Страница:
– Если комсомольцы и партийцы будут у вас в заведении чувствовать себя как дома, вам же лучше. А даром им подавать никто вас не заставляет. Пусть пьют-гуляют, песни поют.
– Учинят тут драку, всю посуду перебьют, – ввернул Супронович.
– Это лишнее, – заметил Шмелев. – Большие скандалы вам ни к чему, а то быстро заведение прикроют. Но держать их в узде можно! У вас ведь, Яков Ильич, есть гроссбух? Все, что напьют-нагуляют, туда записывайте. Порядок, он прежде всего. Как это говорят? Деньги счет любят!
Заартачившиеся поначалу молодые Супроновичи теперь слушали Шмелева внимательно.
– Кстати, с комсомольским билетом в кармане вы будете себя чувствовать здесь хозяевами. А то придумали: с лестницы спустим! Власть нужно уважать, ломать перед ней шапку. Да если лишний раз и в ножки поклонитесь – спина не сломается.
– Не примут они нас, – засомневался Семен. – Митька, может, для количества и записал бы в ячейку, а другие будут против.
– Нечего нам с ними заигрывать, – упрямо говорил Леонид.
– А вы не навязывайтесь, но в не задирайтесь с ними, – посоветовал Григорий Борисович. – А там видно будет. Нэп не вечен. Отменят частную собственность, закроют ваше заведение и… «Милости просим»?
– Нельзя нам туда вступать, – упрямился Леонид. – Это будет предательством по отношению к своим… не комсомольцам.
– Дайте срок – вся молодежь в комсомол вступит, – сказал Шмелев. – Куда ей еще деваться? Комсомол – первый помощник партии. С кем чаще всего советуется председатель поселкового Совета? С ним, Дмитрием Абросимовым.
– Мы вступим – глядя на нас, и другие потянутся, – сказал Семен.
– Они и без вас потянутся, – усмехнулся Григорий Борисович. – Не в лес же им идти к бандитам? Да и бандитов-то почти всех повыловили. Сколько сдались властям в Леонтьеве? Пятеро? Думаю, что это были последние.
– Помогите бабам убраться на кухне, – распорядился Яков Ильич, а когда сыновья ушли, посмотрел на гостя: – Зря ты их агитируешь, Борисыч. Не умеют они притворяться.
– Всем нам приходится притворяться, дорогой земляк, иначе не выжить, – сказал Шмелев. – И твоим сыновьям придется постичь эту хитроумную науку. А то всем нам крышка, Яков Ильич!
– Думаете, что-нибудь изменится?
– Если ничего не изменится, зачем нам жить на белом свете? – сказал Шмелев. – Тогда уж лучше пулю в лоб.
– Дай-то бог, – вздохнул Супронович и перекрестился на угол. – Наживаешь, стараешься, из кожи лезешь, а тут придут проклятые голодранцы и все захапают! Уж лучше для них припасти эту пулю-то…
– Золотые слова, Яков Ильич, – усмехнулся Шмелев.
Не мог он сказать кабатчику, что нынешней ночью пришел к нему старый знакомец по Тверскому полицейскому управлению и они проговорили до самого рассвета, а с утренним поездом тот уехал. Человек это был надежный, и известия он привез для Карнакова самые что ни на есть благоприятные: оказывается, готовится государственный переворот. Патриоты России пробрались на ответственные посты и там делают свое дело, так что не все еще потеряно, есть надежда на возврат к старому… Ростиславу Евгеньевичу велено было затаиться, войти в доверие к поселковому начальству, сделать вид, что он верно и преданно служит новому строю, а самому все время быть начеку и ждать от руководства дальнейших распоряжений. Очень удачно получилось, что Карнаков обосновался именно здесь, в Андреевке, где находится военная база… Нужно поточнее узнать, куда отправляют эшелоны и с чем. Сколько военных здесь? Хорошо бы познакомиться и привлечь на свою сторону вольнонаемных рабочих…
Человек дал Карнакову пароль, предупредил, что к нему изредка будут наведываться люди и он, Карнаков, обязан будет им передавать всю собранную информацию…
Жизнь сразу приобрела для Ростислава Евгеньевича смысл, настроение поднялось. Это прекрасно – знать, что в России есть люди, целая организация, которая исподволь готовит плаху коммунистам. Но человек предупредил, что все может совершиться не так-то скоро, как бы им хотелось. Чекисты тоже не дремлют, поэтому нужно быть очень осторожным, главное – не терять надежду и верить в святое дело освобождения России от большевиков…
Чего-чего, а ждать Ростислав Евгеньевич научился! А теперь вот прибавилась и надежда! Дай-то бог, чтобы все свершилось, как задумано… Ради этого стоит сидеть в норе и ждать. Ждать столько, сколько потребуется.
Глава шестая
1
2
– Учинят тут драку, всю посуду перебьют, – ввернул Супронович.
– Это лишнее, – заметил Шмелев. – Большие скандалы вам ни к чему, а то быстро заведение прикроют. Но держать их в узде можно! У вас ведь, Яков Ильич, есть гроссбух? Все, что напьют-нагуляют, туда записывайте. Порядок, он прежде всего. Как это говорят? Деньги счет любят!
Заартачившиеся поначалу молодые Супроновичи теперь слушали Шмелева внимательно.
– Кстати, с комсомольским билетом в кармане вы будете себя чувствовать здесь хозяевами. А то придумали: с лестницы спустим! Власть нужно уважать, ломать перед ней шапку. Да если лишний раз и в ножки поклонитесь – спина не сломается.
– Не примут они нас, – засомневался Семен. – Митька, может, для количества и записал бы в ячейку, а другие будут против.
– Нечего нам с ними заигрывать, – упрямо говорил Леонид.
– А вы не навязывайтесь, но в не задирайтесь с ними, – посоветовал Григорий Борисович. – А там видно будет. Нэп не вечен. Отменят частную собственность, закроют ваше заведение и… «Милости просим»?
– Нельзя нам туда вступать, – упрямился Леонид. – Это будет предательством по отношению к своим… не комсомольцам.
– Дайте срок – вся молодежь в комсомол вступит, – сказал Шмелев. – Куда ей еще деваться? Комсомол – первый помощник партии. С кем чаще всего советуется председатель поселкового Совета? С ним, Дмитрием Абросимовым.
– Мы вступим – глядя на нас, и другие потянутся, – сказал Семен.
– Они и без вас потянутся, – усмехнулся Григорий Борисович. – Не в лес же им идти к бандитам? Да и бандитов-то почти всех повыловили. Сколько сдались властям в Леонтьеве? Пятеро? Думаю, что это были последние.
– Помогите бабам убраться на кухне, – распорядился Яков Ильич, а когда сыновья ушли, посмотрел на гостя: – Зря ты их агитируешь, Борисыч. Не умеют они притворяться.
