Кунин Владимир Владимирович. Двухместное купе

   – Ни хрена я вам этого не говорил! Я только думал об этом...
   – Ну, думали, какая для меня разница... Ложитесь, ложитесь! К Бологому я вас растолкаю. Что-нибудь приготовить к пробуждению?
   – Ну, если вы будете настолько любезны... – пожал плечами В.В.
   – Буду, буду, – рассмеялся Ангел.
   – Тогда немного джина. Желательно со льдом... – сказал В.В.
   И на этих словах В.В. купе «Красной стрелы» стало плавно превращаться в...

ПРОГУЛОЧНЫЙ ДВОРИК УГОЛОВНОЙ ТЮРЬМЫ ФРГ

   Несколько человек, одинаково одетых в единую тюремную форму – недорогие джинсы и такие же рубашки с нашитыми на нагрудный карман номерами и фамилиями, ходили по кругу...
   Кто-то покуривал у высокой стены...
   Кто-то, сбиваясь в стайки, компанейски болтал о том о сем...
   Вокруг одного, разрисованного татуировками от мочек ушей до ступней ног, стояла восхищенная компания – разглядывала синее тщедушное тело, покрытое замысловатой вязыо из драконов, голых девиц, молитвенных цитат, пальм, лиан, летающих птеродактилей и оскаленных клыков саблезубых тигров...
   Медленно брели по кругу подследственный Алексей Самошников и полный человек лет сорока, который что-то безостановочно говорил Лешке, яростно жестикулируя, забегая вперед, чтобы заглянуть Лешке в глаза...
   – Ты ж тупарь, Лешка!.. Ты же их в жопу должен целовать! – на чистом русском языке с явными одессизмами втолковывал он Лешке. – Я тебя умоляю! Возьми, к примеру, меня – Гришу Гаврилиди! Мне сорок один год, а я, как мальчик, сбежал из такой высокопоставленной туристической группы, чтобы только остаться здесь и никогда не возвращаться в свой вонючий Николаев! Ты знаешь, какие здесь законы?! Это ж можно обхохотаться! Клянусь мамой, если бы я в третий раз не попался на воровстве в магазине самообслуживания – я бы до сих пор был на свободе и еще кушал бы свой паек для политэмигрантов! Откуда я знал, что в обычной продовольственной лавке на потолке... Ты слышишь?.. На потолке понапиханы видеокамеры!.. Денег им девать некуда! Совсем оборзели...
   – Так вы политический эмигрант? – удивился Лешка.
   – Я тебя умоляю! – захохотал Гриша Гаврилиди. – Им так хочется – так я буду «политическим». Какая мне разница?! А что ты думаешь, я тебя агитирую задаром? А выкуси-ка!.. Я ж тебе – «подсадная утка»!
   Конвойные на высокой стене посматривали вниз на прогуливающихся.
   Неожиданно в стене отворилась неширокая дверь, оттуда вышел тюремный надзиратель и сказал по-немецки в мегафон:
   – Прогулка закончена. Все по камерам.
   Растатуированный натянул на себя рубашку. Все потянулись к дверям, на ходу бросая окурки в урну.
   Надзиратель спокойно пересчитывал заключенных......
   Потом их вели по чистеньким тюремным коридорам.
   На ходу Гриша Гаврилиди говорил, не умолкая ни на секунду:
   – Мне так и сказали – если я тебя убедю согласиться с ихними требованиями, таки меня тоже выпустят... Ну так слушай сюда... Люди под Берлинской стеной подкопы по триста метров роют – только бы попасть в Западную Германию! А ты кобенишься...
   Они шли мимо запертых дверей нескончаемых камер.
   Время от времени надзиратели открывали эти двери, возвращали заключенных в камеры и тщательно запирали их там.
   – Тебе предлагают попросить политического убежища... – успел проговорить Гриша...
   ...но надзиратель остановил его и Лешку.
   Открыл камеру, впустил туда Лешку и Гришу и запер их снаружи.
   Больничная благостность западногерманской тюремной камеры не нарушалась даже наличием унитаза. Унитаз был стыдливо отгорожен намертво привинченной непрозрачной ширмой из толстого матового бронебойного стекла.
   – Так шо я говорю... Тебе, можно сказать, предлагают выиграть в «лотерею жизни», а ты выгибаешься, как Конёк-Горбунёк!.. Шо ты там забыл, в этом Советском Союзе?! Такой случай, как у тебя, – раз на мильён!..
   Лешка молча улегся на чистенькую коечку, уставился в потолок.
   Но Гриша не умолкал:
   – Один халамендрик – немец, между прочим!.. – даже подводную лодку для всей семьи построил, шобы только Шпрее переплыть! Речка такая у них в Берлине. Обживешься, подзаработаешь. Ты ж артист, Леха! Не дури. Это я тебе говорю!.. Що-то же переменится... Не может же быть так вечно, правильно? Всякие там стенки-шменки между людями... И пожалуйста, Леха, когда тебя вызовут на очередной допрос...
   Лежит Лешка на своей тюремной коечке, смотрит в белый потолок.
   Молчит...
   Гриша еще что-то говорит и говорит, но слова его для Лешки уже сливаются в один неясный надоедливый гул, и Лешка совсем перестает его слышать...

