Страница:
Тарк медленно повернулся к ней.
— Нет, — коротко ответил он. — Надо улетать, Вэскэр.
Космический корабль с Алкона покинул мертвую планету Земля. Он вырвался в космос. Тарк сидел за пультом управления. Корабль летел все быстрее и быстрее. И еще быстрее. Вылетел со все возрастающей скоростью из Солнечной системы в необозримое межзвездное пространство. Все дальше, пока звезда, дающая тепло Земле, не исчезла из виду. Но и такой скорости для Тарка было недостаточно. Вэскэр с недоумением поглядывала на него.
— У нас нет необходимости так спешить, верно, Тарк?
— Да, — отвечал он мрачным, хриплым голосом, но все разгонял и разгонял корабль, хотя и знал, что это бесполезно. Он не мог убежать от того, что случилось на планете Земля, не мог выбросить из головы — как бы страстно ни желал он этого.
Пер. с англ. А. Д. Восточного
Фрэнк Робинсон
«Почему люди совершают самоубийство?»
Темплин пристегнул ремень безопасности и откинулся в компенсаторном кресле. Свет в кабине потускнел до неяркого красноватого свечения, красный свет — значит, близится время отправления. Ему были слышны шумы в глубине корабля и маленький вихрь лопастей вентилятора, наполняющего воздух сладковатым запахом усыпляющего газа. Проспать все время полета было все-таки лучше, чем просидеть всю дорогу, глядя на тусклую монотонность звезд.
«Ох, они убивают себя по множеству причин. Нелады со здоровьем или финансовые затруднения, семейные неприятности или несчастная любовь. Есть и более сложные причины, если копнуть поглубже. Крах личных амбиций, неудача при попытке жить своим идеалом. Меланхолия, наконец».
Он ощущал горькую свежесть табачного дыма, смешивающегося с газом. Эккерт зажег сигарету и хладнокровно дымил под неоновым знаком «не курить», вновь и вновь загоравшемся в меланхолическом неодобрении.
Темплин слегка повернул голову так, чтобы видеть Эккерта в кресле напротив. Эккерт, один из тех славных незаметных людей из Службы. Старых и надежных. Один из тех, кто мог бы почти все преодолеть с разгона, потому что сейчас или в следующий раз, но ему пришлось бы это сделать.
Именно Эккерт пришел в его контору несколько дней назад и сказал, что Дон Пендлитон покончил жизнь самоубийством.
«Только Пендлитон был не из таких. Он был из того сорта людей, который имеет в жизни все, что захочет, того сорта, который инстинктивно знает, что почем. Не лучший способ помянуть умершего. Клише всегда первыми приходят на ум. Ваша память предает вас и низводит дружбу до статуса констатации».
Мягкий красный свет, казалось, плясал в полумраке кабины. Его напарник был сейчас тусклым бесформенным пятном напротив. Его сигарета погасла.
Эккерт пришел в его оффис и, не говоря ни слова, уставился в пейзажное окно. Там шел снег, снежинки образовывали простой узор, пролетая за окном. Эккерт повертел ручки управления и изменил пейзаж на солнечный, затем на безумную смесь града с ярким, золотым солнечным светом.
Тогда Эккерт сказал ему, что Пендлитон выбрал для себя короткий путь..
Темплин подумал, что не должен проявлять сентиментальность. Какого черта он должен вообще вспоминать Пендлитона? Попытаться забыть и выпить в его память на следующей встрече выпускников. И никогда, никогда не быть таким жестоким, чтобы злословить насчет причин, побудивших его это сделать. Если, конечно, это сделал он сам…
Кабина была залита красноватым сиянием. Сонный газ с тяжелым ароматом…
Эккерт и он поговорили об этом и перелистали записи. Пендлитон из хорошего рода. В прошлом его семьи не было проявлений душевной нестабильности, настолько далеко, насколько заходили генетические записи. Он был выходцем из среднего класса и посещал местную начальную школу, где достиг умеренных успехов и доставил своим наставникам нормальное количество неприятностей. Позже, когда он напряг свой ум, чтобы войти в Дипломатический корпус, его КИ [1]улучшился. Он усердно трудился над собой, хотя и не был тем, что называется «зубрилкой». В средней школе и позже, в колледже, он был то, что называется «гармонично развитый тип» — атлет, общителен и прилежно занят учебой.
«Сколько времени может пройти, прежде чем сотрется память, и единственное, что останется от Пендлитона, — страница статистических данных? Он был в этой команде, он был избран ее президентом и переходил с курса на курс с постоянными наградами. Но пытаться получить представление о нем, — читая записи, восстанавливать его облик со страниц текста… Был ли он человечен? Был ли он из плоти и крови? О, дьявол, нет! По статистике Пендлитон был Великолепным Парнем, холодной мраморной статуей с прекрасными рельефными мускулами и гладкими углублениями там, где должны быть глаза. Может быть, судьба однажды сыграет шутку с публикой, поклоняющейся героям, и действительно появятся ребята вроде этого. Но они не будут людьми, они не будут рождаться обычным путем. Родители будут получать их в посылках по почте».
Он был раздражен; помещение снова наполнилось газом, теперь заснуть для него было делом минут.
Пендлитон второй год служил в качестве атташе на Танпеше, маленькой планете с солнцем шестого типа. Служба недавно случайно натолкнулась на нее и решила, что система в своем роде дипломатически плохо изучена, и Пендлитон был послан туда. Он должен был стать первым атташе, посланным на Танпеш и, естественно, был один.
Не было необходимости посылать больше. Танпеш надо было осмотреть, изучить и вынести суждение. Аборигены были примитивны и дружелюбны. Или, может, Служба здесь поскользнулась, как иногда случалось, и Танпеш не соответствовал данному определению?
И когда незарегистрированный грузовик сел на планету это был один из очень немногих кораблей, которые когда-либо подходили к Танпешу — капитан попытался уплатить дань уважения Пендлитону. Только Пендлитона там не было. Аборигены сказали, что он убил себя, и указали капитану на маленькую, покрытую цветами лужайку, где они его похоронили.
Танпеш был вторым назначением Пендлитона.
Аборигены были ох-как-дружелюбны. Он был так уверен в их дружелюбии, что не забыл оборудовать на борту обычную камеру, которая сейчас была полна сияющих атомных винтовок, игольных ружей и короткоствольных газовых автоматов. Они могли понадобиться. Люди, подобные Пендлитону, не убивают себя, не так ли? Нет. Но иногда их убивают.
