Курков Андрей. Пуля нашла героя (География одиночного выстрела - 3)

   Таня медленно прошла вдоль ряда фотографий. Добрынин следовал за ней.
   На фотографиях была запечатлена история спиртозавода, портреты ударников, в том числе Дмитрия и самого Добрынина. Там же была фотография спасенного мальчика.
   Подошли к личным вещам Ваплахова.
   - Вот этот пиджак и кепку он купил в Сарске с первой зарплаты, - сказал Добрынин. Таня обернулась и кивнула.
   - Вы ведь его давно знали, - сказала она.
   - Да, - ответил Добрынин. - Мы с ним на Севере подружились. Он мне там жизнь спас... Сейчас юнкоры школы его биографию пишут. Говорят, что потом ее в газетах напечатают.
   Таня кивнула.
   Подошла к кровати.
   - Он на ней спал? - тихо, почти не шевеля губами, спросила Таня.
   - Да, - сказал Добрынин.
   Таня снова кивнула.
   Пошли дальше, и вдруг Таня остановилась перед лежавшими под стеклом двумя надкушенными сухарями. Остановилась и перевела удивленный взгляд на Добрынина.
   - Это не его, - немного смутившись, объяснил Павел. - Это мои... Один из них как-то товарищ Тверин надкусил, а второй... второй я уже не помню кто, милиционер, кажется, в Кремле. Вот школьники упросили меня их в музей отдать. История, говорят.
   После посещения музея поднялись на второй этаж, выпили чаю с директором школы.
   - Заходите еще, - сказал на прощание товарищ Зимовец. - Обязательно заходите.
   Пообедали они в городской столовой.
   Потом Добрынин отвел Таню на аллею Славы, к могиле Дмитрия Ваплахова. По дороге они купили в магазине искусственных бумажных цветов.
   Таня Селиванова аккуратно разложила их на холмике и тут уже не сдержалась, заплакала.
   Добрынин отошел в сторону, чтобы не мешать.
   На душе у него тоже было тяжело, и так ясно вдруг припомнился тот трагический день, когда погиб Дмитрий.
   А осеннее солнце безразлично светило. Было прохладно и чуть ветрено.
   Ближе к вечеру Добрынин привел Таню на окраину города, на улицу Дмитрия Ваплахова.
   Она с печальным интересом осмотрела два новых, уже заселенных дома и третий, еще недостроенный.
   - Там дальше по улице построят магазин и детский сад, - показывая рукой в вечереющую даль, говорил Тане Добрынин. - Я видел план города. Через семь лет здесь пустят трамвай.
   Таня слушала народного контролера, но одновременно думала о другом. Думала о Дмитрии Ваплахове, о его любви к ней, о его трагической смерти. Только сейчас она начинала понимать, как могла бы измениться ее жизнь, если б не погиб этот симпатичный седой мужчина. Только сейчас она осознавала, что жизнь - это не только ударный труд, не только подруги и собрания, но и любовь, настоящая горячая любовь, для которой, как для кипящей стали, нет никаких преград. И вот эта любовь была так близко, была рядом, и не досталась Тане. Она не досталась никому, но это не уменьшало запавшую Тане Селивановой в душу горечь. Эта любовь сгорела, никого не согрев.
   Снова слезы покатились по щекам девушки.
   Назад они шли молча.
   - Ты, Таня, здесь ночуй, а я на завод пойду, - сказал Добрынин. - У меня там в кабинете раскладушка есть и два одеяла. Там, на кухне, крупа и картошка, свари себе чего-нибудь поесть. А утром я приду. Если холодно будет - там в шкафу шинель возьми.
   Таня кивнула и отошла к окну. Посмотрела на безлюдную улицу.
   Добрынин воспользовался моментом и быстренько вытащил из-под подушки чистую майку. Положил ее в свой рабочий портфель.
   По дороге на завод Добрынин немного злился на себя. Причина была мелкой, но все-таки честный до щепетильности народный контролер переживал. Зачем он соврал Тане про раскладушку? Разве была в этом серьезная необходимость? Одно дело, если б надо было обмануть безвредно по-ленински, но с какой-нибудь полезной целью. А тут! Ведь не спрашивала она об этом!
