Купер Джилли. Наездники

   – Я кончаю, – неожиданно сказал Руперт. Его лицо исказилось.
   – Я тоже, – сказала Джейни, дрожа и стеная.
   Может быть, она притворяется, подумал Билли, но все равно это прекрасное представление. В следующий миг он кончил внутрь Элен. Опустив взгляд на ее лицо, Билли увидел, как две слезинки выбежали из-под ее плотно сомкнутых век и побежали по щекам, оставляя мокрые дорожки.
   – Не плачь, ангел! Пожалуйста, не надо.
   Покатились новые слезы.
   «О господи», – подумал Билли, – «мы не должны были ее заставлять». Он скатился с Элен и прижал ее к себе. Руперт поцеловал Джейни продолжительным поцелуем и, высвобождаясь из-под нее, сказал вполголоса:
   – Ну-ка, посмотрим, может быть ты сможешь растормошить Элен.
   – Подвинься, – сказала Джейни Билли, подвигая его на левый край кровати. – Теперь наша очередь.
   Она пробежалась кончиками пальцев по внутренней стороне бедра Элен. Элен застонала от невыносимого ужаса, отпрянула в сторону от Джейни, шаря безумным взором вокруг в поисках пути к бегству. Но Руперт и Билли с обеих сторон преграждали ей путь.
   – Нет, нет! – всхлипнула она, когда настойчивые пальцы Джейни начали пробираться к ней внутрь. Она почувствовала груди Джейни у себя на животе, а ее язык – на своих сосках.
   – Господи боже, – пробормотал Билли себе под нос. – Я через минуту буду снова готов.
   – Прошу тебя, Элен, не бойся, – прошептала Джейни, лаская и поглаживая ее. – Мы все так чудесно порводим время, мы хотим, чтобы ты тоже получала удовольствие.
   Я не могу продолжать вечно, подумала Джейни через пять минут. Неудивительно, что Руперт жалуется, что она фригидна. Ее надо размораживать двадцать четыре часа. Руперт, которому надоела роль наблюдателя, слез с кровати и вошел в теплую влажность Джейни сзади, так, чтобы иметь возможность наблюдать за Элен. У нее был такой вид, как у мученицы на дыбе. Протянув руку и пощупав, Руперт обнаружил, что, несмотря на все старания Джейни, внутри у Элен так же сухо, как в глотке марафонца после забега.
   От нее нет никакого толка, подумал он. Абсолютно бесполезна.
   Внезапно, когда Руперт пристроился позади Джейни, Элен увидела путь к бегству. Оттолкнув Джейни влево, Элен вырвалась из е рук и, прежде чем кто-либо успел сообразить, она соскочила с кровати и метнулась к одежде Руперта, где в кармане лежал ключ.
   – Вернись! – рявкнул Руперт.
   Хоть в этом ей повезло. В лихорадке возбуждения Руперт не закрыл дверь как следует. Истерически всхлипывая, Элен сумела выскочить наружу, захлопнуть дверь и повернуть ключ в замке как раз в тот момент, когда Руперт всем телом ударился в дверь с другой стороны. Больше всего Элен хотелось броситься бежать в ночь, куда глаза глядят, не разбирая дороги. Но луна зашла и деревья стояли черной стеной. Она услышала сухой кашель леопарда и решила вместо побега отправиться в третью спальню. На кровати не было простынь. Элен сжалась в комок под покрывалом, уставилась невидящим взглядом на книжный шкаф и продрожала так до рассвета. Если бы ее снотворные таблетки не были в ванной, куда нельзя было попасть иначе, чем пройдя через спальню, она бы приняла смертельную дозу снотворного. Каждую минуту она вздрагивала, ожидая, что появится разъяренный Руперт и потащит ее обратно в камеру пыток.
   Но остальные развлекались и не думали про нее.
   – Мамочка пошла спать, – сказала Джейни.
   – И дети моут всласть наиграться, – подхватил Руперт, наполняя стаканы.
   Они играли в свои игры до самого утра.