– Всем нам приходится притворяться, дорогой земляк, иначе не выжить, – сказал Шмелев. – И твоим сыновьям придется постичь эту хитроумную науку. А то всем нам крышка, Яков Ильич!
– Думаете, что-нибудь изменится?
– Если ничего не изменится, зачем нам жить на белом свете? – сказал Шмелев. – Тогда уж лучше пулю в лоб.
– Дай-то бог, – вздохнул Супронович и перекрестился на угол. – Наживаешь, стараешься, из кожи лезешь, а тут придут проклятые голодранцы и все захапают! Уж лучше для них припасти эту пулю-то…
– Золотые слова, Яков Ильич, – усмехнулся Шмелев.
Не мог он сказать кабатчику, что нынешней ночью пришел к нему старый знакомец по Тверскому полицейскому управлению и они проговорили до самого рассвета, а с утренним поездом тот уехал. Человек это был надежный, и известия он привез для Карнакова самые что ни на есть благоприятные: оказывается, готовится государственный переворот. Патриоты России пробрались на ответственные посты и там делают свое дело, так что не все еще потеряно, есть надежда на возврат к старому… Ростиславу Евгеньевичу велено было затаиться, войти в доверие к поселковому начальству, сделать вид, что он верно и преданно служит новому строю, а самому все время быть начеку и ждать от руководства дальнейших распоряжений. Очень удачно получилось, что Карнаков обосновался именно здесь, в Андреевке, где находится военная база… Нужно поточнее узнать, куда отправляют эшелоны и с чем. Сколько военных здесь? Хорошо бы познакомиться и привлечь на свою сторону вольнонаемных рабочих…
Человек дал Карнакову пароль, предупредил, что к нему изредка будут наведываться люди и он, Карнаков, обязан будет им передавать всю собранную информацию…
Жизнь сразу приобрела для Ростислава Евгеньевича смысл, настроение поднялось. Это прекрасно – знать, что в России есть люди, целая организация, которая исподволь готовит плаху коммунистам. Но человек предупредил, что все может совершиться не так-то скоро, как бы им хотелось. Чекисты тоже не дремлют, поэтому нужно быть очень осторожным, главное – не терять надежду и верить в святое дело освобождения России от большевиков…
Чего-чего, а ждать Ростислав Евгеньевич научился! А теперь вот прибавилась и надежда! Дай-то бог, чтобы все свершилось, как задумано… Ради этого стоит сидеть в норе и ждать. Ждать столько, сколько потребуется.
Глава шестая
1
Скворец сидел на голой ветке березы и чирикал воробьем – передразнивал. Черное, с нефтяным блеском его оперение переливалось на солнце, маленькое горло чуть заметно набухало и вибрировало. Варя, подивившись на чужую песенку скворца, подцепила на крючки коромысла две плетеные корзины с выстиранным бельем и отправилась на речку полоскать.
– Я подсоблю! – выскочила на крыльцо Тоня.
Она была в резиновых ботах на босу ногу и старой шерстяной кофте, надетой поверх ситцевого платьишка. В свое время Варя его носила. Потом это платье Алене перейдет. Так уж было заведено у Абросимовых: верхняя одежда переходила от старшей сестры к младшей. Самой маленькой, Алене, приходилось донашивать уже заштопанную одежду. Росли девчонки как на дрожжах. Варя, как говорится, девица на выданье, ее догоняет Тоня, голенастая, ростом почти со старшую сестру, грудь уже заметна. Раньше длинные темные волосы заплетала в косички, а теперь коротко, по моде, подстригла, в ушах посверкивают две жемчужные сережки. А недавно мать проколола иголкой уши Алене и вдела в мочки суровые нитки, чтобы не заросли. Бегает девчонка с распухшими, покрасневшими ушами, а в них ниточки дрожат.
Варя идет впереди, на коромысле покачиваясь, поскрипывают тяжелые корзины. Походка у нее красивая, плавная, белая косынка на русой голове сбилась на затылок. Полные икры распирают высокие сапожки. Тоня идет сзади и любуется сестрой, ей хочется походить на нее. Она тоже выпрямляет тоненький стан, откидывает назад голову и старается ступать точно так же, но у нее не получается.
Речка сразу за молодым сосновым перелеском, можно к ней выйти прямо вдоль железнодорожного полотна, а можно и по трубе – так называют в поселке узкую желтую просеку в бору, она начинается от водокачки и, никуда не сворачивая, через поселок, упирается в водонапорную башню. Под землей проложена чугунная труба, по которой подается с водокачки на водонапорную башню вода. На путях стоит носатый водолей. Подойдет паровоз к нему, кочегар развернет коромысло водолея, вставит хобот в тендер, и хлынет в черную утробу чистая речная вода. Иногда машинист башни надолго открывал кран, вода набиралась в большую лужу, по зеленому лугу пробивала себе дорожку до привокзального сквера, а здесь уж разливалась во всю ширь, чуть ли не до трактира Супроновича. Весной ласточки низко летали над лужей у сквера, садились в черную грязь, брали ее в клюв и улетали строить гнезда под застрехами домов.
Варя пошла по трубе. Сосны тянулись по обеим сторонам невысокой насыпи. В желтый песок зарылись бурые шишки. В поселке уже снега не было, а тут меж стволов еще белели редкие островки. Тоня свернула в лес, быстро нарвала небольшой букетик подснежников, синими огоньками посверкивающих на полянках, и догнала сестру.
– Варь, вчера вечером мальцы опять у нашего дома песни орали, – сказала Тоня.
– А мне-то что! – не поворачивая головы, равнодушно уронила Варя.
– Леха Офицеров ругался с Семеном Супроновичем… Чуть не подрались. Семен-то здоровее, он бы ему наподдавал.
– Ты-то откуда все знаешь?
– А в сенях подслушивала. Тебя на улицу вызывали.
– Я не слышала, – сказала Варя.
– Варь, а кто тебе больше люб – Леха или Семен?
– На которого покажешь, за того и пойду, – без улыбки сказала Варя.
– Семен высокий, видный из себя, кудри колечками, а как лихо чечетку и «яблочко» пляшет под гармонь, – рассуждала Тоня. – Вежливый такой, не то что Ленька. Девушек на танцах семечками и монпасье угощает…
– А что же Офицеров? – поинтересовалась Варя. – Не глянулся тебе?
– Леха-то? Он тоже ничего, только вот подсмеивается над всеми. Что за привычка? И волосы у него соломой торчат в разные стороны, и один глаз, кажись, косит…
– Неужто у него ничего хорошего нет?