   На проходной перекинулся словами с одним из ВОХРы.
   Тот был немного удивлен, ведь Добрынин уже недели две не ночевал на заводе.
   Добрынин объяснил ему, в чем дело, рассказал про Таню, и вохровец все понял.
   Когда утром Добрынин вернулся домой, к своему удивлению, кроме Тани застал он трех знакомых юнкоров. Вместе с Таней они сидели на кухне за столом, что-то записывали.
   Увидев Добрынина, мальчики поздоровались, встали из-за стола.
   - Сидите, сидите! - остановил их Добрынин. - Что это вы так рано?
   - Нам директор про товарища Селиванову сказал, вот мы и прибежали, объяснил один из юнкоров. - Боялись, что товарищ Селиванова уедет сегодня.
   - А-а, - закивал Добрынин. - Ну правильно. Юнкоры вскоре ушли.
   - Как спалось? - спросил Добрынин.
   - Хорошо. Спасибо, - сказала Таня. - Я, товарищ Добрынин, не спала. Я всю ночь думала. И вот решила, если можно, взять себе фамилию Дмитрия... в память о нем. Можно? Вы ведь самый близкий его друг...
   Добрынин озадаченно глянул на Таню, потом задумался. "Вот, - думал он, товарищ Калинин взял, помнится, фамилию Тверин, но это же по просьбе жителей Твери. А тут совсем другое..."
   - Надо с директором завода поговорить, - неопределенно ответил народный контролер. - Наверно, это можно, но я не знаю как. Ты когда назад поедешь?
   - Меня до четверга отпустили, - сказала Таня. - А можно с директором сегодня поговорить? Можно? Добрынин пожал плечами.
   - Наверно, можно, - сказал он помедлив.
   Однако поговорить с директором им в этот день не удалось. Ни дома, ни на заводе его не было.
   Усталые, находившись пешком по городу, Таня и Добрынин вернулись в квартиру.
   Таня сварила картошки, и они сели ужинать, но вдруг в дверь постучали. Пришел корреспондент "Балабинской правды". Он признался, что о Тане узнал от юнкоров и очень хотел написать о ней.
   Его пригласили к столу. Сваренную для двоих картошку разделили на троих.
   Корреспондент больше спрашивал, чем ел. А когда он услышал, что у Тани с собой есть письма Ваплахова, вскочил из-за стола. Глаза его горели.
   - Покажите мне их, пожалуйста! - попросил он.
   Таня принесла ему оба письма.
   Корреспондент жадно перечитывал их.
   Добрынину этот человек показался неприятным. Он уже встречался с ним пару раз на заводе, но никогда он не был таким навязчивым, как в это воскресенье.
   - Вы разрешите мне их взять... для газеты? - попросил корреспондент.
   - Нет, - удивительно твердо произнесла Таня.
   "Молодец! - подумал про нее Добрынин. - Так с ним и надо".
   Корреспондент выглядел растерянным. Казалось, он первый раз в своей жизни услышал это короткое, но такое емкое слово.
   - Но хоть переписать из писем... можно... только пару строк?
   - Перепишите, - сказала Таня.
   За столом сразу стало тихо.
   Корреспондент спешил, карандаш в его руке дрожал. Добрынин доел картошку и думал о Тане. Думал хорошо и одобрительно. Ему понравилась мысль девушки об изменении фамилии. Это правильно, думал народный контролер, ведь детей у Мити не было, а значит фамилия его как бы пропадет в мире, ведь больше ни у кого нет такой. Сколько там этих урку-емцев было, в ЦК... если это правда...
   На следующий день с утра Добрынин с Таней пошли к директору спиртозавода Лимонову. Им пришлось подождать около часа - товарищ Лимонов проводил еженедельную летучку. Стоять под дверьми директорского кабинета не хотелось, и Добрынин провел Таню по цехам, рассказывая о заводе. Показал ей заводской музей. Таня смотрела и слушала рассеянно.
