Страница:
После падения правительства Кастано в апреле 1974 г., Лиссабон подписал с ФНЛА и МПЛА соглашение о прекращении огня (УНИТА в тот период не оказывала серьезного военного сопротивления) и официально признал право Анголы на независимость[488]. В январе 1975 г. руководители трех повстанческих движений встретились в Момбасе (Кения) с тем, чтобы выработать общую позицию на переговорах с Португалией. Позже в подписанном соглашении, признающем их как «единственных законных представителей ангольского народа», содержалось решение о формировании временного правительства и проведении свободных выборов до конца октября. Было принято решение создать на базе всех партизанских отрядов единую национальную армию[489].
Однако в связи с претензией руководителей политических движений на единоличную власть в стране это соглашение было нарушено. В Луанде произошли вооруженные столкновения между отрядами МПЛА и ФНЛА.
К августу 1975 г. МПЛА, опираясь на советскую военную помощь (которая возобновилась в конце 1974 г. после краткого перерыва) и на устойчивую социальную и территориальную базу на западе страны, позволявшую удерживать твердый контроль над Луандой, развернули наступление на остальной части Анголы. К концу августа МПЛА контролировала 11 из 15 провинциальных центров, включая богатую полезными ископаемыми провинцию Кабинда[490]. Успех МПЛА вынудил Савимби и Роберто пойти на нежелательную в других условиях коалицию. В октябре 1975 г. их совместные вооруженные силы с незначительным успехом предприняли ряд наступательных действий против МПЛА.
В стране складывалась патовая в военном отношении обстановка, которая резко изменилась после вмешательства третьих стран. На стороне ФНЛА-УНИТА активно выступила ЮАР, оказавшая им не только финансовую, но и непосредственно военную помощь, и США. В свою очередь МПЛА стала опираться на поддержку СССР, Кубы, ряда восточноевропейских стран.
Межгосударственный военно-политический кризис по поводу гражданской войны в Анголе начался 28 октября 1979 г., когда мотопехотная колонна южноафриканских военнослужащих пересекла границу Анголы и поддержала своими действиями наступление ФНЛА – УНИТА[491]. Поддержка Южной Африки позволила этой коалиции меньше чем за три недели захватить пять административных центров. К середине ноября практически вся южная половина Анголы находилась под ее контролем.
К тому времени Народная Республика Ангола была признана не только СССР, но и рядом восточноевропейских и африканских стран. В то же время параллельное правительство, сформированное Савимби и Роберто, не получило дипломатического признания, несмотря на то что его поддерживали Южная Африка, Заир, Замбия, Китай и ряд африканских государств. Военная же обстановка складывалась явно не в пользу МПЛА. В декабре вооруженные формирования ее политических соперников при поддержке южноафриканских войск приблизились к Луанде. Одновременно усиливалась военная помощь от США.
В Москве и Гаване было принято решение направить в Анголу кубинские войска[492]. Эти меры помогли МПЛА стабилизировать ситуацию, спасти столицу государства Луанду и обеспечить контроль практически, над всей страной. ФНЛА потерпела поражение в основных политических и военных центрах.
Ввиду бесперспективности дальнейшей широкомасштабной военной помощи в январе 1980 г. ЮАР начала вывод своих войск из Анголы. На севере страны разгромленные формирования ФНЛА вынуждены были уйти на территорию Заира. Несмотря на то что очаговые бои еще продолжались на протяжении февраля – марта 1980 г., победа МПЛА была очевидной.
С этого времени правительство Народной Республики Ангола (НРА) стало получать повсеместное международное признание. В апреле она была принята в ООН. Тем не менее вооруженные формирования УНИТА при поддержке Южной Африки продолжали партизанскую войну против нового правительства. Регулярные вооруженные рейды с территории ЮАР в Анголу, в которых нередко принимали участие и южноафриканские военнослужащие, приводили в последующем к неоднократным военно-политическим кризисам с участием Анголы, ЮАР и Заира.
Схожими чертами в динамике вызревания характеризовались военно-политические кризисы, возникшие в результате ожесточенного гражданского противостояния в Бирме, Вьетнаме, Чаде, Сальвадоре и других странах.
Значительно реже, гражданскими войнами, межгосударственные военно-политические кризисы могут вызываться иными, уступающими им в масштабности внутригосударственными конфликтами, связанными с подготовкой или осуществлением государственных переворотов, покушением на видных политических деятелей и др.
Подобный кризис, к примеру, произошел между Доминиканской Республикой и Венесуэлой (24.06 – середина сентября 1960 г.). Дипломатические отношения между этими странами были прерваны еще в июле 1959 г. 24 июня 1960 г. была предпринята попытка покушения на президента Венесуэлы Бетанкура, в которой обвинили венесуэльских граждан. В приграничных районах обеих стран стали концентрироваться войска, что в конечном счете привело к возникновению острого военно-политического кризиса между Венесуэлой и Доминиканской Республикой.
Для правительства Гвинеи в октябре 1965 г. пусковым механизмом кризиса стало появление в стране новой оппозиционной политической партии (партии Национального Единства), пользовавшейся широкой популярностью и представлявшей угрозу для внутриполитической обстановки. Гвинея обратилась в ОАЕ с жалобой на то, что создание нового политического движения инициировано правительством Берега Слоновой Кости с целью подготовки государственного переворота в стране. В последующем это привело к возникновению военно-политического кризиса между двумя странами, который был разрешен 12 октября арестом лидера партии Национального Единства и вооруженным подавлением возникших беспорядков.
