Купер Джилли. Наездники

   – Разве она не милашка? – обратился он к Фен. – Ты не хочешь тоже с ней поиграться?
   Фен со всхлипом выбежала из комнаты. Она внезапно пожалела, что не отправилась домой в грузовике с Дино и Сарой – домой, к реальной действительности и здравому рассудку. Фен была вымотанной до предела, трезвой, отчаянно нуждающейся в утешении и слишком отчетливо сознающей, что выглядит она наихудшим образом и никак не может соперничать с увивающимися вокруг Энрико девицами. Фен удивилась, когда Энрико последовал за ней. Он отвел ее наверх, где ему пришлось открыть и закрыть несколько дверей, прежде чем он нашел незанятую спальню. На двери не было замка.
   – Но как же! – в совершеннейшем ужасе запротестовалб Фен. – Кто-нибудь может войти!
   – Надеюсь, что да, – сказал Энрико. – Ты так сексуальна, cara, тебе нужен кто-то еще кроме меня.
   В следующий момент он уже разделся и лег на спину. Грудь его была покрыта зарослями черных волос, как у обезьяны. Член торчал кверху, словно какой-нибудь гротескный итальянский пестик для толчения перца в ступке. Фен нагнулась над ним, и почувствовала сильный запах немытого тела. Она вдруг вспомнила предупреждение Дино насчет вшей. Когда Энрико схватил ее голову и пригнул книзу, ее чуть не вырвало.
   – Ну же, примерный первоклассник! На этот раз ты будешь любить меня.
   Палец Энрико скользнул вдоль копчика Фен к ее заднему проходу. Охваченная ужасом, она в этот миг пожелала иметь хвост как у Вольфа и уметь его поджимать между ног. Это все было одним сплошным кошмаром, ничего похожего на экстаз прошлого раза. Фен! страстно желала убежать отсюда, но ей некуда было деться. В это время не было поездов на Уорвикшир. И ей все равно утром надо было попасть в телецентр. В дверь постучали. Фен судорожным движением завернулась в простыню. Это оказались Ральфи и Анна Фабиола.
   – Входите и присоединяйтесь к нам, – сказал Энрико, раскрывая объятия.
   Спрыгнув с кровати, Фен схватила одежду и выбежала за дверь. Она провела ночь, дрожа на крошечной софе в комнате для прислуги, где дверь зато закрывалась на замок. Она думала только о то,! чтобы добраться до Милла и признаться Дино, какой она была дурой.
   Каким-то чудом она собралась с духом и в десять утра была на Би-Би-Си. Передача, в которой ей предстояло участвовать, была детской, и Фен не могла их подвести. Ее встретил очень смущенный продюсер, который сказал, что в Лондон приехал доктор Сейс, и им пришлось полностью перепланировать передачу, так что, к большпму сожалению, они не нуждаются в Фен. Рбзумеется, ей выплатят гонорар и возместят издержки, и они будут поддерживать с ней окнтакт, чтобы включить ее в другую передачу. Фен прекрасно понимала, что он лжет. Просто он прочитал в утренних газетах про вчерашний скандал и видел фотографии с ее разъехавшимися брюками, и побоялся, что она может оказать на юных зрителей дурное влияние.
   Всю дорогу до дома в поезде Фен умирала от стыда, кроясь за темными очками и поднятым воротником и наблюдая, как бизнесмены жадно разглядывают ее фотографии в газетах. Заголовки были такими, каких следовало ожидать. «Вверх тормашками», – писала «Сан». «Пухлощекая Фен», – говорилось в «Миррор». «Какая задница!» – восхищалась «Дейли Пост».
   Тори встретила Фен на вокзале Уорвика. У нее были опухшие и красные глаза. Фен отнесла это на счет своего дурного поведения.
   – Прошу прощения, что не позвонила, – запинаясь, выговорила она. – Я хотела позвонить, но так расстроилась из-за того, что треснули брюки. Когда все вернулись?
   – Около трех часов утра, – ответила Тори, направляясь вверх по Ленд Ровер.