50

   Позвонив домой на следующий день, Элен узнала, что Марк лежит в постели с тонзилитом и температурой 103. (Прим. перев. – по Фаренгейту). Она извела себя попреками за то, что почувствовала огромное облегчение от того, что нашелся прекрасный предлог, чтобы немедленно улететь домой в одиночку.
   В последнее время приступы тонзилита у Марка становились все чаще. Антибиотики действовали все слабее, и, вернувшись, Элен обнаружила Марка таким бледным и исхудавшим, что согласилась с рекомендациями доктора Джеймса Бенсона немедленно удалить ребенку миндалины.
   – Они величиной с бильярдные шары. Марку будет намного лучше, если их удалить. Это не вылечит астму, но прекратит мучающие его болезни, связанные с воспалением миндалин. В Мотклиффе, в Оксфорде, есть очень хороший врач, который делает такие операции. Марк пробудет в больнице всего четыре или пять дней.
   – Я могу лечь в больницу вместе с ним?
   – Я очень серьезно вам этого не рекомендую. Вам в последнее время выпало и так слишком много переживаний. – Про себя Бенсон подумал, что никогда еще не видел Элен в таком ужасном состоянии. – Доверьте его специалистам, которые делают такие операции пятьдесят раз в неделю.
   – Вы хотите сказать, что я – плохая мать, – сказала Элен, начиная трястись мелкой дрожью.
   – Нет же, – успокаивающим тоном сказал Бенсон. – Наоборот, я хочу сказать, что вы – слишком хорошая мать.
   – Это и в самом деле был для меня изматывающий год. Как вы считаете, это не сказалось к худшему на астме Марка?
   Бенсон пожал плечами.
   – Кто знает. Дети очень восприимчивы. Марк может чувствовать, насколько вы несчастливы с Рупертом.
   Слава богу, что мы не взяли детей в Кению, подумала Элен с содроганием.
   – Руперт не захочет, чтобы я ложилась с Марком в больницу.
   – Ну так не делайте этого. Навещайте его каждый день, а ночью отправляйтесь домой, чтобы как следует выспаться.
   Вечером накануне того дня, когда Марку должны были удалять миндалины, Элен и Руперт поехали на большой благотворительный бал в Лондоне, который проводился в пользу партии тори. Руперт обычно не реагировал на приглашения такого рода. Но, что удивительно, он был поклонником миссис Тэтчер, нового премьер-министра, и считал, что она нуждается во всевозможной подержке, чтобы тори остались у власти.
   – Ты не смогла бы отдать Марка на удаление миндалин в частную клинику, если бы социалисты провели налог на состоятельность.
   Бал представлял собой грандиозное мероприятие с участием нескольких министров и их жен. Для Элен вечер был сущим кошмаром. Под глазами у нее были синяки, она снова похудела, и ее черное вечернее платье пришлось в очередной раз ушивать. Элен чувствовала, что выглядит лишней на этом балу, но не могла думать ни о чем, кроме Марка на белой больничной постели и ножа хирурга, который завтра утром вонзится в его маленькое горло. Вокруг нее за каждым столиком болтали и веселились прелестные женщины, флиртовали с вежливыми гладко причесанными мужчинами. За одним столиком с Элен брюнетка в бриллиантах, с ищущим взглядом, которая уже протанцевала с Рупертом долгий танец, украдкой пожимала руку министру тори, одновременно живо беседуя с его женой.
   – Весь мир стремится только к этому, – в отчаянии подумала Элен.
   Руперт закончил очередной танец и озирался в поисках новой добычи. Господи боже, он нацелился на Аманду Хэмилтон, обожаемую жену министра иностранных дел. Вот она улыбается ему, и он ведет ее танцевать. Ей, должно быть, уже лет сорок, но она очень привлекательна – привлекательна по-своему, как женщина, которая провела своего мужа Ролло от победы к победе, которая знает всех и вся, жизнь которой размечена по общественноу календарю.
   Руперт уже встречал Аманду Хэмилтон раньше, на званом вечере в прошлом июне, и по всем правилам пригласил ее на ленч.
