Курков Андрей. Пуля нашла героя (География одиночного выстрела - 3)

   - Ну, голубчик, это да! - сказал он улыбаясь. - Вы тоже понюхайте, товарищ Банов, а вот Кларе нельзя! Она - будущая мать!
   Банов понюхал содержимое грелки - глаза сразу покраснели и выпучились.
   - Самогон? - спросил он у солдата.
   - Первач! У нас к одному родители приехали, вот привезли пять таких грелок - три для офицеров и две для солдат...
   - Так это что, ты от солдат отнял, чтобы нам принести? - голос старика враз зазвучал сердито.
   - Нет, это офицерская... - пробормотал испуганный солдат.
   - А-а, офицерская... ну хорошо, - успокоился Эква-Пырись. - Солдат никогда обижать нельзя, солдат и крестьян!.. У тебя часы есть?
   Солдат посмотрел на свои часы и кивнул.
   - Правильно ходят? - спрашивал старик.
   - Ага.
   - Будет у меня к тебе просьба: оставь их нам до утра, - попросил Эква-Пырись.
   - Но нельзя же...
   - Что ж ты, хочешь, чтоб мы не знали, когда Новый год наступил? - строго спросил старик.
   Молча солдат снял часы с руки и протянул их Эква-Пырисю.
   Вечером, когда принес солдат ужин, Банов, Клара и старик кушать не стали. Уговорили они солдата оставить им судок, поставили его у костра, почти что в самое пламя, чтобы еда не остывала, и стали готовиться к новогоднему застолью.
   Старик каждые пять минут на часы поглядывал. Банов расстелил вокруг костра четыре шинели, так, чтобы можно было где угодно садиться и ходить, на снег не наступая.
   Клара выбрала место для доски, потом обложила доску картоном и крышками от посылок, чтобы было больше твердой поверхности, а потом уже вилки-ложки разложила.
   Наконец сели "к столу". Свечи зажгли. Поставили на письменную доску широкую судковую миску с супом. Достали ложки.
   - Сколько там времени? - спросил Банов. Эква-Пырись наклонился к свече, подставил к ее пламени руку с часами так, что огонек сразу в кругленьком стекле отразился.
   - Полдвенадцатого.
   Ели не спеша, дотягиваясь своей ложкой до миски с супом и потом медленно донося полную ложку до рта.
   - Мне вчера ночью сон приснился, - заговорил старик. - Забавный такой сон. Я вообще сны люблю очень. Так вот: иду я во сне по снегу куда-то по своим делам, кажется, на сходку. Иду себе и вижу впереди верстовой столбик, а на нем два указателя-стрелки. Подошел я поближе, остановился. Вижу - на той стрелке, что вперед указывает, написано "СОЦИАЛИЗМ", а сколько до него верст, не указано. А на той, что направо показывает, написано "СЧАСТЬЕ - 3 версты". Ну, я удивился, конечно. Думаю: как же это так, что социализм и счастье в разных местах как бы находятся. Взяло меня любопытство. Что, думаю, три версты - это сорок минут ходу, ну и сорок минут назад. Значит, на сходку только часа на полтора опоздаю, зато расскажу товарищам, что там увидел. Ну, пошел я туда, к "СЧАСТЬЮ". А было это утро, снег серебрится на солнце, воздух такой бодрящий. Шел, шел и вижу впереди постройки. Приблизился - передо мной большой такой хутор на три дома с амбарами. Во дворе лошадка запряженная в телегу стоит, и пар у нее от морды идет - дышит животное. Подошел я к калитке, проверил, нет ли собак непривязанных - я, знаете, собак очень не люблю. Кошек люблю, а собак нет. Вроде, вижу, нет собак. Зашел я и пошел к самому большому дому. На крыльцо поднялся, веничком снег с сапогов струсил и постучал. Открывает мне дверь мужик в поддевке: борода рыжая, глаза синие-синие. Русский мужик, одним словом. Ну, я его спрашиваю: "Тут, что ли, счастье?". А он мне: "Тут оно, тут. А вам кого, господин, надобно?" Я ему: "Как кого? Хочу на счастье посмотреть!" А он: "Ну вот, смотрите!", и руками обвел окрестности. Я его сразу не понял, а потом дошло до меня, что это так хутор называется. Хутор "СЧАСТЬЕ". Ну, помню, рассмеялся я тогда от души. А потом попросил мужика меня на телеге назад, к тому верстовому столбику отвезти. Вот такой сон был...