Итак, основной предпосылкой возникновения межгосударственных военно-политических кризисов в результате внутригосударственных конфликтов, и прежде всего гражданских войн, является оказание военно-технической и иной помощи противоборствующим в гражданской войне социально-политическим силам со стороны третьей или третьих сторон. При этом кризисы между странами, оказывающими эту помощь, и правительственными структурами государства, ослабленного развернувшейся гражданской войной, протекают, как правило, в латентной форме. В развитой форме кризисы возникают чаще непосредственно между государствами, оказывающими активную поддержку противоборствующим в гражданском конфликте силам.
Наиболее характерной тенденцией в послевоенный период стал отход Европы от роли эпицентра межгосударственных кризисов, каковым она являлась в 30—40-е гг.
Азия, так же как и Европа, наблюдала в послевоенный период некоторый спад кризисной активности. В Африке же, напротив, число кризисов в 60—70-е гг. увеличилось почти четырехкратно, что составило почти половину от их общего числа. Кризисный взрыв явился здесь следствием роста числа независимых государств, образовавшегося в результате вакуума сил в местных субрегионах и претензией ряда государств на роль региональных центров силы.
Глава 7.
Однако в связи с претензией руководителей политических движений на единоличную власть в стране это соглашение было нарушено. В Луанде произошли вооруженные столкновения между отрядами МПЛА и ФНЛА.
К августу 1975 г. МПЛА, опираясь на советскую военную помощь (которая возобновилась в конце 1974 г. после краткого перерыва) и на устойчивую социальную и территориальную базу на западе страны, позволявшую удерживать твердый контроль над Луандой, развернули наступление на остальной части Анголы. К концу августа МПЛА контролировала 11 из 15 провинциальных центров, включая богатую полезными ископаемыми провинцию Кабинда[490]. Успех МПЛА вынудил Савимби и Роберто пойти на нежелательную в других условиях коалицию. В октябре 1975 г. их совместные вооруженные силы с незначительным успехом предприняли ряд наступательных действий против МПЛА.
В стране складывалась патовая в военном отношении обстановка, которая резко изменилась после вмешательства третьих стран. На стороне ФНЛА-УНИТА активно выступила ЮАР, оказавшая им не только финансовую, но и непосредственно военную помощь, и США. В свою очередь МПЛА стала опираться на поддержку СССР, Кубы, ряда восточноевропейских стран.
Межгосударственный военно-политический кризис по поводу гражданской войны в Анголе начался 28 октября 1979 г., когда мотопехотная колонна южноафриканских военнослужащих пересекла границу Анголы и поддержала своими действиями наступление ФНЛА – УНИТА[491]. Поддержка Южной Африки позволила этой коалиции меньше чем за три недели захватить пять административных центров. К середине ноября практически вся южная половина Анголы находилась под ее контролем.
К тому времени Народная Республика Ангола была признана не только СССР, но и рядом восточноевропейских и африканских стран. В то же время параллельное правительство, сформированное Савимби и Роберто, не получило дипломатического признания, несмотря на то что его поддерживали Южная Африка, Заир, Замбия, Китай и ряд африканских государств. Военная же обстановка складывалась явно не в пользу МПЛА. В декабре вооруженные формирования ее политических соперников при поддержке южноафриканских войск приблизились к Луанде. Одновременно усиливалась военная помощь от США.
В Москве и Гаване было принято решение направить в Анголу кубинские войска[492]. Эти меры помогли МПЛА стабилизировать ситуацию, спасти столицу государства Луанду и обеспечить контроль практически, над всей страной. ФНЛА потерпела поражение в основных политических и военных центрах.
Ввиду бесперспективности дальнейшей широкомасштабной военной помощи в январе 1980 г. ЮАР начала вывод своих войск из Анголы. На севере страны разгромленные формирования ФНЛА вынуждены были уйти на территорию Заира. Несмотря на то что очаговые бои еще продолжались на протяжении февраля – марта 1980 г., победа МПЛА была очевидной.
С этого времени правительство Народной Республики Ангола (НРА) стало получать повсеместное международное признание. В апреле она была принята в ООН. Тем не менее вооруженные формирования УНИТА при поддержке Южной Африки продолжали партизанскую войну против нового правительства. Регулярные вооруженные рейды с территории ЮАР в Анголу, в которых нередко принимали участие и южноафриканские военнослужащие, приводили в последующем к неоднократным военно-политическим кризисам с участием Анголы, ЮАР и Заира.
Схожими чертами в динамике вызревания характеризовались военно-политические кризисы, возникшие в результате ожесточенного гражданского противостояния в Бирме, Вьетнаме, Чаде, Сальвадоре и других странах.
Значительно реже, гражданскими войнами, межгосударственные военно-политические кризисы могут вызываться иными, уступающими им в масштабности внутригосударственными конфликтами, связанными с подготовкой или осуществлением государственных переворотов, покушением на видных политических деятелей и др.
