд.
   Он снова встал.
   – Если хотите, можете рассказать Коули о своих фантазиях, у меня же нет для этого ни времени, ни настроения.
   – Сядьте, Мелвин, – попросил я, – вам следует услышать еще кое-что, иначе я найду для себя других слушателей.
   Он сел.
   – У убитого отсутствует родинка на переносице между глазами. Нет и нескольких шрамов от пуль. На губе отсутствует шрам.
   – Пластическая хирургия, – подсказал Коули. Пурвин вызывающе продолжил:
   – Мы точно знаем, что у Диллинджера недавно была пластическая операция. Сегодня днем наши арестовали двоих, знавших о пластических операциях, которые сделал Диллинджер, – его личного адвоката Луи Пикета и врача, который оперировал Диллинджера. Скоро мы арестуем и остальных.
   Все это звучало в жанре пресс-релиза, и я сказал им об этом.
   – Вы очень назойливый человек, – заметил Пурвин.
   – Если у Диллинджера и была недавно операция, так неужели за это время шрамы успели полностью зажить? Его верхняя губа должна быть розового цвета. Но у убитого нормальные губы, поверьте мне.
   Пурвин осуждающе покачал головой.
   – Вам следует быть серьезнее. Геллер. Откуда вы берете свои «факты»? Из газетных статей? Откуда у вас столь подробные описания?
   Достав из кармана сложенный лист бумаги, я развернул его и положил на стол.
   – Отдел расследования преступлений, описание преступника номер двенадцать-семнадцать, – сказал я, показывая плакат о розыске Диллинджера, выпущенный ФБР. – Его дал мне мой друг капитан Джон Стеги.
   Пурвин и Коули недоуменно уставились на плакат.
   – Вы прекрасно знаете, что на этих плакатах описание преступника весьма точное и подробное. Обратите внимание: здесь написано, что цвет глаз – серый!
   Коули, показав рукой на плакат, словно боясь прикоснуться к нему, спросил:
   – Вы сравнивали с этим описанием то, что было в отчете о вскрытии?
   – Да, любой репортер, если доберется до отчета, сделает то же, что и я, и вас тогда ожидают неприятные вопросы.
   Пурвин смотрел на плакат широко раскрытыми глазами.
   Он тоже не стал к нему прикасаться. Просто смотрел.
   – Может вам и повезет, – сказал я. – Газетчиков, кажется, удовлетворил сокращенный вариант отчета, который Кернс зачитал после расследования. Я так думаю что, кроме меня, пока никому не пришло в голову просмотреть полный отчет.
   Пурвин собирался что-то ответить, чтобы отвязаться от меня, но я ему не дал.
   – Джентльмены, у вашего трупа есть кое-что, чего не было у Диллинджера – татуировка на правой руке, шрамы от пуль, но не в тех местах, что у Диллинджера. Далее, у убитого – черные волосы, а Диллинджер был шатен, тонкие изогнутые брови вместо прямых лохматых бровей. И зубы – разрушенный верхний правый резец у одного и неплохое состояние зубов у другого.
   Пурвин снова покачал головой, но на этот раз медленно.
   – Просто чепуха. Вы основываете свои выводы на результатах вскрытия, проведенного второпях... Вы сравниваете отчет с данными о преступнике, скрывавшемся от правосудия, собранными неизвестно где и кем на протяжении нескольких лет.
   – Мел, большинство данных описания Диллинджера взято из данных ВМС, вы помните об этом? – осторожно сказал Коули.
   – Правильно, и эти данные весьма точные, – ответил я.
   Пурвин продолжал сопротивляться.
   – Откуда вы все это знаете? Присутствовали при вскрытии?
   – Нет, не присутствовал. Вы думаете, отчет о вскрытии писал пьяный врач. Но патологоанатом Кернс был трезв. Он вообще не берет ни капли в рот. Он великолепный специалист, и вскрытие было сделано тщательно. Он делал заключение по каждому серьезному убийству в Чикаго, начиная с трупа Бобби Френкса и до людей, погибших в день святого Валентина. Кроме того, ему помогал другой врач. И результаты обследования были записаны от начала до конца. Он работает весьма четко.
   – Ерунда, – тихо сказал Пурвин.
   – Я вам скажу еще одно. У мертвеца обнаружен порок сердца, а Диллинджер на свое сердце никогда не жаловался.