   – Нет, я не могй прийти, – ответила она тогда своим пронзительным высоким голосом. – На следующей неделе Эскот.
   – Тогда через неделю.
   – Нет, через неделю теннис.
   Руперт слегка опешил, но она объяснила, что Уимблдон продолжается две недели, и она непременно должна быть на своем месте среди зрителей центрального корта ежедневно в два часа дня.
   Затем, терпеливо пояснила Аманда Хэмилтон, ее ждет поездка в Америку вместе с Ролло, затем Гудвуд, а затем Шотландия.
   Теперь, держа ее в объятиях в полумраке зала, под звуки мелодии «Этот парень любит тебя», Руперт восхищался ее округлыми плечами, белыми, как магнолия. Неожиданно открылась дверь, впуская новую пару на танцплощадку, и луч света ярко осветил Аманду Хэмилтон, чья внешность напоминала о шотландских мягких туманах. аманда Хэмилтон не отвернула голову, не попыталась укрыться в тени: ее красота не была тронута увяданием и не нуждалась в полумраке.
   – Как прошел Уимблдон? – спросил Руперт.
   – О, восхитительно. Этот американец, который чуть не взял главный приз, он такой испорченный – но, боже мой! – он действительно умеет играть в теннис. Я восхищаюсь таким напором. Странно, что всем кажется естественным, когда у художника, или музыканта, или актера сложный характер, но вот от игроков в теннис – которые, по сути, творческие натуры, – ожидается благопристойное поведение. Собственно говоря, он очень похож на вас. Вас в последнее время нелестно освещали в прессе, не так ли?
   – Вы обратили внимание? – спросил Руперт.
   – Драки с судьями, интрижки с кинозвездочками, жестокое обращение с лошадьми.
   Руперт пожал плечами.
   – Вы и жену свою бьете? Поэтому она и выглядит такой несчастной?
   Руперт бросил взгляд на Элен, которая сидела, как замороженная, уставясь невидящим взором в пространство.
   – А как по-вашему? – спросил он.
   – У нее такой вид, словно дантист подпиливает ей зубы, и позабыл уколоть обезбаливающее.
   Руперт усмехнулся.
   – Не нахожу это смешным. Почему вы так скверно с ней обходитесь? Ведь она такая красивая.
   – Она променяла меня на великий пост.
   – Ее трудно винить, учитывая, что вы не пропускаете ни одной юбки – или, скорее, брюк, ведь в наши дни девушки чаще носят брюки, чем юбки.
   – Вас, как будто, заинтересовала моя карьера.
   Его рука принялась нежно поглаживать ей спину.
   – Меня поражает, как человек, обладающий столь превосходными качествами, являет внешнему миру столь отвратительный облик, и вполне этим доволен.
   – Я знаю, что думают обо мне друзья. Остальные люди меня не интересуют.
   Аманда Хэмилтон покачала головой, отчего в ее черных волосах блеснули перламутровые гребешки.
   – Когда-нибудь вам могут надоесть выступления на скачках, и вы захотите попробовать себя в чем-то более серьезном.
   – Например, попробовать увезти вас в Париж.
   – Ролло как-то сказал, что светский мужчина должен чувствовать себя оскорбленным, если Руперт Кэмпбелл-Блэк НЕ побывал в постели с его женой.
   Руперт плотнее перехватил ее за талию. Другая его рука двинулась вверх, пока не встретила обнаженное тело.
   – Мне бы очень не хотелось оскорбить Ролло, – мягко сказал он.
   – Он может оказаться вам очень полезен. Вы когда-нибудь думали о том, чтобы заняться политикой?
   – Нет.
   – У вас должно прекрасно получиться. Вы обладаете подходящей внешностью, силой личности, магнетизмом и остроумием.
   Руперт рассмеялся.
   – Но не интеллектом. Моя жена говорит, что я олух.
   – У вас достаточно здравого смысла, и я слышала, что вы прекрасно выступаете с речами после обеда.
