Курков Андрей. Пуля нашла героя (География одиночного выстрела - 3)

   - Да? - сказал задумчиво старик. - Но тут дело серьезное. Вот товарищ Клара скоро матерью станет, а будущая мать должна быть сытой и здоровой, иначе придет на смену нам слабое, хилое поколение, так ведь, товарищ Банов?
   - Ага, - сказал Банов.
   - Может, рапорт написать? - предложила Клара, решив, что не дело это, когда в общем-то ее проблема решается без ее участия.
   - Рапорт? - переспросил старик. Подумал пару минут.
   Потом, обернувшись к ней, сказал: - Не рапорт, а заявление! Именно заявление под моей подписью... на имя коменданта Кремля... Как сейчас коменданта Кремля звать? - обернулся старик к солдату.
   Солдат пожал плечами.
   - Ну ладно, просто на коменданта Кремля... А ну-ка, товарищ Банов, дай-ка мне письменную доску и принадлежности.
   И, отложив недоеденную перловую кашу с тефтелями, положил старик себе на колени письменную доску и стал писать на листке бумаги заявление.
   - Так, "Коменданту Кремля, заявление, - диктовал сам себе Эква-Пырись. Убедительно прошу вас увеличить размер посудочного судка в связи с тем, что отпускаемой мне ежедневно порции явно не хватает для энергичной умственной деятельности. Должен сказать, что, исходя из моих наблюдений, размер посудочного судка должен быть увеличен как минимум в два, а лучше - в три раза. С партийным приветом, В. И. Эква-Пырись".
   - Вот, - старик взял написанное заявление в руки, перечитал и подал его солдату. - Отдашь непосредственному начальнику!
   - Так точно, - сказал солдат. - Подождем, посмотрим, - сказал Эква-Пырись Кларе и Банову. - Не могут они мое заявление без ответа оставить!
   Солдат ушел. Дел больше на вечер у старика, Банова и Клары не было. И уселись они на расстеленных двух шинелях у костра в домино играть.
   А сверху незаметно подкрадывался зимний вечер, и неподвижный воздух охотно растворял в себе теплое дыхание трех игроков.
   Глава 28
   Улицы Москвы были засыпаны опавшей листвой. Желтый ковер покрывал тротуары. Ночами лунный свет отражался в тысячах окон и, отраженный, падал вниз, придавая засыпанным улицам неземной сказочный цвет. Проезжали машины по дороге, проходили люди, и вместо звука шагов, вместо урчания мотора слышен был лишь шорох листьев, шорох сухих осенних листьев.
   Осень в Москве стояла сухая: ни дождей, ни туманов. И небо над городом было чистое и белесое. И в природе, и в городе царило спокойствие.
   Рано утром, когда поезд только въезжал в пределы Москвы, Добрынин не мог не заметить этого спокойствия, этого согласия природных и человеческих сил. Он стоял в тамбуре вагона у двери и смотрел в окно, наслаждаясь железной музыкой колес. Эта музыка своей постоянностью и приятной монотонностью заставляла Добрынина думать о вечном, о бесконечном. И он думал о своей стране, думал о ней с любовью, как можно думать о женщине. Думал и о том, что сама Родина во многом похожа на женщину. И не из-за плакатного "Родина-мать". Совсем нет. Что-то другое было в Советской стране от женщины. Может быть, правда, только от советской женщины. Какая-то беспрекословность и, может быть, непредсказуемость в хорошем смысле. Если думать проще - то была у Родины загадка, манящая и непонятная загадка, которая всю жизнь держит человека, любящего человека, в восторженном напряжений. Вот и сейчас Добрынину было приятно и радостно думать об этой загадке, и думал он о ней не для того, чтобы попытаться ее разгадать. Нет. Не было в нем этого глупого рвения молодости, пытающейся все расставить на свои места, расшифровать все шифрограммы жизни.
   На вокзале Павла Добрынина встретил незнакомый человек в длинном темно-синем пальто и шляпе.
   Наверно, выглядел Добрынин немного странно, чем и привлек внимание посланного встречать его ответраба: зеленый выцветший вещмешок, конечно, не подходил к синему аккуратному костюму.
