Курков Андрей. Пуля нашла героя (География одиночного выстрела - 3)

   Так они сидели и наслаждались чистотой и теплотой природы. Валя грудь сосала. А Клара и Банов яблоки ели, и такой хруст стоял на поляне, такой аппетитный сочный хруст, что в конце концов переглянулись Клара с Бановым и рассмеялись громко. Оба чувствовали себя счастливыми, и будущее казалось им теплым и добрым.
   Глава 46
   Летние дни после происшествия с поваром Сагаллаевым потянулись чрезвычайно медленно.
   Медведев, ожидая решения Москвы, все еще был в сердитом настроении. Татарин наотрез отказывался покидать комнату капитана и спал у него на полу. Теперь он боялся быть побитым за то, что перестал готовить.
   Готовила Светлана.
   Вершинин ходил по-прежнему злой на всех и вся: еще бы, даже после того, как он избил татарина, свинина на столе не появилась. Да, честно говоря, и не могла она появиться, пока кто-нибудь не закажет ее со склада. Но заказать мог только повар.
   Добрынин тоже чувствовал себя в эти дни неуютно. Особенно неудобно было ему встречаться взглядом с Се-вой, ведь до сих пор не поговорил он с Медведевым. Все -ждал Добрынин, когда решится проблема с поваром и на- строение капитана улучшится. Собственно, он уже объяснил Севе письменно, в чем дело.
   И вот наконец, было это во вторник или в среду, Медведеву позвонил полковник Ефимов с Высоты Ж.
   - Ну что, капитан, - злобно проговорил по военному t телефону полковник. Штучками занялся? Повара моего решил себе забрать? Смотри у меня!
   И полковник положил трубку прежде, чем успел капитан подумать над его словами.
   А тем же вечером пришла радиограмма из Москвы с приказом отправить повара Сагаллаева на Высоту Ж., а повара Ковиньку принять в распоряжение на высоту Н.
   Медведев тут же постучал в двери к Добрынину.
   - Пал Алексаныч! - обрадованно крикнул он. - Можно?
   Зашел, остановился посреди комнаты и облегченно вздохнул.
   - Ну что? - поинтересовался причиной радости народный контролер, встав с кровати.
   - Приказ поменять местами поваров! Теперь у нас хохол будет, а не татарин!
   Добрынин улыбнулся. Сразу о Севе вспомнил.
   - Вы, товарищ капитан, присядьте, - предложил Добрынин, поднимаясь на ноги. Сели за. стол.
   - Я вот сказать вам хотел, - Добрынин уставился прямо в радостные глаза Медведева. - Тут глухонемые жениться хотят...
   - В каком смысле жениться? - удивился капитан.
   - Ну любят они друг друга...
   - Глухонемые?!
   - Да, а что? - теперь удивился Добрынин капитанскому удивлению. - Они же совсем как люди, нормальные, только вот не говорят... Что ж им, нельзя?
   - Ну почему нельзя? - пошел на попятную Медведев.
   - Вот и я думаю. Сева и Светлана, они в брак хотят вступить. Говорят, что ваше разрешение надо...
   - Разрешение? - Медведев задумался. - Надо инструкции посмотреть, я с таким делом еще не сталкивался... Пойду, посмотрю эти бумаги, потом зайду, Медведев встал и вышел из комнаты.
   Оставшись один, Добрынин пожал плечами, удивляясь неведенью капитана относительно своих обязанностей.
   Во всяком случае, разговор начался, и стало Добрынину на душе легче.
   За окном было темно, и только желтоватый свет луны падал на каменную площадку. Прожектор все еще не работал, и это, хоть и было признаком беспорядка, радовало Добрынина. Нравились ему летние теплые ночи, усыпанные звездами небеса, свет луны, спускавшийся на самое дно ущелья.
   Медведев вернулся в комнату контролера с тоненькой брошюркой в руках.
   - "Обязанности командира спецточки", - прочитал Добрынин название серой брошюрки.
