Кузнецова Ярослава. Что-то остается

   А лимрской жуть как хочется. Податься, что ли, в Арбенор? Не проще ли — прямо в Кальну?
   Ох, пора место менять. Пора. Чует спина, Рейгеларом тренированная. Печет пятки-то.
   «— Интуиция…»
   Как он говорил тогда…
   «— Даул ставит корпус, Тан — руки. А я — мозги. Тоже, знаешь ли, немаловажно. Голова — она и у чертополоха имеется. Без мозгов прямая дорога в петлю.»
   А еще он говорил:
   «— Лучше тебе тренировочно повисеть у меня, чем потом — всерьез, у кого-то другого.»
   И за плохие результаты заставлял по полторы четверти на руках висеть. Или по шестой четверти — вниз головой. Сетевые замашки. Он ведь — тоже беглый, Рейгелар. Беглый сетевик. Из Каорена. Хотя он говорил, что, если бы его хотели найти — нашли бы в три дня. И называл себя «отставником». И натаскивал в манере, свойственной Сети Каор Энена.
   Н-да. Теперь-то, приятель, тебе так легко не отделаться. И — зуб даю — те, кто бродит по следу, должны «подбирать хвосты». Так что, может, оно и к лучшему, что барышня уехала и вряд ли вернется. Теперь бы еще Стуро как-нибудь…
   Ч-черт, опять ты сам из себя веревки вьешь. Прекрати, слышишь? Стуро надо просто объяснить, что он, Стуро, тоже должен не даться живым. И все.
   Куда уж проще, а?

Альсарена Треверра

   Арбенор меня потряс и заморочил. Я никак не ожидала, что это настолько большой город. Основа его была невероятно древней, еще долираэнской постройки. То и дело глаз натыкался на остатки первобытных циклопических сооружений, как правило, используемых под фундаменты, и теперь почти полностью погрузившихся в многочисленные позднейшие напластования. На костях этих монстров мои славные предки в свое время возводили белокаменные дворцы, мучаясь ностальгией по лазурному морю и жаркому солнцу. Многочисленные галереи и террасы несколько веков противостояли северной хмурой погоде.
   Практичные же и не ведающие комплексов альды быстренько замазали проемы аркад глиной пополам с гравием, надстроили третьими и четвертыми этажами островерхих фахтверковых скворешен и превратили бывшие храмы и дворцы во что-то среднее между муравейником и базаром.
   Влияние найларов почти не прослеживалось. Но это — внутри города. Стоило подойти к внешним стенам, становилось понятно, куда найлары вкладывают деньги и силы. Фортификационные сооружения содержались в идеальном порядке. Даже у нас, в Генете, я никогда не наблюдала такого рьяного отношения к архитектуре оборонительного назначения. Хм. Если у них оборона на таком уровне, то что можно сказать об остальном? Найлары — известные вояки.
   Подумали бы вы, святые отцы-кальсабериты, прежде чем заглядывать через забор к соседям…
   Арбенор — наполовину белый, наполовину серый, и на треть цвета размокшего навоза. Это естественный колорит, сопровождающий переходные состояния природы. Зимой и летом он не так заметен. Основной же цвет Арбенора — белый, будто бы слегка присыпанный пеплом.
   У Арбенора есть еще одна особенность. Лучше всего она проявляется на некотором удалении от города (я успела налюбоваться, пока мы с Имори подъезжали к северо-восточным воротам). Силуэт города предстал перед нами, лишенный всякого намека на пейзаж на заднем плане. Заднего плана просто не существовало. Сразу за шпилями и башнями вставало близкое жуткое пустое небо. Словно это последний предел, край земли. Словно один лишний шаг — и ты свалишься к китам, слонам, черепахе, или к самой Кастанге в пекло.
   Арбенор стоит на краю обрыва в двести двадцать локтей высотой. Обрыв этот называют Старым Берегом. Есть легенда, что в былые времена здесь плескалось море, а Арбенор тогда назывался по иному, а как, никто не помнит.