   - Вы товарищ Добрынин? - спросил этот высокий мужчина в шляпе.
   -Да.
   - Мне приказано отвезти вас в Кремль. Вас ждут.
   Не задавая никаких вопросов, Добрынин пошел за ответрабом, сел у вокзала в черную легковую машину, и помчались мимо машины улицы и переулки Москвы, пока не выкатилась она на Красную площадь и не въехала в ворота Кремля.
   - Ну вот, приехали, - сказал, так и не представившись, ответраб.
   - А где я... где найти товарища Свинягина? - спросил, оглядываясь по сторонам, народный контролер.
   - А зачем вам Свинягин? - удивился ответраб. - Вас же генерал-лейтенант Волчанов ждет.
   - Да? - вырвалось у Добрынина.
   Конечно, он хотел встретиться со своим старинным другом Волчановым, но думал, что произойдет это как-то между делом, ведь радиограмма была подписана Свинягиным. И вот, оказывается, ждет его здесь, в Кремле, не Свинягин, а как раз его старый добрый друг.
   - Сейчас я вас отведу, - сказал ответраб. - Секундочку подождите!
   Ответраб давал какие-то указания шоферу, а Добрынин послушно стоял с другой стороны машины. Стоял и ждал.
   Вскоре ответраб окликнул его, и пошли они к знакомому Добрынину по прошлым приездам в Кремль желтому несколькоэтажному зданию, где он часто пил чай и разговаривал с товарищем Твериным.
   "Наверно, Волчанов теперь рядом с Твериным сидит, - подумал народный контролер. - Генерал-лейтенант все-таки!"
   Зашли в служебный торцевой вход. Там постовой милиционер попросил показать вещмешок. Он рылся в нем не глядя, а просто ощупывая содержимое, и вдруг лицо его изменилось, и он нажал на черную кнопку на столе. Сразу прибежал еще один милиционер, постарше и суровее. Они вдвоем пристально посмотрели на Добрынина. Ответраб стоял в стороне.
   - У вас с собой есть оружие? - с угрозой в голосе спросил пришедший позже милиционер.
   - Да, - удивленно пожал плечами Добрынин. - Револьвер. Мне его товарищ Тверин подарил.
   Милиционеры, вытащив из вещмешка револьвер, стали рассматривать его внимательно, читали выгравированную на вороненой стали надпись.
   А Добрынин улыбнулся вдруг, вспомнив, как много лет назад вошел в эти двери впервые и стоявший на посту милиционер не мог понять, почему в его вещах находился топор. "Интересно, где теперь этот топор?" - подумал Добрынин. Попытался вспомнить, но не смог.
   - Револьвер заберете, когда будете выходить, -сказал наконец старший милиционер.
   Поднялись по ступенькам. Добрынин помнил, что товарищ Тверин сидел на третьем этаже, но сейчас они поднялись на второй и шли по длинному коридору, устеленному красной ковровой дорожкой.
   Добрынин, вспомнив свои прошлые приезды, остановился вдруг, втянул носом воздух. Ответраб тоже остановился, оглянулся на народного контролера.
   - Здесь раньше лошадьми пахло, - сказал ответрабу Добрынин. - Не здесь, на третьем этаже... Маршал... как его?...
   Добрынин напрягся, но фамилию маршала вспомнить не смог.
   Ответраб на ходу пожал плечами и посмотрел на Добрынина с некоторым недоверием.
   - А кремлевские конюшни еще есть? - спросил вдруг
   Добрынин, пытаясь по-другому вытянуть из своей памяти фамилию маршала.
   - Конюшни? - удивился ответраб. - Нет, нет здесь конюшен. Это ж не колхоз!..
   После этого Добрынин замолчал. Остановились у последней двери по коридору. Ответ-раб стукнул в нее два раза.
   - Да! - донеслось изнутри.
   - Идите! - сказал ответраб.
   Добрынин зашел и остановился. Кабинет был не маленький, но и не очень большой - чем-то даже напоминал его кабинет на спиртозаводе.