   - Да, - капитан кивнул. - Правильно. Только не разрешение я им должен дать, хотя и так можно сказать... Значит, так, как командир спецточки я являюсь представителем советской власти на вверенной мне территории и исходя из этого могу производить регистрацию браков проживающих и работающих на данной территории граждан. Вот так тут сказано...
   - Значит, можно? - обрадовался Добрынин.
   - Что можно? - серьезно спросил капитан. - Это я решаю: регистрировать брак или не регистрировать. Написано "могу", а не "обязан"!
   Радость покинула Добрынина - видел он, что Медведев любовь как серьезное чувство не уважает.
   - Так что же? - спросил потерянным голосом народный контролер. - Не будете регистрировать?
   Медведев уставился на крашеные доски пола. Задумался.
   - Значит, так, - проговорил он, не поднимая головы. - Что важнее: задание Родины или такое личное дело, как брак?
   Тут уже Добрынин опустил голову. Ответ на этот вопрос был настолько очевиден, что не было никакого смысла продолжать разговор.
   "Да и действительно, когда любишь Родину, разве нужно еще кого-то любить? - подумал народный контролер и сам скривился из-за своего неполного согласия с этой мыслью. - А Таня Ваплахова?.. Правда, она, кажется, Дмитрия больше Родины любила..."
   - Ну так что важнее? - настаивал на ответе Медведев.
   - Что важнее, что важнее... ясно, что важнее - Родина, - ответил Добрынин, но голос его был настолько тихий и слабый, что можно было усомниться в искренности его слов.
   - Вот-вот, Павел Александрович, - капитан поднял глаза и посмотрел на хмурого, внезапно почувствовавшего мыслительную усталость народного контролера. - Значит, так, - тут капитан Медведев основательно вздохнул. - Передай им, что они женятся... женятся после первого же удачного запуска. Понятно?
   У Добрынина после внутренних переживаний, причиненных этим неопределенным разговором, не оставалось сил даже улыбнуться. И он улыбнулся глазами. Даже чуть не заплакал...
   - Я давно спросить вас хотел, Пал Александрович, - уже другим, более привычным тоном заговорил вдруг Медведев. - Так, из любопытства, только вы не обижайтесь.. Вы же не член партии... при такой работе и при таком доверии...
   - Нет, - спокойно сказал Добрынин. - Может, и не член, но коммунист...
   - Да, но если не член партии...
   - Ленин был коммунистом еще до основания партии? Ведь так? - перебил народный контролер. - И Тверин был коммунистом задолго до партии!
   - А-а... - со все еще немного озадаченным выражением лица, кивнул Медведев. - Значит, вы - настоящий коммунист?
   - Ну вот, поняли, - улыбнулся Добрынин. - Член членом, а коммунист коммунистом... Так я могу им передать насчет брака?
   - Да, - сказал Медведев. - Найдите Канюковича, и пускай им переведет!
   - Хорошо, я и сам... - и тут Добрынин недоговорил, сам себя перебив.
   Испугался даже - надо же, чуть сам не проговорился о своих "разговорах" с глухонемыми, не зная, разрешено это или нет...
   Капитан ушел из добрынинской комнаты. Через минуту за стенкой раздался монотонный, негромкий американский голос. .
   Добрынин обулся и вышел на площадку. Посмотрел на окошко на втором этаже общежития, где жили рабочие. Свет там горел, и народный контролер поспешил к зданию.
   Постучался, потом хлопнул себя ладонью по лбу: чего стучать, если они ничего не слышат? Зашел.
   Глухонемые сидели вчетвером за столом и играли в лото. Один держал на коленях мешочек с деревянными бочонками-номерами, а трое остальных напряженно смотрели на лежащие перед ними карточки, отрывая взгляд только когда рука "банкующего" вытаскивала и показывала играющим очередной номер.
   Добрынин подошел к столу, оценил ситуацию на карточках. Потом дотронулся до плеча Севы. Тот сразу встрепенулся, задрал голову, посмотрел вопросительно на Добрынина.