   Вольф, который прятался за ней, выскочил вперед, виляя хвостом, и прижался головой к щеке Фен. По крайней мере один друг у нее остался. Примерно! милю они с Тори не разговаривали. День был сумрачный, тусклый, гадкий. Серое уныние нарушали только последние красные листья бука и пожелтевшая трава вдоль дороги.
   – Дино сильно злился? – пробормотала Фен.
   Пауза.
   Потом Тори сказала:
   – Он уехал.
   – Уехал? – переспросила Фен. – Куда?
   Внезапно она почувствовала себя так, будто выпрыгнула из самолета, а парашют не раскрылся.
   – Обратно в Америку.
   – Он не мог! – прошептала Фен.
   – Он уехал сегодня после обеда, погрузил лошадей и все остальное.
   – Но зачем? – в ужасе спросила Фен.
   – Он не сказал, – ответила Тори и разрыдалась.
   – Он… он просил что-нибудь мне передать?
   – Сказал только, что вы, наверное, увидитесь в Лос-Анджелесе.
   – И все?
   – Он подарил мне посудомоечную машину, – всхлипнула Тори. – Ее доставили через полчаса после его отъезда.

48

   В ноябре того же самого года Элен Кэмпбелл-Блэк сидела в приемной Джеймса Бенсона, просматривая объявления о продаже домов в «Кантри Лайф» и лениво раздумывая, сколько стоит Пенскомб. Бросив взгляд на золотые часы, она решила, что у нее уже нет времени до назначенного ей часа побежать в туалет и еще раз помыться. Смешно, казалось бы – но после рождения двоих детей она все еще невероятно смущалась визитов к гинекологу и вообще всего, что было связано с половыми органами. Элен поерзала на кожаной софе. Раздражение было действительно ужасным, а от того, что она постоянно о нем думала, лучше ей не становилось. Зо окном приемной стайка скворцов, прожорливых после недели сильных морозов, отпихивали друг друга от птичьей кормушки. Сверху спикоровал дрозд, быстро ухвтил корку хлеба, котрая упала на покрытую инеем траву и утащил ее в безопасное место на ветвях соседнео ясеня. Элен восхитилась его яркими глазками и пестрой грудкой.
   «Какая красивая женщина», – подумала медсестра, провожая Элен в консультационный кабинет. Если существовала на свете пациентка, способная заставить доктора Бенсона пренебречь клятвой Гиппократа, то это была Элен. Доктор всегда назначал ей прием последней перед обедом, чтобы иметь возможность провести с ней побольше времени. И, хотя он вроде бы был другом ее мужа, доктор отзывался о нем не иначе как «это дерьмо Кэмпбелл-Блэк».
   Этим утром обследование Элен не дало доктору Бенсону никакого повода изменить свое мнение. Подвигая Элен стул, чтобы она села, доктор был сама вежливость.
   – Боюсь, что у вас не молочница, – сказал он. – У вас триппер.
   – Прошу прощения?
   – Триппер. Гонорея.
   На мгновение доктор испугался, что она потеряет сознание.
   – Что?! – прошептала она.
   – Гонорея, – мягко повторил доктор.
   – Но этого не может быть! Я хочу сказать… то есть, я не спала ни с кем, кроме… – она говорила все тише, и наконец умолкла, не договорив.
   – Конечно нет. Я вам верю. Но, что бы вы ни слышали, гонорея действительно не передается бытовым путем.
   – Значит… – начала она.
   – Когда вы последний раз имели половое сношение с Рупертом?
   Элен постаралась взять себя в руки и вспомнить.
   – Примерно две недели назад.
   – Надо полагать, тогда и произошло заражение. Хотя болезнь могла некоторое время дремать. Не волнуйтесь. Она легко излечима.
   Элен расплакалась. Бенсон отошел к шкафу и налил ей большую порцию джина с тоником, добавил даже льда и лимон. Прошло несколько минут, прежде чем Элен смогла овладеть собой настолько, чтобы выпить – как будто она боялась оставить инфекцию на стакане. Доктору Бенсону ужасно хотелось обнять Элен и утешить ее, но из приемной доносился стук печатной машинки, на которой работала его секретарша… да и, будучи отцом четырех детей школьного возраста, доктор вряд ли мог себе позволить загубить свою блестящую карьеру.