   От Арбенора, врезанная зигзагами в обрыв, спускается вниз Хрустальная Лестница. Я осмотрела эту достопримечательность, и утверждаю — она не хрустальная. Она из того же белого камня, что и весь город. Правда, по левую руку низвергается водопад, а это всегда красиво. Кроме того, открывающийся вид на южные края фантастичен и невероятен. Если бы не было так пасмурно, я бы разглядела Каорен. Ну, если не Каорен, то город Кальну наверняка.
   Наутро после церемоний, поздравлений и прилагавшегося к ним бала, отец разрешил мне совершить экскурсию по городу, конечно же в сопровождении верного Имори. Имори сам вышел в город впервые и зевал по сторонам не меньше меня. Я вела себя паинькой и даже не надела марантинского платья. Мне еще предстояло уговорить отца отпустить меня в Бессмараг пораньше, а не дожидаться отъезда Итарнагонской делегации. Моим поведением на балу отец был не очень доволен. Но, впрочем, и не расстроен особо — я всего лишь умудрилась подтвердить слухи о распущенности нравов лираэнской аристократии.
   Церемония была роскошной, скучной и длинной. В ряду огромной толпы гостей чуть ли не со всех концов Аладаны, меня представили королевской семье. Король Наратаор, королева Ларангара, наследник, куча отпрысков и разнообразных родственников. Все рослые, длиннолицые, смуглые, темноволосые. Наследник оказался худющим долговязым парнем, одетым без особого шика, к тому же в высоких, отягченных шпорами кавалерийских сапогах. На меня он не обратил ни малейшего внимания.
   (Даром леди Агавра и армия портних терроризировали меня весь вечер и половину ночи перед торжеством. Меня запаковали в тесное белое, с белой же вышивкой, платье с глухим воротом и узкими рукавами. Юбка расширялась ненамного выше колен, а пояс сползал на бедра и спереди на нем болталась тяжелая золотая подвеска. Я билась насмерть, так как сия смирительная рубашка напрочь перечеркивала все мои представления о бальном наряде.
   — Это особый крой, придуманный в Генете, — объясняла Агавра, — Ткань кроится по косой и оттого может растягиваться, как самая тонкая кожа. Платье сидит, как перчаточка.
   — Ну да, — отмахивалась я, — Мы в Бессмараге этим особым кроем бинты нарезаем. Прекрасный способ зафиксировать ногу при привычном вывихе, знаешь ли…
   Агавра возмущалась, и я ненадолго удовлетворяла свою мстительность.
   Агавра убеждала меня, что это одеяние не только красиво, но и крайне соблазнительно. Она же взялась редактировать мои подрастерянные в глуши манеры.
   — Иди на меня. Медленно иди, куда несешься, как кавалерист в атаку? Что за солдатская выправка? Грудь зачем выставила, кому она интересна, грудь твоя? Что у тебя за спина, ты что, аршин проглотила? Выгнись! Что значит неудобно? Ты же аристократка утонченная, тебе образ нужно создать, состояние. А формы свои пусть девки деревенские демонстрируют. Образ, понимаешь, изгиб, надлом, томление, немного болезненности… Вот, вот, уже на что-то похоже… не виляй бедрами, это вульгарно! У тебя подвеска на поясе, чувствуешь ее? Где она находится, чувствуешь? Не забывай ни на минуту, где находится подвеска. Здесь твое сосредоточие, твоя женская сущность. Да, да, это самое место, а не грудь. Неси подвеску, неси, как на подносе. Каждым шагом толкай ее, толкай, как… как сама знаешь, что. Плавнее, дьявол! Ну, совсем никуда не годится…)
   Словом, как я ни сосредоточивалась на подвеске, наследник прошел мимо и увел танцевать какую-то худосочную найлару. А я досталась носатому и лысоватому отцу семейства, который все время норовил оторвать меня от пола и поразмахивать мною в воздухе (наверное, расчищая место). В эти мгновения я могла поджать ноги и не бояться, что их отдавят.
   Я сбежала от него к гвардейцу, стоявшему навытяжку у дверей. Гвардеец был огромный и медведеобразный. Явный тил, при всех тильских регалиях — в косматой бородище до середины груди и с буйной шевелюрой. Он не мог со мною танцевать, даже отойти на пару шагов со своего поста не мог, но сказал, что его скоро сменят.