   После рассказа принялись за второе, вторую миску на середину письменной доски выставили. А в миске - три котлеты по-пожарски и картошка разваренная, рассыпчатая, в желтых пятнах растаявшего масла.
   Снова поднес Кремлевский Мечтатель руку с часами к свече, наклонился, губами зашевелил.
   - Без трех полночь! - сказал и посмотрел на Банова и Клару с хитроватой доброй улыбкой. - Ну что, мужчинам можно приготовиться, а вот вам, Клара, нельзя ничего такого, вы будущая мать.
   И, сказав это, взял старик лежавшую рядом грелку. Открутил резиновую пробку, понюхал еще разок и застыл так с грелкой в руке, глядя на часы.
   - Жалко, что здесь курантов не слышно, - проговорил он негромко, все еще следя за минутной стрелкой. - Я куранты очень люблю! Есть в них что-то державное... Ну... С Новым годом!
   Клара радостно хлопнула в ладоши. Банов придвинулся поближе к старику.
   Старик пригубил из грелки, тут же зашипел, заойкал, стал глазами по столу шарить, схватил свою ложку, зачерпнул ею картошину из миски и в рот отправил. После этого передал грелку Банову.
   Банов тоже пригубил, потом глотнул хорошенько и после этого спокойно потянулся за своей картошиной.
   Выпили после этого еще разок по глотку и решили оставить первач на потом, на майские праздники. Аккуратно закрутил старик пробку и положил грелку рядом с собой.
   Потом пили чай, сладкий, медовый. Был он, видно, и заварен в большой, литровой, должно быть, кружке-миске, которая ставилась всегда последней в рамку судка. Передавали кружку-миску из рук в руки, и ходила она так по этому треугольному кругу минут пятнадцать, пока не кончился чай.
   - Ничего, - сказал старик. - Позже еще заварим. Снегу растопим, а заварки у нас много. И сахар есть! Пойдемте теперь к елке!
   Банов и Клара переглянулись удивленно, но послушно поднялись на ноги.
   - Свечи возьмите! - сказал старик.
   Подошли со свечами к украшенной елочке. Посмотрели на Эква-Пырися.
   - Давайте, как положено, - весело заговорил он, - Хоровода у нас втроем не получится, но вокруг елки походить надо!
   Попробовали они руки соединить вокруг елки, но не получилось - ветки с иголками сразу в лицо полезли. Тогда походили они просто так, со свечами горящими в руке три раза в одну сторону вокруг елки, три раза в другую.
   - Ну хватит, - скомандовал Эква-Пырись. - Теперь давайте под елочку заглянем, может, там подарки нам есть!
   Присели все трое на корточки, посветили свечами под нижние лохматые ветки и действительно увидели там холщовый почтовый мешок внушительного размера.
   Протянул старик короткую ручку, дотянулся до мешка, вытащил его из-под елки. Развязал бечевку, которой мешок завязан был, и вытащил оттуда три посылки. На одной поверх адреса было написано "Василию Банову", на второй "Уважаемому Эква-Пырисю", а на третьей - "товарищу Кларе".
   Взял каждый в руки свой подарок. Раскрыли. Банов вытащил из посылочного ящика несколько пачек "Беломорканала", огромного размера свитер с вывязанным портретом Эква-Пырися на груди, две пары носков и маленькое круглое зеркало.
   - Ну спасибо! - проговорил он, потрясенный.
   - Да-а, - махнул рукой старик, спокойно просматривая содержимое своего подарка. - Свитер хороший, теплый, от нанайцев подарок. Но размер какой! Словно на Жаботинского вязали.
   Клара вытащила из своего посылочного ящика сержантскую сумку и целый ворох разноцветных атласных отрезов.
