Американский «угол»

   Весь накал страстей и динамику советско-китайских взаимоотношений в 60—70-е гг. невозможно оценить изолированно, без учета фактора международной обстановки в целом и политики США в частности. Не случайно именно тогда возникли и получили широкое распространение как в отечественной, так и зарубежной дипломатической теории и практике концепции «треугольника», в рамках которого рассматривался весь комплекс связей СССР-КНР-США. Суть этой концепции сводилась к одному: все три «угла» имели определенный политический, военный, экономический вес, который, однако, не позволял ни одной из сторон доминировать на международной арене. Доминирование могла бы обеспечить лишь та или иная комбинация объединения двух «углов» против третьего. К достижению такой комбинации стремились все три игрока – США, СССР и КНР, которые активно играли на взаимных противоречиях, подозрениях и амбициях.
   В свете этого китайско-американское сближение на рубеже 60—70-х гг. было взаимным: обе стороны находили его крайне выгодным для себя и прежде всего для скоординированного устранения с международной арены третьего «угла» – СССР.
   Для США сближение с коммунистическим Китаем обеспечивало окончательный раскол советско-китайского «монолита», устранение опасности совместных, скоординированных действий двух социалистических государств на мировой арене, и прежде всего против Вашингтона.
   В КНР сближение с США рассматривалось как форма борьбы с СССР. Не случайно антисоветская составляющая первых шагов Вашингтона и Пекина превалировала над всеми иными.
   Решение о сближении с Вашингтоном было утверждено на пленуме ЦК КПК в октябре 1968 г. Через месяц Китай предложил США возобновление переговоров в Варшаве и заключение соглашения о пяти принципах мирного сосуществования. Вашингтон в 1969—1971 гг. предпринял целую серию ответных жестов в политической, военной и экономической областях. Начался зондаж по поводу контактов на высшем политическом уровне, и вскоре Пекин передал президенту США Р. Никсону приглашение посетить Китай[298].
   В апреле 1971 г. Китай официально пригласил высокопоставленного американского посланника посетить КНР. В качестве такого посланника китайцы просили прислать помощника президента по национальной безопасности Г. Киссинджера, госсекретаря У. Роджерса или «даже самого президента США лично». В Вашингтоне взвесили все возможные варианты, и Р. Никсон в мае месяце направил свое решение в Пекин: сперва в КНР прибудет с секретной миссией Киссинджер, а затем туда прибудет он сам.
   2 июня 1971 г. Пекин направил свой ответ в Вашингтон: китайцы заявляли о своей готовности принять обоих американских посланцев, а Никсону обещали организовать встречу с самим Мао Цзэдуном. Получив эту новость, Р. Никсон так приободрился, что открыл «очень старую бутылку бренди „Корвуазьер“ и вместе с Киссинджером поднял тост „за поколения, которые придут нам на смену и которые будут иметь возможность жить в мире благодаря тому, что мы сделали“[299].
   В документе ЦК КПК, адресованном партийным работникам, указывалось: «Приглашение Никсону, отправленное от имени премьера, – это личное решение председателя Мао. И, несмотря на то что часть членов ЦК придерживалась иных взглядов, путем неоднократного обсуждения все пришли к одинаковому мнению, и в конце концов решение было принято единогласно. Приглашение Никсону есть форма борьбы против американского империализма и никоим образом не влияет на нашу последовательную позицию, которой мы придерживались и придерживаемся в борьбе против американского империализма и всех реакционеров».
   Китайскому партийному активу в документах ЦК Китайской компартии доводился главный вывод: «Наша борьба против двух гегемонов – это лозунг. По существу, мы выступаем главным образом против того самого реального врага, каким является социал-империализм советских ревизионистов, мы нападаем главным образом на этот социал-империализм. В данном вопросе у нас полная ясность, и США также прекрасно понимают ситуацию… из двух гегемонов мира, в конечном счете, один – Советский Союз – является самым прямым, самым опасным и самым реальным в настоящее время»[300].
   Начавшееся на рубеже 60—70-х гг. сближение Вашингтона и Пекина, с точки зрения китайского руководства, было мерой вынужденной. В закрытом выступлении в декабре 1971 г. накануне визита Р. Никсона премьер Госсовета Чжоу Эньлай заявил: «Когда США увязли во Вьетнаме, советские ревизионисты воспользовались случаем, чтобы расширить зону своего влияния в Европе и на Среднем Востоке. Американскому империализму ничего другого не остается, кроме как пойти на улучшение отношений с Китаем для сдерживания советских ревизионистов… Почему Китай согласился принять президента Р. Никсона?.. Необходимо извлечь все выгоды из противоречий между США и СССР и увеличивать их»[301].