   За письменным столом сидел - Добрынин сразу его узнал - постаревший Волчанов. Он был в штатском и выглядел очень по-домашнему. Наверно, потому, что его черный костюм был плохо выглажен.
   - Господи! - воскликнул Волчанов, поднимаясь.- Паша!
   Добрынин подошел. Они обнялись через, стол, и оба тяжело вздохнули.
   - Ну садись! - сказал хозяин.
   - Ты уже генерал, и вот теперь здесь сидишь, - Добрынин осмотрел кабинет оценивающим взглядом. - На повышении!
   - Та-а! - Волчанов махнул рукой. - Здесь я сижу временно. Пока мой флигелек перестраивают. Понимаешь, неделю назад оползень случился, и под моей комнатой - провал. Сейф с документами просто под землю провалился. Еще не знаю, как отчитываться буду. А все потому, что понарыли эти придурки тут под Кремлем! Да садись ты!
   Добрынин сел по другую сторону стола.
   - Я думал, меня Свинягии вызвал, - сказал он. - А тут мне говорят, что ты. Я так обрадовался...
   - А, Свинягин он и есть Свинягин! - махнул рукой Волчанов. - Это я просто для порядка радиограмму так подписал, чтоб не суетились там твои, а то б черт его знает - везли бы тебя на машине с охраной до самой Москвы.
   - Так, значит, это не для работы... - понял Павел.
   - Нет, - ответил Волчанов. - А вообще-то ты не радуйся! Новости ведь хреновые...
   - А что? - испугался Добрынин.
   - Старик умер, - понизив голос, сказал хозяин кабинета.
   - Старик? - переспросил народный контролер. - Какой старик?
   - Товарищ Тверин...
   - Да?! - вырвалось у Добрынина, и тут же он почувствовал, как что-то онемело внутри. - Тверин? Волчанов кивнул.
   Добрынин смотрел на своего старого друга, на проседь в его волосах, на глубокие морщины на широком лбу, на мешки под глазами. Смотрел и думал, что все они теперь - старики. Думал, что и после смерти любого из них кто-нибудь скажет кому-нибудь: "Слышал, старик умер!"
   - Ну вот я тебя и вызвал, - заговорил Волчанов. - Ты ведь любил его, да и он тебя... Какой он там ни был, а все-таки друг... Еще официального сообщения не было, но похороны готовятся. Если не против - будем вдвоем венок нести. А?
   - Ага, - сказал Добрынин.
   - Ты знаешь, тут так много изменилось... новые люди, новые правила...
   - Да, я заметил...
   - Старик тебя перед смертью вспоминал, - Волчанов выжидательно посмотрел на друга. - Просил передать тебе какие-то там вещицы, на память. Знал, что умирает... Знаешь, у нас тут на этаже буфет есть, пошли чаю выпьем!
   - А помнишь, - вдруг сказал Добрынин, - раньше чай прямо в кабинет к тебе приносили? Помнишь?
   Почему-то это воспоминание мгновенной молнией осветило настроение народного контролера, и он улыбнулся мягко, по-детски.
   - Да, - Волчанов кивнул. - Приносили... Ну что, пошли в буфет?
   Буфет был действительно совсем рядом - через кабинет. Никакой вывески на двери не было, но запах говорил за себя.
   Волчанов и Добрынин зашли, стали в очередь.
   Добрынин с интересом рассматривал людей: и стоявших в очереди, и тех, кто уже ел за маленькими квадратными столиками. Среди всех этих людей был только один военный, да и то в звании капитана.
   У прилавка возник вдруг шум - пожилой мужчина, наверно, важный кремлевский работник, третий раз пересчитывал полученную от буфетчика сдачу.
   - Ну, сколько? Тридцать восемь? - победоносно спросил он. - А должно быть сорок две!
   Буфетчик, высокий мужчина в белом, завязанном на спине халате и поварском колпаке, долго извинялся.
   Наконец подошла их очередь.
   - Два чая с двойным сахаром и два бутерброда с копченым салом, - заказал Волчанов.