   - Это ребенка пеленать, - объяснил, посмотрев на Клару, Кремлевский Мечтатель. - Подкладка от костюмов... Мне их много присылают, но все не того размера...
   Потом, помолчав немного, старик добавил:
   - Если мальчик родится - назовите его Володей или Сашей. Хорошо?
   Банов посмотрел вопросительно на Клару, на ее округлившееся от беременности приятное лицо.
   Клара сначала пожала плечами, затем кивнула. Эква-Пырись радостно, широко улыбнулся. Поднес свою свечу к часам.
   - Пойдемте чай заваривать! - сказал и, так и не "выпотрошив" содержимое своего подарка, держа посылочный ящик в руках, поднялся на ноги и, не спеша, скрипя снегом, пошел к горевшему метрах в пятнадцати костру.
   Глава 31
   Уже взлетев на положенную высоту, самолет развернулся, и яркий луч солнца, пробившийся через иллюминатор, на мгновение ослепил Добрынина. Он задернул занавесочку и вспомнил свой первый полет. Было это давно, еще до войны. Тот самолет дрожал, а народный контролер постоянно сползал с узкого сидения, оглушенный ревом двигателей.
   В этот раз все было по-другому. Вибрации в самолете почти не чувствовалось, шум тоже был вполне приемлем, и желания заткнуть уши не возникало. Сиденье было удобное, с подлокотниками. Впереди стоял столик, над ним - руку протяни и достанешь - к стенке на ремешках был пристегнут термос, на котором была приклеена бумажка с надписью "Горячий чай".
   Добрынин отстегнул термос, снял крышку-чашку, налил себе чая.
   Глотнув, заглянул за занавеску в иллюминатор, посмотрел вниз, прикрывая глаза ладонью от бьющего сверху солнца.
   Внизу лежала осенняя Родина, желтые поля, желто-красно-зеленые леса, дороги, деревни.
   От этого возбуждающего ощущения высоты Добрынин наполнился бодростью и почувствовал себя молодым, полным сил. Вдохнув полной грудью воздух, оглянулся - захотелось что-то громкое сказать, но не было никого больше в салоне.
   Посмотрел под ноги - вещмешок и пакет, переданный, Волчановым, лежали рядом с сиденьем.
   "Дай-ка, посмотрю, что там", - решил Добрынин.
   Положил пакет на столик, развязал бечевку, бумагу раз вернул.
   Взял в руки папку, лежавшую сверху.
   "СМЫСЛОВОЙ ПЕРЕВОД ТЕКСТА КУЛЬТОВОЙ КНИГИ УРКУ-ЕМЕЦКОГО НАРОДА
   (для служебного пользования, из здания ЦК не выносить)"
   Добрынин, прочитав надпись на папке, немного смутился и даже испугался. Ведь раскрыть эту папку значило нарушить написанное на ней распоряжение. "Но, думал он, - перевод-то мне дал Волчанов, и саму кожаную книгу в Москву я привез, так, может, и я могу прочитать, что в ней было написано?" Но эта/мысль не удовлетворила совесть народного контролера. Ее удовлетворила другая мысль: "Ведь Волчанов дал мне папку именно для того, чтобы я прочел!"
   И, развязав тесемочки, Добрынин бережно раскрыл папку, вытащил оттуда несколько листов отпечатанного на пишущей машинке текста.
   "ОТ ПЕРЕВОДЧИКА
   Уважаемые товарищи. Работа над переводом была усложнена тем, что других образцов ныне мертвого урку-емецкого языка нигде не существует. Поэтому литературно-дословный перевод сделать не удалось. Используя новейшие достижения советской науки, удалось составить смысловой перевод, а значит, весь смысл книжного текста в этом переводе сохраняется, но сам перевод получается в 6-10 раз короче текста "кожаной книги" ввиду того, что многие метафоры и выражения урку-емецкого языка не подлежат переводу на русский.
   Переводчик".
   Прочитав вступление, Добрынин пожал плечами. Ему не было ясно, что хотел сказать переводчик. Разве что то, что перевод оказался слишком коротким?
