Страница:
– С вами вместе и то уже шесть человек! – улыбнулся Иван Васильевич. – А это сила!
– Я еще согласия вступить к вам не давал, – хмуро уронил Михалев.
– Зло держишь за прошлое? – совсем близко придвинулся к нему Иван Васильевич, стараясь поймать его взгляд. – Жизнь – штука жестокая, и не тебя одного бьет по голове. Так что ж теперь, идти к немцам на поклон и стать таким же холуем, как Ленька?
– Этого гада я своими руками… – Михалев сжал и разжал кулаки, – задушу!
– И мой гаденыш связался с ними, – понурив голосу, сказал Добрынин. – Батьку розгами секли, а он стоял и ухмылялся…
– Чем ты сейчас занимаешься? – повернулся к Михалеву Иван Васильевич. – Шоферишь? На базе?
– Ленька меня загнал на лесоповал, чтобы с моей Любкой сподручнее было миловаться… – выдавил из себя Николай.
– А как Яков Ильич? – Иван Васильевич повернулся к Семену: – Тоже на службе у немцев?
– Бате лишь бы выгода, он и черту рад услужить, – ответил Семен. – Торгует, заготовляет. Ленька подбивает его публичный дом открыть для господ офицеров.
– С полицаями сотрудничает?
– Этого нет, – сказал Семен. – И Леньку осуждает, мол, не зарывайся, мало ли что может случиться. Потом все аукнется.
– Умный у тебя отец, – усмехнулся Кузнецов.
– Так что с моим иродом-то делать? – спросил Добрынин. – Стыдно людям в глаза смотреть: сын – полицай!
– Придется пока смириться, Иван Иванович, – сказал Кузнецов. – Вам будет больше доверия от немцев. С сыном не ссорьтесь, не злите его. Будьте с ним помягче, глядишь, и он кое-какую информацию полезную для нас сообщит.
– Толковал, что, может, в разведшколу пошлют и офицерское звание присвоят… Только трус он, против немцев не стал воевать и против своих не будет.
– Ну, вы лучше знаете своего сына, – сказал Кузнецов. – Если он трус, тем легче будет с ним сладить…
– Мы тут чего-то замышляем, – заговорил Михалев, – а немцы почти всю Россию захватили!
– Это тебе бабка Сова нашептала? – продолжал Кузнецов. – Вы же умные люди, неужели не понимаете, что фашисты запугивают вас?
– То, что они в Андреевке, это тоже выдумка? – возражал Николай. – Уже и не знаешь, кому верить!
– Я сегодня днем слушал наше радио, – спокойно заговорил Иван Васильевич. – Москва, товарищи, наша! Сопротивление фашистов сломлено, они оставили Крюково! В этом бою наши воины захватили шестьдесят танков противника, больше сотни автомобилей и много другой техники и вооружения… Перешли в наступление и наши части на истринском направлении! – Он обвел присутствующих сияющими глазами. – Я думаю, что это начало великого бегства гитлеровцев от столицы! Теперь правдивую информацию о положении на фронтах вы будете регулярно получать от нас. Население должно знать правду, а не слушать геббельсовскую брехню!
– Вон оно как, оказывается, закрутилось! – покачал головой Добрынин. – А мой-то дурачок решил, что немцы сюда навек заявились.
– А что я могу сделать на лесоповале? – спросил Николай Михалев.
– Отсидеться в тишке в такое время никому не удастся, – продолжал Иван Васильевич. – Ты, Коля, будешь нашим связным. Когда нужно будет, мы тебя найдем… Кстати, узнай, много ли леса идет на базу.
Николай промолчал.
– И еще одно: собрал я вас, потому что доверяю. А кто сомневается или боится, лучше сразу скажите…
– Значит, мне идти в ихнюю комендатуру? – спросил Добрынин.
– Идите, Иван Иванович, и старайтесь, чтобы комендант увидел ваше усердие, – ответил Кузнецов. – А вот когда войдете к ним в доверие, мы и начнем действовать.
– А чего тут нет Андрея Ивановича? – спросил Михалев.
– Тут много кого еще нет, – отрезал Иван Васильевич. – Чем меньше вы будете знать про других, тем лучше.. Всякое может случиться. Заподозрят кого-либо из вас – возьмем в отряд, а пока… работайте, завоевывайте доверие – это главное сейчас.
– Тут завклубом звал меня в самодеятельность, – вспомнил Семен. – Готовит для немцев концерт силами местных талантов… Я его подальше послал.
– Что ж, значит, Архип Алексеевич продался немцам, – проговорил Кузнецов. – А ты выступи в концерте, Семен. На пару с братом.
– Шутите?
– Да нет, я серьезно, – сказал Кузнецов.
Один за другим, низко пригибаясь в дверях, уходили из бани. Иван Васильевич задержал Семена.
– Придется учиться науке лицедейства, – сказал он. – Раз Ленька советует идти работать на базу, значит, верит, что ты в душе с ними… Возьми себя, Семен Яковлевич, в руки, не ссорься с братом.
– А чего же я тогда упирался, как бык? – возразил Семен. – Ленька мне и в полицаи предлагал, и начальником станции.
– Скажи, что присматривался, мол, прочно ли немцы осели в России, не побегут ли назад. А теперь наконец понял, что Советской власти капут. Думаю, что будет звучать вполне правдоподобно.
– Есть одно «но»… – замялся Семен. – Жена, Варя. Люто ненавидит их… И вдруг я… Может, сказать ей?
Иван Васильевич крепко взял его за плечо, развернул к себе, будто вонзил в его глаза свои сузившиеся черные зрачки:
– Никогда и ни при каких обстоятельствах никому ни слова: о твоей связи с нами никто не должен знать. Даже Варвара.
– Ох, уйдет от меня жена, – вздохнул Семен.
– Ладно, мы с Дмитрием что-нибудь придумаем, – успокоил его Кузнецов. – А пока – могила. Вот насчет своего хорошего отношения к немцам распространяйся сколько угодно. И помни, сейчас нет для нас человека в Андреевке ценнее, чем ты.
Они крепко пожали друг другу руки, и Семен скоро растворился в темноте. К Кузнецову неслышно подошел лейтенант Василий Семенюк. Он и впрямь был небольшого роста и в белом сумраке походил на подростка.
– Разрешите, товарищ капитан, ликвидировать эту гниду – Бергера? – поеживаясь, сказал Семенюк. – Я ему приготовил гранатку в окно, а?
– В Андреевке пока не должно быть совершено ни одной диверсии, – сухо ответил Кузнецов. – Зарубите это себе на носу, лейтенант!