   Рассказывая, Добрынин боялся, что Таня попросит показать ей место гибели Дмитрия. Но она не попросила. Может быть, она вообще не слушала, думая о чем-то другом.
   А некоторое время спустя они уже сидели в директорском кабинете.
   Лимонов сначала немного нервничал. Сразу после знакомства стал оправдываться перед Таней, объясняя, почему на могиле до сих пор нет памятника. Но потом увидел он, что никаких притензий к нему нет, и расслабился. А когда услышал о желании Тани взять фамилию Дмитрия - посмотрел ей в глаза, потом в глаза Добрынину. Понял, что дело это серьезное, но опять же, при полном своем одобрении желания этой симпатичной рыжеволосой девушки, как поступить не знал. Во время раздумий взгляд его упал на черный телефон, напрямую связывавший директора с секретарем горкома. Сразу появилась в товарище Лимонове решительность. Он снял трубку, сделал два глубоких вдоха и набрал короткий, из двух цифр, номер.
   - Товарища Куняева товарищ Лимонов, - сказал он кому-то.
   Через несколько секунд лицо его изменилось - появилась в нем отточенная серьезность и сосредоточенность. Он вкратце изложил товарищу Куняеву ситуацию, потом долго слушал, кивая.
   - Хорошо, - сказал он наконец. - Я буду в кабинете ждать звонка. Спасибо.
   И аккуратно положил черную трубку.
   - Может быть, - сказал товарищ Лимонов, поигрывая пальцами по поверхности стола. - Это, оказывается, дело паспортного отдела и милиции. Товарищ Куняев сейчас все разузнает и перезвонит. А вы пока о себе расскажите! - обратился он к Тане.
   Таня нервничала. Рассказывала сбивчиво, и поэтому жизнь ее казалась какой-то непонятной. Тут Добрынин ее выручил. Рассказал, как они с Дмитрием с ней познакомились. О зашитых папиросах и записках рассказал. А потом, посмеиваясь, признался, что сам взял с нее пример, когда товарищу Тверину в подарок шинель посылал.
   - Ну и что товарищ Тверин? - заинтересовался, усмехнувшись, Лимонов.
   И тут зазвонил черный телефон. Усмешка на лице директора завода уступила место серьезному выражению.
   Он снял трубку и только слушал и слушал, ничего не говоря.
   Таня снова вся напряглась. Добрынин тоже напрягся, за нее переживая.
   - Ну хорошо, - наконец выдохнул в трубку товарищ Лимонов. - Значит, пусть подойдут к начальнику паспортного стола Карасеву к четырем часам. Ясно. Хорошо, потом сообщу.
   - Слышали? - спросил Лимонов, поглядывая то на Таню, то на народного контролера.
   Добрынин кивнул, а Таня продолжала вопросительно смотреть на директора.
   - В общем, начальник паспортного отдела Карасев ждет вас сегодня к четырем, - повторил Лимонов. - Наверно, он объяснит, как это делается. - И Лимонов пожал плечами.
   Товарищ Карасев оказался грузным и довольно высоким человеком.
   Встретил он Добрынина и Таню вежливо, усадил на стулья. Внимательно выслушал Таню. А потом сказал:
   - Я, как товарищ Куняев просил, все узнал. Как простой гражданин вы, товарищ Селиванова, можете поменять фамилию только путем вступления в брак. Ясно?
   Таня, услышав это, открыла рот да так ничего и не сказала. В глазах появились слезы.
   - Так значит нельзя мне... - прошептала дрожащим голосом.
   Тут Карасев как-то странно пожал плечами.
   - Я же не сказал, что нельзя. "Нельзя" можно было и по телефону сказать!
   Добрынин слушал этого большого человека и пытался вспомнить, о чем ему этот нынешний разговор напоминает. Что-то было знакомое то ли в словах, то ли в интонациях Карасева.
   - Так как же мне? - снова шепотом проговорила Таня, вцепившись отчаянным взглядом в начальника паспортного отдела.
