Кузнецова Ярослава. Что-то остается

   — Хорошо, — кивнула Альсарена, — Я обязательно спрошу, — потом глянула на Стуро: — Скоро ты… будешь совсем здоров, — Стуро кивнул, — Что ты… станешь делать… потом?
   — Я останусь здесь, — побратим мой продемонстрировал свои клычата, — с ним.
   Братья на Крыльях Ветра… Стало тепло, как после полной кружки арваранского залпом. Стуро почуял и снова улыбнулся.
   — Сыч, ты предоставляешь ему убежище?
   — Вроде того, — ухмыльнулся я.
   Нечего сказать — убежище. Но парень сделал выбор, и не мне теперь пытаться что-то менять.
   — У Этарды были другие планы относительно нашего молодого друга, — задумчиво проговорила Альсарена, — Вы с ней не обсуждали этот вопрос?
   — Нет. Не обсуждали. Да и рано пока.
   Другие планы. У меня вот тоже другие планы были… А так придется по весне все-таки делать пристройку, да покупать в деревне козу, да не одну, небось… Э, приятель. Куда понесся? Ты доживи сперва до весны-то.
   Смешно.

Альсарена Треверра

   В храм я проникла через северный притвор и тихонько уселась за колонной. Вечерняя служба кончалась. Отзвучали благодарственные гимны Единому и псалмы в честь Пророка Божия, Пресвятого Альберена, а теперь одна из старших сестер завершала чтение отрывка из жития святой Маранты.
   Из-за колонны мне был виден кусок алтаря, вписанного в неглубокую апсиду и часть зеленой юбки и черного плаща чтицы, стоящей за пюпитром. Крона Каштанового Древа сияла, как костер. Золоченые лопасти листвы отражали огни светилен и бросали в полутемный зал солнечную рябь. Пресвятой Альберен с белым костяным лицом, примотанный цепями к стволу, слепо глядел чтице в спину. В День Цветения, что в конце ноября, статую отматывают от ствола и с почетом водружают на алтарный диск, символизирующий Небеса. Древо же украшают множеством конусообразных белых свечей, которые разом вспыхивают по мановению Этардиной руки. Великолепное зрелище. Венчают праздник пляски, песни и чревоугодничество. Ах, День Цветения!..
   Но сейчас — конец февраля. Между прочим, через пару дней начинается весна. Правда, ветрам, задувающим с Полуночного моря, об этом никто не сказал. Они знай себе дуют. Знай себе таскают с хребта Алхари разлохмаченные и изодранные за долгую зиму снеговые тучи. Март здесь, на севере — тоже зима. Снег начнет сходить только в апреле. А у нас, в Итарнагоне, солнышко вовсю светит. Птицы вернулись… Февраль! Ха, сухо уже все, крокусы повсюду вылезают, морозник зеленый, лиловая сон-трава… Домой хочу. Нет, не хочу. Там скучно. Просто я устала от зимы.
   Чтица собрала пюпитр и спустилась с возвышения. На ее место ступила Этарда. Кратко пожелала всем спокойной ночи и благословила. Все.
   Я встала у дверей, пропуская выходящих, чтобы перехватить Летту и Иль. Кто-то тронул меня за рукав. Малена.
   — С тобой хочет побеседовать мать Этарда, Альса. Пойдем, я провожу.
   Вот и влипла. Знаю я эти беседы. Сейчас меня разделают под орех. Хорошо, что папка со мной. Хоть какие-то доказательства работы.
   Малена шла впереди, не оглядываясь. Я плелась за ней. Ко всему прочему, зверски хотелось есть. Ужин-то я опять пропустила. Оставалось надеяться, что девочки припасли для меня пару кусков хлеба с сыром. Правда, вернувшись от Этарды, я неделю смогу питаться святым духом.
   Мы обогнули храм и направились к корпусу старших сестер. Поднялись по лестнице в покои настоятельницы. Малена провела меня через приемную прямиком в комнату Этарды.
   — Добрый вечер, Альсарена. Присаживайся. Малена, благодарю тебя, ты свободна. Спокойной ночи.
   — Спокойной ночи, мать.
   Малена выскользнула и затворила дверь. Я осталась стоять у камина, безнадежно пытаясь загородиться спинкой кресла. Одновременно я делала вид, что не боюсь.