Уже не первый раз Семенюк вызывался на опасные операции, видно, парень боевой, рвется действовать. Ивану Васильевичу хотелось испытать Василия на деле, но все не было подходящего случая. Пока он назначил его своим помощником по разведке. Партизанский отряд был создан. Начальником штаба стал старший лейтенант Григорий Егоров. Дмитрий Абросимов был заместителем и политруком. Землянки вырыли в глухом Мамаевском бору, который примыкал к топкому болоту. Группы по пять – восемь человек каждый день выходили на разведку в окрестные деревни, иногда углубляясь на двадцать – тридцать километров. Возвращались не с пустыми руками: приносили муку, сало, соленые грибы, лопаты, топоры, керосин в бидонах. Многие сменили рваное обмундирование на тужурки, телогрейки, суконные полупальто – крестьяне, чем могли, делились с партизанами. Всем был отдан строгий приказ командира – Кузнецова: не вступать ни в какие стычки с фашистами. Впрочем, в этой глухой местности их было мало, в основном они держались поближе к большакам и железнодорожным станциям. В дальних деревнях, в которые немцы наезжали изредка, еще можно было разжиться кое-чем из продуктов. На колхозных полях осталось много картошки, и специальный продотряд до снегопада запас картошку на всю зиму. Группа, которой руководил Семенюк, однажды привела в лагерь худую одичавшую корову.
Сначала хотели ее зарезать, потом решили оставить, глядишь, молоко будет, только нужно ее как следует подкормить. Нашлись энтузиасты и накосили на болоте травы, позже обнаружили неподалеку одонок. Сначала буренку привязывали к колу, а потом стали пускать пастись на полянах, где сквозь полегшую траву еще пробивалась зелень.
– Партизанский отряд называется, а на семьдесят человек четыре автомата, – чуть слышно бубнил в спину Семенюк, когда они пробирались огородами к бору. – Шарахнули бы по этому Бергеру. А без оружия мы ничто. Полевая бригада по заготовке картошки. И я никакой не начальник разведки, а обыкновенный бригадир.
– Без картошки тоже в лесу не проживешь… – улыбнулся Кузнецов. – Ладно, есть одна идея, лейтенант, возьми десять человек и отправляйся на отдаленную станцию, ну, скажем, в Семино, это километров шестьдесят отсюда. Там тоже пилят лес для Германии. Постарайся раздобыть оружие и боеприпасы. Четыре автомата и свой личный парабеллум – все отдаю вам.
– Есть, товарищ капитан! – обрадованно рявкнул Семенюк и в то же мгновение кувырком полетел на хрупкий мох.
– Ты что же это орешь, – шепотом обругал его Кузнецов. – А еще разведчик!
– Товарищ капитан, научите меня вашим приемам, – ничуть не обидевшись, прошептал Семенюк.
– Отбери ребят покрепче – завтра займемся, – сказал Иван Васильевич. – Оружие добровольно никто нам не отдаст.
Луна поднялась над бором, колючие ветви посверкивали изморозью, сразу за клубом открылось белое поле с редкими молодыми елками. Белая крыша клуба сияла, от жилой части здания к ним кинулась собачка, но, тявкнув два раза, снова скрылась в тени крыльца.
Приказав Семенюку дежурить у крыльца, Кузнецов подошел к окну и негромко, с расстановкой, несколько раз стукнул в переплет рамы. Чуть погодя без скрипа отворилась дверь, высокая фигура возникла в проеме.
– Прошу, Иван Васильевич, – тихо произнес человек в свитере и, пропустив в коридор Кузнецова, прикрыл дверь.
Глава двадцать седьмая
1
2
3
– Я еще согласия вступить к вам не давал, – хмуро уронил Михалев.
– Зло держишь за прошлое? – совсем близко придвинулся к нему Иван Васильевич, стараясь поймать его взгляд. – Жизнь – штука жестокая, и не тебя одного бьет по голове. Так что ж теперь, идти к немцам на поклон и стать таким же холуем, как Ленька?
– Этого гада я своими руками… – Михалев сжал и разжал кулаки, – задушу!
– И мой гаденыш связался с ними, – понурив голосу, сказал Добрынин. – Батьку розгами секли, а он стоял и ухмылялся…
– Чем ты сейчас занимаешься? – повернулся к Михалеву Иван Васильевич. – Шоферишь? На базе?
– Ленька меня загнал на лесоповал, чтобы с моей Любкой сподручнее было миловаться… – выдавил из себя Николай.
– А как Яков Ильич? – Иван Васильевич повернулся к Семену: – Тоже на службе у немцев?
– Бате лишь бы выгода, он и черту рад услужить, – ответил Семен. – Торгует, заготовляет. Ленька подбивает его публичный дом открыть для господ офицеров.
– С полицаями сотрудничает?
– Этого нет, – сказал Семен. – И Леньку осуждает, мол, не зарывайся, мало ли что может случиться. Потом все аукнется.
– Умный у тебя отец, – усмехнулся Кузнецов.
– Так что с моим иродом-то делать? – спросил Добрынин. – Стыдно людям в глаза смотреть: сын – полицай!
– Придется пока смириться, Иван Иванович, – сказал Кузнецов. – Вам будет больше доверия от немцев. С сыном не ссорьтесь, не злите его. Будьте с ним помягче, глядишь, и он кое-какую информацию полезную для нас сообщит.
– Толковал, что, может, в разведшколу пошлют и офицерское звание присвоят… Только трус он, против немцев не стал воевать и против своих не будет.
– Ну, вы лучше знаете своего сына, – сказал Кузнецов. – Если он трус, тем легче будет с ним сладить…
– Мы тут чего-то замышляем, – заговорил Михалев, – а немцы почти всю Россию захватили!
– Это тебе бабка Сова нашептала? – продолжал Кузнецов. – Вы же умные люди, неужели не понимаете, что фашисты запугивают вас?
– То, что они в Андреевке, это тоже выдумка? – возражал Николай. – Уже и не знаешь, кому верить!
– Я сегодня днем слушал наше радио, – спокойно заговорил Иван Васильевич. – Москва, товарищи, наша! Сопротивление фашистов сломлено, они оставили Крюково! В этом бою наши воины захватили шестьдесят танков противника, больше сотни автомобилей и много другой техники и вооружения… Перешли в наступление и наши части на истринском направлении! – Он обвел присутствующих сияющими глазами. – Я думаю, что это начало великого бегства гитлеровцев от столицы! Теперь правдивую информацию о положении на фронтах вы будете регулярно получать от нас. Население должно знать правду, а не слушать геббельсовскую брехню!
– Вон оно как, оказывается, закрутилось! – покачал головой Добрынин. – А мой-то дурачок решил, что немцы сюда навек заявились.
– А что я могу сделать на лесоповале? – спросил Николай Михалев.
