Кунин Владимир Владимирович. Двухместное купе

   Любовь Абрамовна собралась с силами, откашлялась, ответила прерывисто, с одышкой:
   – Перстень... Дедушке Леши и Толика – Натану Моисеевичу... Помнишь его?
   – Конечно, – тихо сказала Лидочка.
   – Ему на шестидесятилетие наш дружок, покойный Ванечка Лепехин подарил... А Натан даже обручальное то кольцо никогда не носил... И перстень этот надевал только тогда, когда Ваня к нам в гости приходил. Чтобы не обидеть его... А мне все говорил потихоньку: «Пусть этот уродливый кусок золота потом Лешке останется на черный день». Вот, Лидуня, и пришел этот черный день... А Леши и нету... Кому теперь этот перстень? – И Любовь Абрамовна заплакала.
   – А теперь – Толику, – сказала Лидочка и вложила в руки Любови Абрамовны тяжелый некрасивый золотой перстень.
   – Да, детка... Правильно. Подружка ты моя маленькая... – сквозь слезы улыбнулась Любовь Абрамовна.
   Она ласково погладила Лидочку по голове, поцеловала в макушку и положила перстень в тумбочку рядом с креслом-кроватью.

КОЛОНИЯ СТРОГОГО РЕЖИМА ДЛЯ МАЛОЛЕТОК

   В самом углу двора колонии для несовершеннолетних преступников силами малолетних заключенных...
   ...шло строительство небольшого молельного дома – типа часовни.
   Будущая часовня (или маленькая церквушка) стояла вся в строительных лесах и даже была уже подведена под крышу...
   Ни дверей, ни оконных рам не было в полукруглых проемах часовни.
   Только неоштукатуренная кирпичная кладка да строительные материалы вокруг навалом – цемент, песок, доски для опалубки...
   И техника строительная – электрический цементный смеситель, маленький механический подъемник, станок с циркулярной пилой, распределительный электрощит и кабели, тянущиеся по высоким козлам к далекой трансформаторной будке...
   По всему периметру двора колонии, вытоптанного ежедневными построениями, шел высокий забор, затейливо украшенный серпантином колючей проволоки и гирляндами ярких фонарей...
   У наспех прикрытого входа в недостроенную часовню стояли два дюжих пацана. У одного в руке была большая совковая лопата, второй поигрывал куском толстого электрического кабеля...
   А из будущей часовни доносился рыдающий крик Толика Самошникова и грохот рушащихся внутренних отделочных лесов.
   Метрах в десяти от входа, охраняемого двумя пацанами с лопатой и куском кабеля...
   ...стояла серая бритоголовая толпа осужденных мальчишек – убийц, воров, налетчиков, бродяжек, алкоголиков и наркоманов...
   – Ну, чего собрались, сявки? – тихо говорил в толпу пацан с лопатой. – Горя человеческого не видели, что ли?..

* * *

   А внутри недостроенной часовни обезумевший Толик тяжелым ломом крушил все вокруг!!!
   Он в голос рыдал и с криком, воем и стоном бросался с ломом на все, что ему попадалось под руку!..
   В щепки разлетались опоры внутренних отделочных лесов...
   ...рушились временные перекрытия!..
   Будто взрывались бумажные мешки с цементом!..
   А потом Толик набросился с ломом на валявшуюся на досках газету «Комсомольская правда» – с той самой статьей про Лешу...

* * *

   И рыдающий, полный тоски и горя крик Толика разносился по всем двору колонии и...
   ...даже достигал открытых начальственных окон штабного корпуса колонии строгого режима...

* * *

   Где в кабинете заместителя начальника колонии суетился воспитательский состав. Растерянный и беспомощный.
   Кто-то из сейфа уже доставал пистолет...
   Кто-то пытался куда-то звонить... А кто-то уже и спрашивал:
   – Ну что? Будем вызывать ОМОН?
   – Ну подождите вы!.. Подождите!.. Давайте подумаем...
   – Тут думай – не думай, а этот Самошников у них в таком авторитете, что они нам за него всю колонию еще до приезда ОМОНа разнесут!!!
   Из окна было видно, как из спальных и учебных корпусов к строящейся часовне сбегались заключенные пацаны...
   И в это время раздался телефонный звонок.
   Замполит схватил трубку:
   – Да, да!.. Я! Я, Коля!.. Тут у нас такое!..