   "...Эква-Пырись сказал: счастье придет в снежную страну тогда, когда умрет вечнозеленая птица, которая знает многое. Родилась она от южного медведя и моржа и потому в старости своей обрастет бурым мехом, который со временем посеребрится. Перед смертью она не будет летать, а будет только ходить медленно, в развалку, и тогда надо будет идти за ней, куда бы она ни шла. Потому что пойдет она в это время в страну счастья, где будет столько счастья, что всем урку-емцам хватит. Но нельзя брать с собой чужаков, нельзя брать с собой якутских рыбаков и эвенкских охотников, потому что не хватит на них счастья, и тогда начнется братоубийственная жестокая война, в которой погибнет урку-емецкий народ из-за своего миролюбия, доброты и малой численности. Взять можно будет с собой только двух вскормленных урку-емецкими женщинами медвежат, и одного из них надо будет принести мне в жертву сразу после прихода в страну счастья, а второго - выпустить там на свободу, и пусть найдет он себе там пару, каким бы зверем эта пара ни оказалась, и то, что родится потом от этой пары, оберегайте! Может, будет это другая птица, а может, невиданный зверь, который поведет в своей старости ваших потомков в следующую страну счастья. Потому что в первой стране счастья хватит только на вас и на детей ваших, а внукам вашим его уже не достанется. И еще запомните: перед тем, как идти, снимите и оставьте в прошлом вашу обувь и при переходе границы из одной страны в другую всегда поджигайте за собой реку, которая разделяет эти страны! Не думайте о рыбе в этой реке, думайте о рыбаках, которые могут тайком идти за вами".
   Дочитав, Добрынин задумался. Все это было похоже на сказку, и если б не шла речь об урку-емецком народе, если б не упоминался там Эква-Пырись - а Добрынин хорошо знал, что урку-емцы так называют Ленина, - то и не стоило бы думать над этим странным текстом. Но все равно мысленное ехидство не могло не возникнуть в голове у народного контролера. Ведь начиналась книга тем, что все/ дальше рассказанное рассказано было Эква-Пырисем, то есть Лениным. А разве Ленин так говорил? Нет, не говорил так товарищ Ленин - это Добрынин прекрасно знал, ведь уже не один десяток, а может, и не одну сотню рассказов и воспоминаний о Ленине прочитал он. Да, часто любил он говорить о счастье, но всегда - о счастье русского народа, а не о счастье урку-емцев. Может быть, перевод был неправильный? Может быть, переводчик специально неправильно перевел, тем более что, судя по вступлению, проверить его некому. Пишут же они, что урку-емецкий язык умер! Хотя что это значит - не понятно. Глубже задумался Добрынин, Дмитрия Ваплахова вспомнил, вспомнил, как много лет назад Ваплахов называл себя народом, как говорил: "Умру я-и больше не будет урку-емцев, а ты умрешь - русский народ все равно будет..."
   Нет, трудно думать в самолете, даже негромкий рев двигателей мешает, солнце, пробивающееся через закрытый занавеской иллюминатор, тоже мешает. Все мешает!
   И положил Добрынин перевод обратно в папку, тесемочки завязал. Отложил на край стола, а из пакета вытащил книжку - ту, что товарищ Тверин просил Волчанова ему, Добрынину, передать. Книжка была большая, в твердой блестящей обложке, на которой нарисован был товарищ Ленин, играющий с кем-то в шахматы. "Рассказы про Ленина", том четвертый.
   "Странный этот урку-емецкий язык, - подумал Добрынин. - Надо же, чтобы они так сложно имя Ленина перевели! Надо же - Эква-Пырись - и не выговоришь без тренировки..."
   Раскрыл Добрынин книгу, а в голове все еще мысленная путаница длится из-за прочитанного перевода.
   "Нет, - твердо решил народный контролер. - Надо после этого перевода что-то понятное прочитать, а то и голова заболеть может".
   И тут одна интересная мысль подсказала ему, что после непонятного читать понятное - это все равно, что спирт компотом запивать - такое же облегчение наступает, только не в животе, а в самой голове, в той ее части, где мысли рождаются.