Теперь внутри кабины было почти темно, только тонкая красная линия по периметру потолка свидетельствовала, как близки они были к отправлению. Его голова была набита дремой, веки налились тяжестью так, что он понял, что очень долго не сможет их открыть.
Эккерт и он были избраны для полета на Танпеш и для расследования. Они двое, работая вместе, должны суметь выяснить, почему Пендлитон убил себя.
Но это не было настоящей причиной. Может быть, Эккерт и думает так, но он знает лучше. Настоящая причина, почему они собрались на эту планету, была в том, чтобы выяснить, почему Пендлитон был убит и кто его убил. Вот так.
«Кто малиновку убил?» [2]
Тонкая красная линия сейчас была практически микроскопической, и Темплин смог еще почувствовать, как его ресницы мягко опускаются. Но он не спал — не совсем спал. Было что-то, засевшее в тусклой чаше его мозга.
Их информация о Танпеше была ограниченной. Было известно, что на планете нет промышленных концессий и вооруженных сил, и что никто из соседних систем, кажется, не знает о ней особенно много и никогда ее не посещает. Но на Танпеш по устоявшемуся порядку должен был быть назначен штатный антрополог, чтобы поставлять данные и отчеты.
— Тед? — пробормотал сонно Темплин.
Слабое шевеление в черной массе напротив.
— Как получилось, что наш антрополог на Танпеше не собрал достаточно информации?
Сонное бормотание с другой подвесной койки: — Он пробыл там недостаточно долго. Он совершил самоубийство вскоре после посадки.
Каюта была вращающимся омутом тьмы, в которой его мозг медленно угасал. Взлет был делом секунд.
«Почему люди совершают самоубийство?»
— Прекрасный день, не правда ли. Тед?
Эккерт, наслаждаясь, сделал глубокий вдох. День из тех, что заставляют вас чувствовать себя хорошо просто потому, что вы живы.
Теплый ветерок шелестел в седых волосах Эккерта и легко трогал его тунику. Воздух был свеж и ароматен, как будто его пропитали экстрактом, напоминающим сосновый. В нескольких сотнях ярдов от них возвышался лес, прямой, стройный, манящий прохладой. В листве порхали и кружились сверкающие разноцветные птицы.
Ракетный порт, где они стояли, был всего лишь травянистой долиной, где все, слишком уж редкие, корабли могли приземлиться и разгрузить трюмы или совершить ремонт. Сейчас на ней чернело пятно с тлеющим пламенем, умирающим по краям. «Пройдет немного времени, и здесь все зазеленеет вновь», — подумал Эккерт. Трава казалась быстрорастущей. «Конечно, будет еще уйма времени, чтобы она выросла, прежде чем сядет следующий корабль».
Он смотрел на тонкий, уменьшающийся контур, которым была сейчас видна ракета, и внезапно остро осознал, что он и Темплин на шесть месяцев выброшены на берег чужой и, вероятно, опасной, планеты. И не было возможности воззвать о помощи или эвакуации до прошествия этих шести месяцев.
Эккерт постоял еще минутку, наслаждаясь свежим воздухом и ощущая солнечные лучи на лице. Вне назойливого шума и толкотни может оказаться очень приятно провести время в месте, где солнце такое теплое и манящее.
«Должно быть, я старею, — подумал он, — если думаю о тепле и комфорте, как старая собака или восьмидесятилетний старик».
Темплин смотрел на пейзаж с выражением разочарования на лице. Эккерт украдкой бросил на него взгляд и на краткий, летучий миг почувствовал смутное беспокойство.
— Не разочаровывайтесь тем, что это выглядит не так, как вы ожидали. Нам не понадобятся немедленно плащи и кинжалы, Рэй. Но то, что кажется достаточно невинным снаружи, может оказаться весьма опасным внутри.
— Как-то трудно думать об опасности в подобной обстановке.
Эккерт согласно кивнул:
— Не подходит, правда? Как будто знаменитый певец вставил в оперу джазовый номер или принцесса в волшебной сказке обернулась уродиной.
Он жестом указал на поселение.
— Вы вряд ли квалифицировали бы это как источник опасности, судя по внешнему виду, не так ли?
Ракетный порт лежал в маленькой долине, окруженной низкими лесистыми холмами. Поселение начиналось там, где ракетный порт кончался, кружило по заросшим лесом склонам и пряталось там. Домики из высушенной на солнце, промытой добела глины таились в тени гигантских деревьев и обнимали берега речки.
— Это выглядит восхитительно примитивно, — пробормотал Эккерт, — и все-таки не является отличительным признаком, характеризующим большинство примитивных селений.
Немногочисленные взрослые с любопытством наблюдали за ними, а обычная стайка детей, которая всегда собирается вокруг космопорта, сбежалась так же быстро. Эккерт минуту пристально смотрел на них, пытаясь догадаться, что же в них кажется странным, а они в ответ уставились на него с достоинством ко всему готового детства. Наконец дети выбрались на поле и окружили их с Темплином.
Тот осторожно изучал их.
— Получше смотрите за ними, Тед. Даже ребятишки могут быть опасны.
«Это потому, что ты никогда не подозревал детей, — подумал Эккерт. — Ты и не думал, что они могут причинить какой-либо вред. Но можно подумать и о них. Ребенок способен нанести такую же рану ножом, как и взрослый мужчина, например. И они могут владеть другим оружием».
Но это соображение никак не вязалось с теплым воздухом, голубым небом и смолистым ароматом деревьев.
Один из взрослых подошел к ним.
— Комитет по встрече, — тихо сказал Темплин, рука которого скрылась под туникой.
«Его нельзя обвинить в нервозности, — осознал Эккерт. — Это — его первое внеземное дело, первая миссия такого рода. И, конечно, Пендлитон был его хорошим другом».
— Я должен быть очень осторожен в том, что делаю, — сказал Эккерт. — Я терпеть не могу начинать что-либо просто потому, что неправильно понял чьи-то намерения.
Комитет Одного был представлен мужчиной среднего роста и возраста, одетым просто в полоску белой материи, закрученную вокруг бедер и свободно свисающую до колен. Когда он приблизился, Эккерт усомнился в правильности определения его возраста. У мужчины была крепкая мускулатура, обтянутая тугой кожей молодого человека, а слегка морщинистое лицо и белые волосы старили его. У Эккерта осталось такое чувство, что, если бы вы захотели узнать его точный возраст, пришлось бы посмотреть на его зубы или узнать что-либо о его эпифизарных перегородках.
— Вы МЕНШАРЫ с Земли? — голос был резок, но приятен, а произношение — очень чистое. Эккерт внимательно и задумчиво рассматривал туземца, делая кое-какие мысленные заметки.