   Этарда уютно расположилась в другом кресле, положив на скамеечку ноги. Она гладила кошку. Этарде не надо было петлять по улице между сугробами. Для нее имелся отдельный ход в стене, выводящий в храм, в библиотеку и еще Бог знает, куда. Вон и дверь, обычная, ничем не замаскированная.
   — Присаживайся, дочь моя. Вот сюда, в кресло. И не жмись, я тебя не укушу. В чем дело? Ты взволнованна?
   — Да, мать Этарда. Вот мои записи, вот рисунки, но это все такое сырое…
   Этарде нельзя врать. Ни в коем случае. У нее какой-то невероятный нюх на любую ложь. И если уж она тебя сцапала, есть единственный шанс уцелеть — позволить ей делать с тобой все, что заблагорассудится.
   — О, — улыбнулась она, принимая папку, — У тебя, оказывается, и записи есть? Выписки из книг?
   — Не только. Литературы не хватает, мать Этарда. Я пытаюсь вести собственные наблюдения.
   — Вот как? Ну-ка, ну-ка…
   Она уселась поудобнее, стараясь не беспокоить кошку, небрежно полистала папку, задержавшись на рисунках.
   — Хм, любопытно… Но я хотела бы послушать комментарии к твоим наблюдениям.
   Я принялась отчитываться, стараясь говорить четко и сжато. Как бы не так. Этардины флюиды уже начали действовать — у меня случилось словоизвержение. Внутри что-то таяло и оплывало, как леденец, превращаясь в сладкие сопли. Этарда кивала и улыбалась. Темные глаза ее мягко сияли — просто удавиться можно, сколько в них было доброты, понимания и всепрощения. И я могла бы поклясться, что моя болтовня казалась ей интересной.
   Я выложила все-все. И про то, как стангрев сбежал, и про ночную пьянку, и про Кайдово покушение, и что по этому поводу сказал мне Сыч, и что я в итоге сказала Кайду, и как отреагировала Данка… Тут я затормозила, да так, что зубы скрипнули. И вернулась к стангреву. Я описала его вдоль и поперек, слева направо, сверху вниз и по обеим диагоналям. Я из пальцев пыталась состроить схему крепления крыл к корпусу. Я исполнила хвалебную оду стангревским эмпатическим способностям. Путаясь и отвлекаясь на частности, я представила стангревский язык, как оригинальную версию старого найлерта. Потом я опять начала расписывать Мотылька во всех подробностях, сообразила, что повторяюсь и наконец замолчала.
   Я была оглушена, опустошена, исчерпана. Что еще Этарда хотела из меня выжать?
   Она поднялась, уложив кошку на свое место, прислонила папку к креслу и принялась расхаживать по комнате. Зеленое форменное платье шуршало, цепляясь за грубый войлочный ковер. Ворот по-домашнему распущен, рукава расшнурованы и откинуты за спину, открывая льняное нижнее платье. Уют и покой.
   Я искоса рассматривала настоятельское жилье. Ничего особенного. Комната практически не отличалась от нашей или любой другой. Вот только камин вместо жаровни. Войлок вместо соломы и сухого папоротника. Лишняя дверь. Вместо трех кроватей — одна. Да окно пошире.
   Этарда чем-то шуршала и звенела у стола. Повернулась ко мне — в обеих руках по бокалу, один увенчан стопочкой плоских печеньиц.
   — Отведай, дочь моя. Ты сегодня не успела к ужину, но не беда. Я уверена, Леттиса и Ильдир приберегли для тебя что-нибудь вкусненькое. А сейчас замори червячка.
   — Вы очень добры, мать Этарда.
   Я откусила печенье. Может, в нем какой-нибудь наркотик? Или в вине? Зачем, о Господи, я ведь и так вывернулась наизнанку!
   Этарда пригубила из своего бокала. Она присела на подлокотник, чтобы не трогать заснувшую в кресле кошку.
   — Дочь моя, мне пришлась по душе увлеченность, с которой ты взялась за изучение этого существа, стангрева. Я думаю, мне стоит поддержать твое начинание. Ты уже собрала любопытный материал и далее, я уверена, обнаружишь немало интересного. Скажи, не приходила ли тебе мысль объединить твои изыскания в отдельную книгу?