   В это время гостей пригласили в пиршественный зал, и толпа заметно поредела. Остались отплясывать лишь молодежь да особо бойкие старички. Лысенький мой кавалер рыскал в их числе. Я ушла побродить в переходах вокруг бальной и пиршественной зал, в ожидании тила-гвардейца. Хотела подняться наверх, к музыкантам, но перепутала лестницы и поднялась в пустынные полутемные анфилады. В одной из проходных комнат наткнулась на молодого человека. Он сидел в амбразуре окна, в зубах у него торчала трубка, и он сосредоточенно щелкал огнивом. Из окна заметно сквозило. Я прикрыла трут ладонями, и парню удалось запалить свою трубку.
   — Спасибо, — буркнул он. — А что ты тут делаешь?
   Я объяснила. Пока объясняла, разглядывала юного курильщика.
   Найлар, кого же еще здесь можно встретить? Не такой верзила, как остальные его соотечественники, всего на голову выше меня. Наверное, не дорос еще. Остальное — по списку: смуглое, с высокими скулами лицо, черные волосы до плеч, светлые глаза. Сквозь полудетские черты уже проступила свойственная найларам резкость. Чем-то задели меня эти глаза и блеснувшие в мимолетной улыбке зубы. Эта доброжелательная угрюмость. Я спросила в свою очередь, что он тут делает.
   — Как — что? — удивился юнец. — Прячусь. Не буду же я дымить при отце с матерью. Они у меня такие. Не кури, не пей, морды не бей… Разве это жизнь?
   Действительно.
   Я присела на окно рядом. Поболтали о разных глупостях. Из разговора стало ясно, что парень — свой человек во дворце, и, может быть, из ближайшего королевского окружения. О наследнике он говорил небрежно, называя его сокращенным именем «Нар». С гордостью заявил, что старше «этого раздолбая» на четыре года и куда лучше управляется с лошадью. Одет он был весьма скромно, тоже в сапогах, а на левой стороне котты блестел шитый золотом королевский герб. Парня звали Рен. Он предложил мне затянуться, что я и сделала, с некоторой опаской. В трубке оказался обычный табак, хотя и весьма крепкий.
   Спускались вниз мы уже друзьями. Бал продолжался, и я без особых усилий навязалась Рену в партнерши. А танцевал он превосходно. На нас оглядывались и перешептывались. Даже наследник соизволил с интересом на меня посмотреть.
   Все было просто великолепно. Я вытащила из прически одну из алых роз Треверров, поцеловала ее и подарила кавалеру. Тут его проняло, и он наконец покраснел.
   Чтобы дать парню опомниться, я отправила его за прохладительным, тем более, что на втором плане маячил давешний гвардеец-тил. Уже без алебарды. Извинившись, я оттащила его от компании друзей. Начала расспрашивать. Оказалось, он не из Тилата, служит в гвардии уже пятнадцать лет, сам родом из Адесты, это приграничный с Каореном город, провинция Ютерия. Нет, в Кальне никогда не был. Про тильские семейства из Кальны ничего не знает. Наконец я потеряла к нему интерес. Я увидела, как Рен, с двумя бокалами в руках остановился в дальнем углу, в простенке между гобеленами. Тил тоже его углядел и разулыбался.
   — А здорово вы с принцессой Рененгарой отплясывали, — заявил он, — Все просто ошалели. Отличная шутка. Такого цирка здесь давно не было.
   Надеюсь, он не видел, как я разевала рот, пытаясь глотнуть воздуха. Зато все видела эта ехидна, принцесса. Эта курилка в штанах и кавалерийских сапогах. Ухмыльнулась из своего угла, прищурилась. Мол, струсишь, не подойдешь больше, легковерная лираэночка. Роза пламенела у нее за ухом. Я подошла. Демонстративно, через весь зал. Мне даже удалось сделать вид, что я оценила шутку.
   — Вы ловко меня провели, принцесса.