ПОМЕЩЕНИЕ ДЛЯ ДОПРОСОВ ПОДСЛЕДСТВЕННЫХ

   В специальной комнатке без окон пожилой полицейский следователь при помощи молодого бородатого переводчика в штатском...
   ...разговаривал с подследственным Алексеем Самошниковым.
   Говорил он по-немецки, делая паузы для того, чтобы бородатый переводчик мог по-русски донести до подследственного смысл сказанного.
   Лешка сидел на стуле повесив голову.
   – Выбор у вас невелик, – по-немецки говорил следователь. – Или четыре года тюремного заключения за нелегальный переход границы с разведывательными целями...
   Следователь сделал паузу и посмотрел на переводчика.
   Переводчик повторил фразу следователя по-русски.
   Лешка испуганно поднял голову:
   – Какими «разведывательными целями»?!
   – Следователь утверждает, что в суде ему удастся доказать вашу причастность к советской разведке. Короче: или вы делаете заявление о предоставлении вам политического убежища по причине... – сказал переводчик.
   Он вопросительно посмотрел на следователя, спросил по-немецки:
   – Какую причину он должен указать в заявлении?
   – Обычную – антисемитизм. Он же наполовину еврей.
   – По причине антисемитских преследований у вас на родине, – по-русски сказал Лешке переводчик.
   – Но меня никто никогда не преследовал, – растерялся Лешка.
   Переводчик впервые с интересом посмотрел на Лешку и спросил:
   – Вы действительно хотите сидеть в тюрьме?
   – Нет... Я хочу только домой, – ответил Лешка и горько заплакал, обхватив руками голову.

ТЮРЕМНЫЙ КОРИДОР

   Ведут Лешку по длинному тюремному коридору обратно в камеру.
   Бредет он в сопровождении выводного надзирателя мимо чистеньких, ухоженных камер, мимо автоматических замков на дверях этих камер.
   Никаких ржавых засовов, облупленных стен. Никаких тусклых, грязных лампочек в решетчатых намордниках...
   Повсюду чистенько, светло, почти радостно...
   Если бы это была не тюрьма.

СТОЯНКА АВТОМОБИЛЕЙ У ТЮРЬМЫ. ДЕНЬ

   Из тюремной проходной к своим автомобилям вышли пожилой полицейский следователь и молодой бородатый переводчик.
   Их машины стояли рядом.
   Открывая дверцы машин, они продолжали разговаривать.
   – Он же актер театра – какая «разведка»? – спросил переводчик.
   – Никакой, – ответил следователь, снял форменную фуражку и бросил ее на заднее сиденье своего автомобиля.
   – А обещанные ему четыре года тюрьмы? – удивился переводчик.
   – Полная ерунда, – махнул рукой следователь. – Максимум, что ему грозит, – депортация на Восток, а оттуда – в Советский Союз. А вот уже русские ему этого не простят...
   Молодой бородатый переводчик в упор посмотрел на следователя:
   – Вас самого не тошнит от этого спектакля?
   – Мне осталось сдерживать свой рвотный рефлекс еще ровно сто двадцать дней. – Пожилой следователь сел в свой автомобиль. – Через четыре месяца я ухожу на пенсию и, как дурной сон, постараюсь забыть этого несчастного русского мальчика. Родителей его жалко до боли в сердце...
   Пожилой следователь захлопнул дверцу, завел двигатель и уехал в одну сторону...
   ...а переводчик сел в свою машину и уехал в другую.