   Коули выпрямился.
   – Что?
   – У убитого с детства был ревматический порок сердца. Интересно, как бы Диллинджера взяли во флот с таким больным сердцем? Как бы он смог играть в баскетбол? Я не говорю уже о тех физических нагрузках, которым он подвергался в последнее время.
   Коули взял в руки плакат о розыске Диллинджера и принялся его рассматривать.
   – Может, он знал о своем больном сердце, но никому не говорил об этом, – заметил он, – может, именно поэтому жил так бесшабашно?
   – Нет, концы с концами не сходятся, – сказал я, – в морге лежит другой человек.
   – Кто же? – потребовал ответа Пурвин. Я пожал плечами.
   – Может, этого парня звали Джимми Лоуренс, он был одним из сутенеров Анны Сейдж из Восточного Чикаго или еще откуда-нибудь. Может, просто мелкая сошка, которому давно сделали операцию и до поры до времени скрывали с помощью друзей или тех, кого он считал друзьями. И вот, когда Фрэнку Нитти потребовалось подставить кого-то вместо Диллинджера, пришла очередь этого бедняги.
   Пурвин поднялся и стал расхаживать, не вынимая рук из карманов. Он нервно поглядывал на часы и потом сказал:
   – Нитти, Он вам мерещится под каждой кроватью. Я не могу себе представить, чтобы Нитти каким-то образом принимал в этом участие...
   Я начал загибать пальцы, просчитывая:
   – Анна Сейдж, связанная с гангстерами. Заркович давно был связан с Капоне и, вероятно, помог Диллинджеру сбежать из Краун-Пойнт. Даже кинотеатр «Байограф» связан с Нитти. Там уже много лет была его букмекерская контора. И, черт побери, еще Нитти связан с союзом по прокату фильмов. Где же еще удобнее подставить нам фальшивого Диллинджера?
   – Почему вы сделали это, Геллер? Зачем вы пошли в морг? Почему вы начинаете заваривать эту кашу? – спросил Коули, у которого лицо стало пепельным и сразу ввалились глаза.
   – Вы этого никогда не поймете. Это называется быть детективом.
   Пурвин мрачно засмеялся.
   – Как забавно.
   Он посмотрел на «Рукери», а потом на часы. А Коули промолвил:
   – У вас была уже эта версия, и вам нужно было только убедиться в своей правоте. Я пожал плечами.
   – Наверное, так.
   – Вы учились в колледже?
   – Некоторое время.
   – Занимались научной работой? Какого черта, что ему нужно?
   – Немного.
   Коули наклонился, сложив руки на груди, пытаясь выглядеть, как добрый и мудрый папочка.
   – Вы не задумывались, что будет, если научный работник ищет заранее определенный ответ вместо того, чтобы просто получать объективные результаты?
   – Вы считаете, что у меня сложилось навязчивое мнение, что парень не был Диллинджером? И я искал подтверждение этому?
   Коули утвердительно кивнул.
   – Черта с два. Мне бы очень хотелось, чтобы он оказался Диллинджером. Мне нечему радоваться. Я не чувствовал бы себя таким кретином. Это значило бы, что парочка продажных полицейских из Восточного Чикаго использовали меня, чтобы помочь поймать врага народа номер один за вознаграждение. Мне тоже было бы неприятно, но это лучше, чем подставить какого-то беднягу под пули, чтобы Джон Диллинджер мог пить текилу, трахаться с мексиканскими бабами, спокойно дожить до старости. Нет, у Диллинджера глаза – серые, а у мертвеца – карие. И так далее. Вам лучше признать это, парни.
   Пурвин развернулся и направил на меня свой указательный палец, словно я был подозреваемый, которого он допрашивал. Он хотел, чтобы все выглядело очень драматично, но этого не получилось.
   – Предположим, вы правы, и во всей той чуши, которую вы несете, есть доля правды. И что же нам теперь делать?
   Я снова пожал плечами.
   – Расскажите о совершенной ошибке. Хотя понимаю, вам будет неудобно, ведь заголовки одних газет провозглашают: «Диллинджер – мертв!», а других – «Пурвин – герой!». Все это не так просто. И жутко неудобно. Маленькая Богемия была весенним пикничком по сравнению с этим.