   — Жаль, — вздохнула она, подавая мне бокал, — Жаль, что тебе все объяснили. Ты была неподражаема.
   — Я старалась.
   — Вернуть твою розу?
   — Вы хотите разбить мне сердце, принцесса? Может быть, еще потанцуем?
   — О, — обрадовалась она, — Здорово! У тебя крепкие нервы. Отличная вышла забава, — нагнулась ко мне и доверительно сообщила: — Терпеть не могу все эти придворные штучки. Я вообще-то в казарме живу. Сюда — в гости… И не зови меня принцессой. Я — Рен. Рен Вояка, — и усмехнулась.
   Вот так. Мимоходом познакомилась с одним из самых скандальных персонажей всех времен и народов. Мало того, приняла посильное участие в очередной его эпатажной шуточке. Четыре года назад, помнится, имел место колоссальный шум на всю Иньеру — наследница Альдамарского престола публично отказалась от королевской власти в пользу младшего брата. Чтобы предаваться на свободе дракам, пьянству и разврату. Об этом судачили и у нас в Генете — кто-то возмущался, кто-то восхищался, кто-то распространял самые невероятные слухи. Большей части этих слухов я не доверяла. Оказалось — зря.
   И мы еще танцевали, и болтали, и пили хорошее каоренское вино, но настроение у меня было испорчено бесповоротно. Я еле дождалась окончания бала. Можно, конечно, было уйти и раньше, но Треверры просто так не ломаются.
   Прощаясь на ночь, отец поинтересовался устроенным мною балаганом. Он тоже сперва обманулся, как и я, и тоже рядом с ним нашелся доброжелатель, объяснивший, в чем дело.
   — Дикари! — возмущался отец. — Особа королевской крови, заявилась на бал в честь совершеннолетия своего брата в грязных сапогах! Устроила идиотский розыгрыш! Это неуважение к гостям, в конце концов!
   — Найларам понравилось, — ответила я на это, — Они ценят непринужденность.
   Я проигрывала с честью. Ушла к себе с гордо поднятой головой. Остаток ночи проревела в подушку. Не от конкретной обиды, а от общего состояния невесть откуда свалившейся тоски.
   Отпустите меня обратно, в любимую глушь! Там никому не взбредет в голову жестоко шутить над незнакомым человеком просто так, без всякого повода, ради развлечения.
   Утром, тщательно запудрив синяки под глазами, в сопровождении Имори, я отправилась в город. Мы разыскали мастерскую по изготовлению гравюр, и я отдала пачку рисунков. Потом пошли на рынок, закупить для Бессмарага некоторые редкие ингредиенты для лекарств, не произраставшие в нашей теплице. Здесь я столкнулась с неожиданными трудностями.
   Продавцы, ознакомившись со списком, очень странно реагировали на отдельные названия. Одни заявляли, что подобным товаром не торгуют, а другие вообще делали вид, что не понимают, о чем речь. На мои уверения, что я марантина и выполняю заказ монастыря, предложили показать наколку. Наколки у меня не было. Как назло, волшебное форменное платье также отсутствовало. Мне не верили. Даже Имори не верили, хотя он увещевал гораздо убедительнее меня.
   Но рынок — такое место, где рано или поздно можно достать что угодно, лишь бы были деньги. И перед нами, наконец, возник щеголеватый белозубый красавец-альхан.
   — Госпожа ищет редкий товар? — улыбнулся он. — Есть чудесная новинка, называется «сон короля».
   Пахнуло родным и близким. Попросив Имори поглядывать по сторонам, я оттащила альхана подальше от толпы.
   — Берешь товар у Норва?
   — Госпожа знает Норва? — в альханских плутоватых глазах зажглось радостное удивление, — Мы с ним старые партнеры. Ради знакомства уступлю по сходной цене.
   — Мне нужен не товар, а сырье, — я объяснила, чего мне требуется и сколько.
   Парень задумчиво теребил золотую серьгу.
   — Лады, — сказал он, поразмыслив. — Сделаем.
   Тут взгляд его метнулся мне за плечо:
   — Э-э… минуточку.
   Я оглянулась и остолбенела.
