Он на всякий случай покорябал объявление ногтем, дабы не позабыть в суете, закрыл глаза и под перестук медленных колес и незаглушаемую вагонную матерщину попытался представить неведомую одинокую женщину из города с инквизиторским прозванием Электроугли.
И выплыла из тёмной лужи воображения полноватая, но вовсе не толстая блондинка, весьма схожая с соседкой из третьего подъезда, которая как-то совершенно без причины натравила на Цейхановича своего жирного бульдога. Но в отличие от соседки у виртуальной блондинки был светлый, жаждущий и независтный взгляд. Цейханович твёрдо решил в ближайшие выходные наведаться в зловещие Электроугли, авось никто не опередит.
И светло стало у него на душе, как в годы ранней юности, когда он промышлял угоном лифтов в домах ЦК и Совмина, целыми днями раскатывая на них по Москве в ожидании романтичных встреч с нецелованными дочками партруководителей. Кстати, в демократические времена это вольнодумство ему зачлось – и он был причислен к лику активных борцов с коммунистическим режимом вместе с небезызвестным кавээнщиком Гусманом. Но Цейханович не кичился героическим прошлым, скромно замалчивал своё противоборство с пресловутой антиалкогольной кампанией и жил подвигами грядущими, ибо никогда не забывал, что в жизни всегда есть место смерти.
Тьфу!.. Звонит телефон. Естественно, на проводе Цейханович.
Он безжалостно требует прервать сочинительство и прибыть в его расположение для очередных ценных указаний и внушений. На все мои неуклюжие отговорки, что трудно даётся новая глава его жизнеописаний, что я почти подвиг совершил, усадив себя за рабочий стол после мартовских празднеств, что вдохновение почти на нуле, безоговорочно изрекает:
– При наличии таланта писательство – не подвиг. При наличии таланта подвиг – неписательство. А ты пока талантлив. Жду немедленно!
И я со светлой горечью соглашаюсь со своим другом, ибо никому не хочется быть неталантливым ни по эту, ни по ту сторону России.
Слава Богу, нынешний визит к Цейхановичу прошёл вполне спокойно и почти не изменил моих творческих намерений. Откровенно говоря, или говоря откровенно, не поспевает моё неловкое и тяжёлое перо за жизнью Цейхановича. Неутомимо плодит сюжеты и коллизии мой энергичный друг, печёт их умело и скоро. Даже его хозяйственной жене со своими масленичными блинами не угнаться, куда уж мне, горемычному.
Тают, растекаются быстрыми водами мои ледяные замки, осыпаются в ничто мои замки песчаные, обращаются незримым дымом воздушные замки мои, пока я силюсь облечь плотью слов могучее явление этой и иной жизни по имени Цейханович.
Но кое-что всё-таки остаётся.
Цепляются за бумагу иные слова, как репьи за штанины Цейхановича, и почти не отстают от моего героя. А иные совсем прилипают…
К сожалению, многие мои общие высказывания, а также отдельные слова и словечки не всегда по нраву моему другу. Например, его страшно раздражает слово «взопрел» и ещё почему-то слово «передёрнул», хотя в контексте они звучат абсолютно безобидно.
«В комнате было душно. Вонь стояла дикая. Взопрели картёжники, лишь Цейханович ещё не взопрел и пока не передёрнул».
Хоть убей, но не пойму – чего ему тут не понравилось?
Или совершенно проходной эпизод, без пресловутых «взопрел» и «передёрнул»:
«Полковник Силкин кием пнул Цейхановича в задницу и мрачно сказал: "У плохого игрока шары всегда не на месте!"»
Пришлось мне безжалостно корёжить текст, хотя всё списано с натуры, искоренять, как сорняк огуречный, неугодные слова, ибо зорок глаз моего друга и героя, его не объегоришь, не задуришь, не надуешь, как какого-нибудь взопревшего от бильярда, водки и наград полковника.
Слава Богу, нынче беспечально обошлось моё писательство, да и всё прочее. А иной раз прахом все летит. И сам я лечу неведомо куда после встречи со своим персонажем, то ли в пустоту без тьмы, то ли во тьму без пустоты. Иной раз так грохаюсь, будто коврик из-под ног в прихожей выдернули. Сам Цейханович выдернул и не ухмыльнулся. Но обошлось нынче – и я возвращаюсь к тайне лёдобоязни моего друга, хотя всего лишь час назад был задействован в отлове его ручных тараканов – Гоши и Гриши. Но к тараканам мы ещё вернёмся, никуда они теперь не денутся, поскольку изловлены, заключены в спичечную коробку и греются на подоконнике над батареей. Да, совсем забыл сообщить фамилии тараканов. А фамилии их соответственно – Клопшток и Гофман, в честь сокурсников Цейхановича по 1-му мединституту. Ныне они обитают где-то на Сионских высотах в Израиле и время от времени тревожат нашего великого друга тоскливыми письмами и жалобными звонками.
Но вернёмся в русскую электричку, которая не в Израиль обречённо спешит, а мимо Мытищ с нудным скрежетом следует.
Почти придремнул Цейханович в розовых мечтах о встрече с доброй блондинкой приятной полноты из закопчённых Электроуглей – и, может быть, доехал бы в её объятиях до родового гнезда, но вывел его из неземного полузабытья зычный, приземлённый окрик:
– Внимание, граждане мужчины!!! Внимание все, кто ещё достоин штанов!!!
Цейханович с недовольством открыл глаза на хамский ор и узрел здоровенного небритого парнюгу, а рядом с ним пышную молодую блондинку и ещё пару широких, немытых морд за блондинкой.
Здоровила прокашлялся, громово сморкнулся прямо под ноги и дежурно продолжил:
– Абсолютное внимание! Всем, всем настоящим мужикам!!! Предлагается натуральная блондинка с положительной справкой из кож-венерического диспансера. С высшим образованием, со знанием английского и украинского. В совершенстве владеет навыками тайского и китайского массажа, проходила стажировку в Турции. Добра, отзывчива, остроумна. Незабываемо скрасит пустой вечер одинокому приличному мужчине. Цена умеренная! Всего пятьдесят долларов… Для сравнения: блондинки такого качества на Тверской и у гостиницы «Космос» котируются от 150 до 200 долларов. Удовольствие гарантируем. Со справкой может ознакомиться каждый желающий. Не теряйте свой экономный шанс, граждане мужчины! Отсутствие «зелёных» – не помеха. Принимаем в рублях по щадящему курсу ММВБ. Смелее! Настоящие мужчины не раздумывают!!!
Верзила умолк.
Блондинка круто подбоченилась.
Вечерний вагон ошарашенно замер.