Подобный кризис, к примеру, произошел между Доминиканской Республикой и Венесуэлой (24.06 – середина сентября 1960 г.). Дипломатические отношения между этими странами были прерваны еще в июле 1959 г. 24 июня 1960 г. была предпринята попытка покушения на президента Венесуэлы Бетанкура, в которой обвинили венесуэльских граждан. В приграничных районах обеих стран стали концентрироваться войска, что в конечном счете привело к возникновению острого военно-политического кризиса между Венесуэлой и Доминиканской Республикой.
Для правительства Гвинеи в октябре 1965 г. пусковым механизмом кризиса стало появление в стране новой оппозиционной политической партии (партии Национального Единства), пользовавшейся широкой популярностью и представлявшей угрозу для внутриполитической обстановки. Гвинея обратилась в ОАЕ с жалобой на то, что создание нового политического движения инициировано правительством Берега Слоновой Кости с целью подготовки государственного переворота в стране. В последующем это привело к возникновению военно-политического кризиса между двумя странами, который был разрешен 12 октября арестом лидера партии Национального Единства и вооруженным подавлением возникших беспорядков.
Итак, основной предпосылкой возникновения межгосударственных военно-политических кризисов в результате внутригосударственных конфликтов, и прежде всего гражданских войн, является оказание военно-технической и иной помощи противоборствующим в гражданской войне социально-политическим силам со стороны третьей или третьих сторон. При этом кризисы между странами, оказывающими эту помощь, и правительственными структурами государства, ослабленного развернувшейся гражданской войной, протекают, как правило, в латентной форме. В развитой форме кризисы возникают чаще непосредственно между государствами, оказывающими активную поддержку противоборствующим в гражданском конфликте силам.
Наиболее характерной тенденцией в послевоенный период стал отход Европы от роли эпицентра межгосударственных кризисов, каковым она являлась в 30—40-е гг.
Азия, так же как и Европа, наблюдала в послевоенный период некоторый спад кризисной активности. В Африке же, напротив, число кризисов в 60—70-е гг. увеличилось почти четырехкратно, что составило почти половину от их общего числа. Кризисный взрыв явился здесь следствием роста числа независимых государств, образовавшегося в результате вакуума сил в местных субрегионах и претензией ряда государств на роль региональных центров силы.
Глава 7.
Механизмы возникновения кризисов
Наличие долговременных (исторических) причин в виде межгосударственных противоречий не является самодостаточным для возникновения военно-политических кризисов. Для этого необходим запуск механизма возникновения кризисных ситуаций.
Этот механизм предполагает определенную комбинацию внутри – и внешнеполитических факторов и условий в конкретно-исторический период (момент), которые в сочетании с соответствующими политическими целями и установками правительственных кругов одного или обоих оппонентов приводят к резкому обострению предшествовавших конфликтных отношений и последующему возникновению кризиса.
Неотъемлемым компонентом механизма возникновения военно-политических кризисов являются пусковые (ситуативные) акты, к которым относятся специфические события, действия или ситуационные изменения, носящие провоцирующий характер, воспринимаемые другими государствами как очевидный вызов их жизненно важным национальным интересам и соответственно влекущие за собой ответные действия (вербальные или практические), что приводит к возникновению кризиса с последующим возможным перерастанием его в вооруженный конфликт.
В послевоенный период можно выделить три основных разновидности механизмов возникновения военно-политических кризисов, которым в качестве условной кодификации присвоим следующие наименования: «оправдание собственной враждебности»; «постепенная вовлеченность в кризис третьей стороны» («вторичные» кризисы) и «балансирование на грани войны».
Свыше половины послевоенных военно-политических кризисов развивались на основе механизма балансирования на грани войны.
Сам термин, впервые введенный в политический и научный оборот Д.Ф. Даллесом, стал обозначать политику манипулирования дозированными угрозами развязывания войны или вооруженного конфликта с тем, чтобы частично или полностью лишить оппонента политической решимости к действию или сопротивлению. Ряд историков и политологов определяет этот процесс как «искусство преднамеренного обострения кризиса до грани возможных военных действий, с тем, чтобы принудить другую сторону отступить»[493].
Чтобы достичь значительного политического выигрыша, государственные руководители идут на осознаваемый и расчетливый риск. Характеризуя поведение инициаторов кризисов, термин «балансирование на грани войны» применим для обозначения целого ряда ситуаций.
Кризисы подобного типа развиваются в том случае, когда государство – инициатор выдвигает угрозу важному национальному интересу (обязательству) оппонента в надежде вынудить его к отступлению, пересмотру или отказу от данного интереса (обязательства), что и является непосредственной целью инициатора. Предположение инициатора кризиса, что оппонент скорее отступит, чем рискнет доводить кризисную ситуацию до стадии вооруженного конфликта, является определяющей характеристикой кризисов «балансирования на грани войны». Поскольку инициатор не намеревается начать войну, а преследует специфические политические цели посредством угрозы применения силы, эти кризисы достигают цели только в том случае, если не перерастают в вооруженный конфликт.
Так, в китайско-индийском пограничном кризисе 1962 г. Д. Неру стремился изгнать китайцев с территории, на которую претендовала Индия. Спорная территория включала Аксай Чин, малозаселенное горное плато, жизненно необходимое для поддержания устойчивой связи основной части Китая с Западным Тибетом, соответственно установление контроля Индии над Аксай Чином воспринималось в Пекине как серьезная угроза его влиянию в Тибете[494].