   – Я еще лучше произношу речи во время обеда. Обращая их к одной персоне – желательно, к вам. Когда вы согласитесь пообедать со мной?
   – Мы завтра уезжаем в Г-стаад. Ах, музыка закончилась.
   Аманда Хэмилтон слабо похлопала в ладоши и повернулась к своему столику. Руперт схватил ее за руку.
   – Погодите. Через минуту она начнется снова.
   – Нет, – сказала Аманда мягко, но непреклонно. – Мы достаточно долго танцевали. Вернитесь и поухаживайте за своей бедняжкой женой. Вы оба должны прийти к нам на обед, когда Ролло вернется из Москвы в следующем месяце.
   – Нет, благодарю вас. У меня нет ни малейшего желания знакомиться ближе с вашим мужем.
   Аманда улыбнулась и похлопала его по щеке.
   – Подумайте о карьере в сфере политики. Я говорю абсолютно серьезно.
   Руперт уставился на нее без улыбки.
   – «Серьезно»! – он выделил голосом это слово. – В настоящий момент я думаю только о том, как взять золотую медаль.
   Спустя два дня Джейк Лоуэлл шел по длинным коридорам больницы Мотклифф. Он намеревался заглянуть с приветствием к главной медсестре, а еще надеялся увидеть ангельское личико сестры Уатерспун. Он должен был явиться на прием к доктору Баченнену, но по какой-то глупой фрейдистской ошибке перепутал назначенной время – а, может быть, ему не терпелось снова получить возмозность ездить верхом – и он приехал на пять часов раньше, чем следовало. Секретарша сазала, что мистер Баченнен сейчас оперирует, и сможет принять его не раньше четырех часов.
   День и без того был полон странных предзнаменований. Со вчерашнего утра шел сильный снег, и сегодня утром им с Тори пришлось буквально откапывать машину. Две сороки пересекли ему дорогу, когда он выезжал из Уорвикшира. По пути через Оксфорд ему встретилось нечетное число зеленых светофоров. От места парковки машины до входной двери больницы он дошел за пятьдесят один шаг. В лифте вместе с ним оказалось одиннадцать человек. Его гороскоп говорил, что этот день характеризуется благоприятными аспектами Венеры, и вообще представляет собой один из переломных дней типа «все или ничего». Джейк искренне надеялся, что его не постигнет последнее. Хватит с него неудач. Он загадал, что если Джони Баченнен скажет ему, что он может садиться на лошадь, то он и в олимпийскую команду сможет попасть. Индивидуальный забег 8 сентября отстоял от сегодняшнего дня ровно на полгода.
   Дежурные нянечки встретили его, как давно потерянного любимого брата.
   – Ох ты боже мой, как мы отлично ходим! С такой скоростью впору побить Себ Кой на 800 метрах.
   В больнице было очень тепло. Снаружи продолжал густо валить снег. Он превратил деревья в бесформенные глыбы, застелил чистой простыней луг. На фоне общей белизны ярким оранжевым светом горели уличные огни. Чувствуя себя совершенно отрезанным от реальности, закутанным в мягкое покрывало, Джейк спросил, где сестра Уатерспун.
   – У нее два дня отгула, – сказала Джоан, толстая веснущатая подружка ссетры Уатерспун. – Но она ужасно по вас скучала. Она оставила свой телефон на случай, если вы вдруг захотите позвонить ей домой, – добавила она, в восторге от возможности поспособствовать встрече неравнодушных друг к другу сердец.
   Джейк записал телефон. Ему нужно было как-то убить четыре часа. Что ж, можно позвонить и пригласить сестру Уатерспун на ленч. По дороге к телефонной будке он миновал несколько частных палат. Из одной доносились душераздирающие животные вопли. Так мог бы верещать кролик, попавший в западню. Вопли становились все громче и ужаснее.
   Торопясь убраться из зоны слышимости, Джейк ускорил шаг. Он свернул за угол, и тут кто-то, огромный и мохнатый, как медведь, внезапно выскочил из комнаты, налетел на него и чуть не сшиб с ног.