   Добрынин зажал пальцами воображаемую ручку и помахал рукой перед Севой. Тот вскочил, достал карандаш и листок бумаги.
   "Я поговорил, - писал Добрынин, даже в пальцах ощущая усталость - и карандаш дрожал у него в руке, и буквы дрожали на бумаге. - Медведев сказал, что женитесь после первого удачного запуска".
   Сева несколько раз перечитал записку. Потом как-то напрягся весь - игра уже прекратилась и мешочек с бочонками соскользнул с колен "банкира" на деревянный пол, дробно ударившись о доски. Сева передал записку друзьям. После этого минут пять мелькали над столом пальцы, руки, кисти. Шел оживленный и неслышный разговор, совершенно непонятный Добрынину. Он даже не мог разобраться - хорошая была это новость для Севы или нет.
   Надоело сидеть в этой переполненной жестами тишине.
   Добрынин встал, чтобы уйти, и тут же Сева шагнул к нему, схватил его за руку, пожал от души.
   Павел Александрович облегченно вздохнул. Стало ясно ему, что принес он добрую новость. Снова присел за стол, взял карандаш.
   "А где Светлана?" - письменно спросил он.
   "На кухне моет посуду для завтрака", - написал Сева.
   Добрынин взял у него карандаш, вложил его в почти онемевшие пальцы.
   "Совсем скоро будет новый повар, - написал он, и тут же вопрос возник у него к глухонемым: - Вы свинину любите?"
   Сева прочитал вопрос, перекинулся несколькими жестами с друзьями. Потом написал: "Любим".
   "Значит, прав был Вершинин, - мысленно вздохнул народный контролер. Значит" действительно, если б умели они говорить, то сказали бы..."
   "Ну, - подумал Добрынин. - Надо спать идти, а то что-то такой нервный день получился".
   Махнул глухонемым рукой и ушел, провожаемый внимательными добрыми взглядами.
   Дня через два Медведев разбудил Добрынина в пять утра. Глаза капитана были красные от недосыпа. И голос звучал хрипловато.
   - Пал Алексаныч, - протараторил он, зайдя в комнату и удостоверившись, что народный контролер уже проснулся от предварительного стука в дверь. - Извините, что рано... Я Сагаллаева вниз поведу. Договорились с Ефимовым обменяться поварами на полдороге, возле кривой сосны. Вернусь часа через три-Так вы уж тут, если что - без меня, хорошо?
   Добрынин кивнул, приподнявшись на локте.
   Двери закрылись. Добрынин все еще чувствовал в себе присутствие сонной слабости и поэтому решил еще немного подремать, хотя бы до половины седьмого.
   На завтрак он пришел первым. Раздаточное окошко было закрыто, но с кухни доносился рабочий шум, да и сама столовая была заполнена запахом немного подгоревшей перловки!
   Заглянул на кухню. Светлана как раз размешивала деревянной лопаткой кашу в большой кастрюле. Подошел. Знаком предложил помочь, но женщина, улыбнувшись приветливо, отрицательно покачала головой. Добрынин вытащил из кармана карандаш, стал искать бумагу, но ее нигде не было - ни в карманах, ни на столах в кухне. Тогда он подошел к побеленной стенке и написал на ней: "Медведев пошел за новым поваром". Потом взял Светлану за руку и повел к этой настенной надписи.
   Каша опадала комками с деревянной лопатки на пол. Добрынин взял из рук Светланы лопатку и вернулся к кастрюле, где стал помешивать перловку.
   В окошко раздачи постучали.
   Света засуетилась, выпроводила Добрынина из кухни. Открыла окошко и стала наливать половником порции в глубокие железные миски с двумя ушками.
   Добрынин сидел рядом с Канюковичем и ел кашу.
   Он видел, как Светлана переговаривалась с Севой, и подумал, что это, должно быть, она о новом поваре сообщила.