   – Все еще не могу поверить, – сказала Элен сдавленным голосом. – Я чувствую себя такой грязной. И где Руперт мог…
   – Подхватить болезнь? – Доктор Бенсон пожал плечами. – Переспал с кем-нибудь мимоходом в заграничной поездке. – Увидев боль в ее лице, доктор добавил: – Ну, вы же можете себе представить: вдали от дома, без вас, чувствуя потребность непременно отпраздновать победу… Ему это ничего не стоит. Пусть он тоже покажется мне, когда вернется. Некоторое вемя ему придется воздержаться от секса.
   – Не могу поверить, – повторила Элен, уставившись перед собой невидящим взглядом, вся дрожа.
   Бенсон был потрясен. Он видел такую реакцию только в тех случаях, когда ему приходилось сообщать родителям, что у их ребенка смертельная болезнь, или говорить пациенту, что тот болен раком.
   – Вам нужно будет пройти курс уколов пенициллина. Беспокоиться нечего. – Он повернулся к столу. – Я пропишу вам успокоительное и снотворное, чтобы помочь вам успокоиться. Не расстраивайтесь. Это случается с самыми лучшими людьми.
   – Я чувствую себя заразной, оскверняющей все вокруг, – прошептала Элен. – Как мог Руперт так поступить?
   – Наверное, он просто не знал. Давайте уладим ворпос с уколами, и вы пойдете со мной на ланч.
   – Нет! – Элен вскочила со стула и отпрянула от доктора. – Я не могу заставлять вас терпеть мое общество, зная ЭТО!
   Элен пришлось ждать встречи с Рупертом до позднего вечера следующего дня. Весь дом чувствовал, что что-то случилось. Конюхи, миссис Бодкин, няня Чарлин – все знали, что миссис К-Б отправилась на прием к симпатичному доктору Бенсону, а вернулась оттуда с белым лицом, закрылась в спальне и устроила истерику со слезами.
   – Не притронулась ни к ланчу, ни к обеду, – сказала няня Чарлин. – Даже не пришла и не пожелала детям спокойной ночи.
   – Может быть, у нее рак матки, – взволнованно сказала миссис Бодкин. – Может быть, ей вырезали матку.
   – А, может быть, она снова беременна, – сказал Диззи. – И еще девять месяцев не сможет сопровождать важную персону.
   – Если это так, я увольняюсь, – сказала Чарлин. – Я не буду присматривать за тремя детьми. Как по-вашему, меня возьмут работать куда-нибудь в рекламный отдел?
   Руперт вернулся из Гамбурга около девяти часов вечера.! Он понял, что что-то неладно, когда Элен не спустилась вниз, чтобы сказать ему «привет». (Давно уже прошли те дни, когда она бегом сбегала по лестнице и бросалась к нему в объятия). Он бросил свой чемодан в кухне.
   – Это все в стирку, – сказал он Чардин, которая устроилась за кухонным столом – самое лучшее место, если хочешь услышать все свежие новости. Она читала «Дейли Мейл» и ела йогурт.
   – Смотри, что я купил для Таб, – сказал Руперт, гордо извлекая на свет шикарную немецкую куклу в национальном костюме. – Если верить инструкциям на коробке, она умеет делать все – разве что не умеет стонать в момент оргазма.
   – Восхитительно, – сказала Чарлин. – А что вы привезли Марку?
   – Конфеты, – небрежно сказал Руперт. – Только я, кажется, забыл их в грузовике. Я лучше отдам их детям утром.
   «Сукин сын», – подунала Чарлин.
   – Где Элен?
   – У себя в комнате.
   – Как она?
   – Не в лучшем настроении.
   – А в чем дело, ты не знаешь?
   – Она всю неделю нервничала. Вчера отправилась к доктору Бенсону и вернулась в кошмарном состоянии.