   Улыбнулся Добрынин, сам своим мыслям удивляясь, пролистнул титульный лист книги и решил тут же первый по порядку рассказ прочитать.
   Рассказ назывался "Ленин и шпик".
   "Как-то зимой, еще до революции, вернулся тайком Владимир Ленин из эмиграции и поселился нелегально в Петербурге. Была тогда у него фамилия Иванов. И документы у него были на эту фамилию. Когда границу переходил показал жандармам-пограничникам поддельные документы, а те и не заметили, пропустили. Но не все в царской России дураками были. Пронюхало про приезд Ленина Третье отделение. Вот как-то надел Ленин парик и шапку-ушанку, пальто тоже надел с бобровым воротником. Выходит на улицу и в сторону Невского идет, а за ним следом - шпик. Несколько дней прошло, прежде чем узнал Владимир Ленин, что за ним следят. Зашел он как-то в булочную Филиппова булок купить, а булочник и говорит ему шепотом, мол, следят за вами, господин хороший. Потом уже и сам Ленин увидел: куда он ни пойдет - один и тот же человек в серой шинели без погон и в медвежьей шапке, какую ямщики носят, следом за ним ходит. А если дома Ленин сидит, то этот же человек внизу на улице под домом топчется и на его окна посматривает. Заинтересовался Ленин шпиком, много о нем думал. Как-то ночью, дописав очередную брошюру, выглянул в окно, а там метель, холод, ветер завывает и никого не видно.
   "Интересно, где же он? - подумал Ленин. - Не замерз бы насмерть в такую погоду".
   Выглянул из квартиры на парадную лестницу - видит, стоит он, бедняга, ладонь о ладонь трет. Лицо красное. Стоит на полпролета ниже, у окна. И вид у него такой жалкий.
   - Голубчик, - окликнул его Ленин. - Поднимайтесь, хоть погреетесь немного.
   - Да нет, спасибо, - отвечает шпик. - Как-то неудобно...
   - Не стесняйтесь, я ведь знаю, кто вы! - сказал Ленин. - Заходите, чайку выпьем.
   - Ну, раз знаете, - сказал, вздохнув, шпик. - Тогда можно.
   Поднялся, зашел к Ленину. Сели они за стол на просторной кухне - квартира была огромной и принадлежала рабочему Иванову, который на это время в Германию уехал. Ленин чайник на плиту поставил, дровишек в огонь подбросил. Достал жестянку с хорошим английским чаем.
   - Ну, давайте познакомимся, уважаемый, - сказал Ленин.
   Шпик привстал.
   - Илья Семенович Зарацкий, - представился он.
   - Ну а я - Владимир Ильич, да вы, наверно, знаете!
   - Знаю, - признался шпик и снова сел за стол, придержав полы серой шинели.
   - Сейчас согреетесь, - сказал Ленин. - Вы какой чай любите, крепкий?
   - А всякий, спасибо.
   Когда чай заварился и Ленин разлил его по чашкам, тогда уже и беседа живее потекла.
   Пили они чай, жевали баранки, купленные Лениным накануне у Филиппова.
   - А вот скажите мне, дорогой Илья Семенович, давно вы уже работаете, ну, этим...
   - Агентом... - подсказал Зарацкий.
   - Ну да, агентом.
   - Да уже лет восемь, - сказал, попивая чай, шпик. - Как университет закончил, так и устроился.
   - Ну и нравится вам ваша работа? - интересовался Ленин.
   - Летом нравится, а зимой нет, - признался шпик.
   - Вот как! И что же вы не поменяете?
   - Платят хорошо, - сказал Зарацкий. - И семью кормить надо. У меня ведь мама старенькая, сестра с двумя детьми вдовствует...
   - Ну а что вы о будущем думаете? Как вы будущее России видите?
   - Да... я... я не знаю, не вижу пока...
   - А давайте я вам про будущее России расскажу! Еще чаю?
   - Да, пожалуйста.
   Добавил Владимир Ильич чаю Зарацкому и стал ему о послереволюционном будущем рассказывать, и про гражданскую войну рассказал - ничего не скрыл, и про голод, и про первые урожаи, про ГОЭЛРО и про Магнитку.