   Добрынин стоял рядом и смотрел, как его старый друг отсчитывает в ладони копейки. Смотрел и чувствовал себя как-то странно. До сих пор ощущал он некоторое презрение к деньгам и к необходимости их использовать для продолжения жизни. И здесь он тоже увидел в этом отсчитывании мелочи, в пристальном взгляде буфетчика, который, казалось, тоже считал мелочь в ладони Волчанова, нечто постыдное, нечто унижающее человеческое достоинство.
   Уже когда они сели за столик и расколачивали в стаканах сахар, Добрынин не вытерпел и сказал Волчанову о своем отношении к деньгам, и особенно к копейкам.
   - Ну, брат, знаешь, - задумчиво ответил Волчанов. - Копейка копейке рознь. Эти-то копейки, - и он опустил руку и потряс правый наружный карман своего пиджака, из-за чего раздался звон мелочи, - они и называются: кремлевские копейки. Такие и отсчитывать не стыдно: что там стакан чая - копейка, сахар еще одна копейка, хлеб с салом - три копейки. Где ты сейчас за такую цену поешь?
   Добрынин пожал плечами. В принципе, этот вопрос его не интересовал. Просто выразил он свое отношение вообще к деньгам, к любым деньгам, но, видно, не понял его Волчанов.
   - А когда похороны? - перешел на шепот Добрынин, решив сменить тему.
   - Завтра.
   - Завтра? - удивился народный контролер. - И еще не было сообщения?
   - Завтра с утра будет, в шесть часов. Понимаешь, если заранее сообщить десятки тысяч людей поедут сюда, придется Москву перекрывать, оцепление, войска вводить. Масса трудностей. А так все пройдет спокойно и организованно.
   - А где хоронить будут?
   - Хоронить-то ясно где - под Кремлевской стеной. Выносить будут через Спасские ворота, потом процессия по Горького пройдет до Белорусского вокзала, там круг, развернется и назад к Кремлю. Так ЦК решил.
   Добрынин посмотрел на друга с явно прочитываемым во взгляде недоумением.
   - Да ничего, прогуляемся. Движения машин не будет, - ответил на взгляд Добрынина Волчанов. - В одиннадцать начало, в три - официальные поминки.
   После буфета вернулись во временный кабинет Волчанова. Волчанов перезвонил кому-то, уточнил детали похорон.
   Потом Добрынину предложил прогуляться по Москве.
   Добрынин с радостью согласился.
   Волчанов переоделся в свою генеральскую форму, причесал волосы, и они пошли.
   Гуляли до вечера. Под ногами шуршали желто-красные листья.
   Город был удивительно красив, и люди, с уважением оглядывавшиеся на генерала Волчанова, были тоже красивы.
   Ходили, разговаривали. Остановились на минутку у памятника Пушкину.
   - Читал? - спросил Волчанов, кивнув на бронзового поэта,
   - Нет, - признался Добрынин.
   - Почитай, почитай! - посоветовал генерал Волчанов. - Хорошо писал!
   Зашли перекусить в блинную. Взяли блинов со сметаной и сахаром. Долго с удовольствием жевали.
   - Помнишь ту кожаную книгу? - спросил Волчанов. - Очень интересная штука оказалась. Пришлось даже перевод размножить для всех членов ЦК. Я сначала, помню, удивился. Думаю, зачем членам ЦК этот северный бред? А потом перечитал перевод пару раз и, знаешь, увидел, что есть там смысл какой-то. Есть там скрытый смысл. Но книгу у нас потом забрали и передали в какой-то сверхсекретный отдел для дальнейшей дешифровки.
   - И о чем книга была? - поинтересовался Добрынин.
   - О какой-то птице. Запутанно довольно, но смысл был в том, что всенародное счастье наступит в стране, ведь это черт его знает когда было, в общем, счастье наступит, когда одна птица умрет.
   - Птица?
   - Ну да, птица, которая руководит... что-то в этом роде. Если хочешь, я тебе копию перевода дам, у меня несколько осталось.
   - Хорошо, - Добрынин кивнул.