   - Сегодня новый повар будет, - между прочим сказал Добрынин переводчику.
   - Тоже татарин? - как-то с ехидцей спросил Канюко-вич.
   - Нет, - ответил Добрынин. - Ковинька с Высоты Ж.
   - Да ну! - Канюкович удивился и, не донеся до рта, опустил ложку с кашей обратно в миску. - Как же это? Что, Ефимов согласился?
   - Приказ из Москвы, - объяснил Добрынин и тут же подумал, что слишком много говорит.
   Быстро доел кашу и ушел в цех.
   В цеху было пустынно, и только из комнаты Вершинина доносились какие-то звуки. Народный контролер задумался и припомнил, что Вершинина на завтраке не было.
   Осмотрел заготовки. Потом подошел к зарешеченному окну, выглянул на площадку.
   Четверо глухонемых рабочих шли из столовой к цеху, размашисто разговаривая.
   Из-за дальней горы поднималось солнце.
   * * *
   С приходом на Высоту Ж. нового повара жизнь приобрела другой вкус. Все чаще вместо каши на столах появлялась картошка, и, к искренней радости инженера Вершинина, практически исчезла говяжья тушенка; и в ежедневном мясном рационе "царствовала" теперь свинина, и надо сказать, что эту перемену ощутил и Добрынин, который хоть и не имел особых привязанностей к пище, но, ясное дело, свинину любил больше, чем говядину.
   Как ни странно, но отношение народного контролера к Вершинину односторонне улучшилось, о чем, конечно, сам Вершинин не знал, избегая встреч и разговоров с Добрыниным, а иногда даже одаривая его неуважительным взглядом. Добрынин, впрочем, не обращал внимания на подобные взгляды инженера. Знал он, что инженер, обладая талантом изобретателя, обладал вместе с тем и самыми худшими чертами характера, характера, который с огромным трудом можно было назвать советским, потому что ни энтузиазма, ни какой-то особой правильности в его характере не наблюдалось. Однако польза от его работы для Родины была Добрынину очевидна. А солоновато-жирный, приятный, тающий во рту вкус свинины как бы даже немного оправдывал нетерпимость Вершинина к прежнему повару Сагаллаеву, лицо которого Добрынин почему-то помнил только с синяками и разбитой губой.
   Светлана снова трудилась в цеху доводки. Глухонемые теперь работали дольше, стараясь изо всех сил добиться успешного запуска. Видно было, что все они переживали насчет брака Севы и Светланы. Работали они практически без перекуров, и Добрынин, боясь их отвлекать, перестал с ними "разговаривать".
   Пришло письмо от генерала Волчанова, в котором старинный друг контролера сообщил, что имя майора Никифорова уже выбили на мраморной стене в Подвалах Памяти и что Никифорову, как герою, посмертно присвоено очередное воинское звание - подполковник.
   Это письмо возвратило Добрынина к мыслям о Никифорове. Волчанов не написал - жив ли Никифоров сейчас. Но то, что звание Никифорову было присвоено посмертно, не оставляло никаких надежд на возможную встречу с ним.
   Больше часа сидел над этим письмом Добрынин поздним вечером. Потом взялся написать ответное письмо, и хоть ничего Волчанов у него не спрашивал, но написал ему Добрынин о своей жизни на Высоте Н., о том, что совсем скоро задание Родины будет выполнено, и после этого двое глухонемых рабочих, любящих друг друга, вступят в законный брак. И тут еще одна мысль всплыла на поверхность сознания: понял Добрынин, что недостает ему на Высоте Н. стихов. Не было у него тут ни одного сборника, ни одной книжечки. И так грустно вдруг стало ему от этого открытия, как-то неуютно стало. Понял он, что будь у него хотя бы один сборник стихов, который можно было бы открыть в минуту раздумья или печали, - дни бы его текли радостней и спокойнее.
   И дописал Добрынин к письму просьбу выслать каких-нибудь новых хороших стихов.