   В толпе двигалось чудовище. Оно возвышалось над головами людей на добрых четыре фута. Помесь дракона и человека на двух ногах. То ли морда, то ли лицо изукрашено бурыми зигзагами, на нем преобладает черная безгубая пасть с такими клыками, какие не снились ни вампирам, ни даже крокодилам. Сверху на всю эту красоту нахлобучена копна пепельно-желтых косм, напоминающая разлохмаченную соломенную кровлю. Облачено страшилище было в монументальный балахон, открывающий плечищи и ручищи, все в узлах, буграх и полосах. Общий колорит придерживался серой и зеленоватой гаммы.
   Надо сказать, что окружающая толпа довольно спокойно отнеслась к присутствию сего воплощенного кошмара. Никто не разбегался с криками ужаса. Люди расступались, давая дорогу, не более того. Когда они расступились в очередной раз, я разглядела еще одну великолепную деталь. Хвост. Драконий, усаженный шипами хвост с пикой на конце.
   Арваран. Господи Боже, настоящий, всамделишный арваран!
   Арваран шествовал не один. На пару шагов впереди него двигался пожилой худощавый найлар в добротном плаще и меховой шапке с хвостом, подобной тем, в каких любят расхаживать альды. Эта парочка продефилировала мимо торговых рядов и скрылась за палатками. Имори посмотрел на меня и показал большой палец. Он тоже никогда не видел арваранов.
   Я огляделась. Альхан как сквозь землю провалился. Испугался, что ли? Забавно. Никто лишний раз головы не повернул, а этот — на тебе — сбежал.
   — Госпожа?
   Никуда он не сбежал. Отлучился на минутку.
   — Вот это зрелище, — сказала я, — С ума сойти. Я-то думала, арвараны только в Каорене водятся.
   — Это господин Ардароно. Таможенный инспектор. Бешеный, — альхан поглядел в ту сторону, куда они скрылись и вздохнул, — Ящер — помощник его и слуга.
   — Почему бешеный?
   — Всюду нос свой сует, а нос нюхучий. И уж, коли чего разнюхает — тогда держись. И взяток, говорят, не берет. Бешеный и есть.
   — Да, сложненько вам приходится.
   — И не говори, госпожа. От ящера ничего не припрячешь. Насквозь видит, дьявол.
   — Арвараны — эмпаты.
   — Чего — арвараны?
   — Эмпаты. Слышат эмоции.
   — А, это точно. С ними только один способ проходит — удрать вовремя, пока не учуяли. Слышь, госпожа. Я тут прикинул твое дело. Погуляй где-нибудь четвертую четверти и давай на это же место. Принесу товар, тогда расплатимся.
   — Хорошо. Спасибо, помог ты мне. Настоятельница послала меня за покупками, а что я с трудностями столкнусь, не предупредила.
   — Вишь, здесь все пуганые. Чужим людям не верят, провокации боятся. Были уже случаи.
   — Ты-то не побоялся, парень.
   Он ухмыльнулся.
   — А я следил за тобой, голубушка. Куда тебе в провокаторы. Ты знай за кошельком своим приглядывай.
   Он подмигнул и пропал. Я схватилась за кошелек. Слава Богу, на месте. На всякий случай перепрятала за пазуху.
   Вот и ладно. До встречи с пронырой есть время. Побродим по рынку. Надо подарочки купить. Девочкам что-нибудь вкусненькое. Ирги какую-нибудь одежку приличную. А то словно оборванец ходит. И Стуро. Стуро я плащ куплю. Большой плащ с капюшоном, чтобы крылья прикрывал.
   Мальчики мои! Как я без вас соскучилась!

Ирги Иргиаро по прозвищу Сыч-охотник

   Ох, печет пятки. Печет. Пожалуй и впрямь пора те, приятель, отседова подаваться. Оно, конечно, можа опять — того, сам себя в угол загоняешь, зазря заводишь… Скорее всего — именно так, потому что то, что ты накрутил, вряд ли кто размотает. А все же береженого, как говорится, бог бережет. Сменить место да новых петель навертеть не помешает.