КАБИНЕТ ПОДПОЛКОВНИКА ПЕТРОВА НА ЛИГОВКЕ

   – Кто ему эту газетку дал сраную?! – орал в телефонную трубку Лидочкин отец Николай Иванович Петров. – Я же вчера звонил тебе, мудаку, предупреждал же! Просил же тебя!.. Это же твое прямое дело!.. Ты же в этой колонии, в вашей гребаной кузнице преступных кадров, – зам по воспитательной работе! Политрук, извини за выражение, мать твою в душу!.. Просил же как старого друга – проследи, Витя! Не дай пацану вразнос пойти... Амнистия же на носу для малолеток. Сбереги его, блядь! Просил же, Витя, – будь человеком!!! Там ведь вся его семья со вчерашнего дня в осадок выпала от этой статейки ёбаной! Они же думают, что пацан еще ничего не знает про брата... Ну, все... Все, сказал! Кончай там блеять. Не вздумай еще ОМОН вызвать!.. Сейчас я к тебе сам приеду... Чего «как кто»? Как частное лицо, едрена вошь! Как родственник, блядь... Жди!
   Бросил трубку, передохнул, сплюнул и сказал сбежавшимся на его крик оперативникам:
   – И опером был говенным, и воспитатель из него, как из моего хера пулемет...

ЛЕНИНГРАД. ВЕЩЕВОЙ РЫНОК. ДЕНЬ

   По вещевому рынку шатается приодетый Заяц.
   Тот самый Зайцев, которому Толик когда-то всадил отвертку в живот...
   За ним плетется один из его вассалов, лет четырнадцати. Мы видели его в тот трагический день в гараже...
   Заяц то в один ларек нырнет с черного хода, то в другой.
   Выходит оттуда, прячет полученные там пакетики (явно с деньгами) в карманы кожаной курточки...
   Шестерка Зайца следует за ним неотступно, зорко поглядывает по сторонам – подстраховывает Зайца.
   Замечает молодого мужика в спортивном костюме, кроссовках, теплой нейлоновой куртке и шапочке-бейсболке.
   Мужик не сводит глаз с Зайца и его подстраховщика.
   – Заяц!.. – шепчет сзади шестерка. – Не оборачивайся... Опер из третьего отделения за нами кнокает!
   – Кто? – тихо, не поворачиваясь, спрашивает Заяц.
   – Старший лейтенант Осадчий...
   – А-а... Не бзди. Этот – прикормленный, – отвечает Заяц.
   Он направляется к маленькой рыночной забегаловке, говорит:
   – Подожди меня здесь. Сдам сармак, пойдем дальше...
   Шестерка остается у окна забегаловки. Через мутное оконное стекло подстраховщик видит, как Заяц подходит к одному высокому столику, за которым три взрослых парня, лет двадцати пяти, стоя пьют пиво...
   Видит, как Заяц выгребает из карманов пакетики, отдает их одному из парней...
   ...а тот быстро и ловко обшаривает Зайца с головы до ног – не утаил ли Заяц чего-нибудь.
   Потом рассовывает пакеты по карманам, один пакет разрывает, достает оттуда несколько денежных купюр и отдает их Зайцу. И отворачивается от него – будто Зайца и не было...
   Заяц пересчитывает деньги, прячет их и выходит из забегаловки.
   – Айда пивка попьем? – предлагает Заяц своему напарнику.
   – Дай червончик, Заяц... – без особой надежды просит тот.
   – Перетопчешься, – отвечает Заяц и закуривает «Винстон».
   – Жалко, да? – ноет подельник.
   – Жалко у пчелки в жопке.
   – Ну пятерочку дай... Чего скажу!
   – Сначала скажи, а я посмотрю – давать ли еще.
   – Нам сегодня после уроков на политинформации училка «Комсомольскую правду» читала. Про Тольки Самошникова брата – артиста...
   – Это который за бугор свалил?
   – Ну!
   – И за что тебе пятерку давать? Подумаешь!.. Сейчас все туда бегут, – презрительно сказал Заяц.
   – Накрылся артист тама. Взорвали его с каким-то фрайером, – сказал шестерка. – А перед этим артист два мильена ихних бундесовых денег сюда матке и пахану переправил!
   – Ври больше, – насторожился Заяц.
   – Век свободы не видать! Сам почитай. Позавчерашняя газета...
   Заяц сощурился, загуляли желваки под нечистой кожей скул. Переспросил на всякий случай:
   – В какой, ты сказал, газете?
   Шестерка с готовностью ответил:
   – «Комсомолка» за позавчера. И во вчерашней «Смене» – слово в слово! Только я не помню, как называется...
   Заяц достал пять рублей, протянул своему младшему партнеру:
   – Будешь опять клей «Момент» нюхать – яйца оторву! Мне придурковатый подельник не нужен. Понял? Привет...
   И Заяц быстро пошел к выходу из рынка.
   – А ты куда?! – вослед ему спросил подстраховщик, любовно расправляя смятую пятерку.
   – На кудыкину гору, – ответил Заяц. – Отвали!