Цейханович иногда был настоящим мужчиной, но и раздумьями иногда не брезговал. Мгновенно пересчитав карманные капиталы по щадящему курсу ММВБ, он удостоверился, что хватит сполна. Останется на выпивку, закуску и, возможно, на дешёвые конфеты. Выгода была очевидной. Не менее очевидной была и пышногрудая блондинка в проходе, поразительно схожая с его виртуальной мечтой из мифических Электроуглей. Будто сама госпожа Судьба материализовала зыбкие грёзы Цейхановича в железнодорожный час вечерний.
Хмельные работные мужики после лёгкого замешательства безобразно оживились – и кое-кто уже готов был поторговаться. Кто-то изъявил желание встать в очередь, ежели выйдет хором, кто-то просто зубоскалил.
«Дёшево-то как!.. Надо решаться!.. Надо!!! Пока не опередили! – лихорадочно думалось Цейхановичу – и совершенно заумно подумалось: – Лучше быть самым последним, чем вторым у третьих и тридцать третьих…»
Как в бреду, как чёрт из табакерки, выскочил он из своего вагонного угла и выкрикнул:
– Я!.. Я – первый!!! Беру!..
И под угрюмый стук медленных колёс, как по льду, твёрдо, но осторожно двинулся навстречу белокурой судьбе.
Верзила ловко принял потные купюры Цейхановича, лихо пересчитал, добродушно посетовал, что чуток не по курсу, ну да ладно уж, смелому человеку и последнее без ножа отдашь. Ободряюще подмигнул и сгинул с широкомордыми в грохочущем вагонном переходе. А блондинка жеманно представилась:
– Нинель, или просто Нина.
– Цейханович!.. – с дрожащим достоинством ответствовал наш друг.
В тусклом тамбуре блондинка смотрелась ещё эффектней: не резал глаз избыток косметики, и морщинки почти растворялись в зыбком полусвете.
– Я с вами – как в клетке тигра! – игриво покрутила пальцем блондинка Нина перед носом Цейхановича.
И забыл про дрожь в коленках Цейханович, хохотнул заговорщически и проникновенно сказал:
– Но я, милая Ниночка, совсем, совсем не тигр – ха-ха-ха!.. Я – клетка!
– Оригинально! – восхитилась блондинка случайному остроумию нашего друга, достала из сумочки бутылочку портера, как бы приложилась к горлу – и предложила: – Не желаете?.. На знакомство!
– Пожалуй! – весело согласился Цейханович и легкомысленно от жадности почти опорожнил бутылку.
– Здесь будем или как? – с выжидающим интересом вглядываясь в лихорадочные глаза остроумного кавалера, привычно поигрывая всеми своими выпуклыми богатствами, снисходительно спросила Нина.
– Или как!.. – сладострастно ухмыльнулся Цейханович и значительно кивнул в сторону летящих во тьме завагонных пространств: – У меня будем! В загородном особняке! Через остановку…
Энергично так кивнул, как старой, верной любовнице. Дескать, не разочарую, который год очаровываемся и, слава богу, все довольны, все смеются. Но вдруг ощутил неимоверную ватность во всём теле, беспричинное кружение и пятна искристые в глазах и с отчаяньем понял: «Клофелин!!!»
– Клофелин?! – брызгая слюной, выдохнул он в лицо коварной Нинель, ухватился за тугое, тёплое бедро, силясь затащить красотку в вагон, но та сама облапила Цейхановича во все полногрудье и обидчиво отбрехнулась:
– Ты что, ты что, козлик?! Какой ещё клофелин?! Вот уже и остановка твоя. Жены-то дома нет?..
– Вдовец я!.. – что есть мочи сопротивляясь, как кастрации, клофелиновой прострации, привычно соврал Цейханович – и как-то малость приободрился от своего дежурного вранья и даже подумал с глупой-глупой надеждой: «Может, это от волнения-переутомления?.. Может, и не клофелин совсем?.. Может, не пропадут мои пятьдесят баксов?..»
Блондинка, словно проникшись переживаниями кавалера, засосисто чмокнула его в щёку и ободряюще потрепала острой ладошкой по нецелованной щеке, дескать, будь спок, не пропадут без отработки твои кровные «зелёные».
Пустой, глухой тьмой и последней, бессильной листвой встретила родная станция Цейхановича. Поддерживаемый «сердобольной» Ниной, заваливаясь и почти проваливаясь в её роскошное тело, ступил наш друг на отчую твердь, всё ещё с надеждой без отключки дотянуть до родных стен. Но вынырнул из тьмы встречной верзила и широкомордые обочь него, гоготнул смрадно и ухмылисто спросил:
– Что ж ты, падла почтеннейший, без справки к дамочке честной пристаешь?! Наша-то справочка из кож-венерического при нас… Правильная справочка. А твоя где?! Может, ты спидоносец маниакальный?! А может, ещё хужей?! А нам товар портить нельзя! Штучный товарец-то! Без придури штучный!
– Да я, да я… тут недалеко… Вдовец я… – из последних сил сопротивляясь одури клофелиновой, растерянно бормотнул Цейханович.
– А ты ещё и вдовец! Ишь ты! Жену-то небось замочил на холодец?! – рявкнул верзила и заржал. Заржали вслед главарю и широкомордые. А верзила совсем без ухмыли прорычал:
– А ну покажь справку, сучара!!
Враз стряхнула с себя несчастного Цейхановича блондинка Нина, по кличке Пирамида, а по паспорту Тамара, и скомандовала:
– Хватит не по делу хохмить, козлы! Кончайте с ним!
Как бесы осенние, выскочили из-за верзилы живчики широкомордые, схватили безвольного Цейхановича под руки, поволокли прочь и хрястнули лбом о ближайшую осину. Слава богу, не с разбега, но листья последние с осины попадали, почти звеня и подпрыгивая. И швырнули потерявшее ориентацию и рассудок тело в тухлую, ледяную лужу за железнодорожной платформой, хорошо хоть не на рельсы. И не услышал Цейханович паскудных слов на прощание:
– Цейхановичем назвался, придурок!
– Живучий, хуже таракана…
Очнулся Цейханович сумеречной ранью от холода и человеческого взгляда. Тихо, сквозь боль пришёл в себя Цейханович от взгляда жуткого и холода колкого. Ужаснулся беспамятно полной недвижимости своей и попытался встать. Но лишь едва-едва пошевелил сопливым носом, ибо за ночь в клофелиновом забытье вмёрз в непросыхающую лужу, как гнилое бревно.
– Э, милай, да кто ж тебя сюда угораздил?.. – услышал он беззубый, древний голос.
Как с того света услышал и, как с того света, узрел над собой страшное лицо старушечье.