   - Вы очень хотите? - спросил он совершенно спокойным голосом.
   Она чуть не заплакала.
   - Да! - вырвалось у нее с горечью.
   - Есть только один выход, - Карасев заговорил чуть тише. - Вы должны вступить в брак с товарищем Ваплаховым...
   Глаза Тани широко раскрылись.
   - Как?! Что вы говорите...
   Карасев, видно, тоже чувствовал себя не совсем удобно в этом разговоре.
   - Вы поймите, - снова заговорил он. - Никто не имеет права изменить вашу фамилию без серьезной причины. Я говорил с ЗАГСом. Они готовы в виде исключения и только по рекомендации горкома зарегистрировать ваш брак при, конечно, некоторых условиях. И тогда вы официально получите фамилию товарища Ваплахова... Если только вы согласны.
   - Но как же это, он же умер! - непонимающе прошептала Таня.
   - Он геройски погиб, - поправил ее Карасев. - Это каждому в городе известно. Вы его любили?
   - Конечно!
   - И он, наверно, хотел на вас жениться? - мягко спрашивал Карасев. Таня кивнула.
   - Ну вот, - вздохнув, сказал он. - Конечно, это будет не обычная регистрация брака... В общем, ясно, что без гостей и свадьбы. Там же подготовят справку о его гибели и подтверждение вашего вдовства. Понимаете?
   Таня в очередной раз кивнула.
   - Ну вот и хорошо, - вздохнул с облегчением Карасев. Добрынину тоже все было понятно. Он даже порадовался в душе, порадовался за Таню. Настойчивая девушка, такая своего добьется, и в труде, и в жизни.
   - Значит, давайте теперь решим вот что, - сказал после недолгой паузы Карасев. - Вы, товарищ Добрынин, как близкий друг товарища Ваплахова, будете его доверенным
   лицом. ,
   - А что делать надо? - деловито спросил народный
   контролер.
   - Подпишитесь от имени Ваплахова во время регистрации брака на всех положенных документах. Вот и все, - развел неожиданно руками Карасев. - Теперь жду вас завтра в загсе в час. Улицу Бемьяна Дебного знаете? Молочный киоск9
   Молочный киоск Добрынин знал.
   - Второй дом от киоска. Первый этаж, - четко, словно диктовал, произнес Карасев.
   Вечером они снова подошли к могиле урку-емца. На
   холмике лежали кем-то принесенные свежие цветы. Мимо проходили люди, оглядывались на Добрынина и Таню. Как
   раз закончилась первая смена.
   - Он ведь хотел на мне жениться? - тихо спросила
   Таня у Добрынина.
   - Хотел, - подтвердил Добрынин. На следующий день они нашли ЗАГС. До часа оставалось еще минут двадцать.
   - Может, пройдемся еще немного? - предложил Добрынин взволнованной Тане.
   Она хотела что-то сказать, но тут дверь ЗАГСа открылась, и на улицу выглянул товарищ Карасев.
   - Заходите, - сказал он, раскрывая дверь пошире. В вестибюле под стенами стояли ряды стульев. В двух дальних углах, словно ветвистые серебряные деревья, блестели две вешалки. На одной из них висело огромное пальто синего цвета и бежевая фетровая шляпа.
   - Можете раздеться, - предложил Карасев. - Сейчас товарищ Куняев приедет.
   Минут через пять на улице остановилась машина. Вместе с Куняевым неожиданно приехал директор спиртозавода Лимонов.
   Теперь уже и Добрынин занервничал. Но тут Карасев подошел к Тане и спросил:
   - У вас есть доказательства того, что товарищ Ваплахов вас любил?
   Таня растерялась. Она посмотрела по сторонам, словно ища поддержки.
   - Вы не волнуйтесь. Письма, может быть, у вас есть? Подарки с подписью?
   Дрожащей рукой Таня вытащила из маленькой сумочки оба письма и протянула их Карасеву.
   - Там еще подписанная фотография, - сказала она дрожащим голосом.