– Отсидеться в тишке в такое время никому не удастся, – продолжал Иван Васильевич. – Ты, Коля, будешь нашим связным. Когда нужно будет, мы тебя найдем… Кстати, узнай, много ли леса идет на базу.
Николай промолчал.
– И еще одно: собрал я вас, потому что доверяю. А кто сомневается или боится, лучше сразу скажите…
– Значит, мне идти в ихнюю комендатуру? – спросил Добрынин.
– Идите, Иван Иванович, и старайтесь, чтобы комендант увидел ваше усердие, – ответил Кузнецов. – А вот когда войдете к ним в доверие, мы и начнем действовать.
– А чего тут нет Андрея Ивановича? – спросил Михалев.
– Тут много кого еще нет, – отрезал Иван Васильевич. – Чем меньше вы будете знать про других, тем лучше.. Всякое может случиться. Заподозрят кого-либо из вас – возьмем в отряд, а пока… работайте, завоевывайте доверие – это главное сейчас.
– Тут завклубом звал меня в самодеятельность, – вспомнил Семен. – Готовит для немцев концерт силами местных талантов… Я его подальше послал.
– Что ж, значит, Архип Алексеевич продался немцам, – проговорил Кузнецов. – А ты выступи в концерте, Семен. На пару с братом.
– Шутите?
– Да нет, я серьезно, – сказал Кузнецов.
Один за другим, низко пригибаясь в дверях, уходили из бани. Иван Васильевич задержал Семена.
– Придется учиться науке лицедейства, – сказал он. – Раз Ленька советует идти работать на базу, значит, верит, что ты в душе с ними… Возьми себя, Семен Яковлевич, в руки, не ссорься с братом.
– А чего же я тогда упирался, как бык? – возразил Семен. – Ленька мне и в полицаи предлагал, и начальником станции.
– Скажи, что присматривался, мол, прочно ли немцы осели в России, не побегут ли назад. А теперь наконец понял, что Советской власти капут. Думаю, что будет звучать вполне правдоподобно.
– Есть одно «но»… – замялся Семен. – Жена, Варя. Люто ненавидит их… И вдруг я… Может, сказать ей?
Иван Васильевич крепко взял его за плечо, развернул к себе, будто вонзил в его глаза свои сузившиеся черные зрачки:
– Никогда и ни при каких обстоятельствах никому ни слова: о твоей связи с нами никто не должен знать. Даже Варвара.
– Ох, уйдет от меня жена, – вздохнул Семен.
– Ладно, мы с Дмитрием что-нибудь придумаем, – успокоил его Кузнецов. – А пока – могила. Вот насчет своего хорошего отношения к немцам распространяйся сколько угодно. И помни, сейчас нет для нас человека в Андреевке ценнее, чем ты.
Они крепко пожали друг другу руки, и Семен скоро растворился в темноте. К Кузнецову неслышно подошел лейтенант Василий Семенюк. Он и впрямь был небольшого роста и в белом сумраке походил на подростка.
– Разрешите, товарищ капитан, ликвидировать эту гниду – Бергера? – поеживаясь, сказал Семенюк. – Я ему приготовил гранатку в окно, а?
– В Андреевке пока не должно быть совершено ни одной диверсии, – сухо ответил Кузнецов. – Зарубите это себе на носу, лейтенант!
Уже не первый раз Семенюк вызывался на опасные операции, видно, парень боевой, рвется действовать. Ивану Васильевичу хотелось испытать Василия на деле, но все не было подходящего случая. Пока он назначил его своим помощником по разведке. Партизанский отряд был создан. Начальником штаба стал старший лейтенант Григорий Егоров. Дмитрий Абросимов был заместителем и политруком. Землянки вырыли в глухом Мамаевском бору, который примыкал к топкому болоту. Группы по пять – восемь человек каждый день выходили на разведку в окрестные деревни, иногда углубляясь на двадцать – тридцать километров. Возвращались не с пустыми руками: приносили муку, сало, соленые грибы, лопаты, топоры, керосин в бидонах. Многие сменили рваное обмундирование на тужурки, телогрейки, суконные полупальто – крестьяне, чем могли, делились с партизанами. Всем был отдан строгий приказ командира – Кузнецова: не вступать ни в какие стычки с фашистами. Впрочем, в этой глухой местности их было мало, в основном они держались поближе к большакам и железнодорожным станциям. В дальних деревнях, в которые немцы наезжали изредка, еще можно было разжиться кое-чем из продуктов. На колхозных полях осталось много картошки, и специальный продотряд до снегопада запас картошку на всю зиму. Группа, которой руководил Семенюк, однажды привела в лагерь худую одичавшую корову.
Сначала хотели ее зарезать, потом решили оставить, глядишь, молоко будет, только нужно ее как следует подкормить. Нашлись энтузиасты и накосили на болоте травы, позже обнаружили неподалеку одонок. Сначала буренку привязывали к колу, а потом стали пускать пастись на полянах, где сквозь полегшую траву еще пробивалась зелень.
– Партизанский отряд называется, а на семьдесят человек четыре автомата, – чуть слышно бубнил в спину Семенюк, когда они пробирались огородами к бору. – Шарахнули бы по этому Бергеру. А без оружия мы ничто. Полевая бригада по заготовке картошки. И я никакой не начальник разведки, а обыкновенный бригадир.
– Без картошки тоже в лесу не проживешь… – улыбнулся Кузнецов. – Ладно, есть одна идея, лейтенант, возьми десять человек и отправляйся на отдаленную станцию, ну, скажем, в Семино, это километров шестьдесят отсюда. Там тоже пилят лес для Германии. Постарайся раздобыть оружие и боеприпасы. Четыре автомата и свой личный парабеллум – все отдаю вам.
– Есть, товарищ капитан! – обрадованно рявкнул Семенюк и в то же мгновение кувырком полетел на хрупкий мох.
– Ты что же это орешь, – шепотом обругал его Кузнецов. – А еще разведчик!
– Товарищ капитан, научите меня вашим приемам, – ничуть не обидевшись, прошептал Семенюк.
– Отбери ребят покрепче – завтра займемся, – сказал Иван Васильевич. – Оружие добровольно никто нам не отдаст.
Луна поднялась над бором, колючие ветви посверкивали изморозью, сразу за клубом открылось белое поле с редкими молодыми елками. Белая крыша клуба сияла, от жилой части здания к ним кинулась собачка, но, тявкнув два раза, снова скрылась в тени крыльца.
Приказав Семенюку дежурить у крыльца, Кузнецов подошел к окну и негромко, с расстановкой, несколько раз стукнул в переплет рамы. Чуть погодя без скрипа отворилась дверь, высокая фигура возникла в проеме.
– Прошу, Иван Васильевич, – тихо произнес человек в свитере и, пропустив в коридор Кузнецова, прикрыл дверь.