   – О господи, – сказал Руперт, наливая себе солидную порцию виски. – Пойду-ка я и посмотрю, как она там.
   Тут его взгляд упал на лежаший на кухонном шкафу рецепт, написанный почерком Элен. Рецепт был озаглавлен «Как делать креветки и киви под майонезом». Вынув авторучку, Руперт дописал внизу «Пожалуйста, не делай этого никак».
   Чарлин хихикнула, и Руперт принялся ей рассказывать, как выступил его новый жеребец Рокстар. «Он действительно на мировом уровне. Если я не получу на нем золотую медаль, то мне пора на пенсию».
   Когда он поднялся наверх, пропустив час и несколько порций виски, он обнаружил, что дверь спальни заперта.
   – Впусти меня.
   – Уходи! – крикнула Элен.
   – Я выломаю дверь, или прострелю замок. Что ты предпочитаешь?
   После долгой паузы она открыла дверь.
   – Господи боже, у тебя такой вид, словно ты попала под поезд! – Он никогда не видел ее такой больной.
   – Я была вчера у Джеймса Бенсона.
   – Я слышал. Так что, мы ожидаем тройню?
   – Не смей мне шуточки шутить! – прошипела она. – У меня гонорея.
   – Пра-авда? – протянул Руперт. Его темноголубые глаза вдруг приобрели непроницаемое выражение. – В следующий раз будешь осторожнее выбирать, кого затаскивать в постель.
   – Прекрати! – вскричала Элен. – Ты отлично знаешь, что я не спала ни с кем, кроме тебя.
   – Вовсе я этого не знаю, – холодно сказал Руперт. – Я вижу тебя достаточно мало, а твой категорический отказ сопровождать меня в заграничных поездках скорее говорит об обратном.
   – Ублюдок! – взвизгнула Элен. – Ты подхватил это от одной из своих мерзких шлюх!
   – Ой, ладно. У тебя нет никаких доказательств. Да, я заразился гонореей. Меня лечили в Гамбурге. Эти немецкие клиники похожи на Сейнсбери в субботу утром. Но я заразился от тебя.
   – Со мной этот номер не пройдет. С тех пор, как я вышла за тебя замуж, я ни разу не глянула на другого мужчину.
   – А как же Дино Ферранти? – спокойно спросил Руперт. – Он был в Англии полтора месяца. Если верить слухам, он обычно прводит ночи не в своей постели.
   – Я и близко не подходила ни к Дино, ни к кому другому! – крикнула Элен. – Это ты меня заразил, и ты это знаешь. Я ухожу от тебя и забираю детей.
   – Марка можешь забрать! – заорал Руперт. – Но если ы пальцем прикоснешься к Таб, я затаскаю тебя по всем судам страны!
   Это было последней каплей. Обезумевшая Элен бросилась на него и хотела вцепиться ему в лицо, но Руперт отскочил, и только кончики ее длинных бесцветных ногтей оцарапали ему щеку. В следующий момент отворилась дверь.
   Это был Марк: рыжие волосы всклокочены, в глазах ужас, пижама сползла с плеча.
   – Не крици, папоцка! Позалуста, не крици!
   Вслед за ним появилась Табита, неуверенно ковыляя на маленьких ножках. На ней был только верх пижамы, штанишки она сбросила.
   – Папа, папочка! – восторженно запищала она, бросаясь к нему. – Папа дома! – Тут она увидела кровь у него на щеке. – Папе больно.
   – Бедному папе на самом деле больно, – сказал Руперт, доставая бумажные салфетки из коробки на туалетном столике Элен, чтобы вытереть кровь. Затем, взяв Таб на руки, он вышел из комнаты со словами, обращенными к Табите: – Я начинаю думать, что ты и Бэджер – единственные, кто меня любит.
   Элен сверхчеловеческим усилием взяла себя в руки.
