Корнилов Владимир. Демобилизация

   - Такси! - поднял он у подъезда руку, подвез Бориса до улицы Калинина и не дал расплатиться с водителем.
   - Не робейте, у меня здесь кое-какие связи, - кивнул на величественное здание Ленинки.
   - Спасибо, - выдохнул лейтенант. Но билет ему выдали без всяких препирательств.
   - Вот вы тоже научная личность, - усмехнулся Бороздыка, как бы намекая, что хотя лейтенант обосновался в привилегированном зале, дистанция между ним и кандидатом наук Бороздыкой никак не уменьшилась.
   - Спасибо, - повторил Борис, надеясь, что Игорь Александрович останется в библиотеке, но тот вышел вместе с ним.
   - Я к брату, - сказал лейтенант.
   - Он уехал. Сегодня утром, за город с прокуроршей. Попытка примирения. Хотите, пойдем ко мне?
   - Мне чемодан забрать надо. Я вроде бы демобилизовываюсь.
   - А вот это зря! Армии нужны образованные люди. В армии вы абсолютно на месте. Что вы штатский?! Нуль! Неужели же при вашем образе мыслей подадите в аспирантуру?
   - Не знаю. Еще не решил.
   - Не играйте с собой в прятки. Вам, русскому человеку, в армии самое место. В вас я вижу черты истинного армейского офицерства.
   - Это во мне? - удивился лейтенант.
   - Да, в вас. Ваша судьба темно служить в далеком полку. Вы умны, не тщеславны. Вы - крепь России.
   - Спасибо. Но это не так.
   - Так, так, - воодушевлялся Игорь Александрович. - К Жорке несколько лет назад захаживал артиллерист, майор, потом, кажется, подполковник. Красавец детина. Сажень в плечах. Росту - на двоих достанет. А уже порченный. Уже с тухлинкой и на московских аривисток заглядывался. Вот это уже гнилая крепь. Пижон, голос лощеный. А поглядишь, когда молчит, ну, прямо, Георгий Победоносец. Забыл фамилию... Рагозин, Распевин...?
   - Ращупкин, может? - неожиданно для себя выпалил Курчев.
   - Кажется. А что? Знакомы?
   - Встречался, - хмыкнул Борис.
   "Ничего себе кино, - вертелось в мозгу. - Вон куда залез Журавль. Еще недостало, чтоб он ко мне в фатеру Ингу привел. А что? Вполне возможно?! Ведь звонил из автомата и ему не обломилось. А Инги как раз в Москве нет. Да нет, брось! Она за доцентом..."
   - Чудно, - сказал вслух. - Вот уж не думал, что Ращупкин вхож в вашу компанию. По-моему, полная несовместимость.
   - Безусловно, - согласился Бороздыка. - Фанфарон ваш подполковник. Но у Жорки кого не бывает?! Этот, кажется, через немку, учительницу свою, попал. Да вы ее знаете. Алексей Васильевич говорил, что вы на юг вместе ездили.
   - Через Клару Викторовну? Ого! - засмеялся обрадованный лейтенант. Прямо, как в игру - тепло, горячо, жарко...
   - Лохшваге? - понимающе скорчил рожу Бороздыка.
   - Нет, не то... - отмахнулся лейтенант. Он случайно знал это жаргонное немецкое словцо. - Просто чудно, что Журавль оказывается так рядом. Я в общем-то с ним здорово знаком. Вот удивится.
   - Большой ходок?
   - Там, где он, не расходишься.
   "Бедная Кларка, - подумал Борис, поднимаясь с не отстававшим от него Бороздыкой по бывшей Поварской. - Так вот он, праздник тела?! Н-да... Ничего не скажешь. Крыть нечем".
   Ему немного было обидно, что не по своей воле пришлось соревноваться с командиром полка. Но в то же время новость, сообщенная Бороздыкой, вносила ясность в возобновленные отношения с переводчицей.
   "Ну и фиг с ней. Звонить не буду".
   "А причем она? - тут же перебил себя. - Почем она знала, что Журавль мой командир полка, если он тогда еще полком не командовал?"
   - Да, гниловатая крепь, - будто опробовал голос, с удовольствием повторил Игорь Александрович. - Ваш брат метко его окрестил. Голиаф. В смысле - такой большой и такой ненужный.