   Официальное начало развитию американо-китайского диалога положила секретная поездка в Пекин помощника президента США по вопросам национальной безопасности Г. Киссинджера. В июле 1971 г., находясь с официальным визитом в Пакистане, он неожиданно под предлогом болезни «исчез» из поля зрения журналистов. По предварительной договоренности с китайскими лидерами Киссинджер тайно посетил Пекин, где встретился с премьером Госсовета КНР Чжоу Эньлаем.
   Это был прорыв в американо-китайских отношениях, «замороженных» после победы народной революции в Китае. Во время переговоров Г. Киссинджер заявил, что «США более не являются врагом Китая, не будут более изолировать Китай, поддержат предложение о восстановлении членства КНР в ООН, но выступают против изгнания из ООН представителей Чан Кайши»[302].
   В своих мемуарах Г. Киссинджер неоднократно отмечал, что американо-китайское сотрудничество с самого начала мыслилось в Вашингтоне, а равно и в Пекине, как направленное против СССР. Взаимодействие между США и КНР, подчеркивал Киссинджер, «отражало геополитическую реальность, проистекавшую из беспокойства в связи с увеличением советской мощи», и должно было побудить Советский Союз к «сдержанности и сотрудничеству». Именно Г. Киссинджеру принадлежит авторство термина «гегемонизм», который вскоре вошел в политический язык Пекина для обозначения Советского Союза[303].
   Во время своего визита Киссинджер намекнул китайским лидерам на возможность развития некоторых форм сотрудничества двух стран в сфере безопасности и представил им разведывательную информацию о советском военном развертывании на Дальнем Востоке, а также пообещал проинформировать их обо всех договоренностях США с СССР, которые так или иначе затрагивают интересы Китая»[304].
   Вслед за секретным визитом Киссинджера в Пекин отношения между двумя странами активизировались и стали наполняться реальным содержанием.
   28 июля 1971 г. американское правительство объявило о временном прекращении полетов разведывательных самолетов SR-71 и беспилотных летательных аппаратов ВВС США в воздушном пространстве КНР с разведывательными целями[305]. Тем самым практически утрачивало силу соглашение между гоминьдановским Китаем и США от 21 ноября 1945 г. о предоставлении американским ВВС права осуществлять бесконтрольные аэрофотосъемки всей территории Китая, прежде всего областей, граничащих с СССР[306].
   В октябре 1971 г. помощник президента США по вопросам национальной безопасности Г. Киссинджер во время своего второго рабочего визита в КНР в знак особо доверительных отношений с Пекином передал китайской стороне фотоснимок советских военных объектов, сделанный из космоса[307]. Однако главное внимание в ходе октябрьского визита доверенного американского посланца в Пекин было сосредоточено на подготовке официального визита в КНР американского президента.
   В это же самое время на XXVI сессии Генеральной Ассамблеи ООН КНР была восстановлена – или скорее принята – в Организацию Объединенных Наций. Длительная американская блокада этого решения ООН закончилась, Тайвань лишился места в этой организации, а КНР получила фактически статус великой державы. Это была великая победа китайской дипломатии, которая, однако, стала возможной только благодаря изменившейся позиции Вашингтона.
   В феврале 1972 г. с официальным визитом в Пекин прибыл президент США Р. Никсон. В ходе шести раундов переговоров Р. Никсона с премьером Госсовета КНР Чжоу Эньлаем при сопоставлении позиций двух сторон по международным проблемам были выявлены как точки соприкосновения, так и серьезные противоречия. Это нашло свое отражение в совместном Шанхайском коммюнике от 28 февраля 1972 г.
   Общность позиций проявилась прежде всего в явно антисоветской направленности совместного коммюнике, что было закодировано термином «борьбы против гегемонизма». Как подчеркивалось в тексте этого документа, «каждая из сторон не стремится к установлению своей гегемонии в азиатско-тихоокеанском регионе; каждая из сторон выступает против усилий любой другой страны или блока государств установить такую гегемонию». Китайские источники прямо отмечают, что это положение «в действительности провозгласило борьбу против советского гегемонизма стратегической основой китайско-американских отношений»[308].