– Добрый он, – сказала Тоня. – Ленька Супронович ударил по горбине палкой приблудную собаку, а Леша привел ее к себе, накормил, она и сейчас у них. А грача? Он третий год у них живет. Подобрал подбитого птенца под березой и выходил. Научил его двум словам, правда матерным…
– Выходит, сестричка, оба ухажера моих с изъянами? – рассмеялась Варя. – А где других-то взять?
– Есть и другие, – многозначительно заметила девочка.
– Это кто же? – подзадорила сестра.
– Ваня Кузнецов, высокий, красивый, а какая у него собака! – с воодушевлением сказала Тоня. – Умная-умная! Может хоть через наш забор перепрыгнуть.
– Так тебе собака нравится или хозяин?
– И зубы у него белые, как засмеется…
– Кто? Пес?
– Я бы за него не раздумывая замуж вышла, – сказала девочка.
– Было у тещи-и семеро-о зятьев… Ванюшенька-а, душенька-а, любимый мой зяте-ек! – звучным голосом пропела Варя.
Она опустила на песчаный берег корзины, положила коромысло и потянулась, распрямляя затекшие плечи. Косынка соскользнула на шею, густые русые волосы упали на спину.
– Красивая ты, Варя, – вздохнула Тоня. – За тобой мальцы бегают, в мою сторону никто и не глядит.
– Погоди, сестричка, отбоя не будет… Говоришь, я красивая, а ты будешь красивее. Глаза у тебя большие, волосы черные, статью бог не обидел… Первой девицей будешь на селе.
– Коленки костлявые, – возразила Тоня, потрогала маленькую выпуклость под платьем. – И грудь не растет. И Митя говорит, что я нескладная.
– Что он понимает в женщинах? – сказала Варя. – Женился на этой корове, на Александре. Ходит как гусыня, смотрит волком… Братику наш еще хватит с ней лиха!
– Зато работящая, – явно повторяя чьи-то слова, проговорила Тоня. – У ней в избе все блестит и сверкает. Зайдешь к ним – велит, чтобы обувку скидывала, в валенках не даст на половик ступить.
– Женила она на себе Митю. – Варя вывалила на дощатые клади белье, закатала рукава кофты и принялась полоскать. Руки от холодной воды покраснели. – Родится у них ребенок – разве отпустит Митю в Питер на учебу? Привяжет к своему подолу, и куковать ему с нами до скончания века… А он-то мечтал университет закончить, стать учителем. По ночам со свечкой на кухне книжки читал, готовился…
– Я буду нянчиться с маленьким, пусть Митя едет, – сказала Тоня.
– Добрая ты, сестричка, – улыбнулась Варя.
Тоня помогала ей выжимать холщовые простыни, мужское белье. Холодные брызги попадали на ноги, у моста через Лысуху бурлила вода, на поверхность выскакивала плотва. Рыба нерестилась. От железной громады железнодорожного моста на неширокую речушку падала густая решетчатая тень. Ветер шумел в кронах сосен, посвистывал в клепаных фермах моста. Сестры не видели, как с насыпи спустилась черная овчарка, нырнула в кусты. Первой ее увидела Тоня.
– Ой, это же Юсуп!
Молоденький командир неспешно направлялся к ним из-за железнодорожного моста. На щегольских хромовых сапогах поблескивали два зайчика, на боку желтая кобура. Из-под глянцевого козырька заломленной набок зеленой фуражки буйно выбивались светлые волосы. Командир смотрел на них и широко улыбался.
– Я на реченьке стирала, потеряла гребешок… – пропел он. – Здравствуйте, девицы красные!
– Господи, тятенькина рубашка уплыла! – ахнула Тоня, показывая сестре на рубашку, отнесенную от кладей почти на середину реки.
– Ая-яй, какая беда! – сочувственно покачал головой командир. – Что же делать будем, красавицы? Нырнуть, что ли, за ней? – Он снял фуражку, положил на землю, нагнулся и стал стаскивать сапог.
– Подальше к берегу прибьет, – сказала Варя. – Достанем.
Сапог почему-то не хотел сниматься. Командир, вцепившийся в него обеими руками, приплясывал на берегу, а сам поглядывал на девушек хитрыми веселыми глазами. Овчарка, припав на передние лапы, громко лаяла на него, приглашая поиграть с ней.
– Юсуп не велит лезть в воду, – развел руками Иван. – Говорит, простудишься, заболеешь… Попросим лучше его – пусть сплавает за рубашкой. – Он смеющимися серыми глазами посмотрел на девушек.
– А он не простудится? – спросила Тоня. Покрасневшие от холода руки она засунула под кофту, голову наклонила чуть набок, ветерок легонько трепал ее черные короткие волосы, большие глаза с интересом смотрели на командира.
– Юсуп! – показал на уплывающую по течению уже до половины притопленную рубашку командир. – Апорт! Достань!
Черная овчарка не раздумывая сиганула с берега в воду, так что только брызги полетели во все стороны. Ухватив рубашку за рукав, Юсуп повернул к берегу. Уши были прижаты к голове, пушистый хвост вытянут. Выбравшись из воды и проволочив рубашку по песку, Юсуп подбежал к хозяину, положил у ног и только после этого отряхнулся, обдав того мелкими брызгами.
– Молодец, Юсуп! – потрепал его по мокрой холке Иван. – Вот только измазал…
– Ничего, я выполоскаю – подбежала Тоня, нагнулась за рубашкой, но овчарка легла на нее и, уставясь на девочку, негромко зарычала.
– Нехорошо, Юсуп! – ласково пожурил друга командир. – Скалишь зубы на маленькую девочку?
– Маленькую? – фыркнула Тоня, выпрямилась. – Мне скоро пятнадцать.
Но командир смотрел на сестру.
– Юсуп, отнеси трофей самой красивой девушке… – сказал он.
Тоня прикусила полную губу и отвернулась, сейчас она почти ненавидела Ивана Кузнецова.
Юсуп подхватил рубашку и послушно положил у ног Вари.
– Лови, Юсуп! – Иван достал из кармана синих галифе кусочек сахара и кинул собаке.
Если Тоня на командира и рассердилась, то овчарка снова вернула ей хорошее настроение.
– Какой умный! – сказала Тоня, не сводя восхищенного взгляда с Юсупа. – Можно я его поглажу?
– Не стоит его баловать, – проговорил Кузнецов, глядя мимо девочки на ее сестру, нагнувшуюся к воде с бельем в руках.
– А что он еще умеет? – спросила Тоня.
– До чего же ты любопытная! Говоришь, уже большая? Танцевать умеешь? – Он весело посмотрел на нее. – А то давай станцуем прямо здесь на лужке? А Юсуп нам подпоет. Вернее, подвоет.
– Не хочу я с вами танцевать.