   Удар прямо в сердце. Я чуть не подавилась. Пропищала:
   — Приходила, мать Этарда…
   — Замечательная идея, не правда ли? Новая и увлекательная тема. Книга произведет фурор, и не только у нас, в Бессмараге. Блестящий финал твоего обучения. С Богом, дочь моя. Я знаю, тебе хватит сил, умения и терпения завершить эту работу.
   — Спа… сибо…
   Вот это да! А я-то шла сюда на полусогнутых. Ай да Этарда! Ну, не прелесть ли?
   — Я гляжу, ты согласна. Хорошо. Даю тебе особое дозволение брать со склада все, что может понадобиться. В разумных пределах, конечно. И прошу не забывать тщательно записывать все в хозяйственную книгу. Постарайся обойтись без лишних трат, но и скаредничать не стоит. Это я по поводу Сыча говорю. Он оказывает монастырю большую услугу, приютив стангрева у себя, поэтому вполне может рассчитывать на нашу поддержку, — Этарда помолчала, потом усмехнулась, — С вином поаккуратней. Я понимаю, чем была вызвана позавчерашняя… хм… вечеринка, но все-таки будь осторожнее. Ты — воспитанница Бессмарага, не забывай, а Бессмараг в первую очередь — монастырь.
   — Да, мать Этарда. Конечно, мать Этарда. Мне очень стыдно.
   — Не великий грех, дочь моя. Марантины не дают этих новомодных обетов аскетизма и целомудрия. Марантины дают единственный обет — всенепременно раздувать и поддерживать искру Божию, дар Единого — существование. Жизнь есть любовь Господня. Все остальное — пустяки. Но рамки приличий приходится соблюдать.
   — Да, мать Этарда.
   Щеки у меня горели, в груди теснило. Кресло качалось, как колыбель. Ох, сердце мое! Сейчас лопнет, как гранат, переполненное нежностью ко всему свету.
   — Что ты не ешь, дочь моя? Не нравится вино?
   Я залпом выпила несколько глотков, но стало еще хуже. В голове зашумело.
   — Вино отличное, замечательное… Да, насчет еды… В смысле, насчет стангрева.
   — Да-да, дочь моя?
   — Я подумала… ну… ему нужно… ну… Кровь ему нужна. Вино, мед, молоко — это хорошо, но мало. Сыч тут ничем не поможет — животное должно быть достаточно крупным, чтобы остаться в живых, и его нельзя потом есть… в смысле, убивать… Короче, Сыч просил козу.
   — Что ж, хорошая мысль. Завтра зайдешь к Тите, возьмешь у нее Беляночку или Пеструю, на твое усмотрение. Думаю, что коз можно будет менять — завтра одну, послезавтра другую. Чтобы окрепнуть, ему требуется полноценная пища.
   — О да, мать Этарда.
   — Через недельку подумаем о том, чтобы снять лубки. Наш юный пациент обладает поистине восхитительным свойством — его организм восстанавливается чрезвычайно быстро. Вероятно, и без нашего лечения он бы выздоровел, только находясь в тепле и получая достаточную пищу и уход. А после того, как Леттиса подстегнула его Тень… Замечательный юноша. Просто подарок. Надеюсь, Альсарена, ты сможешь извлечь из предложенных обстоятельств всю доступную выгоду, прежде, чем мальчика переведут в Бессмараг.
   Где на него накинется сразу сотня гарпий. Этарда заговорщически улыбнулась, подняв тонкую бровь. Изрядно обнаглев, я спросила:
   — А если… Ведь может такое случиться, что Сыч откажется отдавать его. Даже в Бессмараг.
   — При чем тут Сыч, дочь моя? Стангрев — разумное взрослое существо. Мы спросим у стангрева, не у Сыча.
   — А если и он откажется?
   — Мы спросим, Альсарена. Как он ответит, так и будет.
   А ответит он, как захочет Этарда. Причем будет полностью уверен, что это его собственное желание. А может, это и в самом деле будет его собственное желание.
   Этарда легко соскочила с подлокотника.
   — Что ж, не стану тебя задерживать, дочь моя. Тебе надо выспаться, впереди большая работа.
   Я тоже встала.