   А за окном вечер переливался в ночь. Темнота густела и оседала в ущелье, оголяя довольно сочное темно-синее небо, с которого по одной, по две, а иногда и по нескольку сразу сыпались звезды.
   Добрынин, оставив письмо на столе, вышел на площадку и опять с полчаса стоял, задрав голову к небу.
   Мыслил он о своих годах, о прошлом, о жизни, пролетевшей быстро, как падающая звезда. Даже думал о смерти, но думал без страха. Как-то слишком спокойно думал, как об очередном задании Родины. Только здесь уже ясно было, что смерть - это Порядок природы, а раз это Порядок, то тут уж только руками развести остается. Ничего не поделаешь. Другое дело гибель - это уже как бы задание Родины. То есть не само задание, а скорее результат чувства долга или же результат задания.
   Мысли копошились у Добрынина в голове, как муравьи в лесном муравейнике. А он, не обращая внимания на эти мысли, смотрел в небо, любовался звездами, "облизываясь" на них.
   Опять катилась по небу полная желтая луна. И удивительно было Добрынину наблюдать ее движение, медленное, но беспрерывное.
   "А что, если там действительно есть рай?" - прозвучала в голове у народного контролера дерзкая мысль, приглушив своих сестер.
   И еще сильнее всмотрелся он в звездное небо, отрицая мысль о рае мыслью об отсутствии Бога.
   Подул неожиданный прохладный ветер, и словно холодная рука дотронулась до щеки. Добрынин поднял воротник пиджака и, придерживая его руками, пошел к краю площадки, туда, где нависал над глубоким ущельем деревянный туалет.
   На обед был борщ, и Добрынин опять сидел за одним столиком с Медведевым.
   Ели они с аппетитом, и, наверно, оба думали об одном и том же - о поваре Ковиньке, благодаря которому жизнь на Высоте Н. стала настолько интереснее.
   Повар имел обыкновение выглядывать своей усатой физиономией из окошка раздачи, сверкать черными глазами и спрашивать у едоков:
   - А шо, если добавки кому?
   Был он удивительно добрым и мягким человеком, а кроме того заметил Добрынин, что есть у них с поваром что-то общее в душе. Видел он часто повара поздним вечером сидящим прямо на краю каменной "ступеньки", свесившим ноги вниз, в ущелье. Сидел он так обычно, бормотал что-то или напевал себе под нос и То задирал голову, чтобы на звезды посмотреть, то вниз, в ущелье глядел с заметным даже в темноте интересом.
   Однажды Добрынин, пересилив свой страх, тоже подсел к нему, свесив ноги с площадки.
   Познакомились они до этого и здоровались каждый раз, когда наталкивались друг на друга, но по душам еще ни разу не говорили.
   - Ты любишь тут посидеть, - сказал, подсев, Добрынин. - Я уже как-то видел тебя вечером...
   - А чего, - дружелюбно заметил повар. - Конечно, люблю. Я вообще красоту люблю, а здесь она во какая, - и широким жестом он обвел разорванные горами темно-синие горизонты. - Знаешь, когда надышишься за день всякой едой, так чистого воздуха хочется...
   - Да, - согласился Добрынин. - Я тоже красоту очень люблю. И вот стихи люблю с юности, но как-то вышло, что сюда их не взял...
   - Сам пишешь? - уважительно поинтересовался повар.
   - Нет, - Добрынин улыбнулся. - Я уже написанные люблю. Раньше даже наизусть знал некоторые, но теперь и память не та, да и вообще как-то...
   - А у меня тут стихи есть, - не без гордости сказал повар. - Я ведь тоже до них интерес имею. Шевченко есть, про Василия Теркина книжечка, она у меня еще с войны... Я тогда тоже поваром на фронте служил. Бывало, кашу варишь, а вокруг снаряды взрываются, а сам все мешаешь и пробуешь ее постоянно на соленость, и даже не думаешь, что убить тебя может...