– Не нравлюсь? – балагурил Иван. – Или думаешь, я плохой танцор? Спроси сестру, я первый парень на деревне!
– Первый хвастун, – не разгибая спину, заметила Варя.
– Я и петь умею… – шутливо продолжал он. – Могу с неба луну достать. Эх, жалко не ночь, ей богу, достал бы! И подарил… – он перевел взгляд с Варвары на девочку, – тебе, Тоня.
Та даже покраснела от удовольствия, обида на Кузнецова тут же улетучилась.
– Если человек будет тонуть, он вытащит из воды? Спасет?
– Тебя – да, а насчет Варвары еще подумает, – заметил Иван. – Юсуп сердитых не любит.
– Наш Буран тоже умный, он зимой человека в лесу спас… Тот в глубокую яму провалился, где был кабан, а Буран учуял и тятю позвал.
– Юсуп, гуляй, гуляй! – взглянул на овчарку Иван. – Еще и вправду простудится… Вода-то, наверное, лед? – Он перевел взгляд на озябшие руки девочки. Неожиданно схватил их в свои, большие, теплые и стал растирать. Тоня сначала рванулась было, потом уступила и молча смотрела на Кузнецова.
Юсуп с лаем носился по берегу, преследуя ворон, которые удирали от него на тонких ногах. И только когда собачья морда была совсем рядом, шумно взлетали и с негодующим карканьем перелетали через речку.
– Ну вот, согрелась, – ослепительно улыбнулся Иван. – Хорошо у меня получается?
Тоня кивнула: рукам и впрямь стало тепло. От Кузнецова пахло папиросами и крепким одеколоном. Этот мужской запах ей нравился. Густая белая прядь свесилась ему на лоб, он то и дело откидывал ее с глаз.
– Ты не знаешь, чего это твоя сестра на меня совсем не смотрит?
– Она белье полощет, – резонно ответила девочка.
– Ладно здесь, она и в клубе на меня ноль внимания… Хотел с ней станцевать, да ведь не пробиться: Варенька нарасхват! – намеренно громко, чтобы Варя услышала, говорил Кузнецов.
– Летом и я пойду на танцы, – сказала Тоня.
– Приглашаю тебя на первый танец, – улыбнулся Иван. – Пойдешь со мной?
– Ага, только я плохо танцую.
– К лету научишься… – Он снова бросил взгляд в сторону Вари. – Сестренка твоя здорово танцует – попроси, и тебя научит.
– Я танго умею, – сказала Тоня. – И фокстрот.
– Гордая у тебя сестра…
– А брат Митя обещал мне к маю туфли на каблуке подарить, – похвастала девочка.
– Тоня! – позвала сестра. – Помоги корзинки поднять!
Кузнецов бегом бросился к Варе, подхватил за ручки прутяные корзины с бельем. Та стояла с коромыслом и смотрела на него.
– До околицы донесу, – сказал он.
– Зачем самому-то? – улыбнулась девушка. – Пусть уж лучше тащит Юсуп.
– Ко мне! – позвал овчарку Иван, а когда та прибежала, поставил корзины на землю, отобрал у Вари коромысло и отдал собаке. – Нести!
– Ему не тяжело будет? – подбежала к ним Тоня. – Я лучше сама понесу!
– А сестре твоей совсем не жалко мою собачку, – засмеялся Кузнецов. – Видно, жестокое у нее сердце.
– Я и вас не просила мне помогать, – сказала Варя. – А про сердце мое вам ничего неизвестно.
– Про ваше – да, – улыбнулся он. – Вы для меня загадка…
– Что же такого во мне загадочного?
– У вас глаза лукавые.
– Какие уж есть, – поджала губы девушка.
Он шел опереди с двумя корзинами в руках, тоненькие струйки воды, сочившиеся из-под белья, брызгали на начищенные сапоги. Юсуп с коромыслом в зубах важно ступал рядом, сестры немного отстали. Когда показались первые дома, Кузнецов остановился, опустил на обочину корзины, Юсуп положил коромысло.
– Сегодня, кажется, вечеринка в клубе? – Иван посмотрел на Варю. Когда он улыбался, то мальчишка и мальчишка.
– Вы хотите выступить у нас с Юсупом на сцене? – спросила она.
– Представление с Юсупом мы как-нибудь покажем вам отдельно, – нашелся он. – Значит, не приглашаете на вечер?
Тоня с удивлением смотрела на сестру, она не понимала, чего та задирается с таким веселым, симпатичным командиром, который разговаривает вежливо, поднес тяжелые корзины. И лицо у Варвары неприступное, холодное, неужели он ей не нравится?
– Захотите – сами придете, – ответила Варя. – У нас вход бесплатный.
– За что меня, Тоня, так не любит твоя сестра? – пожаловался он – И Юсупа не любит.
– Я люблю! – воскликнула Тоня – Мне до смерти хочется его погладить. Можно?
– Погладь, – сказал Иван.
Тоня подбежала к овчарке, стоявшей возле хозяина, протянула руку, однако та отпрянула и показала клыки.
– Юсуп, свои, – негромко сказал хозяин.
Овчарка сама подошла к девочке, посмотрела ей в глаза и лизнула руку. Тоня опустилась на колени, прижалась лицом к мокрой собачьей шерсти, стала гладить, нашептывать ласковые слова: «Моя хорошая собачка! Юсуп, умный, сильный, большой». Собака молча принимала ласки, изредка взглядывая на хозяина.
– Тоня, пошли, – сказала Варя, поддев коромыслом корзины.
– До вечера, Варя, – улыбнулся Иван.
– Прощайте, – не оглядываясь, ответила девушка. Она и так знала, что молоденький командир смотрит ей вслед, и невольно распрямила стан.
– Юсуп, голос! – тихо сказал Иван. Овчарка громко, с жалобными нотками залаяла.
– До свидания, Юсуп! – обернулась и звонко крикнула Тоня.
Иван еще некоторое время смотрел вслед сестрам, потом поправил на голове фуражку, улыбнулся и зашагал по трубе в обратную сторону. От высоких сосен косой изгородью упали на песок тени. Казалось, он идет по шпалам. Юсуп обогнал его и побежал впереди, немного приподняв черный, с серой опушкой хвост.
– Я подсоблю! – выскочила на крыльцо Тоня.
Она была в резиновых ботах на босу ногу и старой шерстяной кофте, надетой поверх ситцевого платьишка. В свое время Варя его носила. Потом это платье Алене перейдет. Так уж было заведено у Абросимовых: верхняя одежда переходила от старшей сестры к младшей. Самой маленькой, Алене, приходилось донашивать уже заштопанную одежду. Росли девчонки как на дрожжах. Варя, как говорится, девица на выданье, ее догоняет Тоня, голенастая, ростом почти со старшую сестру, грудь уже заметна. Раньше длинные темные волосы заплетала в косички, а теперь коротко, по моде, подстригла, в ушах посверкивают две жемчужные сережки. А недавно мать проколола иголкой уши Алене и вдела в мочки суровые нитки, чтобы не заросли. Бегает девчонка с распухшими, покрасневшими ушами, а в них ниточки дрожат.