   - Чья бы корова... - не удержался Курчев.
   - Что, не в ладах? А мне, признаться, последние дни ваш кузен нравится. Конечно, много наносного. Но внутри незамутненное, абсолютно русское нутро.
   - Возможно, я так далеко не лазил.
   - Я сам не думал. Человек занимается Западом, и вдруг такие исконные мысли и склад ума. И даже - трудно поверить - начатки религиозного воспитания.
   - Он что, признался? - вздрогнул Курчев.
   - В чем? Просто мы поговорили несколько вечеров и оказалось, что этот с виду англоман, мимошник, - весь в поисках, в смятении, но в то же время с чувством дороги...
   - Это у него от семейных неурядиц. Еще Толстой писал, что в несчастливых семьях пробуждается либерализм.
   - А чувство иконы - тоже от неурядиц? - перебил Бороздыка. - Я вам, лейтенант, если помните, в прошлый разговор объяснял, что у вас недоразвито приятие мистического. Вы ползете, а нужен полет. Вот в вашем кузене есть соборность.
   - Почувствовали, или сам сказал?
   - Такие вещи не расскажешь. Это есть или этого нет. В Алексее Васильевиче есть.
   - Должно быть, - согласился лейтенант. - В Греции всё есть. Мне сюда, - кивнул на дом Сеничкиных.
   - А мне дальше, - кивнул Бороздыка в сторону Садового кольца. Звоните. И запомните, я на выпады не откликаюсь. А по сути мы с вами единоверцы, - и Игорь Александрович двинулся к остановке троллейбуса. Вечером он был приглашен к родственникам Хабибулиной. Но, встретясь чуть позже с Ингой, ограничился простым: "сегодня я впопыхах". Бороздыка любил напускать туману.
   - Ну и наплел, - бормотал меж тем лейтенант, поднимаясь мимо лифта по узкой, но довольно чистой лестнице. - Темно служи в полку. Тоже нашел Николая Ростова. А Ращупкин - хорош! Но, слава Богу, не с Ингой...
   - А тебе разница? - тут же перебил себя.
   - Разница, - сказал почти громко и позвонил в дверь.
   7
   Дядька стоял в столовой и допивал компот, сплевывая косточки в блюдце, которое держала тетка.
   - Опоздал, брат. Раньше бы тебе прийти, - улыбнулся племяннику.
   - Уже поздно, Вася. Торопись, - сказала тетка и подала мужу пиджак. Опоздаешь, - добавила, вытягивая у него из-за ворота салфетку.
   - Я на минуту, штатское забрать, - сказал Борис. - Елизавета выехала.
   - Ух ты! Поздравляю, - министр положил руку на плечо племянника, тетка сняла ее с курчевской шинели и сунула в рукав синего драпового пальто.
   - Ну, что ты, Вася, как маленький? Борис еще придет.
   - Я в отпуске, - сказал Курчев. Он прошел в кладовку и взял свой желтый кожаный чемодан, близнец того, что стоял сейчас на Переяславке, хотя куплены они были - один в Ленинграде, другой - в сельпо под Москвой.
   - Подкинете? - спросил отпиравшего дверь дядьку.
   - Давай, - сказал тот и хотел пропустить племянника на лестницу, но Ольга Витальевна и тут их разлучила.
   - Езжай, Вася. Мне с Борисом побеседовать надо. Раздевайся, Боря.
   Курчев с неохотой снял шинель, чувствуя неловкость, как в былые годы в деканате после прогулов.
   "Полтора таксишных червонца не дала сэкономить! Может, шеф бы еще у магазина на Мещанке постоял". Идея потолочных обоев, на которых можно было намалевать какую-нибудь абстрактную чепуху, никак не покидала лейтенанта.
   - Садись, - сказала тетка. - Или нет, пойдем.
   Она повела его в соседнюю с ванной спальню, в которой лейтенант ни разу не был. Уходя или уезжая, Ольга Витальевна всегда запирала эту комнату.
   "Золото у нее там или крест из алмазов?" - гадал когда-то Борис.
   Спальня выходила во двор, но при двух больших окнах была необыкновенно светла. Мебели в ней было только две кровати, трюмо и два кресла по бокам низкого круглого столика.
   - Садись, - толкнула его тетка, как первоклашку, в кресло, сама села во второе, но тут же поднялась и повернула ключ в замке.