   Карасев толстыми пальцами вытащил из одного конверта фотокарточку, прочитал надпись с обратной стороны и, удовлетворенно кивнув, отошел к причесывавшемуся возле вешалки товарищу Куняеву.
   Через пару минут он вернулся.
   - Все хорошо, - сказал он Тане. - Все очень хорошо. Одна просьба: после заключения брака... могли бы вы эти письма и фотографию передать в музей?
   Таня бросила вопросительный взгляд на Добрынина, но Добрынин этого не заметил.
   Карасев ждал ответа, и тогда Таня сказала:
   - Можно, я письма передам, а фото оставлю?
   - Ну хорошо, - кивнул Карасев. - Теперь пойдемте! Добрынин, Таня, Карасев и Куняев с Лимоновым зашли в просторный зал торжественных событий. На полу лежал огромный восточный ковер. На стенах висели красные вымпелы, картины из рабочей жизни и гобелены с изображениями молодоженов разных национальностей и республик в удивительно красочных одеждах. За огромным столом, накрытым красным бархатом, сидела худенькая маленькая женщина в очках, в скромном сером платье. Из-за того, что стол находился в самом конце зала, женщина казалась еще меньше.
   Четверо мужчин и одна женщина подошли к столу.
   - Ну вот, товарищ Паняева, - сказал работнице загса Карасев. - Давайте это дело доведем до конца, и все.
   Женщина в сером платье сняла с остренького носа очки, протерла их тряпочкой. Снова надела и внимательно посмотрела на Таню Селиванову.
   Таня под ее взглядом покраснела и сделала шаг назад.
   - Как по обряду? - спросила Паняева у Карасева.
   - Ну да, - ответил тот.
   - Станьте сюда, - сказала Паняева Тане, указывая на место справа перед столом.
   Паняева нервно посмотрела на мужчин.
   - А как же... от молодого кто? - забормотала она.
   - Вот товарищ Добрынин, доверенное лицо. - Карасев жестом показал на народного контролера.
   - Пожалуйста, станьте сюда! - попросила Добрынина маленькая женщина.
   Добрынин подошел и стал слева перед столом.
   - Гражданка Селиванова, - заговорила дребезжащим голосом Паняева. - Вы согласны стать полноправной женой гражданина Ваплахова?
   - Да, - еле слышно прошептала Таня.
   - А вы, товарищ Ваплахов, согласны стать полноправным мужем гражданки Селивановой?
   Добрынин сделал шаг назад и оглянулся испуганно на Карасева.
   Карасев быстро подошел, зашептал контролеру на ухо:
   "Вы же доверенное лицо! Вы должны говорить от его имени. Говорите "да"!"
   Добрынин повернулся к женщине и сказал: "Да".
   - Поздравляю вас от всей души и объявляю вас мужем и женой! - чуть ли не радостно проговорила Паняева. - Поцелуйтесь... - и тут она осеклась и бросила испуганный взгляд на Карасева.
   - Не надо, - сказал Карасев спокойно. - Не надо целоваться.
   - Товарищ Ваплахов, распишитесь здесь! - попросила женщина.
   Добрынин наклонился над столом, расписался.
   - А теперь вы, гражданка Селиванова! Таня тоже наклонилась и расписалась в предложенном документе.
   Женщина вопросительно посмотрела на Карасева.
   - Все? - спросил он, поймав ее взгляд.
   - Да, - ответила она.
   Карасев подошел к столу с ее стороны.
   - А где подписи свидетелей? - спросил строгим голосом.
   - А разве надо?
   - Конечно, надо!
   - А кто же может расписаться? - спросила Паняева.
   - А вот специально для этого приехали товарищ Куняев и товарищ Лимонов.
   Паняева побледнела. Казалось, она вот-вот упадет в обморок.
   Но ничего страшного не произошло.
   Сначала к столу подошел товарищ Куняев, поставил свою длинную подпись в соответственной графе документа. За ним следом и товарищ Лимонов расписался.