Абориген не кланялся и не пресмыкался, как большинство туземцев, которые были не слишком знакомы с посетителями с небес; к тому же, он был тверд и едва ли дружелюбен и гостеприимен.
— Вы учили наш язык у Пендлитона и Рейнолдса? — Рейнолдс был антропологом.
— У нас были раньше посетители с Земли. — Он поколебался немного, а потом протянул руку в земном знаке приветствия.
— Можете меня звать Яфонгом, если хотите, — он остановился ненадолго, чтобы сказать что-то на туземном языке окружавшим их детям. Группка быстро рассеялась и разобрала багаж. — Пока вы здесь, вам нужно постоянное место. Есть одно, готовое, если хотите последовать за мной.
«Он вежлив, — подумал Эккерт. — Не спросил, зачем мы здесь и долго ли собираемся оставаться». Но, может быть, туземцам легче судить об этом, чем ему и Темплину.
Город был больше, чем он думал сначала, и простирался по обширному пространству степной стороны. Здесь, насколько он мог судить, не было более развитой индустрии, чем уровень ручного ремесла и простого ткачества. Цветные пятна на склонах далеких холмов показывали наличие ферм, а практически у каждого дома в деревне был садик.
Производство, по-видимому, было вынесено на центральную площадь, где немногие взрослые и дети, сидя на корточках на теплом послеобеденном солнце, работали над гончарными кругами и ткацкими станками. Другая часть площади была отдана под туземный базар, где горшки и куски материи предназначались для продажи и где многочисленные прилавки были завалены сушеными фруктами, овощами, вымытыми и ощипанными тушками местной разновидности домашней Птицы.
Было далеко за полдень, когда вслед за Яфонгом они вошли в маленький, добела отмытый дом на пути к холму.
— Можете пользоваться им все время вашего пребывания, сказал абориген.
Эккерт и Темплин быстро обошли немногочисленные комнаты. Они были хорошо обставлены в грубоватом сельском стиле, а без тех современных удобств, которых тут не было, земляне легко могли обойтись. Мальчишки, принеся багаж, оставили его снаружи и спокойно скрылись. В помещении становилось темно, и Эккерт открыл один из ящиков, которые они внесли, вынул электрический фонарь, включил его, затем обернулся к Яфонгу:
— Вы были очень добры к нам, и мы были бы рады отплатить вам. Можете взять из этого ящика все, что хотите.
Землянин открыл еще один ящик и вынул обычный набор товаров для торговли: ярко окрашенные одеяния, ювелирные украшения тонкой работы, несколько механических приспособлений, которые, как знал Эккерт, обычно привлекают примитивное воображение.
Яфонг пробежал рукой по одеждам, поднял некоторые украшения к свету.
— Я благодарен вам, но здесь нет ничего, чего бы мне хотелось. — Он повернулся и вышел в сгущавшуюся темноту.
— Неподкупный туземец, — саркастически засмеялся Темплин.
Эккерт вздрогнул.
— Это одна из тех вещей, что делаются в обход обычая: попытки подкупа некоторых туземцев, чтобы у вас были друзья, на случай, если они вам понадобятся. — Но он остановился на миг, задумавшись. — Вы заметили контекст? Он не сказал, что не хочет ничего из того, что мы показали ему. Он сказал, что тут не было НИЧЕГО из того, что он хочет. Намекая, что все, чего он хочет, у него уже есть.
— Это не очень типично для примитивного общества, не так ли?
— Боюсь, что да. — Эккерт начал распаковывать некоторые из ящиков. — Знаете, Рэй, мне доставляет удовольствие смотреть на детей. Они выглядят очень здоровыми, не так ли?
— Слишком здоровыми, — сказал Темплин. — Кажется, здесь нет ни одного распухшего или разбитого носа, ни одной царапины, ни одного фонаря под глазом, ни одного ушиба. Это выглядит неестественно. — Его голос был напряжен. — Здесь может таиться ловушка, знаете ли.
— Каким образом?
Слова рождались медленно:
— Люди слишком небрежны, как будто играют отрепетированные роли. Мы, из совершенно другой солнечной системы, высадились здесь; это должно быть для них необычным. И все-таки, сколько любопытства они выказали? Вообще, было ли хоть какое-то любопытство? Был какой-нибудь страх? Нет. И миловидные, идеально здоровые маленькие дети. — Он посмотрел на Эккерта. — Может быть, это то, о чем вы предпочитаете думать, то есть, почти идиллическое, безвредное общество. Может быть, и Пендлитон думал так до самого конца.
Темплин взвинчен, раздражен, — понял Эккерт. Вероятно, он в каждой вещи будет видеть угрозу, а за каждым углом — воображаемую опасность.
— Еще не установлено, что Пендлитон был убит, Рэй. Давай-ка не зашоривать разум, пока не будем знать наверняка.
Он выключил свет и откинулся на холодную постель, позволив телу полностью расслабиться. Холодный ночной ветер лениво дул из леса и хлопал ставнями, неся свежесть деревьев и трав; Эккерт глубоко вздохнул и на миг позволил своим мыслям свободно разбрестись. Это может оказаться приятным: прожить на Танпеше шесть месяцев, даже если эти полгода — все, что осталось прожить. Климат превосходен, а народ скроен лучше, чем у обычных примитивных культур. Если когда-нибудь ему суждено вернуться, внезапно подумал Эккерт, он будет вспоминать Танпеш. Было бы приятно провести здесь свою старость. И рыбалка, вероятно, тут великолепная.
Он чуть повернул голову, наблюдая, как его товарищ готовится ко сну. В выборе его кандидатуры были преимущества, о которых Темплин не подозревал. Эккерт гадал, что стал бы делать его коллега, обнаружив однажды, что истинной причиной, по которой его отобрали, было то, что его психологическая карта была очень близка к карте Пендлитона. Личные ощущения и эмоции Пендлитона дублировались почти идентичными у Темплина.
Несколько заблудших пучков звездного света пронзили темноту и немедленно засверкали на маленьком металлическом ящичке, пристегнутом к запястью Темплина. «Силовая установка, вероятно, связанная с кнопкой на тунике Темплина», — угрюмо подумал Эккерт. Очень удобное, портативное и трудно обнаруживаемое оружие.
В том, чтобы взять Темплина, были не только преимущества.
— Как вы думаете, Тед, насколько примитивно это общество?
Эккерт опустил щепочку, которую выстругивал, и потянулся за трубкой с табаком.