   – Какого хера? – рявкнул Джейк.
   Тут он увидел, что это женщина в огромной шубе из светлого меха. По лицу у нее текли слезы. Она казалась обезумевшей от страха.
   – Прошу прощения, – еле выговорила она. – Я просто не знаю, что делать, куда бежать. Это Марк. Он так ужасно кричит. Наверное, с ним что-уо случилось.
   Только тут Джейк узнал ее. Это была Элен Кэмпбелл-Блэк.
   – Где он? – спросил Джейк, повысив голос, чтобы перекрыть крики.
   – Здесь. Ему только что удалили миндалины. Они велели мне пока не приходить, но я хотела встретить его сразу после операции.
   Джейк взял ее за руку.
   – Войдем и посмотрим.
   Марк продолжал кричать. Он был белее подушки. Его белая ночная рубашка была забрызгана кровью. Джейк ласково потрепал рыжие волосы мальчика.
   – Он скоро заснет.
   – Неужели они не могли дать ему что-нибудь, чтобы прекратить боль?
   – Ему и так кололи морфий перед операцией. Сейчас каждый раз, когда он глотает, он чувствует себя так, словно его бьют топором по голове.
   Постепенно крики утихли, сменившись громкими всхлипываниями, и наконец Марк заснул беспокойным сном.
   – Теперь с ним все будет в порядке, – сказал Джейк, поправляя покрывало.
   – Точно? А п-почему он так сильно кричал?
   – Пациента будят сразу после операции, чтобы убедиться, что с ним все норамльно. Мы прошли через такую же точно историю с Дарклис и Изой. Когда они проснулись на следующий день, они прекрасно себя чувствовали. Дарклис к вечеру была уже веселехонька, ела мороженное и малиновое желе. А когда проснулась, то спросила: «Когда мне будут удалять миндалины?»
   Элен уставилась на него в изумлении, словно ео сих пор не прислушивалась к его словам.
   – Ч-что… Джейк? Джейк Лоуэлл? – медленно произнесла она. – Я тебя не узнала.
   – Ты вряд ли была способна кого-либо узнать.
   Внезапно Элен подпрыгнула, когда из коридора донеслись такие же ужасные вопли.
   – Не переживай, – успокаивающе сказал Джейк. – Это просто еще одного ребенка привезли с операции. Они все так кричат.
   Разбуженный Марк снова стал плакать. Элен бросилась к нему.
   – Не плачь, ангел мой! Ну прошу тебя!
   Через пару минут Марк опять заснул. Они подождали четверть часа. Каждый шум казался в тысячу раз громче обычного – автомобильные гудки, доносящиеся с улицы, смех нянечки в коридоре, даже шум снега, падающего на подоконник за окном. Но Марк не просыпался. Джейк посмотрел на часы.
   – Пойдем. Тебе надо выпить.
   – Я не могу его оставить.
   – Можешь. Я попрошу свою знакомую, няню Джоан. Если Марк вдруг проснется, она позвонит нам в кафе, и ты сможешь тотчас вернуться к нему.
   Снаружи до сих пор падал снег – тяжелые снежинки, похожие на гусиный пух, согнули своей тяжестью бирючины в больничном саду, садились на воротник шубы Элен, налипали на носки ее кожаных сапожек, липли к ее ресницам. Джейк шел медленно. Под ногами было скользко. Он не может позволить себе упасть; нет, только не сегодня! Они дошли только до автостоянки, и тут Элен снова впала в истерику.
   – Нет, я не могу уйти. О, прошу прощения!
   Джейк довел ее до своего лендровера и усадил на журнал «Верховая езда». Снег завалил все стекла. Джейк ничего не мог придумать, чтобы помочь Элен, он только похлопывал ее по плечу и приговаривал «Ну, не надо. Уже все прошло».
   Постепенно ее истерические рыдания утихли и перешли в отчаянные всхлипывания, от которых она содрогалась всем телом.
   – Прошу прощения, – повторяла она все время. – Я такая идиотка. Пожалуйста, пожалуйста, извини меня.