Глава двадцать седьмая
1
Снежным вечером Ростислав Евгеньевич Карнаков появился в Андреевке. Приехал он на зеленом «оппеле», заднее сиденье было загромождено коробками с иностранными этикетками, зелеными мешками, новеньким детским велосипедом. Он велел шоферу остановиться у казино. Яков Ильич из окна увидел машину и поспешил вниз, чтобы встретить важного гостя. На машинах приезжали только большие чины, а большими чинами для Супроновича были все офицеры. Однако из кабины вылез человек в гражданской одежде: добротном синем пальто на меху с бобровым воротником шалью, в белых бурках и в пыжиковой шапке.
– Господи, Григорий Борисович! – заулыбался Яков Ильич. – Я уж думал, в Берлине, в этом… рейхстаге, заседаете… с важными господами, а про нас, грешных, забыли.
Яков Ильич стоял на пороге в меховой поддевке, которую оттопыривал живот, толстое лицо лоснилось, глаза хитро щурились. Признаться, он ожидал увидеть Шмелева-Карнакова в офицерской форме.
– Хватит болтать! – оборвал его гость. – Где сын?
– Так ведь оба мои сына служат германскому фюреру, – придав голосу гордость, сказал Супронович.
– Мне Леонид нужен.
– Скоро заявится обедать, – сказал Супронович. – Прошу в заведение, для дорогого гостя найдется коньячок…
Было морозно, и тугие щеки кабатчика порозовели, изо рта вырывался пар. Хотя и обидел его резкий тон Карнакова, он продолжал улыбаться посиневшими на холоде губами. Такая уж у него доля: во весь рот улыбаться важным господам офицерам, угождать, подавать с поклонами на стол самое лучшее. Это они любят. Иначе теперь не проживешь, а накопившееся за день зло срывал он на безответной жене. На сыновей голос не подымешь: Семен – прорабом на строительстве базы, Ленька – правая рука коменданта. Внуки и те ни во что не ставят деда, лакейская должность не внушает почтения. Да бог с ними, лишь бы марки шли в карман, а спина у него натренирована гнуться еще смолоду, когда у купца Белозерского в приказчиках бегал. Только невдомек всем этим господам хорошим, что в глубине души Яков Ильич их тоже презирает, повидал и пьяных, и дурных, и обмаравшихся в собственном дерьме…
Как и прежде, они уселись за небольшой стол в маленькой комнате, где Яков Ильич принимал личных гостей. Сам принес бутылку, закуски, минеральную воду. Но Карнаков был мрачен и чем-то сильно озабочен, даже коньяк не похвалил. Догадывался хитрый Супронович, какие мысли терзали его знакомца. Другом Ростислава Евгеньевича Яков Ильич и не пытался называть. Уж он-то знал цену их дружбы… Так ждал Карнаков германцев и не чаял, что проворонит жену. Подливая гостю в хрустальную рюмку и подкладывая закуски, Яков Ильич ждал, когда тот сам разговорится. И действительно, после третьей или четвертой рюмки Ростислав Евгеньевич заговорил:
– Бабка Сова жива?
– А что ей сделается? Эту ведьму ни черт, ни бог к себе не спешит забирать. Нас переживет.
– Полезная бабка, – туманно заметил Карнаков, выпил и, закусив шпротами, небрежно уронил: – Распорядитесь, чтобы немца накормили, моего шофера. Его зовут Вильгельмом. Кстати, пока посели его у себя…
Когда Яков Ильич возвратился в комнатку, бутылка была почти пуста, однако незаметно было, чтобы гость опьянел. Яков Ильич с завистью подумал, что, хотя они и ровесники, Карнаков еще молодец, а он совсем развалина: кроме желудка стала побаливать печень, и самое обидное – он почти в рот не берет, а по утрам в правом боку ноет, тянет. Вот он старается, добро наживает, дело разворачивает, а может быть, жить-то всего с гулькин нос осталось? Сыновья – как чужие. Ленька, тот еще сохранил в себе хозяйственную жилку, а Семену вроде бы ничего и не надо. И с Варварой у них начались ссоры после того, как он пошел работать на базу. До поздней ночи доносятся через перегородку их раздраженные голоса.
– Коньячок у тебя добрый, Яков Ильич, – наконец помягчел гость. – Ты уж его побереги для ценителей, а наши друзья – они привыкли к эрзацам… Не знаешь, что это такое? Разве их шнапс можно сравнить с водкой?
– Офицеры, те еще разбираются, а солдаты пьют, что дашь…
– Водичку-то им в водку не подбавляешь? – усмехнулся Карнаков.
– «Московская» скоро кончится, что на стол подавать? – сокрушенно заметил Супронович.
– А ты наладь самогонный аппарат и гони из картошки и зерна, – посоветовал Ростислав Евгеньевич. – Сам говоришь, в водке они ни уха ни рыла.
Яков Ильич понимал, что не водка и не его дела сейчас волнуют Карнакова, но сам начинать опасный разговор не захотел. В том, что про измену своей жены Карнаков уже знал, Яков Ильич и минуты не сомневался. Как только увидел его лицо – так и понял. Наверное, потому и прикатил в Андреевку. И не домой скорее, а к нему, Супроновичу, первым делом пожаловал.
– Пошли кого-нибудь за Ленькой, – распорядился Ростислав Евгеньевич.
И тогда Яков Ильич смекнул, что Леньке достанется на орехи! Ленька должен был присмотреть за Волоковой-Шмелевой…
– … И коньяка еще бутылку.
Пока Яков Ильич ходил в подвал за коньяком, Ленька сам заявился. Услышав за дверью громкий, гневный голос Карнакова, Супронович поставил бутылку в закуток, а сам спустился вниз, где в казино ужинал шофер. Понемногу здесь собирались солдаты, унтер-офицеры, занимали столики.
Вильгельм ел отбивную из свинины и запивал пивом. Яков Ильич знаками ему показал, что ночевать будет на втором этаже – так, мол, распорядился Карнаков. Немец облизал жирные пальцы, улыбнулся и на ломаном русском языке ответил:
– А там будет фрау? – И руками показал, какую бы он хотел иметь «фрау».
Нинка Корнилова никак не подходила под этот размер. Где он им найдет «фрау»? Пригласить в казино Яков Ильич намеревался не Корнилову, а пышнотелую вдову бывшего начальника станции Евдокию Веревкину, но Леонид отсоветовал: она каждую субботу топит на огороде Абросимова баню самому Бергеру, так что Дуня теперь важная птица…
Когда же Супронович вернулся в маленькую комнату, Леонид и Карнаков мирно чокались рюмками. Яков Ильич поставил на стол сразу запотевшую бутылку.