   "С чего это она? - подумал Борис. - Неужели гульдены хочет выдать, споловинив, понятно? Чёрт с ней. Половина больше нуля".
   - Ты знаком с некоей Рысаковой? - вдруг спросила тетка.
   - Нет, - не краснея ответил племянник, глядя в ее напудренное не старое лицо. - А кто такая? - тут же спросил, удивляясь своему спокойствию.
   - Не притворяйся, пожалуйста. Ты ее видел у нас и даже провожал домой. Аспирантка Инга Рысакова.
   - Ингу помню, а Рысакову нет. То есть не знал, что она Рысакова.
   - Да. Рысакова, если не поменяла фамилии. Ее бывший супруг печатает Алешу у себя в журнале.
   "Вот информация!" - подумал Борис и тут же согласился, что про Крапивникова слышал и даже однажды разговаривал с ним.
   - А про нее что можешь сказать?
   - Ничего. Красивая девушка.
   - Девушка? Ничего себе девушка... Мужа отбивает.
   - Василия Митрофановича?
   - Не паясничай! Ты что, злить меня собрался? Лешку. Лешку у Марьяны из-под носа уводит.
   - Скажите!
   - Пойми меня, Боря. Я знаю, между нами большой любви нет. Но дядю Васю ты любишь и Алешка тебе почти брат. Пойми. Рушится семья. И ты знаешь, что это не простая семья. Ты знаешь то, чего никто не знает. Надька - и та не догадывается, а ты знаешь, - приглушила голос, хотя десятиклассницы не было дома.
   - Пойми, Боря. Все это мне далось, - она сделала охватывающий жест рукой, намекая не только на квартиру, но и на семью, - ох, не просто. Ты маленький был. Ты нашей прежней жизни не видел. Ты не помнишь, какая я была и каким тогда был Вася. Васька... Что Васька?! Васька плотник был. Загульный плотник. Вроде... Ну, чего там...
   "Это она про моего отца хотела сказать", - подумал лейтенант, но промолчал.
   - Ты не знаешь, чего мне стоило поднять Васю. А Алешку? Ведь Алешка двадцати восьми нет, а уже доцент. Жареный петух не клевал Алешку. И вот тебе, пожалуйста, - теперь пристает ко мне: кто мой отец, да что мой отец? Да расскажи про деда. Иконы, видите ли, ему нужны. Собирать задумал. А тут вчера перед отъездом (слава Богу, уломала - съездить с Марьянкой, может, помирятся), вчера перед самым отъездом вдруг такое сказал, что до утра капли пила:
   - Я, мать, еще, может быть, верну себе настоящую фамилию. Понимаешь?
   - Сильно забирает!
   - Представляешь, каково отцу?! Ведь Вася Лешке отец. Ну, согласна, Сретенский звучит красивей. Но ведь я сама уже давно Сеничкина - и ничего. Заслуженная учительница. А Сретенских где теперь сыщешь?
   - Да вы не расстраивайтесь. Это он так, для фасону.
   - Думаешь?
   - Факт. Что он, пойдет в отдел кадров или, еще хуже, - в райком и скажет: "Мол, так и так, обманывал вас и партию. Никакой я не сын в ранге министра, а отец мой посажен еще когда, и дед мой вообще поп, а мать - дочь расстрелянного попа?" Чёрта лысого так скажет. Может, теперь не посадят, но доцента отберут и еще из партии вытурят. Очень он им нужен без ранга министра...
   - Ну, ты это положим... - заикнулась тетка. - Так, думаешь, не пойдет?
   - Нет. Кишка тонка.
   - Пожалуйста, без словечек. Тут тебе не казарма.
   - Извините, как умею, - встал с кресла.
   - Боря, держи себя. Я с тобой как с родным разговариваю. Нехорошо пользоваться чужой беспомощностью.
   - Что вы, Ольга Витальевна? - снова сел в кресло. - Все это чепуха и волноваться нечего.
   - А эта Инга Рысакова, она что - тоже славянофилка?
   - Не знаю, - усмехнулся племянник. - По-моему, нет.
   - По-моему, тоже. Ведь Теккерёй англичанин.
   - Так точно. У вас хорошая информация.