   Думать о птице ему не хотелось. Мысли были заняты товарищем Твериным. Вспомнил Добрынин рассказ "Ленин и Тверин", вспомнил и еще больше загрустил, ведь теперь оба они были мертвы, и неясно было, кто будет дело до конца доводить.
   - Ночевать где будешь? - спросил Волчанов.
   - Да, пожалуй, к Марии Игнатьевне поеду, а то как-то неудобно. Не видел ее столько и не писал...
   - Не надо туда, - сказал вдруг Волчанов. - Она там больше не живет.
   - Как? Почему? - Добрынин удивленно посмотрел на Друга.
   - В Кустанай выслали три года назад... - Волчанов вздохнул и продолжил: Слишком часто тебе изменяла. Вот оформили ей служебный развод и выслали. Так что теперь она тебе - никто. Григорий, сын твой, еще живет там...
   Озадаченный Добрынин несколько минут мысленно пережевывал новость.
   Жалко ему было Марию Игнатьевну. Ну и что, думал он, что изменяла она? Она ведь не настоящей женой была, а служебной! Да и то - столько лет порознь! Сколько дней вместе пробыли - по пальцам пересчитать можно. И вдруг мысли его сами собой перескочили на настоящую его жену - Маняшу. Вспомнил он ее. Вспомнил, и поникла голова.
   - Ты чего? - спросил друга Волчанов.
   - Да так, - Добрынин вздохнул. - Ты не знаешь, что с моими? С Манящей, с детьми?
   Теперь Волчанов о чем-то задумался.
   - Пошли назад, в Кремль. У меня в кабинете переночуем, - сказал он. - Да и попробуем про твоих узнать. А?
   Осенняя вечереющая Москва, украшенная еще больше золотом уличных фонарей и светом троллейбусных фар, шумела радостно, наполненная жизнью и верой в будущее. Москва еще не знала о смерти Тверина. Москва будто бы еще жила прошлым.
   Вернувшись в кабинет, Волчанов стоя набрал телефонный номер. Потом присел.
   Добрынин тоже присел и смотрел не мигая на черный аппарат.
   - Да? Полковник Омельченко? Тут такое дело... нужна папка семьи Добрыниных... по индексу: Добрынин Павел Александрович, народный контролер с...
   - Тысяча девятьсот двадцать восьмого, - подсказал Павел.
   Волчанов повторил в трубку.
   - Я у себя... - сказал он потом. - Да, и ночевать здесь буду. Кстати, ты сегодня домой идешь? Да? Можно будет У тебя на ночь матрац с одеялом взять, ко мне старинный друг приехал? Ну добро, не забуду?
   Опустив трубку, Волчанов посмотрел на Добрынина, и взгляд его был чист и светел.
   - Порядок, - сказал он. - Через полчасика узнаем, что там с твоими, где они там...
   Чтобы не ждать без дела, сходили друзья на четвертый этаж в дежурный ночной буфет. Выпили по чаю с двойным сахаром, съели по бутерброду с докторской колбасой. Когда вернулись - увидели у кабинета ожидавшего их с папкой в руках молоденького офицера.
   Когда подошли, офицер вытянулся в струну и отдал честь генералу Волчанову.
   Тот похлопал его по плечу, взял папку, и зашли они с Добрыниным внутрь. Снова сели по разные стороны письменного стола.
   Волчанов развязал тесемочки, раскрыл папку. Полистал документы, потом оживился, вытащил несколько скрепленных листков и стал внимательно их изучать.
   Добрынин из-за любопытства приподнялся, хотел перегнуться и заглянуть в эти бумаги.
   - Ты извини, Паша, - остановил его Волчанов. - Понимаешь, эти документы только для служебного пользования. Тут уж порядок такой, ничего не поделаешь. Но все, что надо, я тебе вслух прочитаю. Добро?
   - Ну, раз порядок... - Добрынин развел руками.
   Он сидел и терпеливо ждал. Минут через пятнадцать Волчанов отвлекся от бумаг.
   Лицо его было серьезным.