   - Вот теперь все, - удовлетворенно улыбнулся Карасев.
   - Поздравляю вас, - сказал подошедший к Тане секретарь горкома. - Вы очень мужественная женщина!
   Таня пожала ему руку.
   У секретаря горкома были добрые голубые глаза, и смотрел он ими на Таню как на собственную дочь, с любовью и надеждой.
   - Спасибо, - прошептала Таня.
   Потом ее поздравил товарищ Лимонов, а Карасев вручил ей "Свидетельство о браке", в котором было черным по белому написано, что зовут ее теперь Татьяна Зиновьевна Ваплахова. Кроме свидетельства Карасев дал ей еще несколько бумаг, в том числе справку о гибели мужа и подтверждение вдовства.
   На улице Таня и Добрынин попрощались с Куняевым, Лимоновым и Карасевым. И пошли пешком на аллею Славы.
   Добрынин хотел что-нибудь сказать Тане, но сам был так ошеломлен происшедшим, что путался в мыслях и словах, а потому молчал. Таня тоже испытывала волнение. Ее недавняя мечта исполнилась, но произошло это немного странно, хотя лежали теперь в сумочке настоящие документы с подписями и печатями, и написано было в этих документах, что она, Таня Ваплахова, является вдовой Дмитрия Ваплахова, геройски погибшего, спасая жизнь ребенка. Хотелось сдержанно радоваться, но слезы стояли в глазах, и губы болели, будто обветренные.
   На Краснореченск опускался ранний октябрьский вечер. Пунцовое солнце лениво ложилось на горизонт.
   Глава 13
   Осень в Ялте была удивительно теплой и скорее напоминала зауральское лето. Спокойное море отливало небесной синевой и звало куда-то за неведомый дальний горизонт.
   Первые дни Юрец, приходя на набережную, все пытался высмотреть другой, противоположный берег моря. Видел он море в первый раз в своей жизни и по наивности и простоте полагал, что море - это слишком широкая река или на худой случай большущее озеро. Видно, удивлялся он морю вслух, потому что однажды остановился возле него старик в толстовке и легких парусиновых штанах с грязной, казалось, хромавшей на все четыре лапы, болонкой, остановился и стал Юрцу объяснять про физическую географию морей и океанов. Юрец слушал внимательно: не из интереса к этой самой физической географии, а потому, что дни тянулись скучно и однообразно. Но последние слова старика, назвавшегося товарищем Курчавым, вызвали у Юрца некоторые мысли.
   - Я ведь в институте прикладной географии работал, - говорил старик. - Так мы там могли организовать так, что любой кусок земли, любой район или область могли стать или морем или островом...
   - А чего? - спросил на это Юрец.
   - Ну как вам объяснить, товарищ; это не для практической пользы, а для показания возможностей человека при социализме... - ответил старик.
   Потом вежливо раскланялся и пошел дальше со своей хромой на все лапы болонкой по пустынной широкой набережной.
   В принципе Юрец был доволен тем, что попал сюда. Трое встречавших его у ворот тюрьмы оказались не такими уж страшными типами. Привезли они его в какую-то контору, где долго диктовали ему заявление о приеме на работу, но в конце концов один из них, главный, тот, что был выше других да и самого Юрца на голову, написал заявление за него. Дело было в том, что в тюрьме Юрец забыл некоторые письменные буквы и вместо них писал "о", так что написанное им заявление имело такой волжский акцент, что понять его было невозможно. А кончилось тем, что Юрец просто расписался под написанной за него бумагой, в которой он просил принять его на работу на должность ассистента (этого слова Юрец вообще никогда в жизни не слышал!) филологической лаборатории Института русского языка и литературы им. А. С. Пушкина. Конечно, Юрец боялся работы и в принципе работать не собирался, но, к его пущей радости, оказалось, что работать ему и не надо, а платят ему за то, что он хозяин попугая, представляющего "огромный интерес для советской филологической науки", как сказал белобрысый ученый.