   - А ты думал? - не почувствовала насмешки тетка. - Но какова Марьянка?! Представь, я ожидала сцен, а она тихо уложила чемодан (даже твой чуть не взяла - он ей больше понравился) и ушла к подруге. Скажите пожалуйста! Никогда бы не поверила. Гордость и гордость! А где была ее гордость, когда Алеша знать ее не хотел, когда я уже сосватала его со Светланой Филипченко? Где была ее гордость в новогоднюю ночь, когда явилась на чужую правительственную дачу?
   - Я, кажется, понял, - рассмеялся лейтенант.
   - Что ты понял?
   "Ох, чуть не ляпнул ей, - подумал про себя. - Ну, теперь все ясно: Марьяшка шьется с Журавлем. И как мне раньше в голову не пришло?"
   - Что ты понял? - властно повторила тетка. - Что тут вообще можно понять?
   - Ничего. У нее была гордость, но Марьяшка ее подавляла, а теперь перестала подавлять. Вот и все.
   - Умник. Подавляла, перестала. Я всегда догадывалась, что это за особа и все ее похождения предвидела. Но уж если расписался с ней, то держись. И что он нашел в этой аспирантке? Гладильная доска!
   "Ух ты, - подумал Курчев. - А что? У тетки вполне хватит пороху провести по девчонке утюгом".
   - А вам что - киоск с пивом нужен? - спросил сердито.
   - Ох, ох! Значит, ты тоже влюбился? Ну, что же, потягайся с Алешкой.
   - Спасибо.
   - Ты понимаешь, что наш разговор - никому...
   - Нет, не понимаю.
   Он повернул ключ в замке и надел в коридоре шинель.
   - Не сердись, Боря. У нас сейчас нет денег, - примирительно сказала тетка.
   - Ладно, - козырнул он и поднял чемодан.
   - Вот жеребячье отродье, - бормотал, спускаясь по лестнице. - Пожалей такую, а она на тебя тут же дерьма наложит. И все равно жалко. Ведь смешно. Тетке скоро пятьдесят, а у нее ни одной близкой души. Всю жизнь - прячься и таись. В советчики меня зовет, а из меня какой советчик? Да и плевать ей на меня. Секретничает, а в грош не ставит. "Денег у нас сейчас нет, Боря..." Будто я просил. Съедят они Ингу. А Алешка - гусь лапчатый, фраер. Вот бы кому я с удовольствием врезал. И вправду петух не клевал...
   Он вышел из подъезда и зашел в автоматную будку. Старуха сказала, что Инга вернулась, но куда-то выскочила на полчаса.
   Тогда он схватил на стоянке такси, доехал до хозяйственного магазина на Мещанке и купил десять рулонов потолочных обоев.
   - Погоди минутку, - кивнул шоферу и снова позвонил аспирантке. Прошло двадцать восемь минут, но Инга еще не вернулась.
   Он влез в такси и открыл чемодан, чтобы уложить в него хоть часть рулонов. Не хотелось обижать соседку. В чемодане костюм и рубашки были скомканы. Видимо, Марьяна действительно собиралась уйти с его чемоданом, но была вовремя уличена.
   "Сволочи, в грош меня не ставят, - снова подумал с обидой. - Эта роется, как в своем гардеробе, тетка лезет со своими переживаниями и тут же: это тебе не казарма! И даже не скрывает, что я для нее - тьфу и растереть".
   Он захлопнул чемодан, злясь еще и на соседку, которую почему-то надо бояться, хотя обои клеятся на его собственные стены.
   - Хрен с вами со всеми, - сказал вслух, остановил такси, расплатился, вытащил чемодан и плохо связанные бечевкой рулоны и медленно побрел мимо своих окон, забранных изнутри газетами. Степаниды дома не было, а в полутемных сенцах на лавке, поигрывая от скуки никелированными когда-то шишечками кровати, сидела чернявая Валька-монтажница.
   - Ты как здесь? - спросил, доставая с дверной притолоки ключ от коридора.
   - Мог бы и повежливей!
   - Давно ждешь? - спросил мягче, надеясь, что Степанида ушла раньше Валькиного появления.
   - Нет, - усмехнулась девушка, вольной походочкой вошла за лейтенантом в коридор и, напевая, ждала, пока он снимет со своей двери амбарный замок.