   Начав движение в направлении взаимодействия с Китаем, Вашингтон не упускал из виду и отношения с СССР. Американское военно-политическое руководство трезво оценивало военно-политическую обстановку в мире и понимало, что решающим фактором ее развития является комплекс советско-американских отношений. Разыграв «китайскую карту», Вашингтон приступил к «игре» с Москвой по крупному.
   Первый ход в этой «игре» был сделан американцами, и был он как две капли воды похож на начало «китайской партии».
   В апреле 1972 г., всего через два месяца после официального визита Никсона в Пекин, в Москву тайно приехал Генри Киссинджер. Инициатива этой акции принадлежала самому президенту Р. Никсону. Последний не доверял своему госдепартаменту, считая, что в его стенах, как воду в сите, никаких тайн не удержишь[309]. О пребывании Киссинджера в СССР до самого его отъезда в США не знал даже американский посол в Москве Дж. Бим.
   Состоявшиеся переговоры Брежнева с Киссинджером были достаточно продуктивны: уже 22 мая 1972 г. в Москву впервые в истории США с официальным визитом прибыл президент США Ричард Никсон. В повестке дня переговоров стояли вопросы международной обстановки, ситуация во Вьетнаме, однако главным их содержанием было стремление сторон установить личные, доверительные отношения между лидерами двух сверхдержав. В прямой постановке на тех переговорах скорее всего проблемы советско-китайских отношений не обсуждались.
   В мае 1973 г. в Москву для подготовки ответного визита советского лидера в США вновь прибыл Г. Киссинджер. На этот раз встреча американского посланника с Л. Брежневым происходила в Завидово, любимом месте отдыха Генерального секретаря ЦК КПСС. Именно там, в один из дней после успешной охоты на кабанов, в неформальной обстановке охотничьего домика за нехитрой трапезой состоялся доверительный обмен мнениями между Брежневым и Киссинджером по китайской проблеме.
   В.М. Суходрев, личный переводчик Л. Брежнева, описывает в своих мемуарах тот разговор и связанные с ним проблемы:
 
   «Дело в том, что проблема развивающихся отношений между США и Китаем была для советского руководства крайне важной и острой. Существовали большие опасения, что США могут, как тогда говорили, разыграть „китайскую карту“, то есть шантажировать СССР перспективой установления особых отношений с Китаем в ущерб нашим интересам. Отношения СССР и КНР тогда были обострены до крайности.
   Брежнев без обиняков взял быка за рога, прямо спросил Киссинджера:
   – Как объяснить политику сближения с Китаем, которую проводит президент США? Как совместить ее с заявлениями Никсона о желании развивать и укреплять дружественные отношения с СССР?
   При этом Брежнев вспомнил о заявлении, сделанном президентом в феврале 1972 г. Тогда, выступая с речью на банкете в Шанхае, Никсон, обращаясь к главе китайского правительства, сказал: «Наши два народа сегодня держат будущее всего мира в своих руках…»
 
   Генри Киссинджер внимательно выслушал Генсека и стал довольно пространно объяснять, что политика США в отношении КНР никоим образом не направлена против интересов СССР, отношениям с которым США придают приоритетное значение. Что же касается упомянутого заявления президента Никсона в Шанхае, то, мол, сделано оно было на банкете, без подготовленного текста, экспромтом, да еще после хорошей дозы китайской рисовой водки маотай.
   Брежнев, казалось, был удовлетворен ответом Киссинджера, и дальнейшая беседа уже не носила политического характера»[310].
   И все же, несмотря на удовлетворение Л.И. Брежнева ответом Киссинджера по поводу американской политики в отношении Китая, опасения у Москвы остались. К сожалению, эти опасения были не беспочвенны.
   В 1975 г. Г. Киссинджер, уже будучи госсекретарем США, откровенно высказался о целях американо-китайского сближения: «Соединенные Штаты и Китайская Народная Республика вновь сблизились после двух десятилетий по прагматическим соображениям. Обеими нашими странами руководил взаимный интерес, без иллюзий, в стремлении открыть новое начало… Мы и Китайская Народная Республика заинтересованы в том, чтобы мир был свободен от доминирования посредством военной силы и угроз, того, что наше совместное коммюнике охарактеризовало в качестве „гегемонии“. Мы заявили, что наши страны не будут стремиться к гегемонии и каждая из них будет противостоять попыткам других добиваться гегемонии…»[311]
   С этого времени борьба против «гегемонизма», под которой в Пекине однозначно понимали Советский Союз, стала превалирующей тенденцией внешней политики Китая. В Пекине была провозглашена концепция «трех миров», в соответствии с которой внешнеполитическая стратегия КНР нацеливались на противоборство двум «сверхдержавам» «первого мира» – США и СССР при сохранении строгой дифференциации в отношении них. В официальных китайских источниках отмечалось: «Советский социал-империализм является империалистической державой, следующей по пятам США и являющейся потому более агрессивной и авантюристической… Из двух сверхдержав СССР – самый свирепый, наиболее безрассудный, наиболее предательский и наиболее опасный источник мировой войны»[312].