Варя идет впереди, на коромысле покачиваясь, поскрипывают тяжелые корзины. Походка у нее красивая, плавная, белая косынка на русой голове сбилась на затылок. Полные икры распирают высокие сапожки. Тоня идет сзади и любуется сестрой, ей хочется походить на нее. Она тоже выпрямляет тоненький стан, откидывает назад голову и старается ступать точно так же, но у нее не получается.
Речка сразу за молодым сосновым перелеском, можно к ней выйти прямо вдоль железнодорожного полотна, а можно и по трубе – так называют в поселке узкую желтую просеку в бору, она начинается от водокачки и, никуда не сворачивая, через поселок, упирается в водонапорную башню. Под землей проложена чугунная труба, по которой подается с водокачки на водонапорную башню вода. На путях стоит носатый водолей. Подойдет паровоз к нему, кочегар развернет коромысло водолея, вставит хобот в тендер, и хлынет в черную утробу чистая речная вода. Иногда машинист башни надолго открывал кран, вода набиралась в большую лужу, по зеленому лугу пробивала себе дорожку до привокзального сквера, а здесь уж разливалась во всю ширь, чуть ли не до трактира Супроновича. Весной ласточки низко летали над лужей у сквера, садились в черную грязь, брали ее в клюв и улетали строить гнезда под застрехами домов.
Варя пошла по трубе. Сосны тянулись по обеим сторонам невысокой насыпи. В желтый песок зарылись бурые шишки. В поселке уже снега не было, а тут меж стволов еще белели редкие островки. Тоня свернула в лес, быстро нарвала небольшой букетик подснежников, синими огоньками посверкивающих на полянках, и догнала сестру.
– Варь, вчера вечером мальцы опять у нашего дома песни орали, – сказала Тоня.
– А мне-то что! – не поворачивая головы, равнодушно уронила Варя.
– Леха Офицеров ругался с Семеном Супроновичем… Чуть не подрались. Семен-то здоровее, он бы ему наподдавал.
– Ты-то откуда все знаешь?
– А в сенях подслушивала. Тебя на улицу вызывали.
– Я не слышала, – сказала Варя.
– Варь, а кто тебе больше люб – Леха или Семен?
– На которого покажешь, за того и пойду, – без улыбки сказала Варя.
– Семен высокий, видный из себя, кудри колечками, а как лихо чечетку и «яблочко» пляшет под гармонь, – рассуждала Тоня. – Вежливый такой, не то что Ленька. Девушек на танцах семечками и монпасье угощает…
– А что же Офицеров? – поинтересовалась Варя. – Не глянулся тебе?
– Леха-то? Он тоже ничего, только вот подсмеивается над всеми. Что за привычка? И волосы у него соломой торчат в разные стороны, и один глаз, кажись, косит…
– Неужто у него ничего хорошего нет?
– Добрый он, – сказала Тоня. – Ленька Супронович ударил по горбине палкой приблудную собаку, а Леша привел ее к себе, накормил, она и сейчас у них. А грача? Он третий год у них живет. Подобрал подбитого птенца под березой и выходил. Научил его двум словам, правда матерным…
– Выходит, сестричка, оба ухажера моих с изъянами? – рассмеялась Варя. – А где других-то взять?
– Есть и другие, – многозначительно заметила девочка.
– Это кто же? – подзадорила сестра.
– Ваня Кузнецов, высокий, красивый, а какая у него собака! – с воодушевлением сказала Тоня. – Умная-умная! Может хоть через наш забор перепрыгнуть.
– Так тебе собака нравится или хозяин?
– И зубы у него белые, как засмеется…
– Кто? Пес?
– Я бы за него не раздумывая замуж вышла, – сказала девочка.
– Было у тещи-и семеро-о зятьев… Ванюшенька-а, душенька-а, любимый мой зяте-ек! – звучным голосом пропела Варя.
Она опустила на песчаный берег корзины, положила коромысло и потянулась, распрямляя затекшие плечи. Косынка соскользнула на шею, густые русые волосы упали на спину.
– Красивая ты, Варя, – вздохнула Тоня. – За тобой мальцы бегают, в мою сторону никто и не глядит.
– Погоди, сестричка, отбоя не будет… Говоришь, я красивая, а ты будешь красивее. Глаза у тебя большие, волосы черные, статью бог не обидел… Первой девицей будешь на селе.
– Коленки костлявые, – возразила Тоня, потрогала маленькую выпуклость под платьем. – И грудь не растет. И Митя говорит, что я нескладная.
– Что он понимает в женщинах? – сказала Варя. – Женился на этой корове, на Александре. Ходит как гусыня, смотрит волком… Братику наш еще хватит с ней лиха!
– Зато работящая, – явно повторяя чьи-то слова, проговорила Тоня. – У ней в избе все блестит и сверкает. Зайдешь к ним – велит, чтобы обувку скидывала, в валенках не даст на половик ступить.
– Женила она на себе Митю. – Варя вывалила на дощатые клади белье, закатала рукава кофты и принялась полоскать. Руки от холодной воды покраснели. – Родится у них ребенок – разве отпустит Митю в Питер на учебу? Привяжет к своему подолу, и куковать ему с нами до скончания века… А он-то мечтал университет закончить, стать учителем. По ночам со свечкой на кухне книжки читал, готовился…
– Я буду нянчиться с маленьким, пусть Митя едет, – сказала Тоня.
– Добрая ты, сестричка, – улыбнулась Варя.
Тоня помогала ей выжимать холщовые простыни, мужское белье. Холодные брызги попадали на ноги, у моста через Лысуху бурлила вода, на поверхность выскакивала плотва. Рыба нерестилась. От железной громады железнодорожного моста на неширокую речушку падала густая решетчатая тень. Ветер шумел в кронах сосен, посвистывал в клепаных фермах моста. Сестры не видели, как с насыпи спустилась черная овчарка, нырнула в кусты. Первой ее увидела Тоня.
– Ой, это же Юсуп!
Молоденький командир неспешно направлялся к ним из-за железнодорожного моста. На щегольских хромовых сапогах поблескивали два зайчика, на боку желтая кобура. Из-под глянцевого козырька заломленной набок зеленой фуражки буйно выбивались светлые волосы. Командир смотрел на них и широко улыбался.
– Я на реченьке стирала, потеряла гребешок… – пропел он. – Здравствуйте, девицы красные!