— Думаю, оно не совсем примитивно. Слишком много несоразмерностей. Их знание о многих вещах несколько сложнее, чем эмпирическое. Они связывают рост посевов с удобрениями и азотом в почве в той же мере, что и с солнечным светом, и больше, чем с благословением какого-то туземного бога. И они выделяются во многих других отношениях. Их искусство и культура весьма развиты. Свободное искусство существует наравне с чисто декоративным, а техника прекрасно развита.
— Я рад, что вы согласны. Взгляните сюда. — Темплин бросил на грубо обработанный стол сияющий кусочек металла. Он был тяжел, а одна его грань чрезвычайно остра.
— Для чего это служит?
— Они основали здесь больницу. Не в нашем понимании, конечно, но тем не менее — больницу. Она не часто посещается туземцы явно не болеют. Но здесь бывают случайные охотничьи инциденты и несчастные случаи, требующие хирургического вмешательства. Эта полоска металла — здешний скальпель. — Он хохотнул. — Примитивное приспособление, но работает хорошо, так же хорошо, как и любой из наших.
Эккерт взвесил скальпель на ладони.
— Самое главное, у них достаточно знаний, чтобы использовать такое. Хирургия — непростая наука.
— Ну, и что вы думаете по этому поводу?
— Яснее ясного. Они, очевидно, поддерживают точно такой уровень технологии, какой им необходим. По крайней мере, в тех областях, где это необходимо.
— Как случилось, что они не пошли дальше?
— А зачем? Можно жить без космокаров и ракетных кораблей.
— Вы не догадываетесь, какого рода вооружение они могут иметь?
— Важно не то, — задумался Эккерт, — что они его имеют, куда важнее — не использовали ли они его. И я, пожалуй, сомневаюсь, что они это делали. Мы здесь уже две недели, и они очень внимательно следят, чтобы у нас были еда, вода и все необходимое.
— В животноводстве это известно как откорм для забоя, — сказал Темплин.
— Вы убеждены, что Пендлитон убит, не так ли?
Темплин кивнул:
— Конечно.
— Почему? — Танпешане знают, зачем мы здесь. Мы достаточно ясно им намекнули. Но никто не думает о Пендлитоне, никто не соглашается добровольно дать нам какую-нибудь информацию о нем. А ведь он пробыл здесь как атташе целых три года. Неужели никто не знался с ним в течение этого времени? Мы мельком высказали несколько отдельных предположений, что хотели бы поговорить с друзьями Пендлитона, но никто вообще не пришел. Ясно, что за все три года пребывания здесь Пендлитон не завел никаких друзей. А в это как-то трудно поверить. Больше похоже на то, что его друзей заставили молчать, и любая информация о нем утаивается по какой-то причине.
— Какой именно?
Темплин вздрогнул:
— Убийство. Какая еще причина здесь может быть?
Эккерт завернул вверх тонкие деревянные жалюзи и вгляделся в пейзаж. Дорога в сотне ярдов ниже, туземная женщина идет на рынок, ведя за повод какую-то разновидность домашнего мясного скота.
— Они выращивают прекрасных женщин, правда?
— Физически совершенных, как и мужчин, — проворчал Темплин. — Можно получить комплекс неполноценности просто наблюдая здешнее население. Каждый так чертовски совершенен! Ни одного больного, никаких неправильностей, никого слишком толстого или слишком худого, ни одного несчастного. Единственная вариация в том, что они не похожи друг на друга. Совершенство. После этого становится чуточку скучно.
— В самом деле? Я не заметил. — Эккерт отвернулся от окна.
— Я ведь тоже очень хорошо знал Дона Пендлитона, — сказал он. — Но это не ослепило меня, не мешает в расследовании дела. Мы пришли разобраться, что с ним случилось, а не для того, чтобы доказывать любое предвзятое мнение. То, что мы найдем, может быть жизненно необходимо для любого, кто будет связан с этой планетой в будущем. И мне противно видеть, как проваливаются все наши попытки по той причине, что вы свое мнение уже составили.
— Вы знали Пендлитона, — угрюмо проговорил Темплин. — Вы думаете — это было самоубийство?
— Не думаю, что здесь нечто подобное самоубийству, если уж об этом зашла речь. Я не исключаю также и убийства и пытаюсь держать ум открытым для любой версии.
— Что мы уже сделали? Что выяснили?
— У нас шесть месяцев, — спокойно сказал Эккерт. — Полгода, в течение которых мы попытаемся понять Пендлитона, прожить здесь, не навлекая подозрений, изучая этот народ и пытаясь культивировать информантов. Мы никуда не придем, если будем будоражить их, постоянно задавая разнообразные вопросы. И не забудьте, Рэй, мы совершенно одиноки на Танпеше. Если это случай убийства, то что случится, когда туземцы обнаружат, что нам это известно?
Глаза Темплина минуту выдерживали поединок. Затем он отвернулся и подошел к окну.
— Я допускаю, что вы правы, — наконец сказал он. — Здесь прекрасно жить, Тед. Может быть, я буду за это бороться. Но я не могу удержаться от мысли, что Дону должно было здесь нравиться.
«Одна из главных трудностей в изучении чужой культуры, думал Эккерт, — научиться узнавать, когда надо радоваться, когда печалиться».
— ПИЛЕШ, МЕНШАР?
— ШАРРА! — он взял маленькую чашу орехов ПИЛЕШ, положил себе немного и передал дальше. Это определенно было время радоваться, а не работать и беспокоиться. Он услышал о ХАЛЕРА несколько дней назад, и после определенного намека, сделанного властям, он и Темплин были приглашены. Это был удачный случай понаблюдать за народными обычаями. Немного антропологии — для подкрепления. Главные блюда начали свое движение по кругу, и он взял щедрый ломоть жареного УЛАМИ и копченого ГАЛЮНЧА, добавив несколько щепоток печеных овощей. Между каждым основным блюдом они прикладывались к маленькой бутыли горячего туземного вина со специями, но Эккерт заметил, что никто не напивался допьяна.
«Старый греческий идеал, — подумал он. — Умеренность во всем».
Он посмотрел на Темплина, сидящего напротив него в гигантском круге, и мысленно вздрогнул. Темплин выглядел так, будто готов отступить, и Эккерт обрадовался, но под его туникой было легкое утолщение там, где он прикрепил свою силовую установку. Любому дураку известно, что на таком банкете, как этот, ничего не может случиться. Единственная реальная опасность лежит в готовности Темплина вспылить и сделать что-нибудь, о чем позже он сам будет жалеть. И даже эта опасность вряд ли была сейчас вероятна.