   - О, смотри, смотри! - перебил его вдруг Добрынин, тыча рукой в небо. Смотри, звезда летит!
   Оба уставились на яркую падающую точку, пока не потухла она.
   - Интересно, чего они падают? - спросил Добрынин. - Я с детства об этом думаю... Повар пожал плечами.
   - Бог его знает, - добавил он к своему жесту. - Может, крепления у них ослабевают на небе, вот и падают. Не может же быть, чтобы просто так и без причины.
   - Не может, - согласился Добрынин. - И ведь интересно, что на нашу землю падают. Я как-то полночи просидел следя за ними и штук сорок насчитал...
   - Ты меня про томатный соус спроси, тогда отвечу, - сказал Ковинька. - А про звезды... не моя это профессия, я ведь не военный... Но у нас, на Житомирщине, звезды намного больше, чем здесь, это я точно вижу.
   - У нас в селе звезды тоже больше были, - в голосе Добрынина прозвучала сладкая тоска. - Но, может, они там уже и не такие, сколько лет прошло...
   И каждый из них вспомнил вдруг свою деревню. Сидели они еще долго, сидели и молчали. А звезды все сыпались и сыпались с неба, хотя, может, и не звезды это были, а обломки далеких планет или эти самые метеориты, но только не искусственные, а обычные, те, что тысячами падают каждый день на землю, иногда попадая в дома или случайно убивая крестьян в поле, а иногда плюхаясь в речку и поднимая волну или просто брызги.
   - Ну шо, если добавки кому, говори! - высунулась знакомая усатая физиономия из окошка раздачи пищи.
   Добрынин к тому времени уже доел борщ и чувствовал, что еще хочет.
   Подошел, протянул в окошко свою миску и тут же получил ее заполненную до краев.
   Медведев ел медленно. Он еще и первую миску не доел, когда народный контролер за вторую принялся.
   - Вкусно? - спросил Медведев у Добрынина.
   - А разве нет? - довольно произнес народный контролер.
   - Да я-то знаю, что вкусно. Я просто думаю, что там на Высоте Ж. сейчас едят? У них-то теперь Сагаллаев куховарит...
   Добрынин с некоторым сочувствием покачал головой.
   - Вот ведь как много в жизни людей от повара зависит, - сказал Медведев. Я просто думаю: почему мне полковник Ефимов уже третий раз звонит, спрашивает, как там Ковинька, а когда я начинаю рассказывать, что он нам здесь готовит, то полковник трубку бросает. Не хочешь слушать, так не звони. Я так думаю...
   - Может, они дружили с поваром? - предположил Добрынин.
   - Ну, Пал Алексаныч, каждый офицер со своим поваром дружит, это дело очевидное.
   - Ну а вы с Сагаллаевым дружили?
   - Нет, - признался капитан, выбирая со дна миски гущу борща. - Как-то не выходило. Нелюдимый он был какой-то. Обычно повара народ разговорчивый, людей любят, а этот... может потому, что татарин?
   - Может, - полусогласился Добрынин. Медведев поскреб ложкой в почти пустой уже миске. Потом поднялся, подошел к окошку, спросил про добавку.
   Повар высунулся, подергал рукой правый ус и с сожалением объяснил, что остаток сам доел.
   - Я ведь про добавку спрашивал, ну, думаю, раз никто больше не хочет, вот и съел... - сказал он.
   Медведев не обиделся. Вернулся за столик и принялся за второе, за свиные котлеты с картошкой.
   За соседним столиком, сгрудившись впятером, обедали глухонемые. А дальше, в углу столовой, одиноко сидели Вершинин и Канюкович, каждый за отдельным столом.
   - Я тут как-то подумал, - снова заговорил Медведев, - что нас так мало, и в общем-то разные мы, - он оглянулся на обедавших, - но одно дело делаем. Приятная мысль, надо признаться. Очень приятная. Нам ведь уже недолго осталось, - и, перейдя на шепот, Медведев, наклонившись к уху Добрынина сообщил: - Наши уже постоянно на Польшу падают, а несколько раз даже до границы с социалистической Германией долетели.