   И вообще, неча нам со Стуро тута делать, не ровен час, в монастыре-то надумают, куда б тварь стангрева приспособить. Говорила же тогда Альса — «У Этарды другие планы». И уж чего-чего, а уговорить козяву послужить науке они смогут. Все они могут, марантины…
   Не отдам парня в кабалу. Хоть, может, и лучше ему будет в монастыре, чем на Лезвии стоять… Не отдам. «Пусть сам решает» здесь не годится. Знаю — глянет мать Этарда в глаза ему, спросит голосом своим негромким да ласковым:
   «— Хочешь жить у нас, в Бессмараге, малыш?»
   «— Хочу! — ответит, — Больше всего на свете. Об этом только и мечтаю.»
   Видел, видел я штучки эти.
   Тан с маленьким, в ладонь, барабанчиком. Тонкие длинные пальцы нервно постукивают, выбивая странный, ломкий ритм. Нет, два ритма… три… И все три накладываются друг на друга, переплетаются, словно три юрких змеи… И под веки будто песка насыпали, и глаза закрываются сами собой, закрываются…
   Он семь лет жил на Тамирг Инамре, среди ангиратов, «дикарей с барабанами». Потом сбежал. Заставил заснуть дозорных и сбежал. Тан, живая легенда…
   Оттуда и шаг его, бесшумный совершенно, «танцующий», и пристрастие к ядам… И сами яды где-то на треть — оттуда… Взять хоть тот же «шипастый дракончик», которым вечно смазан любимый Танов стилет.
   Темный, густой, как смола. Противоядия нет. Получают из детенышей черного гиганта. Взрослые особи не ядовиты, а вот детеныши…
   — Ирги.
   О, Стуро вернулся. А я и не заметил.
   Беспечен становишься, Иргиаро.
   Тьфу ты, да ну, к черту!
   — Идем-ка со мной.
   Вышли на улицу.
   Я подвел Стуро к тайнику.
   — Смотри.
   Вставил нож, открыл крышку.
   — Видишь?
   — Вижу.
   — Это — тайник. Про него никому нельзя говорить.
   Кивнул.
   — Если что — берешь это, это, это и это. Понял?
   — Не понял. «Если что» — что?
   — Ладно. Что брать, запомнил?
   — Это, — пальцы Стуро коснулись ножен Зеркальца, — Это, — тенгонника, — это, — пояса с метателями, — и это, — сумки с деньгами.
   — Хорошо. Пошли в дом, — я прихватил с собой оружие.
   Заодно и надраим.
   Вернулись в комнату, разложил на лавке железо. Приготовил жидкость для смазки, тряпки. Стуро уселся на табурет и спросил:
   — Ирги, мы… снова — ждем? Твоих врагов?
   — Не совсем, — усмешка дернула губы. — Я жду их — всегда. Но я не думаю, что они придут сейчас. Просто пора чистить оружие.
   — Чистить? Оно грязное?
   — Нет. Оружие нужно чистить регулярно. Часто. Если пользуешься им — раз в день или в два. Если хранишь — хотя бы раз в пару недель.
   Стуро кивнул.
   — И вот еще что, — сказал я. — У меня к тебе просьба, братец.
   — Да?
   Черт возьми, как сказать ему это, чтобы «трус» наш не принялся возмущаться?..
   — Я слушаю, Ирги.
   — В общем, если со мной что-то случится… Не только — они, мало ли, зверь, на охоте всяко бывает… Ну, ты понимаешь.
   — Понимаю, — он подобрался.
   — Я не хочу, чтобы Зеркальце остался здесь, — сжал рукоять его, теплую, словно живую. — И тенгоны.
   Стуро снова кивнул. Напряжение сгустилось, липкое, улеглось мне на плечи.
   — Короче, если что — сгребаешь манатки и дуешь отсюда к едрене матери.
   — К кому?
   Тьфу ты.
   — В Каор Энен.
   — Где это? — деловито осведомился козява.
   Ох, парень, до чего же с тобой все-таки легко говорить о таких вещах. Завещание побратима и — нет проблем. И никаких тебе рассуждений об «искре божией», да о болезни под названием «паранойя»… Впрочем, это я, пожалуй, хватил через край.