– Помоги, ведьма! – исторгли леденелые губы. Но старуха и без призыва стала крошить клюкой ломкий лёд обочь окоченелого страдальца. И вызволила из ледового плена непотопляемого Цейхановича, и лицо его честное, с багровой шишкой на лбу отёрла грязным подолом.
– Эк, догулялся, милай! Не в деда пошёл. Дед-то твой по лужам не лазил, всё больше под юбки норовил, – посетовала старушенция, помогая встать шалопутному внуку примерного дедушки.
Слеза навернулась бабке на глаза – привиделась она сама себе в этой немощной слезе пышной блондинкой, которую эк как приятно было охаживать предку Цейхановича. И имя своё из ожившего небытия услыхала: «Ниночка!..»
Но никто давным-давно не окликал её так ласково. И не ждал её нынче никто, один погост да быльё и крапива. И согрела на миг нежданная слеза седое сердце.
А Цейханович настолько промёрз, что и глаза не мог согреть невольными слезами. И только железное здоровье да неукротимый наследственный оптимизм уберегли его от крупозного воспаления лёгких после незапланированной ночёвки в ледовой луже. Отделался наш везучий друг мелким чихом и насморком. Но напрочь засело в душе Цейхановича ощущение, что вовсе не вмерзал он в лужу, а просто-напросто провалился злокозненно под случайный лёд. С тех пор все ледовые поверхности, даже безобидные дворовые катки, вызывали у него чёткую внутреннюю аллергию, а заодно натуральные и крашеные блондинки в вечерних электричках. А уж о замёрзших реках, прудах и гнилых пристанционных лужах и говорить нечего. Обходил их Цейханович за три версты и тихо радовался, когда слышал, что кто-то спьяну крепко поскользнулся и ухнул под лёд.
«А ты не проваливайся!.. Человек по дорогам ходить должен, а не по льдам-водам…» – мстительно думалось ему.
Благородный Цейханович не забыл о старухе Нине, облагодетельствовал старым дедовским костылём, который был внуку до срока без надобности.
– Пользуйся, бабка, вспоминай деда, пока не сдохла! – сердечно сказал он и строго добавил: – Ты, того, молчок, что я в лужу провалился, а то сама знаешь!.. Не любим мы, Цейхановичи, лишних разговоров.
– Да уж учёная, милок, ещё дедом твоим. Не жаловал лишнее-то. И брюнеток не жаловал… – почти обиделась бабка Нина. – Молчу, молчу до гроба! Можешь не сомневаться, лужеплаватель…
Вот такие, братцы, тараканы!!!
Кто-то раздражённо вопросит: «А при чём здесь тараканы?! Зачем ранее упоминались ручные тараканы Цейхановича – Гоша Гофман и Гриша Клопшток? Какое отношение имеют они к лужам ледовым, валютным блондинкам и безвалютным старухам?!»
Не волнуйтесь, господа любезные! Не надо раньше времени рвать волосы на заднице. Выстрелит ещё ружьё тараканье. Эх как выстрелит!.. Штукатурка со всех потолков посыплется. Не зря же я повесил его на стену своего честного повествования. У меня и незаряженные ружья палят – и не тараканами, не дерьмом, а настоящими пулями бронебойными. Так что поберегите свои тупые головы, господа недоброжелатели! Мои пули только Цейхановича огибают в своём смертоносном полёте, а всех остальных, недовольных, самодовольных, пустых, злых и завистных, разят без промаха и наповал.
Уф, умаялся я, однако, повествуя о тревожной ледовой тайне моего великого друга. И грустновато как-то на душе, будто вот-вот привидится мне труп красивой женщины – и наяву, а не во сне. Не надо мне таких видений – что я, некрофил?! Но, слава богу, звонит телефон. Это, естественно, опять Цейханович.
– Ну что? Пишешь всё?! Давай, давай! А про тараканов не забыл?
– Ну что ты, как я могу забыть Гошу Клопштока и Гришку Гофмана. Сколько попито перед их утёком в Израиль!.. Эх!.. – сокрушаюсь я.
– Да чёрт с ними! Не сдохнут они от трезвости, прибегут назад, наверстают. Я про наших тараканов… Смотри, будь завтра в форме, к приличной бабе едем. Не зря ведь тараканов в коробке мордую. И не очень-то расписывай, как я под лёд провалился. Так, в общих чертах… Лучше распиши, как я из-подо льда вынырнул – и с ходу помог перейти улицу слепой старушке. Ну и о нравственном начале помни, чтоб с оптимизмом… Не для себя одного пишешь.
– Слушаюсь, ваше благородие, господин Цейханович! – го-товно соглашаюсь я и с неизбывной тоской по оптимизму и нравственному концу возвращаюсь за письменный стол.
Давно ночь на дворе, а я не сплю.
Не сплю, тупо продолжая описывать деяния великого Цейхановича.
Не сплю, ибо даже во сне не хочу видеть труп красивой женщины.
А Цейханович спит себе спокойно. Если ему и снятся женщины, то только живые и очень-очень некрасивые. А я все пишу и пишу…
Эх, будь моя воля – писал бы я ни о чём. Вернее, ни о чём бы не писал, а говорил одну правду.
Но кому нужна моя правда?!
И без меня у Господа переизбыток правды.
А моя правда даже мне не очень нужна.
Но если кто-то в ней нуждается, если она кому-то не в тягость, то я не виноват. Нечего было читать мои неловкие сочинения. Нечего было выискивать между строк то, о чём мне самому думать страшно.
Я вообще не хочу ничего сочинять!
Но, увы, не могу не сочинять.
Почему? Не знаю! Да и знать не хочу, ибо незнание – это ещё не печаль. А вот знание – уже не печаль, а тоска необратимая.
Печаль. Разлука. Тоска.
Тяжко с вами. Но и без вас как-то не очень легко.
А посему упорно, мрачно и тяжело продолжаю свою «Песнь о Цейхановиче».
Безнадежна эта Песнь, но близка и дорога душе.
И поёт моя душа во всю глоть, и давно уже не слышимы никому ни «Песнь песней», ни «Песнь о Нибелунгах», ни «Песнь о купце без автомата Калашникова».
Но, может быть, я ошибаюсь – и не забыли люди свои родовые песни. Может, я вообще крепко ошибаюсь на сей счёт. Но не ошибаются только покойники, да и то лишь на этом свете. И нет ничего случайного в мире сём, ибо Господь исключает из жизни случайность, как небытие из вечности.
Вселенская ночь на дворе.
И, стараясь не тревожить своим шуршанием безмятежно спящего хозяина, ждут не дождутся своего часа голодные тараканы Цейхановича.