КВАРТИРА САМОШНИКОВЫХ. ДЕНЬ

   В «детской», на разложенном кресле-кровати лежала Любовь Абрамовна. Сама себе измеряла давление...
   Вошел Серега. В одной руке держал мензурочку, в другой – маленькую бутылочку.
   Горло у него было замотано женским шерстяным платком.
   – Я вам корвалол накапал, мама, – сказал Серега.
   – Сколько? – спросила Любовь Абрамовна.
   – Сорок капель.
   – Можешь еще десять добавить, Сереженька.
   – Не много?
   – Ты не забыл, что я все-таки худо-бедно, но тридцать лет отработала участковым врачом? Лей, не бойся...
   Серега добавил в мензурку десять капель, подал мензурку Любови Абрамовне и ушел в кухню.
   Любовь Абрамовна выпила корвалол и крикнула в кухню:
   – Ты аспирин принял, сынок?
   На кухне Серега выпил полстакана водки и бодро ответил:
   – Аспирин?.. А как же?! Естественно, принял!..
   Налил себе еще немного водки, выпил и крикнул в «детскую»:
   – Что это мы с вами вместе расхворались, мама? Ну прямо кот Базилио и лиса Алиса...
   В это время открылась входная дверь, вошла Фирочка с сумками и продуктовыми пакетами.
   – Как мама?
   – Ничего. Не хуже, слава те Господи... – ответил Серега, помогая Фирочке разгрузиться.
   – Что у тебя с температурой?
   – Нормальная.
   – Нормальная – это сколько?
   – Тридцать семь и семь. Но было же больше...
   – Ты-то хоть не свались, Серенький!..
   – Иди к матери. Я тебе поесть приготовлю.
   – Не нужно. Я сейчас возьму нашу машину и поеду в колонию к Толику-Натанчику. Мне звонил Николай Иванович – Лидочкин отец и сказал, что договорился с заместителем начальника колонии по воспитательной работе: нам в порядке исключения дают внеочередное свидание с Толиком... А ты оставайся дома и паси маму. И завязывай с водкой...
   – Лечусь, Фирка... Лечусь, родненькая, – дрогнувшим голосом ответил ей Серега и отвел в сторону глаза, полные слез...

ЛЕСТНИЧНАЯ ПЛОЩАДКА. ВТОРОЙ ЭТАЖ

   Этот дом – как и дом Самошниковых, из разряда хрущевских пятиэтажек – стоял напротив, метрах в сорока.
   Заяц сидел на подоконнике второго этажа и не спускал глаз с подъезда Самошниковых и с их «Запорожца», стоявшего рядом.
   Одет он был, как и положено слесарю-сантехнику, – грязная телогрейка, черный рабочий комбинезон, сапоги с вывернутыми голенищами, вязаный «петушок» на голове, через плечо – сумка с инструментами...

У ДОМА САМОШНИКОВЫХ...

