Страница:
– Ты ведь разведчик, – напомнил Бруно.
– Моя новая должность – советник, – с долей сарказма заметил Карнаков. – И советуются со мной в основном по телефону.
– А наш дом? – перевел разговор на другое Бруно. – Почему ты не живешь в нашем доме?
Гельмут предпочитал больше помалкивать, он наливал из темной бутылки с золоченой этикеткой ликер в маленькую хрустальную рюмку и с удовольствием пил, изредка бросая на отца и старшего брата любопытные взгляды.
– От нашего дома осталась большая воронка, – ответил Карнаков. – Я уж и не знаю, чья бомба в него угодила – немецкая или русская.
– Я помню нашу дачу на берегу Волги, – вступил в разговор Гельмут. – Там на чердаке я прятался от тебя, Бруно. – Он негромко засмеялся.
– Дача цела, – сказал Карнаков. – Ее оборудовали под детский санаторий. Конечно, ничего из наших вещей не сохранилось.
– Съездим туда? – вдруг загорелся Гельмут. – Я помню, как мы катались по озеру на лодке с гувернанткой и мамой… – Он осекся и даже покраснел.
– Я знаю, что Эльза вышла замуж за… владельца пивной, – усмехнулся Ростислав Евгеньевич.
– Мы Отто никогда не называли отцом, – нашел нужным вставить Бруно.
– Какое это имеет значение? – сказал Карнаков и полнее рюмку ко рту. – За встречу… – он с запинкой произнес, – сынки… Кстати, я уже давно, наверное, дед?
– У тебя внук и внучка, – сказал Бруно. И пояснил: – Я женат, у меня двое детей, а наш дорогой Гельмут… Где базируется его авиационный полк, там он и находит очередную подружку.
– А ты все про всех знаешь, – хмуро посмотрел на него брат.
– Что поделаешь, – нарочито вздохнул Бруно, – такая у меня работа.
– У нас, наверное, есть еще братья? – спросил Гельмут, в очередной раз проводив взглядом улыбающуюся служанку.
– Игорь… Пацаненок. Он с матерью в деревне, – не стал особенно распространяться Ростислав Евгеньевич. Как-то неудобно было на эту тему говорить со взрослыми сыновьями. По возрасту Игорек вполне мог быть сыном Бруно, а ему – внуком.
– Ты доволен нынешней работой? – поинтересовался Бруно.
– Нет, – откровенна ответил Карнаков. – Не об этом я мечтал…
– О чем же?
– Лучше вы мне скажите, как вам удалось разыскать меня, – уклонился от прямого ответа Ростислав Евгеньевич. – Это ведь не так-то просто в военное время!
– Ты полагаешь, в мирное было бы проще? – рассмеялся Бруно.
– Вилли Бломберг даже не пикнул, когда Бруно сказал ему, что забирает меня с собой, – заметил Гельмут. – Абвер… Наверное, у нашего Бруно большие возможности. – Он покосился на брата: – Может, устроишь поездочку в Париж? Или в Женеву?
– Ладно, попрошу адмирала Канариса, чтобы он зачислил тебя в свой штат личным пилотом… – в тон ему ответил Бруно.
– Я предпочитаю от всех разведок держаться подальше, – опрокинув в себя рюмку, сказал Гельмут.
– И все-таки не только ведь повидать меня вы приехали сюда? – спросил Ростислав Евгеньевич.
– О делах потом! – сказал Бруно, наливая себе вино. В отличие от брата он пил немного. – А сейчас давайте еще раз выпьем за нашу встречу! Только подумайте, после стольких лет разлуки мы снова все вместе, и не где-нибудь, а в городе, в котором родились! Фантастика!
– Я тоже об этом подумал, – улыбнулся Карнаков.
Утром, прихватив с собой закуски и бутылки, поехали на «мерседесе» за город, на дачу.
В одинаково покрашенных зеленоватой краской холодных комнатах стояли маленькие столики и стулья, стены были разрисованы разными зверюшками, и лишь снаружи дом немного напомнил им бывшую дачу. Его со всех сторон обступили фанерные грузовики, обледеневшие детские горки, какие-то деревянные крепости. Голые деревья негромко постукивали мерзлыми ветвями, у раструбов водосточных труб намерзли глыбы желтоватого льда. Далеко за забором чернел на белой дороге «мерседес», – к самой даче было не проехать. Они первыми в этом году проложили, свернув с шоссе, след на снежной целине. Гельмут и Бруно вспоминали детские годы, какие-то маленькие приключения на этой даче, оба старательно не произносили слово «мама», а Ростислав Евгеньевич мучительно думал: отвезти их в Селищево, где живет Александра с Игорем?
В особняке Александра пробыла недели две и упросила Карнакова, чтобы отвез ее в деревню, где он еще осенью присмотрел большую усадьбу с дворовыми постройками. В просторные комнаты бывшего барского дома Ростислав Евгеньевич привез старинную мебель, которую лично подобрал ему в заброшенных домах бывшего областного центра помощник бургомистра.
Ростислав Евгеньевич, поеживаясь в своем теплом пальто, сидел на полосатой зебре-качалке и смотрел на озеро. Купальни давно не было, вместо нее – беседка, а дальше клади, утонувшие в снегу. Тусклый камыш почти сливался с кустами на другом берегу, кое-где посередине ветер вылизал замерзшее озеро до стального блеска. Полузасыпанная снегом голубая лодка лежала на боку, от нее в березовую рощу тянулась цепочка звериных следов. Ближайшие к озеру березы срублены, высоко торчат безобразные пни. Нужно будет весной отрядить сюда рабочих, чтобы разобрали все эти перегородки в доме, очистили участок от детского хлама и привели дачу в порядок. Хорошо бы сюда небольшой катер или, на худой конец, моторку, – озеро простирается в длину на несколько километров, раньше в нем водились лещи, судаки, караси. Помнится, на зорьке Ростислав Евгеньевич с Вихровым становились в камыши, как раз напротив купальни, и вытягивали на удочку килограммовых лещей…
Высоко прошли в небе советские бомбардировщики, немного погодя затявкали зенитки. Мысли Карнакова приняли другое направление: вот он заботится о даче, а фронт снова приблизился к городу! Вон уже советские самолеты летают над самой головой! Он отогнал мрачные мысли: Бруно вчера говорил, что фюрер готовит летом новое сокрушительное наступление, которое окончательно сметет с лица земли Красную Армию. Советские войска сильно ослаблены, у них потерь не счесть. Надо, конечно, признать, что молниеносная война не удалась, но все равно победа останется за фюрером…
Ночью в особняке и Бруно, и Гельмут, придя в сентиментальное настроение, стали называть его отцом. Карнакову было приятно, однако его собственные отцовские чувства дремали. Он по старинке величал их Борисом и Гришей. Они смеялись и с немецким акцентом нараспев повторяли свои русские имена. За год до начала войны Ростислав Евгеньевич всерьез занялся изучением немецкого языка – в этом ему оказал неоценимую помощь Чибисов, точнее, Николай Никандрович Бешмелев, его радист. Уж такой осторожный был и так опростоволосился в Андреевке! И ведь буквально за несколько часов до прихода немцев схватили его отступающие красноармейцы. Нервы не выдержали?