Часть II
Тараканы Цейхановича
И выплыла из тёмной лужи воображения полноватая, но вовсе не толстая блондинка, весьма схожая с соседкой из третьего подъезда, которая как-то совершенно без причины натравила на Цейхановича своего жирного бульдога. Но в отличие от соседки у виртуальной блондинки был светлый, жаждущий и независтный взгляд. Цейханович твёрдо решил в ближайшие выходные наведаться в зловещие Электроугли, авось никто не опередит.
И светло стало у него на душе, как в годы ранней юности, когда он промышлял угоном лифтов в домах ЦК и Совмина, целыми днями раскатывая на них по Москве в ожидании романтичных встреч с нецелованными дочками партруководителей. Кстати, в демократические времена это вольнодумство ему зачлось – и он был причислен к лику активных борцов с коммунистическим режимом вместе с небезызвестным кавээнщиком Гусманом. Но Цейханович не кичился героическим прошлым, скромно замалчивал своё противоборство с пресловутой антиалкогольной кампанией и жил подвигами грядущими, ибо никогда не забывал, что в жизни всегда есть место смерти.
Тьфу!.. Звонит телефон. Естественно, на проводе Цейханович.
Он безжалостно требует прервать сочинительство и прибыть в его расположение для очередных ценных указаний и внушений. На все мои неуклюжие отговорки, что трудно даётся новая глава его жизнеописаний, что я почти подвиг совершил, усадив себя за рабочий стол после мартовских празднеств, что вдохновение почти на нуле, безоговорочно изрекает:
– При наличии таланта писательство – не подвиг. При наличии таланта подвиг – неписательство. А ты пока талантлив. Жду немедленно!
И я со светлой горечью соглашаюсь со своим другом, ибо никому не хочется быть неталантливым ни по эту, ни по ту сторону России.
Слава Богу, нынешний визит к Цейхановичу прошёл вполне спокойно и почти не изменил моих творческих намерений. Откровенно говоря, или говоря откровенно, не поспевает моё неловкое и тяжёлое перо за жизнью Цейхановича. Неутомимо плодит сюжеты и коллизии мой энергичный друг, печёт их умело и скоро. Даже его хозяйственной жене со своими масленичными блинами не угнаться, куда уж мне, горемычному.
Тают, растекаются быстрыми водами мои ледяные замки, осыпаются в ничто мои замки песчаные, обращаются незримым дымом воздушные замки мои, пока я силюсь облечь плотью слов могучее явление этой и иной жизни по имени Цейханович.
Но кое-что всё-таки остаётся.
Цепляются за бумагу иные слова, как репьи за штанины Цейхановича, и почти не отстают от моего героя. А иные совсем прилипают…
К сожалению, многие мои общие высказывания, а также отдельные слова и словечки не всегда по нраву моему другу. Например, его страшно раздражает слово «взопрел» и ещё почему-то слово «передёрнул», хотя в контексте они звучат абсолютно безобидно.
«В комнате было душно. Вонь стояла дикая. Взопрели картёжники, лишь Цейханович ещё не взопрел и пока не передёрнул».
Хоть убей, но не пойму – чего ему тут не понравилось?
Или совершенно проходной эпизод, без пресловутых «взопрел» и «передёрнул»:
«Полковник Силкин кием пнул Цейхановича в задницу и мрачно сказал: "У плохого игрока шары всегда не на месте!"»
Пришлось мне безжалостно корёжить текст, хотя всё списано с натуры, искоренять, как сорняк огуречный, неугодные слова, ибо зорок глаз моего друга и героя, его не объегоришь, не задуришь, не надуешь, как какого-нибудь взопревшего от бильярда, водки и наград полковника.
Слава Богу, нынче беспечально обошлось моё писательство, да и всё прочее. А иной раз прахом все летит. И сам я лечу неведомо куда после встречи со своим персонажем, то ли в пустоту без тьмы, то ли во тьму без пустоты. Иной раз так грохаюсь, будто коврик из-под ног в прихожей выдернули. Сам Цейханович выдернул и не ухмыльнулся. Но обошлось нынче – и я возвращаюсь к тайне лёдобоязни моего друга, хотя всего лишь час назад был задействован в отлове его ручных тараканов – Гоши и Гриши. Но к тараканам мы ещё вернёмся, никуда они теперь не денутся, поскольку изловлены, заключены в спичечную коробку и греются на подоконнике над батареей. Да, совсем забыл сообщить фамилии тараканов. А фамилии их соответственно – Клопшток и Гофман, в честь сокурсников Цейхановича по 1-му мединституту. Ныне они обитают где-то на Сионских высотах в Израиле и время от времени тревожат нашего великого друга тоскливыми письмами и жалобными звонками.
Но вернёмся в русскую электричку, которая не в Израиль обречённо спешит, а мимо Мытищ с нудным скрежетом следует.
Почти придремнул Цейханович в розовых мечтах о встрече с доброй блондинкой приятной полноты из закопчённых Электроуглей – и, может быть, доехал бы в её объятиях до родового гнезда, но вывел его из неземного полузабытья зычный, приземлённый окрик:
– Внимание, граждане мужчины!!! Внимание все, кто ещё достоин штанов!!!
Цейханович с недовольством открыл глаза на хамский ор и узрел здоровенного небритого парнюгу, а рядом с ним пышную молодую блондинку и ещё пару широких, немытых морд за блондинкой.
Здоровила прокашлялся, громово сморкнулся прямо под ноги и дежурно продолжил:
– Абсолютное внимание! Всем, всем настоящим мужикам!!! Предлагается натуральная блондинка с положительной справкой из кож-венерического диспансера. С высшим образованием, со знанием английского и украинского. В совершенстве владеет навыками тайского и китайского массажа, проходила стажировку в Турции. Добра, отзывчива, остроумна. Незабываемо скрасит пустой вечер одинокому приличному мужчине. Цена умеренная! Всего пятьдесят долларов… Для сравнения: блондинки такого качества на Тверской и у гостиницы «Космос» котируются от 150 до 200 долларов. Удовольствие гарантируем. Со справкой может ознакомиться каждый желающий. Не теряйте свой экономный шанс, граждане мужчины! Отсутствие «зелёных» – не помеха. Принимаем в рублях по щадящему курсу ММВБ. Смелее! Настоящие мужчины не раздумывают!!!
Верзила умолк.
Блондинка круто подбоченилась.
Вечерний вагон ошарашенно замер.
Цейханович иногда был настоящим мужчиной, но и раздумьями иногда не брезговал. Мгновенно пересчитав карманные капиталы по щадящему курсу ММВБ, он удостоверился, что хватит сполна. Останется на выпивку, закуску и, возможно, на дешёвые конфеты. Выгода была очевидной. Не менее очевидной была и пышногрудая блондинка в проходе, поразительно схожая с его виртуальной мечтой из мифических Электроуглей. Будто сама госпожа Судьба материализовала зыбкие грёзы Цейхановича в железнодорожный час вечерний.