   8
   Алексей Васильевич и Марьяна понимали, что из примирения ничего не выйдет. Но ни он, ни она не думали, что им с самого начала настолько не захочется притворяться и предпринимать самые ничтожные попытки для восстановления какого-то подобия семейных отношений.
   Едва распаковав чемодан и выкурив из комнаты Марьянину сестру, второкурсницу, восемнадцатилетнюю избалованную девчонку, предпочитавшую тратить каждый день чуть ли не три часа на дорогу, лишь бы не жить в общежитии, они заперли дверь и сели играть в карты. Карты были маленькие, пасьянсные, а игра называлась "бёзик". Играли в нее двумя колодами, начиная от семерок.
   "За два года так осточертеть!" - думал доцент, глядя в развернутые веером карточные фигуры. - Квинта, - сказал вслух.
   - Какая квинта, когда у тебя взяток нет, - усмехнулась жена. - Нет уж, фигушки. Давай на деньги и всерьез. Хоть навар будет.
   - Давай, - кивнул доцент, смешивая карты. Но игра все равно не ладилась.
   "За два года... Нет, будем точными, за два года и восемь месяцев... размышлял про себя, снося всяческую мелочь и придерживая бубновых валетов, которые в парах с пиковыми дамами назывались "бёзиком" и приносили сразу пятьсот очков. - Красивая баба. Губы вон какие и сама какая, а никак... Ну просто ничего... - думал доцент, косясь на узкую девичью тахту, на которой ему предстояло провести с женой минимум три ночи. - Хотя бы Бороздыка не подвел и прибыл в субботу. Все же не так тошно будет. Раскладушку тут поставим".
   - Сорок, - усмехнулась Марьяна, открывая пикового короля с дамой. Зря надеялся.
   - А я и не надеялся.
   - Тогда и начинать нечего.
   - Я про карты, - покраснел Алексей Васильевич.
   - А я про всё...
   Кон был доигран и Марьяна записала за мужем два рубля с мелочью.
   "Если бы у нее квартира была, - размышлял доцент, сдавая на вторую игру, - тогда все просто. Берешь чемодан и уходишь. Или она к себе возвращается. А так - слишком по-кулацки. Ей ведь приткнуться некуда. У Шустовой - это не жизнь. Та в нервотрепке. И вообще, сколько можно жить у подруги. А мать даже на эшафоте не разменяет квартиры. И, кажется, казенную менять нельзя. Конечно, это красиво - взять чемодан и уйти. Правда, если это твой чемодан, а не Борькин. Хорошо еще, - усмехнулся, - Проська заметила".
   - Чему смеетесь, Алексей Васильевич? - спросила жена. - Пусть квартирные дела вас не заботят. Я у Борьки поживу.
   - Его демобилизуют.
   - Улита едет...
   "Рентгеновая женщина, - подумал доцент, даже не удивляясь. - Впрочем, это у нее профессиональное. Но деться ей действительно некуда. С мамаши еще станет выписать ее из лицевого счета. Впрочем, нет. Мать не глупа. Марьяшка в бутылку полезть может. В конце концов, чего уж такого страшного? Все разводятся и мы разведемся. Детей нет и кому какое дело? Жалко, конечно, что рушится семья. Но, с другой стороны, какая семья? Гражданский брак. Загс. С Ингой мы повенчаемся".
   - Восемьдесят, - сказала жена, открывая четыре бородатых карты.
   - Везет, - усмехнулся доцент. - Впрочем, у тебя их больше было.
   - Все мои. И твоя тоже здесь, - показала на пухленькую бубновую даму, нисколько не похожую на Ингу.
   - Она - червовая.
   - Ах, да. Я забыла. Моя сводная сестра.
   - Могла бы не напоминать...
   - Ох, простите, Алексей Васильевич. Простите. Вечно я вам наступаю на святые мозоли. Но, к сожалению, мы с Ингой Антоновной сестры. Не сводные, не единоутробные, а однофалли...
   - Хорошо, хорошо. Если тебе так угодно. Никто у тебя не отнимает твоего остроумия. Только уж очень попахивает отделением милиции.
   - Ну и что? Я из отделения милиции. Ты нашел меня в отделении.
   - Ты меня нашла.
   - Хорошо, хорошо. Мы нашли друг друга. Твоя милиция тебя подстерегла. Чего ты еще хочешь? Я милицейская шлюха, а ты розовый философ, доцент, влюбленный в мисс Седли? Так? Ничего у тебя не выйдет, Лешенька. Борька на ней женится. Она для Борьки.