   — Благодарю, мать Этарда.
   Она вернула мою папку, проводила меня через приемную до дверей. На пороге я обернулась.
   — Но почему — именно я, мать Этарда? Почему вы доверяете эту работу мне? Ведь я даже не марантина…
   Лицо Этарды светилось в полумраке, словно выточенное из молочного опала. Улыбка плыла, плыла, кружа голову… Хотелось рухнуть на колени и заплакать.
   — Во-первых, именно потому, что ты — не марантина, Альсарена. А во-вторых, потому, что именно ты возмечтала написать книгу. Не Леттиса, не Ильдир, не Малена. Именно ты, дочь моя.
   И, привстав на цыпочки (росточка Этарда небольшого, даже для лираэнки), поцеловала меня в лоб.
   Я выбралась во двор в совершенно сомнамбулическом состоянии. Холодный воздух немного привел меня в чувство. Я доплелась до ближайшего сугроба, зачерпнула снега и принялась тереть им лицо и уши. И терла, пока за пазуху не потекло, пока кожу не защипало, а зубы не защелкали, как у проголодавшегося трупоеда.
   Ну, что, друзья? Враг вывел войска из побежденного города, проявив благородство, не тронув мирное население, ничего не подпалив и не разграбив. Однако проинспектируем наше имущество.
   Итак. Что мне хотелось больше всего до встречи с Этардой? Написать книгу о стангревах. Чего мне хочется сейчас? Написать книгу о стангревах. Порядок.
   Что я ей рассказала? Все. Все? Про афродизиак мне удалось не обмолвиться, впрочем, если бы даже и обмолвилась, ничего страшного не случилось бы.
   А вот — удача, так удача! Я ни слова не сказала о Норве и обо всех моих контрабандных опытах — тоже. И не потому, что удержалась от болтовни, а потому, что забыла о Норве начисто. Так называемая «девичья память» иной раз может оказать хорошую услугу.
   Кстати, Норв. Скоро он должен вернуться из Арбенора… Постойте, какое сегодня число? Через два дня — первое марта, а год нынче високосный… Значит, сегодня — двадцать седьмое!
   Вот те на! Прозевала сердце со стрелой, надверную живопись. Наверняка прозевала. Именно сейчас, сию минуту, мой милый, должно быть, ждет меня под стеной. А я тут гуляю.
   Однако, вчера, когда я заходила к Эрбу, никаким милым там не пахло. Если Норв и парни приехали, так только сегодня. Может, вообще еще не приехали. Уф, выгляну из калиточки для очистки совести. А то ведь устроит скандал. Малейшая невнимательность к его персоне воспринимается, как личное оскорбление. К тому же, явлюсь я с пустыми руками. Никаких тебе «слез короля», или как он там обзывает мои экспериментальные составы?
   Но ведь не только ради этих «слез» он со мной встречается? Говорил же, что любит (за два года нашего знакомства — два раза, специально считала. Но это у него такой суровый стиль). Вот и проверим.
   Итак, я осталась при своих и даже кое-что приобрела. И вовсе это не было взятие вражескими войсками беззащитного города. Это было всего лишь посольство из чужой страны. С богатыми дарами, между прочим. А мы — что поделаешь — немного испугались начищенной брони, трубных звуков, знамен и лент.
   С кем не случается?

Ирги Иргиаро по прозвищу Сыч-охотник

   — Ты уж смотри, чтоб — того. Красивые чтоб.
   — Обижаешь, Сыч! — покачал головой Гван Лисица, трупоедский сапожник. — Как для сына родного!
   Означенный сын, здоровенный детинушка по имени Ирс, по прозвищу Медвежий Окорок, ухмыльнулся.
   — Нет уж, — фыркнул Сыч-охотник, — Ты — того. Поменьше сделай. В сапог, что на него, меня целиком всунуть можно.
   Посмеялись.
   Отдал задаток, еще раз выслушал заверения Гвана, что через пару дней — в лучшем виде, да ты ж меня знаешь, да моя работа добрая, да в запрошлом году из самого Арбенора…
   — Ну, того, — буркнул Сыч-охотник, — Зайду, сталбыть.
   И отправился восвояси.