– Коньяк в холоде держать не следует, – наставительно заметил Ростислав Евгеньевич, разглядывая этикетку. – Это тебе не водка.
– Батя, выдь? – попросил сын.
Яков Ильич потоптался у стола: как-то унизительно было чувствовать себя лишним, но Карнаков тоже не стал его задерживать. Вздохнув, Супронович вышел, однако дверь притворил неплотно. И встал у щели.
– Как же ты, сукин сын, допустил это? – укорил Леньку Карнаков. – Сказал бы Бергеру…
– Чтобы Ганс мне шею свернул? – оправдывался Леонид. – Он два метра ростом, силен, как буйвол…
– Ах, Шурка, Шурка! – скрипнул зубами Карнаков. – А впрочем, все они суки… Под Тверью у меня была одна… Куда Шурке до нее… Что ноги, фигура! Афродита!
– Потому вы и не спешили в Андреевку? – ввернул Леонид.
– Надо было ее тогда взорвать ко всем чертям! – сказал Карнаков.
– Мы пленных отбираем на базу, – заговорил Леонид. – Там они подземные склады строят, чуть выдохнутся – в расход! Этого добра тут навалом.
– Я смотрю, тебе должность по душе?
– Я на жизнь не жалуюсь. А у вас-то какой чин теперь, Григорий Борисович? – полюбопытствовал Леонид.
– Чин-то большой, Леня, – ответил тот. – И денег в банке за границей достаточно… А вот тут… (Яков Ильич не видел, но понял, что Ростислав Евгеньевич постучал себя по груди) неспокойно… Пристрелить ее, суку? Или кнутом у комендатуры отстегать?
– Если разобраться, так она тут ни при чем, – помолчав, заговорил Леонид. – Ганс нахрапом влез к ней в дом. Попробуй с таким верзилой повоюй!
– Ну кто она мне, Шурка-то? – продолжал Карнаков. – В общем-то пройденный этап. И брак наш недействительный… Был Григорий Борисович Шмелев и весь вышел… Не возьму же я Александру Волокову в Париж или Палермо? Смешно…
– Она и не поедет, – ввернул Леонид. – Руками и ногами держится за свой дом, корову… Что ей Европа? Андреевка – вот и вся ее Европа.
– А мы с тобой, думаешь, нужны Европе? Побегут немцы из России, и мы за ними вприпрыжку… – хрипло рассмеялся Карнаков. – А вдруг не возьмут?
– Немцы побегут из России? – удивился Леонид.
– В нашей жизни все, Леня, может быть. Умный человек должен быть готовым к самому худшему.
– К нам-то надолго, Григорий Борисович?
– К черту Шмелева Григория Борисовича! – воскликнул тот. – Зови меня Ростиславом Евгеньевичем Карнаковым, понял? И скажи отцу, чтобы дал мне с собой еще бутылку… И кнут ременный!
Яков Ильич отпрянул от двери и довольно проворно для его комплекции и возраста спустился по лестнице. То, что он услышал, оставило нехороший след в его душе.
– Господи, Григорий Борисович! – заулыбался Яков Ильич. – Я уж думал, в Берлине, в этом… рейхстаге, заседаете… с важными господами, а про нас, грешных, забыли.
Яков Ильич стоял на пороге в меховой поддевке, которую оттопыривал живот, толстое лицо лоснилось, глаза хитро щурились. Признаться, он ожидал увидеть Шмелева-Карнакова в офицерской форме.
– Хватит болтать! – оборвал его гость. – Где сын?
– Так ведь оба мои сына служат германскому фюреру, – придав голосу гордость, сказал Супронович.
– Мне Леонид нужен.
– Скоро заявится обедать, – сказал Супронович. – Прошу в заведение, для дорогого гостя найдется коньячок…
Было морозно, и тугие щеки кабатчика порозовели, изо рта вырывался пар. Хотя и обидел его резкий тон Карнакова, он продолжал улыбаться посиневшими на холоде губами. Такая уж у него доля: во весь рот улыбаться важным господам офицерам, угождать, подавать с поклонами на стол самое лучшее. Это они любят. Иначе теперь не проживешь, а накопившееся за день зло срывал он на безответной жене. На сыновей голос не подымешь: Семен – прорабом на строительстве базы, Ленька – правая рука коменданта. Внуки и те ни во что не ставят деда, лакейская должность не внушает почтения. Да бог с ними, лишь бы марки шли в карман, а спина у него натренирована гнуться еще смолоду, когда у купца Белозерского в приказчиках бегал. Только невдомек всем этим господам хорошим, что в глубине души Яков Ильич их тоже презирает, повидал и пьяных, и дурных, и обмаравшихся в собственном дерьме…
Как и прежде, они уселись за небольшой стол в маленькой комнате, где Яков Ильич принимал личных гостей. Сам принес бутылку, закуски, минеральную воду. Но Карнаков был мрачен и чем-то сильно озабочен, даже коньяк не похвалил. Догадывался хитрый Супронович, какие мысли терзали его знакомца. Другом Ростислава Евгеньевича Яков Ильич и не пытался называть. Уж он-то знал цену их дружбы… Так ждал Карнаков германцев и не чаял, что проворонит жену. Подливая гостю в хрустальную рюмку и подкладывая закуски, Яков Ильич ждал, когда тот сам разговорится. И действительно, после третьей или четвертой рюмки Ростислав Евгеньевич заговорил:
– Бабка Сова жива?
– А что ей сделается? Эту ведьму ни черт, ни бог к себе не спешит забирать. Нас переживет.
– Полезная бабка, – туманно заметил Карнаков, выпил и, закусив шпротами, небрежно уронил: – Распорядитесь, чтобы немца накормили, моего шофера. Его зовут Вильгельмом. Кстати, пока посели его у себя…
Когда Яков Ильич возвратился в комнатку, бутылка была почти пуста, однако незаметно было, чтобы гость опьянел. Яков Ильич с завистью подумал, что, хотя они и ровесники, Карнаков еще молодец, а он совсем развалина: кроме желудка стала побаливать печень, и самое обидное – он почти в рот не берет, а по утрам в правом боку ноет, тянет. Вот он старается, добро наживает, дело разворачивает, а может быть, жить-то всего с гулькин нос осталось? Сыновья – как чужие. Ленька, тот еще сохранил в себе хозяйственную жилку, а Семену вроде бы ничего и не надо. И с Варварой у них начались ссоры после того, как он пошел работать на базу. До поздней ночи доносятся через перегородку их раздраженные голоса.
– Коньячок у тебя добрый, Яков Ильич, – наконец помягчел гость. – Ты уж его побереги для ценителей, а наши друзья – они привыкли к эрзацам… Не знаешь, что это такое? Разве их шнапс можно сравнить с водкой?