   - Ради Бога...
   - Какое благородство! Господи, какое благородство! Родон Кроули, джентльмен от мальтузианства... Простите, от антимальтузианства! Или нет, я уже заговариваюсь. Новоиспеченный славянофил Алексей Сретенский уходит от порочной жены! Голубица, гряди! Во втором браке надевают фату?
   "Чёрт ее знает, что такое, - снова усмехнулся доцент. - Вот рентгеноскопия!"
   - Еще три сорок припиши. Может быть, я передумаю и сниму себе комнату. Три сорок и два двадцать - пять шестьдесят. Мало. Даже на день не снимешь. Плохо проигрываешь, Алешенька, - сказала, тасуя карты.
   - Квартира - это твой козырь, - помрачнел доцент. - Но каждый раз козырять - неблагородно.
   - Простите и не казнитесь. Я поселюсь здесь.
   - Женька будет счастлива, - кивнул муж в сторону соседней комнаты, куда они вытеснили Марьянину сестру. - Я бы мог тебе помочь подыскать...
   - Отступное? Родон Кроули предлагает Ребекке отступного. Извините, ваше преосвященство, дворяне взяток не берут.
   - Ты? Ты дворянка? Господи, уморила!
   - А ты думал? Станцию Фирсановку слышал?
   - Родовое поместье?
   - Бог его знает. Может, родовое, а может, на барщине там вкалывали. Надо отца спросить. Я как-то не интересовалась.
   - Вот всегда у нас так, - вздохнул доцент, радуясь возможности перейти от препирательств к какому-то общему разговору. - Родства не помним. На предков плюем. Ты смеешься, а может, у тебя действительно благородная фамилия?!
   - А чего в ней благородного? Я за пятнадцать рублей ее сменила. И плевать тебе на мою благородную фамилию и на свою - тоже.
   - Я еще ее верну.
   - Ох, испугал! Мамочку пугай, а я пуганая.
   - Ничего ты не понимаешь. Думаешь, донкихотство какое-нибудь? Ничего подобного! Я не Дон-Кихот.
   - О, конечно. Тут я с вами целиком и полностью. "В наш век, когда все дороги ведут..."
   - Заткнись!
   - Ого...!
   - Ну, прости. С тобой говорить невозможно. Да, вчера было "в наш век", а завтра, вернее, послезавтра или после-послезавтра уже не будет "в наш век". Другой будет век. Ты же умная баба.
   - Благодарю.
   - Не за что. Ты - умная, Марьянка, и должна понять: ничего не стоит, все движется.
   - Диалектика.
   - Хотя бы, - поморщился доцент. - Эксперимент не получился. Отец родной уже чувствовал и, когда приперло, вспомнил и Ивана Грозного, и Донского, и синод открыл...
   - Понимаю...
   - Ну, вот. Чего ж ерепенишься? Государство есть государство, и без этих, ну, в общем, - балок... (он хотел сказать по Бороздыке - крепей, - но забыл это слово) не обойдется. Если балка - дрянь, то менять надо, а то все поплывет.
   - И что же - благородные фамилии нужны?
   - И они тоже. Якобинского дворянства не получилось.
   - Ой ли?
   - Да, не получилось. В 37-м перемололи, да и вообще Победоносиковы скапутились.
   - Смелый ты стал.
   - Это с тобой...
   - А вдруг донесу? Лучше Инге своей вещай, а я слышать этого не слыхала и вообще ни к чему мне. Играть еще будем?
   - Давай, - нахмурился доцент.
   - Ты пойми, - сказал спустя две партии, в которых ему везло и он отыграл половину проигранных денег. - Идеи - это материальная сила. Идеи те же опоры и одновременно рельсы, направляющие, трамплины, если хочешь... Нельзя все сводить к снижению цен.
   - Давно, кстати, не было.
   - Налог с крестьян снизили. Зато теперь народ накормим.
   - Ой ли?
   - Не кривляйся. Еда еще не все. Мы - люди, а людям нужен Град!
   - Припаси это для Инги. Я тупая. Какой там Град, если на головах друг у друга живем, трех метров квадратных на человека не набирается!..
   - Китеж-Град. Библию читать надо.