   С жадностью ловил шпик каждое слово Ленина. Даже про чай забыл, и уже, наверно, давно остыл чай в его чашке. А он все слушал и слушал.
   - Ну-с, голубчик, хотели бы вы жить в таком будущем? - спросил под конец Ленин.
   - Кто ж откажется, - сказал восхищенный Зарацкий. - Только вот не знаю, нужна ли будет в будущем моя профессия...
   - Ну, об этом вы, голубчик Илья Семенович, не беспокойтесь. Вы мне домашний адрес напишите свой, может, я вас когда-нибудь и порадую.
   Метель за окном стихла.
   Написал шпик Владимиру Ильичу свой адрес. Потом извинился, сказал, что ему пора на улицу, ведь именно там у него пост - и проверить могут. За чай поблагодарил и ушел.
   Прошло лет восемь. Уже и революция свершилась, и война гражданская подходила к концу. И в один день получил Илья Семенович Зарацкий повестку из Кремля. Испугался страшно, думал, что посадят его в тюрьму, потому что до революции за революционерами шпионил. Но все-таки пошел. Подал в воротах Кремля повестку дежурному красноармейцу. Тот провел его в штаб, а из штаба отвели его прямо к товарищу Ленину.
   - Ну вот и свиделись, - улыбнулся ему Владимир Ильич. - Здравствуйте! Как мама? Как сестра с детьми? Все ли в порядке дома? Где работаете?
   - Мама умерла, - сказал Зарацкий. - Сестра в армейской столовой посудомойкой работает, дети ее в деревне у тетки. Ну а я... я не работаю...
   - И очень зря, - сказал Ленин. - А хотите работать?
   - Вне всякого сомнения, хочу, - сказал Зарацкий.
   - Ну вот и хорошо, Илья Семенович. Можете завтра же приступать. Пойдите к товарищу Дзержинскому, я ему о вас рассказывал. И завтра же в семь утра на работу! Ясно? Зарацкий радостно улыбнулся, руку пожал Ленину. Так началась его новая трудовая жизнь. И даже сейчас, давно уже пенсионер, заходит он в строгое кирпичное здание посмотреть, как нынче работают его ученики и ученики его учеников. Заходит, помогает советами, рассказывает о прошлом; Рассказывает и о товарище Ленине, необычное знакомство с которым так изменило его дальнейшую жизнь.
   (Записано со слов И. С. Зарацкого.)"
   Закрыл Добрынин книгу.
   Душевное тепло возникало в нем каждый раз, когда читал он рассказы или воспоминания о Ленине. И умственное спокойствие тоже возникало, все было понятно и светло. И думать о прочитанном было не только приятно, но и полезно, так как каждый рассказ обогащал Добрынина своим очевидным смыслом.
   И находившемуся в приподнятом состоянии духа Добрынину снова захотелось посмотреть из иллюминатора вниз. Отодвинул он занавеску, глянул вниз.
   Увидел там железную дорогу и состав красных цистерн. "Донорский поезд", понял он.
   Железная дорога петляла, и петлял вместе с ней красный состав, объезжая высокие желтые холмы. На холмах паслись лошади и коровы. Кое-где виднелись маленькие, в несколько изб, деревеньки.
   Гордость заполняла сердце Добрынина.
   "Какая ты большая, - думал он. - Какая ты красивая, моя Родина".
   Эти мысли повторялись и повторялись, и убаюкивали они народного контролера, навевали дрему.
   И задремал Добрынин со счастливой улыбкой на лице. Задремал вопреки негромкому шуму моторов, вопреки снова заглянувшему в иллюминатор солнцу.
   Глава 32
   Горячее крымское лето привлекло в Ялту тысячи и тысячи отдыхающих. Дома отдыха и санатории наполнились до предела. И даже в Доме творчества писателей столовая перешла на двухсменный режим работы - просто не помещались там все отдыхавшие и творившие писатели одновременно.