   Вот, значит. Мариона пошьет рубашку, да еще одну — на смену, да котту шерстяную, тканька мягонькая, Гван сапоги соорудит, и будет у нас парень — не парень, а загляденье!..
   Ладныть, Сыч. Че кудахчешь-то, почище квочки? Братца ведь завел, не сынка. Угомонись.
   Кстати, надо бы к Эрбу завернуть. Пополнить, так сказать, запасец. А то придет в гости барышня наша, чем потчевать станешь? Чайком?
   На мое счастье, Прилипалы Бера в кабаке не оказалось. Час-то поздний. Бабье уже всех своих благоверных по домам растащило. Впрочем, Бер Прилипала — бобыль. Навроде тебя, приятель. И вполне бы мог — опять за свое. Хотя, конечно, в прошлый раз Сыч-охотник его справно отшил. Неча тута, в душу лезть да прошлым интересоваться. Н-да.
   — Здорово, Эрб.
   — А-а, Сыч. Давненько ты к нам не наведывался. Здорово, братец.
   — Мне б — того. Бутылей парочку-другую. Да меду. Фунта два, либо три.
   — Счас сообразим, — Эрб подмигнул и, взяв у меня мешок, отправился в погреб, а ко мне подплыла причепурившаяся невесть по какому случаю Дана:
   — Выпей, Сыч, кружечку.
   Какая-то она сегодня радостная. Соскучилась, что ль? Не до пива сейчас, ну да ладно. Уважим, чего ж не уважить?
   — Спасибочки.
   Отхлебнул и — как ударило.
   Тан — щурится довольно:
   «— Хорошо. Теперь — что здесь?
   — Здесь? — окунуть язык, растереть по небу терпкие капли, — М-м… Дурман?
   — Хорошо. Тут?..»
   Сыч-охотник ухмыльнулся, отшагнул к столу, плюхнулся на лавку.
   — Ладныть. Пока он тама ходит… Ты, девка, того. Дай-кося мне ее. Бутылек, сталбыть.
   — Арварановки? — просияла Данка.
   Нехороший взгляд у нее. Жадный. Ждущий. Или мерещится? Вот дьявол.
   Определить, что подмешано в пиво, я не мог. Несмотря на Таново натаскивание. Слабый, едва уловимый привкус.
   Отсутствие практики? Не знаю.
   Ни на что не похоже.
   Наркотик? Нет, мимо, мимо.
   Яд? Какой, Кастанга меня побери!
   Кто?
   Как?
   Зачем?!.
   Дана, запыхавшаяся, возбужденная, глаза бегают… Нет, не мерещится. Не мерещится.
   — Вот, Сыч. Арварановка.
   Я плеснул немного в притащенную ею вторую кружку. Попробовал. Самая обыкновенная «арварановка», как всегда. Да и с чего бы Эрбу заводить какую-нибудь травную?..
   Еще искупал язык в пиве, сделав пару ложных движений горлом.
   Что-то там все-таки было. Было, разрази меня гром!
   Спохватившись:
   — Ой, а закуска-то! — Дана упорхнула на кухню.
   Я быстро слил полкружки пива на пол, потом — еще на глоток. Отправил туда же две полных кружки арваранского. Пьянствует Сыч. Дорвался до бутылки.
   — Вот. Сырок свежий, баранинка…
   Она пыталась смотреть в пол, но — не получалось. Ой, взгляд у тебя, Даночка…
   — Благодарствую.
   Снова убежала.
   Что же это? Что это может быть? Ч-черт. И где, собственно, Эрб? Инструкции получает? А, вот и он.
   Протопал ко мне, поставил на стол мешок. В мешке отчетливо брякнуло.
   — Во. Все тута. С тебя — полторы.
   Сыч-охотник кивнул, отсчитал деньги.
   Эрб ушел, а я дослил пиво и опустошил еще одну кружку арварановки — внутрь. Спокойно, приятель. Спокойно, черт возьми.
   Снова появилась Данка, ненатурально улыбаясь и комкая передник, попросила:
   — Не поможешь ли, Сыч, в погребе бочку с пивом передвинуть надо, мешается…
   Ага. В погребе. Понятно, Даночка. Понятно.