– Офицеры, те еще разбираются, а солдаты пьют, что дашь…
– Водичку-то им в водку не подбавляешь? – усмехнулся Карнаков.
– «Московская» скоро кончится, что на стол подавать? – сокрушенно заметил Супронович.
– А ты наладь самогонный аппарат и гони из картошки и зерна, – посоветовал Ростислав Евгеньевич. – Сам говоришь, в водке они ни уха ни рыла.
Яков Ильич понимал, что не водка и не его дела сейчас волнуют Карнакова, но сам начинать опасный разговор не захотел. В том, что про измену своей жены Карнаков уже знал, Яков Ильич и минуты не сомневался. Как только увидел его лицо – так и понял. Наверное, потому и прикатил в Андреевку. И не домой скорее, а к нему, Супроновичу, первым делом пожаловал.
– Пошли кого-нибудь за Ленькой, – распорядился Ростислав Евгеньевич.
И тогда Яков Ильич смекнул, что Леньке достанется на орехи! Ленька должен был присмотреть за Волоковой-Шмелевой…
– … И коньяка еще бутылку.
Пока Яков Ильич ходил в подвал за коньяком, Ленька сам заявился. Услышав за дверью громкий, гневный голос Карнакова, Супронович поставил бутылку в закуток, а сам спустился вниз, где в казино ужинал шофер. Понемногу здесь собирались солдаты, унтер-офицеры, занимали столики.
Вильгельм ел отбивную из свинины и запивал пивом. Яков Ильич знаками ему показал, что ночевать будет на втором этаже – так, мол, распорядился Карнаков. Немец облизал жирные пальцы, улыбнулся и на ломаном русском языке ответил:
– А там будет фрау? – И руками показал, какую бы он хотел иметь «фрау».
Нинка Корнилова никак не подходила под этот размер. Где он им найдет «фрау»? Пригласить в казино Яков Ильич намеревался не Корнилову, а пышнотелую вдову бывшего начальника станции Евдокию Веревкину, но Леонид отсоветовал: она каждую субботу топит на огороде Абросимова баню самому Бергеру, так что Дуня теперь важная птица…
Когда же Супронович вернулся в маленькую комнату, Леонид и Карнаков мирно чокались рюмками. Яков Ильич поставил на стол сразу запотевшую бутылку.
– Коньяк в холоде держать не следует, – наставительно заметил Ростислав Евгеньевич, разглядывая этикетку. – Это тебе не водка.
– Батя, выдь? – попросил сын.
Яков Ильич потоптался у стола: как-то унизительно было чувствовать себя лишним, но Карнаков тоже не стал его задерживать. Вздохнув, Супронович вышел, однако дверь притворил неплотно. И встал у щели.
– Как же ты, сукин сын, допустил это? – укорил Леньку Карнаков. – Сказал бы Бергеру…
– Чтобы Ганс мне шею свернул? – оправдывался Леонид. – Он два метра ростом, силен, как буйвол…
– Ах, Шурка, Шурка! – скрипнул зубами Карнаков. – А впрочем, все они суки… Под Тверью у меня была одна… Куда Шурке до нее… Что ноги, фигура! Афродита!
– Потому вы и не спешили в Андреевку? – ввернул Леонид.
– Надо было ее тогда взорвать ко всем чертям! – сказал Карнаков.
– Мы пленных отбираем на базу, – заговорил Леонид. – Там они подземные склады строят, чуть выдохнутся – в расход! Этого добра тут навалом.
– Я смотрю, тебе должность по душе?
– Я на жизнь не жалуюсь. А у вас-то какой чин теперь, Григорий Борисович? – полюбопытствовал Леонид.
– Чин-то большой, Леня, – ответил тот. – И денег в банке за границей достаточно… А вот тут… (Яков Ильич не видел, но понял, что Ростислав Евгеньевич постучал себя по груди) неспокойно… Пристрелить ее, суку? Или кнутом у комендатуры отстегать?
– Если разобраться, так она тут ни при чем, – помолчав, заговорил Леонид. – Ганс нахрапом влез к ней в дом. Попробуй с таким верзилой повоюй!
– Ну кто она мне, Шурка-то? – продолжал Карнаков. – В общем-то пройденный этап. И брак наш недействительный… Был Григорий Борисович Шмелев и весь вышел… Не возьму же я Александру Волокову в Париж или Палермо? Смешно…
– Она и не поедет, – ввернул Леонид. – Руками и ногами держится за свой дом, корову… Что ей Европа? Андреевка – вот и вся ее Европа.
– А мы с тобой, думаешь, нужны Европе? Побегут немцы из России, и мы за ними вприпрыжку… – хрипло рассмеялся Карнаков. – А вдруг не возьмут?
– Немцы побегут из России? – удивился Леонид.
– В нашей жизни все, Леня, может быть. Умный человек должен быть готовым к самому худшему.
– К нам-то надолго, Григорий Борисович?
– К черту Шмелева Григория Борисовича! – воскликнул тот. – Зови меня Ростиславом Евгеньевичем Карнаковым, понял? И скажи отцу, чтобы дал мне с собой еще бутылку… И кнут ременный!
Яков Ильич отпрянул от двери и довольно проворно для его комплекции и возраста спустился по лестнице. То, что он услышал, оставило нехороший след в его душе.
2
Красная, с белой звездой на лбу лошадь неспешно шагала по заснеженному проселку. Легкие сани скрипели по мало наезженной колее. Снега в лесу еще немного, больше всего его в низинах, оврагах – там намело высокие сугробы. Андрей Иванович в овчинном полушубке и старой, с вытершимся мехом, шапке, самим им сшитой из заячьей шкурки, сидел на охапке сена и задумчиво смотрел на голый, далеко просвечивающий лес. За спиной – мешок с зимней поношенной одеждой, куль с перловой крупой, немецкие твердые, как камни, галеты – все это выдано ему Супроновичем для обмена на сало, масло, яйца, телятину. Перловка осталась еще с довоенных времен, когда Яков Ильич заправлял столовой, а одежду приносил в мешках Леонид. Как-то спьяну он признался, что заставляет людей перед расстрелом раздеваться, мол, им все одно в яму, а вещи еще могут пригодиться…
Кроме одежды Яков Ильич снабжал Абросимова постельным бельем, ношеной обувью, ситцем, бязью и тюлем. Хотя это и претило Андрею Ивановичу, но с некоторых пор новую должность при кабатчике он ни на какую другую не променял бы…
Верстах в трех от Леонтьева Андрей Иванович заметил человека в зеленом ватнике. Тот стоял на обочине, прислонившись спиной к стволу осины. Серая солдатская шапка была сдвинута на затылок, в зубах свернутая из газеты цигарка, тоненький сизоватый дымок вяло тянулся вверх. Когда сани поравнялись с осиной, откуда-то появился еще один человек с автоматом на шее. Так носили «шмайсеры» немцы. Человек широко заулыбался, приветственно взмахнул рукой.