   Когда Фирочка открывала «Запорожец», к ней подошел высокий сосед по дому, спросил:
   – Эсфирь Анатольевна, до метро не подбросите?
   – Конечно, конечно! Садитесь...

ЛЕСТНИЧНАЯ ПЛОЩАДКА ДОМА НАПРОТИВ

   Несколько деревьев перекрывали «Запорожец» для глаз Зайца.
   Увидел лишь, что в машину сели мужчина и женщина...
   – Два мильена – ну полный улет!.. – тихо сказал себе Заяц. – Сейчас ты у меня до жопы расколешься, жидовка старая...
   Усмехнулся нехорошо и спрыгнул с подоконника.
   Вынул из сумки тяжелый слесарный молоток-ручник, переложил его рукояткой вверх за пазуху и тихо стал спускаться вниз по лестнице...

КВАРТИРА САМОШНИКОВЫХ

   В кухне Серега заварил чай для Любови Абрамовны, налил в кружку, положил на блюдце чайную ложечку и только было собрался в «детскую»...
   ...как у входной двери раздался звонок.
   – Сейчас, мама, подождите! – крикнул Серега. – Фирка, наверное, что-то забыла!..
   Осторожно взял блюдечко с кружкой в одну руку, а второй открыл входную дверь.
   Увидел на пороге паренька-водопроводчика, улыбнулся ему, сказал:
   – Здорово! – и вопросительно посмотрел на него.
   Заяц перетрусил чуть ли не до обморока! Спросил растерянно:
   – А вы... дома?..
   – Как видишь, – ответил Серега. – А тебе чего?
   – Дак... Это... Ошибся, наверное... – пролепетал Заяц...
   ...но в эту секунду с блюдца, которое Сергей Алексеевич Самошников держал одной рукой, соскользнула чайная ложечка и упала прямо на резиновый коврик в узкой прихожей.
   – Извини, парень, заходи... Секунду, – сказал Серега и наклонился за чайной ложкой...
   Заяц сделал шаг вперед, прикрыл за собой дверь и...
   ...увидел нестриженую Серегину голову у своих колен!..
   Заяц выхватил из-за пазухи тяжелый слесарный молоток и изо всей силы ударил Сергея Алексеевича молотком по затылку!!!
   Серега выронил блюдце и кружку с чаем и ткнулся лицом в резиновый коврик. Но его кровь брызнула так высоко, что буквально окатила лицо и телогрейку Зайца...
   А тот уже не мог совладать с собой и в истерическом исступлении продолжал бить мертвого Серегу молотком по голове...
   – Это Фирочка? – послышался слабый голос Любови Абрамовны из «детской». – Фирочка, Сережа, зайдите ко мне на секунду...
   Заяц засунул молоток с прилипшими волосами Сергея Алексеевича в сумку и пошел на голос Любови Абрамовны.
   Когда он появился в дверях «детской» с брызгами Сережиной крови на лице, с окровавленными руками, с бурыми кровавыми пятнами на телогрейке, Любовь Абрамовна онемела от ужаса...
   – Деньги!.. – просипел Заяц.
   Трясущимися руками Любовь Абрамовна приоткрыла верхний ящик тумбочки, но Заяц подскочил к ней, толкнул в грудь и липкой от крови рукой зажал ей рот.
   – Только открой пасть, сучара еврейская!
   Увидел в тумбочке советские рубли, сгреб их и хлестко ударил Любовь Абрамовну по лицу.
   – Ты мне, падла, лапшу на уши не вешай! Где германские деньги?!
   Любовь Абрамовна хотела что-то сказать, но Заяц снова ударил ее по лицу.
   – Быстрей, сука!.. Быстрей!!! – Заяц лихорадочно стал рыться в тумбочке. – Где? Где?! Говори!..
   Любовь Абрамовна собралась с силами и громко закричала:
   – Сережа!.. Сереженька...
   Этот крик перепугал Зайца. Он выхватил из-под головы Любови Абрамовны подушку, одной рукой схватил ее за горло, а второй притиснул подушку к ее лицу и навалился всем своим весом.
   – Будешь говорить?! Где бундесовые деньги?!
   Но тут по телу Любови Абрамовны пробежала короткая судорога, из-под одеяла затряслись старые худенькие ноги, а из-под подушки раздался короткий приглушенный всхрип...
   – Говори, морда жидовская!.. – крикнул Заяц и сдернул подушку с лица Любови Абрамовны.
   Навсегда застывшие глаза Любови Абрамовны смотрели в забрызганную кровью физиономию Зайца.
   Заяц бросился к платяному шкафу. Все перерыл, выкинул постельное белье, какие-то скатерти, тряпки...
   Наконец нащупал какой-то плотный пакет. Разорвал его вдрызг, а там... фронтовые письма покойного Натана Моисеевича...
   Заяц рванулся в другую комнату, к буфету.
   Нашел там только «хозяйственные» семьдесят пять рублей... Запихнул их в карман и услышал, как под окнами остановился автомобиль.
   Выглянул из-за занавески – не «Запорожец» ли? Но это была мусороуборочная машина. Заяц успокоился...
   Прошел в ванную, открыл все шкафчики, ничего не нашел, но помылся. Вытерся махровым полотенцем, рукавом попытался затереть пятна крови на телогрейке...
   В кухне увидел на столе Серегину водку. Выпил ее из горлышка, пошарил в полупустом холодильнике, съел кусок «Докторской» колбасы...
   Вернулся в «детскую», накрыл мертвую старуху одеялом – и вдруг!..
   ... Увидел на тумбочке толстый, некрасивый золотой перстень!
   Ах, как понравился Зайцу этот перстень!.. Он бережно засунул перстень в нагрудный карман рубашки, прошел в прихожую, переступил через мертвого Серегу Самощникова, поднял сумку с инструментами и...
   ...стараясь не вступить в черную лужу крови, выскользнул из квартиры на улицу...
   ...где грохотала мусороуборочная машина, опрокидывающая в себя гниющее и вонючее содержимое мусорных баков...

* * *

   Грохот этой машины, металлическое лязганье поднимаемых и переворачиваемых мусорных баков, шум тяжелого автомобильного двигателя – вся эта какофония...
   ...стала переходить в грохот несущегося по рельсам поезда...
   ...а изображение ленинградского проезда между хрущевскими пятиэтажками начало преобразовываться в...

КУПЕ АНГЕЛА И В.В.

   – Все... Все!.. Все!!! – задыхаясь, прокричал В.В. – Не хочу... Не хочу больше ничего видеть!.. Не могу, Ангел! Я этого просто не выдержу...
   – Успокойтесь, Владим Владимыч! Успокойтесь, дорогой вы мой... – испугался Ангел. – Ну, пожалуйста, успокойтесь. То, что вы видели, произошло больше десяти лет тому назад. Сейчас уже все хорошо...
   – Выпить... – пробормотал В.В. – Ангел... Послушайте!.. Сотворите мне какую-нибудь выпивку. К черту джин! Никакого льда... Просто стакан водки! Умоляю...
   – Владим Владимыч... Ну возьмите вы себя в руки. Я все для вас сделаю... Но вы подумайте – вас будет встречать ваша внучка Катя. А от вас – перегаром... Или, еще чего хуже, вы и протрезветь не успеете. Представляете себе?
   – Ничего, ничего, Ангел!.. – быстро сказал В.В. – Катька поймет. Я ей потом все объясню, и она поймет... Она понятливая девочка!
   – Я и не сомневаюсь. Но если вы настаиваете...
   – Настаиваю, настаиваю!.. Не хотите же вы, чтобы я сейчас отбросил копыта?! А то из-за вашей историйки я очень близок к этому!..
   – Ну, умереть-то я вам не позволю, – жестко проговорил Ангел.
   – Ах вот как?! – злобно закричал В.В. – Что же вы тогда, тринадцать лет назад, ушами хлопали, когда Заяц убивал Серегу и Любовь Абрамовну?!

ЖЕЛЕЗНАЯ ДОРОГА МОСКВА -ПЕТЕРБУРГ. РАССВЕТ

   В слабеньком сером рассвете, сквозь клочковатый предутренний туман стелющийся перед электровозом, «Красная стрела» продолжала свой ночной бег из Москвы в Петербург...
   Мимо пролетали еще темные, но уже различимые силуэты редких придорожных строений...
   Уже не так ярко высвечивались пристанционные фонари...
   ...а в вагонах состава «Стрелы» стали появляться слабо освещенные окна купе...

КУПЕ АНГЕЛА И В.В.

   В.В. пребывал в состоянии нервном и раздерганном – он метался по купе, садился, вставал...
   Зачем-то выскакивал в коридор, возвращался, захлопывал за собой дверь купе – не мог найти себе места...
   Маленькое жизненное пространство вагона и купе его раздражало, и от этого он нервничал еще больше...
   – Успокойтесь, Владим Владимыч! Успокойтесь, дорогой вы мой... – испуганно увещевал его Ангел. – То, что вы видели, произошло тринадцать лет назад. Сейчас уже все хорошо...
   – Послушайте, Ангел!.. Сотворите мне какую-нибудь выпивку. К черту джин! Никакого льда. Просто стакан водки! Умоляю...
   – Владим Владимыч... Ну возьмите вы себя в руки. Я все для вас сделаю. Но вы подумайте – вас будет встречать ваша внучка Катя. А от вас – перегаром... Или, еще чего хуже, вы и протрезветь не успеете. Представляете себе?
   – Ничего, ничего, Ангел!.. – быстро сказал В.В. – Катька поймет. Я ей потом все объясню, и она поймет... Она понятливая девочка!
   – Я и не сомневаюсь. Но если вы настаиваете...
   – Настаиваю, настаиваю!.. Не хотите же вы, чтобы я сейчас отбросил копыта?! А то из-за вашей историйки я очень близок к этому!..
   – Ну, умереть-то я вам не позволю, – жестко проговорил Ангел.
   – Ах вот как?! – злобно закричал В.В. – Что же вы тогда, тринадцать лет назад, ушами хлопали, когда Заяц убивал Сережу Самошникова и Любовь Абрамовну?!
   И вот тут Ангел так посмотрел на В.В.!..
   ...что тот сразу обмяк, перестал метаться по купе и плюхнулся на свой диван...
   Три секунды длилось напряженное молчание, а потом Ангел спросил холодно и неприязненно, отчетливо выговаривая каждое слово:
   – Вы не забыли, что я тогда – обескрыленный и лишенный ангельского чина подросток – находился в Западной Германии и ждал документы для человеческой легализации? А, Владимир Владимирович?
   В.В. помолчал, тихо и виновато сказал:
   – Простите... Я не хотел обидеть вас, Ангел. Но Господь-то куда смотрел? Ему что – Лешки Самошникова было мало?!
   – Это уже все риторика, Владим Владимыч. Интеллигентские всхлипывания, сотрясающие воздух, – не более. Вы еще вспомните одиннадцать тысяч убитых в Афгане, нескончаемую Чечню... Девочек-самоубийц, взрывающихся в толпе невинных людей...
   – Простите меня, Ангел. Я не имел права разговаривать с вами в таком тоне... Знаете, чем всегда был хорош советский человек? Он умел признавать свои ошибки и каяться. Сейчас такого днем с огнем не найдешь. А я вот сохранил в себе эту счастливую особенность времен стагнации...
   – Ладно... Будет вам, – улыбнулся Ангел.
   – Скажите, Ангел, а куда же в действительности делись эти проклятые деньги, из-за которых погибли Любовь Абрамовна и Сергей Алексеевич?
   – Знаете, Владим Владимыч, а ведь подполковник Петров – отец Лидочки был абсолютно прав!.. На эти два миллиона тут же наложило лапу западногерманское финансовое управление, а потом они тихо исчезли в бездонном кошельке городского бюджета. А треть суммы обросла какими-то параграфами и разбрелась по карманам нескольких отцов города.
   – Симпатичная подробность, – пробормотал В.В. и спросил нарочито грубовато: – Где водка?
   – Обещайте, что будете закусывать.
   – Обещаю, обещаю. Где водка?
   – Перед вами.
   На глазах у В.В. возникли тарелочка с севрюжьими бутербродами и полный стакан.
   В.В. принюхался, сказал удивленно:
   – Это же «Гордон-джин»!
   – Правильно, – подтвердил Ангел.
   – А что, водки не было? – тупо спросил В.В.
   – Почему же? Была. Но я подумал – а стоит ли смешивать?
   – Тоже верно... – В.В. поднял стакан. – Еще раз простите меня, Ангел, и... в память о хороших людях. Как жалко-то... Так и хочется привычно сказать: «Господи...», а теперь и язык не поворачивается...
   – Напрасно, – сказал Ангел. – Важно то, что вы лично вкладываете в это слово – «Господи»...
   В.В. залпом выпил половину стакана и потянулся за сигаретой.
   – Вы обещали поесть немножко, – мягко остановил его Ангел.
   – Да-да... Конечно.
   В.В. откусил от бутерброда, прожевал и все-таки закурил сигарету.
   Ангел посмотрел в окно, тихо сказал:
   – Светать начинает...
   В.В. поднял стакан с остатками джина, отхлебнул и попросил Ангела:
   – Пожалуйста, расскажите мне, что было дальше. Самому вторгаться сейчас в То Время у меня просто нету сил...
   – Хорошо, Владим Владимыч, – согласился Ангел. – Но если из моего рассказа вам что-то покажется неясным или вы захотите увидеть какой-то эпизод собственными глазами – останавливайте меня, не стесняйтесь...
   – Спасибо, Ангел.
   – Ну, слушайте... На этот раз – криками, матом, взятками и лестью Лидочкиного отца, подполковника милиции Петрова, – заключенный... виноват... «воспитанник» колонии для несовершеннолетних преступников Самошников Анатолий Сергеевич, в сопровождении двух вооруженных «воспитателей», был отпущен из колонии на похороны своего отца и бабушки, убитых при невыясненных обстоятельствах...
   – О Боже... Конвой-то вооруженный зачем? – вздохнул В.В.
   – Руководство колонии предположило, что в месте похорон могут появиться кое-кто из бывших друзей заключенного или его соратники по юношеской спортивной школе... Мало ли что таким пацанам может прийти в голову? Правда, если бы они заранее знали, сколько их там будет, – они просто не выпустили бы Толика за колючую проволоку...
   – Стоп! – В.В. одним махом допил джин. – Это я хотел бы увидеть...
   – Вы уверены? – осторожно спросил Ангел.
   – Стопроцентно! – ответил В.В.
   – Ну что ж... – сказал Ангел.
   конец девятой серии