– Было бы дико, отец, если бы ты погиб от моей бомбы, – говорил Гельмут, держа в одной руке бутылку, а в другой бутерброд с колбасой. – Но, как видишь, бог не допустил такой несправедливости.
– Ты становишься нудным, Гельмут, – с неудовольствием посмотрел на брата Бруно. – Я позаботился о том, чтобы отца не было на станции, когда ты со своими асами кидал бомбы на лес. Базу то вы так и не разбомбили.
Карнаков не стал говорить, что Кузьма Маслов в самый последний момент испугался и послал ракету в сторону полигона.
– Базу ухитрились эвакуировать за несколько дней, – примирительно заметил он.
Гельмут приложился к бутылке, выпил остатки и, размахнувшись, швырнул ее в снег.
– У меня есть одно давнишнее желание, – улыбаясь, доверительно заговорил он. – Хочу сделать «мертвую петлю» на «юнкерсе».
– С бомбами? – посмотрел на него Бруно.
– Я поспорил на «американку» с командиром третьей эскадрильи Вильгельмом Нейгаузеном…
– Разве на тяжелом бомбардировщике это возможно? – поинтересовался Карнаков.
– Я хочу утереть нос Вильгельму – он на такое не способен, – засмеялся Гельмут. – И выиграть пари.
– А кто выигрыш получит? – усмехнулся брат. – Это будет «мертвая петля» и для тебя самого.
– Я сделаю «мертвую петлю», – бахвалился Гельмут. – Конечно, отбомбившись…
– Выбрось ты эту дурь из головы, – посоветовал Бруно. – Пойди лучше прогуляйся вокруг озера.
– У вас и от меня секреты? – кисло улыбнулся Гельмут и, жуя бутерброд, вразвалку зашагал к машине.
– Как надерется, так болтает про эту дурацкую «мертвую петлю»…
– Он сделает ее, вот увидишь, – сказал Карнаков. – И спаси его бог.
– Тебе не хочется побывать в столице третьего рейха? – помолчав, спросил Бруно.
Кожаное пальто было распахнуто, виднелся рыжеватый мех подстежки. Взгляд светлых глаз умный, цепкий. Неужели по наследству передается даже профессия? Думал ли он когда-нибудь, что первенец станет военным? И не просто военным, а разведчиком. И он, и Эльза хотели, чтобы их сыновья были адвокатами или промышленниками, как их родичи по немецкой линии. Отец Эльзы, барон Бохов, владел двумя заводами, было у него большое имение в провинции.
– Ты меня приглашаешь? – с усмешкой посмотрел на сына Карнаков.
– Не совсем… Я говорю с тобой от имени руководства абвера. – Худощавое, узкое лицо Бруно стало серьезным, глаза совершенно трезвые, будто он и не пил. – Мне поручили сообщить тебе, что ты направляешься в разведшколу…
– Не староват ли я, Боря, ходить в школу? – усмехнулся Ростислав Евгеньевич.
– Ты пройдешь индивидуальное обучение у лучших асов разведки, – продолжал Бруно. – Не мне тебе говорить, что разведка далеко ушла вперед по сравнению о тем временем, когда ты работал в полицейском управлении… Конечно, отец, знание России, местной обстановки, людей не заменит никакая школа. И рано тебе думать об отставке. Тебя ждет интересная работа. Надеюсь, ты понимаешь, что будешь не простым разведчиком?
– Я все понимаю, – устало вздохнул Карнаков. В его возрасте вчерашнее давало о себе знать, ломило в затылке, противно подсасывало в правом боку. – Но как бы то ни было, меня снова забросят в тыл к большевикам. Я не говорю об опасности… Но жить-то когда-нибудь надо! Сколько лет я просуществовал тише воды. А много ли мне осталось-то? Годы идут…
– У тебя молодая жена, – улыбнулся Бруно. – Не стоит, отец, прибедняться.
– А если я откажусь?
– Ты не откажешься. Это невозможно.
– Как ты думаешь, – помолчав, спросил Карнаков, – когда война закончится? Что-то о параде в Москве ваше радио больше не заикается.
– Наше радио, наше… – мягко поправил Бруно. – Теперь у нас все общее – и победы, и поражения.
– Поражения? – внимательно посмотрел на него Карнаков.
– Мы с тобой разведчики и должны все предвидеть, – твердо выдержал его взгляд Бруно. – Разведчик находится как бы вне времени и пространства. Политические катаклизмы мало отражаются на жизни разведчика, заброшенного на чужую территорию. Он делает свое большое дело, даже когда совсем ничего не делает и год, и два, и десять…
– Можно подумать, что разведчику господь бог отвел две жизни, – усмехнулся Ростислав Евгеньевич.
– Не две, а несколько, иногда разведчики проживают несколько жизней, отец. – Последнее слово Бруно как-то значительно выделил. – И придется признаться, что идея послать тебя в нашу разведшколу принадлежит мне.
Карнаков вскинул глаза на сына.
– Да-да, именно. Рудольф Бергер рекомендовал прикомандировать тебя к ГФП – тайной полевой полиции. Надеюсь, ты знаешь, что это такое? Охрана тыла, борьба с партизанами и советским партийным активом, карательные экспедиции, отбор населения для работы в рейхе… Там бы пригодились твои знания. Разве Бергер не говорил с тобой об этом?
Карнаков припомнил, что такой разговор был незадолго до приезда Бруно.
– Поблагодари абвер, – продолжал Бруно, – что тебя не отдали в PCXА, к Гейдриху. По этому поводу мой шеф хлопотал за тебя лично.
– Как я понял, ты избавил меня от грязной работы? – пытливо взглянул на сына Ростислав Евгеньевич.
– Ты правильно понял, отец, – ответил Бруно. – Я знаю, что это за «работа». А ты ведь дворянин. И потом… – Бруно умолк и стал закуривать.
– Что потом? – спросил Карнаков.