   - В библии Китежа нет. Если уж слушаешь Бороздыку, так хоть запоминай, откуда что. И вообще припаси все это для аспирантки. Меня охмурять нечего. Сам из долгополых. И Инга твоя такая.
   - Она настоящая.
   - Как же! Родственник бомбу в царя кидал?
   - Ну?
   - Тихвинский был мещанин. Дворянством там и не пахло.
   - Все равно. В истории он есть. Помнят.
   - И чего помнить? Кучера убил и своих всех заложил.
   - Брось...
   - Заложил. Сразу раскололся и всех как есть назвал. Почитай, если не веришь.
   - Мне неинтересно. И вообще дочь за отца...
   - Ну, это уж, конечно. Особенно за двоюродного дедушку. Только нечего хвастаться: История! Остался! Или Освободителя жалеешь?
   Сеничкин, который еще не обсуждал с Бороздыкой деятельности Александра II, благора-зумно промолчал. "Конечно, я темноват, - думал он. - Не темноват, а точнее, кое-что пропустил. Всего объять невозможно. Игорь Александрович - болтун, но в начитанности ему не откажешь. А все-таки сути он не ухватывает. Не политик. Всякая мораль должна опираться на политику. Вопрос о власти выше вопросов морали. Морально все, что тебе на пользу. Но с мамашей я зря ссорился. Не поймет и еще отцу расскажет. Нет, пожалуй, не расскажет... И все-таки не надо было ее расстраивать. Пристала: 'Помирись с Марьяной, помирись. Представляешь, как расстроится Василий Митрофанович'. Чёрт, всюду Василий Митрофанович!.."
   - Прошла весна, настало лето,
   Спасибо Васеньке за это,
   - не удержался он и, подражая материнскому голосу, выпалил вслух.
   - Бесчувственный ты, - сказала жена. - Кричишь о первородстве, а родную мать ни в грош не ставишь. Тебе ее ругать не за что.
   - Как сказать...
   - Не за что. Женщина, которая ради сына пошла на мезальянс, - уже Жанна д'Арк.
   - Не кривляйся.
   - А что, "гробик ребенку и ужин отцу", - пропела и показала мужу язык. - Жалко мне тебя, Лешка. Только не изображай смертельно обиженного. И с аспиранткой ты наплачешься и с Игиными идеями насидишься. Да, да и не спорь. Все кончится большими сухарями и адвокатами!..
   - Много ты понимаешь!
   - Сколько надо. Я же не говорю, что всего этого, о чем поет Бороздыка, не будет. Может, и будет. Может, произведут капремонт, заменят балки и перекрасят фасад. Только малярам и архитекторам никогда не светит. Вспомни Барму и Постника.
   - Не каркай!..
   - А ты не высовывайся. Кто опережает свое время, тот не доживает до следующего...
   - Тебе бы лекции читать!..
   - А что - буду! И статьи писать буду, и монографии! Все у меня, Лешенька, будет, а у тебя небо в клеточку, как говорят у нас в милиции! Эх ты, товарищ прокурора! Десять лет науку долдонишь, а ни черта не понял. Музыку заказывает тот, кто платит, а танцует меня тот, кто меня ужинает.
   - Сейчас уже не то.
   - Что не то? То самое. И сколько ни дуйся, приемного отца не переплюнешь. Ты у него плясать будешь, а не он у тебя.
   - Отца академик съест.
   - В данном случае, возможно. Но этому... - Марьяна назвала Героя, ... тоже не пофартит. И он - плясун и лабух. В общем не советую:
   Никому не говори,
   Залепи газетою,
   - пропела, переделав на свой лад скабрезную частушку.
   Они еще долго спорили, пока Марьянины родители не вернулись с завода и Сеничкиных не позвали к обеду. У Фирсановых доценту всегда бывало не по себе, а теперь из-за неладов с женой он вовсе был не в своей тарелке и поэтому много пил и острил, большей частью не к месту. И, чего с ним никогда не случалось, рассказал при теще и свояченице пару сомнительных анекдотов.
   - Разошелся, - усмехалась Марьяна, отчасти радуясь, что заботы о пьяном муже уведут ее от разговора с матерью, ошеломленной внезапным приездом дочери и зятя.
   "Нет, я здесь не нужна, да и Женька психовать будет. Поздно ты очухалась, подруга", - сказала себе.