   Итак, на рубеже 60—70-х гг. Советский Союз оказался перед лицом серьезной опасности, возникшей в связи с установлением и развитием американо-китайских отношений. И без того крайне натянутые, а то и откровенно враждебные советско-китайские отношения с начала 70-х гг., когда в большую советско-китайскую «игру» вступили США, стали еще более сложными.
   Обстановка, создавшаяся тогда в международных отношениях, была уникальна для Вашингтона. Кризис в советско-китайских взаимоотношениях позволил ему занять место «мудрой обезьяны», наблюдающей с высокой горы за схваткой двух «тигров». Сам Киссинджер, касаясь политики США в отношении Москвы и Пекина, в своем докладе президенту Никсону по итогам визита в КНР в феврале 1973 г., перефразируя известную американскую пословицу, отмечал: «…Нам нужно иметь наш „маотай“ и пить нашу водку»[313]. Суть такой политики заключалась во взвешенном подходе по отношению к двум другим сторонам «треугольника». Киссинджер, как главный архитектор внешней политики США, с самого начала считал, что «геополитическим интересам Соединенных Штатов отвечает обеспечение независимости и территориальной целостности Китая перед лицом советской угрозы. Однако в то же время Америка не хотела быть вовлеченной в грубую конфронтационную политику, к которой призывал Пекин»[314].
   В нужный момент Вашингтон делал реверанс в ту или иную сторону, разжигая недоверие и враждебность между Москвой и Пекином. Так, в частности, директор ЦРУ США Р. Хелмс еще до нормализации отношений с Китаем неоднократно организовывал «утечки» сведений о «предстоящем нападении» СССР на КНР. Вашингтон немедленно доводил до сведения китайцев предложения, которые Л.И. Брежнев якобы делал президентам Р. Никсону, а затем Дж. Форду относительно создания «формального союза против Китая»[315].
   Такое крайне выгодное для США положение сохранялось практически до конца 80-х гг., до развала Советского Союза. «Китайская карта» в конечном счете помогла Вашингтону выиграть «холодную войну» и устранить главную угрозу своим интересам, политике и ценностям со стороны некогда мощной сверхдержавы – СССР.

Глава 13.
На африканском континенте

Сколачивание «африканского» блока

   Политика глобального противоборства СССР и США в конце концов «докатилась» и до африканского континента. Здесь, как и в других регионах мира, развернулась борьба за сердца и умы людей, а через них – за влияние на нации и государства. Избегая прямого столкновения, сверхдержавы сделали ставку на увеличение числа лояльных стран-сателлитов, проводников нужной политики в субрегионах.
   До середины 50-х гг. Советский Союз был в состоянии оказывать преимущественно политическую, идеологическую и частично экономическую помощь африканским государствам – потенциальным союзникам. Таких – где были образованы коммунистические партии – вначале было немного: Египет, Алжир, Тунис…
   С момента развертывания национально-освободительной борьбы на африканском континенте – с середины 50-х гг. – Советский Союз начал осуществлять здесь посильную военную помощь. Около трети африканских стран (из 47) пришлось завоевывать свою политическую независимость вооруженным путем.
   «Революции „надо помогать“, – в свое время говорил В.И. Ленин. – Ей надо уметь помогать». И в Москве не стали жалеть средств на поддержку дружественных политических режимов. Советский Союз внес немалый вклад в благоприятный исход войны Алжира с французскими колонизаторами (1954—1962 гг.), отражении Египтом англо-франко-израильской интервенции (1956 г.), борьбу народов Анголы, Гвинеи-Бисау, Мозамбика, островов Зеленого Мыса против португальских колонизаторов (1961—1974 гг.).