   — М-м? — Сыч-охотник поглядел на нее мутно, рыгнул, — Н-не. Того, девка. Ик. Перебрал, кажись. Пивцо у тя, Эрб, ядреное… Э. А иде Эрб-то?.. Н-нэту? Ну и чшерт с ним. Да. Ик, — поднялся, держась за столешницу, качнулся, — Эка. Пойду, пожалуй. Того.
   И двинулся к двери, довольно, впрочем, прямо.
   — Погоди! — Данка ловко вклинилась между пьяным Сычом-охотником и вожделенным выходом, — Как же ты пойдешь-то? Оставайся, я туточки постелю, на лавке, — бормотала она, мягко, но настойчиво заправляя Сыча-охотника обратно в комнату, — На ногах ведь не стоишь, не доберешься, замерзнешь в снегу по дороге…
   Ага. Сталбыть, коли до дому дойти можешь — в погребе помоги, а коли лыка не вяжешь — оставайся. Ладно, Даночка. Ладно, красавица.
   Сыч-охотник задумчиво покопался в шевелюре, как бы невзначай накрыл ладонью Данкины пальцы на косяке. Она вся как-то напряглась, закусила губу.
   — Того, — пробурчал Сыч-охотник, — Оно вроде — того. Верно. Тащи постелю.
   И — шаг назад, шаг назад — к столу, уронил себя на лавку, чуть не шмякнувшись мимо.
   — Счас я, Сыч, — расцвела Данка, — Сейчас, скоренько, милый, — и унеслась, словно ей черт под юбку залез.
   За постелью.
   Сами понимаете, дожидаться ее я не стал.
   Итак. Что мы имеем? У Эрба в погребе — засада? Может, конечно, и нет, но проверять как-то не тянет… Один бы я еще рискнул, посмотреть хотя бы — кто там, что там, да только не один я. И, случись что со мной, Стуро…
   Ладно. Как все это могло произойти? А как обычно происходят такие вещи, э?
   Пришли они, скорее всего, ночью. Не меньше троих, это факт. А вероятней — больше. Эрб не дурак, трепыхаться не будет. Одно дело — Сыч, приятель навроде как, а совсем другое — когда приходят серьезные люди… Данка, опять же… И дом могли пригрозить пожечь…
   Хорошо. Вручили, сталбыть, Эрбу с Даной скляночку, велели влить содержимое в Сыча-охотника, пристрастие коего к пиву общеизвестно…
   Но мне не давало покоя одно. Если это — свои, то, во-первых, я знаю весь набор того, что могут подлить, а, во-вторых, свои вообще не стали бы ничего подобного делать. Они ведь тоже не идиоты.
   Значит — чужаки? Быть не может. Чтобы Энидар решился пригласить чужаков на такое деликатное дело? Да если даже и так — что они, чужаки эти, не копнули, не нюхнули, какой-такой тил Ирги Иргиаро?
   Странно. Странно, черт побери. Может, Энидар умер, и тот, кто занял его место… Пф, а это было бы забавно — кто может занять место Энидара? Ну-ка…
   «Ежели же, наследника после себя не оставив…» Почему, кстати? Вполне мог оставить. Наследничка. Лет эдак двух-трех. Но тогда заправлять всем будет Рейгелар, больше некому. Тан не любит шума, Даул ни за что не полезет на видное место…
   Ладно, хватит. Нашел, о чем думать.
   — Что случилось?
   Ну конечно, он ведь слышит. Тьфу ты. Чувствуешь себя, как без штанов.
   — Мотаем, парень.
   — Что мотаем?
   — Рвем когти.
   — У кого? Я не понимаю.
   — Стуро, — я откинул крышку сундука, бросил на кровать меховые штаны и куртку, — Мои враги. Они могут прийти. Я говорил тебе.
   Кивок.
   — Они могутприйти, Стуро. Сейчас. Сегодня.
   — Хорошо, — сказал он спокойно.
   — Нам нужно уходить.
   Боги, и ведь как раз теперь, нет чтобы подождать денька два — справили бы парню одежку, обувь… А так что ему — в тоге по снегу?..
   Дьявол!
   — Ирги, — сказал он.
   — Что?
   — Ты боишься. Почему? У нас ведь есть — они, — кивнул на собак.
   Они. Эх, парень…
   — Если придут, то придут не мужики из деревни, Стуро. И не меньше полной связки, — как будет «полная связка» на найлерте, я не знал, сказал на лиранате.