   - В общем, - заговорил он немного замедленно, словно подбирал слова, Маняша твоя умерла... От болезни. Похоронена там же, в Крошкино. Кавалер ордена Ленина, и вот медалей у нее много было... Петр, младший твой, в войну погиб... геройски. Ну а Дарья жива, живет в Киеве. Замужем, трое детей. Муж инженер-мостостроитель, а сама Дарья - учительницей в школе. Вот так...
   - Слушай, Тимоха, - проговорил упавшим голосом Добрынин. - У тебя тут выпить есть?
   - Нет, не разрешают здесь, - сказал Волчанов. - Нам не разрешают, военным...
   - Жаль, - Добрынин прикусил губу. - У меня в вещмешке есть фляга, но вещмешок милиционер забрал утром... на входе...
   - А-а, - выдохнул Волчанов, - это не проблема! Сейчас!
   И он позвонил на милицейский пост, приказал срочно принести ему находящийся у них вещмешок товарища Добрынина.
   Народный контролер оторопел- он никогда не слышал, чтобы Волчанов так громко и строго кричал на кого-нибудь, как он кричал в этот момент на дежурного милиционера.
   Через минуту бледный милиционер занес вещмешок и тут же убежал как-то совершенно не по-военному. Не попрощавшись, не отдав чести.
   - Ну, доставай! - Волчанов кивнул Добрынину на мешок.
   Пока пили, поминая друзей, Ваплахова, товарища Тве-рина, зашел на минутку полковник Омельченко - принес скрученный и перевязанный бечевкой матрац и по-военному свернутое в "сосиску" зеленое одеяло.
   На следующий день с шести утра тысячи репродукторов разносили по Москве тяжелую классическую музыку, прерываемую каждые десять минут официальным сообщением о смерти товарища Тверина.
   Когда Добрынин проснулся, услышав эту музыку, Волчанова в кабинете не было. Его матрац и одеяло были уже скручены и лежали в углу.
   Добрынин оделся, выпил воды из графина, стоявшего на подоконнике. Выглянул на улицу.
   Окна кабинета выходили на Красную площадь. Добрынин увидел, как два десятка дворников под надзором милиционеров сметают с булыжника площади опавшие листья, собирают их в кучи и, полив бензином из канистр, поджигают.
   Пришел Волчанов. Он выглядел свежим и бодрым. Одет был в штатское.
   - Ну как, выспался? - спросил он Павла.
   -Да.
   - А я сходил венок нам выбрал. Знаешь, всегда в таких случаях лучше раньше прийти. А то я как-то задержался, кого-то из секретарей хоронили мы тогда, пришел за венком, а там уже только один оставался "От коллектива Второго московского мясокомбината". Так неприятно в душе было. Вот, думал, смотрят на меня люди на улице и думают - мясник идет! Форму ведь нельзя надевать.
   - Почему? - спросил Добрынин, скручивая свой матрац.
   - Это если закрытые похороны, если кто из наших умер, то можно, а если правительственные - черный костюм и галстук. Порядок такой...
   Добрынин понимающе кивнул.
   Завтракали они в дежурном буфете на четвертом этаже. Очереди там не было. Сонный буфетчик три раза переспрашивал Волчанова насчет заказанных яиц.
   - Так в крутую или в мешочек? - голос его был сиплым.
   - В мешочек! Сколько можно говорить! - рыкнул Волчанов.
   Буфетчик кивнул и нырнул в подсобку, где стояла плита.
   - Ну а какой ты венок выбрал? - спросил Добрынин, размешивая сахар в чае.
   - "От рабочего класса Ленинского района Москвы". Красивый, еловые ветки и розы. Раньше таких не делали.
   К одиннадцати часам Красная площадь была почищена и помыта. Дворники уже ушли, остались только милиционеры, стоявшие через каждые десять метров.
   Печальная классическая музыка продолжала литься из репродукторов. Внутри Кремля сформировалась траурная колонна. В первых ее рядах стояли. Держа венок, Волчанов и Добрынин.
   Подъехал военный тягач с орудийным лафетом, стал впереди колонны.
   Какие-то люди в штатском суетились, бегали мимо. Венок показался Добрынину тяжеловатым. Суетливые люди подбежали к лафету, накрыли его красным ковром. Потом поднесли к лафету гроб, установили его ровненько на красном ковре.