В американо-корейском кризисе 1950 г. вторжение севернокорейской армии на территорию Южной Кореи было оценено в Вашингтоне как серьезный вызов интересам (влиянию) США на Дальнем Востоке, как реальная возможность социалистического блока во главе с Советским союзом занять в этом регионе доминирующие позиции. В создавшихся условиях, несмотря на то что в предвоенный период Вашингтон вывел Южную Корею за периметр жизненно важных интересов США, в кратчайшие сроки было принято решение о полномасштабных, в том числе и военных мерах по разрешению кризисной ситуации[495].
В ходе нараставшего гражданского противостояния в Йемене после совершенного там в сентябре 1962 г. государственного переворота египетское руководство, оценивая возможность победы монархистов как неприемлемую для национальных интересов Египта, приняло решение о непосредственном вовлечении, в том числе и военном, в ход гражданской войны на стороне республиканцев.
Кризисы «балансирования на грани войны» могут быть также нацелены на принудительную политико-дипломатическую или военно-политическую сделку с оппонентом. В этом случае вызов инициатора какому-либо конкретному обязательству оппонента играет лишь вспомогательную роль. В действительности инициатор надеется добиться уступок в другой сфере межгосударственных отношений. Так, в ходе первого Берлинского кризиса 1948—1949 гг. претензии Советского Союза к характеру и форме использования западными державами транспортных коммуникаций, ведших в соответствующие зоны Берлина, в действительности означали стремление приостановить нежелательный ход политического и экономического реформирования в западных зонах оккупации[496].
Подобные кризисы, в которых военно-политическая сделка является главной целью, обнаруживают свою суть обычно в тех случаях, когда инициатор кризиса после достижения своих целей пытается урегулировать оставшиеся спорные вопросы, большинство или все, в двусторонних переговорах.
Косвенной целью инициаторов кризиса может быть также стремление подорвать международный авторитет (престижа) оппонента путем демонстрации мировому сообществу его относительной государственной слабости.
Нередко вышеназванные основные цели инициаторов кризисов «балансирования на грани войны» выступают в сочетании друг с другом. Стремление подорвать репутацию оппонента может сопровождаться попытками добиться политической сделки по одному или ряду вопросов. Так, в ходе Карибского кризиса большинство из членов исполнительного комитета (временно созданного в США чрезвычайного органа по разрешению кризисной ситуации) были убеждены, что вялая реакция США на факт присутствия советских баллистических ракет на Кубе не только будет способствовать закреплению более выгодной стратегической позиции Советского Союза, но и в значительной степени подорвет международный престиж Соединенных Штатов. Итогом этого могло стать ослабление влияния США в мире в целом и в Латинской Америке в частности[497].
В ходе кризисной конфронтации, по мере ее эскалации, первоначальная цель инициатора могла вытесняться другой. Это, к примеру, произошло в ходе Берлинского кризиса 1948 г., когда безуспешная попытка Москвы принудить Запад к отсрочке экономических и политических реформ в западных зонах оккупации Германии привела к попытке установить непосредственный контроль над городом путем жесткой транспортно-коммуникационной блокады. В ходе Карибского кризиса неудача советского руководства в парировании действий США, направленных на вывод советских ракет с территории Кубы любой ценой, заставила Н. Хрущева предложить другую «сделочную» формулу: вывод советских ракет с Кубы оговаривался обязательством США по выводу американских ракет с территории Турции.
Вызов важному национальному интересу практически всегда приводит к возникновению кризиса, поскольку цена бездействия для государства, которому брошен вызов, как правило, очень высока. Оно может не только серьезно повредить его международной репутации, но и вызвать серьезные внутриполитические потрясения.
Поэтому во время Берлинского кризиса 1948—1949 гг. американские официальные лица оценивали свое присутствие в Берлине как значительное политическое и военно-стратегическое преимущество в нараставшей конфронтации с Советским Союзом, а отстаивание интересов западных государств в соответствующих зонах как необходимое для сохранения американского влияния в Европе[498].
Озабоченность своей международной репутацией у государств-участников в полной мере проявилась и в ходе Карибского кризиса. С американской стороны члены исполнительного комитета были особо внимательны к возможным негативным последствиям самого факта пребывания советских ракет на Кубе – как с военно-стратегической точки зрения, так и для международной репутации страны. Для Д. Кеннеди события, кроме того, имели и обостренную личную значимость. Его политический советник Т. Соренсен позже признал, что провал операции в Заливе Свиней превратил кубинскую проблему в «ахиллесову пяту» президента. Он утверждал, что пассивное отношение к пребыванию советских ракет на Кубе после того, как президент публично заявил о категорической неприемлемости подобного хода событий, не только серьезно повредило бы перспективам Д. Кеннеди на повторное переизбрание, но могло бы и завершиться и импичментом[499]. Дилемма Кеннеди в ходе Карибского кризиса подтверждает предположение о том, что обязательство правительства особым образом защищать какой-либо специфический национальный интерес увеличивает политическую «стоимость» последующих попыток отступления или отказа от него.