   — Летишь на юг. Потом — направо.
   — Потом — когда?
   — Как увидишь море.
   — Море? Это — много-много воды? — напрягся.
   — Да. Но ты сразу, как его увидишь, поворачивай. Там и будет Каорен. Каор Энен. Там живут найлары. Те, чьи предки жили с аблисами на Благословенной Земле. Подойдешь к любому, скажешь — я с миром. Тебе помогут. То, что в сумке, называется «деньги». На них будешь жить.
   — На них? Как это?
   Я глубоко вдохнул и пустился в объяснения. Дважды или трижды мы завязали так, что я думал — не выберемся. В конце концов, кажется, Стуро хоть что-то понял.
   — Хорошо. Я найду… того, кто возьмет меня… кусать людей. Но… твое… оружие, Ирги. Что сделать с ним?
   — Отдашь от меня тому, кто метает тенгоны. Воину.
   — И… его? — Стуро кивнул на Зеркальце.
   — Он пусть будет у тебя. Если захочешь, отдашь его тому, кто станет твоим побратимом.
   — Хорошо.
   — Ну, вот. Теперь еще кое-что сделаем, — раз уж начали, приготовимся полностью, — В Каорене тебе нужно иметь при себе одну вещь.
   — Какую?
   — Сейчас, — я взял один листок из Альсарениной папки, ее же перо и чернильницу.
   И написал на Старом Языке:
   «В день сей, марта двадцать второй, года Огня Девятого Круга, назначаю я, Ирги Иргиаро, получивший имя от Рургала, в Доме Богов города Кальны, что в Альдамаре, наследником имени своего и имущества своего брата своего перед богами, аблиса…» — и уже чуть не написав «Стуро», спохватился.
   — Я могу поставить здесь твое имя?
   — Поставить — здесь?.. Это могут… прочитать?
   — Да.
   — Как — в книге?
   — Да, как в книге.
   — Не ставь. Имя… Не надо. Это нельзя…
   Кастанга меня заешь, и это — нельзя, и без этого — нельзя, что мне делать-то?!
   — Тогда как написать, что ты — мой брат, и все, что мое — твое?
   Сам изворачивайся, козявка летучая-кусучая. Вот послали боги побратима — заворот на завороте; мозги шипят и в бараний рог сворачиваются.
   — Они зовут меня — Мотылек, — Стуро чуть улыбнулся. — «Мотылек» — это ласково, да?
   — Ласково.
   Как «козявочка». Дальше-то что?
   — Тогда, если — просто, будет… Мотыль, да?
   — Мотыль, — усмехнулся я.
   — Пусть будет — Мотыль.
   Мотыль Иргиаро. Звучит! Хотя в Каорене — хоть горшком назовись… Да и вообще, может, не понадобится бумажка…
   «… Мотыля Иргиаро, дабы носил он имя мое и распоряжался имуществом моим по воле моей.»
   Так. Вроде бы все.
   — Вот эту бумагу я уберу в тайник. Ее тоже возьмешь с собой.
   — Хорошо, Ирги.
   — Что мрачный такой? Э?
   Он пожал плечами.
   — Прекрати, Стуро. Все это — так, на всякий случай. Я вовсе не собираюсь умирать. Ни завтра, ни через месяц. Ни даже через десять лет. Выше нос, козява.

Альсарена Треверра

   Кадакар — место необычное, и Этарнский перевал не лишен своих странностей. Больше всего перевал напоминает каменистое русло реки, стиснутое отвесными склонами, пересекающее горную цепь от Альдамара до Талорилы. Здесь тоже имеются свои подъемы и спуски, но, по сравнению с окружающим рельефом, они весьма незначительны.
   Перевал также — нейтральная зона. Никаких аномалий и ловушек она не содержит. Можно, конечно попасть в снежную грозу, но для снежных гроз существуют зимние месяцы. Сейчас их время прошло. Правда, торговые караваны потянутся здесь только к середине апреля, когда перевал официально откроют.