   – Папа порезался, когда брился, – объяснила она Марку. Все всех любят, продолжала она в том же духе. Она превзошла себя. все, что угодно – только бы предотвратить приступ астмы. Но из носа у него уже бежала тонкая струйка – верный признак приближающегося приступа. Дыхание стало затрудненным. О господи, это она виновата – заперлась в спальне и не пришла пожелать спокойной ночи. Марк, должно быть, слышал, как она плачет.
   – Расслабься, Марк, пожалуйста.
   Элен положила его к себе на колени лицом вниз, похлопывая его по ребрам, чтобы изгнать слизь из бронхо, как научил ее физиотерапевт. Марк наглотался так много мокроты, что в результате его вырвало – прямо на Элен и на ковер. К тому времени, как она уложила его в кровать, успокоила, прочитала ему сказку и убрала в спальне, было уже далеко за полночь.
   В кабинете Руперта горел свет. Она обнаружила, что Руперт прилег одетым на кушетку со спящей Таб на руках, и тоже заснул. По всей кровати и по полу были разбросаны фотографи Рокстара. Руперт и Таб были так похожи в своей светловолосой красоте и беспечной забывчивости. Когда Элен попыталась отнести Таб в ее кроватку, девочка во сне вцепилась в Руперта, и Элен оставила их так.
   Вернувшись в спальню, она устало проглотила две таблетки и попыталась рассудительно поразмыслить над своим браком. Она была в ловушке, в ловушке, в ловушке. Больше всего ей хотелось оставить Руперта, но куда ей деться? К родителям она вернуться не может, это несмоненно. Напряжение двух месяцев, проведенных во Флориде прошлым летом, ясно это показали. Кроме того, в Штатах она не сможет платить огромные суммы, которые требуются на лечение Марка. И вообще, если она уйдет и заберет с собой детей, они потеряют так много – Пенскомб, природу, плавательный бассейн, лагерь в лесу, теннисный корт, лошадей, катание на лыжах, слуг, не говоря уже о библиотеке и картинах, которые они смогут оценить позже. Сменить все это на жизнь в квартире с одной спальней. Джейни, по крайней мере, может обеспечить себя сама; она сделала самостоятельную карьру. У нее, у Элен, нет ничего. Ее роман, если говорить честно, представлял собой набор бессвязных обрывков. Элен выплескивала все, что накопилось у нее в душе, на страницах своего дневника. Она частенько оставляла его на виду в надежде, что Руперт прочтет его и поймет, как она несчастна. Но он не читал ничео, кроме книг Дика Френсиса и «Хорс энд Хаунд». Может быть, он так же несчастлив, как и она, и срывает на Марке свое отчаяние и душевную пустоту.
   А ведь ей всего лишь двадцать семь. Неужели этот эмоциональный тупик – все, что есть в жизни? Конечно, были времена, когда она была сравнительно довольна жизнью – всегда только в отсутствие Руперта, но он, в конце концов, отсутствовал одиннадцать месяцев в году. Такие периоды перемежались периодами отчаяния, такого, как сейчас. Это случалось, когда он публично унижал ее, гоняясь за другими женщинами, и теперь, заразив ее триппером.
   И ей всего двадцать семь. Элен всей душой жаждала любви, но, пробыв замужем за Рупертом шесть с половиной лет, она чувствовала, что действительно стала такой, какой ее видел Руперт, и в чем он ее обвинял. Она стала нудной, чопорной, постоянно болеющей и фригидной. Руперт так подорвал ее уверенность в себе, что Элен не чувствовала себя способной удержать другого мужчину. Она знала, что нравится мужчинам – Мелису, Дино, Джеймсу Бенсону – но была уверена, что все они потеряли бы к ней интерес тотчас же, если бы затащили ее в постель.
   Оглушенная снотворными таблетками, Элен на следующий день встала только в одиннадцать часов. Она обнаружила, что Марк объедается немецкими шоколадными конфетами и разбросал повсюдю липкие обертки.
   – Где ты их взял? – яростно спросила она.
   – Папа их мне привез.
   Элен в бешенстве ворвалась к Руперту.
   – Ты дал Марку сладости!
   – Ты меня всегда упрекаешь за то, что я не привожу ему подарки. Наконец я привез, и получаю от тебя по шее.