Важную роль в инициировании кризисных ситуаций данного вида играет существование в государстве-инициаторе серьезных внутри – и внешнеполитических проблем, преодолеть которые предполагается через инициирование межгосударственной кризисной ситуации. Характерны в этом отношении все четыре Кипрских кризиса (1963, 1964, 1967, 1974 гг.). Так, инициатором четвертого Кипрского кризиса выступила Греция, где на протяжении 60—70-х гг. практически не прекращалась борьба с правительством традиционно сильных в Греции левых движений. Гражданские правительства сменялись военными хунтами, которые осуществляли в стране непопулярные меры, направленные в том числа и на подавление коммунистического движения. Это создавало в обществе постоянную напряженность.
В 1973 г. в Греции разразился острый энергетический кризис, вызвавший недовольство широких социальных слоев. Усилилась критика военного ведомства за непомерный бюджет: в 1971 г. в Греции военные расходы были почти в три раза выше, чем ассигнования на образование, и почти в шесть раз выше, чем на здравоохранение[500].
В подобных условиях военно-политический успех оценивался правительственными кругами как единственная возможность оправдать и высокие военные расходы, и экономические проблемы страны[501].
Возникновению подобных кризисов в отдельных случаях может способствовать стремление узкой политической группы или фракции внутри политической элиты государства – инициатора кризиса реализовать таким образом, свои частные политические интересы. Внутриполитическая борьба за власть может сыграть важную роль в инициировании кризисов «балансирования на грани войны».
Характерна в этом отношении внутриполитическая ситуация в Турции, выступившей инициатором второго Кипрского кризиса (1964 г.). Доминирующей характеристикой политической жизни в этой стране в 60-е гг. являлось реальное правление «военно-гражданской коалиции». После государственного переворота 1960 г. армия стала непременным участником политической борьбы, в которой сложилось своеобразное сочетание военного и гражданского факторов. Политический режим в Турции в начале 60-х гг. можно было охарактеризовать как режим «контролируемой» или «ограниченной демократии»: в качестве контролирующей силы всегда выступала армия. В частности, это сказывалось в чрезвычайно высоком авторитете начальника генерального штаба не только в армии, но и в высших политических кругах страны. По мнению ряда исследователей, в определенные моменты начальник генерального штаба мог стать одним из важнейших лиц, способных влиять на политическую жизнь страны и определять отношения между армией и правительством[502]. Военная доктрина, стратегические военные планы разрабатывались генштабом без участия политиков. О них в лучшем случае информировалось правительство. Попытки каким-то образом установить контроль над генштабом, предпринимавшиеся с начала 60-х гг., оканчивались безрезультатно.
Стремление «военной партии» в турецком правительстве закрепить это положение, доказать его обоснованность и сыграли значительную роль в инициировании кризиса в расчете на безусловный успех.
В целом большинство исследователей, анализируя особенности процесса принятия решения, вызывающего кризис, рассматривают выбор того или иного курса как результат политической борьбы внутри правительства или между ведущими государственными ведомствами и учреждениями. Соответственно любое национальное правительство представляется историками и политиками в конечном счете как арена сложного соперничества, а конкретное решение – как результат сделки между различными политическими фракциями.
Известный историк и политолог Г. Эллисон пишет: «В этом процессе в данный момент одна из групп, приверженная какому-либо курсу действий, одерживает верх над другими группами, отстаивающими другие альтернативы… Однако эти группы продолжают борьбу за принятие собственных альтернативных решений. Соответственно результат или, лучше сказать, результирующая представляет собой смесь конфликтных предпочтений и неравной политической власти различных индивидуумов и отличается от того, к чему стремились эти индивиды или группы. Во всяком случае, то, что движет этими „шахматными фигурами“, – это не просто аргументы, которые обусловливают причину действия, или рутинные процедуры принятия решения, но скорее борьба за власть и умение протолкнуть решение одними и противодействие принятию подобного решения их оппонентами»[503].
Активное внутриполитическое соперничество стало одной из основных причин ряда военно-политических кризисов «балансирования на грани войны», в том числе вьетнамо-кампучийского (1977—1978 гг.), ирако-сирийского (1976 г.), угандо-танзанийского (1979 г.), доминикано-венесуэльского (1960 г.), арабо-израильских (1967, 1973 гг.), индо-китайских( 1959—1960, 1962 гг.), ирако-иранских (1959—1960, 1969, 1980 гг.) и др.
Внутриполитическое соперничество влияет на возникновение кризиса, как правило, двумя путями.
Бюрократическая группа или политическая коалиция может инициировать конфронтацию с другим государством исходя из предположения, что это усилит ее внутриполитическое влияние и одновременно подорвет позиции основных оппонентов (подобная установка может проявиться и косвенным образом). Однако может быть спровоцирован кризис с другим государством политической борьбой за усиление влияния не преднамеренно, а в качестве побочного эффекта. Это обусловливается тем, что в процессе принятия решения отдельные политики, коалиции или другие бюрократические единицы руководствуются в своих действиях прежде всего ведомственными целями. Соответственно национально-государственный интерес определяется ими нередко в терминах частных или узковедомственных – в формулировках, нацеленных на увеличение, к примеру, их бюджетного финансирования или усиления влияния на процесс реализации политического курса. Если политические ставки при принятии решения крайне высоки или соперничество за влияние развивается особенно бескомпромиссно, политики могут чувствовать себя в меньшей мере связанными конституционными процедурами или поведенческими нормами. Это чаще всего происходит, когда соперничество за степень влияния внутри политической элиты отражает более масштабную социально-политическую борьбу в обществе. Тогда при решении внешнеполитических вопросов особое внимание уделяется их воздействию на соотношение политических сил в обществе и между соперничающими фракциями[504].