   Иногда Юрец вздыхал, вспоминая о своих планах на будущее. Но планы все равно оставались планами, так как этот ученый, а звали его Костах Саплухов, хотя он просил всех называть его Костей, обещал Юрцу и попугаю полную свободу, как только попугай закончит рассказывать все выученные за свою длинную жизнь стихотворения. Конечно, Юрца огорчало огромное количество этих чертовых стихов, умещавшихся в маленькой сине-зеленой головке попугая, но он терпеливо ждал, когда птица выдохнется, и тогда начнутся его долгожданные гастроли по "малинам" первой в мире страны построенного социализма.
   А пока он жил в отдельном номере Ялтинского дома творчества писателей, питался в их столовой и, надо сказать, еда там отличалась от тюремных паек, даже если брать в расчет частые батоны вареной колбасы из ящика письменного стола начальника тюрьмы Крученого. В свободное время (а другого у него просто не было) он бродил по городу, смотрел на море и ни о чем, кроме женщин, не думал. Но .женщин он в городе не видел. Не в том смысле, что их там вообще не было. Были там, конечно, женщины, и старые и не очень, но еще не видел он ни разу ни одной блондинки, и так уж сложилось у него в голове, что неблондинок он как бы и женщинами не считал.
   В соседнем с ним номере жил и работал этот ученый Костах Саплухов. Собственно, и попугай жил у него в номере, что даже нравилось Юрцу, так как не надо было ему самолично кормить птицу. У ученого в номере на письменном столе стоял большущий магнитофон для записи звуков. Называлась эта громоздкая машина "Днепр-11-А". Когда Юрец наконец понял возможности магнитофона, возникла у него мысль о краже этой штуки, и, как бы ненароком натолкнувшись на него, проверил Юрец его вес и понял, что в одиночку ему магнитофон не украсть. Но так как чувство коллективизма ему было чуждо и он никогда не работал в паре с коллегами по воровскому ремеслу, то пришлось ему отказаться от этой заманчивой идеи.
   Этажом выше жила секретарша Саплухова. В номере у нее стояла письменная машинка, и каждый вечер ее стрекот вызывал на лице Юрца, выходившего покурить на балкон, кривоватую мину. Она каждый вечер перепечатывала с магнитофонных бобин надиктованные попугаем стихи и под утро приносила ученому работу в двух экземплярах. Надо сказать, что во многих номерах Дома творчества были печатные машинки, но шумели они в основном по утрам, когда Юрец уходил в город. Ясное дело, что жили и работали там настоящие писатели, но ничего против них Юрец не чувствовал, так как режим работы у них был нормальный: с утра до обеда они что-то писали, а с обеда до утра - пили коньяк или водку и иногда, выйдя на балкон читали по очереди свои стихи. Читали громко, пьяными голосами, с завываниями и устными восклицательными знаками.
   Пару раз эти писатели звали его в гости, должно быть думая, что и он писатель или поэт. Но Юрец вежливо отказывался, боясь, что писатели, заметив, что он безграмотный и не очень культурный, изобьют его до смерти.
   Так проходили теплые осенние дни. Тихо и спокойно было в Ялте. По гладкому морю плавали туда-сюда маленькие белые теплоходы, и иногда металлический голос, доносившийся с причала, упрашивал уважаемых товарищей отдыхающих принять участие в морской прогулке на теплоходе "Олег Кошевой" или на теплоходе "Зоя Космодемьянская". Юрец плавать не умел и поэтому к самой воде не подходил и морскими прогулками не интересовался.
   Как-то за завтраком (а ели они втроем за одним столом: Юрец, Саплухов и его секретарша) к ним подсел лысоватый мужчина лет пятидесяти в белых штанах и желтой бобочке, с животиком и по-детски ярко-красным румянцем на пухленьких щечках.
   - Вы же товарищ Саплухов? - сказал он с улыбочкой, сразу повернувшись к ученому-филологу.
   - Да, - сказал тот.
   - Читал о вас и о лаборатории в "Вопросах литературы", - сказал лысоватый. - Извините, не представился. Член Союза писателей Грибанин Василий Кузьмич.