   – Если мы не хотим оба умереть от гипотермии, – сказал Джейк, – нам придется найти это кафе.
   Элен вдруг заметила, что Джейк легко одет, его туфли промокли, и он стучит зубами от холода.
   – Я прошу прощения, – снова сказала она дрожащим голосом. – Я не могу идти в кафе в таком виде.
   Джейк протянул Элен ее сумочку.
   – Ну так припудри нос, и пойдем.
   В кафе Джейк нашел Элен место у камина и отправился за тройными бренди. В зеркале над баром он видел Элен, которая пустым взглядом уставилась перед собой, ломая пальцы. О господи, подумал он, ей самой пора ложиться в больницу. Джейк вернулся с бокалами к столику и протянул один бокал Элен. Она не сразу взяла его.
   – Я – преданный сенбернар, который с трудом прорвался сквозь снега и принес тебе жизненно необходимые припасы, – сказал он.
   Элен не ответила.
   – Ну выпей же, это действительно помогает.
   Джейк обратил внимание, как худы ее ноги в дорогих сапожках. И юбку поддрживал на ней только пояс, в котором была продлана дополнительная дырочка. Элен сделала глоток, скривилась, поперхнулась, и глотнула еще раз. Она хотела бы, чтобы этот вкус не напоминал ей так сильно о той последней ночи в Кении.
   – Где Руперт?
   – Уехал кататься на лыжах.
   – Мог бы никуда не ездить. Здесь полно снега. Когда он возвращается?
   Элен пожала плечами.
   – Через пять дней. Или через неделю.
   – А тебя оставил в одиночку справляться с этим всем?
   Элен протянула худые, дрожащие руки к огню.
   – Я должна вернуться к Марку, – беспокойно сказала она.
   – Нет, не должна. Нам позвонят сюда, если он проснется.
   – Быдный малыш, ему так больно, – сказала Элен. – Он так радовался, что его везут в больницу. Что все дарят ему подарки и обращают внимание на него, а не на Таб, как это обычно происходит… все, кроме Руперта, конечно.
   – Марка лучше бы перевести в общую палату. Другие дети отвлекут его от боли в горле. Дарклис и Иза вообще не хотели возвращаться домой.
   В кафе непрестанно входили люди, стряхивая с обуви снег. По другую сторону камина пара студентов последнего курса в шарфах цветов колледжа насыщались яйцами по-шотландски и пинтой пива. Волосы Элен блестели в свете огня из камина; ето была единственная яркая черта в ее облике. Вдруг из-под ее темных очков снова потекли слезы.
   – О господи, – сдавленно пробормотала она.
   – Ничего страшного. Не волнуйся.
   – У меня нет носового платка.
   Джейк собрал бумажные салфетки со всех соседних столиков и отдал ей. Официантка, которая поддерживала столики в порядке к приходу посетителей, неодобрительно поцокала языком, когда ей пришлось заменить салфетки.
   – Дать вам меню, сэр? – подчеркнуто спросила она.
   – Да. Попозже. А прямо сейчас не могли бы вы принести нам еще два бренди? – Он дал ей банкноту в пять фунтов, добавив: – Оставьте сдачу себе.
   Официантка с любопытством поглядела на Элен. Должно быть, кто-то умер в больнице, подумала она. Затем она повнимательнее пригляделась к Джейку. Где-то она видела это лицо с темными задумчивыми глазами. Наверняка. Может быть, в «Поддарк», или в «Ямайка Инн».
   – Кто этот человек у камина? – спросила она барменшу. – Где я его могла видеть?
   – По-моему, он спортсмен. Ну да, точно – жокей, выступает в состязаниях по конному спорту. Тот самый, который сломал ногу. Помнишь, доктор Миллетт нам рассказывал? Они даже думали, что придется ампутировать, но он боролся, как мог, и все-таки победил. Как его зовут: Руперт Лоуэтт? Джек Лоуэтт?
   – Джейк Лоуэлл, – сказала официантка, забирая сифон с содовой.