Одним из ведущих мотивов развязывания кризиса может стать не только внутриполитическая нестабильность в целом, но и личная политическая уязвимость лидера государства, в силу шаткости своей позиции противостоять рискованным или недостаточно обоснованным аргументам, что могло привести к кризису в межгосударственных отношениях. Подобная ситуация в той или иной степени проявилась в Корейском (1950 г.), китайско-индийском (1962 г.), Карибском (1962 г.), арабо-израильском (1967 г.) и других военно-политических кризисах.
Корейский (1950 г.) и китайско-индийский (1962 г.) кризисы представляют собой характерные примеры того, как государственные лидеры оказывались не в состоянии противостоять требованиям возбужденного общественного мнения, давлению внутриполитической оппозиции и были вынуждены избрать конфронтационный внешнеполитический курс.
Этот механизм предполагает определенную комбинацию внутри – и внешнеполитических факторов и условий в конкретно-исторический период (момент), которые в сочетании с соответствующими политическими целями и установками правительственных кругов одного или обоих оппонентов приводят к резкому обострению предшествовавших конфликтных отношений и последующему возникновению кризиса.
Неотъемлемым компонентом механизма возникновения военно-политических кризисов являются пусковые (ситуативные) акты, к которым относятся специфические события, действия или ситуационные изменения, носящие провоцирующий характер, воспринимаемые другими государствами как очевидный вызов их жизненно важным национальным интересам и соответственно влекущие за собой ответные действия (вербальные или практические), что приводит к возникновению кризиса с последующим возможным перерастанием его в вооруженный конфликт.
В послевоенный период можно выделить три основных разновидности механизмов возникновения военно-политических кризисов, которым в качестве условной кодификации присвоим следующие наименования: «оправдание собственной враждебности»; «постепенная вовлеченность в кризис третьей стороны» («вторичные» кризисы) и «балансирование на грани войны».
Свыше половины послевоенных военно-политических кризисов развивались на основе механизма балансирования на грани войны.
Сам термин, впервые введенный в политический и научный оборот Д.Ф. Даллесом, стал обозначать политику манипулирования дозированными угрозами развязывания войны или вооруженного конфликта с тем, чтобы частично или полностью лишить оппонента политической решимости к действию или сопротивлению. Ряд историков и политологов определяет этот процесс как «искусство преднамеренного обострения кризиса до грани возможных военных действий, с тем, чтобы принудить другую сторону отступить»[493].
Чтобы достичь значительного политического выигрыша, государственные руководители идут на осознаваемый и расчетливый риск. Характеризуя поведение инициаторов кризисов, термин «балансирование на грани войны» применим для обозначения целого ряда ситуаций.
Кризисы подобного типа развиваются в том случае, когда государство – инициатор выдвигает угрозу важному национальному интересу (обязательству) оппонента в надежде вынудить его к отступлению, пересмотру или отказу от данного интереса (обязательства), что и является непосредственной целью инициатора. Предположение инициатора кризиса, что оппонент скорее отступит, чем рискнет доводить кризисную ситуацию до стадии вооруженного конфликта, является определяющей характеристикой кризисов «балансирования на грани войны». Поскольку инициатор не намеревается начать войну, а преследует специфические политические цели посредством угрозы применения силы, эти кризисы достигают цели только в том случае, если не перерастают в вооруженный конфликт.
Так, в китайско-индийском пограничном кризисе 1962 г. Д. Неру стремился изгнать китайцев с территории, на которую претендовала Индия. Спорная территория включала Аксай Чин, малозаселенное горное плато, жизненно необходимое для поддержания устойчивой связи основной части Китая с Западным Тибетом, соответственно установление контроля Индии над Аксай Чином воспринималось в Пекине как серьезная угроза его влиянию в Тибете[494].
В американо-корейском кризисе 1950 г. вторжение севернокорейской армии на территорию Южной Кореи было оценено в Вашингтоне как серьезный вызов интересам (влиянию) США на Дальнем Востоке, как реальная возможность социалистического блока во главе с Советским союзом занять в этом регионе доминирующие позиции. В создавшихся условиях, несмотря на то что в предвоенный период Вашингтон вывел Южную Корею за периметр жизненно важных интересов США, в кратчайшие сроки было принято решение о полномасштабных, в том числе и военных мерах по разрешению кризисной ситуации[495].
В ходе нараставшего гражданского противостояния в Йемене после совершенного там в сентябре 1962 г. государственного переворота египетское руководство, оценивая возможность победы монархистов как неприемлемую для национальных интересов Египта, приняло решение о непосредственном вовлечении, в том числе и военном, в ход гражданской войны на стороне республиканцев.