   Добрынин поднялся на цыпочки, пытаясь рассмотреть лицо лежавшего в гробу.
   Лица не увидел. Но длинная седая бородка, торчавшая вверх, сразу бросилась в глаза.
   Загудел мотор военного тягача. Добрынин приготовился, посмотрел на Волчанова. "Жизнь уходит, - подумал он. - И люди уходят за ней следом. Вот уже и товарищ Тверин ушел. Маняша, Петька на фронте погиб... Один Волчанов из старых друзей остался..."
   - Приготовиться! - раздался командный голос, и колонна подтянулась, подровнялась. Медленно тронулся тягач. Вышли из Кремля.
   Репродукторы вдруг замолкли, а после минутной паузы знакомый голос Левитана стал читать скорбные строки официального прощания народа со своим руководителем.
   Справа и позади остался музей Ленина. Вышли на Горького.
   Улица была оцеплена - живой изгородью плечом к плечу стояли вдоль проезжей части милиционеры. За их спинами колыхалось человеческое море, тысячи лиц со слезами в глазах.
   Левая рука у Добрынина затекла, и он попросил вполголоса Волчанова поменяться местами.
   - Терпи, - сказал Волчанов. - Ради него терпи, - он указал взглядом на ехавший впереди на лафете гроб. - Нельзя на ходу нарушать порядок.
   Добрынин кивнул и посильнее схватился левой рукой за необструганную доску конструкции венка.
   "Надо терпеть, - думал он, словно убеждая себя. - Он ведь сколько терпел! Сколько он терпел!"
   И вспомнилось Добрынину, как жаловался ему товарищ Тверин на свою жизнь, на все эти ПНП и ПСВ, вспомнилось народному контролеру, как радовался Тверин каждой мелочи, как ценил дружбу, как хотел пойти в "Центральный" гастроном и купить себе пачку печенья "На посту". Хотел и не смог, потому что не отпустили его из Кремля. И тут вдруг заметил Добрынин, что проходят они как раз мимо этого гастронома. И сперло у него дыхание из-за внезапно пробудившегося волнения. Новые воспоминания хлынули, и выплыла из далекого прошлого картинка: он на белом коне едет по этой улице с мотоциклетным эскортом. Коня зовут Григорий, красивый, сильный конь. И вот он верхом по этой улице и тут впервые в своей жизни видит этот гастроном и бьет коня в правый бок, бьет что есть силы так ему хочется заехать прямо на коне в открытые широкие стеклянные двери этого магазина. Но не слушается конь его, идет себе за едущей впереди машиной...
   - Ногу смени, слышь, ногу смени! - донесся шепот Волчанова.
   Добрынин словно очнулся от сна, быстро сообразил, сменил ногу.
   Ярко светило красноватое осеннее солнце.
   Длинная черная процессия медленно плыла к Белорусскому вокзалу.
   Голос Левитана, сильный, громкий, льющийся из тысяч репродукторов, казался голосом самой Москвы, наполненной скорбью и горем. Иногда Добрынину казалось, что булыжник дрожит под его ногами из-за этого голоса. И не нужно было разбирать слова, чтобы понять, чтобы осознать произошедшую трагедию.
   Возле Белорусского вокзала процессия сделала круг и тронулась в обратном направлении.
   К Кремлю подошли около часа. Там, под Кремлевской стеной, стоял военный оркестр.
   Военный тягач остановился слева от Мавзолея.
   Левитан вдруг замолчал. В городе стало до ужаса тихо. И вот в эту напряженную тишину врезался многократный стук сапог о булыжник площади: траурным маршем прошли мимо лафета курсанты Московского ракетного училища.
   Добрынин осторожно оглянулся по сторонам и незаметно подсунул правую руку под левую, уже онемевшую. Подсунул и перехватил доску.
   Тем временем, после траурного марша, люди в черных костюмах, все статные, почти двухметрового роста, сняли гроб с лафета и опустили его на траву.
   Внезапно подул ветерок, и в воздухе приятно запахло горелой листвой, запахло поздней осенью.