ЛЕНИНГРАД. КВАРТИРА САМОШНИКОВЫХ. ВЕЧЕР

   Фирочка и Любовь Абрамовна собирают для Толика передачу – укладывают в сумку сгущенку, мятные пряники, свитерок, теплые носки...
   – Я сегодня на работе в заказе колбаску получил. Не забудьте ее Толику в передачку положить! – напоминает Сергей Алексеевич.
   – Пусть до утра останется в холодильнике. Перед выездом и положим, – говорит Фирочка.
   Из кухни раздается вопль Лидочки Петровой:
   – Тетя Фирочка! Любовь Абрамовна!.. У меня изюм кончился!!!
   – О Боже!.. – говорит Любовь Абрамовна. – Сколько же ты сырников сделала?
   В большой комнате появляется Лидочка в переднике, руки в муке, волосы растрепаны.
   – Семнадцать, – отвечает Лидочка.
   – Ты с ума сошла, Лидка! Куда столько, максималистка?
   – Так он же не один. Там вокруг него такая хевра! Он же в авторитете!.. У меня еше сырковой массы – штук на десять, а изюм кончился...
   – Допаковывай, мама, – говорит Фирочка. – Я пойду на кухню, поищу Лидке изюм...
   Но в это время у входной двери раздается звонок. Все удивленно переглянулись – в такой поздний час?
   – Это мама за мной, – говорит Лидочка. – Она обещала зайти к вам.
   Серега Самошников идет в прихожую, открывает входную дверь.
   На пороге стоят два молодых человека.
   – Сергей Алексеевич? – спрашивает один.
   – Да, – удивленно отвечает Серега.
   – Разрешите пройти? – спрашивает второй с любезной улыбкой.
   – Пожалуйста, – улыбается ему в ответ Серега.
   Молодые люди проходят в квартиру, вежливо здороваются:
   – Здравствуйте, Эсфирь Натановна!.. Здравствуйте, Любовь Абрамовна.
   Один из них смотрит на Лидочку и спрашивает:
   – А ты – Лида Петрова. Да?
   Лидочка держит испачканные в муке руки на отлете.
   – Да, – настороженно отвечает она.
   – Вот и хорошо, – говорит один и показывает красное удостоверение. – А мы из Комитета государственной безопасности...