– Ты слышал про концентрационные лагеря? Я побывал в одном… Хождение по кругам ада, созданного гением Данте, это просто увеселительная прогулка по сравнению с тем, что я там увидел… Не каждый человек способен выдержать зрелище, когда на глазах в течение трех-четырех минут в страшных мучениях умирают сотни людей. Впрочем, – он швырнул сигарету пол ноги, резко притоптал ее каблуком, – враги Германии должны быть уничтожены. Но пусть лучше этим занимаются другие…
– Я тебя понял, Бруно, – помолчав, сказал Карнаков. – Спасибо. Когда надо ехать?
– Скоро, – улыбнулся тот. – Кстати, Гельмут доставит нас на самолете в Берлин. Он тоже заслужил небольшой отпуск… На это у меня имеется специальное разрешение.
– Ты действительно всесилен!
– Просто я умею ладить с начальством, – рассмеялся Бруно.
3
4
– Моя новая должность – советник, – с долей сарказма заметил Карнаков. – И советуются со мной в основном по телефону.
– А наш дом? – перевел разговор на другое Бруно. – Почему ты не живешь в нашем доме?
Гельмут предпочитал больше помалкивать, он наливал из темной бутылки с золоченой этикеткой ликер в маленькую хрустальную рюмку и с удовольствием пил, изредка бросая на отца и старшего брата любопытные взгляды.
– От нашего дома осталась большая воронка, – ответил Карнаков. – Я уж и не знаю, чья бомба в него угодила – немецкая или русская.
– Я помню нашу дачу на берегу Волги, – вступил в разговор Гельмут. – Там на чердаке я прятался от тебя, Бруно. – Он негромко засмеялся.
– Дача цела, – сказал Карнаков. – Ее оборудовали под детский санаторий. Конечно, ничего из наших вещей не сохранилось.
– Съездим туда? – вдруг загорелся Гельмут. – Я помню, как мы катались по озеру на лодке с гувернанткой и мамой… – Он осекся и даже покраснел.
– Я знаю, что Эльза вышла замуж за… владельца пивной, – усмехнулся Ростислав Евгеньевич.
– Мы Отто никогда не называли отцом, – нашел нужным вставить Бруно.
– Какое это имеет значение? – сказал Карнаков и полнее рюмку ко рту. – За встречу… – он с запинкой произнес, – сынки… Кстати, я уже давно, наверное, дед?
– У тебя внук и внучка, – сказал Бруно. И пояснил: – Я женат, у меня двое детей, а наш дорогой Гельмут… Где базируется его авиационный полк, там он и находит очередную подружку.
– А ты все про всех знаешь, – хмуро посмотрел на него брат.
– Что поделаешь, – нарочито вздохнул Бруно, – такая у меня работа.
– У нас, наверное, есть еще братья? – спросил Гельмут, в очередной раз проводив взглядом улыбающуюся служанку.
– Игорь… Пацаненок. Он с матерью в деревне, – не стал особенно распространяться Ростислав Евгеньевич. Как-то неудобно было на эту тему говорить со взрослыми сыновьями. По возрасту Игорек вполне мог быть сыном Бруно, а ему – внуком.
– Ты доволен нынешней работой? – поинтересовался Бруно.
– Нет, – откровенна ответил Карнаков. – Не об этом я мечтал…
– О чем же?
– Лучше вы мне скажите, как вам удалось разыскать меня, – уклонился от прямого ответа Ростислав Евгеньевич. – Это ведь не так-то просто в военное время!
– Ты полагаешь, в мирное было бы проще? – рассмеялся Бруно.
– Вилли Бломберг даже не пикнул, когда Бруно сказал ему, что забирает меня с собой, – заметил Гельмут. – Абвер… Наверное, у нашего Бруно большие возможности. – Он покосился на брата: – Может, устроишь поездочку в Париж? Или в Женеву?
– Ладно, попрошу адмирала Канариса, чтобы он зачислил тебя в свой штат личным пилотом… – в тон ему ответил Бруно.
– Я предпочитаю от всех разведок держаться подальше, – опрокинув в себя рюмку, сказал Гельмут.
– И все-таки не только ведь повидать меня вы приехали сюда? – спросил Ростислав Евгеньевич.
– О делах потом! – сказал Бруно, наливая себе вино. В отличие от брата он пил немного. – А сейчас давайте еще раз выпьем за нашу встречу! Только подумайте, после стольких лет разлуки мы снова все вместе, и не где-нибудь, а в городе, в котором родились! Фантастика!
– Я тоже об этом подумал, – улыбнулся Карнаков.
Утром, прихватив с собой закуски и бутылки, поехали на «мерседесе» за город, на дачу.
В одинаково покрашенных зеленоватой краской холодных комнатах стояли маленькие столики и стулья, стены были разрисованы разными зверюшками, и лишь снаружи дом немного напомнил им бывшую дачу. Его со всех сторон обступили фанерные грузовики, обледеневшие детские горки, какие-то деревянные крепости. Голые деревья негромко постукивали мерзлыми ветвями, у раструбов водосточных труб намерзли глыбы желтоватого льда. Далеко за забором чернел на белой дороге «мерседес», – к самой даче было не проехать. Они первыми в этом году проложили, свернув с шоссе, след на снежной целине. Гельмут и Бруно вспоминали детские годы, какие-то маленькие приключения на этой даче, оба старательно не произносили слово «мама», а Ростислав Евгеньевич мучительно думал: отвезти их в Селищево, где живет Александра с Игорем?
В особняке Александра пробыла недели две и упросила Карнакова, чтобы отвез ее в деревню, где он еще осенью присмотрел большую усадьбу с дворовыми постройками. В просторные комнаты бывшего барского дома Ростислав Евгеньевич привез старинную мебель, которую лично подобрал ему в заброшенных домах бывшего областного центра помощник бургомистра.