— Нет, — коротко ответил он. — Надо улетать, Вэскэр.
Космический корабль с Алкона покинул мертвую планету Земля. Он вырвался в космос. Тарк сидел за пультом управления. Корабль летел все быстрее и быстрее. И еще быстрее. Вылетел со все возрастающей скоростью из Солнечной системы в необозримое межзвездное пространство. Все дальше, пока звезда, дающая тепло Земле, не исчезла из виду. Но и такой скорости для Тарка было недостаточно. Вэскэр с недоумением поглядывала на него.
— У нас нет необходимости так спешить, верно, Тарк?
— Да, — отвечал он мрачным, хриплым голосом, но все разгонял и разгонял корабль, хотя и знал, что это бесполезно. Он не мог убежать от того, что случилось на планете Земля, не мог выбросить из головы — как бы страстно ни желал он этого.
Пер. с англ. А. Д. Восточного
Фрэнк Робинсон
ОГОНЬ И МЕЧ
Темплин пристегнул ремень безопасности и откинулся в компенсаторном кресле. Свет в кабине потускнел до неяркого красноватого свечения, красный свет — значит, близится время отправления. Ему были слышны шумы в глубине корабля и маленький вихрь лопастей вентилятора, наполняющего воздух сладковатым запахом усыпляющего газа. Проспать все время полета было все-таки лучше, чем просидеть всю дорогу, глядя на тусклую монотонность звезд.
«Ох, они убивают себя по множеству причин. Нелады со здоровьем или финансовые затруднения, семейные неприятности или несчастная любовь. Есть и более сложные причины, если копнуть поглубже. Крах личных амбиций, неудача при попытке жить своим идеалом. Меланхолия, наконец».
Он ощущал горькую свежесть табачного дыма, смешивающегося с газом. Эккерт зажег сигарету и хладнокровно дымил под неоновым знаком «не курить», вновь и вновь загоравшемся в меланхолическом неодобрении.
Темплин слегка повернул голову так, чтобы видеть Эккерта в кресле напротив. Эккерт, один из тех славных незаметных людей из Службы. Старых и надежных. Один из тех, кто мог бы почти все преодолеть с разгона, потому что сейчас или в следующий раз, но ему пришлось бы это сделать.
Именно Эккерт пришел в его контору несколько дней назад и сказал, что Дон Пендлитон покончил жизнь самоубийством.
«Только Пендлитон был не из таких. Он был из того сорта людей, который имеет в жизни все, что захочет, того сорта, который инстинктивно знает, что почем. Не лучший способ помянуть умершего. Клише всегда первыми приходят на ум. Ваша память предает вас и низводит дружбу до статуса констатации».
Мягкий красный свет, казалось, плясал в полумраке кабины. Его напарник был сейчас тусклым бесформенным пятном напротив. Его сигарета погасла.
Эккерт пришел в его оффис и, не говоря ни слова, уставился в пейзажное окно. Там шел снег, снежинки образовывали простой узор, пролетая за окном. Эккерт повертел ручки управления и изменил пейзаж на солнечный, затем на безумную смесь града с ярким, золотым солнечным светом.
Тогда Эккерт сказал ему, что Пендлитон выбрал для себя короткий путь..
Темплин подумал, что не должен проявлять сентиментальность. Какого черта он должен вообще вспоминать Пендлитона? Попытаться забыть и выпить в его память на следующей встрече выпускников. И никогда, никогда не быть таким жестоким, чтобы злословить насчет причин, побудивших его это сделать. Если, конечно, это сделал он сам…
Кабина была залита красноватым сиянием. Сонный газ с тяжелым ароматом…
Эккерт и он поговорили об этом и перелистали записи. Пендлитон из хорошего рода. В прошлом его семьи не было проявлений душевной нестабильности, настолько далеко, насколько заходили генетические записи. Он был выходцем из среднего класса и посещал местную начальную школу, где достиг умеренных успехов и доставил своим наставникам нормальное количество неприятностей. Позже, когда он напряг свой ум, чтобы войти в Дипломатический корпус, его КИ [1]улучшился. Он усердно трудился над собой, хотя и не был тем, что называется «зубрилкой». В средней школе и позже, в колледже, он был то, что называется «гармонично развитый тип» — атлет, общителен и прилежно занят учебой.
«Сколько времени может пройти, прежде чем сотрется память, и единственное, что останется от Пендлитона, — страница статистических данных? Он был в этой команде, он был избран ее президентом и переходил с курса на курс с постоянными наградами. Но пытаться получить представление о нем, — читая записи, восстанавливать его облик со страниц текста… Был ли он человечен? Был ли он из плоти и крови? О, дьявол, нет! По статистике Пендлитон был Великолепным Парнем, холодной мраморной статуей с прекрасными рельефными мускулами и гладкими углублениями там, где должны быть глаза. Может быть, судьба однажды сыграет шутку с публикой, поклоняющейся героям, и действительно появятся ребята вроде этого. Но они не будут людьми, они не будут рождаться обычным путем. Родители будут получать их в посылках по почте».
Он был раздражен; помещение снова наполнилось газом, теперь заснуть для него было делом минут.
Пендлитон второй год служил в качестве атташе на Танпеше, маленькой планете с солнцем шестого типа. Служба недавно случайно натолкнулась на нее и решила, что система в своем роде дипломатически плохо изучена, и Пендлитон был послан туда. Он должен был стать первым атташе, посланным на Танпеш и, естественно, был один.
Не было необходимости посылать больше. Танпеш надо было осмотреть, изучить и вынести суждение. Аборигены были примитивны и дружелюбны. Или, может, Служба здесь поскользнулась, как иногда случалось, и Танпеш не соответствовал данному определению?
И когда незарегистрированный грузовик сел на планету это был один из очень немногих кораблей, которые когда-либо подходили к Танпешу — капитан попытался уплатить дань уважения Пендлитону. Только Пендлитона там не было. Аборигены сказали, что он убил себя, и указали капитану на маленькую, покрытую цветами лужайку, где они его похоронили.
Танпеш был вторым назначением Пендлитона.
Аборигены были ох-как-дружелюбны. Он был так уверен в их дружелюбии, что не забыл оборудовать на борту обычную камеру, которая сейчас была полна сияющих атомных винтовок, игольных ружей и короткоствольных газовых автоматов. Они могли понадобиться. Люди, подобные Пендлитону, не убивают себя, не так ли? Нет. Но иногда их убивают.