Хмельные работные мужики после лёгкого замешательства безобразно оживились – и кое-кто уже готов был поторговаться. Кто-то изъявил желание встать в очередь, ежели выйдет хором, кто-то просто зубоскалил.
«Дёшево-то как!.. Надо решаться!.. Надо!!! Пока не опередили! – лихорадочно думалось Цейхановичу – и совершенно заумно подумалось: – Лучше быть самым последним, чем вторым у третьих и тридцать третьих…»
Как в бреду, как чёрт из табакерки, выскочил он из своего вагонного угла и выкрикнул:
– Я!.. Я – первый!!! Беру!..
И под угрюмый стук медленных колёс, как по льду, твёрдо, но осторожно двинулся навстречу белокурой судьбе.
Верзила ловко принял потные купюры Цейхановича, лихо пересчитал, добродушно посетовал, что чуток не по курсу, ну да ладно уж, смелому человеку и последнее без ножа отдашь. Ободряюще подмигнул и сгинул с широкомордыми в грохочущем вагонном переходе. А блондинка жеманно представилась:
– Нинель, или просто Нина.
– Цейханович!.. – с дрожащим достоинством ответствовал наш друг.
В тусклом тамбуре блондинка смотрелась ещё эффектней: не резал глаз избыток косметики, и морщинки почти растворялись в зыбком полусвете.
– Я с вами – как в клетке тигра! – игриво покрутила пальцем блондинка Нина перед носом Цейхановича.
И забыл про дрожь в коленках Цейханович, хохотнул заговорщически и проникновенно сказал:
– Но я, милая Ниночка, совсем, совсем не тигр – ха-ха-ха!.. Я – клетка!
– Оригинально! – восхитилась блондинка случайному остроумию нашего друга, достала из сумочки бутылочку портера, как бы приложилась к горлу – и предложила: – Не желаете?.. На знакомство!
– Пожалуй! – весело согласился Цейханович и легкомысленно от жадности почти опорожнил бутылку.
– Здесь будем или как? – с выжидающим интересом вглядываясь в лихорадочные глаза остроумного кавалера, привычно поигрывая всеми своими выпуклыми богатствами, снисходительно спросила Нина.
– Или как!.. – сладострастно ухмыльнулся Цейханович и значительно кивнул в сторону летящих во тьме завагонных пространств: – У меня будем! В загородном особняке! Через остановку…
Энергично так кивнул, как старой, верной любовнице. Дескать, не разочарую, который год очаровываемся и, слава богу, все довольны, все смеются. Но вдруг ощутил неимоверную ватность во всём теле, беспричинное кружение и пятна искристые в глазах и с отчаяньем понял: «Клофелин!!!»
– Клофелин?! – брызгая слюной, выдохнул он в лицо коварной Нинель, ухватился за тугое, тёплое бедро, силясь затащить красотку в вагон, но та сама облапила Цейхановича во все полногрудье и обидчиво отбрехнулась:
– Ты что, ты что, козлик?! Какой ещё клофелин?! Вот уже и остановка твоя. Жены-то дома нет?..
– Вдовец я!.. – что есть мочи сопротивляясь, как кастрации, клофелиновой прострации, привычно соврал Цейханович – и как-то малость приободрился от своего дежурного вранья и даже подумал с глупой-глупой надеждой: «Может, это от волнения-переутомления?.. Может, и не клофелин совсем?.. Может, не пропадут мои пятьдесят баксов?..»
Блондинка, словно проникшись переживаниями кавалера, засосисто чмокнула его в щёку и ободряюще потрепала острой ладошкой по нецелованной щеке, дескать, будь спок, не пропадут без отработки твои кровные «зелёные».
Пустой, глухой тьмой и последней, бессильной листвой встретила родная станция Цейхановича. Поддерживаемый «сердобольной» Ниной, заваливаясь и почти проваливаясь в её роскошное тело, ступил наш друг на отчую твердь, всё ещё с надеждой без отключки дотянуть до родных стен. Но вынырнул из тьмы встречной верзила и широкомордые обочь него, гоготнул смрадно и ухмылисто спросил:
– Что ж ты, падла почтеннейший, без справки к дамочке честной пристаешь?! Наша-то справочка из кож-венерического при нас… Правильная справочка. А твоя где?! Может, ты спидоносец маниакальный?! А может, ещё хужей?! А нам товар портить нельзя! Штучный товарец-то! Без придури штучный!
– Да я, да я… тут недалеко… Вдовец я… – из последних сил сопротивляясь одури клофелиновой, растерянно бормотнул Цейханович.
– А ты ещё и вдовец! Ишь ты! Жену-то небось замочил на холодец?! – рявкнул верзила и заржал. Заржали вслед главарю и широкомордые. А верзила совсем без ухмыли прорычал:
– А ну покажь справку, сучара!!
Враз стряхнула с себя несчастного Цейхановича блондинка Нина, по кличке Пирамида, а по паспорту Тамара, и скомандовала:
– Хватит не по делу хохмить, козлы! Кончайте с ним!
Как бесы осенние, выскочили из-за верзилы живчики широкомордые, схватили безвольного Цейхановича под руки, поволокли прочь и хрястнули лбом о ближайшую осину. Слава богу, не с разбега, но листья последние с осины попадали, почти звеня и подпрыгивая. И швырнули потерявшее ориентацию и рассудок тело в тухлую, ледяную лужу за железнодорожной платформой, хорошо хоть не на рельсы. И не услышал Цейханович паскудных слов на прощание:
– Цейхановичем назвался, придурок!
– Живучий, хуже таракана…
Очнулся Цейханович сумеречной ранью от холода и человеческого взгляда. Тихо, сквозь боль пришёл в себя Цейханович от взгляда жуткого и холода колкого. Ужаснулся беспамятно полной недвижимости своей и попытался встать. Но лишь едва-едва пошевелил сопливым носом, ибо за ночь в клофелиновом забытье вмёрз в непросыхающую лужу, как гнилое бревно.
– Э, милай, да кто ж тебя сюда угораздил?.. – услышал он беззубый, древний голос.
Как с того света услышал и, как с того света, узрел над собой страшное лицо старушечье.
– Помоги, ведьма! – исторгли леденелые губы. Но старуха и без призыва стала крошить клюкой ломкий лёд обочь окоченелого страдальца. И вызволила из ледового плена непотопляемого Цейхановича, и лицо его честное, с багровой шишкой на лбу отёрла грязным подолом.
– Эк, догулялся, милай! Не в деда пошёл. Дед-то твой по лужам не лазил, всё больше под юбки норовил, – посетовала старушенция, помогая встать шалопутному внуку примерного дедушки.