– Мы тебя второй день встречаем, отец, – сказал Дмитрий.
– Не на государственной службе, – усмехнулся в густую заиндевевшую бороду Андрей Иванович. – Вчера резал и разделывал Якову Ильичу борова – Ленька откуда-то привез в коляске на мотоцикле. – Он отодвинул сено и извлек серый мешок с заледеневшим кровяным подтеком. – Вот тут кое-что для вас… сэкономил.
– Есть что от Семена? – приняв мешок и передав его человеку в ватнике, спросил Дмитрий.
Андрей Иванович достал из-за пазухи скомканную бумажку с наспех набросанным карандашом чертежом.
– А если обыщут? – разглаживая на ладони листок из школьной тетрадки, сказал сын.
– Чего меня обыскивать? – ответил старший Абросимов. – У меня документ с орлом и печатью: езжай, грёб твою шлёп, куда хочешь! Как это? Аусвайс… А эту бумажку я вместе с куревом держу.
– Что бы мы без тебя делали, отец? – улыбнулся Дмитрий.
– Да, бывший директор молокозавода Шмелев к нам заявился, – вспомнил Абросимов. – Ночь пьянствовал у Супроновича, а утром пошел к Шурке. Что там было, никто не знает, а только Шурка теперича щеголяет по поселку в меховой шубе и белом пуховом платке. Правда, синяк под глазом… Видно, Григорий Борисович… Карнаков, кажется, его настоящая фамилия, в большой чести у немцев: этого Ганса – Шуркиного полюбовника – Бергер на следующий же день прямым ходом отправил на фронт. Сдается мне, что Шмелев-Карнаков неспроста к нам пожаловал…
– Ну Шура Волокова… – покачал головой Дмитрий Андреевич.
– Слава богу, Павел не в нее. Не было бы беды с мальчишками, – озабоченно сказал Андрей Иванович. – Уж больно отчаянные они с Вадькой. Давеча полицаи весь поселок обегали, всех на ноги подняли, искали ящик с гранатами… Так я думаю, что это работа наших мальчишек.
– Я с ними потолкую, – пообещал Дмитрий Андреевич.
– Ленька Супронович грозился самолично пристрелить похитителей, – продолжал Абросимов. – Да, ночью устроили налет на квартиру Блинова, все там перерыли, но вроде ничего не нашли.
– Не забрали Архипа Андреевича?
– Тот нажаловался Бергеру, заявил, что никакого концерта для немцев не будет, так комендант заставил Леньку извиниться перед завклубом.
– Чего он к Блинову прицепился?
– Он сейчас ко всем цепляется, тварь, – сплюнул Андрей Иванович.
– Доберемся мы до него, отец…
– Что-то долго вы, братцы, раскачиваетесь, – упрекнул Абросимов. – Пора бы уже наших лиходеев как следует встряхнуть.
– Думаешь, у нас руки не чешутся? – вздохнул Дмитрий. – Пока нет приказа трогать Андреевку.
– За что же нам такая честь? – усмехнулся Абросимов.
– Как мать-то? – перевел разговор на другое Дмитрий.
– Молится за всех вас богу… – Андрей Иванович достал из кармана полушубка завернутую в тряпку ржаную лепешку. – Забыл, грёб твою шлёп. Угощайся.
Выслушав, что нужно передать на словах Семену, молча тронул лошадь, но сын остановил:
– Ты хоть запомнил?
– На память пока не жалуюсь… – Он сердито взглянул на сына: – Не избавите нас от сынка Супроновича, мы сами его как-нибудь пристукнем.
– Не чуди, отец! – крикнул вдогонку Дмитрий Андреевич. – Это уж наша забота, слышишь?
Широкая спина Абросимова загородила круп лошади, немного погодя вместе с клубками пара вверх потянулась струйка дыма – Андрей Иванович свернул самокрутку из крепчайшего самосада.
– Дмитрий Андреевич, может, Супроновича казнить? – подал голос до этого молчавший старший лейтенант Егоров.
– У нас есть строгий приказ командира: никого в Андреевке не трогать, – сказал Дмитрий Андреевич. – Я бы сам, Гриша, этого выродка с удовольствием пустил в расход. У нас с ним еще старые счеты…
Взвалив мешок с мороженым мясом на плечо, он первым направился по целине в лес. Егоров внимательно осмотрелся. Кругом тихо, даже сороки угомонились, давно исчезли за белым холмом сани Абросимова.
Холодный северный ветер приносил с собой мелкие сухие крупинки снега, они покалывали лоб, щеки. Наст под валенками поскрипывал, значит, к вечеру мороз прибавит. Шагая след в след за высоким, грузным Абросимовым, Егоров с неудовольствием подумал: когда выпадет настоящий снегопад, из леса носа не высунешь – не только овчарки, каратели по следам смогут заявиться прямо в лагерь. Неужели всю зиму придется отсиживаться в землянках?
Кроме одежды Яков Ильич снабжал Абросимова постельным бельем, ношеной обувью, ситцем, бязью и тюлем. Хотя это и претило Андрею Ивановичу, но с некоторых пор новую должность при кабатчике он ни на какую другую не променял бы…
Верстах в трех от Леонтьева Андрей Иванович заметил человека в зеленом ватнике. Тот стоял на обочине, прислонившись спиной к стволу осины. Серая солдатская шапка была сдвинута на затылок, в зубах свернутая из газеты цигарка, тоненький сизоватый дымок вяло тянулся вверх. Когда сани поравнялись с осиной, откуда-то появился еще один человек с автоматом на шее. Так носили «шмайсеры» немцы. Человек широко заулыбался, приветственно взмахнул рукой.
– Мы тебя второй день встречаем, отец, – сказал Дмитрий.
– Не на государственной службе, – усмехнулся в густую заиндевевшую бороду Андрей Иванович. – Вчера резал и разделывал Якову Ильичу борова – Ленька откуда-то привез в коляске на мотоцикле. – Он отодвинул сено и извлек серый мешок с заледеневшим кровяным подтеком. – Вот тут кое-что для вас… сэкономил.
– Есть что от Семена? – приняв мешок и передав его человеку в ватнике, спросил Дмитрий.
Андрей Иванович достал из-за пазухи скомканную бумажку с наспех набросанным карандашом чертежом.
– А если обыщут? – разглаживая на ладони листок из школьной тетрадки, сказал сын.
– Чего меня обыскивать? – ответил старший Абросимов. – У меня документ с орлом и печатью: езжай, грёб твою шлёп, куда хочешь! Как это? Аусвайс… А эту бумажку я вместе с куревом держу.