   – Ты же знаешь, что детям не разрешается есть сладкое, кроме как после ланча! Как я могу их воспитывать, если ты тратишь все свое время, подрывая мой авторитет?
   – Какой еще авторитет? Посмотри, что ты сделала из Марка: сопливый жалкий маменькин сынок.
   – Он плакал, потому что ты его напугал!
   Их семейная жизнь хромала еще несколько недель. Элен продолжала раскрашивать дом в разные цвета, потратив целое состояние на краску и обои.
   – Однажды утром я проснусь и обнаружу, что меня выкрасили и обклеили обоями по последней моде, – ворчал Руперт.
   Как и предсказывал доктор Бенсон, Элен и Руперт вылечились от гонореи. Рокстар продолжал делать успехи, и в предолимпийском рождественском состязании чуть было не победил, и видно было, что ему это раз плюнуть.
   В следующее воскресенье, последнее воскрсенье перед Рождеством, Джейни и Билли, лежа в постели, читали газеты.
   – О боже, – сказала Джейни. – Ты это видел?
   – Черт! – сказал Билли. – Как по-твоему, это правда?
   – Думаю, да. И газетчики наверняка проверили, иначе бы не рисковали. Элен просто с ума сойдет.
   У Кэмпбелл-Блэков на воскресный ланч был ростбиф. Руперт поглощал добавку, когда его позвали к телефону. Элен убрала тарелки детей, поолжила им яблочный пирог и крем, и погрузилась в воскресные газеты, ожидая возвращения Руперта от телефона. Она взяла в руки «Санди Пост». Экий дрянной листок, но просто невозможно его не прочитать. Какая-то восходящая кинозвездочка по имени Саманта Фрибоди на странице 6 перечисляла своих любовников. Шлюшка. Элен прочла про личины нескольких неправедных священников и похотливых шлюх, потом открыла газету на странице шесть и застыла, как громом пораженная. Первое, что она увидела на этой странице, была фотография Руперта. Руперт лежал на берегу на фоне пальм в плавках, сощурив глаза на солнце, со стаканом в руке.
   «Один из самых потрясающих романов», – писала Саманта Фрибоди, – «у меня был с асом-жокеем международного класса Рупертом Кэмпбелл-Блэком. Я была на съемках в Португалии, а он приехал туда на пять дней в составе британской команды выступать на скачках. Мы познакомились на вечеринке. Он произвел на меня сногсшибательное впечатление своей неотразимой внешностью голубоглазого блондина и столь же неотразимым чувством уверенности в себе, которым буквально пропитан его облик. В тот день он удачно выступал на состязаниях и, встретив меня, был вполне готов продолжать скачки всю ночь. Сначала я отказала ему, мне не хотелось показаться легкодоступной. Но волна шампанского и эйфории смыла нас вниз, на берег моря, и в два часа ночи мы оказались в страстных объятиях друг друга. Мы занимались любовью под звездами, и теплые волны прибоя накрывали нас с головой. Остаток этих пяти дней мы были неразлучны, и любили друг друга целые ночи напролет. Днем я ходила смотреть его выступления. Чрез пять дней мы решили прекратить нашу идиллию, поскольку ему нужно было ехать на другие состязания, а мне – заканчивать съемки в фильме. Он был женат, и жена как раз ждала второго ребенка. Было только справедливо вернуть его жене. Но я поистине наслаждалась тогда новизной и необычностью нашей безумной и развратной любви».
   – Я спущусь вниз, да? – во второй раз спросил Марк.
   – Надо говорить «Можно, я спущусь вниз?» – автоматически поправила Элен. Она встала и сняла Таб с высокого детского стульчика. – Пойдите, дети, и посмотрите телевизор.
   Наверху она заперлась в туалете. Ее вырвало. Потом еще раз, и еще. Когда она вышла, Руперт ждал ее.
   – В чем дело? Что случилось? От тебя такие звуки, как от Джейка Лоуэлла перед важным забегом.