Слеза навернулась бабке на глаза – привиделась она сама себе в этой немощной слезе пышной блондинкой, которую эк как приятно было охаживать предку Цейхановича. И имя своё из ожившего небытия услыхала: «Ниночка!..»
Но никто давным-давно не окликал её так ласково. И не ждал её нынче никто, один погост да быльё и крапива. И согрела на миг нежданная слеза седое сердце.
А Цейханович настолько промёрз, что и глаза не мог согреть невольными слезами. И только железное здоровье да неукротимый наследственный оптимизм уберегли его от крупозного воспаления лёгких после незапланированной ночёвки в ледовой луже. Отделался наш везучий друг мелким чихом и насморком. Но напрочь засело в душе Цейхановича ощущение, что вовсе не вмерзал он в лужу, а просто-напросто провалился злокозненно под случайный лёд. С тех пор все ледовые поверхности, даже безобидные дворовые катки, вызывали у него чёткую внутреннюю аллергию, а заодно натуральные и крашеные блондинки в вечерних электричках. А уж о замёрзших реках, прудах и гнилых пристанционных лужах и говорить нечего. Обходил их Цейханович за три версты и тихо радовался, когда слышал, что кто-то спьяну крепко поскользнулся и ухнул под лёд.
«А ты не проваливайся!.. Человек по дорогам ходить должен, а не по льдам-водам…» – мстительно думалось ему.
Благородный Цейханович не забыл о старухе Нине, облагодетельствовал старым дедовским костылём, который был внуку до срока без надобности.
– Пользуйся, бабка, вспоминай деда, пока не сдохла! – сердечно сказал он и строго добавил: – Ты, того, молчок, что я в лужу провалился, а то сама знаешь!.. Не любим мы, Цейхановичи, лишних разговоров.
– Да уж учёная, милок, ещё дедом твоим. Не жаловал лишнее-то. И брюнеток не жаловал… – почти обиделась бабка Нина. – Молчу, молчу до гроба! Можешь не сомневаться, лужеплаватель…
Вот такие, братцы, тараканы!!!
Кто-то раздражённо вопросит: «А при чём здесь тараканы?! Зачем ранее упоминались ручные тараканы Цейхановича – Гоша Гофман и Гриша Клопшток? Какое отношение имеют они к лужам ледовым, валютным блондинкам и безвалютным старухам?!»
Не волнуйтесь, господа любезные! Не надо раньше времени рвать волосы на заднице. Выстрелит ещё ружьё тараканье. Эх как выстрелит!.. Штукатурка со всех потолков посыплется. Не зря же я повесил его на стену своего честного повествования. У меня и незаряженные ружья палят – и не тараканами, не дерьмом, а настоящими пулями бронебойными. Так что поберегите свои тупые головы, господа недоброжелатели! Мои пули только Цейхановича огибают в своём смертоносном полёте, а всех остальных, недовольных, самодовольных, пустых, злых и завистных, разят без промаха и наповал.
Уф, умаялся я, однако, повествуя о тревожной ледовой тайне моего великого друга. И грустновато как-то на душе, будто вот-вот привидится мне труп красивой женщины – и наяву, а не во сне. Не надо мне таких видений – что я, некрофил?! Но, слава богу, звонит телефон. Это, естественно, опять Цейханович.
– Ну что? Пишешь всё?! Давай, давай! А про тараканов не забыл?
– Ну что ты, как я могу забыть Гошу Клопштока и Гришку Гофмана. Сколько попито перед их утёком в Израиль!.. Эх!.. – сокрушаюсь я.
– Да чёрт с ними! Не сдохнут они от трезвости, прибегут назад, наверстают. Я про наших тараканов… Смотри, будь завтра в форме, к приличной бабе едем. Не зря ведь тараканов в коробке мордую. И не очень-то расписывай, как я под лёд провалился. Так, в общих чертах… Лучше распиши, как я из-подо льда вынырнул – и с ходу помог перейти улицу слепой старушке. Ну и о нравственном начале помни, чтоб с оптимизмом… Не для себя одного пишешь.
– Слушаюсь, ваше благородие, господин Цейханович! – го-товно соглашаюсь я и с неизбывной тоской по оптимизму и нравственному концу возвращаюсь за письменный стол.
Давно ночь на дворе, а я не сплю.
Не сплю, тупо продолжая описывать деяния великого Цейхановича.
Не сплю, ибо даже во сне не хочу видеть труп красивой женщины.
А Цейханович спит себе спокойно. Если ему и снятся женщины, то только живые и очень-очень некрасивые. А я все пишу и пишу…
Эх, будь моя воля – писал бы я ни о чём. Вернее, ни о чём бы не писал, а говорил одну правду.
Но кому нужна моя правда?!
И без меня у Господа переизбыток правды.
А моя правда даже мне не очень нужна.
Но если кто-то в ней нуждается, если она кому-то не в тягость, то я не виноват. Нечего было читать мои неловкие сочинения. Нечего было выискивать между строк то, о чём мне самому думать страшно.
Я вообще не хочу ничего сочинять!
Но, увы, не могу не сочинять.
Почему? Не знаю! Да и знать не хочу, ибо незнание – это ещё не печаль. А вот знание – уже не печаль, а тоска необратимая.
Печаль. Разлука. Тоска.
Тяжко с вами. Но и без вас как-то не очень легко.
А посему упорно, мрачно и тяжело продолжаю свою «Песнь о Цейхановиче».
Безнадежна эта Песнь, но близка и дорога душе.
И поёт моя душа во всю глоть, и давно уже не слышимы никому ни «Песнь песней», ни «Песнь о Нибелунгах», ни «Песнь о купце без автомата Калашникова».
Но, может быть, я ошибаюсь – и не забыли люди свои родовые песни. Может, я вообще крепко ошибаюсь на сей счёт. Но не ошибаются только покойники, да и то лишь на этом свете. И нет ничего случайного в мире сём, ибо Господь исключает из жизни случайность, как небытие из вечности.
Вселенская ночь на дворе.
И, стараясь не тревожить своим шуршанием безмятежно спящего хозяина, ждут не дождутся своего часа голодные тараканы Цейхановича.
Часть II
Тараканы Цейхановича
Хитрость – враг вдохновения, но спасительница таланта. И хочется не хитрить, да приходится. И в дым-дурман обращается облако сокровенных слов, – и ненавистен чистый лист бумаги, как зеркало с похмелья. Если бы не Цейханович, если бы не его плотное попечительство, – шиш чего путного я сочинил. Сожрала бы хитрость всё моё вдохновение, как ржа на дне морском двухпудовую гирю. Но с Цейхановичем моя хитрость отдыхает – и ничто не мешает мне вдохновляться, и сам я никому не мешаю. И вообще:
Я очень не люблю, когда мне мешают, но ещё больше не люблю, когда я кому-то мешаю!