   — Пол-ной связ-ки, а-ае?
   — Полная связка. Шесть человек. Обученных убивать. Ладно, погоди. Не мешай.
   — Хорошо, — он чинно уселся на табурете, сложил руки на коленях.
   Я сходил на улицу, прихватив с собой Редду. Опустошил тайник. Деньги бросил на койку, оружие разложил на лавке. Снова полез в сундук.
   Сейчас подыщем что-нибудь, из чего можно сварганить временную одежду… Вот, плащ меховой. Дырки для рук прорезать, да надеть задом наперед, поясом прихватить… Штаны — вот эти сгодятся, а что касаемо до сапог…
   Сапоги, сапоги… Хватит. Чем тебе плохи вон ингские чуни? Голенища к ним присобачить, да перемотать потуже, м-м? А голенища из чего? Да хоть из этих кусков. Только сперва соберем мешки.
   Я отобрал самое необходимое. Много чего придется бросить, ну да черт с ними, с тряпками. И с охотничьим громоздким снаряжением. Доберемся куда-нито — купим.
   Кстати. Неплохо бы решить, куда ты, собственно, собираешься идти, друг Ирги. В Тилат? Дурость. Тилат маленький, народу в нем — курям на смех, искать даже проще, чем тут, в Альдамаре…
   В Итарнагон? А че ты там не видал, в Итарнагоне в ентом? И потом, Сыч-охотник не любит цивилизации…
   А вот Ингмар… Конечно, путь неблизкий, да и троп ты, приятель, не знаешь… Только Ингмар стоит того, чтобы рискнуть. Вот уж где глушь беспросветная, дичь косматая, вот уж где ни в жисть не сыщут…
   Холодный северный Ингмар, сосед Ларгиры, ты укроешь двоих, вставших на Лезвие? Доберемся ли мы до тебя, или сгинем по дороге? Да вообще, выйдем мы из этого дома или на пороге ляжем?..
   Хватит, Сыч. Уходить так и так лучше — днем. Хоть какая-то надежда на фору. Не пойдут они среди бела дня нас брать. Бессмараг рядом. В любом случае ночь — ждем.
   Я затянул завязки на одном мешке, сунул в другой сумку с деньгами и тоже завязал. Лыжи одни, жалко. Да было б и двое — проку-то? Он же не умеет. На кой черт аблису лыжи? У него крылья есть… Ничего, я пойду вперед, он — по лыжне, а собаки в арьергарде. Да.
   В третий мешок пошло одеяло, подстилка и еще одно одеяло.
   Ч-черт, а если… Если весь этот спектакль устроен, чтобы «поднять зверя»? В доме-то тебя взять не так просто, э? Выкуривать придется. Шум. «Кошачьи лапы» шума не любят… Спугнуть, чтобы бечь кинулся. И тихонечко взять. Живым. И целым. Все равно проблематично, но шансов куда больше, чем в доме. А Стуро… Стуро для всех в деревне — тварь, блажь Сычова… Ладно. Подождем.
   Подождем, Кастанга меня заешь!
   — Ирги.
   — Что? Идет кто-то?
   — Нет. Ирги, твои враги… Сколько их?
   — У-у! — я рассмеялся, — Вообще — человек пятьдесят. А сколько придут сюда — не знаю. Ты слушай.
   — Я слушаю.
   Вот и слушай. А я пока оружием займусь. Как ни упадут кости — пригодится. И обещал ведь — Большое Надраивание…
   Жидкость для оружия, тряпки — пожестче и помягче. Иди сюда, Зеркальце. Освободил его от ножен.
   Кто никогда не видал «черного зеркала», тот не поймет. Мне иногда даже кажется, что он — живой, мой меч. «Черное зеркало» делают только в Ирее. В далекой неведомой Ирее, где, говорят, Сыны Пламени выходят из недр, чтобы принять жертвы, приносимые людьми… Говорят, ирейцы и сами уже не совсем люди — огонь не причиняет им вреда, и они способны обратить гнев Огня на своего врага… Не знаю. Ирейцев я не встречал, в Ирее не бывал, но мой Зеркальце…
   Стуро с интересом наблюдал за действиями побратима. Я сказал: