Страница:
Ах, барышня ты моя, барышня! Твоими бы, как говорится, устами…
— Не скажи, Альса, не скажи, — заговорил я медленно, — Все, что я о них слышал, свидетельствует как раз об обратном.
— Что они гуляют по лесам? — Альса попыталась улыбнуться.
Я ее шутку не принял.
— Что они доберутся куда угодно, если им будет нужно. Весьма и весьма упорные святые отцы. Хорошие вояки и игроки, каких поискать.
Не зря господин королевский советник опасается. А мне-то еще хуже, чем господину советнику. У него — всего-навсего дочь у ведьм в монастыре училась…
— Если бы он был человеком, — перешел я на лиранат, — Оборотнем, на худой конец… А махалки эти — куда денешь?
— А мы не будем их демонстрировать, — Альса говорила на найлерте. Чтобы Стуро все было понятно. Стуро же благоразумно молчал, потому что, сунься он сейчас… — Ведь не полезут они ему под плащ?
Не полезут под плащ? Альса, миленькая, да в уме ли ты?
— Ирги! — взгляд мой ей не понравился, — ты не хочешь мне помочь!
— Именно помочь тебе я и пытаюсь, — вернулся на найлерт, допил молоко, подавил желание вытащить из заначки бутылку, — Помочь понять, что в Итарнагоне рискуешь не ты. Не я. Мы будем — пособники.
Альсарена стиснула кружку обеими руками.
— Знаешь… Может, я смогу… остаться в Бессмараге… Летта сказала, что… ну, я изменилась… и, может, у меня есть шанс… стать марантиной… Не знаю… наверное, она так сказала… чтобы подержать меня… Я… приму послушание.
Вот это да!
— А отец? Как он посмотрит?
— Отец… Конечно, он не ожидает от меня ничего подобного. Ну, он прекратит присылать деньги… Увезти послушницу силой он не сможет…
Ах, Альса, Альса. Вот, значит, до чего довело тебя общение с нами. Послушницей стать — тебе, независимой… Ради парня? Да уж, нельзя тебе в Итарнагон. Не место тебе там, дружище.
— Что ж, — сказал я, — Оставим этот вариант на крайний случай. Для вас двоих. Потому что я здесь остаться не смогу.
— Почему?
— Пора место менять. Засиделся.
Может, не надо уточнять, а?
— Ты что-то можешь предложить?
Надежда в глазах. Боишься ты в Бессмараге оставаться. В кабалу идти не хочешь. Правильно, Альса. Правильно. Кабала — последнее дело.
— Андалан, — сказал я.
— Что?
— Ан-да-лан, — повторил раздельно, — Золотой Берег. Страна такая.
— Но… — Альса тряхнула головой, — Погоди… Это же другой материк… Это же почти Лираэна…
— Еще могу предложить Ингмар. Это ближе.
— Постой, — барышня схватилась за виски, — Какой Ингмар! Что ты плетешь! Ингмар какой-то. Андалан… Почему не Каорен?! И близко, и…
— Мне в Каорен ходу нет, — вздохнул я. — И вам — со мной — тоже.
Будь я один, может, и поехал бы. Именно в Каорен. А вас-то подставлять зачем?..
Пауза. Потом Альсарена кивнула.
— Понятно. А в Андалан, значит, возможно?
— Если не засекут до Иреи — да.
— Ты что, уже думал об этом? — удивилась Альса.
Я чуть не расхохотался. Уже думал! Совершенно случайно, мимоходом, подумал малость…
— Можно сказать и так.
— Ну и выкладывай!
Похоже, ее возмутило, что она тут, бедная, мучилась, придумывала что-то, а гадкий Сычуга сидел на придумках своих и молчал. Ладно.
— Через перевал, — сказал я. — Не доезжая Канаоны, лошадей бросить. Купить лодку. По рекам — до Убера. Там закупить провизию. Потом — до Ирейского Порта. Там — на корабль. Через Зеленое море — до Летеля. Там покупаем хороших лошадей и — в Аль. В Але покупаем дом. Небольшой. Я заключаю договор, устраиваюсь солдатом. Вас со Стуро — в лекарские помощники определим. На первое время.
— Ага, — Альса тупо уставилась на остатки молока в своей чашке. Потом подняла голову, — Эй, Ирги. Купим, бросим, на корабль… На какие-такие шиши? И вообще… и я, и он, — кивнула на напряженного, готового ринуться в бой козяву, — мы же иждивенцы у тебя на шее. Я и, — развела руками, — не умею ничего…
— Брось, — фыркнул я. Начнем по порядку. — Во-первых. Шиши имеются. Шесть тысяч «лодочек». Устроит?
— Врешь! — Альса вытаращилась, как на уж не знаю, что, — Каоренских «лодочек»? Шесть тысяч? В лирах это будет…
— Один к пяти, — усмехнулся я. Сундучок из кабинета — «на непредвиденные быстрые расходы»… — На дорогу и обзаведение достаточно. Далее. Вы — не иждивенцы. Так ведь, Стуро?
— «Ижди-вен-цы» — что это?
— Неважно. Кто мы, Стуро, все трое?
— Семья. Клан. Да.
— Ясно?
Альса посмотрела на меня, на Стуро, потом закатила глаза. Ниче, барышня. Пообвыкнешься. Стерпится, как говорится…
— А насчет «ничего не умею»… Подучишься, ежели что. В паре будете работать — он кусает раненого, ты штопаешь. Марантины марантинами, а на обычного лекаря ты тянешь. Уж поверь.
— Придется поверить, — вздохнула она. И опять спохватилась: — А Имори?
Имори.
— Имори жалко, — сказал я.
Поломаем мужику жизнь…
— Э! — завопила Альса, — Ты что! И думать не смей!
Я смерил ее взглядом.
— Ты меня за кого-то не того принимаешь, подруга.
— А как же иначе? — растерялась она.
Как же иначе — как обойтись без убийства верного Имори, или — за кого тебя принимать, куст чертополоховый?.. Неважно.
— Он от меня не отстанет, — покачала Альса головой.
— Скрутим.
Барышня глянула недоверчиво.
Уж не сомневайся, дружище. Скрутим.
— Узлы знаю. Пока выпутываться будет, лодку возьмем. Он не «нюхач», Имори твой. Он — «стенка». Телохранитель. Не таких с хвоста сбрасывали. Семья-то есть у него?
— Сын есть, — барышня, похоже, еще не понимала, какую пакость мы устроим бедняге Имори, — Сейчас уж ему… двенадцать годков. Хороший мальчик. А зовут по-ингски — Летери…
— Что ж. Все равно у нас нет другого выхода.
— Отец Имори не простит, — нахмурилась Альса.
— А он без тебя и не вернется, — вздохнул я. — Знаем таких.
На Эгвера он похож, Имори этот. Не внешне, разумеется, Эгвер — найлар…
— Ладно, ребята. Решили?
— Если ничего лучше не придумаем, значит — так и быть.
Стуро просто кивнул.
— Тогда завтра с утреца в Арбенор поеду. Уладить кое-что. Собак с вами оставлю. Смотрите у меня тут. Если через пять дней не вернусь, ты знаешь, что делать, Стуро. Альсу возьмешь с собой.
— Да, Ирги, — проговорил он негромко.
— Обязательно ехать в Арбенор? — забеспокоилась барышня.
— Придется.
Бумажка наша для Каор Энена годится, а для любых других земель маловато ее, документ нужен. Нотариусом составленный, чтоб — печати и так далее.
— Что же, — снова вздохнула Альсарена, — Как скажешь. Ты у нас — голова.
— Ага. Два уха.
Альсарена Треверра
Ирги Иргиаро по прозвищу Сыч-охотник
— Не скажи, Альса, не скажи, — заговорил я медленно, — Все, что я о них слышал, свидетельствует как раз об обратном.
— Что они гуляют по лесам? — Альса попыталась улыбнуться.
Я ее шутку не принял.
— Что они доберутся куда угодно, если им будет нужно. Весьма и весьма упорные святые отцы. Хорошие вояки и игроки, каких поискать.
Не зря господин королевский советник опасается. А мне-то еще хуже, чем господину советнику. У него — всего-навсего дочь у ведьм в монастыре училась…
— Если бы он был человеком, — перешел я на лиранат, — Оборотнем, на худой конец… А махалки эти — куда денешь?
— А мы не будем их демонстрировать, — Альса говорила на найлерте. Чтобы Стуро все было понятно. Стуро же благоразумно молчал, потому что, сунься он сейчас… — Ведь не полезут они ему под плащ?
Не полезут под плащ? Альса, миленькая, да в уме ли ты?
— Ирги! — взгляд мой ей не понравился, — ты не хочешь мне помочь!
— Именно помочь тебе я и пытаюсь, — вернулся на найлерт, допил молоко, подавил желание вытащить из заначки бутылку, — Помочь понять, что в Итарнагоне рискуешь не ты. Не я. Мы будем — пособники.
Альсарена стиснула кружку обеими руками.
— Знаешь… Может, я смогу… остаться в Бессмараге… Летта сказала, что… ну, я изменилась… и, может, у меня есть шанс… стать марантиной… Не знаю… наверное, она так сказала… чтобы подержать меня… Я… приму послушание.
Вот это да!
— А отец? Как он посмотрит?
— Отец… Конечно, он не ожидает от меня ничего подобного. Ну, он прекратит присылать деньги… Увезти послушницу силой он не сможет…
Ах, Альса, Альса. Вот, значит, до чего довело тебя общение с нами. Послушницей стать — тебе, независимой… Ради парня? Да уж, нельзя тебе в Итарнагон. Не место тебе там, дружище.
— Что ж, — сказал я, — Оставим этот вариант на крайний случай. Для вас двоих. Потому что я здесь остаться не смогу.
— Почему?
— Пора место менять. Засиделся.
Может, не надо уточнять, а?
— Ты что-то можешь предложить?
Надежда в глазах. Боишься ты в Бессмараге оставаться. В кабалу идти не хочешь. Правильно, Альса. Правильно. Кабала — последнее дело.
— Андалан, — сказал я.
— Что?
— Ан-да-лан, — повторил раздельно, — Золотой Берег. Страна такая.
— Но… — Альса тряхнула головой, — Погоди… Это же другой материк… Это же почти Лираэна…
— Еще могу предложить Ингмар. Это ближе.
— Постой, — барышня схватилась за виски, — Какой Ингмар! Что ты плетешь! Ингмар какой-то. Андалан… Почему не Каорен?! И близко, и…
— Мне в Каорен ходу нет, — вздохнул я. — И вам — со мной — тоже.
Будь я один, может, и поехал бы. Именно в Каорен. А вас-то подставлять зачем?..
Пауза. Потом Альсарена кивнула.
— Понятно. А в Андалан, значит, возможно?
— Если не засекут до Иреи — да.
— Ты что, уже думал об этом? — удивилась Альса.
Я чуть не расхохотался. Уже думал! Совершенно случайно, мимоходом, подумал малость…
— Можно сказать и так.
— Ну и выкладывай!
Похоже, ее возмутило, что она тут, бедная, мучилась, придумывала что-то, а гадкий Сычуга сидел на придумках своих и молчал. Ладно.
— Через перевал, — сказал я. — Не доезжая Канаоны, лошадей бросить. Купить лодку. По рекам — до Убера. Там закупить провизию. Потом — до Ирейского Порта. Там — на корабль. Через Зеленое море — до Летеля. Там покупаем хороших лошадей и — в Аль. В Але покупаем дом. Небольшой. Я заключаю договор, устраиваюсь солдатом. Вас со Стуро — в лекарские помощники определим. На первое время.
— Ага, — Альса тупо уставилась на остатки молока в своей чашке. Потом подняла голову, — Эй, Ирги. Купим, бросим, на корабль… На какие-такие шиши? И вообще… и я, и он, — кивнула на напряженного, готового ринуться в бой козяву, — мы же иждивенцы у тебя на шее. Я и, — развела руками, — не умею ничего…
— Брось, — фыркнул я. Начнем по порядку. — Во-первых. Шиши имеются. Шесть тысяч «лодочек». Устроит?
— Врешь! — Альса вытаращилась, как на уж не знаю, что, — Каоренских «лодочек»? Шесть тысяч? В лирах это будет…
— Один к пяти, — усмехнулся я. Сундучок из кабинета — «на непредвиденные быстрые расходы»… — На дорогу и обзаведение достаточно. Далее. Вы — не иждивенцы. Так ведь, Стуро?
— «Ижди-вен-цы» — что это?
— Неважно. Кто мы, Стуро, все трое?
— Семья. Клан. Да.
— Ясно?
Альса посмотрела на меня, на Стуро, потом закатила глаза. Ниче, барышня. Пообвыкнешься. Стерпится, как говорится…
— А насчет «ничего не умею»… Подучишься, ежели что. В паре будете работать — он кусает раненого, ты штопаешь. Марантины марантинами, а на обычного лекаря ты тянешь. Уж поверь.
— Придется поверить, — вздохнула она. И опять спохватилась: — А Имори?
Имори.
— Имори жалко, — сказал я.
Поломаем мужику жизнь…
— Э! — завопила Альса, — Ты что! И думать не смей!
Я смерил ее взглядом.
— Ты меня за кого-то не того принимаешь, подруга.
— А как же иначе? — растерялась она.
Как же иначе — как обойтись без убийства верного Имори, или — за кого тебя принимать, куст чертополоховый?.. Неважно.
— Он от меня не отстанет, — покачала Альса головой.
— Скрутим.
Барышня глянула недоверчиво.
Уж не сомневайся, дружище. Скрутим.
— Узлы знаю. Пока выпутываться будет, лодку возьмем. Он не «нюхач», Имори твой. Он — «стенка». Телохранитель. Не таких с хвоста сбрасывали. Семья-то есть у него?
— Сын есть, — барышня, похоже, еще не понимала, какую пакость мы устроим бедняге Имори, — Сейчас уж ему… двенадцать годков. Хороший мальчик. А зовут по-ингски — Летери…
— Что ж. Все равно у нас нет другого выхода.
— Отец Имори не простит, — нахмурилась Альса.
— А он без тебя и не вернется, — вздохнул я. — Знаем таких.
На Эгвера он похож, Имори этот. Не внешне, разумеется, Эгвер — найлар…
— Ладно, ребята. Решили?
— Если ничего лучше не придумаем, значит — так и быть.
Стуро просто кивнул.
— Тогда завтра с утреца в Арбенор поеду. Уладить кое-что. Собак с вами оставлю. Смотрите у меня тут. Если через пять дней не вернусь, ты знаешь, что делать, Стуро. Альсу возьмешь с собой.
— Да, Ирги, — проговорил он негромко.
— Обязательно ехать в Арбенор? — забеспокоилась барышня.
— Придется.
Бумажка наша для Каор Энена годится, а для любых других земель маловато ее, документ нужен. Нотариусом составленный, чтоб — печати и так далее.
— Что же, — снова вздохнула Альсарена, — Как скажешь. Ты у нас — голова.
— Ага. Два уха.
Альсарена Треверра
Я преписывала набело уже третью главу. «Религия и мифы». Я спешила. Ибо, поразмыслив, пришла к выводу, что нужно-таки успеть сделать хоть одну копию. Первый экземпляр я оставлю в Бессмараге под вымышленным именем. А второй возьму с собой. Может, кому-то и покажется, что книга — лишний груз, но я по этому вопросу придерживаюсь прямо противоположного мнения. Книга — серьезный капитал. С нею я могу войти в любое ученое общество не как жалкий подмастерье, но как полноправный коллега.
Конечно, я часто отвлекалась (еще бы!). Но работа спорилась и доставляла мне огромное удовольствие. Полторы главы за три с половиной дня — неплохо, а? Я уже и псевдоним придумала — Ахтора. Это на старом найлерте. В переводе на вульгарный лиранат — Осколок. Почти что мое собственное, родителями данное имя. Забавно, что на современном найлерте этим словом крестьяне называют всякий травяной бурьян, заполоняющий огороды и обочины дорог.
— Редда, встань, пожалуйста. Нет, не подходи. Стой там. Редда, я тебя прошу!
Стуро увлеченно чирикал угольным карандашом по листку бумаги. Рисовал Редду. До этого он рисовал все подряд: интерьер из разных углов комнаты, вид с крыльца, меня, Уна, Ирги по памяти, натюрморт из кружек, опять меня, Редду, и вот снова — Редду. Сперва я подозревала, что он просто скучает, когда я принимаюсь за книгу. Оказалось — нет. Ему в самом деле нравилось рисовать.
— Редда, не садись. Стой. Стой там.
Редда махала хвостом и не понимала, что от нее требуется. Ун, уже прошедший это испытание, взволнованно вертелся вокруг, предлагая помощь.
— Ауара!
— Что такое, милый?
Стуро грохнул дощечкой, к которой был пришпилен лист, об стол. Схватил тряпку и принялся возить по рисунку. Я вскочила.
— Ну, что ты так расстраиваешься? Зачем же все стирать? Дай, посмотрю.
— Плохо! Не получается!
Я перехватила его руку с тряпкой.
— Ну и что не так? Что не так?
— Вот это. Колено, которое назад.
Он ткнул в заднюю лапу полустертой Редды.
— Я же тебе объясняла. Это не колено. Это пятка. Колено вот тут. И сгибается оно в ту же сторону, что и у людей… и у аблисов тоже. Редда, подойди сюда. Видишь, где у нее колено? Вот оно, пощупай. У собак, и у всех животных строение очень схожее с человеческим. С аблисским, по большому счету, тоже. Главное — пропорции.
— Я помню. Пр… пр… — он расстроенно вздохнул и вытянул руку с карандашом, — то, что можно померить этим… вот этим.
— Правильно. Пропорции — это соотношение. Как одна часть соотносится с другой. Редда, иди на место. Нет, не садись. Стой там. Так, умничка. А теперь, любимый, посчитай, сколько раз Реддина голова укладывается в длине ее же туловища? Не сгибай локоть! Следи за этим, иначе все напутаешь…
Но он вдруг опустил руку и напрягся, словно вслушиваясь.
— Кто-то идет. Двое. Чужие.
— Чужие?
Тут уже заволновались собаки.
— Двое, — сказал Стуро, — Трупоед и… зверь.
В дверь постучали.
Ун разразился лаем. Мы со Стуро обеспокоенно поглядели друг на друга.
— Не ответим, — шепнула я, — Постучит и уйдет.
— Альса, — окликнули снаружи, — Открывай.
Я дернулась. Стуро поднял руку и дотронулся до ямочки меж ключиц.
— Я знаю, что ты здесь. Открывай. Ну? Я знаю, что ты здесь!
Это Норв. Это его голос. Он пришел, и теперь ломится в чужой дом.
— Надо спустить собак, — жестко сказал Стуро, — Они прогонят.
В дверь задубасили.
— Альса! Открывай! Поговорить надо. Я один. Ты что, боишься? Я тебя не трону. Слышишь? Пальцем не трону. Выйди, голубушка. Я тебя прошу, выйди.
— Гав-гав-гав! — надрывался Ун.
— Я выйду, — пробормотала я, шаря по стене в поисках плаща, — Сейчас выйду.
Стуро задержал мою руку, заглянул в лицо. Я заморгала.
— Он… слишком зол? Он задумал что-то плохое?
— Альса, постой, — Стуро перехватил оба мои запястья, — Постой. Погоди.
— В чем дело? Он опасен?
— Эй, голубка! Что отмалчиваешься? Слышишь ведь прекрасно. Хватит прятаться. Твой хахаль уехал, я бы с ним побеседовал, да ждать его недосуг. Не думаешь же ты, что я тебя отшлепаю? Не глупи, голубка. Открывай. Сколько можно?
Затрещали шаги по оледеневшей корке. На окошко упала тень. «Тук-тук-тук!» — звонко постучал палец по натянутому пузырю.
— Норв! — отозвалась я, — Сейчас выйду. Сейчас, — и, шепотом, Стуро: — Что такое? Ты слышишь? Что он затеял?
— Он… возбужден… чем-то расстроен. Он ждет… он… — Стуро выдохнул, неуверенно оглянулся на окно. Хотел еще что-то сказать, но только пожал плечами.
— И только? Я выйду, поговорю. Он не сделает ничего плохого.
— Я с тобой.
— Оставайся в доме.
— Я с тобой.
— Стуро!
Он поджал губы, засопел.
— Хорошо. Только встанешь за дверью. Выйдешь, если позову. Ун, замолчи, наконец. Сидеть здесь, зверье.
Мы выбрались в сени. Стуро остался, а я отодвинула засов. И сразу вышла, заставив Норва попятиться.
— Голу-убка, — протянул он.
Несколько мгновений мы молча пялились друг на друга. Альханская тонконогая лошадка обнюхивала низкую кровлю.
— Здравствуй, Норв.
— Что ж ты сразу-то не вышла, голубка? Испугалась? — он прищурился, одновременно ухмыльнувшись. Золотая серьга раскачивалась, гоняя по щеке солнечный зайчик.
— Мотылек забеспокоился, — объяснила я, — он не любит чужих.
— Какой еще Мотылек?
— Стангрев. Вампир. Помнишь, я тебе о нем рассказывала?
Норв недовольно нахмурился. Какого-то еще Мотылька приплела. Причем тут Мотылек? Я продолжала наступать:
— Зачем ты пришел? Сыча здесь нет. А меня ты мог и в Бессмараге дождаться.
— В Бессмараге? Ждал уже, благодарствую. Вчера. Полчетверти под дверью просидел.
— Ждал?
Вот те раз. Прозевала условный знак. Все на свете прозевала.
— Забыла, голубушка, — укоряющий взгляд и покачивание головы, — А я тебе подарочки привез. Выбирал, все думал, как ты обрадуешься. Эх, Альса, Альса…
На жалость берет. Знаю я его актерские способности, однако все равно действует. Сейчас, по сюжету, я должна кинуться ему на шею.
— Прости, Норв. Это из-за книги, что я пишу. Совсем замоталась…
Он откинул плащ, продемонстрировав широченный красный пояс, уперся кулаками в бедра. Блеснули зубы, блеснула серьга в ухе, засверкали застежки на новой бархатной курточке.
— Ну, ну, — хмыкнул он, — знаю, как ты мотаешься. В монастырь только ночевать ходишь. Да и то не всегда.
— Кто тебе это сказал?
Он фыркнул.
— Подружка твоя. Дана Эрбова.
Ах, ехидна рыжая. Ошалела от ревности. Интересно, как она догадалась, что мы с Норвом не просто случайные знакомые? Уж я конспирировалась, конспирировалась… или он сам ей все выложил?
— Дана ошиблась, — сказала я мягко, — я хожу не к Сычу, а к Мотыльку. Сам видишь: Сыча нет, а я здесь. Меня интересует стангрев, только он.
Норвово лицо вроде бы оттаяло. Он шагнул ко мне, положил руку на плечо.
— Ладно, голубушка. Я ревнив, но в меру. Бог с ним, с Сычом. Я так рад тебя видеть.
— Я скоро уезжаю, Норв.
Он осекся.
— Это когда же?
— Скоро. Напишу книгу, и уеду. Отец меня зовет. Домой.
Это я к тому, чтобы он не раскатывал губы по поводу моих лабораторных опытов. С этим покончено. Похоже, он растерялся. Раньше я никогда не заводила разговоров об отъезде.
— Альса…
Взял обеими руками меня за плечи и потянул к себе. Испытанный способ — сначала приласкать, а потом вить веревки. Я уперлась кулаками ему в грудь.
— Норв, не надо.
— Что — не надо?
— Не надо. Убери руки.
— И не подумаю.
Мне не хотелось с ним ссориться. Несмотря на то, что он меня использовал и все такое. Я отводила глаза.
— Уходи. Пожалуйста, уходи.
Дверь скрипнула, приотворившись. Стуро, стой на месте! Ты слышишь? Ире гварнае?
— Эй, голубушка, ты меня обидела. Я тебе не прислуга — поди туда, поди сюда!
— Норв, я же не гоню тебя… то есть… Слушай, я вечером зайду к Эрбу, поговорим спокойно…
— Темнишь, подруга. Темнишь. Избавиться от альхана хочешь? Ну-ка гляди мне в глаза! Рассказывай, что у вас с Сычом было?
— Ничего! Тебе какое дело? Отпусти меня. Я в твои дела не лезу. Не спрашиваю, сколько у тебя подружек, жен и детей!
Он неожиданно отпрянул.
— Кто тебе это наврал? Эрб? Волг? Да? Волг, паршивец?
Дверь снова скрипнула. Норв бросил подозрительный взгляд мне за плечо.
— Там кто-то есть?
— Это Мотылек, — поспешно обьяснила я, — Он любопытный, подглядывает. Мотылек! — я перешла на стангревский найлерт, — Не надо выходить. Я сейчас его прогоню.
Ошибка. Я поняла это, не успев договорить последней фразы.
— Так он знает человечью речь, этот твой Мотылек?
До сего момента стангрев оставался для Норва всего-навсего животным, тварью. И еще я не учла — незнакомый язык лишь доказывал, что сия тварь разумна. А значит с нее и спрос другой.
— Дай-ка я взгляну на этого Мотылька…
Он отпихнул меня с дороги.
— Осторожнее! Там собаки!
Норв моментально замер. Но дверь уже распахнулась. Стуро явился во всей красе.
Пауза.
Стуро медленно шагнул через порог. Оскалился ослепительно, разинув сделавшийся вдруг ненормально широким рот. Крылья дрогнули, шевельнулись, стали колоколом, увеличивая не слишком впечатляющие объемы.
Вероятно, это угрожающая поза, подумала я отстраненно. Вроде вздыбливания шерсти и выгибания спины. Значит, аблисы не совсем чужды некоторой агрессивности. Интересно, будет ли он шипеть?
Стуро зашипел.
Норв попятился. Запустил пальцы за пояс, и сразу же вынул. Из ладони, шелестнув, выпорхнуло лезвие.
— Норв, не смей! — я всунулась между ними, растопырив руки, — Если ты к нему прикоснешься, я спущу собак!
До собак надо было еще добежать, но те, не желая оставаться в стороне, создавали грандиозное шумовое оформление из комнаты.
Норв ошарашенно глядел поверх моей макушки. Лезвие покачивалось в опущенной руке. Он сделал еще пару шагов назад.
Неужели испугался? Норв, который каждый месяц по два раза пересекает Кадакар, будто собственный сад? Норв, который гуляет по Горячим Тропам, как по аллеям?
— М-мотылек… — выговорил он странно охрипшим голосом, — Вот, значит, как… Мотылек, значит. А Данка сказала — Сыч. А это — Мотылек, чертова кукла…
— Уходи, Норв, — взмолилась я, — Уходи, пожалуйста.
Пауза.
— Дура, — Норв облизал губы, — Дура. Дура. Сама не понимаешь, что творишь. Это же Кадакар. Богом проклятый, людьми забытый. Нельзя… нельзя с ним шутить!
— Я не шучу.
— Ох, ну и дура… Что смотришь, тварь? Что смотришь?
Последнее, должно быть, относилось к Стуро. Тот снова зашипел и попытался оттолкнуть меня с дороги. Я уперлась изо всех сил.
— Люди простят, Кадакар не простит. Берегись!
Норв обвиняюще вскинул руку — я отшатнулась от лезвия. Ударилась спиной о стоящего сзади Стуро. Норв взглянул на нож, словно только что вспомнил о нем, сложил пополам и спрятал за пояс.
Драки не будет. Уже хорошо. Теперь Норв глядел на меня. Красивое лицо его выражало не злость, нет. Скорее сожаление. Он покачал головой.
— Одумайся, глупая. Потом поздно будет. Вспомнишь меня, когда…
— Уходи, — прошептала я почти беззвучно.
Лопатками я касалась Стуровой груди. И больше всего боялась, что он отодвинется.
Норв негромко свистнул. Лошадь фыркнула, выплевывая выдранную из кровли солому, подтрусила к хозяину. Брякнули бубенчики, Норв вскочил в седло. Покружил, горяча лошадь, еще раз взглянул на нас.
— Бог с тобой, Альса.
И умчался прочь.
Мы некоторое время стояли не двигаясь. Смотрели на тропу. Потом Стуро вздохнул, и я ощутила волну тепла на затылке.
— А он звал тебя по имени… — сказал Стуро очень тихо.
Это не было вопросом, и я ничего не ответила. Зато спросила сама:
— Норв достал нож. Хотел убить тебя, да?
Молчание было таким долгим, что мне показалось — Стуро не счел и мой вопрос вопросом.
— Нож? — пробормотал он наконец, — Какой нож?
Я оглянулась. Он смотрел в сторону тропы.
— Норв тут размахивал ножом, ты что, не заметил? Он хотел тебя прикончить?
— А… нет. Не хотел. Не знаю.
— Что — не знаешь?
— Ничего… не знаю… — он зажмурился.
— Стуро…
Почему-то в этот момент мне стало страшно. Будущее сдернуло розовые занавесочки, явив пропасть и тьму кругом, и холод, и головокружение, и равнодушные тычки ветра, а под ногами — немыслимо тесно от подступившей пустоты, а опора — вздрагивающая рука стоящего рядом, а путь — по едва различимой, туго натянутой струне, вперед, только вперед.
Что там Ирги говорил о Лезвии?
Я тряхнула головой, избавляясь от неприятных мыслей. Зачем каркать заранее? Все будет хорошо. Все будет очень хорошо, правда, Стуро?
— Пойдем в дом.
Мы вернулись в комнату. Редда вскинулась Стуро на грудь, обнюхала, обследовала на предмет целостности, лизнула в губы и перешла ко мне. Ун возбужденно крутился под ногами.
Стуро отворил дверцу в печке, принялся шарить внутри кочергой. Я села за стол. Попробовала сосредоточиться на работе. Не получилось. Из головы не шло Норвово: «люди простят, Кадакар не простит». Что он имел в виду? Стуро — сын Кадакара, а что я знаю о Кадакаре? Что он волшебен, коварен, непостоянен? Что он — одна сплошная аномальная зона? Что он внушает ужас? Значит ли это, что мой Стуро аномален, коварен и ужасен?
Что за чушь! Какого дьявола я слушала невежественного альхана, который и имени-то своего написать не способен? Это все лираэнская привычка — повсюду искать подвох. Это отец меня натаскал…
Отец. Я ведь больше никогда его не увижу. Я попыталась вызвать в памяти его лицо, но память отказала. Словно что-то защелкнулось в голове. Приоткроешь дверцу, а изнутри как рванут — нельзя! Не суйся! Не смей!
Наверное, это потом будет — тоска, раскаяние, угрызения всякие. А пока — нельзя.
Ох, ладно. Ладно. Пусть только Ирги вернется, а там все образуется.
Тихонько грохнула кочерга о железный лист. Стуро сидел на дощатом полу перед печкой. Черные диагонали крыл крест-накрест перечеркивали согбенную спину. Я встала, подошла к нему.
— Милый…
Он сидел, обняв колени. Глядел на огонь, замкнутый закопченой рамкой дверцы. Я перешагнула через упруго выгнутый пучок прутьев-пальцев, обернутых вороненой кожей и села на пол, рядом с ним.
— Стуро. Ты скучаешь по дому?
Молча посмотрел. Зачем спрашиваешь? Неужели не ясно?
— Ты бы вернулся, если бы… если бы это было возможно? Если бы прямо сейчас сюда вошла твоя мать и сказала: «Идем домой, сынок… Где ты был так долго?»
Взгляд у него сделался беспомощным. Он выпустил свои колени, неловко повернулся, схватил меня за плечи и прижал к себе. Изо всех сил прижал, так, что острый птичий киль его врезался мне в грудину.
— Я не хотела… — пробормотала я сквозь спазм в горле, — не хотела я… Ты простишь меня? Простишь?
Он ничего мне не ответил.
Конечно, я часто отвлекалась (еще бы!). Но работа спорилась и доставляла мне огромное удовольствие. Полторы главы за три с половиной дня — неплохо, а? Я уже и псевдоним придумала — Ахтора. Это на старом найлерте. В переводе на вульгарный лиранат — Осколок. Почти что мое собственное, родителями данное имя. Забавно, что на современном найлерте этим словом крестьяне называют всякий травяной бурьян, заполоняющий огороды и обочины дорог.
— Редда, встань, пожалуйста. Нет, не подходи. Стой там. Редда, я тебя прошу!
Стуро увлеченно чирикал угольным карандашом по листку бумаги. Рисовал Редду. До этого он рисовал все подряд: интерьер из разных углов комнаты, вид с крыльца, меня, Уна, Ирги по памяти, натюрморт из кружек, опять меня, Редду, и вот снова — Редду. Сперва я подозревала, что он просто скучает, когда я принимаюсь за книгу. Оказалось — нет. Ему в самом деле нравилось рисовать.
— Редда, не садись. Стой. Стой там.
Редда махала хвостом и не понимала, что от нее требуется. Ун, уже прошедший это испытание, взволнованно вертелся вокруг, предлагая помощь.
— Ауара!
— Что такое, милый?
Стуро грохнул дощечкой, к которой был пришпилен лист, об стол. Схватил тряпку и принялся возить по рисунку. Я вскочила.
— Ну, что ты так расстраиваешься? Зачем же все стирать? Дай, посмотрю.
— Плохо! Не получается!
Я перехватила его руку с тряпкой.
— Ну и что не так? Что не так?
— Вот это. Колено, которое назад.
Он ткнул в заднюю лапу полустертой Редды.
— Я же тебе объясняла. Это не колено. Это пятка. Колено вот тут. И сгибается оно в ту же сторону, что и у людей… и у аблисов тоже. Редда, подойди сюда. Видишь, где у нее колено? Вот оно, пощупай. У собак, и у всех животных строение очень схожее с человеческим. С аблисским, по большому счету, тоже. Главное — пропорции.
— Я помню. Пр… пр… — он расстроенно вздохнул и вытянул руку с карандашом, — то, что можно померить этим… вот этим.
— Правильно. Пропорции — это соотношение. Как одна часть соотносится с другой. Редда, иди на место. Нет, не садись. Стой там. Так, умничка. А теперь, любимый, посчитай, сколько раз Реддина голова укладывается в длине ее же туловища? Не сгибай локоть! Следи за этим, иначе все напутаешь…
Но он вдруг опустил руку и напрягся, словно вслушиваясь.
— Кто-то идет. Двое. Чужие.
— Чужие?
Тут уже заволновались собаки.
— Двое, — сказал Стуро, — Трупоед и… зверь.
В дверь постучали.
Ун разразился лаем. Мы со Стуро обеспокоенно поглядели друг на друга.
— Не ответим, — шепнула я, — Постучит и уйдет.
— Альса, — окликнули снаружи, — Открывай.
Я дернулась. Стуро поднял руку и дотронулся до ямочки меж ключиц.
— Я знаю, что ты здесь. Открывай. Ну? Я знаю, что ты здесь!
Это Норв. Это его голос. Он пришел, и теперь ломится в чужой дом.
— Надо спустить собак, — жестко сказал Стуро, — Они прогонят.
В дверь задубасили.
— Альса! Открывай! Поговорить надо. Я один. Ты что, боишься? Я тебя не трону. Слышишь? Пальцем не трону. Выйди, голубушка. Я тебя прошу, выйди.
— Гав-гав-гав! — надрывался Ун.
— Я выйду, — пробормотала я, шаря по стене в поисках плаща, — Сейчас выйду.
Стуро задержал мою руку, заглянул в лицо. Я заморгала.
— Он… слишком зол? Он задумал что-то плохое?
— Альса, постой, — Стуро перехватил оба мои запястья, — Постой. Погоди.
— В чем дело? Он опасен?
— Эй, голубка! Что отмалчиваешься? Слышишь ведь прекрасно. Хватит прятаться. Твой хахаль уехал, я бы с ним побеседовал, да ждать его недосуг. Не думаешь же ты, что я тебя отшлепаю? Не глупи, голубка. Открывай. Сколько можно?
Затрещали шаги по оледеневшей корке. На окошко упала тень. «Тук-тук-тук!» — звонко постучал палец по натянутому пузырю.
— Норв! — отозвалась я, — Сейчас выйду. Сейчас, — и, шепотом, Стуро: — Что такое? Ты слышишь? Что он затеял?
— Он… возбужден… чем-то расстроен. Он ждет… он… — Стуро выдохнул, неуверенно оглянулся на окно. Хотел еще что-то сказать, но только пожал плечами.
— И только? Я выйду, поговорю. Он не сделает ничего плохого.
— Я с тобой.
— Оставайся в доме.
— Я с тобой.
— Стуро!
Он поджал губы, засопел.
— Хорошо. Только встанешь за дверью. Выйдешь, если позову. Ун, замолчи, наконец. Сидеть здесь, зверье.
Мы выбрались в сени. Стуро остался, а я отодвинула засов. И сразу вышла, заставив Норва попятиться.
— Голу-убка, — протянул он.
Несколько мгновений мы молча пялились друг на друга. Альханская тонконогая лошадка обнюхивала низкую кровлю.
— Здравствуй, Норв.
— Что ж ты сразу-то не вышла, голубка? Испугалась? — он прищурился, одновременно ухмыльнувшись. Золотая серьга раскачивалась, гоняя по щеке солнечный зайчик.
— Мотылек забеспокоился, — объяснила я, — он не любит чужих.
— Какой еще Мотылек?
— Стангрев. Вампир. Помнишь, я тебе о нем рассказывала?
Норв недовольно нахмурился. Какого-то еще Мотылька приплела. Причем тут Мотылек? Я продолжала наступать:
— Зачем ты пришел? Сыча здесь нет. А меня ты мог и в Бессмараге дождаться.
— В Бессмараге? Ждал уже, благодарствую. Вчера. Полчетверти под дверью просидел.
— Ждал?
Вот те раз. Прозевала условный знак. Все на свете прозевала.
— Забыла, голубушка, — укоряющий взгляд и покачивание головы, — А я тебе подарочки привез. Выбирал, все думал, как ты обрадуешься. Эх, Альса, Альса…
На жалость берет. Знаю я его актерские способности, однако все равно действует. Сейчас, по сюжету, я должна кинуться ему на шею.
— Прости, Норв. Это из-за книги, что я пишу. Совсем замоталась…
Он откинул плащ, продемонстрировав широченный красный пояс, уперся кулаками в бедра. Блеснули зубы, блеснула серьга в ухе, засверкали застежки на новой бархатной курточке.
— Ну, ну, — хмыкнул он, — знаю, как ты мотаешься. В монастырь только ночевать ходишь. Да и то не всегда.
— Кто тебе это сказал?
Он фыркнул.
— Подружка твоя. Дана Эрбова.
Ах, ехидна рыжая. Ошалела от ревности. Интересно, как она догадалась, что мы с Норвом не просто случайные знакомые? Уж я конспирировалась, конспирировалась… или он сам ей все выложил?
— Дана ошиблась, — сказала я мягко, — я хожу не к Сычу, а к Мотыльку. Сам видишь: Сыча нет, а я здесь. Меня интересует стангрев, только он.
Норвово лицо вроде бы оттаяло. Он шагнул ко мне, положил руку на плечо.
— Ладно, голубушка. Я ревнив, но в меру. Бог с ним, с Сычом. Я так рад тебя видеть.
— Я скоро уезжаю, Норв.
Он осекся.
— Это когда же?
— Скоро. Напишу книгу, и уеду. Отец меня зовет. Домой.
Это я к тому, чтобы он не раскатывал губы по поводу моих лабораторных опытов. С этим покончено. Похоже, он растерялся. Раньше я никогда не заводила разговоров об отъезде.
— Альса…
Взял обеими руками меня за плечи и потянул к себе. Испытанный способ — сначала приласкать, а потом вить веревки. Я уперлась кулаками ему в грудь.
— Норв, не надо.
— Что — не надо?
— Не надо. Убери руки.
— И не подумаю.
Мне не хотелось с ним ссориться. Несмотря на то, что он меня использовал и все такое. Я отводила глаза.
— Уходи. Пожалуйста, уходи.
Дверь скрипнула, приотворившись. Стуро, стой на месте! Ты слышишь? Ире гварнае?
— Эй, голубушка, ты меня обидела. Я тебе не прислуга — поди туда, поди сюда!
— Норв, я же не гоню тебя… то есть… Слушай, я вечером зайду к Эрбу, поговорим спокойно…
— Темнишь, подруга. Темнишь. Избавиться от альхана хочешь? Ну-ка гляди мне в глаза! Рассказывай, что у вас с Сычом было?
— Ничего! Тебе какое дело? Отпусти меня. Я в твои дела не лезу. Не спрашиваю, сколько у тебя подружек, жен и детей!
Он неожиданно отпрянул.
— Кто тебе это наврал? Эрб? Волг? Да? Волг, паршивец?
Дверь снова скрипнула. Норв бросил подозрительный взгляд мне за плечо.
— Там кто-то есть?
— Это Мотылек, — поспешно обьяснила я, — Он любопытный, подглядывает. Мотылек! — я перешла на стангревский найлерт, — Не надо выходить. Я сейчас его прогоню.
Ошибка. Я поняла это, не успев договорить последней фразы.
— Так он знает человечью речь, этот твой Мотылек?
До сего момента стангрев оставался для Норва всего-навсего животным, тварью. И еще я не учла — незнакомый язык лишь доказывал, что сия тварь разумна. А значит с нее и спрос другой.
— Дай-ка я взгляну на этого Мотылька…
Он отпихнул меня с дороги.
— Осторожнее! Там собаки!
Норв моментально замер. Но дверь уже распахнулась. Стуро явился во всей красе.
Пауза.
Стуро медленно шагнул через порог. Оскалился ослепительно, разинув сделавшийся вдруг ненормально широким рот. Крылья дрогнули, шевельнулись, стали колоколом, увеличивая не слишком впечатляющие объемы.
Вероятно, это угрожающая поза, подумала я отстраненно. Вроде вздыбливания шерсти и выгибания спины. Значит, аблисы не совсем чужды некоторой агрессивности. Интересно, будет ли он шипеть?
Стуро зашипел.
Норв попятился. Запустил пальцы за пояс, и сразу же вынул. Из ладони, шелестнув, выпорхнуло лезвие.
— Норв, не смей! — я всунулась между ними, растопырив руки, — Если ты к нему прикоснешься, я спущу собак!
До собак надо было еще добежать, но те, не желая оставаться в стороне, создавали грандиозное шумовое оформление из комнаты.
Норв ошарашенно глядел поверх моей макушки. Лезвие покачивалось в опущенной руке. Он сделал еще пару шагов назад.
Неужели испугался? Норв, который каждый месяц по два раза пересекает Кадакар, будто собственный сад? Норв, который гуляет по Горячим Тропам, как по аллеям?
— М-мотылек… — выговорил он странно охрипшим голосом, — Вот, значит, как… Мотылек, значит. А Данка сказала — Сыч. А это — Мотылек, чертова кукла…
— Уходи, Норв, — взмолилась я, — Уходи, пожалуйста.
Пауза.
— Дура, — Норв облизал губы, — Дура. Дура. Сама не понимаешь, что творишь. Это же Кадакар. Богом проклятый, людьми забытый. Нельзя… нельзя с ним шутить!
— Я не шучу.
— Ох, ну и дура… Что смотришь, тварь? Что смотришь?
Последнее, должно быть, относилось к Стуро. Тот снова зашипел и попытался оттолкнуть меня с дороги. Я уперлась изо всех сил.
— Люди простят, Кадакар не простит. Берегись!
Норв обвиняюще вскинул руку — я отшатнулась от лезвия. Ударилась спиной о стоящего сзади Стуро. Норв взглянул на нож, словно только что вспомнил о нем, сложил пополам и спрятал за пояс.
Драки не будет. Уже хорошо. Теперь Норв глядел на меня. Красивое лицо его выражало не злость, нет. Скорее сожаление. Он покачал головой.
— Одумайся, глупая. Потом поздно будет. Вспомнишь меня, когда…
— Уходи, — прошептала я почти беззвучно.
Лопатками я касалась Стуровой груди. И больше всего боялась, что он отодвинется.
Норв негромко свистнул. Лошадь фыркнула, выплевывая выдранную из кровли солому, подтрусила к хозяину. Брякнули бубенчики, Норв вскочил в седло. Покружил, горяча лошадь, еще раз взглянул на нас.
— Бог с тобой, Альса.
И умчался прочь.
Мы некоторое время стояли не двигаясь. Смотрели на тропу. Потом Стуро вздохнул, и я ощутила волну тепла на затылке.
— А он звал тебя по имени… — сказал Стуро очень тихо.
Это не было вопросом, и я ничего не ответила. Зато спросила сама:
— Норв достал нож. Хотел убить тебя, да?
Молчание было таким долгим, что мне показалось — Стуро не счел и мой вопрос вопросом.
— Нож? — пробормотал он наконец, — Какой нож?
Я оглянулась. Он смотрел в сторону тропы.
— Норв тут размахивал ножом, ты что, не заметил? Он хотел тебя прикончить?
— А… нет. Не хотел. Не знаю.
— Что — не знаешь?
— Ничего… не знаю… — он зажмурился.
— Стуро…
Почему-то в этот момент мне стало страшно. Будущее сдернуло розовые занавесочки, явив пропасть и тьму кругом, и холод, и головокружение, и равнодушные тычки ветра, а под ногами — немыслимо тесно от подступившей пустоты, а опора — вздрагивающая рука стоящего рядом, а путь — по едва различимой, туго натянутой струне, вперед, только вперед.
Что там Ирги говорил о Лезвии?
Я тряхнула головой, избавляясь от неприятных мыслей. Зачем каркать заранее? Все будет хорошо. Все будет очень хорошо, правда, Стуро?
— Пойдем в дом.
Мы вернулись в комнату. Редда вскинулась Стуро на грудь, обнюхала, обследовала на предмет целостности, лизнула в губы и перешла ко мне. Ун возбужденно крутился под ногами.
Стуро отворил дверцу в печке, принялся шарить внутри кочергой. Я села за стол. Попробовала сосредоточиться на работе. Не получилось. Из головы не шло Норвово: «люди простят, Кадакар не простит». Что он имел в виду? Стуро — сын Кадакара, а что я знаю о Кадакаре? Что он волшебен, коварен, непостоянен? Что он — одна сплошная аномальная зона? Что он внушает ужас? Значит ли это, что мой Стуро аномален, коварен и ужасен?
Что за чушь! Какого дьявола я слушала невежественного альхана, который и имени-то своего написать не способен? Это все лираэнская привычка — повсюду искать подвох. Это отец меня натаскал…
Отец. Я ведь больше никогда его не увижу. Я попыталась вызвать в памяти его лицо, но память отказала. Словно что-то защелкнулось в голове. Приоткроешь дверцу, а изнутри как рванут — нельзя! Не суйся! Не смей!
Наверное, это потом будет — тоска, раскаяние, угрызения всякие. А пока — нельзя.
Ох, ладно. Ладно. Пусть только Ирги вернется, а там все образуется.
Тихонько грохнула кочерга о железный лист. Стуро сидел на дощатом полу перед печкой. Черные диагонали крыл крест-накрест перечеркивали согбенную спину. Я встала, подошла к нему.
— Милый…
Он сидел, обняв колени. Глядел на огонь, замкнутый закопченой рамкой дверцы. Я перешагнула через упруго выгнутый пучок прутьев-пальцев, обернутых вороненой кожей и села на пол, рядом с ним.
— Стуро. Ты скучаешь по дому?
Молча посмотрел. Зачем спрашиваешь? Неужели не ясно?
— Ты бы вернулся, если бы… если бы это было возможно? Если бы прямо сейчас сюда вошла твоя мать и сказала: «Идем домой, сынок… Где ты был так долго?»
Взгляд у него сделался беспомощным. Он выпустил свои колени, неловко повернулся, схватил меня за плечи и прижал к себе. Изо всех сил прижал, так, что острый птичий киль его врезался мне в грудину.
— Я не хотела… — пробормотала я сквозь спазм в горле, — не хотела я… Ты простишь меня? Простишь?
Он ничего мне не ответил.
Ирги Иргиаро по прозвищу Сыч-охотник
— Слышь, паря, долго еще ехать-то?
— Не, маленько ужо осталось, не беспокойсь. Вона — того, счас своротим. Деревня тама. Косой, сталбыть, Узел. Оттеда рукой подать.
Кучер крякнул, хлопнул вожжами:
— Н-но-о!
Бутыль в мешке моем отчетливо булькнула.
Давненько, дружище, не приходилось тебе пропорцию выверять, кады то, чему положено быть жидким и капающимся (десять капель на персону, плюс двадцать на круг, для гарантии)… Пробка неплотная, другого объяснения не нахожу. Фирменное зелье, рецепт Тана, одобрено Красавицей Раэлью, безнадежно засохло и капаться не желало ни в какую. Пришлось приблизительно наковырять щепочкой (которая в довершении всего еще и сломалась, прилипнув к остаткам зелья на дне флакона…)
Разболтал в бутылке белого вина, и теперь дело за малым — оформив бумаги, выпить. Так сказать, на посошок (сам-то хлебать не буду, ученые, чай, изобразить, что пьем да слить на пол потихоньку). А потом препроводить гостей дорогих к Эрбу, на ночевку. Да через полчетверти навестить господина нотариуса в комнате его. Копию бумаги взять. Не оставлять следов, которые могут вывести на Стуро, на Альсу… Потому как — хошь, не хошь, — а подписывать завещание придется «Ирги Иргиаро». Сталбыть, ежели когда кто вдруг решит в архив Городской Управы Арбенора нос сунуть, да бумажку сию там обнаружит — станут и Стуро искать, как наследника, да и свидетелей пошерстить могут. «Кошачьи лапы» — енто вам, почтенные, не «цапы» городские. Даже не «хваты» из Тайной Стражи.
— Эй, любезнейший, — окликнул хмырь сушеный из возка.
— Туточки я, господин хороший, — Сыч-охотник свесился с седла, засунул башку в окошко.
— Что-то долго мы едем.
— Дак енто — почти прибыли. Вы ж, господин хороший, навроде как бывали здеся? В Бессмараге, то есть?
— Видно, слишком давно, — вздохнул нотариус.
Ничего, уважаемый господин Оденг. За беспокойство и плочено сорок желтых, заместо десяти. Ежели б мало показалось, не поехали бы, э?
А расклад я склепал основательный. Как учил Рейгелар:
«— Чем больше в игре правды, тем она убедительней».
Обработал кочерыжку на совесть. Дед Сыча-охотника, тилатский контрабандист, держатель «Дерева» (правда — Косматый Лаэги не последний человек в Тилате был), так вот, дедушка преставился. А Сыч-охотник из Тилата уехал уже давно, «потому как дела енти нам не того. Не по нутру, то есть. Охотники мы, сталбыть» (разве не правда?). И старший брат долю дедова наследства деньгами передал (тоже правда. Почти, то есть). И таперича, раз у Сыча желтые имеются, «надыть, значит, того — чтоб по закону все. Чтоб, ежели че приключится, так побратим бы — енто. Чтоб владел. Наследством, то бишь» (и это ведь тоже правда. А кроме того, официально оформленная бумага с именем будет работать при въезде в Андалан. Как удостоверение Стурьей личности).
Вспомнил изумленную физиономию секретаря господина нотариуса:
«— Завещание? Ты хочешь составить завещание?
— Оно самое. Дельце наше, сталбыть. В „Драконоборце“ присоветовали — к господину Оденгу, потому как — сам-лучший нотариус. Так-то, паря. Докладай, сталбыть. Об ентом. Об посетителе.»
Сам-то нотариус среагировал довольно спокойно на косматого тила из глухомани, желающего изъявить свою последнюю волю. Видать, не первый сумасшедший клиент у почтенного господина Оденга. Платил бы денежку, а уж в здравом он там уме, али не в здравом… Оно и хорошо. Даже вон к черту на куличики поехать согласился. Как про Бессмараг услыхал, обрадовался вроде как. Ладно, что тебе до него.
Ох, ребята, ребята!.. Трус я. Самый распоследний. Всю дорогу до Арбенора по полночи чушь разная мерещилась. Ведь знаю, что не может ничего особо приключиться, что собаки с вами, да и вы у меня не лыком шиты. Все знаю, а только не на месте душа. Хоть что делай. Ниче, скоро уж. Скоренько.
— Не, маленько ужо осталось, не беспокойсь. Вона — того, счас своротим. Деревня тама. Косой, сталбыть, Узел. Оттеда рукой подать.
Кучер крякнул, хлопнул вожжами:
— Н-но-о!
Бутыль в мешке моем отчетливо булькнула.
Давненько, дружище, не приходилось тебе пропорцию выверять, кады то, чему положено быть жидким и капающимся (десять капель на персону, плюс двадцать на круг, для гарантии)… Пробка неплотная, другого объяснения не нахожу. Фирменное зелье, рецепт Тана, одобрено Красавицей Раэлью, безнадежно засохло и капаться не желало ни в какую. Пришлось приблизительно наковырять щепочкой (которая в довершении всего еще и сломалась, прилипнув к остаткам зелья на дне флакона…)
Разболтал в бутылке белого вина, и теперь дело за малым — оформив бумаги, выпить. Так сказать, на посошок (сам-то хлебать не буду, ученые, чай, изобразить, что пьем да слить на пол потихоньку). А потом препроводить гостей дорогих к Эрбу, на ночевку. Да через полчетверти навестить господина нотариуса в комнате его. Копию бумаги взять. Не оставлять следов, которые могут вывести на Стуро, на Альсу… Потому как — хошь, не хошь, — а подписывать завещание придется «Ирги Иргиаро». Сталбыть, ежели когда кто вдруг решит в архив Городской Управы Арбенора нос сунуть, да бумажку сию там обнаружит — станут и Стуро искать, как наследника, да и свидетелей пошерстить могут. «Кошачьи лапы» — енто вам, почтенные, не «цапы» городские. Даже не «хваты» из Тайной Стражи.
— Эй, любезнейший, — окликнул хмырь сушеный из возка.
— Туточки я, господин хороший, — Сыч-охотник свесился с седла, засунул башку в окошко.
— Что-то долго мы едем.
— Дак енто — почти прибыли. Вы ж, господин хороший, навроде как бывали здеся? В Бессмараге, то есть?
— Видно, слишком давно, — вздохнул нотариус.
Ничего, уважаемый господин Оденг. За беспокойство и плочено сорок желтых, заместо десяти. Ежели б мало показалось, не поехали бы, э?
А расклад я склепал основательный. Как учил Рейгелар:
«— Чем больше в игре правды, тем она убедительней».
Обработал кочерыжку на совесть. Дед Сыча-охотника, тилатский контрабандист, держатель «Дерева» (правда — Косматый Лаэги не последний человек в Тилате был), так вот, дедушка преставился. А Сыч-охотник из Тилата уехал уже давно, «потому как дела енти нам не того. Не по нутру, то есть. Охотники мы, сталбыть» (разве не правда?). И старший брат долю дедова наследства деньгами передал (тоже правда. Почти, то есть). И таперича, раз у Сыча желтые имеются, «надыть, значит, того — чтоб по закону все. Чтоб, ежели че приключится, так побратим бы — енто. Чтоб владел. Наследством, то бишь» (и это ведь тоже правда. А кроме того, официально оформленная бумага с именем будет работать при въезде в Андалан. Как удостоверение Стурьей личности).
Вспомнил изумленную физиономию секретаря господина нотариуса:
«— Завещание? Ты хочешь составить завещание?
— Оно самое. Дельце наше, сталбыть. В „Драконоборце“ присоветовали — к господину Оденгу, потому как — сам-лучший нотариус. Так-то, паря. Докладай, сталбыть. Об ентом. Об посетителе.»
Сам-то нотариус среагировал довольно спокойно на косматого тила из глухомани, желающего изъявить свою последнюю волю. Видать, не первый сумасшедший клиент у почтенного господина Оденга. Платил бы денежку, а уж в здравом он там уме, али не в здравом… Оно и хорошо. Даже вон к черту на куличики поехать согласился. Как про Бессмараг услыхал, обрадовался вроде как. Ладно, что тебе до него.
Ох, ребята, ребята!.. Трус я. Самый распоследний. Всю дорогу до Арбенора по полночи чушь разная мерещилась. Ведь знаю, что не может ничего особо приключиться, что собаки с вами, да и вы у меня не лыком шиты. Все знаю, а только не на месте душа. Хоть что делай. Ниче, скоро уж. Скоренько.