ФРГ. ПОЗДНЯЯ ОСЕНЬ. ВЕЧЕР

   На окраине города особенно холодно.
   Голые ветви деревьев. Зябкий ветер гонит по улице опавшие листья.
   Бредут по улице Лешка Самошников и Гриша Гаврилиди.
   Теплые куртки, воротники подняты. У Гриши на голове вязаная шапочка с помпоном.
   Лешка несет гитару в старом, протертом футляре. Гриша – видавшую виды спортивную сумку.
   Гриша говорит безостановочно:
   –...так этот Нема Френкель вспомнил, что когда-то кончал мариупольское культпросветучилище, и решил, что никакая эмиграция не погасит в его сердце неукротимый огонь русской культуры, который он обязан нести здесь в широкие эмигрантские и немецкие массы!.. Вот такой еврейский Данко из Мариуполя!
   – Нам еще далеко идти? – спрашивает Лешка.
   – Не очень, – неопределенно отвечает Гриша. – Это кафе с оригинальным названием «Околица Френкеля» на углу Фридрихштрассе и Блюменвег. Как раз напротив станции метро.
   – Твою мать!.. Гришка! Какого... Почему же мы не доехали на метро именно до этой станции?! – возмутился Лешка.
   – Потому, что на метро четыре остановки мы едем за одну цену, а уж больше четырех – за удвоенную! А здесь остановок было ровно шесть. Так что, нам трудно пару остановок пройти пёхом? Таки не трудно. А несколько бундесмарок на дороге не валяются! Слушай дальше... На что он купил это кафе – я тебе не скажу. Не знаю и знать не желаю! Но то, что он при своем кафе решил организовать для клиентов еще и культурный дОсуг...
   – ДосУг, – поправил его Лешка. – Ударение на последнем слоге.
   – Нехай – досУг. Я буду спорить? Боже упаси!.. Так дай ему Бог всего, чего захочет! Если он платит нам сорок марок за вечер – двадцать тебе, как артисту, и двадцать мне, как твоему менеджеру, – так шоб он нам был только здоровенький, этот Нема Френкель со своей «Околицей»! Я прав?
   Лешка промолчал.
   – Сдается мне, что ты нервничаешь, – негромко говорит Гриша. – У тебя всегда так было – перед премьерой?
   – Пошел ты в жопу, Гриша, – криво ухмыльнулся Лешка.
   Гриша увидел подобие Лешкиной улыбки – обрадовался:
   – Уже я пошел в жопу, уже мы пришли в «Околицу Френкеля»!
   И Гриша открыл перед Лешкой двери в маленькое, почти незаметное с улицы, прокуренное кафе...

КАФЕ «ОКОЛИЦА ФРЕНКЕЛЯ»

   Толстый, громадный Нема Френкель сам обслуживал несколько столиков с посетителями – разносил пиво, принимал заказы, рассчитывался с клиентами...
   За буфетной стойкой пивными кранами управляла худенькая и печальная мадам Френкель – жена Немы.
   Она подогревала сандвичи в микроволновой печи...
   ...мыла посуду...
   ...отмеривала двадцатиграммовые рюмочки водки и...
   ...открывала бутылки с минеральной водой, варила кофе...
   ... В крохотном складском помещении, среди штабелей пластмассовых ящиков с пивными бутылками и минеральной водой и картонными коробками с соками и дешевым вином, готовились к своему выходу на публику Лешка Самошников и Гриша Гаврилиди.
   Гриша достал из сумки аккуратно сложенный смокинг, снял с него какие-то пушинки и, с трудом натягивая его на себя (смокинг был ему явно мал), сказал Лешке с нескрываемой гордостью:
   – Видал?! Семь марок, как отдать! Не, Леха, ты напрасно не пошел со мной тогда на фломаркт – на барахолку эту. Ну, как я выглядываю?
   – Нормуль, – буркнул Лешка и стал настраивать старую гитару.
   Лешка выглядел менее помпезно, чем Гриша Гаврил иди.
   На нем были черные брючки и черный свитер.
   Он только туфли переодел, а свои уличные башмаки положил рядом со спортивной сумкой.
   Лешка посмотрел на Гришу – на его тесноватый смокинг, на бундесверовские камуфляжные брюки, на тщательно вымытые старые кроссовки – и тяжело вздохнул.
   К счастью, Гриша этого не заметил. Он был возбужден и доволен собой.
   – А как я эту гитарку для тебя у албанца спроворил?! Я же перед этим все наше общежитие беглых обшарил, чтоб я так жил! Поляков спрашивал, югославов чуть ли не пытал, чехи, суки, вообще не захотели со мной разговаривать! К туркам я даже не подходил... Откуда у турков может быть гитара? Поднимаюсь на пятый этаж к албанцам... и что я вижу?! Таки у албанцев на стене висит гитара!!!
   – Слушай, ты не можешь заткнуться? Я эту историю уже наизусть выучил, – говорит Лешка, продолжая настраивать гитару.
   В подсобку заглядывает огромный Нема Френкель:
   – Как будете готовы – можете выходить.
   – Один момент! – говорит Гриша.
   – Три момента! Годится? – улыбается Нема и исчезает.
   Гриша одергивает свой тесный смокинг и строго говорит Лешке:
   – Слушай сюда. Я выхожу, объявляю: «Заслуженный артист республики...»
   – Я никакой не «заслуженный»! – шипит на него Лешка.
   – От теперь ты заткнись, мудила! Здесь, в эмиграции, все – «заслуженные», все – «доктора наук», все – «лауреаты»! «Ведущих инженеров» – как собак нерезаных, «главных врачей» – раком до Берлина не переставить! Не мешай людям слышать то, что они хотят услышать... Значит, как только я тебя объявлю, ты сразу же выходишь и... Дальше уже твой бизнес. Будешь выходить из-за буфетной стойки – не споткнись, этот мелитопольский культуртрегер ящики с минералкой на проходе поставил...
   Гриша одернул смокинг и сказал, гордо задрав подбородок:
   – Таки вперед!
   Он вышел из подсобки к буфетной стойке, где фрау Френкель разливала кофе по чашкам, обогнул стойку и...
   ...широко, обаятельно улыбаясь, прошел в зальчик на семь столиков. Встал лицом к залу, снова одернул тесный смокинг и роскошно объявил:
   – А теперь – заслуженный артист республики, театра и кино Алекс Самошников! Прошу аплодисментики!..
   Раздалось несколько жидких хлопков.
   Стараясь не споткнуться о пластмассовые ящики с минеральной водой и пивом, Лешка выбрался в маленький зал и поклонился.
   – Старинный русский романс – таки «Гори, гори, моя звезда...», – провозгласил Гриша Гаврилиди. – И сразу же перевод для наших немецких гостей. В смысле – унд дан фюр унзере дейче либе гасте: берюмте кюнстлер унд шаушпилер Алекс Самошников! Альтер-тюмлих руссише романце – «Бренд, бренд, майне Штерн»!!! Битте, аплаус!..
   Немцы вежливо похлопали и уставились на Лешку. Тот тронул струны гитары и негромко запел:
   Гори, гори, моя звезда...
   Звезда любви приветная...
   Ты для меня одна заветная,
   Другой не будет никогда...
   Еще звучал Лешкин голос под старенькую чужую гитару...
   ...а кафе с дивным названием «Околица Френкеля» уже растворялось в ушедшем Времени...
   ...постепенно принимая черты Сегодняшнего...

... КУПЕ АНГЕЛА И В.В.

   Но вот ведь странная штука!
   Возникшие в нашем сознании и на нашем слуху все железнодорожные звуки несущейся в ночи «Красной стрелы» никак не могут заглушить до конца...
   ... Лешкин голос...
   ...прелестную мелодию старого русского романса...
   ...мягко и негромко звучащую гитару!..
   – Что?! Что случилось? Что-нибудь произошло? – нервно спросил В.В. – Почему мы прервали просмотр?..
   – Нет, нет... Что вы! Не волнуйтесь, Владим Владимыч, – быстро и немного виновато проговорил Ангел. – Просто вы так ждали моего появления в этой истории и несколько раз спрашивали меня об этом, что я посчитал необходимым показать вам, как это наконец произошло. А чтобы не делать слишком резких монтажных стыков, я решил заранее предупредить вас... И специально оставил Лешин голос, романс, гитару... Только слегка смикшировал их. Вы сейчас слышите Лешку?
   – Да, слышу, – ответил В.В. – Как будто очень-очень издалека...
   – Ну еще бы! – сказал Ангел. – Сейчас между вами и Лешкой, поющим этот романс в «Околице Френкеля», лежит расстояние в тринадцать лет.
   В.В. посмотрел на столик. Не было там никакого джина.
   – Вы обещали к моему пробуждению сотворить мне небольшой опохмелянц... – с упреком сказал В.В.
   – Я помню, – улыбнулся Ангел и внимательно посмотрел в глаза В.В. – Но «пробуждения» у вас никакого и не было...
   И на последнем слове этой фразы Ангела......глаза В.В. сами закрылись, и голова безвольно откинулась на подушку...
   И сразу же исчезло полутемное купе.
   Оборвались все звуки...
   В кромешной тьме неясным шумовым фоном возникло какое-то пьяное бормотание...
   Потом трезвый голос пытался урезонить другой – нетрезвый.
   Слов было не разобрать, голоса сплетались в неясную мешанину, то слабо возникая, то затухая... И возрождаясь снова и снова...

НЕБО. ШКОЛА АНГЕЛОВ-ХРАНИТЕЛЕЙ. СОЛНЦЕ...

   На плотных белых облаках, с десятком очень белых мониторов, стоит полукруглый белоснежный Пульт Наблюдения за Земными страстями, болями, бедами и обидами...
   За каждым монитором сидит дежурный апгсл-хранитсль с белыми наушниками, белым микрофоном и большими белыми крыльями за спиной.
   У некоторых дежурных ангелов крылья для удобства сняты и повешены, как пиджаки, на спинки облачных кресел, в которых они сидят за Пультом Наблюдения.
   Обстановка смахивает на Центр управления космическими полетами под открытым солнечным небом.
   У одного из мониторов столпились несколько очень начальственных ангелов-хранителей. Те, которых мы уже видели на заседании Ученого Совета, когда решался вопрос о Наземной практике нашего Ангела.
   Столпившиеся у монитора были изрядно встревожены...
   Пожилой ангел-хранитель решительно поворачивается к коллеге – Старому Ангелу, преподавателю Школы:
   – Ваш протеже готов к спуску на Землю?
   – Давным-давно! Он буквально нафарширован информацией о своем будущем подопечном! Мало того, предвидя сложности его возможной командировки и последующей Наземной практики, я позволил себе преподать ему кое-что из учебной программы спецподготовки старших классов. Так что наш малыш оснащен достаточно хорошо. А переходом из состояния собственной видимости в невидимость и обратно он овладел совершенно самостоятельно! – не скрывая своего восторга, произнес Ангел-Преподаватель.
   – Вы шутите?! – Все ангелы-начальники были поражены.
   – Отнюдь! – гордо ответил покровитель нашего Ангела.
   – Давайте его сюда, – распорядился ангел – Председатель Ученого Совета Школы ангелов-хранителей. – Именно в том виде, в котором он собирается появиться там – Внизу...
   Старый Ангел-Преподаватель кивнул головой, расправил крылья за спиной и поднял глаза к голубому солнечному небу, сложив руки перед собой.
   Тут же раздалось характерное щелканье мобильного телефона, как при наборе номера. Хотя никакого телефона ни у кого не было и в помине!..
   В небе прозвучали два коротких гудочка соединения, затем несколько длинных гудков ожидания......потом щелчок нажатия кнопки и......ломающийся голос тринадцатилетнего Ангела:
   – Да, Учитель! Слушаю вас.
   Продолжая так же смотреть в голубое небо, Старый Ангел сказал:
   – Сынок! Положение на Земле обострилось, и Ученый Совет хотел бы видеть тебя в полной боевой и миротворческой форме. Пожалуйста, захвати с собой все необходимое. Возможно, прямо отсюда ты и отправишься Вниз, на Землю...
   И Старый Ангел вопросительно посмотрел на Председателя Ученого Совета. Тот благосклонно кивнул головой.
   – Очень хорошо! – раздался в ответ радостный мальчишеский голос и...
   ...маленький Ангел-Хранитель тут же предстал перед всеми собравшимися у Небесного Пульта Наблюдения за Землей!!!
   Он был одет, как и все земные мальчишки того времени.
   Кроссовки, джинсы (на два размера больше, чем нужно,..) с мотней, болтающейся у колен; майка, выпущенная на джинсы из-под старой спортивной курточки; а за спиной, между крыльями, – потертый рюкзачок.
   В руках он держал доску с колесиками – «скейтборд».
   Начальствующие ангелы-хранители придирчиво осмотрели маленького Ангела и с некоторыми сомнениями пошептались между собой, а потом согласились, что «сойдет и так...».
   Только Председатель спросил слегка растерянно:
   – А куда же ты денешь крылья?
   – О!.. Это элементарно, – улыбнулся маленький Ангел.
   Он как-то странно передернул плечами......и крылья сами собой убрались в рюкзак, висевший у него за спиной.
   – Так же и обратно, – сказал маленький Ангел и тряхнул плечами.
   И крылья сами выпорхнули из рюкзака!
   – Сам придумал? – спросил Ученый Председатель ангелов.
   – Придумал сам, а с расчетами помог Профессор. – И маленький Ангел благодарно посмотрел на своего Преподавателя.
   Старик ласково погладил маленького Ангела по голове.
   Но тут два дежурных ангела, не отрывая глаз от своих мониторов, одновременно стали проявлять явное беспокойство...
   – Смотрите, смотрите!!! – негромко воскликнули они.
   Все бросились к Пульту Наблюдения и на одном мониторе увидели...