Ростислав Евгеньевич, поеживаясь в своем теплом пальто, сидел на полосатой зебре-качалке и смотрел на озеро. Купальни давно не было, вместо нее – беседка, а дальше клади, утонувшие в снегу. Тусклый камыш почти сливался с кустами на другом берегу, кое-где посередине ветер вылизал замерзшее озеро до стального блеска. Полузасыпанная снегом голубая лодка лежала на боку, от нее в березовую рощу тянулась цепочка звериных следов. Ближайшие к озеру березы срублены, высоко торчат безобразные пни. Нужно будет весной отрядить сюда рабочих, чтобы разобрали все эти перегородки в доме, очистили участок от детского хлама и привели дачу в порядок. Хорошо бы сюда небольшой катер или, на худой конец, моторку, – озеро простирается в длину на несколько километров, раньше в нем водились лещи, судаки, караси. Помнится, на зорьке Ростислав Евгеньевич с Вихровым становились в камыши, как раз напротив купальни, и вытягивали на удочку килограммовых лещей…
Высоко прошли в небе советские бомбардировщики, немного погодя затявкали зенитки. Мысли Карнакова приняли другое направление: вот он заботится о даче, а фронт снова приблизился к городу! Вон уже советские самолеты летают над самой головой! Он отогнал мрачные мысли: Бруно вчера говорил, что фюрер готовит летом новое сокрушительное наступление, которое окончательно сметет с лица земли Красную Армию. Советские войска сильно ослаблены, у них потерь не счесть. Надо, конечно, признать, что молниеносная война не удалась, но все равно победа останется за фюрером…
Ночью в особняке и Бруно, и Гельмут, придя в сентиментальное настроение, стали называть его отцом. Карнакову было приятно, однако его собственные отцовские чувства дремали. Он по старинке величал их Борисом и Гришей. Они смеялись и с немецким акцентом нараспев повторяли свои русские имена. За год до начала войны Ростислав Евгеньевич всерьез занялся изучением немецкого языка – в этом ему оказал неоценимую помощь Чибисов, точнее, Николай Никандрович Бешмелев, его радист. Уж такой осторожный был и так опростоволосился в Андреевке! И ведь буквально за несколько часов до прихода немцев схватили его отступающие красноармейцы. Нервы не выдержали?
– Было бы дико, отец, если бы ты погиб от моей бомбы, – говорил Гельмут, держа в одной руке бутылку, а в другой бутерброд с колбасой. – Но, как видишь, бог не допустил такой несправедливости.
– Ты становишься нудным, Гельмут, – с неудовольствием посмотрел на брата Бруно. – Я позаботился о том, чтобы отца не было на станции, когда ты со своими асами кидал бомбы на лес. Базу то вы так и не разбомбили.
Карнаков не стал говорить, что Кузьма Маслов в самый последний момент испугался и послал ракету в сторону полигона.
– Базу ухитрились эвакуировать за несколько дней, – примирительно заметил он.
Гельмут приложился к бутылке, выпил остатки и, размахнувшись, швырнул ее в снег.
– У меня есть одно давнишнее желание, – улыбаясь, доверительно заговорил он. – Хочу сделать «мертвую петлю» на «юнкерсе».
– С бомбами? – посмотрел на него Бруно.
– Я поспорил на «американку» с командиром третьей эскадрильи Вильгельмом Нейгаузеном…
– Разве на тяжелом бомбардировщике это возможно? – поинтересовался Карнаков.
– Я хочу утереть нос Вильгельму – он на такое не способен, – засмеялся Гельмут. – И выиграть пари.
– А кто выигрыш получит? – усмехнулся брат. – Это будет «мертвая петля» и для тебя самого.
– Я сделаю «мертвую петлю», – бахвалился Гельмут. – Конечно, отбомбившись…
– Выбрось ты эту дурь из головы, – посоветовал Бруно. – Пойди лучше прогуляйся вокруг озера.
– У вас и от меня секреты? – кисло улыбнулся Гельмут и, жуя бутерброд, вразвалку зашагал к машине.
– Как надерется, так болтает про эту дурацкую «мертвую петлю»…
– Он сделает ее, вот увидишь, – сказал Карнаков. – И спаси его бог.
– Тебе не хочется побывать в столице третьего рейха? – помолчав, спросил Бруно.
Кожаное пальто было распахнуто, виднелся рыжеватый мех подстежки. Взгляд светлых глаз умный, цепкий. Неужели по наследству передается даже профессия? Думал ли он когда-нибудь, что первенец станет военным? И не просто военным, а разведчиком. И он, и Эльза хотели, чтобы их сыновья были адвокатами или промышленниками, как их родичи по немецкой линии. Отец Эльзы, барон Бохов, владел двумя заводами, было у него большое имение в провинции.
– Ты меня приглашаешь? – с усмешкой посмотрел на сына Карнаков.
– Не совсем… Я говорю с тобой от имени руководства абвера. – Худощавое, узкое лицо Бруно стало серьезным, глаза совершенно трезвые, будто он и не пил. – Мне поручили сообщить тебе, что ты направляешься в разведшколу…
– Не староват ли я, Боря, ходить в школу? – усмехнулся Ростислав Евгеньевич.
– Ты пройдешь индивидуальное обучение у лучших асов разведки, – продолжал Бруно. – Не мне тебе говорить, что разведка далеко ушла вперед по сравнению о тем временем, когда ты работал в полицейском управлении… Конечно, отец, знание России, местной обстановки, людей не заменит никакая школа. И рано тебе думать об отставке. Тебя ждет интересная работа. Надеюсь, ты понимаешь, что будешь не простым разведчиком?
– Я все понимаю, – устало вздохнул Карнаков. В его возрасте вчерашнее давало о себе знать, ломило в затылке, противно подсасывало в правом боку. – Но как бы то ни было, меня снова забросят в тыл к большевикам. Я не говорю об опасности… Но жить-то когда-нибудь надо! Сколько лет я просуществовал тише воды. А много ли мне осталось-то? Годы идут…
– У тебя молодая жена, – улыбнулся Бруно. – Не стоит, отец, прибедняться.
– А если я откажусь?
– Ты не откажешься. Это невозможно.
– Как ты думаешь, – помолчав, спросил Карнаков, – когда война закончится? Что-то о параде в Москве ваше радио больше не заикается.
– Наше радио, наше… – мягко поправил Бруно. – Теперь у нас все общее – и победы, и поражения.
– Поражения? – внимательно посмотрел на него Карнаков.
– Мы с тобой разведчики и должны все предвидеть, – твердо выдержал его взгляд Бруно. – Разведчик находится как бы вне времени и пространства. Политические катаклизмы мало отражаются на жизни разведчика, заброшенного на чужую территорию. Он делает свое большое дело, даже когда совсем ничего не делает и год, и два, и десять…
– Можно подумать, что разведчику господь бог отвел две жизни, – усмехнулся Ростислав Евгеньевич.
– Не две, а несколько, иногда разведчики проживают несколько жизней, отец. – Последнее слово Бруно как-то значительно выделил. – И придется признаться, что идея послать тебя в нашу разведшколу принадлежит мне.
Карнаков вскинул глаза на сына.
– Да-да, именно. Рудольф Бергер рекомендовал прикомандировать тебя к ГФП – тайной полевой полиции. Надеюсь, ты знаешь, что это такое? Охрана тыла, борьба с партизанами и советским партийным активом, карательные экспедиции, отбор населения для работы в рейхе… Там бы пригодились твои знания. Разве Бергер не говорил с тобой об этом?
Карнаков припомнил, что такой разговор был незадолго до приезда Бруно.