   После завоевания власти новое руководство африканских государств в первую очередь должно было позаботиться о сильной армии для удержания этой власти. Выбор для ее форсированного формирования и оснащения был ограничен и сводился к простой формуле: Советский Союз или США. Определившись с покровителем, африканские союзники, пользуясь поддержкой сверхдержав, нередко пытались решить в свою пользу накопившиеся проблемы в межгосударственных отношениях. В том числе вооруженным путем. Тогда в орбиту кризиса неизбежно втягивались государства-тяжеловесы.
   Проблем в межгосударственных отношениях новообразованных африканских государств было более чем достаточно. В огромной степени это обусловливалось непростым колониальным наследством, доставшимся африканским странам. Территориальные, пограничные, этнические, религиозные и иные противоречия, нередко наслаивающиеся друг на друга, создавали и поныне создают постоянно действующие источники для возникновения межгосударственных конфликтов между африканскими странами. В целом это создавало в Африке постоянно тлеющий конфликтный фон.
   Втягиваясь в африканскую политику, Москва, несомненно, преследовала и собственные национальные интересы (как они понимались в то время в Кремле). Хотя африканские государства не соприкасались непосредственно с территорией Советского Союза, но созданная западными государствами в Африке военно-силовая инфраструктура – военно-воздушные и военно-морские базы, радиолокационные станции, пункты связи, метеорологические станции и станции слежения за искусственными спутниками – представляла потенциальную угрозу для СССР. Сведенные в единый оперативно-стратегический узел, эти военные объекты Запада (военное присутствие осуществлялось в тот период в более чем в двух десятках африканских странах) призваны были обеспечить ему необходимый маневр силами и средствами в случае крупномасштабного конфликта с Москвой. К примеру, Северная Африка представляла собой удобный район для сосредоточения стратегических сил, предназначенных для нанесения ударов по СССР и его союзникам. Особенно отличалась этим Марокко, на территории которой была создана сеть американских военно-воздушных баз стратегической авиации. В целом Северная Африка была объявлена США «третьей стратегической зоной американских интересов» после Западной Европы и Дальнего Востока.
   В Москве не могли не учитывать и того обстоятельства, что некоторые далеко не дружественные африканские страны (ЮАР, Марокко, Заир) были способны самостоятельно развернуть производство самого современного оружия, в том числе ракет оперативно-тактического назначения. А в ЮАР уже было создано ядерное оружие. Со временем территория Советского Союза могла оказаться в зоне поражения этого оружия.
   Советский Союз попытался нейтрализовать эту ситуацию созданием собственного «африканского» блока дружественных стран. В 70-е гг. Кремль установил дипломатические отношения с 11 государствами Африки.
   Эффективному оказанию политической и военной помощи африканским странам способствовало неуклонное повышение в 70—80-е гг. собственного оборонного потенциала Советского Союза. У него наконец появился океанский флот. В период с 1961 по 1979 г. СССР ввел в действие в общей сложности 200 боевых единиц, в том числе 2 типа малых авианосцев и 2 типа десантных кораблей.
   Это позволяло СССР в случае необходимости развертывать военно-морские группировки в различных удаленных регионах земного шара. В дальнейшем американцы назвали такую способность «проецированием военной мощи». Москва теперь могла концентрировать свою военную мощь в непосредственной близости от любых региональных конфликтов. Именно в эти годы главком ВМФ адмирал С.Г. Горшков стал характеризовать флот как посланника социалистических государств, демонстрирующего советские достижения и «укрепляющего международное влияние Советского Союза»[316].
   Основным видом советской военной помощи африканским странам стали военные поставки, которые осуществлялись, как правило, по льготным, то есть заниженным тарифам (или по кредитному проценту). Срок оплаты мог откладываться до 12 лет и более. Нередко практиковались и бартерные сделки, когда в обмен на военные поставки Москвы страна-реципиент предоставляла различные виды товаров и продуктов.
   «На иглу» советской военной помощи прочно сели такие африканские страны, как Конго, Гвинея-Бисау, Кабо-Верде, Гвинея, Мали и др. В разное время определенную военную помощь от Советского Союза получили различные национально-патриотические (повстанческие) движения в Юго-Западной Африке, Мозамбике, Чаде, Омане, Зимбабве и др.
   Однако особую роль сыграл Советский Союз в послевоенной истории Анголы, Эфиопии и Сомали. Сюда из Москвы, после заключения договоров о дружбе и сотрудничестве, хлынул поток разнообразной гражданской и военной помощи.