   Добрынин кивнул улыбаясь. Новость была действительно приятной. И хоть не очень чувствовал он здесь собственную полезность, хоть и с трудом в этом себе признавался, но причастность свою чувствовал и был этим горд.
   Дело было в том, что никаких особых инструментов для контроля полетных качеств метеоритов у него не имелось, а вся проверка заключалась в некотором поглаживании готовых изделий ладонью с целью обратить внимание на шероховатости и явные негладкости поверхностей. И хоть делал Добрынин свое дело серьезно и исправно, но настоящего удовлетворения от собственного вклада в процесс почти не получал. Может, во всем виноват был его возраст. Может, он просто разучился получать удовлетворение?
   Добрынин обернулся и с доброй завистью посмотрел на глухонемых. На Светлану, Севу, Григория и других. Они были молоды, сильны, красивы, и народный контролер вдруг подумал: жаль, что они не его дети. Такими детьми можно было бы гордиться...
   Вспомнил тут о своих детях, из которых только одна дочь была жива.
   О служебных детях не вспомнил. Были они для него как-очень дальние родственники, о которых обычно что-то знают, но никогда их не видели. И хоть первого сына Марии Игнатьевны он видел и прекрасно помнил, как привел Волчанова в квартиру, чтобы и тот посмотрел на малыша, но чувств, отцовских чувств в нем по отношению к служебным детям не было.
   Несколько дней спустя вечером, выйдя в туалет, Добрынин по привычке застрял на безлюдной площадке на полчаса, уставившись задумчиво-вопросительным взглядом в вечно загадочное небо, населенное звездами. Снова смотрел он, как срываются вниз самые неустойчивые из них. Смотрел, серьезно думая на этот счет, и все еще тщетно искал объяснений такому поведению звезд.
   Вечер был тихим и теплым. Безветренная тишина ласкала слух, и даже едва уловимое позвякивание посуды, доносившееся из открытого окна второго этажа общежития, из комнаты, где жил Вершинин, нисколько не отвлекало народного контролера от счастливого созерцания небесного движения.
   Наконец, насмотревшись вдоволь на небо, пошел он к краю "ступеньки", пошел к туалету, но, не дойдя каких-то пяти метров до мостков, почувствовал на плечах чьи-то тяжелые руки. Эти руки остановили его, прижали вниз, и, когда он хотел уже выкрикнуть свое удивление и непонимание происходящего, появилась третья рука и закрыла ему ладонью рот. Он попробовал обернуться и посмотреть, кто это был за его спиной, кто это так дурацки шутил с ним в то время, как ему действительно надо было зайти в туалет и отправляться спать. Но обернуться не получилось.
   Тут он почувствовал, как его волокут куда-то назад. Туалет стал отдаляться. С левого бока показалась стена завода. В этот момент кто-то из напавших ударил его по ногам, под колени. И он присел, и тут же два, а может и три, человека насели на него сзади, сильно держа за плечи. А чья-то ладонь по-прежнему закрывала рот.
   Добрынин попробовал что-то сказать или крикнуть через эту ладонь, но услышал лишь собственное мычание.
   И напавшие ничего не говорили, молчали. Из-за этого вся ситуация была какой-то зловещей.
   Добрынин попробовал пошевелиться, ослабить пальцы этих чертовых рук, вцепившихся в плечи. Не получилось.
   И тут в этой напряженной тишине зазвучали чьи-то шаги. Добрынин скосил взгляд вправо, откуда эти шаги доносились, но никого не увидел.
   А шаги становились все громче и громче - казалось, что идущий человек специально посильнее топает ногами, наслаждаясь своим значительным одиночеством.
   Наконец Добрынин увидел шагавшего к туалету человека. Был это переводчик Канюкович. Кроме того, что он старался погромче топать ногами, он еще и насвистывал какую-то странную мелодию.