– Поблагодари абвер, – продолжал Бруно, – что тебя не отдали в PCXА, к Гейдриху. По этому поводу мой шеф хлопотал за тебя лично.
– Как я понял, ты избавил меня от грязной работы? – пытливо взглянул на сына Ростислав Евгеньевич.
– Ты правильно понял, отец, – ответил Бруно. – Я знаю, что это за «работа». А ты ведь дворянин. И потом… – Бруно умолк и стал закуривать.
– Что потом? – спросил Карнаков.
– Ты слышал про концентрационные лагеря? Я побывал в одном… Хождение по кругам ада, созданного гением Данте, это просто увеселительная прогулка по сравнению с тем, что я там увидел… Не каждый человек способен выдержать зрелище, когда на глазах в течение трех-четырех минут в страшных мучениях умирают сотни людей. Впрочем, – он швырнул сигарету пол ноги, резко притоптал ее каблуком, – враги Германии должны быть уничтожены. Но пусть лучше этим занимаются другие…
– Я тебя понял, Бруно, – помолчав, сказал Карнаков. – Спасибо. Когда надо ехать?
– Скоро, – улыбнулся тот. – Кстати, Гельмут доставит нас на самолете в Берлин. Он тоже заслужил небольшой отпуск… На это у меня имеется специальное разрешение.
– Ты действительно всесилен!
– Просто я умею ладить с начальством, – рассмеялся Бруно.
3
Шагая по обледенелой дороге к комендатуре, Андрей Иванович ломал голову, зачем его потребовал к себе Бергер. Абросимов понимал, что разнюхай тот что-либо про его связь с партизанами, и его привели бы к Бергеру под дулом автомата. На всякий случай сказал Вадику, торчащему у окна с книжкой, чтобы сообщил Якову Ильичу: дескать, деда зачем-то к себе комендант затребовал. Внук отложил книжку, взглянул светлыми глазами:
– Дедушка, ты не ходи.
– Тебя послать вместо себя, что ли? – хмыкнул в бороду Андрей Иванович.
– Надень новый пиджак, – посоветовала Ефимья Андреевна.
– В новом ты меня, мать, похоронишь, ежели чего… – пошутил Андрей Иванович, однако жена даже в лице изменилась.
– Ты что, Андрей? – всплеснув руками, ахнула она. – Или в чем замешан?
– Обойдется, – сказал Андрей Иванович, взял с подоконника костяной гребень и стал перед зеркалом расчесывать бороду.
– Господи, вот жизнь наступила! – перекрестилась на иконы Ефимья Андреевна. – Вечером не знаешь, что будет утречком… Вадька, бегом к Якову Ильичу! Все наш родственник, неужто не заступится? А ты, старый, не задирайся перед фрицем-то, коли чего, и шею пригни, не сломается…
– Ты, Ефимья, ребятишек учи уму-разуму, а я, как ни то, сам соображу что к чему.
Уже за калиткой подумал, что, может, стоило бы захватить с собой пистолет, который ему на всякий случай Дмитрий дал, – коли дойдет до предела, то этого Бергера и его молодчиков из него положить… Как говорится, помирать – так с музыкой!
Бергер вышел ему навстречу из-за письменного стола, чуть скривив уголки тонких губ, кивнул, но руки не подал. От него пахло одеколоном. У окна на стуле сидел переводчик Михеев. Лицо опухшее, под глазами мешки – видно, вчера в казино крепко поддал. Со стены надменно смотрел на Андрея Ивановича моложавый Гитлер с портупеей через плечо. Взгляд до того цепкий, что куда ни отводи глаза, а все равно фюрер на тебя смотрит.
– Кароший работа для тебя есть, – без предисловия начал по-русски Бергер. – Лучше, чем глюпый извозчик у Супроновича.
– Господин комендант предлагает тебе вступить в полицаи, – равнодушным голосом произнес Михеев.
– Эти… – Бергер кивнул головой на соседнюю комнату, где слышались голоса Копченого и Лисицына, – ошень мелкий люди… А ты… – он снизу вверх посмотрел на богатырскую фигуру Абросимова, – очень большой, крепкий, как… как? – Комендант перевел взгляд на переводчика.
– Как дуб, – сдерживая усмешку, подсказал тот.
– Плёхо! – поморщился Бергер.
– Как конь…
– Я-я, конь! – радостно закивал комендант. – Я видел, как ты Ганс капут делаль… Будешь делаль капут врагам великой Германии! Яволь?
Андрей Иванович, было обрадовавшийся, что пронесло, потерял дар речи: его хотят зачислить в эту банду негодяев?
Наверное, Михеев прочел его мысли на лице, потому как спокойно сказал:
– Ты будешь не просто рядовым полицаем, а главным, ну этим… старостой.
С тех пор как Карнаков увез с собой Леньку Супроновича, его никем пока не смогли заменить в Андреевке. Он тут был и старшим полицаем, и старостой. Лисицын иi Коровин не годились для этой роли: избить, расстрелять безоружных, произвести обыск с конфискацией – они и это делали вечно под мухой и без всякого соображения. Один лишь Ленька Супронович мог легко управлять этим сбродом. Но он стал бургомистром в Климове. Говорят, разъезжает теперь на машине и живет в каменном доме. Жену с ребятишками туда не взял, будто бы у него там завелась новая мамзель. Исчез из Андреевки и Костя Добрынин, говорили, что его, как самого грамотного из полицаев, послали в школу унтер-офицеров.
– Мы слышали, что поселок назван твоим именем, потому как ты его еще при царском режиме основал, – говорил Михеев. – Российское правительство оказало большую честь – тебе, Абросимов, как говорится, и карты в руки: управляй поселком, блюди образцовый порядок и цени доверие новой власти.
– Лучше снова переездным сторожем, грёб твою шлёп! – вырвалось у Андрея Ивановича. Лицо его стало сумрачным, что не укрылось от проницательного взора коменданта.
– Кажется, он не рад? – покосился на переводчика Бергер. – Не понимают эти русские своей выгоды.
– Темный народ, – поддакнул Михеев.
– Будет упираться – мы ему и в самом деле сделаем маленький «грёб-шлёп»! – рассмеялся комендант и дотронулся до кобуры.
– Не советую отказываться, – со значением произнес Михеев. – Не годится, Андрей Иванович, сердить господина гауптштурмфюрера.
Абросимов и сам понимал, что рассердить недолго, да и разговор у них с непокорными короткий. Он вспомнил, что Кузнецов и Дмитрий не раз предупреждали его, чтобы не задирался, сдерживал свой характер, а иначе недолго и голову потерять.
– Староста – это навроде председателя поселкового Совета? – поинтересовался он.
– Можно считать и так, – согласился Михеев. – И все же будет лучше, если ты и слово такое – «советы» – забудешь.
– Советы? – вопросительно взглянул на него гауптштурмфюрер. – Как понять?
– Как неудачное сравнение, – по-немецки ответил Михеев.
– Старостой куда ни шло, – решился Андрей Иванович, – а полицаем, хоть на куски режьте, не буду! У меня тут половина поселка родичей да свояков, неужто я буду из них жилы тянуть?
Михеев о чем-то негромко поговорил с Бергером, и тот, улыбнувшись, закивал головой: мол, он не возражает.
– Кого ты порекомендуешь старшим полицаем? – спросил переводчик.
– Куды их много-то? – спросил Абросимов. – Хватит и этих… – Он кивнул на стену, за которой слышались голоса полицаев. – До вас-то на весь поселок был один милиционер – и управлялся.
– Нужен старший, – настаивал Михеев.
– Николашку Михалева можно, – осенило Андрея Ивановича, – он пострадавший от Советской власти, сидел за решеткой как враг народа.., Самый подходящий человек для этого дела.
Абросимов невольно перевел взгляд с лица коменданта на портрет Гитлера и даже хмыкнул от удивления: Бергер явно чем-то походил на фюрера, сурово взирающего со стены. От коменданта это не укрылось. Бергер еще больше выпрямился, машинально пригладил указательным пальцем черные усики.
– Господину коменданту нравится ваша кандидатура, – заявил переводчик. И от себя насмешливо прибавил: – Ну вот, господин староста, вы и произвели свое первое назначение… Скажите Добрынину, чтобы документально оформил все как полагается.
«Колюня скажет мне спасибочко… – размышлял, возвращаясь домой, Абросимов. – Этакую свинью ему подложил! А с другой стороны, лучше пусть старшим полицаем будет тихоня Михалев, чем какой-нибудь бандюга вроде Леньки…»
Называя фамилию Николая Михалева, Андрей Иванович и не подозревал, что тот связан с партизанами, даже и зайти к нему не решился: пусть завтра узнает, когда вызовут в комендатуру.
Андрей Иванович пока еще смутно представлял свои обязанности, ему хотелось посоветоваться с Дмитрием, а теперь на лошадке не выедешь за пределы поселка, не вызвав подозрения у немцев. Придется партизанам другого связного искать… Вот удивится Супронович неожиданной перемене в судьбе свата!
– Беда какая. Андрей? – встретила его у калитки закутанная в черный платок жена. – Я уж хотела бежать в поселковый Совет… тьфу, в энту супостатскую комендатуру…
– И что бы ты там делала? – усмехнулся Андрей Иванович.
– Упала бы в ноги, Христом богом стала упрашивать, чтобы тебя ослобонили…
– Не было печали – черти накачали, – вздохнул Андрей Иванович, облокачиваясь на калитку. – Назначили меня, мать, – держись за жерди – старостой.
– За что же такая напасть, Андрей? – всхлипнула жена. – Небось оружию на шею повесят? В своих заставят, ироды, палить? Господи, конец свету!
– Не причитай, и так тошно, – отмахнулся Андрей Иванович. – С Дмитрием надоть все обговорить… Не мог я отказаться, сама знаешь, как с ними разговаривать. А я, может, на этой должности какую пользу людям принесу, соображать надо… – Он вдруг поперхнулся смехом. – А в помощники я взял себе Коленьку Михалева… И смех и грех! Ну какой из него старший полицай?
– Ой, что теперича будет! – вздохнула Ефимья Андреевна. – Не шути с огнем, Андрей… Думаешь, ты один такой хитрый? Господи, а что люди-то скажут? Истинный бог, перестанут с нами здороваться. Вот антихристы, старикам и то не дают спокойно дожить свой век.
– Ты меня в старики не записывай, – обиделся Андрей Иванович. – Видела, как я этого Ганса мешком на траву кинул? А он у них какой-то чемпион по борьбе.
– А кто тебе всю неделю после этого поясницу горячим утюгом гладил? – осадила жена.
– Бог не выдаст, свинья не съест, – заметил Абросимов. – Они еще не обрадуются, что выбрали меня.
– И дом наш вернут? – заглянула мужу в глаза Ефимья Андреевна. – Не лежит у меня душа к чужой хоромине.
– Про дом разговору не было, – сказал Андрей Иванович. – Куды Бергер-то денется?
– Пущай в этот переезжает.
«А и верно, надо было про дом сказать, – подумал Андрей Иванович. – Раз старостой сделали, наверное, уж не отказали бы…»
– Бог с ними, – сказала Ефимья Андреевна. – Перебьемся как-нибудь… Не век же им сидеть в нашей Андреевке?
– Дожить бы, когда их погонят из России-матушки! – сказал Андрей Иванович. – Помнишь, все верещали: «Москва капут! Москва капут?» А теперича заткнулись.
– Дай-то бог! – перекрестилась Ефимья Андреевна.
– Дедушка, ты не ходи.
– Тебя послать вместо себя, что ли? – хмыкнул в бороду Андрей Иванович.
– Надень новый пиджак, – посоветовала Ефимья Андреевна.
– В новом ты меня, мать, похоронишь, ежели чего… – пошутил Андрей Иванович, однако жена даже в лице изменилась.
– Ты что, Андрей? – всплеснув руками, ахнула она. – Или в чем замешан?
– Обойдется, – сказал Андрей Иванович, взял с подоконника костяной гребень и стал перед зеркалом расчесывать бороду.
– Господи, вот жизнь наступила! – перекрестилась на иконы Ефимья Андреевна. – Вечером не знаешь, что будет утречком… Вадька, бегом к Якову Ильичу! Все наш родственник, неужто не заступится? А ты, старый, не задирайся перед фрицем-то, коли чего, и шею пригни, не сломается…
– Ты, Ефимья, ребятишек учи уму-разуму, а я, как ни то, сам соображу что к чему.
Уже за калиткой подумал, что, может, стоило бы захватить с собой пистолет, который ему на всякий случай Дмитрий дал, – коли дойдет до предела, то этого Бергера и его молодчиков из него положить… Как говорится, помирать – так с музыкой!
Бергер вышел ему навстречу из-за письменного стола, чуть скривив уголки тонких губ, кивнул, но руки не подал. От него пахло одеколоном. У окна на стуле сидел переводчик Михеев. Лицо опухшее, под глазами мешки – видно, вчера в казино крепко поддал. Со стены надменно смотрел на Андрея Ивановича моложавый Гитлер с портупеей через плечо. Взгляд до того цепкий, что куда ни отводи глаза, а все равно фюрер на тебя смотрит.
– Кароший работа для тебя есть, – без предисловия начал по-русски Бергер. – Лучше, чем глюпый извозчик у Супроновича.
– Господин комендант предлагает тебе вступить в полицаи, – равнодушным голосом произнес Михеев.
– Эти… – Бергер кивнул головой на соседнюю комнату, где слышались голоса Копченого и Лисицына, – ошень мелкий люди… А ты… – он снизу вверх посмотрел на богатырскую фигуру Абросимова, – очень большой, крепкий, как… как? – Комендант перевел взгляд на переводчика.
– Как дуб, – сдерживая усмешку, подсказал тот.
– Плёхо! – поморщился Бергер.
– Как конь…
– Я-я, конь! – радостно закивал комендант. – Я видел, как ты Ганс капут делаль… Будешь делаль капут врагам великой Германии! Яволь?
Андрей Иванович, было обрадовавшийся, что пронесло, потерял дар речи: его хотят зачислить в эту банду негодяев?
Наверное, Михеев прочел его мысли на лице, потому как спокойно сказал:
– Ты будешь не просто рядовым полицаем, а главным, ну этим… старостой.
С тех пор как Карнаков увез с собой Леньку Супроновича, его никем пока не смогли заменить в Андреевке. Он тут был и старшим полицаем, и старостой. Лисицын иi Коровин не годились для этой роли: избить, расстрелять безоружных, произвести обыск с конфискацией – они и это делали вечно под мухой и без всякого соображения. Один лишь Ленька Супронович мог легко управлять этим сбродом. Но он стал бургомистром в Климове. Говорят, разъезжает теперь на машине и живет в каменном доме. Жену с ребятишками туда не взял, будто бы у него там завелась новая мамзель. Исчез из Андреевки и Костя Добрынин, говорили, что его, как самого грамотного из полицаев, послали в школу унтер-офицеров.
– Мы слышали, что поселок назван твоим именем, потому как ты его еще при царском режиме основал, – говорил Михеев. – Российское правительство оказало большую честь – тебе, Абросимов, как говорится, и карты в руки: управляй поселком, блюди образцовый порядок и цени доверие новой власти.
– Лучше снова переездным сторожем, грёб твою шлёп! – вырвалось у Андрея Ивановича. Лицо его стало сумрачным, что не укрылось от проницательного взора коменданта.
– Кажется, он не рад? – покосился на переводчика Бергер. – Не понимают эти русские своей выгоды.
– Темный народ, – поддакнул Михеев.
– Будет упираться – мы ему и в самом деле сделаем маленький «грёб-шлёп»! – рассмеялся комендант и дотронулся до кобуры.
– Не советую отказываться, – со значением произнес Михеев. – Не годится, Андрей Иванович, сердить господина гауптштурмфюрера.
Абросимов и сам понимал, что рассердить недолго, да и разговор у них с непокорными короткий. Он вспомнил, что Кузнецов и Дмитрий не раз предупреждали его, чтобы не задирался, сдерживал свой характер, а иначе недолго и голову потерять.
– Староста – это навроде председателя поселкового Совета? – поинтересовался он.
– Можно считать и так, – согласился Михеев. – И все же будет лучше, если ты и слово такое – «советы» – забудешь.
– Советы? – вопросительно взглянул на него гауптштурмфюрер. – Как понять?
– Как неудачное сравнение, – по-немецки ответил Михеев.
– Старостой куда ни шло, – решился Андрей Иванович, – а полицаем, хоть на куски режьте, не буду! У меня тут половина поселка родичей да свояков, неужто я буду из них жилы тянуть?
Михеев о чем-то негромко поговорил с Бергером, и тот, улыбнувшись, закивал головой: мол, он не возражает.
– Кого ты порекомендуешь старшим полицаем? – спросил переводчик.
– Куды их много-то? – спросил Абросимов. – Хватит и этих… – Он кивнул на стену, за которой слышались голоса полицаев. – До вас-то на весь поселок был один милиционер – и управлялся.
– Нужен старший, – настаивал Михеев.
– Николашку Михалева можно, – осенило Андрея Ивановича, – он пострадавший от Советской власти, сидел за решеткой как враг народа.., Самый подходящий человек для этого дела.
Абросимов невольно перевел взгляд с лица коменданта на портрет Гитлера и даже хмыкнул от удивления: Бергер явно чем-то походил на фюрера, сурово взирающего со стены. От коменданта это не укрылось. Бергер еще больше выпрямился, машинально пригладил указательным пальцем черные усики.
– Господину коменданту нравится ваша кандидатура, – заявил переводчик. И от себя насмешливо прибавил: – Ну вот, господин староста, вы и произвели свое первое назначение… Скажите Добрынину, чтобы документально оформил все как полагается.
«Колюня скажет мне спасибочко… – размышлял, возвращаясь домой, Абросимов. – Этакую свинью ему подложил! А с другой стороны, лучше пусть старшим полицаем будет тихоня Михалев, чем какой-нибудь бандюга вроде Леньки…»
Называя фамилию Николая Михалева, Андрей Иванович и не подозревал, что тот связан с партизанами, даже и зайти к нему не решился: пусть завтра узнает, когда вызовут в комендатуру.
Андрей Иванович пока еще смутно представлял свои обязанности, ему хотелось посоветоваться с Дмитрием, а теперь на лошадке не выедешь за пределы поселка, не вызвав подозрения у немцев. Придется партизанам другого связного искать… Вот удивится Супронович неожиданной перемене в судьбе свата!
– Беда какая. Андрей? – встретила его у калитки закутанная в черный платок жена. – Я уж хотела бежать в поселковый Совет… тьфу, в энту супостатскую комендатуру…
– И что бы ты там делала? – усмехнулся Андрей Иванович.
– Упала бы в ноги, Христом богом стала упрашивать, чтобы тебя ослобонили…
– Не было печали – черти накачали, – вздохнул Андрей Иванович, облокачиваясь на калитку. – Назначили меня, мать, – держись за жерди – старостой.
– За что же такая напасть, Андрей? – всхлипнула жена. – Небось оружию на шею повесят? В своих заставят, ироды, палить? Господи, конец свету!
– Не причитай, и так тошно, – отмахнулся Андрей Иванович. – С Дмитрием надоть все обговорить… Не мог я отказаться, сама знаешь, как с ними разговаривать. А я, может, на этой должности какую пользу людям принесу, соображать надо… – Он вдруг поперхнулся смехом. – А в помощники я взял себе Коленьку Михалева… И смех и грех! Ну какой из него старший полицай?