Кризисы «балансирования на грани войны» могут быть также нацелены на принудительную политико-дипломатическую или военно-политическую сделку с оппонентом. В этом случае вызов инициатора какому-либо конкретному обязательству оппонента играет лишь вспомогательную роль. В действительности инициатор надеется добиться уступок в другой сфере межгосударственных отношений. Так, в ходе первого Берлинского кризиса 1948—1949 гг. претензии Советского Союза к характеру и форме использования западными державами транспортных коммуникаций, ведших в соответствующие зоны Берлина, в действительности означали стремление приостановить нежелательный ход политического и экономического реформирования в западных зонах оккупации[496].
Подобные кризисы, в которых военно-политическая сделка является главной целью, обнаруживают свою суть обычно в тех случаях, когда инициатор кризиса после достижения своих целей пытается урегулировать оставшиеся спорные вопросы, большинство или все, в двусторонних переговорах.
Косвенной целью инициаторов кризиса может быть также стремление подорвать международный авторитет (престижа) оппонента путем демонстрации мировому сообществу его относительной государственной слабости.
Нередко вышеназванные основные цели инициаторов кризисов «балансирования на грани войны» выступают в сочетании друг с другом. Стремление подорвать репутацию оппонента может сопровождаться попытками добиться политической сделки по одному или ряду вопросов. Так, в ходе Карибского кризиса большинство из членов исполнительного комитета (временно созданного в США чрезвычайного органа по разрешению кризисной ситуации) были убеждены, что вялая реакция США на факт присутствия советских баллистических ракет на Кубе не только будет способствовать закреплению более выгодной стратегической позиции Советского Союза, но и в значительной степени подорвет международный престиж Соединенных Штатов. Итогом этого могло стать ослабление влияния США в мире в целом и в Латинской Америке в частности[497].
В ходе кризисной конфронтации, по мере ее эскалации, первоначальная цель инициатора могла вытесняться другой. Это, к примеру, произошло в ходе Берлинского кризиса 1948 г., когда безуспешная попытка Москвы принудить Запад к отсрочке экономических и политических реформ в западных зонах оккупации Германии привела к попытке установить непосредственный контроль над городом путем жесткой транспортно-коммуникационной блокады. В ходе Карибского кризиса неудача советского руководства в парировании действий США, направленных на вывод советских ракет с территории Кубы любой ценой, заставила Н. Хрущева предложить другую «сделочную» формулу: вывод советских ракет с Кубы оговаривался обязательством США по выводу американских ракет с территории Турции.
Вызов важному национальному интересу практически всегда приводит к возникновению кризиса, поскольку цена бездействия для государства, которому брошен вызов, как правило, очень высока. Оно может не только серьезно повредить его международной репутации, но и вызвать серьезные внутриполитические потрясения.
Поэтому во время Берлинского кризиса 1948—1949 гг. американские официальные лица оценивали свое присутствие в Берлине как значительное политическое и военно-стратегическое преимущество в нараставшей конфронтации с Советским Союзом, а отстаивание интересов западных государств в соответствующих зонах как необходимое для сохранения американского влияния в Европе[498].
Озабоченность своей международной репутацией у государств-участников в полной мере проявилась и в ходе Карибского кризиса. С американской стороны члены исполнительного комитета были особо внимательны к возможным негативным последствиям самого факта пребывания советских ракет на Кубе – как с военно-стратегической точки зрения, так и для международной репутации страны. Для Д. Кеннеди события, кроме того, имели и обостренную личную значимость. Его политический советник Т. Соренсен позже признал, что провал операции в Заливе Свиней превратил кубинскую проблему в «ахиллесову пяту» президента. Он утверждал, что пассивное отношение к пребыванию советских ракет на Кубе после того, как президент публично заявил о категорической неприемлемости подобного хода событий, не только серьезно повредило бы перспективам Д. Кеннеди на повторное переизбрание, но могло бы и завершиться и импичментом[499]. Дилемма Кеннеди в ходе Карибского кризиса подтверждает предположение о том, что обязательство правительства особым образом защищать какой-либо специфический национальный интерес увеличивает политическую «стоимость» последующих попыток отступления или отказа от него.
Важную роль в инициировании кризисных ситуаций данного вида играет существование в государстве-инициаторе серьезных внутри – и внешнеполитических проблем, преодолеть которые предполагается через инициирование межгосударственной кризисной ситуации. Характерны в этом отношении все четыре Кипрских кризиса (1963, 1964, 1967, 1974 гг.). Так, инициатором четвертого Кипрского кризиса выступила Греция, где на протяжении 60—70-х гг. практически не прекращалась борьба с правительством традиционно сильных в Греции левых движений. Гражданские правительства сменялись военными хунтами, которые осуществляли в стране непопулярные меры, направленные в том числа и на подавление коммунистического движения. Это создавало в обществе постоянную напряженность.
В 1973 г. в Греции разразился острый энергетический кризис, вызвавший недовольство широких социальных слоев. Усилилась критика военного ведомства за непомерный бюджет: в 1971 г. в Греции военные расходы были почти в три раза выше, чем ассигнования на образование, и почти в шесть раз выше, чем на здравоохранение[500].
В подобных условиях военно-политический успех оценивался правительственными кругами как единственная возможность оправдать и высокие военные расходы, и экономические проблемы страны[501].