Теперь внутри кабины было почти темно, только тонкая красная линия по периметру потолка свидетельствовала, как близки они были к отправлению. Его голова была набита дремой, веки налились тяжестью так, что он понял, что очень долго не сможет их открыть.
Эккерт и он были избраны для полета на Танпеш и для расследования. Они двое, работая вместе, должны суметь выяснить, почему Пендлитон убил себя.
Но это не было настоящей причиной. Может быть, Эккерт и думает так, но он знает лучше. Настоящая причина, почему они собрались на эту планету, была в том, чтобы выяснить, почему Пендлитон был убит и кто его убил. Вот так.
«Кто малиновку убил?» [2]
Тонкая красная линия сейчас была практически микроскопической, и Темплин смог еще почувствовать, как его ресницы мягко опускаются. Но он не спал — не совсем спал. Было что-то, засевшее в тусклой чаше его мозга.
Их информация о Танпеше была ограниченной. Было известно, что на планете нет промышленных концессий и вооруженных сил, и что никто из соседних систем, кажется, не знает о ней особенно много и никогда ее не посещает. Но на Танпеш по устоявшемуся порядку должен был быть назначен штатный антрополог, чтобы поставлять данные и отчеты.
— Тед? — пробормотал сонно Темплин.
Слабое шевеление в черной массе напротив.
— Как получилось, что наш антрополог на Танпеше не собрал достаточно информации?
Сонное бормотание с другой подвесной койки: — Он пробыл там недостаточно долго. Он совершил самоубийство вскоре после посадки.
Каюта была вращающимся омутом тьмы, в которой его мозг медленно угасал. Взлет был делом секунд.
«Почему люди совершают самоубийство?»
— Прекрасный день, не правда ли. Тед?
Эккерт, наслаждаясь, сделал глубокий вдох. День из тех, что заставляют вас чувствовать себя хорошо просто потому, что вы живы.
Теплый ветерок шелестел в седых волосах Эккерта и легко трогал его тунику. Воздух был свеж и ароматен, как будто его пропитали экстрактом, напоминающим сосновый. В нескольких сотнях ярдов от них возвышался лес, прямой, стройный, манящий прохладой. В листве порхали и кружились сверкающие разноцветные птицы.
Ракетный порт, где они стояли, был всего лишь травянистой долиной, где все, слишком уж редкие, корабли могли приземлиться и разгрузить трюмы или совершить ремонт. Сейчас на ней чернело пятно с тлеющим пламенем, умирающим по краям. «Пройдет немного времени, и здесь все зазеленеет вновь», — подумал Эккерт. Трава казалась быстрорастущей. «Конечно, будет еще уйма времени, чтобы она выросла, прежде чем сядет следующий корабль».
Он смотрел на тонкий, уменьшающийся контур, которым была сейчас видна ракета, и внезапно остро осознал, что он и Темплин на шесть месяцев выброшены на берег чужой и, вероятно, опасной, планеты. И не было возможности воззвать о помощи или эвакуации до прошествия этих шести месяцев.
Эккерт постоял еще минутку, наслаждаясь свежим воздухом и ощущая солнечные лучи на лице. Вне назойливого шума и толкотни может оказаться очень приятно провести время в месте, где солнце такое теплое и манящее.
«Должно быть, я старею, — подумал он, — если думаю о тепле и комфорте, как старая собака или восьмидесятилетний старик».
Темплин смотрел на пейзаж с выражением разочарования на лице. Эккерт украдкой бросил на него взгляд и на краткий, летучий миг почувствовал смутное беспокойство.
— Не разочаровывайтесь тем, что это выглядит не так, как вы ожидали. Нам не понадобятся немедленно плащи и кинжалы, Рэй. Но то, что кажется достаточно невинным снаружи, может оказаться весьма опасным внутри.
— Как-то трудно думать об опасности в подобной обстановке.
Эккерт согласно кивнул:
— Не подходит, правда? Как будто знаменитый певец вставил в оперу джазовый номер или принцесса в волшебной сказке обернулась уродиной.
Он жестом указал на поселение.
— Вы вряд ли квалифицировали бы это как источник опасности, судя по внешнему виду, не так ли?
Ракетный порт лежал в маленькой долине, окруженной низкими лесистыми холмами. Поселение начиналось там, где ракетный порт кончался, кружило по заросшим лесом склонам и пряталось там. Домики из высушенной на солнце, промытой добела глины таились в тени гигантских деревьев и обнимали берега речки.
— Это выглядит восхитительно примитивно, — пробормотал Эккерт, — и все-таки не является отличительным признаком, характеризующим большинство примитивных селений.
Немногочисленные взрослые с любопытством наблюдали за ними, а обычная стайка детей, которая всегда собирается вокруг космопорта, сбежалась так же быстро. Эккерт минуту пристально смотрел на них, пытаясь догадаться, что же в них кажется странным, а они в ответ уставились на него с достоинством ко всему готового детства. Наконец дети выбрались на поле и окружили их с Темплином.
Тот осторожно изучал их.
— Получше смотрите за ними, Тед. Даже ребятишки могут быть опасны.
«Это потому, что ты никогда не подозревал детей, — подумал Эккерт. — Ты и не думал, что они могут причинить какой-либо вред. Но можно подумать и о них. Ребенок способен нанести такую же рану ножом, как и взрослый мужчина, например. И они могут владеть другим оружием».
Но это соображение никак не вязалось с теплым воздухом, голубым небом и смолистым ароматом деревьев.
Один из взрослых подошел к ним.
— Комитет по встрече, — тихо сказал Темплин, рука которого скрылась под туникой.
«Его нельзя обвинить в нервозности, — осознал Эккерт. — Это — его первое внеземное дело, первая миссия такого рода. И, конечно, Пендлитон был его хорошим другом».
— Я должен быть очень осторожен в том, что делаю, — сказал Эккерт. — Я терпеть не могу начинать что-либо просто потому, что неправильно понял чьи-то намерения.
Комитет Одного был представлен мужчиной среднего роста и возраста, одетым просто в полоску белой материи, закрученную вокруг бедер и свободно свисающую до колен. Когда он приблизился, Эккерт усомнился в правильности определения его возраста. У мужчины была крепкая мускулатура, обтянутая тугой кожей молодого человека, а слегка морщинистое лицо и белые волосы старили его. У Эккерта осталось такое чувство, что, если бы вы захотели узнать его точный возраст, пришлось бы посмотреть на его зубы или узнать что-либо о его эпифизарных перегородках.
— Вы МЕНШАРЫ с Земли? — голос был резок, но приятен, а произношение — очень чистое. Эккерт внимательно и задумчиво рассматривал туземца, делая кое-какие мысленные заметки.