И не с потолка упало это изречение, а из уст Цейхановича, которому, в отличие от меня, горемычного, в молодые годы родители не мешали приводить в дом блудных женщин, а в зрелые – жена и дети.
И тараканы Цейхановичу не мешают. И он, как Господь, не мешает им плодиться и размножаться. А уж его ручные тараканы Гриша Клопшток и Гоша Гофман обитают в квартире, как у Христа за пазухой, и водят в гости молодых тараканиц со всего дома. Гуляют во всю ивановскую в царстве Цейхановича безотказные тараканицы Даши, Маши, Наташи с Гошей и Гришей под храп хозяина, а иногда и под фонограмму его храпа.
Совершенно запамятовал сообщить, что незаурядный храп Цейхановича записал на кассету хитроумный Янкель Шавкута, размножил и продавал в качестве довеска к наборам творческой свободы в Центральном доме литераторов и в иных артистических местах.
Цейханович и сам иногда использовал запись своего храпа в творческих целях. Вставлял кассету в магнитофон, включал погромче и потихоньку исчезал из квартиры. А все домашние, внимая фонограмме, ходили на цыпочках, боясь разбудить как бы отдыхающего властителя тараканьих и прочих дум.
Но что-то отвлёкся я, куда-то совсем вниз сносит меня мутное течение романа. Этак можно выгрести совершенно к ненужным, другим берегам, где ни русского духа, ни словесности русской, где лишь следы зверя неведомого, где и Янкелю Шавкуте век не видать творческой свободы, где даже храпом Цейхановича не заглушить вой, гогот и вопли нежити незримой.
Что-то подзабыл я свои идеалы! Или они меня подзабыли?..
Но, слава Богу, не забыл о них Цейханович. Он всегда помнит, что, переплывая реку жизни в стремлении к идеалу, нужно брать намного выше, дабы не пронестись с бурным потоком мимо желанного, вечнозелёного берега, дабы не оказаться раньше времени в открытом море Смерти.
Может быть, поэтому Цейханович не сетовал на дефицит идеальных женщин, вернее, на полное отсутствие оных ввиду перегрузки общественного транспорта и иных мировых неустройств. Но случайными знакомствами, как и общим стаканом, не брезговал.
Как-то занесло нас в редакцию одной мелкой газетёнки, куда с некоторых пор Цейханович повадился давать бесплатные объявления в раздел «Знакомства». Типа:
«Приличный человек, без в/п и судимостей, в меру пьющий, ищет дорогую единственную. Мне около 42-х. Обаятелен, остроумен. Любил, страдал, но не дострадал. Профессиональный вдовец, жду ответа, как соловей лета. Фото в куп. костюме обязательно. Рассмотрю и, может быть, не верну…»
Или ещё что-то в подобном роде.
Как правило, недостатка в ответных призывах наш «страдалец» не испытывал, но из-за нехватки времени и на всякий случай не осчастливливал адресаток личным явлением. Копил, так сказать, банк данных до дня «Ч».
Очень милая журналистка сей газетки почему-то положила глаз на меня, а не на Цейхановича, что весьма рассердило моего верного друга, если не сказать больше.
– В чём дело?! – почти взъярился Цейханович. – Что в тебе нашла в моём присутствии эта мелкая акула пера?!
– Наверное, от внутреннего одичания… – высказал я предположение.
– Весьма возможно, – задумчиво согласился Цейханович. Он попытался перебежать мне дорогу и подарил журналистке ручку с исписанным стержнем, а заодно с тяжёлым вздохом «признался», что хоть и женат, но женился по глупости – и супруга старше его аж на 17 лет.
Но ни дарёная ручка, ни жена-полупокойница не произвели на пишущую женщину должного впечатления, скорее наоборот. Впустую пропала сердечная благосклонность моего друга, и он автоматом записал строптивую «акулу пера» в стан своих врагов и присвоил ей кодовую кличку «Нутрия». Такой уж он был обидчивый человек – и не зря говаривал: «Я, может быть, плохой друг, но враг я очень-очень хороший!!»
И это воистину так! Цейханович был не просто хорошим врагом, но и заботился о здоровье врагов своих. А некоторых, особенно близких, потчевал микстурами собственного изобретения: «Цейханоном» и «Цейханидом». Но, Боже упаси, подумать, что он кого-то травил! Лечил, и очень упорно, ибо хорошие враги нынче большая редкость.
А что касаемо микстур, то они были вполне безболезненны и даже благотворны для закалённых людей, но их приём сопровождался неэстетичным побочным эффектом, длительным, стабильным поносом, около недели – Цейханон, до двух-трёх – Цейханид.
Но это так, к слову, ибо журналистка оказалась бабой нехилой и, опробовав ручку с пустым стержнем, категорически отказалась от патентованной микстуры Цейхановича, но пригласила меня в редакцию отметить её день рождения.
«Вот я и подарю вам аж две бутылочки своей микстуры! И не откажетесь!» – возрадовался Цейханович, как само собой разумеющееся приняв моё приглашение на свой счёт.
Не буду в дальнейшем утомлять читателя описанием рядовой редакционной пьянки, для этого достаточно посетить любую более-менее приличную газету или журнал, лучше всего этак часиков после четырёх.
Как-то невесело на следующий день после подобных визитов, – и боль душевная на порядок сильней боли головной. И как-то тревожно без причины. И с горечью вдруг понимаешь, что душа, увы, теоретически не бессмертна, хотя практически бессмертна на полную катушку. И ещё спохватываешься с горечью, что надо пить красное сухое вино для укрепления организма, поскольку при ежедневном потреблении водки без здоровья не обойтись – ни по ту, ни по эту сторону России.
И без горечи и почти без угрюмства вспоминается, что плыву я из Вселенской пустоты в пустоту неведомую не на корабле по имени Земля, а на подводной лодке по имени Россия.
И ещё что-то лезет в голову – совсем-совсем безответное.
Славно прошла именинная пьянка в редакции. Почти всех сотрудников и сотрудниц пера одарил неутомимый Цейханович своей микстурой, а с некоторых почти отказался брать деньги. Виновнице торжества он буквально насильно всучил целых три бутылочки «Цейханида», настоятельно порекомендовав принимать по тридцать три капли перед едой.
Журналистка оказалась не только здоровой женщиной, но ещё и чистоплотной, в отличие от подавляющего большинства служителей и служительниц второй древнейшей профессии, – и по окончании застолья увлечённо принялась убирать кабинет.
– Что вы так хлопочете?.. Само как-нибудь уберётся… – надеясь набиться дамочке в провожатые, сказал Цейханович.