   – Взгляни на это, – надтреснутым голосом прошептала Элен, пртягивая ему газету.
   Руперт пробежал глазами статью без малейшего признака эмоций на лице.
   – Редкая чушь от первого до последнего слова. Ты что, поверила?
   – Даты совпадают. Ты был в Португалии как раз перед тем, как я родила Таб.
   – Выбрось это из головы, – сказал Руперт. – Не обращай внимания. Девчонка хочет привлечь внимание публики любым способом.
   – Я тебя не понимаю! – вскрикнула Элен. – Если кто-то критикует твое выступление на скачках, ты впадаешь в бешенство!
   – Выступаю я ради денег. Вот что существенно. Я не трахаюсь ради денег.
   – Зато эта девица наверняка именно так и зарабатывает. Я и в самом деле чуть было не поверила.
   – Интересно, сколько она получила за статью, – сказал Руперт, снова беря в руки газету.
   – Ты даже не собираешься подать на нее в суд?
   – Какой смысл? – пожал плечами Руперт. – Если подождать, пока грязь высохнет, ее можно стряхнуть. Куда ты дела ростбиф? Я хочу еще добавки.
   – Ты способен есть после того, как прочитал ЭТО? – в ужасе спросила Элен. – И как теперь быть мне? Все окрестные кумушки только об этом и станут говорить. И миссис Бодкин, и Чарлин, и конюхи.
   – О, я уверен, что они пойут все правильно.
   – Да как я теперь покажусь в нашем магазине?
   – Будешь заказывать покупки на дом, – сказал Руперт.
   Дела не улучшились, когда спустя неделю главный обозреватель «Санди Таймс» вынес публичное порицание Саманте Фрибоди за то, что она назвала подлиные имена. «Как должны себя чувствовать несчастные жена и дети Руперта Кэмпбелл-Блэка?»
   После этой «сочувственной» статьи – намного, намного хуже. Все, кто не читал первоначального материала в «Санди Пост», ринулись в библиотеки, чтобы его прочесть. Через пару дней Джейни позвонила Руперту, чтобы поздравить его с Новым Годом.
   – И ради всего святого спрячь подальше «Прайвит Ай», – добавила она. – Они выбрали тебя «Самым Непорочным Дерьмом Года».
   – Слава богу, что уже 1980, – сказал Руперт. – Если не считать покупки Роки, 1979 был очень утомительным годом.
   Вечером Руперт нашел Элен в гостиной, занятой написанием писем. Он с неудовольствием отметил, что она опять подняла волосы вверх и заколола их в классической прическе старой девы.
   – Пишешь брачные объявления в поисках нового мужа? – спросил он.
   Элен стиснула зубы и не ответила.
   Руперт подошел к ней и поцеловал со спины ее очень чистую белую шею.
   – Прости меня за то, что я заразил тебя гонореей и за то, что я спал с Самантой Фрибоди. Я виноват во всем. Мне нет прощения. Но чем больше ты отвергаешь меня и отказываешься принимать участие в моей жизни, тем хуже все становится. Ну-ка, иди сюда.
   Внезапная и неожиданная откровенность полностью обезоружила Элен.
   – Ну, ну, – сказал Руперт, привлекая ее к себе, – все прошло. Давай попытаемся еще раз? Я не поеду на два следующих состязания, а вместо этого вывезу тебя за границу. Чарли Мастерс предложил нам свой дом близ Найроби. Мы сможем поваляться на солнышке, и у нас с тобой наконец будет медовый месяц, которого так до сих пор и не было.
   – «И исцелюсь я от своей ужасной раны», – печально процитировала Элен.
   – Что такое? Какой раны? Ты снова была у доктора Бенсона? – пожелал знать Руперт.
   Элен покачала головой, слабо улыбаясь.
   – Вот так-то лучше, – сказал Руперт. – Ты ужасно давно не улыбалась.
   – А что дети?
   – Они не поедут с нами, – твердо сказал Руперт. – Ни детей, ни собак, только мы с тобой, одни. И мы начнем новую жизнь прямо сегодня. Я приглашаю тебч на обед.