– Господи, тятенькина рубашка уплыла! – ахнула Тоня, показывая сестре на рубашку, отнесенную от кладей почти на середину реки.
– Ая-яй, какая беда! – сочувственно покачал головой командир. – Что же делать будем, красавицы? Нырнуть, что ли, за ней? – Он снял фуражку, положил на землю, нагнулся и стал стаскивать сапог.
– Подальше к берегу прибьет, – сказала Варя. – Достанем.
Сапог почему-то не хотел сниматься. Командир, вцепившийся в него обеими руками, приплясывал на берегу, а сам поглядывал на девушек хитрыми веселыми глазами. Овчарка, припав на передние лапы, громко лаяла на него, приглашая поиграть с ней.
– Юсуп не велит лезть в воду, – развел руками Иван. – Говорит, простудишься, заболеешь… Попросим лучше его – пусть сплавает за рубашкой. – Он смеющимися серыми глазами посмотрел на девушек.
– А он не простудится? – спросила Тоня. Покрасневшие от холода руки она засунула под кофту, голову наклонила чуть набок, ветерок легонько трепал ее черные короткие волосы, большие глаза с интересом смотрели на командира.
– Юсуп! – показал на уплывающую по течению уже до половины притопленную рубашку командир. – Апорт! Достань!
Черная овчарка не раздумывая сиганула с берега в воду, так что только брызги полетели во все стороны. Ухватив рубашку за рукав, Юсуп повернул к берегу. Уши были прижаты к голове, пушистый хвост вытянут. Выбравшись из воды и проволочив рубашку по песку, Юсуп подбежал к хозяину, положил у ног и только после этого отряхнулся, обдав того мелкими брызгами.
– Молодец, Юсуп! – потрепал его по мокрой холке Иван. – Вот только измазал…
– Ничего, я выполоскаю – подбежала Тоня, нагнулась за рубашкой, но овчарка легла на нее и, уставясь на девочку, негромко зарычала.
– Нехорошо, Юсуп! – ласково пожурил друга командир. – Скалишь зубы на маленькую девочку?
– Маленькую? – фыркнула Тоня, выпрямилась. – Мне скоро пятнадцать.
Но командир смотрел на сестру.
– Юсуп, отнеси трофей самой красивой девушке… – сказал он.
Тоня прикусила полную губу и отвернулась, сейчас она почти ненавидела Ивана Кузнецова.
Юсуп подхватил рубашку и послушно положил у ног Вари.
– Лови, Юсуп! – Иван достал из кармана синих галифе кусочек сахара и кинул собаке.
Если Тоня на командира и рассердилась, то овчарка снова вернула ей хорошее настроение.
– Какой умный! – сказала Тоня, не сводя восхищенного взгляда с Юсупа. – Можно я его поглажу?
– Не стоит его баловать, – проговорил Кузнецов, глядя мимо девочки на ее сестру, нагнувшуюся к воде с бельем в руках.
– А что он еще умеет? – спросила Тоня.
– До чего же ты любопытная! Говоришь, уже большая? Танцевать умеешь? – Он весело посмотрел на нее. – А то давай станцуем прямо здесь на лужке? А Юсуп нам подпоет. Вернее, подвоет.
– Не хочу я с вами танцевать.
– Не нравлюсь? – балагурил Иван. – Или думаешь, я плохой танцор? Спроси сестру, я первый парень на деревне!
– Первый хвастун, – не разгибая спину, заметила Варя.
– Я и петь умею… – шутливо продолжал он. – Могу с неба луну достать. Эх, жалко не ночь, ей богу, достал бы! И подарил… – он перевел взгляд с Варвары на девочку, – тебе, Тоня.
Та даже покраснела от удовольствия, обида на Кузнецова тут же улетучилась.
– Если человек будет тонуть, он вытащит из воды? Спасет?
– Тебя – да, а насчет Варвары еще подумает, – заметил Иван. – Юсуп сердитых не любит.
– Наш Буран тоже умный, он зимой человека в лесу спас… Тот в глубокую яму провалился, где был кабан, а Буран учуял и тятю позвал.
– Юсуп, гуляй, гуляй! – взглянул на овчарку Иван. – Еще и вправду простудится… Вода-то, наверное, лед? – Он перевел взгляд на озябшие руки девочки. Неожиданно схватил их в свои, большие, теплые и стал растирать. Тоня сначала рванулась было, потом уступила и молча смотрела на Кузнецова.
Юсуп с лаем носился по берегу, преследуя ворон, которые удирали от него на тонких ногах. И только когда собачья морда была совсем рядом, шумно взлетали и с негодующим карканьем перелетали через речку.
– Ну вот, согрелась, – ослепительно улыбнулся Иван. – Хорошо у меня получается?
Тоня кивнула: рукам и впрямь стало тепло. От Кузнецова пахло папиросами и крепким одеколоном. Этот мужской запах ей нравился. Густая белая прядь свесилась ему на лоб, он то и дело откидывал ее с глаз.
– Ты не знаешь, чего это твоя сестра на меня совсем не смотрит?
– Она белье полощет, – резонно ответила девочка.
– Ладно здесь, она и в клубе на меня ноль внимания… Хотел с ней станцевать, да ведь не пробиться: Варенька нарасхват! – намеренно громко, чтобы Варя услышала, говорил Кузнецов.
– Летом и я пойду на танцы, – сказала Тоня.
– Приглашаю тебя на первый танец, – улыбнулся Иван. – Пойдешь со мной?
– Ага, только я плохо танцую.
– К лету научишься… – Он снова бросил взгляд в сторону Вари. – Сестренка твоя здорово танцует – попроси, и тебя научит.
– Я танго умею, – сказала Тоня. – И фокстрот.
– Гордая у тебя сестра…
– А брат Митя обещал мне к маю туфли на каблуке подарить, – похвастала девочка.
– Тоня! – позвала сестра. – Помоги корзинки поднять!
Кузнецов бегом бросился к Варе, подхватил за ручки прутяные корзины с бельем. Та стояла с коромыслом и смотрела на него.
– До околицы донесу, – сказал он.
– Зачем самому-то? – улыбнулась девушка. – Пусть уж лучше тащит Юсуп.
– Ко мне! – позвал овчарку Иван, а когда та прибежала, поставил корзины на землю, отобрал у Вари коромысло и отдал собаке. – Нести!
– Ему не тяжело будет? – подбежала к ним Тоня. – Я лучше сама понесу!
– А сестре твоей совсем не жалко мою собачку, – засмеялся Кузнецов. – Видно, жестокое у нее сердце.
– Я и вас не просила мне помогать, – сказала Варя. – А про сердце мое вам ничего неизвестно.
– Про ваше – да, – улыбнулся он. – Вы для меня загадка…
– Что же такого во мне загадочного?