Абориген не кланялся и не пресмыкался, как большинство туземцев, которые были не слишком знакомы с посетителями с небес; к тому же, он был тверд и едва ли дружелюбен и гостеприимен.
— Вы учили наш язык у Пендлитона и Рейнолдса? — Рейнолдс был антропологом.
— У нас были раньше посетители с Земли. — Он поколебался немного, а потом протянул руку в земном знаке приветствия.
— Можете меня звать Яфонгом, если хотите, — он остановился ненадолго, чтобы сказать что-то на туземном языке окружавшим их детям. Группка быстро рассеялась и разобрала багаж. — Пока вы здесь, вам нужно постоянное место. Есть одно, готовое, если хотите последовать за мной.
«Он вежлив, — подумал Эккерт. — Не спросил, зачем мы здесь и долго ли собираемся оставаться». Но, может быть, туземцам легче судить об этом, чем ему и Темплину.
Город был больше, чем он думал сначала, и простирался по обширному пространству степной стороны. Здесь, насколько он мог судить, не было более развитой индустрии, чем уровень ручного ремесла и простого ткачества. Цветные пятна на склонах далеких холмов показывали наличие ферм, а практически у каждого дома в деревне был садик.
Производство, по-видимому, было вынесено на центральную площадь, где немногие взрослые и дети, сидя на корточках на теплом послеобеденном солнце, работали над гончарными кругами и ткацкими станками. Другая часть площади была отдана под туземный базар, где горшки и куски материи предназначались для продажи и где многочисленные прилавки были завалены сушеными фруктами, овощами, вымытыми и ощипанными тушками местной разновидности домашней Птицы.
Было далеко за полдень, когда вслед за Яфонгом они вошли в маленький, добела отмытый дом на пути к холму.
— Можете пользоваться им все время вашего пребывания, сказал абориген.
Эккерт и Темплин быстро обошли немногочисленные комнаты. Они были хорошо обставлены в грубоватом сельском стиле, а без тех современных удобств, которых тут не было, земляне легко могли обойтись. Мальчишки, принеся багаж, оставили его снаружи и спокойно скрылись. В помещении становилось темно, и Эккерт открыл один из ящиков, которые они внесли, вынул электрический фонарь, включил его, затем обернулся к Яфонгу:
— Вы были очень добры к нам, и мы были бы рады отплатить вам. Можете взять из этого ящика все, что хотите.
Землянин открыл еще один ящик и вынул обычный набор товаров для торговли: ярко окрашенные одеяния, ювелирные украшения тонкой работы, несколько механических приспособлений, которые, как знал Эккерт, обычно привлекают примитивное воображение.
Яфонг пробежал рукой по одеждам, поднял некоторые украшения к свету.
— Я благодарен вам, но здесь нет ничего, чего бы мне хотелось. — Он повернулся и вышел в сгущавшуюся темноту.
— Неподкупный туземец, — саркастически засмеялся Темплин.
Эккерт вздрогнул.
— Это одна из тех вещей, что делаются в обход обычая: попытки подкупа некоторых туземцев, чтобы у вас были друзья, на случай, если они вам понадобятся. — Но он остановился на миг, задумавшись. — Вы заметили контекст? Он не сказал, что не хочет ничего из того, что мы показали ему. Он сказал, что тут не было НИЧЕГО из того, что он хочет. Намекая, что все, чего он хочет, у него уже есть.
— Это не очень типично для примитивного общества, не так ли?
— Боюсь, что да. — Эккерт начал распаковывать некоторые из ящиков. — Знаете, Рэй, мне доставляет удовольствие смотреть на детей. Они выглядят очень здоровыми, не так ли?
— Слишком здоровыми, — сказал Темплин. — Кажется, здесь нет ни одного распухшего или разбитого носа, ни одной царапины, ни одного фонаря под глазом, ни одного ушиба. Это выглядит неестественно. — Его голос был напряжен. — Здесь может таиться ловушка, знаете ли.
— Каким образом?
Слова рождались медленно:
— Люди слишком небрежны, как будто играют отрепетированные роли. Мы, из совершенно другой солнечной системы, высадились здесь; это должно быть для них необычным. И все-таки, сколько любопытства они выказали? Вообще, было ли хоть какое-то любопытство? Был какой-нибудь страх? Нет. И миловидные, идеально здоровые маленькие дети. — Он посмотрел на Эккерта. — Может быть, это то, о чем вы предпочитаете думать, то есть, почти идиллическое, безвредное общество. Может быть, и Пендлитон думал так до самого конца.
Темплин взвинчен, раздражен, — понял Эккерт. Вероятно, он в каждой вещи будет видеть угрозу, а за каждым углом — воображаемую опасность.
— Еще не установлено, что Пендлитон был убит, Рэй. Давай-ка не зашоривать разум, пока не будем знать наверняка.
Он выключил свет и откинулся на холодную постель, позволив телу полностью расслабиться. Холодный ночной ветер лениво дул из леса и хлопал ставнями, неся свежесть деревьев и трав; Эккерт глубоко вздохнул и на миг позволил своим мыслям свободно разбрестись. Это может оказаться приятным: прожить на Танпеше шесть месяцев, даже если эти полгода — все, что осталось прожить. Климат превосходен, а народ скроен лучше, чем у обычных примитивных культур. Если когда-нибудь ему суждено вернуться, внезапно подумал Эккерт, он будет вспоминать Танпеш. Было бы приятно провести здесь свою старость. И рыбалка, вероятно, тут великолепная.
Он чуть повернул голову, наблюдая, как его товарищ готовится ко сну. В выборе его кандидатуры были преимущества, о которых Темплин не подозревал. Эккерт гадал, что стал бы делать его коллега, обнаружив однажды, что истинной причиной, по которой его отобрали, было то, что его психологическая карта была очень близка к карте Пендлитона. Личные ощущения и эмоции Пендлитона дублировались почти идентичными у Темплина.
Несколько заблудших пучков звездного света пронзили темноту и немедленно засверкали на маленьком металлическом ящичке, пристегнутом к запястью Темплина. «Силовая установка, вероятно, связанная с кнопкой на тунике Темплина», — угрюмо подумал Эккерт. Очень удобное, портативное и трудно обнаруживаемое оружие.
В том, чтобы взять Темплина, были не только преимущества.
— Как вы думаете, Тед, насколько примитивно это общество?
Эккерт опустил щепочку, которую выстругивал, и потянулся за трубкой с табаком.