Возникновению подобных кризисов в отдельных случаях может способствовать стремление узкой политической группы или фракции внутри политической элиты государства – инициатора кризиса реализовать таким образом, свои частные политические интересы. Внутриполитическая борьба за власть может сыграть важную роль в инициировании кризисов «балансирования на грани войны».
Характерна в этом отношении внутриполитическая ситуация в Турции, выступившей инициатором второго Кипрского кризиса (1964 г.). Доминирующей характеристикой политической жизни в этой стране в 60-е гг. являлось реальное правление «военно-гражданской коалиции». После государственного переворота 1960 г. армия стала непременным участником политической борьбы, в которой сложилось своеобразное сочетание военного и гражданского факторов. Политический режим в Турции в начале 60-х гг. можно было охарактеризовать как режим «контролируемой» или «ограниченной демократии»: в качестве контролирующей силы всегда выступала армия. В частности, это сказывалось в чрезвычайно высоком авторитете начальника генерального штаба не только в армии, но и в высших политических кругах страны. По мнению ряда исследователей, в определенные моменты начальник генерального штаба мог стать одним из важнейших лиц, способных влиять на политическую жизнь страны и определять отношения между армией и правительством[502]. Военная доктрина, стратегические военные планы разрабатывались генштабом без участия политиков. О них в лучшем случае информировалось правительство. Попытки каким-то образом установить контроль над генштабом, предпринимавшиеся с начала 60-х гг., оканчивались безрезультатно.
Стремление «военной партии» в турецком правительстве закрепить это положение, доказать его обоснованность и сыграли значительную роль в инициировании кризиса в расчете на безусловный успех.
В целом большинство исследователей, анализируя особенности процесса принятия решения, вызывающего кризис, рассматривают выбор того или иного курса как результат политической борьбы внутри правительства или между ведущими государственными ведомствами и учреждениями. Соответственно любое национальное правительство представляется историками и политиками в конечном счете как арена сложного соперничества, а конкретное решение – как результат сделки между различными политическими фракциями.
Известный историк и политолог Г. Эллисон пишет: «В этом процессе в данный момент одна из групп, приверженная какому-либо курсу действий, одерживает верх над другими группами, отстаивающими другие альтернативы… Однако эти группы продолжают борьбу за принятие собственных альтернативных решений. Соответственно результат или, лучше сказать, результирующая представляет собой смесь конфликтных предпочтений и неравной политической власти различных индивидуумов и отличается от того, к чему стремились эти индивиды или группы. Во всяком случае, то, что движет этими „шахматными фигурами“, – это не просто аргументы, которые обусловливают причину действия, или рутинные процедуры принятия решения, но скорее борьба за власть и умение протолкнуть решение одними и противодействие принятию подобного решения их оппонентами»[503].
Активное внутриполитическое соперничество стало одной из основных причин ряда военно-политических кризисов «балансирования на грани войны», в том числе вьетнамо-кампучийского (1977—1978 гг.), ирако-сирийского (1976 г.), угандо-танзанийского (1979 г.), доминикано-венесуэльского (1960 г.), арабо-израильских (1967, 1973 гг.), индо-китайских( 1959—1960, 1962 гг.), ирако-иранских (1959—1960, 1969, 1980 гг.) и др.
Внутриполитическое соперничество влияет на возникновение кризиса, как правило, двумя путями.
Бюрократическая группа или политическая коалиция может инициировать конфронтацию с другим государством исходя из предположения, что это усилит ее внутриполитическое влияние и одновременно подорвет позиции основных оппонентов (подобная установка может проявиться и косвенным образом). Однако может быть спровоцирован кризис с другим государством политической борьбой за усиление влияния не преднамеренно, а в качестве побочного эффекта. Это обусловливается тем, что в процессе принятия решения отдельные политики, коалиции или другие бюрократические единицы руководствуются в своих действиях прежде всего ведомственными целями. Соответственно национально-государственный интерес определяется ими нередко в терминах частных или узковедомственных – в формулировках, нацеленных на увеличение, к примеру, их бюджетного финансирования или усиления влияния на процесс реализации политического курса. Если политические ставки при принятии решения крайне высоки или соперничество за влияние развивается особенно бескомпромиссно, политики могут чувствовать себя в меньшей мере связанными конституционными процедурами или поведенческими нормами. Это чаще всего происходит, когда соперничество за степень влияния внутри политической элиты отражает более масштабную социально-политическую борьбу в обществе. Тогда при решении внешнеполитических вопросов особое внимание уделяется их воздействию на соотношение политических сил в обществе и между соперничающими фракциями[504].
Одним из ведущих мотивов развязывания кризиса может стать не только внутриполитическая нестабильность в целом, но и личная политическая уязвимость лидера государства, в силу шаткости своей позиции противостоять рискованным или недостаточно обоснованным аргументам, что могло привести к кризису в межгосударственных отношениях. Подобная ситуация в той или иной степени проявилась в Корейском (1950 г.), китайско-индийском (1962 г.), Карибском (1962 г.), арабо-израильском (1967 г.) и других военно-политических кризисах.
Корейский (1950 г.) и китайско-индийский (1962 г.) кризисы представляют собой характерные примеры того, как государственные лидеры оказывались не в состоянии противостоять требованиям возбужденного общественного мнения, давлению внутриполитической оппозиции и были вынуждены избрать конфронтационный внешнеполитический курс.