   – Вот ваш заказ, мистер Лоуэлл, – сказала она, ставя бокалы с бренди на столик. – Сколько вам содовой? Могу я попросить у вас автограф для моей племянницы? Она в восторге от лошадей.
   Джейк нацарапал подпись на обороте ее блокнота для заказов и повернулся обратно к Элен. Он чувствовал некоторый абстрактно-академический интерес к вопросу, почему она находится в столь ужасном состоянии. Джейк никогда не восхищался внешностью Элен: она была на его вкус слишком худой, слишком изысканной и великосветской, а, кроме того, она была для него частью Руперта и потому – нечистой. Но сегодня он почувствовал к ней симпатию, как когда-то к Маколею, и вообще ко всем, кто пострадал от Руперта. Джейк уже почти год не ездил на соревнования, и был не в курсе последних сплетен. Разумеется, он читал про историю с Самантой Фрибоди – но это было слишком давно, чтобы дать такой травматический эффект.
   – Марк – прелестное дитя, – сказал Джейк.
   Элен бледно улыбнулась.
   – Да, и еще он очень сообразительный. Ему еще нет четырех, а он уже начал читать.
   – Руперт уже сажал его на лошадь?
   – У Марка аллергия на лошадей.
   – Родился не в той семье, а? Ты уверена, что у него нет аллергии на собственного отца?
   – Руперт считает его маменькиным сынком, – горько сказала Элен. – Не может дождаться, когда уже Марка можно будет отдать в подготовительную школу.
   – Куда вы собираетесь его отдать?
   – В Сент-Августин, если Руперт настоит на своем.
   – О господи, только не туда! – в ужасе воскликнул Джейк.
   – Какой был Руперт в школе? – спросила Элен.
   – Такой же, как сейчас: Торквемада.
   Элен быстро глянула на него с внезапным пониманием.
   – Ты всегда его ненавидел?
   – Уже двадцать лет.
   – У него было ужасное детство, – сказала Элен. – Мать его не любила.
   – У нее был хороший вкус, – сказал Джейк.
   Появилась официантка, теперь она была воплощением приветливости.
   – Вы готовы заказывать? И могу ли я попросить у вас автограф для дочери нашего администратора?
   – Да. Бифштекс, почки, жареную картошку, цветную капусту и сыр, – сказал Джейк.
   – Я ничего не хочу, – запротестовала Элен.
   – Не говори глупостей. И принесите красного вина, – добавил он, обращаясь к официантке. Минутой позже он сказал: – Я раньше часто отказывался от еды, пока Дино Ферранти не обратил меня в свою веру. Он всегда говорил, что 7/8 депрессии составляют усталость и недоедание.
   – Мне нравился Дино, – сказала Элен. – Он милый.
   – Нам всем он нравился, – сказал Джейк. – Фен ужасно по нему скучает, но она слишком самолюбива, чтобы в этом признаться.
   Принесли ленч, и Джейк взялся за нго так основательно, как умеют только худые люди. Элен вдруг обнаружила, что она все-таки голодна после всех переживаний. Бифштекс и почки были превосходными, а подливка была с вином.
   Джейк одобрительно кивнул, когда она принялась за еду.
   – Как Роки?
   – Руперт считает, что это лучшая из лошадей за всю его жизнь.
   – Ну, он за него и заплатил соответственно.
   – Как Маколей?
   Лицо Джейка смягчилось.
   – Он – совсем другое дело. После того, как умер Сейлор, я поклялся, что больше не стану настолько привязываться к лошади. Но Маколей добрался до моей души. Если бы он умел читать, он мог бы вести самостоятельный образ хизни. Его нельзя назвать лошадью действительного мирового класса, но он невероятно умен и сердечен.
   – Руперт ему не нравился.
   Джейк ухмыльнулся.
   – Это у нас с ним тоже общее.
   Элен начала хорошо, но в конце концов не одолела и половины ленча. Она сильно раскраснелась, потому что была тепло одета, и выглядела так, словно у нее температура.