   Саплухов с удовольствием согласился есть во вторую смену: он еще с весны искал причину, чтобы куда-нибудь пересесть от Грибанина и своей секретарши. И теперь он сидел за столиком один: во вторую смену зал столовой был наполовину пуст. Приятно было расслабленно пережевывать пищу, не слушая никого, сосредоточась на собственных мыслях.
   Шел уже десятый месяц напряженной научной работы Костаха Саплухова. Вчера он отослал заказным письмом отчет о проделанном, отослал своему руководителю академику Бахману в Институт русского языка и литературы имени А. С. Пушкина. Отчет был больше чем впечатлительным. Но и кроме отчета было немало других свидетельств успешной работы молодого ученого. Вот-вот должен был выйти с его предисловием и комментариями первый том сборника стихотворений Неизвестного Поэта. А у него на столе лежала уже готовая половина следующего тома.
   Попугай, как неиссякаемый тянь-шаньский источник, начитывал все новые и новые стихотворения, и теперь все начитанные им произведения явно принадлежали перу этого Неизвестного Поэта. Уже не надо было заниматься определением авторства - все было настолько очевидно, что Саплухов узнавал стиль буквально после первой же строчки.
   В журнале "Дружба народов" вышел сокращенный вариант романа Грибанина о Неизвестном Поэте. Саплухов, несмотря на настойчивые просьбы автора, не прочитал этот роман. Сюжет он знал достаточно подробно благодаря застольным разговорам, так что тратить драгоценное время на "повторение пройденного" не имело смысла.
   Вечером Саплухову в номер принесли телеграмму из Москвы.
   "Ждем 26-го 13.00 открытие памятника Неизвестному Поэту Новодевичьем кладбище. 19 августа Неизвестный Поэт принят члены СП СССР (посмертно). Секретариат СП СССР".
   Прочитав, Саплухов облегченно вздохнул. Ему давно хотелось в Москву, домой, хотя бы на недельку. А тут как раз была серьезнейшая причина.
   "Надо будет, конечно, выступить на открытии памятника, - думал он. - Но это не трудно, это не трудно..."
   На следующее утро он заказал один люкс на московский поезд и, вернувшись в номер, стал собирать вещи.
   Попугай Кузьма внимательно наблюдал за радостно-суетливым ученым.
   Саплухов, в какой-то момент поймавший на себе взгляд птицы, остановился и задумался. Понял он, что надо кому-то поручить кормить попугая.
   Взял клетку и поднялся на третий этаж. Постучал в дверь Нины Петровны. Никто не ответил. На всякий случай толкнул дверь - и она открылась.
   В комнате никого не было.
   Костах Саплухов сдвинул печатную машинку на край стола, а вместо нее поставил туда клетку с Кузьмой. Взял лист бумаги и ручку. Написал: "Уважаемая Нина Петровна. Я уехал в Москву по срочному делу. Буду дней через пять. Отдыхайте и кормите попугая. Он, кажется, ест все подряд. С уважением, Костах Вагилович".
   Вернувшись в свою комнату, ученый допаковал чемодан и, закрыв двери на ключ, поспешил на городскую автостанцию, чтобы успеть на ближайший автобус до Симферополя.
   Глава 33
   Наступил март, и тонкие снега, покрывавшие холмы и равнины Подкремлевских лугов, затаяли, испрозрачнились и постепенно ушли водою в черную плодородную землю, сразу же отозвавшуюся на это свежей светло-зеленою травою и полевыми растениями. Солнце с каждым днем на дольше задерживалось на синем безоблачном небе, отогревая и пробуждая природу. Откуда-то, должно быть с Севера, потянулись многочисленные стаи птиц.
   Растаял снег и вокруг вечного подкремлевского костра, у которого каждый день просиживали за работой, едой и просто разговорами трое обитателей этого раеподобного места.
   Живот у Клары заметно увеличился, но, как сказал старик Эква-Пырись, "на глазок ей до родов еще месяца три..."
   Чувствовала себя Клара хорошо, но спала теперь намного больше, ложась спать и после обеда часика на два, и сразу после ужина, оставляя Кремлевского Мечтателя наедине с Бановым у костра.