... ЗАПАДНОГЕРМАНСКУЮ ПОЧТУ, ТЕЛЕФОННЫЕ КАБИНЫ...

   ...и Лешку в одной из кабин, говорящего, по телефону.
   Неподалеку от Лешкиной кабины слонялся Гриша Гаврилиди, плотоядно разглядывал молодых немецких барышень.
   – Мамочка... Мамочка!.. Простите меня! Бабуленька, родная... Папочка, что же мне делать?! – тихо говорил в трубку Лешка, с глазами, полными слез. – Толика поцелуйте, Натанчика нашего... Как там дедушка?.. Родные мои, любимые...
   ... А на втором мониторе Пункта Наблюдения за Землей все ангелы смогли наблюдать, как в...

... ЛЕНИНГРАДСКОЙ КВАРТИРЕ...

   ... Фирочка, Любовь Абрамовна и Сергей Алексеевич поочередно выхватывали трубку друг у друга и кричали:
   – Лешенька!.. Боже мой, Лешечка... Какое счастье, что ты наконец смог позвонить! Ну, скажи... скажи, чем мы могли бы тебе помочь?!
   И, прикрывая трубку ладонью, Фирочка шепотом умоляла Ссрсгу и мать:
   – Про папу и Толика – ни слова! Умоляю!.. И про дядю Ваню!..
   – Я поеду к Брежневу, Лешенька!!! – кричала Любовь Абрамовна.

* * *

   А потом на третьем Небесном мониторе Ангелы увидели то, что стало происходить спустя несколько часов.
   Поначалу изображение было заключено лишь в рамки Небесного монитора, а потом заполнило весь наш экран, и мы смогли увидеть...

КОМНАТУ В ОБЩЕЖИТИИ БЕЖЕНЦЕВ...

   Узкая, как ученический пенал, комнатенка.
   По одну сторону – двухъярусная железная койка для двоих обитателей.
   Напротив, через узенький проход к окну, – два металлических шкафчика. Каждый шириной не более сорока сантиметров...
   У окна маленький захламленный столик с бутылками дешевой немецкой водки «Корн», открытыми консервными банками, хлебными огрызками...
   На нижней койке за столом сидит совершенно пьяный Лешка, силится поднять стакан водки.
   Гриша Гаврилиди пытается его удержать, говорит тревожно:
   – Не пей, Леха... Кончай! Так же и сдохнуть недолго...
   Лешка злобно отпихивает Гришу:
   – А ты думаешь, мне так жить хочется?
   – Ну что ты болтаешь?.. Ты себя слышишь? Не дури, Лешенька... Второй-то пузырь «Корна» не открывай, тебе говорят! Хватит!
   – Пошел ты... «Корн» всего тридцать два градуса.
   – Но ты же одну бутылку ноль семь уже охреначил! Может, хватит?!
   – Исчезни...
   – Ну хорошо – я исчезну... А что ты без меня делать будешь?!
   – Тебе налить? – спрашивает Лешка.
   – Лсха... Умоляю! Хочешь, на колени встану? – Гриша Гаврилиди бухается па колени перед пьяным Лешкой. – Тебе же завтра в Толстовском фонде стихи читать! С какой рожей ты выйдешь на люди?! Ты что думаешь, публика – дура? Не разберет, с какого ты похмела?.. А там стольник корячится! По пятьдесят марок на рыло! Я уже обо всем договорился...