– У вас глаза лукавые.
– Какие уж есть, – поджала губы девушка.
Он шел опереди с двумя корзинами в руках, тоненькие струйки воды, сочившиеся из-под белья, брызгали на начищенные сапоги. Юсуп с коромыслом в зубах важно ступал рядом, сестры немного отстали. Когда показались первые дома, Кузнецов остановился, опустил на обочину корзины, Юсуп положил коромысло.
– Сегодня, кажется, вечеринка в клубе? – Иван посмотрел на Варю. Когда он улыбался, то мальчишка и мальчишка.
– Вы хотите выступить у нас с Юсупом на сцене? – спросила она.
– Представление с Юсупом мы как-нибудь покажем вам отдельно, – нашелся он. – Значит, не приглашаете на вечер?
Тоня с удивлением смотрела на сестру, она не понимала, чего та задирается с таким веселым, симпатичным командиром, который разговаривает вежливо, поднес тяжелые корзины. И лицо у Варвары неприступное, холодное, неужели он ей не нравится?
– Захотите – сами придете, – ответила Варя. – У нас вход бесплатный.
– За что меня, Тоня, так не любит твоя сестра? – пожаловался он – И Юсупа не любит.
– Я люблю! – воскликнула Тоня – Мне до смерти хочется его погладить. Можно?
– Погладь, – сказал Иван.
Тоня подбежала к овчарке, стоявшей возле хозяина, протянула руку, однако та отпрянула и показала клыки.
– Юсуп, свои, – негромко сказал хозяин.
Овчарка сама подошла к девочке, посмотрела ей в глаза и лизнула руку. Тоня опустилась на колени, прижалась лицом к мокрой собачьей шерсти, стала гладить, нашептывать ласковые слова: «Моя хорошая собачка! Юсуп, умный, сильный, большой». Собака молча принимала ласки, изредка взглядывая на хозяина.
– Тоня, пошли, – сказала Варя, поддев коромыслом корзины.
– До вечера, Варя, – улыбнулся Иван.
– Прощайте, – не оглядываясь, ответила девушка. Она и так знала, что молоденький командир смотрит ей вслед, и невольно распрямила стан.
– Юсуп, голос! – тихо сказал Иван. Овчарка громко, с жалобными нотками залаяла.
– До свидания, Юсуп! – обернулась и звонко крикнула Тоня.
Иван еще некоторое время смотрел вслед сестрам, потом поправил на голове фуражку, улыбнулся и зашагал по трубе в обратную сторону. От высоких сосен косой изгородью упали на песок тени. Казалось, он идет по шпалам. Юсуп обогнал его и побежал впереди, немного приподняв черный, с серой опушкой хвост.
2
Иван Васильевич Кузнецов велел Юсупу подождать у крыльца, а сам прошел в комнату председателя поселкового Совета Леонтия Сидоровича Никифорова. Поселковый Совет занимал небольшой дом с верхней пристройкой. Несколько чудом сохранившихся корявых сосен примыкали с одного бока, поэтому замшелая с северной стороны крыша всегда усеяна желтыми иголками. Кроме кабинета председателя была еще небольшая комната, где находились секретарь и бухгалтер, который одновременно исполнял и должность кассира.
Никифоров – невысокий, худощавый человек лет сорока – поднялся навстречу сотруднику ГПУ, пожал руку. На столе у него сразу бросалась в глаза гипсовая пепельница в виде зеленого дракона с закрученным, как у улитки, хвостом и красной разинутой пастью, в которую и пихали окурки. На стене висел большой деревянный телефон с двумя блестящими звонками и черной ручкой. По тому, как председатель неприязненно поглядывал на изредка звякающий телефон – параллельно тот был соединен с почтой, – видно было, что Никифоров не очень-то уважает эту беспокойную штуковину, барыней расположившуюся на голой стене.
Если с девушками на речке Иван Васильевич был разговорчив и весел, шутил, обменивался незначащими фразами, то здесь он сразу заговорил о деле: его интересовали прибывшие из других мест новоселы, главным образом те, кто подал заявление с просьбой принять на работу в воинскую часть. Никифоров постучал в стену, скоро пришел бухгалтер Иван Иванович Добрынин.
– Где Абросимов? – спросил председатель.
– У них в клубе репетиция…
– Вечером надо репетировать, – проворчал председатель и велел принести документы из ящика.
Пока Иван Васильевич листал папки и толстую книгу учета и прописки населения, Никифоров, нацепив на нос очки в металлической оправе, развернул свежую «Правду». Пегие, с заметной сединой волосы у него были зачесаны набок, продолговатое лицо с глубокими морщинами у крыльев носа стало серьезным и сосредоточенным, иногда он шевелил обветренными губами, повторяя про себя прочитанное. Слышно было, как за стенкой щелкали счеты бухгалтера. В окне билась, противно жужжала большая синяя муха.
– Скажи, Иван Васильевич, ты грамотный человек, – оторвался от газеты председатель. – Что у нас сейчас – капитализм или социализм?
– А ты сомневаешься? – бросил тот на него острый взгляд.
– Вот пишут… – Никифоров потыкал прокуренным пальцем в газету. – «Наш строй в данный момент можно назвать переходным от капитализма к социализму. Переходным его следует признать потому, что в стране еще преобладает по объему продукции частновладельческое крестьянское производство. В то же время непрерывно растет удельный вес продукции социалистической промышленности». – Он поднял глаза на уполномоченного: – До каких же пор мы будем жить в переходном периоде? А ежели эта… частнособственническая форма перетянет? Что ж тогда – да здравствует капитализм? Меня по шапке, а Якова Супроновича – председателем?
– Леонтий Сидорович, а ты ведь в политграмоте ни бум-бум, – сказал Иван Васильевич. – Что же тебя Митя-то Абросимов не просветил? К капитализму никогда возврата не будет, запомни это раз и навсегда. И с частной собственностью скоро будет покончено. Нельзя же сразу ломать. Еще слишком велики пережитки прошлого в сознании людей… Вон и ты сам не веришь в победу социализма!
– Чего это я не верю? – возразил Никифоров. – Я-то верю, но вон какие люди сомневаются! – Он снова потыкал пальцем в газету. – Уж, наверное, поумнее нас с тобой.
– Когда Владимир Ильич Ленин показал английскому писателю Герберту Уэллсу план ГОЭЛРО, тот заявил, что это фантастика! Мол, он и сам до такого бы не додумался, а Уэллс – знаменитый фантаст, известный во всем мире. И знаешь, что ему сказал Ленин? Приезжайте, дескать, к нам в Россию этак лет через десять и посмотрите, какая она тогда будет, – вот что сказал заграничному писателю Владимир Ильич!
– Ну и приехал?