Десятая серия

У ЛЕНИНГРАДСКОГО КРЕМАТОРИЯ. ДЕНЬ

   Неподалеку от широкой мраморной лестницы, ведущей в скорбные крематорские залы прощания...
   ...стоял темно-зеленый милицейский «уазик» с надписями по бортам – МИЛИЦИЯ.
   За рулем сидел откровенно напуганный сержант милиции...
   ...а около «уазика» стояла мрачная толпа мальчишек от десяти до пятнадцати лет. Их было не менее сотни!..
   Было и несколько человек взрослых – тренер по борьбе, врач из пункта травматологии, кто-то из соседей, два оперативника из отделения, куда постоянно попадал Толик...
   Все тихо переговаривались между собой, смотрели вверх – в конец широкой лестницы, откуда после обряда прощания с покойным оставшиеся в живых должны были спуститься на грешную землю...
   – Идут!.. Идут!!! – прозвучал в толпе чей-то мальчишеский голос, и все повернули головы к выходу из залов.
   Водитель «уазика» испуганно и растерянно огляделся и переложил пистолет из кобуры за пазуху...
   По широкой каменной лестнице родители Лидочки – Николай Иванович Петров и его жена Наталья Кирилловна вели под руки Фирочку...
   За ними шел наголо обритый Толик – в темной домашней одежде.
   Одна его рука была в руке Лидочки, а другая рука...
   ...была пристегнута наручником к руке сопровождающего «воспитателя» из колонии.
   Второй «воспитатель» шел сзади них, отделяя собой эту группу от сотрудников Сергея Самошникова, приехавших проститься с ним.
   Толпа, окружавшая милицейский «уазик», очень испугала и встревожила «воспитателей» колонии.