– Ой, что теперича будет! – вздохнула Ефимья Андреевна. – Не шути с огнем, Андрей… Думаешь, ты один такой хитрый? Господи, а что люди-то скажут? Истинный бог, перестанут с нами здороваться. Вот антихристы, старикам и то не дают спокойно дожить свой век.
– Ты меня в старики не записывай, – обиделся Андрей Иванович. – Видела, как я этого Ганса мешком на траву кинул? А он у них какой-то чемпион по борьбе.
– А кто тебе всю неделю после этого поясницу горячим утюгом гладил? – осадила жена.
– Бог не выдаст, свинья не съест, – заметил Абросимов. – Они еще не обрадуются, что выбрали меня.
– И дом наш вернут? – заглянула мужу в глаза Ефимья Андреевна. – Не лежит у меня душа к чужой хоромине.
– Про дом разговору не было, – сказал Андрей Иванович. – Куды Бергер-то денется?
– Пущай в этот переезжает.
«А и верно, надо было про дом сказать, – подумал Андрей Иванович. – Раз старостой сделали, наверное, уж не отказали бы…»
– Бог с ними, – сказала Ефимья Андреевна. – Перебьемся как-нибудь… Не век же им сидеть в нашей Андреевке?
– Дожить бы, когда их погонят из России-матушки! – сказал Андрей Иванович. – Помнишь, все верещали: «Москва капут! Москва капут?» А теперича заткнулись.
– Дай-то бог! – перекрестилась Ефимья Андреевна.
4
Никто в Андреевке не видел, как поздним вечером к комендатуре подкатил потрепанный серый «оппель». Из него выбрался Леонид Супронович в новом драповом пальто с каракулевым воротником. Его ждали Бергер и Михеев. Втроем они долго беседовали в кабинете коменданта. На крыльце с автоматом в руках, прислонившись спиной к двери, дымил папиросой Афанасий Копченый. Он слышал невнятные голоса за дверью, но слов не разбирал. Больше всех говорил Ленька… Шишкой стал в Климове! Прошел мимо, еле кивнул… Был бы настоящим приятелем, забрал бы и своих старых дружков в город. Там есть чем поживиться, не то что здесь…
Бергер и Михеев ушли в казино, а Ленька присел на ступеньки, вытащил серебряный портсигар с папиросами, угостил Афанасия.
– Чего шнапс не пошел с начальством пить к отцу? – кивнул в сторону казино Копченый.
– Выпьем мы с тобой, друг-приятель, потом, а сначала одно важное дельце обтяпаем.
– Что за дело-то? – поинтересовался Копченый. – Жареным пахнет?
– И жареным, и копченым, – хохотнул Супронович. – Чисто сработаем – от меня лично полканистры спирта.
– С тобой в огонь и в воду… господин бургомистр! – расплылся в улыбке Копченый.
Свернув под мост на проселок с лужами, окаймленными слюдяной коркой льда, Блинов оглянулся и прибавил шагу. Углубившись в бор, он скоро вышел к замерзшему болоту, на краю которого росли огромные березы. Облюбовал одну, ножом сделал надрез и вставил в него под углом согнутую железку. Древесина покраснела, набухла, и в подставленную банку закапал мутный сок.
Архип Алексеевич выпрямился, полной грудью вдохнул в себя чистый воздух, улыбнулся и посмотрел в глубокий голубой просвет между деревьями в небо.
Здесь должен был встретиться с ним человек из отряда Дмитрия Абросимова, После назначения Андрея Ивановича старостой связь с партизанами стал поддерживать завклубом. Это к нему домой как то темной осенней ночью заглянул с Семенюком Иван Васильевич Кузнецов. Покидая отряд, он дал пароль Дмитрию Андреевичу и сказал, что лишь в случае крайней необходимости следует обратиться к Блинову. И такой крайний случай настал…
Банка уже наполнилась на одну четверть березовым соком, когда появился связной из отряда. Они обменялись рукопожатием и, тихо переговариваясь, пошли вдоль болота. Они не заметили, как из неглубокого оврага осторожно выбрались Леонид Супронович, Афанасий Копченый и два солдата из комендатуры. Знаками показав солдатам, за какими деревьями укрыться, Леонид и Афанасий стали приближаться к Блинову и к парню в зеленом ватнике и мятой зимней шапке, сбитой на затылок.
Бергер и Михеев ушли в казино, а Ленька присел на ступеньки, вытащил серебряный портсигар с папиросами, угостил Афанасия.
– Чего шнапс не пошел с начальством пить к отцу? – кивнул в сторону казино Копченый.
– Выпьем мы с тобой, друг-приятель, потом, а сначала одно важное дельце обтяпаем.
– Что за дело-то? – поинтересовался Копченый. – Жареным пахнет?
– И жареным, и копченым, – хохотнул Супронович. – Чисто сработаем – от меня лично полканистры спирта.
– С тобой в огонь и в воду… господин бургомистр! – расплылся в улыбке Копченый.
* * *
Завклубом Архип Алексеевич Блинов с трехлитровой банкой под мышкой неспешно шагал вдоль путей в сторону Мамаевского бора. На открытых местах снег уже сошел, белел лишь в воронках и оврагах. Лес просвечивал насквозь, на березовых ветвях набухли почки. Конец марта, скоро грачи прилетят.Свернув под мост на проселок с лужами, окаймленными слюдяной коркой льда, Блинов оглянулся и прибавил шагу. Углубившись в бор, он скоро вышел к замерзшему болоту, на краю которого росли огромные березы. Облюбовал одну, ножом сделал надрез и вставил в него под углом согнутую железку. Древесина покраснела, набухла, и в подставленную банку закапал мутный сок.
Архип Алексеевич выпрямился, полной грудью вдохнул в себя чистый воздух, улыбнулся и посмотрел в глубокий голубой просвет между деревьями в небо.
Здесь должен был встретиться с ним человек из отряда Дмитрия Абросимова, После назначения Андрея Ивановича старостой связь с партизанами стал поддерживать завклубом. Это к нему домой как то темной осенней ночью заглянул с Семенюком Иван Васильевич Кузнецов. Покидая отряд, он дал пароль Дмитрию Андреевичу и сказал, что лишь в случае крайней необходимости следует обратиться к Блинову. И такой крайний случай настал…
Банка уже наполнилась на одну четверть березовым соком, когда появился связной из отряда. Они обменялись рукопожатием и, тихо переговариваясь, пошли вдоль болота. Они не заметили, как из неглубокого оврага осторожно выбрались Леонид Супронович, Афанасий Копченый и два солдата из комендатуры. Знаками показав солдатам, за какими деревьями укрыться, Леонид и Афанасий стали приближаться к Блинову и к парню в зеленом ватнике и мятой зимней шапке, сбитой на затылок.