— Думаю, оно не совсем примитивно. Слишком много несоразмерностей. Их знание о многих вещах несколько сложнее, чем эмпирическое. Они связывают рост посевов с удобрениями и азотом в почве в той же мере, что и с солнечным светом, и больше, чем с благословением какого-то туземного бога. И они выделяются во многих других отношениях. Их искусство и культура весьма развиты. Свободное искусство существует наравне с чисто декоративным, а техника прекрасно развита.
— Я рад, что вы согласны. Взгляните сюда. — Темплин бросил на грубо обработанный стол сияющий кусочек металла. Он был тяжел, а одна его грань чрезвычайно остра.
— Для чего это служит?
— Они основали здесь больницу. Не в нашем понимании, конечно, но тем не менее — больницу. Она не часто посещается туземцы явно не болеют. Но здесь бывают случайные охотничьи инциденты и несчастные случаи, требующие хирургического вмешательства. Эта полоска металла — здешний скальпель. — Он хохотнул. — Примитивное приспособление, но работает хорошо, так же хорошо, как и любой из наших.
Эккерт взвесил скальпель на ладони.
— Самое главное, у них достаточно знаний, чтобы использовать такое. Хирургия — непростая наука.
— Ну, и что вы думаете по этому поводу?
— Яснее ясного. Они, очевидно, поддерживают точно такой уровень технологии, какой им необходим. По крайней мере, в тех областях, где это необходимо.
— Как случилось, что они не пошли дальше?
— А зачем? Можно жить без космокаров и ракетных кораблей.
— Вы не догадываетесь, какого рода вооружение они могут иметь?
— Важно не то, — задумался Эккерт, — что они его имеют, куда важнее — не использовали ли они его. И я, пожалуй, сомневаюсь, что они это делали. Мы здесь уже две недели, и они очень внимательно следят, чтобы у нас были еда, вода и все необходимое.
— В животноводстве это известно как откорм для забоя, — сказал Темплин.
— Вы убеждены, что Пендлитон убит, не так ли?
Темплин кивнул:
— Конечно.
— Почему? — Танпешане знают, зачем мы здесь. Мы достаточно ясно им намекнули. Но никто не думает о Пендлитоне, никто не соглашается добровольно дать нам какую-нибудь информацию о нем. А ведь он пробыл здесь как атташе целых три года. Неужели никто не знался с ним в течение этого времени? Мы мельком высказали несколько отдельных предположений, что хотели бы поговорить с друзьями Пендлитона, но никто вообще не пришел. Ясно, что за все три года пребывания здесь Пендлитон не завел никаких друзей. А в это как-то трудно поверить. Больше похоже на то, что его друзей заставили молчать, и любая информация о нем утаивается по какой-то причине.
— Какой именно?
Темплин вздрогнул:
— Убийство. Какая еще причина здесь может быть?
Эккерт завернул вверх тонкие деревянные жалюзи и вгляделся в пейзаж. Дорога в сотне ярдов ниже, туземная женщина идет на рынок, ведя за повод какую-то разновидность домашнего мясного скота.
— Они выращивают прекрасных женщин, правда?
— Физически совершенных, как и мужчин, — проворчал Темплин. — Можно получить комплекс неполноценности просто наблюдая здешнее население. Каждый так чертовски совершенен! Ни одного больного, никаких неправильностей, никого слишком толстого или слишком худого, ни одного несчастного. Единственная вариация в том, что они не похожи друг на друга. Совершенство. После этого становится чуточку скучно.
— В самом деле? Я не заметил. — Эккерт отвернулся от окна.
— Я ведь тоже очень хорошо знал Дона Пендлитона, — сказал он. — Но это не ослепило меня, не мешает в расследовании дела. Мы пришли разобраться, что с ним случилось, а не для того, чтобы доказывать любое предвзятое мнение. То, что мы найдем, может быть жизненно необходимо для любого, кто будет связан с этой планетой в будущем. И мне противно видеть, как проваливаются все наши попытки по той причине, что вы свое мнение уже составили.
— Вы знали Пендлитона, — угрюмо проговорил Темплин. — Вы думаете — это было самоубийство?
— Не думаю, что здесь нечто подобное самоубийству, если уж об этом зашла речь. Я не исключаю также и убийства и пытаюсь держать ум открытым для любой версии.
— Что мы уже сделали? Что выяснили?
— У нас шесть месяцев, — спокойно сказал Эккерт. — Полгода, в течение которых мы попытаемся понять Пендлитона, прожить здесь, не навлекая подозрений, изучая этот народ и пытаясь культивировать информантов. Мы никуда не придем, если будем будоражить их, постоянно задавая разнообразные вопросы. И не забудьте, Рэй, мы совершенно одиноки на Танпеше. Если это случай убийства, то что случится, когда туземцы обнаружат, что нам это известно?
Глаза Темплина минуту выдерживали поединок. Затем он отвернулся и подошел к окну.
— Я допускаю, что вы правы, — наконец сказал он. — Здесь прекрасно жить, Тед. Может быть, я буду за это бороться. Но я не могу удержаться от мысли, что Дону должно было здесь нравиться.
«Одна из главных трудностей в изучении чужой культуры, думал Эккерт, — научиться узнавать, когда надо радоваться, когда печалиться».
— ПИЛЕШ, МЕНШАР?
— ШАРРА! — он взял маленькую чашу орехов ПИЛЕШ, положил себе немного и передал дальше. Это определенно было время радоваться, а не работать и беспокоиться. Он услышал о ХАЛЕРА несколько дней назад, и после определенного намека, сделанного властям, он и Темплин были приглашены. Это был удачный случай понаблюдать за народными обычаями. Немного антропологии — для подкрепления. Главные блюда начали свое движение по кругу, и он взял щедрый ломоть жареного УЛАМИ и копченого ГАЛЮНЧА, добавив несколько щепоток печеных овощей. Между каждым основным блюдом они прикладывались к маленькой бутыли горячего туземного вина со специями, но Эккерт заметил, что никто не напивался допьяна.
«Старый греческий идеал, — подумал он. — Умеренность во всем».
Он посмотрел на Темплина, сидящего напротив него в гигантском круге, и мысленно вздрогнул. Темплин выглядел так, будто готов отступить, и Эккерт обрадовался, но под его туникой было легкое утолщение там, где он прикрепил свою силовую установку. Любому дураку известно, что на таком банкете, как этот, ничего не может случиться. Единственная реальная опасность лежит в готовности Темплина вспылить и сделать что-нибудь, о чем позже он сам будет жалеть. И даже эта опасность вряд ли была сейчас вероятна.