Я очень не люблю, когда мне мешают, но ещё больше не люблю, когда я кому-то мешаю!
И не с потолка упало это изречение, а из уст Цейхановича, которому, в отличие от меня, горемычного, в молодые годы родители не мешали приводить в дом блудных женщин, а в зрелые – жена и дети.
И тараканы Цейхановичу не мешают. И он, как Господь, не мешает им плодиться и размножаться. А уж его ручные тараканы Гриша Клопшток и Гоша Гофман обитают в квартире, как у Христа за пазухой, и водят в гости молодых тараканиц со всего дома. Гуляют во всю ивановскую в царстве Цейхановича безотказные тараканицы Даши, Маши, Наташи с Гошей и Гришей под храп хозяина, а иногда и под фонограмму его храпа.
Совершенно запамятовал сообщить, что незаурядный храп Цейхановича записал на кассету хитроумный Янкель Шавкута, размножил и продавал в качестве довеска к наборам творческой свободы в Центральном доме литераторов и в иных артистических местах.
Цейханович и сам иногда использовал запись своего храпа в творческих целях. Вставлял кассету в магнитофон, включал погромче и потихоньку исчезал из квартиры. А все домашние, внимая фонограмме, ходили на цыпочках, боясь разбудить как бы отдыхающего властителя тараканьих и прочих дум.
Но что-то отвлёкся я, куда-то совсем вниз сносит меня мутное течение романа. Этак можно выгрести совершенно к ненужным, другим берегам, где ни русского духа, ни словесности русской, где лишь следы зверя неведомого, где и Янкелю Шавкуте век не видать творческой свободы, где даже храпом Цейхановича не заглушить вой, гогот и вопли нежити незримой.
Что-то подзабыл я свои идеалы! Или они меня подзабыли?..
Но, слава Богу, не забыл о них Цейханович. Он всегда помнит, что, переплывая реку жизни в стремлении к идеалу, нужно брать намного выше, дабы не пронестись с бурным потоком мимо желанного, вечнозелёного берега, дабы не оказаться раньше времени в открытом море Смерти.
Может быть, поэтому Цейханович не сетовал на дефицит идеальных женщин, вернее, на полное отсутствие оных ввиду перегрузки общественного транспорта и иных мировых неустройств. Но случайными знакомствами, как и общим стаканом, не брезговал.
Как-то занесло нас в редакцию одной мелкой газетёнки, куда с некоторых пор Цейханович повадился давать бесплатные объявления в раздел «Знакомства». Типа:
«Приличный человек, без в/п и судимостей, в меру пьющий, ищет дорогую единственную. Мне около 42-х. Обаятелен, остроумен. Любил, страдал, но не дострадал. Профессиональный вдовец, жду ответа, как соловей лета. Фото в куп. костюме обязательно. Рассмотрю и, может быть, не верну…»
Или ещё что-то в подобном роде.
Как правило, недостатка в ответных призывах наш «страдалец» не испытывал, но из-за нехватки времени и на всякий случай не осчастливливал адресаток личным явлением. Копил, так сказать, банк данных до дня «Ч».
Очень милая журналистка сей газетки почему-то положила глаз на меня, а не на Цейхановича, что весьма рассердило моего верного друга, если не сказать больше.
– В чём дело?! – почти взъярился Цейханович. – Что в тебе нашла в моём присутствии эта мелкая акула пера?!
– Наверное, от внутреннего одичания… – высказал я предположение.
– Весьма возможно, – задумчиво согласился Цейханович. Он попытался перебежать мне дорогу и подарил журналистке ручку с исписанным стержнем, а заодно с тяжёлым вздохом «признался», что хоть и женат, но женился по глупости – и супруга старше его аж на 17 лет.
Но ни дарёная ручка, ни жена-полупокойница не произвели на пишущую женщину должного впечатления, скорее наоборот. Впустую пропала сердечная благосклонность моего друга, и он автоматом записал строптивую «акулу пера» в стан своих врагов и присвоил ей кодовую кличку «Нутрия». Такой уж он был обидчивый человек – и не зря говаривал: «Я, может быть, плохой друг, но враг я очень-очень хороший!!»
И это воистину так! Цейханович был не просто хорошим врагом, но и заботился о здоровье врагов своих. А некоторых, особенно близких, потчевал микстурами собственного изобретения: «Цейханоном» и «Цейханидом». Но, Боже упаси, подумать, что он кого-то травил! Лечил, и очень упорно, ибо хорошие враги нынче большая редкость.
А что касаемо микстур, то они были вполне безболезненны и даже благотворны для закалённых людей, но их приём сопровождался неэстетичным побочным эффектом, длительным, стабильным поносом, около недели – Цейханон, до двух-трёх – Цейханид.
Но это так, к слову, ибо журналистка оказалась бабой нехилой и, опробовав ручку с пустым стержнем, категорически отказалась от патентованной микстуры Цейхановича, но пригласила меня в редакцию отметить её день рождения.
«Вот я и подарю вам аж две бутылочки своей микстуры! И не откажетесь!» – возрадовался Цейханович, как само собой разумеющееся приняв моё приглашение на свой счёт.
Не буду в дальнейшем утомлять читателя описанием рядовой редакционной пьянки, для этого достаточно посетить любую более-менее приличную газету или журнал, лучше всего этак часиков после четырёх.
Как-то невесело на следующий день после подобных визитов, – и боль душевная на порядок сильней боли головной. И как-то тревожно без причины. И с горечью вдруг понимаешь, что душа, увы, теоретически не бессмертна, хотя практически бессмертна на полную катушку. И ещё спохватываешься с горечью, что надо пить красное сухое вино для укрепления организма, поскольку при ежедневном потреблении водки без здоровья не обойтись – ни по ту, ни по эту сторону России.
И без горечи и почти без угрюмства вспоминается, что плыву я из Вселенской пустоты в пустоту неведомую не на корабле по имени Земля, а на подводной лодке по имени Россия.
И ещё что-то лезет в голову – совсем-совсем безответное.
Славно прошла именинная пьянка в редакции. Почти всех сотрудников и сотрудниц пера одарил неутомимый Цейханович своей микстурой, а с некоторых почти отказался брать деньги. Виновнице торжества он буквально насильно всучил целых три бутылочки «Цейханида», настоятельно порекомендовав принимать по тридцать три капли перед едой.
Журналистка оказалась не только здоровой женщиной, но ещё и чистоплотной, в отличие от подавляющего большинства служителей и служительниц второй древнейшей профессии, – и по окончании застолья увлечённо принялась убирать кабинет.
– Что вы так хлопочете?.. Само как-нибудь уберётся… – надеясь набиться дамочке в провожатые, сказал Цейханович.