– Так еще десяти лет не прошло, а уже сделано столько, что капиталисты только за голову хватаются: дескать, как же мы это без них обходимся? И восстанавливаем, и строим, вон пустили Волховскую ГЭС, Каширскую…
– А мы пока только читаем про лампочки Ильича, когда же у нас они загорятся?
– На базу уже тянут электрические провода, думаю, не обойдут и поселок, – сказал Кузнецов.
– Не пойму я, Ваня, – продолжал Леонтий Сидорович, – кто же мы тут такие – не крестьяне и не пролетарии? С одной стороны, все держатся за свои приусадебные участки… Первым делом, кто приезжает сюда, требует землю под огород, покупают корову, лошадь, зародят всякую живность. Выходит, по образу жизни – крестьяне? А работают на воинской базе и на железной дороге – с этой стороны получается, что пролетарии…
– Скажи-ка мне лучше, Леонтий Сидорович, что это тут у нас объявился за пролетарий такой – Шмелев? – кивнул на книгу с пропиской уполномоченный. – По образованию техник, а работает приемщиком на молокозаводе?
– Бедняга в феврале чуть богу душу не отдал, спасибо, Абросимов подвернулся – вытащил чуть живого из волчьей ямы… И надо же такое: прямо к кабану на клык угодил!
– Слышал я про эту историю…
– Грудь у него слабая, кашляет, потому к нам из Твери приехал, – продолжал председатель. – Вишь, тут сосновые боры кругом, вроде хвойный дух помогает для поправки здоровья.
– Видел я его, – заметил Кузнецов. – Не очень-то похож на инвалида… На базу не просился?
Никифоров – невысокий, худощавый человек лет сорока – поднялся навстречу сотруднику ГПУ, пожал руку. На столе у него сразу бросалась в глаза гипсовая пепельница в виде зеленого дракона с закрученным, как у улитки, хвостом и красной разинутой пастью, в которую и пихали окурки. На стене висел большой деревянный телефон с двумя блестящими звонками и черной ручкой. По тому, как председатель неприязненно поглядывал на изредка звякающий телефон – параллельно тот был соединен с почтой, – видно было, что Никифоров не очень-то уважает эту беспокойную штуковину, барыней расположившуюся на голой стене.
Если с девушками на речке Иван Васильевич был разговорчив и весел, шутил, обменивался незначащими фразами, то здесь он сразу заговорил о деле: его интересовали прибывшие из других мест новоселы, главным образом те, кто подал заявление с просьбой принять на работу в воинскую часть. Никифоров постучал в стену, скоро пришел бухгалтер Иван Иванович Добрынин.
– Где Абросимов? – спросил председатель.
– У них в клубе репетиция…
– Вечером надо репетировать, – проворчал председатель и велел принести документы из ящика.
Пока Иван Васильевич листал папки и толстую книгу учета и прописки населения, Никифоров, нацепив на нос очки в металлической оправе, развернул свежую «Правду». Пегие, с заметной сединой волосы у него были зачесаны набок, продолговатое лицо с глубокими морщинами у крыльев носа стало серьезным и сосредоточенным, иногда он шевелил обветренными губами, повторяя про себя прочитанное. Слышно было, как за стенкой щелкали счеты бухгалтера. В окне билась, противно жужжала большая синяя муха.
– Скажи, Иван Васильевич, ты грамотный человек, – оторвался от газеты председатель. – Что у нас сейчас – капитализм или социализм?
– А ты сомневаешься? – бросил тот на него острый взгляд.
– Вот пишут… – Никифоров потыкал прокуренным пальцем в газету. – «Наш строй в данный момент можно назвать переходным от капитализма к социализму. Переходным его следует признать потому, что в стране еще преобладает по объему продукции частновладельческое крестьянское производство. В то же время непрерывно растет удельный вес продукции социалистической промышленности». – Он поднял глаза на уполномоченного: – До каких же пор мы будем жить в переходном периоде? А ежели эта… частнособственническая форма перетянет? Что ж тогда – да здравствует капитализм? Меня по шапке, а Якова Супроновича – председателем?
– Леонтий Сидорович, а ты ведь в политграмоте ни бум-бум, – сказал Иван Васильевич. – Что же тебя Митя-то Абросимов не просветил? К капитализму никогда возврата не будет, запомни это раз и навсегда. И с частной собственностью скоро будет покончено. Нельзя же сразу ломать. Еще слишком велики пережитки прошлого в сознании людей… Вон и ты сам не веришь в победу социализма!
– Чего это я не верю? – возразил Никифоров. – Я-то верю, но вон какие люди сомневаются! – Он снова потыкал пальцем в газету. – Уж, наверное, поумнее нас с тобой.
– Когда Владимир Ильич Ленин показал английскому писателю Герберту Уэллсу план ГОЭЛРО, тот заявил, что это фантастика! Мол, он и сам до такого бы не додумался, а Уэллс – знаменитый фантаст, известный во всем мире. И знаешь, что ему сказал Ленин? Приезжайте, дескать, к нам в Россию этак лет через десять и посмотрите, какая она тогда будет, – вот что сказал заграничному писателю Владимир Ильич!
– Ну и приехал?
– Так еще десяти лет не прошло, а уже сделано столько, что капиталисты только за голову хватаются: дескать, как же мы это без них обходимся? И восстанавливаем, и строим, вон пустили Волховскую ГЭС, Каширскую…
– А мы пока только читаем про лампочки Ильича, когда же у нас они загорятся?
– На базу уже тянут электрические провода, думаю, не обойдут и поселок, – сказал Кузнецов.
– Не пойму я, Ваня, – продолжал Леонтий Сидорович, – кто же мы тут такие – не крестьяне и не пролетарии? С одной стороны, все держатся за свои приусадебные участки… Первым делом, кто приезжает сюда, требует землю под огород, покупают корову, лошадь, зародят всякую живность. Выходит, по образу жизни – крестьяне? А работают на воинской базе и на железной дороге – с этой стороны получается, что пролетарии…
– Скажи-ка мне лучше, Леонтий Сидорович, что это тут у нас объявился за пролетарий такой – Шмелев? – кивнул на книгу с пропиской уполномоченный. – По образованию техник, а работает приемщиком на молокозаводе?
– Бедняга в феврале чуть богу душу не отдал, спасибо, Абросимов подвернулся – вытащил чуть живого из волчьей ямы… И надо же такое: прямо к кабану на клык угодил!
– Слышал я про эту историю…
– Грудь у него слабая, кашляет, потому к нам из Твери приехал, – продолжал председатель. – Вишь, тут сосновые боры кругом, вроде хвойный дух помогает для поправки здоровья.
– Видел я его, – заметил Кузнецов. – Не очень-то похож на инвалида… На базу не просился?