– Что бы мы без тебя делали, отец? – улыбнулся Дмитрий.
– Да, бывший директор молокозавода Шмелев к нам заявился, – вспомнил Абросимов. – Ночь пьянствовал у Супроновича, а утром пошел к Шурке. Что там было, никто не знает, а только Шурка теперича щеголяет по поселку в меховой шубе и белом пуховом платке. Правда, синяк под глазом… Видно, Григорий Борисович… Карнаков, кажется, его настоящая фамилия, в большой чести у немцев: этого Ганса – Шуркиного полюбовника – Бергер на следующий же день прямым ходом отправил на фронт. Сдается мне, что Шмелев-Карнаков неспроста к нам пожаловал…
– Ну Шура Волокова… – покачал головой Дмитрий Андреевич.
– Слава богу, Павел не в нее. Не было бы беды с мальчишками, – озабоченно сказал Андрей Иванович. – Уж больно отчаянные они с Вадькой. Давеча полицаи весь поселок обегали, всех на ноги подняли, искали ящик с гранатами… Так я думаю, что это работа наших мальчишек.
– Я с ними потолкую, – пообещал Дмитрий Андреевич.
– Ленька Супронович грозился самолично пристрелить похитителей, – продолжал Абросимов. – Да, ночью устроили налет на квартиру Блинова, все там перерыли, но вроде ничего не нашли.
– Не забрали Архипа Андреевича?
– Тот нажаловался Бергеру, заявил, что никакого концерта для немцев не будет, так комендант заставил Леньку извиниться перед завклубом.
– Чего он к Блинову прицепился?
– Он сейчас ко всем цепляется, тварь, – сплюнул Андрей Иванович.
– Доберемся мы до него, отец…
– Что-то долго вы, братцы, раскачиваетесь, – упрекнул Абросимов. – Пора бы уже наших лиходеев как следует встряхнуть.
– Думаешь, у нас руки не чешутся? – вздохнул Дмитрий. – Пока нет приказа трогать Андреевку.
– За что же нам такая честь? – усмехнулся Абросимов.
– Как мать-то? – перевел разговор на другое Дмитрий.
– Молится за всех вас богу… – Андрей Иванович достал из кармана полушубка завернутую в тряпку ржаную лепешку. – Забыл, грёб твою шлёп. Угощайся.
Выслушав, что нужно передать на словах Семену, молча тронул лошадь, но сын остановил:
– Ты хоть запомнил?
– На память пока не жалуюсь… – Он сердито взглянул на сына: – Не избавите нас от сынка Супроновича, мы сами его как-нибудь пристукнем.
– Не чуди, отец! – крикнул вдогонку Дмитрий Андреевич. – Это уж наша забота, слышишь?
Широкая спина Абросимова загородила круп лошади, немного погодя вместе с клубками пара вверх потянулась струйка дыма – Андрей Иванович свернул самокрутку из крепчайшего самосада.
– Дмитрий Андреевич, может, Супроновича казнить? – подал голос до этого молчавший старший лейтенант Егоров.
– У нас есть строгий приказ командира: никого в Андреевке не трогать, – сказал Дмитрий Андреевич. – Я бы сам, Гриша, этого выродка с удовольствием пустил в расход. У нас с ним еще старые счеты…
Взвалив мешок с мороженым мясом на плечо, он первым направился по целине в лес. Егоров внимательно осмотрелся. Кругом тихо, даже сороки угомонились, давно исчезли за белым холмом сани Абросимова.
Холодный северный ветер приносил с собой мелкие сухие крупинки снега, они покалывали лоб, щеки. Наст под валенками поскрипывал, значит, к вечеру мороз прибавит. Шагая след в след за высоким, грузным Абросимовым, Егоров с неудовольствием подумал: когда выпадет настоящий снегопад, из леса носа не высунешь – не только овчарки, каратели по следам смогут заявиться прямо в лагерь. Неужели всю зиму придется отсиживаться в землянках?
3
Андрей Иванович двуручной пилой пилил на козлах дрова. Желтые опилки брызгали на снег, наточенная пила смачно вгрызалась в ядреную древесину. Сначала он скинул на снег полушубок, затем и шапку. Темные, с сединой волосы спустились на лоб. Одному тягать туда-сюда пилу гораздо тяжелее, чем пилить вдвоем. Вадим, как только увидел, что дед в очках уселся с пилой и напильником у окна, шапку в охапку и бегом из дома: не любит, чертенок, пилить дрова. Впрочем, Абросимов на него не в обиде. Под негромкий визг пилы хорошо думается. А подумать есть над чем. Вчера вечером заявился к нему Ленька, на этот раз не задирался и не хамил, присел на табуретку у затопленной печи, закурил и повел довольно странный разговор о погоде, охоте, мол, по нынешнему снежку хорошо бы на зайцев или кабанов сходить…
– Какая теперь охота, коли по твоему приказу ружье сдал в комендатуру? – упрекнул Андрей Иванович.
– Верным людям можно и вернуть, – заметил Ленька. И как бы ненароком глянул на часы с черным светящимся циферблатом. – За хорошую службу лично получил от Бергера, швейцарского производства. Идут секунда в секунду, можно по кремлевским проверять… – Поняв, что сморозил глупость, он сплюнул с досады и поспешно исправился: – Скоро московские куранты будут нашим освободителям точное время отбивать.
Андрей Иванович понимал, что Леонид пришел к нему не об этом толковать, но тот, видно, никуда не торопился, сидел себе у огня, дымил, щурился, будто сытый кот. Пьянеет он от своей власти, что ли? Впрочем, не только от власти: пили полицаи напропалую, и Бергер как бы не замечал этого. Конечно, при такой работе лучше всего свою нечистую совесть заливать вином…
– Какая теперь охота, коли по твоему приказу ружье сдал в комендатуру? – упрекнул Андрей Иванович.
– Верным людям можно и вернуть, – заметил Ленька. И как бы ненароком глянул на часы с черным светящимся циферблатом. – За хорошую службу лично получил от Бергера, швейцарского производства. Идут секунда в секунду, можно по кремлевским проверять… – Поняв, что сморозил глупость, он сплюнул с досады и поспешно исправился: – Скоро московские куранты будут нашим освободителям точное время отбивать.
Андрей Иванович понимал, что Леонид пришел к нему не об этом толковать, но тот, видно, никуда не торопился, сидел себе у огня, дымил, щурился, будто сытый кот. Пьянеет он от своей власти, что ли? Впрочем, не только от власти: пили полицаи напропалую, и Бергер как бы не замечал этого. Конечно, при такой работе лучше всего свою нечистую совесть заливать вином…